Дочь палача Пётч Оливер

Палач кивнул и прошел несколько шагов. Внезапно он остановился и показал на землю. Перед ним лежало выкорчеванное дерево, и земля на том месте, где прежде в нее вгрызались корни, была влажной и глинистой. Прямо посередине глубоко отпечатались подошвы сапог. Левый был менее четким и стертым возле каблука.

— Хромой, — прошептал Куизль. — Это точно один из тех солдат.

— Но зачем им было разрушать больницу? И как это все связано с убитыми детьми? — спросил Симон.

— Скоро мы это выясним, — пробормотал Якоб.

Взгляд его снова обратился к верхнему краю обрыва. На какой-то миг ему привиделась там человеческая фигура, но потом все опять заволокло туманом. Куизль достал из кармана мешочек с табаком и принялся на ходу набивать им трубку.

— У него, по крайней мере, неплохой вкус, у этого дьявола, — сказал он. — В этом его не попрекнешь, собаку эдакую.

Дьявол стоял на краю обрыва и, спрятавшись за буком, смотрел на две маленькие фигурки внизу. Рядом лежал большой валун. Возникла мысль столкнуть его вниз. Камень в падении зацепил бы другие, и лавина из обломков, щебня и ветвей скатилась бы с горы и погребла под собой тех двоих. Бледная костлявая рука потянулась к глыбе, но в этот миг один из преследователей, который покрупнее, неожиданно повернулся в его сторону. Какое-то мгновение дьявол смотрел ему в глаза. Видел ли и палач его самого? Он снова прижался к дереву и отказался от своего намерения. Этот человек был слишком силен и слишком ловок. Он бы услышал лавину и отскочил в сторону. Мелкий врачишка его не заботил. Сопляк, которому он при первой же возможности вспорет глотку в темном переулке. А вот палач…

Не следовало ему возвращаться туда. Не при свете дня. Ведь ясно было, что рано или поздно они решат и строительную площадку проверить. Но он потерял мешочек с табаком, который смог бы дать им зацепку. Кроме того, не давало покоя одно подозрение, поэтому он решил лично убедиться, что все в порядке. Вот только остальным знать об этом не обязательно. Они ждали, что дьявол придет и выдаст им жалованье. Если строители снова возьмутся за работу, они придут и снова все разгромят, таков был уговор. Но дьявол хитер, он сразу подумал, что за всем этим кроется нечто большее. Вот и вернулся. И очень злило, что в то же самое время явился это мелкий шпик с палачом. Но они его не догнали. Он просто попытается еще раз, но уже ночью.

Остальным он велел разыскивать девочку, но те повиновались крайне неохотно. Они пока еще слушались его, потому что боялись и привыкли к его командованию. Но возражали все чаще. Они не понимали, насколько важно было устранить детей. Расправились в самом начале с мальчишкой — и решили, будто остальные так сразу и наложат в штаны. Они не понимали, что дело следовало довести до конца. Под угрозой оказался весь договор, и на кону стояли их деньги! Эти грязные никчемные жабята думают, что им удалось от него сбежать. Шайка сорванцов, шумливых поросят, которым непременно нужно перерезать глотки, чтобы умолкли эти звуки в голове.

Пронзительный звон колоколов, плач женщин, высокий душераздирающий рев младенцев…

Глаза снова застил туман, и пришлось крепко ухватиться за ствол дерева, чтобы не скатиться по склону. Он прикусил губу, пока не почувствовал на языке кровь — только тогда разум прояснился. Первым долгом нужно устранить девчонку, потом сопляка, потом палача. С палачом будет труднее всего, это достойный противник. И затем он снова спустится к строительной площадке, убедится, что все в порядке. Он был уверен, что торгаш от него что-то скрывал. Но никто не может обмануть дьявола. А если кто-то попытается — дьявол умоется его кровью!

Он вдыхал запах земли и нежных цветов. Все хорошо. С улыбкой на губах он пошел вдоль края холма и вскоре скрылся в лесу.

