Пушкарь Корчевский Юрий
– Слушай, Афанасий, а почему бы вам на каждом доме не поставить номер, будет удобнее искать адрес?
– А зачем, все на улице друг друга знают.
Я решил зайти с другого бока:
– Налоги брать удобнее, купчие на дом оформлять удобнее и много чего другого.
Разговор о налогах заставил его задуматься.
– Ладно, обскажу князю – как он решит.
Проходя мимо торга, решил пройти по лавкам, без особой цели. Торг в те времена не только место торговли – там можно было услышать городские и иные новости, узнать цены на грядущий урожай и много еще чего.
Вдруг глаз зацепился за что-то знакомое, я вернулся – за прилавком сидел то ли араб, то ли армянин, и перед ним лежала стопка бумаги. За все мое время нахождения в этом мире бумагу я увидел в первый раз. Я подошел, взял листок. Сонное лицо продавца оживилось. Я потер листок – качество было неплохое.
– Сколько стоит?
– Уважаемый господин разбирается в товаре, за последнюю седьмицу ты первый, кто заинтересовался, тебе как первому покупателю отдам по копейке листок.
– Дороговато!
– Товар редкий, дорогой, издалека вез.
– Хорошо, давай двести!
Продавец подпрыгнул.
– Да это почти вся моя бумага.
– Вот всю и давай.
Я забрал бумагу, араб слащавым голосом спросил:
– А писать есть чем?
– А что предложить можешь?
Из-под прилавка, араб достал серебряную чернильницу – вместе с чернилами:
– Куна. Чернильница – чистое серебро.
Молча я отсчитал деньги.
– Привози еще, я возьму.
Дома никто моей радости по поводу приобретения бумаги не разделил. Анастасия пожала плечами:
– Для баловства, что ли?
– Писать!
– Так неграмотные мы.
Да, в этом мире писать и читать из женщин почти никто не мог – за исключением княжеских и боярских семей. О неграмотности моих близких я и не догадывался, срочно надо было искать учителя.
Полежав и поразмыслив, я направился в ближайшую церковь. Обедня закончилась, народ уже почти весь разошелся. Стоявший у алтаря священнослужитель повернулся ко мне, я перекрестился, подошел, наклонился.
– И тебе мир, добрый человечек, – и перекрестил меня. – В чем нужда?
Я сбивчиво попытался объяснить, что мне нужен учитель – чтения, письма, арифметики.
Святой отец размышлял недолго:
– Живет недалеко от церкви дьяк, по причине преклонных лет службу ему отправлять тяжко, но думаю, что тебе он помочь сможет.
– Спасибо, святой отец.
Он улыбнулся:
– Покамест я дьяк.
Пройдя к указанному домику, я нашел священника. Почти лысая голова и седая, как серебро, борода, морщинистое худое лицо и неожиданно умные, живые глаза. Одет был в старенькую рясу.
– Что привело тебя ко мне, сын божий?
Я объяснил ситуацию.
– Ну что же, нести свет в народ – богоугодное дело. Жди завтра.
Долго я объяснял Анастасии и ее сынишке, что они начинают учиться чтению, письму и счету. Мальчик обрадовался, а Анастасия проявила непонимание:
– Зачем оно мне?
Как мог, объяснил ей, что моя половина не должна быть неграмотной, что ей придется вести хозяйство, записывать расходы и вести учет. Долгое объяснение сразу вразумило.
– Только священника каждый раз кормите, видно, бедновато живет, а потом я с ним рассчитаюсь.
С этого дня и всю зиму каждое утро отец Амвросий приходил к нам домой и до полудня учил моих домашних. Миша делал успехи. Священник тоже – я хорошо ему платил, кормил, на старости лет это было ему неплохим подспорьем.
Между тем у меня начала появляться клиентура – сначала редко ближнее княжеское окружение, затем чаще – их родственники, а потом уже почти постоянно купцы, ремесленники с домочадцами.
Заработок стал постоянным, и жизнь приобрела устойчивость и надежность.
Почти все заботы по управлению домом и челядью взяла на себя Анастасия – и ей это нравилось, дом содержался в порядке – погреб полон запасов, а челядь ее боялась больше, чем меня.
Работа поглощала все время, но одна дума все время меня не оставляла. Наркоз! Я не мог ничего сделать без анестезии. Заштопать раны или удалить жировик еще получалось, но на более серьезное я не решался. Без наркоза у пациента наступит болевой шок, от которого он может погибнуть. Я все время искал выход и пока не находил. Я ходил на торг, заказывал купцам, что торговыми судами ходили в Италию, Испанию, Францию, – хлороформ, эфир, но тщетно.
В один из осенних дней я отправился к арабу – прикупить чернил и бумаги. Торговец меня встретил как старого знакомого, спрашивал – как жена, дети, здоровье. После долгих приветствий наконец дошли до дела. Я прикупил бумаги и чернил и заметил в глубине лавки курящийся кальян. Что-то мелькнуло в мозгу:
– А скажи, уважаемый, нет ли у тебя с родных мест порошка, навевающего грезы, или опиума?
Араб прошел за занавеску и вынес небольшой кусочек терпко пахнувшего опиума.
Араб подробно объяснил: настоять на хлебном вине или сосать под языком, отщипнув кусочек, он показал – сколько. Сам я наркотиками никогда не пользовался, а пациентам в отделении больницы мы кололи промедол, морфин – то есть заводские препараты, и как они изготавливаются, я не знал. Придется выкручиваться, как получится. Случай подвернулся скоро. Один из бояр, сойдя кое-как с повозки с помощью холопов, зашел ко мне в приемную комнату. Едва поздоровавшись – он стал охать:
– Ни сидеть не могу, ни ходить, лихоманка меня трясет, – помявшись, добавил, – и оправляться по большой нужде больно.
После осмотра, когда стал ясен диагноз – острый парапроктит, – я предложил ему вскрыть гнойник.
– А выдюжу? Может, сам прорвется, ежели подорожник приложить.
– А помрешь ежели?
Помирать ему явно не хотелось.
– Ладно, ты лекарь ученый, делай, как знаешь.
Я дал ему выпить из плошки настойку с опием, через какое-то время глаза его затуманились, речь стала тягучей. С помощью его же холопа раздев его, уложил на стол. Вымыл руки спиртом, вскрыл гнойник, оказалось довольно много гноя. Сделав перевязку, отпустил домой, наказав завтра же посетить меня снова. Вырисовывалась еще проблема – что делать с больными, нуждающимися в наблюдении после операций, даже не тяжелых. Сделать пристройку во дворе, как у Игната Лукича в Касимове?
«Серый кардинал» Афанасий подсказал другой выход – недалече от торга амбар стоит, его для себя купец один строил, да прогорел, вишь, продает. Посмотри, перегородки внутри поставь, ежели надо, все быстрее будет, коли желание есть.
Амбар и впрямь оказался хорош – толстые бревенчатые стены, обширный подвал из камня, недалеко от торговой площади. Сговорились мы с бывшим купцом, а ныне скромным лавочником быстро. Я накидал на бумаге план перепланировки. Наутро привел Захара с Прохором в амбар и на месте показал, что делать. Мужики походили, посмотрели:
– Артель плотников нанимать надоть, доски, гвозди.
Прикинув, во что все обойдется, я отсчитал им деньги, пообещав заглянуть на стройку завтра. Без транспорта было как без рук, приходилось передвигаться пешком, сейчас я бы согласился на любую повозку.
Домой привезли вчерашнего боярина – выглядел он повеселевшим, жар спал, боль была терпимее:
– Спасибо тебе, лекарь Юрий. Ожил я, думал – конец подходит, ан семья большая – как им без меня?
– Все теперь уж, боярин, еще пару раз на перевязку приедешь – и здоров будешь.
Когда боярин, еще кривясь от боли, но уже без помощи холопов, выходил, оставил на столе кучу серебра – по весу куны полторы будет. Хорошо себя боярин ценит.
Следующие две недели я разрывался между стройкой и приемом больных. Вот уж не думал, что кроме лекаря я буду и строителем, и вновь изобретать уже сделанное кем-то. Но жизнь здесь была явно интереснее. Да, не было телефона и телевизора, не было машин и электричества, водопровода и много чего еще. Но здесь был вольный дух, свежий воздух, искренние до наивности люди, дорожившие своей честью. Сейчас я уже сомневался – предложи мне выбор – останусь я тут или предпочту вернуться.
К моменту окончания переделки амбара в госпиталь, как его называли, была готова у каретника моя повозка, чему я был рад. Пешком бегать по Рязани было утомительно, я решил перенести прием больных и небольшой стационар при нем в переделанный амбар, оставив в доме на экстренный случай приемную комнату. Насколько я знал, были в Рязани травники, костоправы и другие целители, но никого оперирующего, естественно, не было. Поработав несколько дней в госпитале, понял, что без персонала мне не справиться. Взять готовых было негде, разве что санитарок – перестелить, убрать.
Их-то я нашел быстро, а вот подготовить что-то вроде сестер милосердия или сестричек мне придется самому. Я попросил Прохора сходить на торг, поговорить с людьми, пригласить к себе на отбор парубков и девушек. Дня через два-три ко мне стали подходить молодые люди, в основном меня интересовало, грамотный ли, не боится ли работать с кровью. Объяснял, что надо делать по-сле обучения. В итоге из более чем трех десятков человек отобрал троих – двух парней и девицу. Немаловажным было и то, что у них было желание врачевать.
Забот прибавилось – кроме лечения больных пришлось заниматься и с будущими медиками. На приеме больных я показывал им практические навыки, когда больных не было – рассказывал в объеме, который они могли усвоить, теорию – начиная с анатомии человека и кончая стерилизацией инструментов и приготовлением лекарственных трав. Кое-какие проблемы удалось решить – например, для шитья ран я использовал конский волос из хвоста. Но для всех случаев жизни, кетгут взять было негде, шелковых нитей тоже, хотя на торгу шелковые рубашки были, их привозили из Синда.