Когда Симон и Якоб Куизль вернулись в Шонгау, все вокруг уже обсуждали появление таинственного человека. Йозеф Бихлер и другие рабочие побежали прямиком на рыночную площадь и каждому рассказывали о пришествии дьявола. Все переговаривались и шушукались по ларькам вокруг амбара, ремесленники из мастерских у площади побросали работу и собрались на площади. Над городом нависло напряжение. Симон чувствовал, что еще немного, и терпение горожан лопнет. Неосторожное слово, резкий окрик — и народ прорвется в тюрьму и собственноручно сожжет Штехлин.

Под подозрительные взгляды торговок и ремесленников лекарь с палачом прошли в городскую церковь, самый большой в городе дом Божий. Внутри на них повеяло холодом. Симон оглядел высокие колонны, поднял взгляд к не пропускающим свет окнам и на ветхий хоровой балкон. В темных боковых нефах горело несколько одиноких свечей, их пламя бросало мерцающий свет на пожелтевшие фрески.

Лучшие свои времена видел не только Шонгау, но и церковь Вознесения Девы Марии. Немало прихожан полагало, что если не транжирить деньги на богадельню, а отремонтировать церковь, пользы это принесло бы несравнимо больше. Особенно ветхой выглядела колокольня. В ближайших трактирах горожане в самых мрачных красках обрисовывали, что произойдет, если башня эта рухнет во время мессы.

Сейчас, в субботу и ближе к полудню, на скамейках молились лишь несколько пожилых женщин. Время от времени одна из них вставала и направлялась в исповедальню справа и через некоторое время выходила, бормоча и перебирая четки худыми пальцами. Куизль сел на самую дальнюю скамью и сталь рассматривать старух. Когда те его увидели, они принялись молиться еще исступленнее и, проходя мимо него, жались к стене главного нефа.

Палачу в церкви были не рады. Сидел он неизменно в заднем левом ряду, и причастие получал всегда последним. Тем не менее, Якоб и сегодня не сдержался и наградил женщин особенно дружелюбной ухмылкой. А они только крестились и как можно скорее покидали церковь.

Симон дождался, пока последняя из них освободила исповедальню, и сам вошел внутрь. Сквозь узкое зарешеченное деревянными рейками окошко до него донесся мягкий голос городского священника Конрада Вебера:

— Да помилует тебя всемогущий Бог, и, простив грехи твои, приведет тебя…

— Святой отец, — прошептал Симон, — я пришел не исповедоваться, а только узнать кое-что.

Латинские речи умолкли.

— Кто ты? — спросил священник.

— Я Симон Фронвизер, сын лекаря.

— Я редко вижу тебя на исповеди, хотя до меня и доходят слухи, что у тебя есть немало причин поступать иначе.

— Ну, я… я исправлюсь, святой отец. Я прямо сейчас и исповедуюсь. Но сначала мне нужно узнать кое-что о больнице. Правда, что Шреефогль-старший уступил вам участок земли у дороги на Хоэнфурх, хотя уже и пообещал его сыну?

— А почему ты спрашиваешь?

— Погром у приюта. Я хочу разузнать, кто за этим стоит.

Священник надолго замолчал. Потом, наконец, прокашлялся.

— Люди говорят, это был дьявол, — прошептал он.

— А вы, вы сами верите в это?

— Ну, дьявол может являться во множестве обличий, в том числе и человеческом. Через несколько дней Вальпургиева ночь, и нечистый совокупится с несколькими безбожницами. Говорят, прежде ведьмы устраивали на этом участке шабаши…

— Кто говорит?

Конрад Вебер подумал, прежде чем заговорить дальше.

— Люди так рассказывают. Там, где сейчас строят церквушку, в прежние времена колдуны и ведьмы творили свои непотребства. Давным-давно там уже стояла часовня, но она разрушилась и пришла в упадок, как и предыдущий приют. Над этим местом, судя по всему, висит злое заклятие… — Голос священника перешел в шепот. — Там нашли древний языческий алтарь. Нам, к счастью, удалось его разрушить. У церкви тем более были основания построить в том месте новую больницу и часовню. Зло должно отступить, когда на него изливается свет божий. Мы там всю землю окропили святой водой.