Так, в хлопотах, обустройстве личной жизни, обучении помощников пролетело полгода. Прошла зима с ее морозами, снегом, проводами масленицы с кулачными боями. Я пообвыкся в городе, оброс знакомствами, многие дела решались проще и быстрее. На улицах прошлые и настоящие пациенты раскланивались, постепенно пришло уважение.
Анастасия и Мишенька вошли во вкус учебы, уже довольно быстро читали и писали, научились сносно считать. У одного их лоточников я покупал книги, сначала попроще, и приучил Анастасию к чтению.
Периодически я захаживал в Кремль справиться о здоровье княгини, вызнать у Афанасия новости, пообщаться с боярами. Конечно, я не имел благородного звания, но пользовался уже авторитетом и весом в обществе, и разговаривали бояре и ближние княжеские люди вполне доброжелательно, как с ровней, без спеси и высокомерия. Не одного из них я поставил на ноги, дав возможность жить полноценной жизнью.
В один из вечеров внезапно, как это и бывает, ко мне домой на возке подъехал боярин, которого я оперировал пару месяцев тому назад с парапроктитом. После мы сошлись, несколько раз встречались на застольях или торгу. Звали его Никифор Артемьевич. Степенно сошел он с возка, отдуваясь в меховой шубе, чинно поприветствовал:
– Нужда привела к тебе, лекарь, выручай. К князю посол французский пожаловал, проездом из Москвы, да занедужил сильно, князь попросил тебя приехать, попользовать болящего.
– Ладно, что ж не поехать, коли князь зовет.
Собрался я споро, Прохор уже запряг мой возок и положил в него сумку с инструментами. Доехали быстро. Изба посольского приказа располагалась рядом с Кремлем. На широкой кровати, на мягкой перине лежал крупный мужчина в атласной рубашке с кружевами, мокрым от пота лицом. Рядом вертелся чернявый сухой мужчина неопределенных лет – толмач. После приветствия и осмотра я пришел к неутешительному диагнозу – ущемленная паховая грыжа. Надо оперировать, еще вопрос – выживет ли после операции, но без нее – гарантированная смерть. Все это я втолковывал переводчику, боярин Никифор Артемьевич стоял рядом, его глаза беспокойно перебегали с меня на посла и обратно.
– Не дай бог, у нас в Рязани преставится, царь Михаил Федорович осерчает. Помоги!
– Да как я могу помочь, если больной не решается оперироваться.
Кое-как с помощью переводчика и сам кое-где по латыни, а где жестами я попытался объяснить послу положение вещей. В ответ услышал, что болезнь эта у него давно, при увеличении грыжи он сам вправлял ее и состояние улучшалось, но этот приступ не проходит и попытка вправления не удалась.
– Решайте, – бросил я и уселся на лавку.
После долгих и бурных переговоров посла, боярина и переводчика посол все-таки согласился на операцию. Я распорядился везти его в госпиталь. По распоряжению Прохор привез в госпиталь двух помощников, еще одна была на месте – дежурила.
Операция прошла трудно – часть ущемленного кишечника омертвела, пришлось резецировать, наркоз на опиуме был слабоват для брюшных операций, инструмента не хватало.
Посол, правда, оказался мужиком крепким, очнувшись, часов через шесть попросил вина. Я разрешил дать разбавленного. Мои помощники и я трое суток не отходили от постели. Ученики мои видели ход операции, помогали выхаживать. Когда кризис миновал, я позволил себе уйти домой отоспаться, отослав также и двух помощников, наказав в случае ухудшения состояния прислать посыльного ко мне домой. Ночь прошла спокойно.
Утром, приехав в госпиталь, я был немало удивлен: пациент сидел на кровати и кушал, вернее, его кормила моя ученица. Вроде дела пошли на поправку.
Сделал перевязку – рана была сухая, с грануляциями, заживление шло хорошо. К пациенту стали допускать его спутников. Пришел боярин из посольского приказа. Еды и вина нанесли на неделю, только куда это без холодильника?!
Крепкое здоровье было у француза. Даже в мои дни не каждый пациент мог выздороветь после ущемления грыжи, к сожалению.
Через неделю пациент уже ходил, и я планировал вскорости снять швы. За эту неделю мы разговаривали на смеси латинского, русского, нескольких знакомых мне французских слов и остатков институтского английского. Посол оказался умен, образован и общителен, и не дурак выпить. С его слов я понял, что обращался он к разным врачевателям в разных городах и странах, но никто ему не мог помочь и только здесь – в варварской России – нашелся, о, великий лекарь!
– Я обязательно расскажу о вашем искусстве царю Михаилу Федоровичу, а также в Париже и Лионе, куда отправлюсь после выздоровления.
Вскорости я снял швы и, предупредив о дальнейшем образе жизни, распрощался с ним.
На следующий день гонец от князя попросил меня прибыть к нему. Обычно серьезный князь был весел, за столом стояли кувшины с вином, обильная закуска.
– Молодец, лекарь! Утерли послу нос, будет знать, что и у нас в России есть светлые головы и умелые руки. Перед царем Михаилом Федоровичем не срамно, не осрамил княжества моего перед иноземцем. Садись со мной за стол, отпей вина доброго.
После нескольких осушенных кубков князь спросил, что желаю. Просьб у меня не было.
– Слышал я, госпиталь ты организовал, учеников себе взял, это хорошо, по-государственному мыслишь, не все так могут, даже потомственные дворяне, только о кармане своем пекутся. Ежели нужно чего, скажи – своей властью решу.
Я вежливо поблагодарил и откланялся. Как говорили на службе в армии: «Длинная дорога вокруг начальства короче прямой».
И снова потянулись будни – я постепенно начал осваивать более широкий круг операций, да и от помощников стал получать чувствительную помощь. Оперировать – дело важное, но выходить больного не менее ценно. Кстати, зуд изобретательности у меня не прошел, и многие купцы или ремесленники пользовались моими придумками: по усовершенствованию колясок, лесопилки, мне даже пришлось дать совет по улучшению работы водяной мельницы, производительность которой и тонкость помола возросли. Я потихоньку становился обеспеченным человеком – не богатым, но мог не думать о хлебе насущном, да и на челядь и помощников тоже приходилось тратить изрядные суммы. Так, в трудах и заботах прошел год моего пребывания в новом для меня мире.
Глава 7
Утром я направился в Кремль, к Афанасию. Обстановка была необычной: стояла суета, охрана у входа удвоилась, к Кремлю подъезжали крестьянские подводы с продовольствием – из-под рогожи выглядывали половинки свиных туш, капуста, репа, мешки с зерном. Афанасия удалось поймать в коридоре за рукав.
– Прости, лекарь, недосуг мне, вишь, чего делается?
– А что случилось?
– Утром гонец прискакал – в дневном переходе от Рязани поляки с литовцами, идут воинской колонной, не иначе Рязань воевать хотят. Готовимся мы.
– А мне что делать?
– А что лекари на войне делают – иди, готовься.
Я заехал домой, предупредил своих, чтобы за ворота ни ногой, послал челядь на базар купить соли и съестных припасов – как-то оно обернется?
Сам поехал в госпиталь, предупредить помощников, чтобы заготавливали впрок бинты, пустили на всю мощь самогонный аппарат, заготовили палки и лубок для шинирования. Замочил в самогоне конский волос и льняные нити для швов. Над воротами у госпиталя уже несколько месяцев красовался красный крест, такой же, как и на заборе моего дома. Было беспокойно – будет битва или нет? И чего литвинам на месте не сидится? Вдалеке раздался шум и металлическое побрякивание, топот копыт. Из княжеского Кремля выползала колонна конных дружинников в полном вооружении – с копьями, щитами, мечами, в хвосте тянулись телеги с припасами. К центральной улице сбежался народ – почти весь город уже знал о нашествии, прибежали проводить – кто родню, кто знакомых. Колонна вышла из городских ворот и попылила на закат, ворота заперли, на городских стенах и стенах Кремля прохаживались часовые. День прошел в томительном ожидании, новостей не было, так же прошел и следующий. К вечеру третьего дня прискакал гонец от князя:
– Всем готовиться к обороне, в городе запереться, всем из посадов и ближних деревень уйти в Рязань, – прохрипел он. – Наших побили, на каждого рязанца по несколько литвинов и поляков. Много наших полегло, хоть и бились геройски.
В городе поднялась суета, воины и жители подтаскивали к стенам города дрова, воду, камни. Жители окрестных деревень стягивались в город, к родне, везя на повозках нехитрый скарб и ведя в поводу скотину. К исходу дня окрестности в Рязани опустели. Город замер в ожидании. На следующий день пополудни сначала появилось пыльное облако, затем послышался стук копыт, раздалось бренчание оружия. Пропыленные, усталые, с окровавленными повязками, злые возвращались рязанцы в город. Повозок с припасами не было, бросили, видно, уходя от врага. Вошедшие в город ратники были сразу окружены горожанами, родные пытались узнать – живы ли их отцы, сыновья, братья. Кое-где раздавался женский плач – не все вернулись с сечи. На стременах привстал князь:
– Не время плакать, не время устраивать тризну, подлый враг идет за нами по пятам, готовьтесь все – и воины, и горожане – к осаде, вместе будем отражать супротивника!
Толпа медленно рассосалась. Я пошел к воеводе:
– Направляй раненых к амбару за торгом, там сейчас госпиталь, на воротах красный крест.
Воевода молча кивнул.
Я направился в госпиталь. Помощники стояли с тревожными лицами, в глазах застыл вопрос. Хорошо, что не оставили службу, стало быть, какую-то дисциплину мне удалось им привить.
– Сейчас будут подходить и подъезжать раненые, готовьтесь.
Через несколько минут на лошади подвезли первого раненого – он сидел в седле с трудом, его привязали к передней и задней луке седла, лошадь под уздцы вел воин в годах, с седой бородой.
– Вот из нашего десятка ратник, копьем задело.