— Видимо, без толку, — пробормотал Симон.

Потом стал расспрашивать дальше:

— Шреефогль-старший успел уже завещать этот участок сыну? Его включили в наследство?

Священник прокашлялся.

— Ты еще помнишь старого Шреефогля? Этого… чего уж таить, упрямого старика. Он пришел однажды в мой дом, вне себя от бешенства, и сказал, что сын его ничего не смыслит в делах и что он немедленно хочет передать церкви земельный участок у дороги. Мы исправили его завещание, и Пробст выступил свидетелем.

— И вскоре он умер…

— Да, от лихорадки, я сам соборовал его. Еще на смертном одре он говорил о том участке, что он доставит нам еще много радости, и мы сможем извлечь из него немало пользы. Сына своего он так и не простил. Последним, кого он захотел увидеть, стал не Якоб Шреефогль, а Маттиас Августин. Оба дружили еще с тех пор, как начали заседать в совете и знали друг друга с детства.

— И даже на смертном одре он не изменил своего решения?

Лицо священника уже вплотную приблизилось к деревянной решетке.

— Что мне оставалось делать? — спросил он. — Отговорить старика? Я был так рад, что мы получили наконец участок земли и не заплатили при этом ни гроша. И место как будто создано для больницы. Достаточно далеко от города, и при этом близко к дороге…

— Кто, по-вашему, мог разгромить стройку?

Священник снова замолчал. Симон уже решил, что тот ничего больше не скажет, но он снова услышал голос. Хоть и очень тихий:

— Если погромы не прекратятся, я не смогу больше отстаивать перед советом свое решение о постройке. Слишком многие против. Даже Пробст полагает, что мы не можем позволить себе строительство. Нам придется продать участок.

— Кому?

Снова молчание.

— Кому, святой отец?

— Я пока еще никому об этом не сообщал, но все равно могу предположить, что скоро ко мне домой явится Якоб Шреефогль…

Симон встал в тесной исповедальне и собрался выйти:

— Я очень вам благодарен, святой отец.

— Симон?

— Да, святой отец?

— Исповедь.

Симон со вздохом опустился обратно и стал слушать монотонный голос священника.

— Прощение, разрешение и отпущение наших грехов да подаст нам всемогущий и милосердный Господь…

День обещал быть долгим.

Когда Симон покинул наконец исповедальню, Конрад Вебер ненадолго задумался. Казалось, он что-то забыл. Нечто такое, что вертелось на языке и о чем он больше ни в коем случае не желал вспоминать. После коротких раздумий он снова вернулся к своим молитвам. Быть может, как-нибудь еще вспомнится…

Симон со вздохом вышел из темной церкви. Солнце уже поднялось над крышами. Якоб Куизль сидел на скамейке возле кладбища и покуривал трубку. Прикрыв глаза, он наслаждался теплыми весенними лучами и превосходным табаком, который нашел на стройке. С тех пор как он покинул прохладу церкви, прошло уже немало времени. Заслышав шаги Симона, палач открыл глаза.

— Ну что?

Симон сел рядом с ним на скамейку.

— Полагаю, у нас есть зацепка, — сказал он и поведал ему о разговоре со священником.

Палач задумчиво пожевал трубку.

— Эти байки о ведьмах и колдунах отметаем сразу. А вот над тем, что старик Шреефогль практически лишил сына наследства, стоит и поразмыслить. Ты, значит, думаешь, что Шреефогль-младший саботирует стройку, чтобы вернуть назад свою землю?

Симон кивнул.

— Не исключено. Он все-таки хотел построить там второй цех, он сам рассказывал мне. И, кроме того, он тщеславен.

Внезапно его осенило.

— Служанка в трактире Земера, Резль, рассказывала про солдат, которые с кем-то встречались в комнате, — воскликнул он. — Она говорила, что один из них хромал. Это, видимо, тот самый дьявол, которого мы видели сегодня. Может, это Якоб Шреефогль встречался с дьяволом и солдатами на втором этаже в трактире?