Подбежавшие помощники бережно стащили воина с лошади, перенесли на топчан в комнату. С трудом сняли рассеченную кольчугу, разрезали окровавленную рубашку. Рана была колотой, глубокой, в правое плечо, но, к счастью, для жизни неопасной. Просто ратник потерял много крови, даже повязка в спешке была наложена поверх кольчуги. После обработки раны я ушил края, наложил повязку, раненого отнесли в комнату, под пригляд помощников. И пошло – подъезжали, подходили сами, в основном раны были нетяжелые. С тяжелыми остались на поле боя или скончались по дороге от кровопотери. К вечеру удалось закончить прием. Отмывшись от крови и переодевшись, я направился к воеводе. В княжеском Кремле собрались в большой комнате воевода и старосты кузнечной, плотницкой, рыбачьей, кожевенной и других слобод. Дождавшись, пока они закончат что-то обсуждать, я попросил выделять мне с каждой слободы по одному работнику – раненых переносить, воду греть и т. д. Мои помощники сегодня с ног сбились, ведь основная работа у них – перевязки, приготовление мазей, настоек, а носить после операций пришлось многих. Воевода отдал распоряжение старостам выделить по одному ополченцу, кто силен физически, но плохо владеет оружием али увечен – скажем, косой на один глаз, – в мое распоряжение. Князь с видными людьми города занимался решением военных вопросов, и я решил подняться на городскую стену. Вечерело, на закат из густого леса, верстах в пяти от города, выползала темная масса – вражеское воинство. Остановились они вдалеке, зажгли костры, вокруг города засновали вражеские разъезды, постреливая по часовым на стенах из луков. Ратники лениво отвечали тем же – расстояние великовато.
Домочадцы встретили бурно – навстречу к воротам выбежала Анастасия, челядь стояла неподалеку:
– Что там, как? Удержим ли супостата?
Как мог успокоил Настеньку и слуг. После сытного ужина и баньки проспал до утра без сновидений. С утра отправился в госпиталь проведать, как там раненые – их оставалось восемь, тех, кто нуждался в постоянном уходе; легкораненые разбрелись вчера по своим домам. До полудня время ушло на перевязки, назначения. Освободившись, решил сходить на стены. У городских ворот толпились ратники, ополченцы, просто любопытные. Все были заняты: ополченцы топили костры с водой и смолой в огромных чанах, ратники чистили и точили оружие, поднимались на стены поглядеть на врага. Через какое-то время за стенами послышался топот копыт, стали падать стрелы.
Несколько человек были ранены и, поддерживаемые ополченцами, направились к госпиталю. В ответ с городских стен тоже начали стрелять из луков, выстрелили несколько пушек. Нападавшие отступили. Рыжий десятник пробасил:
– Пощупать подходили, дык, это им не в голом поле впятером на одного нападать, авось отобьемся.
Я забрался на стену, осторожно выглянул в бойницу – враги были далеко, ни стрелой, ни из пушки не достать. Кое-где горели посадские дома, видно, с утра по ним успели пошарить незваные гости. Ладно, дома-то можно отстроить – лес недалеко. Людей жалко.
Снова поехал в госпиталь. Раненых тяжело не было, с легкими справились мои помощники. Руки у них уже не дрожали, как вначале, работали сноровисто. Я сразу запретил прижигать раны огнем, обрабатывали их кипяченой водой и разведенным самогоном.
От городских стен донесся шум, крики, часто загрохотали пушки – опять на приступ пошли. На этот раз все продолжалось значительно дольше, и к нам хлынул поток раненых. Пришлось одевать кожаный фартук и становиться на операции. К счастью, до рукопашной не дошло, все ранения были стрелами.
Поздним вечером с работой было покончено, уставший, я отправился отсыпаться, кажется, только уснул, как меня затормошили. Анастасия трясла меня за плечо, за окном было темно.
– А, что? – спросонья соображалось плохо.
– Гонец за тобой, опять приступом пошли, раненых много.
Быстро собрался, Прохор уж запрягал возок. В госпитале на этот раз народу было много, раны были серьезней.
Оказалось, литвины под покровом темноты подтащили поближе к стенам осадные пушки и начали обстрел стен и ворот. Надо же, я спал так крепко, что и не слышал стрельбы. Вновь работа до мельтешения в глазах, кровь, крики раненых, стоны умирающих. Так и встретил рассвет, на ногах и со скальпелем в руках. Вот, наконец, и этот поток обработан. Вышел из госпиталя, сел на завалинку. Какая-то женщина поднесла ковшик кваса, и я с жаждой его опорожнил.
Пока было тихо, снова отправился пешком к стенам. В воротах зияли две дыры от ядер, над которыми уже хлопотали плотники, на городских стенах кое-где тоже были видны разрушения. В городе были видны слабые дымки – заканчивали тушение начавшегося пожара, кровопийцы стреляли по городу калеными ядрами. В стороне, где я жил, дымов не было видно, и сердце успокоилось.
Часов около пяти пополудни началась новая атака. На этот раз без применения пушек с вражеской стороны. К городским стенам подскакала конная лава, постреляли из луков, не причинив особого вреда, покружили вокруг города, выискивая слабые места. С водой у горожан проблемы не было, одной стороной город стоял на реке, да и колодцы были во дворах у многих. Приведенной живности и запасов из подвалов также могло хватить на несколько месяцев при рачительном использовании.