— И как это все вяжется с пожаром на складе, отметинами и мертвыми детьми? — спросил Куизль и снова затянулся.

— Может, и никак. Может, склад и дети, действительно, на совести аугсбургцев. А Шреефогль просто воспользовался суматохой, чтобы незаметно разгромить стройку.

— Когда дочь его похищена? — Палач покачал головой и встал. — Бред это все! Слишком много совпадений за один раз, так я думаю. Все это как-то связано: пожар, дети, знаки, разрушенная больница. Просто мы пока не знаем, как…

Симон потер виски. От ладана и латинских речей священника начала болеть голова.

— Не знаю, что и придумать, — сказал он. — И времени не остается. Сколько Штехлин еще пробудет без сознания?

Палач взглянул на колокольню. Солнце замерло прямо над ее крышей.

— В лучшем случае два дня. А там скоро и граф Зандицелль приедет, управляющий. Если мы к этому времени не найдем виновного, то с этим делом затягивать не станут, и тогда знахарке несдобровать. Они хотят как можно скорее избавиться от графа и его свиты, им не нужны расходы.

Симон поднялся со скамейки.

— Я тогда пойду к Якобу Шреефоглю, — сказал он. — Это единственная наша зацепка. Я уверен, что не все так просто с этим участком.

— Давай, — пробурчал Куизль. — А я пока еще немножко покурю этот дьявольский табачок. Это лучшее, что может помочь мне поразмыслить.

Палач снова закрыл глаза и стал наслаждаться ароматом Нового Света.

Судебный секретарь Иоганн Лехнер шел из своего кабинета к городскому амбару. Он вышел на площадь и досадливо поморщился. Всюду шептались женщины и ворчали ремесленники. Когда он приблизился, они начали подталкивать друг друга и пихать локтями.

— Возвращайтесь к работе! — закричал он. — Все в порядке, и скоро все встанет на свои места. А теперь продолжайте работать, люди! Иначе я вынужден буду кого-нибудь арестовать!

Ремесленники разошлись по своим мастерским, торговки продолжили перекладывать товары. Лехнер, однако, знал, что они снова примутся болтать, стоит ему только отвернуться. Он решил отправить на площадь несколько стражников, чтобы не допустить волнений. Самое время было поставить точку в этой ужасной истории. И именно сейчас эта проклятая знахарка не могла говорить! Советники не давали ему покоя и желали видеть результаты. Что ж, быть может, кое-какие из них он им скоро предоставит. У него на руках имелся еще один козырь.

Секретарь взбежал по лестнице на второй этаж амбара, где находилась комнатка с зарешеченной дверью. В ней запирали видных горожан, которых не решались сажать в башню или тюремную камеру. Перед дверью караулил стражник. Лехнер кивнул ему, затем открыл тяжелый замок и отодвинул засов.

Внутри за маленьким столом томился без дела аугсбургский бригадир Мартин Хойбер и смотрел через маленькое окошко на площадь. Услышав, как вошел секретарь, он повернулся к нему и ухмыльнулся.

— О, судебный секретарь! Решили, наконец, смилостивиться? Отпустите меня, и больше мы об этом происшествии ни словом не обмолвимся.

Он встал и направился к двери, однако Лехнер захлопнул ее на замок.

— Думаю, вышло недоразумение. Мартин Хойбер, тебя подозревают в том, что ты со своими людьми поджег склад.

У Хойбера побагровело лицо. Он ударил по столу тяжелой ладонью.

— Вы сами знаете, что это неправда!

— Нет смысла отпираться, несколько шонгауских плотогонов видели тебя и твоих людей.

Иоганн Лехнер лгал, не моргнув и глазом. Он напряженно ждал, как отреагирует Мартин.

Тот глубоко вздохнул, потом сел обратно за стол, скрестил руки на могучей груди и замолчал.

Лехнер не унимался:

— А иначе что же вы там забыли вечером? Груз вы доставили еще в полдень. Когда склад загорелся, вы тут же оказались на месте; значит, прямо перед этим вы околачивались где-то поблизости.

Бригадир продолжал молчать. Лехнер вернулся к двери и взялся за ручку.

— Ну ладно. Поглядим, как ты под пытками помолчишь, — сказал он, открывая дверь. — Я сегодня же отправлю тебя в тюрьму, с палачом ты уже познакомился на пристанях… Он с радостью разломает тебе несколько костей.

Лехнер видел по лицу Мартина, что тот напряженно думает. Вот Хойбер прикусил губу — и наконец выпалил:

— Да, это мы были! Но мы не собирались поджигать склад. Там ведь и наши товары были!

Секретарь снова повернулся к столу:

— Ну? И что же вы собирались?

— Шонгауским плотогонам задать трепку, вот что мы собирались! В «Звезде» ваш Йозеф Гриммер одного нашего так отделал, что тот никогда больше работать не сможет. Мы хотели им показать, что впредь у них такой номер уже не пройдет, но Бог свидетель, мы не поджигали склад! Клянусь!

В глазах его читался страх. Лехнера переполняло чувство удовлетворенности. Он хоть и подозревал кое-что, однако даже предположить не мог, что Мартин окажется столь сговорчивым.

— Хойбер, дело твое дрянь, — продолжил он. — Есть что-нибудь, что может тебя оправдать?

Бригадир ненадолго задумался, а потом кивнул.

— А как же, есть кое-что. Когда мы были у пристаней, там мы увидели, как убегали несколько человек, четверо или пятеро. Мы думали, это кто-то из ваших. Потом загорелся склад.

Судебный секретарь сокрушенно покачал головой, словно отец, безмерно разочарованный в сыне:

— И что же ты сразу нам об этом не сказал? Сберег бы себя от массы неудобств.

— Но тогда вы узнали бы, что мы были там с самого начала, — вздохнул Хойбер. — Тем более я и в самом деле до сих пор полагал, что это кто-то из ваших. Они ж и выглядели как стражники!

— Как стражники?

Наглец из Аугсбурга стал словоохотлив:

— Во всяком случае, похожи. Там уже сумерки сгустились, и они далеко были. Я увидел не особо много. Теперь думаю, что это, скорее, были солдаты.

Лехнер посмотрел на него неуверенно.

— Солдаты…

— Да, одежда яркая, высокие сапоги, шляпы… У одного или двоих вроде даже сабли висели. Я… я не совсем уверен.

— Но, Хойбер, надо быть уверенным. — Секретарь снова направился к двери. — Тебе следует вспомнить точно, иначе нам придется помочь. Даю тебе еще одну ночь на раздумья. Завтра я вернусь с пером и пергаментом, и мы все запишем. Если и тогда будут неясности, мы их быстро устраним. Палачу как раз нечем заняться.

С этими словами Лехнер захлопнул за собой дверь и оставил бригадира думать в одиночестве. Он усмехнулся. Увидим, что ему еще вспомнится за эту ночь. Пусть Хойбер и неповинен в поджоге склада, все равно его признание дорогого стоит. Бригадир Фуггеров — зачинщик драки с шонгаускими плотогонами!.. Во время следующих переговоров аугсбургцам придется поубавить свои запросы. Возможно, удастся даже на этом основании повысить плату за хранение товаров из Аугсбурга. Строительство склада все-таки обойдется в приличную сумму. Все шло превосходно. Теперь только нужно, чтобы знахарка призналась, и все встанет на свои места. Врач Фронвизер сказал, что завтра, самое позднее послезавтра она придет в себя.

Нужно лишь потерпеть.