Страшен был только сильный пожар, или если враг ворвется в город. Воевода распорядился иметь в каждом дворе бочки и наполнить их водой для тушения пожаров, выделить конных сторожей на каждой улице, дабы быстро тушить возникающие возгорания. Город готовился к длительной осаде. Цены на торге возросли, особенно на соль, да и товаров изрядно поубавилось – не было свежего подвоза.
Вечер и ночь прошли спокойно, но утром с городских стен мы увидели, что напротив города стоит пешая рать, в разрывах между которой проглядывали пушки. Я понял, что этот штурм будет серьезным.
Медленно двинулись к городу чужие воины, неудержимой волной катились к городским стенам. Самые нетерпеливые из городских ополченцев начали стрелять из луков – слишком далеко. Облако пыли поднялось от множества ног, ветер нес ее к городу, видимость была плохая.
Несколько раз рявкнули городские пушки со стен, о точности попаданий сказать было ничего нельзя, все заволакивала вездесущая пыль. Но вот вблизи от города из пыльного тумана показались первые ряды воинской шеренги – неважно одетые, почти без вооружения, – они быстро добежали до рва, окружающего стены, бросили туда вязанки хвороста, почти заполнившие ров. Многие из них пали, сраженные стрелами защитников. Но на смену им выступили вторые и третьи ряды – эти были хорошо вооружены, со щитами, мечами, в кольчугах. По всей видимости, в первом ряду были те, кем можно было пожертвовать, – пленные, холопы, крестьяне. Воины приставили к стенам лестницы, забрасывали веревки с крючьями и пытались взобраться. Сверху на них летели камни, лились кипяток и смола.
Самые отчаянные уже почти добрались до верха, но здесь их встречали воины из княжеской дружины и ополченцы. Отовсюду раздавались крики ярости и боли, лязг мечей и сабель. Верхние площадки стен уже были обильно политы кровью, стали скользкими. Осаждающие стянули все шесть орудий к главным воротам и стали методично их обстреливать. Если ворота разобьют, прорыв в город почти неизбежен. В ответ палили немногочисленные пушки и тюфяки города. Пыль и пороховой дым накрывали место боя. Единая поначалу оборона разбилась на множество мелких очагов. Рубились насмерть, даже раненые пытались на последнем издыхании достать врага концом меча или копья. В бою даже от небольшой раны можно ослабеть, истечь кровью – наложить повязку не успеешь – можно и голову потерять. Вон их уже сколько – отрубленных – и своих, и вражеских. Постепенно лязг оружия и крики стали стихать, чужаки откатывались от стен Рязани. Этот приступ был отбит. Я израсходовал почти весь перевязочный материал и вскочил на возок – надо быстрее в госпиталь. Оглянувшись напоследок, увидел, как еще неостывшие от боя плотники, бегут с топорами к городским воротам заделывать пробоины, женщины тащат в бадьях воду к котлам, воины сносят своих убитых со стен вниз, а чужих сбрасывают со стены в ров.
У госпиталя стояло несколько подвод с ранеными, множество их лежало во дворе. Мои помощники и добровольцы сновали между ними, кому-то сделают перевязку, кого-то попоят. С ходу я принялся за работу – шить, обрабатывать раны, репозировать переломы, накладывать лубки, бинтовать. На этот раз кроме глубоких ран от стрел были и резаные от сабельных ударов и размозженные конечности от пушечных ядер и картечи. Много пришлось ампутировать и рук, и ног, много появится на папертях церквей убогих калек, выпрашивающих милостыню. Опять же, если уцелеют, но вопрос еще – устоим ли? По моим прикидкам, чужой рати тысячи три, а у князя воинов в дружине уже не более полутысячи наберется. Конечно, и ополченцев нельзя сбрасывать со счетов, но воинская наука требует кроме отваги и желания защитить свой дом еще и умения, которое шлифуется в постоянных занятиях с оружием. Нельзя сбрасывать со счетов и крепкие и высокие городские стены, но без людской защиты они сами по себе не устоят. Самое слабое место в обороне – ворота, их было трое, одни выходили к реке и в защите почти не нуждались, у врага не было кораблей, но двое других требовали внимания. Особенно главным – перед ними было поле, где удобно собрать рать перед наступлением. Перед другими близко стоял лес и мосток из бревен, который быстро разобрали. Сил добраться до дома уже не оставалось, да и некоторые раненые требовали пригляда, я отправил домой Прохора с наказом успокоить домашних и поутру привезти еду.
Ночь прошла спокойно, противники зализывали раны, готовясь к новым сражениям. День следующий почти повторил предыдущий: такой же приступ, снова стрельба по воротам, которые с трудом устояли. Приступ отбили, понеся еще большие, чем вчера, потери. На этот раз к воротам или на стены я не ходил, работы было столько, что присесть и перевести дух было некогда. Столько раз я мысленно себя хвалил за то, что успел подготовить помощников, выкупил амбар под госпиталь и многое чего сделал. Без всего этого уже упал бы в изнеможении. И сейчас трудно, но скольким рязанцам я помог – не счесть – кому руку или ногу спас, а кому и жизнь. Поскольку у госпиталя постоянно толпилась родня, и сам госпиталь, и я стали довольно популярны. На третий день атака повторилась. По улицам скакали гонцы от князя, собирая на стены всех, кого можно: татей из городской тюрьмы; купцов, по торгашеской замашке пославших на стены челядь, но самих оставшихся охранять свои лавки, и прочий люд. Видно, на стенах приходилось уже туго. Пошел и я. Если не удержать стен, и моя работа, как и я сам, будет никому не нужна. Вернее, лекари нужны всем и всегда, но кто в горячке боя будет разбираться – снесут голову, и все дела. Умирать что-то не хотелось.
За стенами взвыли, раздались крики и звон оружия – по лестницам полезли враги. Я взбежал на стену, схватил копье, стоящее рядом с лучником, и ткнул в показавшееся над стеной усатое лицо. В первый раз вот так – лицом к лицу – я убил человека. Но сожаления, переживания по этому поводу не испытывал. Он пришел по мою жизнь, значит, должен быть готов к тому, что отберут его. Толком действовать копьем я не умел, но как только над стеной показывалась голова или руки нападавшего – без затей колол. Мимо быстро прошел князь, на мгновение приостановился:
– Беги к пушке, лекарь. Это у тебя лучше получается.
Кивнул воеводе.
– Оставь двоих ратников здесь.
Я побежал к башне с пушкой. В горячке боя я увлекся, но что-то выстрелов слышно почти не было.
У пушки возился одинокий воин, товарищи его из пушечной обслуги лежали убитые у стенки. Мы молча, без слов стали заряжать пушку. Навели – ба-бах, все окутал пороховой дым. Немедля бросились перезаряжать. Снова выстрел. Теперь я уже прислушивался – другие пушки молчали.
– Давай сам, – бросил я и помчался к другой башне.
Картина удручала – тоже одни убитые, но пушка была уже заряжена. Поднатужившись навел, выстрел! Вновь в руки банник, быстро чищу ствол, шуфлой засыпаю порох, забиваю пыж, кричу ближнему ополченцу.
– Помоги!
Вдвоем поднимаем тяжеленное ядро, заряжаем, выстрел! Мы работали как заведенные. Я делал тонкую работу – насыпал порох, забивал пыж, вместе заряжали ядро и наводили пушку. Выстрелы с нашей башни грохотали часто. Шум битвы стал стихать, враги откатились от города. Я присел на лафет, руки тряслись от напряжения, по закопченному лицу градом катился пот, оставляя светлые полоски. Отбили. Опустошенный пережитым сражением, я долго сидел, не в силах подняться. Постепенно пришел в себя и спустился вниз. На стенах остались только дозорные. У стены уже сложили убитых. Рядом с воеводой и князем стояли воины и ополченцы. Князь распределял десятки на наиболее слабые участки стены, где убитых было больше всего. Худо, что воинов было не так много. В голове уже несколько дней бродили мысли – что можно придумать, чтобы сокрушить врага. Думаю, у противника силы тоже убывали, потери он нес серьезные, в атаке на защищенную крепость на одного убитого в крепости приходилось не менее трех-четырех убитых нападающих. Что-то подспудно вертелось в голове из далекого будущего. Я побежал на торг – он был пуст. Хватая за руки пробегающих прохожих, я стал допытываться, где живут купцы, торгующие шелком. Наконец один пробегающий мимо указал на дом в стороне. На стук вышел хозяин в грязной и кое-где рваной одежде – видно, тоже воевал на стене. Не очень приветливо буркнул:
– Чего тебе?
– Ты лавочник, что торгует шелком?
– Да в себе ли ты, враг кругом, какая торговля?
Он повернулся, собираясь уходить. Я схватил его за руку:
– Выручай, я лекарь, мне на дело надо, не одежды шить.
Лавочник повернулся ко мне. Всмотрелся в лицо:
– Да, вроде на лекаря похож.
Я после боя был, наверное, еще с более грязным лицом, чем у него.
– Ладно, пошли.
Мы пошли к торгу. Лавочник – звали его Евстафий – открыл лавку, и мы зашли в полутемное помещение.
– Выбирай, тебе какого цвета надо?
– Да мне ж не красоваться, а впрочем, есть белый?
– Есть, сколько брать будешь.
Я задумался:
– Давай двадцать аршин. Сколько с меня?
Лавочник усмехнулся:
– Ежели город возьмут, то уже нисколько, если на доброе дело, для защиты, тоже ничего не возьму. Наслышан я ужо о тебе.
Горячо поблагодарив, я побежал с материалом домой. Коротко поздоровавшись, я быстро, давясь, похлебал щей и выскочил во двор. Собрал дворовых девок и объяснил, что и как надо делать. Затем поговорил с мужиками, объяснил их часть работы, а также послал Прохора искать длинную, около полутора – двух сотен аршин веревку.
Сам же направился в недалекую кузницу, оттуда раздавался перестук молотков. Кузнец с подмастерьями ремонтировал оружие – копья, сабли, щиты, что грудой лежали у наковальни.
Узнав меня, улыбнулся, отложил молоток в сторону. Мускулистое тело без признаков жира блестело от пота.
– С чем пожаловал, дорогой гость?
– Хочу заказать одну штучку, – я нарисовал прутиком на песке чертеж размером в пол-локтя.