Дом Шреефоглей располагался на Крестьянской улице в районе главных ворот недалеко от замка. Дома здесь принадлежали аристократам. Это были роскошные трехэтажные строения с резными балконами и росписью на фасадах. Пахло заметно лучше, в основном благодаря тому, что зловонные кожевенные мастерские находились далеко у реки. Служанки вытряхивали с балюстрад покрывала, торговцы сгружали кухаркам у дверей приправы, копчености и ощипанных гусей. Симон взялся за медное кольцо и постучал в высокую дверь. Почти сразу послышались шаги. Ему открыла служанка и проводила его в вестибюль. Некоторое время спустя по широкой винтовой лестнице к нему спустился Якоб Шреефогль. С тревогой взглянув на Симона, он спросил:

— Какие-то новости насчет Клары? Жене еще нездоровится, и она в постели. Не хочу ее зря тревожить.

Симон покачал головой.

— Сегодня утром мы ходили к дороге на Хоэнфурх. На строительной площадке камня на камне не осталось.

Шреефогль вздохнул.

— Это я уже знаю. — Он указал Симону на стул в вестибюле, а сам уселся в мягкое кресло, взял пряник из миски и принялся задумчиво жевать. — Кто только сотворил такое? Не сомневаюсь, конечно, в совете были разногласия насчет строительства. Но чтобы из-за этого разрушать всю больницу…

Симон решил говорить с ним прямо.

— Правда, что на том участке вы уже запланировали поставить новую печь, прежде чем ваш отец передал его церкви? — спросил он.

Якоб Шреефогль наморщил лоб и отложил пряник обратно в миску.

— Я ведь уже рассказывал вам. После нашей ссоры отец, не откладывая, исправил завещание, и мне пришлось похоронить все свои планы.

— А потом и отца.

Аристократ поднял брови:

— Вы это к чему, Фронвизер?

— Вы могли бы убедить отца снова изменить завещание, но с его смертью утратили такую возможность. Теперь земля принадлежит церкви. И чтобы получить ее назад, вам придется купить ее.

Шреефогль рассмеялся.

— Я понял, — сказал он. — Вы подозреваете меня в том, что я решил срывать строительство до тех пор, пока церковь сама не сдастся и не вернет мне участок. Однако при этом вы забываете, что в совете я всегда соглашался на строительство там больницы.

— Только не на том участке, который столь много для вас значит, — перебил его Симон.

Тот пожал плечами.

— Я уже веду переговоры насчет покупки нового участка. Вторую печь привезут, просто на другое место. И вырубка у дороги была для меня не настолько важна, чтобы ради нее рисковать честью.

Симон взглянул прямо в глаза Шреефоглю. В них не угадывалось ни тени лжи.

— Кто же, если не вы, мог преследовать личные интересы, разрушая больницу? — спросил он наконец.

Шреефогль улыбнулся.

— Половина совета была против строительства. Хольцхофер, Пюхнер, Августин, и возглавляет всех сам бургомистр Карл Земер… — Затем он резко посерьезнел. — При этом я, разумеется, никого из них заподозрить не посмел бы.

Аристократ встал и принялся ходить из угла в угол.

— Я вас не понимаю, Фронвизер, — сказал он. — Моя Клара исчезла, два ребенка убиты, склад сгорел, а вы расспрашиваете меня о каком-то погроме на стройке! К чему это?

— Сегодня утром мы у больницы видели кое-кого.

— Кого же?

— Дьявола.

Шреефогль закашлялся, а Симон продолжил:

— Во всяком случае, того человека, которого здешние жители называют дьяволом, — сказал он. — Предположительно солдат, хромает. Тот самый, который похитил вашу Клару и который несколько дней назад вместе с другими солдатами объявился в трактире Земера. И который встречался на втором этаже с каким-то важным человеком.

Шреефогль снова сел.

— Откуда вам известно, что он виделся с кем-то в трактире? — спросил он.

— Служанка рассказала, — кратко ответил Симон. — А бургомистр Земер об этом и слушать не пожелал.

Шреефогль кивнул.

— И с чего же вы решили, что человек тот был кем-то важным?

Симон пожал плечами.

— Солдат для чего-нибудь нанимают, такая у них работа. А чтобы оплатить услуги четверых наемников, нужно немало денег. Вопрос только в том, для чего их наняли… — Он наклонился поближе к Шреефоглю и тихо спросил: — Где вы были в прошлую пятницу?

Якоб спокойно выдержал взгляд лекаря.

— Вы заблуждаетесь, если считаете, будто я как-то причастен к этому, — прошипел он. — Они мою дочь похитили, не забывайте.

— Где вы были?

Аристократ откинулся в кресле и, казалось, задумался.

— Я отправлялся в цех, — сказал он наконец. — Там забилась труба, и мы до поздней ночи пытались ее прочистить. Можете, если хотите, спросить рабочих.

— А вечером, когда сгорел склад? Где вы были тогда?

Якоб Шреефогль ударил по столу, так что подскочила миска с пряниками.

— Мне надоел ваш допрос! Моя дочь пропала, вот что волнует меня. До ваших погромов и строек мне дела нет. А теперь убирайтесь из моего дома, сейчас же!

Симон попытался его успокоить:

— Я просто пробую каждую зацепку, какую найду. Я тоже не знаю, как это все связано, но как-то связано. И дьявол этот — ключ ко всему.

В дверь постучали. Так как Шреефогль все равно уже вскочил, он прошел несколько шагов к двери, резко ее распахнул и грубо спросил:

— Что еще?

Перед дверью стоял маленький мальчик лет, наверное, восьми. Симон встречал его. Это был ребенок Гангхофера, пекаря с Куриного переулка. Он боязливо уставился на аристократа.

— Вы советник Якоб Шреефогль? — спросил он робко.

— Да, я. Что ты хотел? Давай живее! — Шреефогль вознамерился уже захлопнуть дверь.

— Отец Клары Шреефогль? — спросил мальчик.

Советник замер.

— Да, — прошептал он.

— Мне велели передать, что с вашей дочерью все хорошо.

Шреефогль нагнулся и притянул к себе мальчика.

— Откуда ты узнал?

— Я… я… мне нельзя говорить. Я обещал!

Якоб схватил малыша за грязный воротник и поднял его прямо перед собой.

— Ты видел ее? Где она? — закричал он ему в лицо.

Мальчик дрыгался и пытался вырваться из рук Шреефогля.

Вмешался Симон. Он достал монетку, высоко подбросил ее и стал крутить в пальцах. Мальчик уставился на нее и стал следить зачарованным взглядом.

— Твое обещание не должно тебя связывать. Ты же не давал христианской клятвы, так ведь? — успокоил его Симон.

Мальчик покачал головой. Шреефогль осторожно отступил в сторону и теперь в ожидании переводил взгляд с одного на другого.

— Итак, — спросил Симон. — Кто тебе сказал, что с Кларой все хорошо?

— Это… это София, — прошептал малец, не упуская монету из вида. — Рыжая девочка. Поймала меня у пристаней и рассказала. И дала мне яблоко, чтобы я все передал.

Симон ободряюще погладил мальчика по голове.

— Ты все правильно сделал. А София не сказала тебе, где Клара сейчас?

Мальчик боязливо покачал головой.

— Это все, что она сказала. Клянусь святой Богородицей!

— А София? Где она сейчас? — спросил, в свою очередь, Шреефогль.

— Она… она сразу убежала. Через мост и в лес. Я глядел ей вслед, но она бросила в меня камнем. Тогда я сразу отправился к вам.

Симон искоса посмотрел на Шреефогля.

— Думаю, он говорит правду.

Якоб кивнул.

Симон собрался было вручить мальчику монетку, но Шреефогль потеснил его, залез в собственный кошелек, достал оттуда блестящий серебреник и протянул малышу.

— Он твой, — сказал он. — Получишь еще столько же, если выяснишь где прячется София или моя Клара. Мы не хотим зла Софии, понимаешь?

Мальчик схватил монету и сжал ее в правом кулачке.

— Дру… другие ребята говорят, что София ведьма и ее скоро сожгут вместе с Штехлин, — пробормотал он.

— Не надо верить всему, что говорят другие дети, — Шреефогль подтолкнул его. — А теперь беги. И не забывай, что это наша тайна, понял?