– Да, немудреная вещь, если не торопишься, обожди, сейчас и сделаем.
– Мне много надо – пять-шесть десятков.
– Зачем столько?
– Ворога отгонять.
– Не смогу столько, тут на полночи работы, – поскреб в затылке. – Сходи к соседу, тоже кузнец, тебя малой мой проводит, три десятка к вечеру будут, не сумневайся, за остальное не обессудь – вечером за оружием ратники придут.
– Ладно, и на том спасибо.
Я обошел еще трех кузнецов, всем заказал одинаковые изделия, и чем больше, тем лучше. Расплатиться обещал щедро, однако, узнав, что вещицы мои для обороны от супостата, кузнецы пообещали взять деньги только за железо, не за работу.
– Извиняй, лекарь, дорогое железо, сами крицы покупаем.
Вернувшись домой, я застал все женское население за шитьем.
– Скоро закончим, батюшка-хозяин.
Я попробовал шов на разрыв, подергав руками, – прочно. Халтурить здесь еще не научились. После ужина я собрал свое изделие – все домочадцы собрались поглазеть – не спятил ли с ума хозяин, но я прогнал всех.
– Прохор, запрягай возок, поехали к воеводе.
Нашли мы воеводу – Онисима Пафнутьевича, – как я и ожидал, у городских стен.
– Чего стряслось, лекарь?
Как мог, я объяснил. Долго не мог уразуметь воевода моей придумки, однако, когда понял, крякнул.
– Хорошо, пробуй, мы с воинами посмотрим да подсобим ежели чего.
Объехав кузнецов, я собрал в плетеную ивовую корзину железные штуковины, в общей сложности набралось около сотни. Прикинул на руке вес – многовато. Отобрал пару лучших, положил под сиденье и сказал Прохору:
– Едем домой.
Разобрав во дворе хитрую штуковину, забрав веревку, закинул все это в возок и кое-как примостился сам.
На торгу, пустынном в этот час, стояли с краю воевода и десяток ратников. Я объяснил, что это вроде воздушного змея, который некоторые запускали в детстве, и я хочу на нем полететь. Ратники растерянно переглянулись – никак ополоумел лекарь.
Привязавшись веревкой к деревянным шестам, я сказал Прохору гнать возок по площади в сторону лагеря противника, а затем стравливать длинную веревку, которую мы привязали к возку. По трехкратному моему рывку за веревку тащить меня вниз.
– Ой, барин, боязно, расшибетесь!
– Трем смертям не бывать, а одной не миновать!
Я перекрестился, в животе было пусто, сердце стучало. Страшновато. Не парашютист я и не парапланерист, опыта не было. Ладно, будь что будет. По моей команде воины взялись за деревянные шесты змея, и когда Прохор рванул на возке, побежали за мной, поддерживая. В начале разбега я думал – только бы не споткнуться. Над головой качалась во все стороны ивовая корзина с железными стрелками, что сделали кузнецы. Смеркалось, очертания домов и городской стены уже были смутными.
Скорость была уже приличная, я начал не поспевать за скачущей лошадью, вспомнив птиц, поджал ноги. Начался взлет, ратники в своих кольчугах давно стояли, глядя на меня снизу. Высота набиралась быстро, однако мотало под змеем изрядно. С запоздалым испугом я увидел надвигающуюся в темноте надвратную башню. Газу бы, да ручку на себя, так нет ничего. Пронесло! Я прошел в нескольких локтях над башней, беззвучно, как летучая мышь. Впервые в жизни я парил в воздухе силой своего разума. Хотелось петь, но вовремя вспомнилось о противнике. Высота была еще слишком мала, и любой, поднявший голову в небо, был бы несказанно удивлен, а ежели придет в голову стрельнуть из лука?
Собьют как коршуна. Осмотрелся, внизу было темно, лишь метрах в двухстах впереди светились костры воинского стана. По моим прикидкам, высота была метров двести – двести пятьдесят, тут болтало еще больше. Я почти отчетливо слышал голоса противника, видел его костры, белеющие пятна шатров. Пора! Я залез рукой в корзину, достал пучок коротких железных стрел, по виду – почти арбалетных болтов – швырнул вниз. Еще раз, и еще. Секунду ничего не происходило, и вдруг снизу раздались крики боли и ужаса, люди вокруг костров вскочили, схватив оружие, и метались, не понимая, где враг, почему падают соседи с арбалетными болтами в головах. Суматоха была изрядная. Один из пучков стрел я попробовал бросить на шатер. Корзина быстро опустела, не грузовик ведь, для начала я взял лишь половину стрелок, откованных кузнецами.
Я подергал за веревку и через какое-то время почувствовал, что снижаюсь, болтать стало меньше. Естественно, я теперь не мог смотреть назад, хотя и пытался вывернуть шею. Смотри не смотри – темнота, хоть глаз выколи. Наконец меня подтащили к торговой площади. При приземлении я довольно сильно ушибся коленями и животом, слава богу, переломов не было. Оказалось, меня встречал не только воевода с воинами, но и князь с малой свитой.
– Что удумал, лекарь Юрий?
Читать бесплатно другие книги:
