Пушкарь Корчевский Юрий
– Да, подходит. А теперь слуга проводит тебя на обед. Как звать тебя и откуда ты будешь?
– Звать меня Юрий, я из Рязани.
Я начал рассказывать про пленение, но Вагиф меня перебил:
– Нам это неинтересно. Об остальном поговорим позже.
После завтрака я пошел вслед за повозкой Вагифа. Идти пришлось недалеко, и я с интересом поглядывал по сторонам – дома, в отличие от русских городов, были почти все каменные и стояли за высокими глухими заборами. Улочки узкие, рядом в канаве текли нечистоты, распространявшие зловонный запах. Похоже, и в Казани были незнакомы с канализацией или выгребными ямами.
Дом Вагифа был похож на дом моего нынешнего хозяина – старика. Почти такой же двор, только размером побольше, во дворе замерзший бассейн, только вот окна в доме были узорчатые, с цветными стеклами. Смотрелось красиво. Вылезший из возка Вагиф провел меня в дом, показал мою комнату на первом этаже, недалеко от кухни, судя по запахам. Хлопнул в ладоши – к нам подбежал слуга. Вагиф что-то быстро проговорил по-татарски. В комнате мы уселись на коврики.
– Плохо, что ты не говоришь по-татарски. Теперь к тебе каждый день будет приходить учитель – мой слуга, и ты будешь изучать язык правоверных, это большая честь для тебя.
Я склонился в поклоне.
– Что тебе необходимо, чтобы ты плодотворно передавал мне свои знания?
– Бумага, господин Вагиф, писала и много хлебного вина.
Вагиф поморщился:
– Коран запрещает употреблять правоверному вино.
– Вино нужно для врачевания, а не для питья, – пояснил я.
– Хоп, якши. Сегодня пока отдыхай, тебе принесут одежду, – и вышел.
Вскоре ко мне пришел слуга, в руках он держал кучу разноцветных тряпок. Это оказались халаты – зимний – для улицы – и легкий – для дома, шаровары, пояс, тюбетейка и лисья шапка, а также сапоги и тапочки без задников с загнутыми носками для дома. Я переоделся, почти все было впору.
Одну часть обещания Вагиф сдержал – переодевшись, я выглядел как татарин средней руки, но выдавало русское лицо – широкие серые глаза и русая шевелюра, борода, правда, у меня была черная.
Впорхнула девушка лет пятнадцати – то ли служанка, то ли дочь Вагифа – принесла на подносе лепешки и кувшин кумыса.
После обеда или полдника – я и сам не понял – вошел пожилой слуга – Мустафа, как он представился. Мы стали изучать татарский язык – он называл вещь или действие по-русски, затем медленно по-татарски, добиваясь от меня правильного, чистого произношения. Большими способностями лингвиста я не обладал, но не зря говорится – терпение и труд все перетрут.
До самого вечера мы изучали язык, и Мустафа отстал от меня, когда я взмолился – голова уже не соображает, дай передохнуть.
Вечером меня покормили вареной бараниной с лепешками и отваром сухофруктов. После сна и легкого завтрака ко мне пришел Вагиф:
– Для начала мы будем заниматься по утрам врачеванием, после обеда я иду во дворец к визирю, ты учишь татарский язык, – сразу все расставил по своим местам.
Начали мы с азов – сначала я попытался узнать от Вагифа, насколько он знает анатомию, имеет ли понятие об асептике и антисептике (для тех, кто не знает, – о стерильности), какие болезни знает и чем лечит. Разговор пока строился в виде интервью, причем больше говорил Вагиф, а я внимательно слушал. Кое-какие вещи были разумные, что-то просто наивное и смешное, но травы Вагиф знал хорошо. Полдня за разговором пролетело незаметно. После обеда изучение татарского языка. Вечером ужин и сон.
От обильного словоблудия почти в течение всего дня уставал даже язык. Выяснив уровень подготовки Вагифа и поразившись дремучести его знаний по некоторым вопросам, утренний урок я начал с азов – где расположено сердце, почки и где проходят сосуды, для чего нужны легкие и много чего другое. Здесь и пригодилась бумага – я показывал на пальцах, рисовал на бумаге, затем Вагиф хлопнул в ладоши – вошел слуга. Вагиф приказал ему раздеться донага, и я показывал, где лучше прощупывать пульс, определять отеки, как осматривать язык. Так теперь у нас было каждый день, за исключением пятницы – у мусульман это был день отдыха.
За месяц учебы я вкратце пояснил Вагифу анатомию и физиологию человека, правила первичного осмотра и азы стерильности. Теперь Вагиф понял, для чего нужно хлебное вино и как и чем обрабатывать руки. Его уважение ко мне росло, он не раз восклицал:
– Твои познания велики, Юрий! Я хотел бы, как губка впитывать драгоценные крупицы знаний, которыми ты обладаешь. Велик Аллах, когда свел меня с тобой. Я обучался в Турции и Персии, я даже ездил в Самарканд, но, поверь, никто и нигде так понятно не объяснял, как ты. Ты очень хороший врачеватель. До встречи с тобой я думал, что в Казани я лучший, но Аллах вразумил меня: воистину гордыня – грех.
Надо отдать ему должное, был он умен и сообразителен – много усваивал сразу, но были моменты, которые приходилось объяснять по многу раз, показывая на примерах. Сказывалась отсталость общей культуры, хотя Вагиф владел на приличном уровне четырьмя языками, быстро писал и читал. Как-то по ходу занятий мы коснулись арифметического счета – арабскими и римскими цифрами. Вагиф считал долго, я показал ему на бумаге как умножать и делить столбиком. Теперь мы занимались и математикой. Мне интересно было смотреть, как быстро рос и впитывал знания этот мужчина. Ум его был как вспаханное и незасеянное поле. Через два месяца занятий я уже сносно мог говорить по-татарски, но писать не умел, алфавит был арабский. Мой ученик так же преуспел во многом. Постепенно он начал советоваться со мной по своим больным – он подробно описывал симптомы, я пытался направить его в нужное русло. Дни летели за днями, постепенно теплело, и пришла весна. Воздух был напоен ароматами цветущих трав и деревьев, прилетели перелетные птицы, хотелось, ох как хотелось домой, обнять Настю, не слышать заунывных криков муэдзинов, поесть сала с прожилками мяса, выпить водочки, сходить в парную. Только человек, лишившийся всего окружающего его привычного быта, начинает ценить даже мелочи.
Вагиф как лекарь рос, круг его пациентов расширялся, росли и доходы. Но до сих пор я практически не выходил из дома, занятия проходили дома, и с пациентами я не встречался. Руки уже чесались, так хотелось поработать, учить и лечить все-таки вещи разные. Вещей в моей комнате прибавлялось, Вагиф изредка дарил подарки – то туфли из мягкой кожи без задников, то кафтан. Однажды принес нечто вроде шахмат – клетчатая доска и фигурки из слоновьих бивней. Правила почти не отличались от шахматных. В институтском общежитии студенты частенько поигрывали в шахматы, коротая время, и играл я неплохо. Из нескольких партий я выиграл все. Вагиф обидчиво надул губы:
– Я думал научить тебя играть в индийскую игру, а ты, оказывается, сам можешь научить кого угодно. Этой игрой увлекаются при дворе самого хана, он очень сильный игрок. А ты можешь сыграть с советником визиря? Лучше его никто не играет, можно даже сделать ставки.
Я пожал плечами – попробовать можно, все ж развлечение, а вот выиграть – не знаю, насколько силен в шахматах советник. Глаза Вагифа возбужденно заблестели. Видно, он строил в отношении меня какие-то свои планы.
Через несколько дней, вечером, Вагиф предупредил – завтра идем во дворец к советнику, одеться в лучшие одежды. Можно подумать, у меня был выбор одежды.
С утра мы на повозке Вагифа отправились во дворец. Высокие стены и башни, везде мозаика и ажурные плетения окон. Стены и полы во множестве украшены коврами. Впечатление производило даже на меня, что говорить про местных. Вагиф завел меня в комнату, за низким столиком, на подушке, скрестив ноги, сидел советник. Был он стар и седа его борода, но не по-старчески живые глаза светились умом и достоинством. Мы низко поклонились. Разговаривали на татарском, я еще не так быстро, как хотел, но уже довольно чисто, не приходилось мучительно подбирать слова. После повосточному витиеватых приветствий Вагиф сказал:
– Вот мой раб, он хорошо играет в шахматы, ты хотел сыграть с сильным противником – вот он.
Мы сели играть. Играл старик неплохо. Но не чувствовалось школы. После трех проигранных вчистую партий советник слегка огорчился:
– А еще во что играть можешь?
– Есть ли нарды?
Вагиф и советник не поняли, тогда я объяснил. «Да, – закивали они, – есть, только называются не так». Советник дернул за шнурок, висевший рядом со шторой, в дверях возник слуга, вернувшись, он принес нарды. Я переспросил правила игры, они были похожи с нашими длинными. Игра пошла с попеременным успехом, две партии я выиграл, три проиграл. Советник, вероятно, утомился, встал, поблагодарил за игру и сказал Вагифу:
– У твоего раба быстрый ум и хорошая память.
Мы откланялись, Вагиф вывел меня за пределы дворца, и я один пешком пошел к дому Вагифа. История имела продолжение – через неделю нас снова пригласили во дворец визиря, на этот раз к самому визирю. Вагиф по дороге наставлял – спиной к визирю не поворачивайся, не перечь, когда будешь кланяться при входе, не поднимайся, пока не позволят.
Въехав во дворец, мы длинными, запутанными коридорами прошли к визирю. По дороге нам несколько раз преграждали дорогу здоровенные стражники при оружии, но, опознав и переговорив с Вагифом, пропускали дальше.
Вошли в комнату, и не успел я ничего разглядеть, как Вагиф бухнулся на колени и дернул меня за полу халата. Я тоже упал на колени и руками оперся о пол. В такой позе прошло несколько минут.
– Встаньте!
Сидя на низенькой скамеечке перед низким столиком, на нас глядел высокий статный усатый татарин, с горделивой осанкой и властным выражением лица.
– Подойдите ближе.
Мы исполнили. Вокруг визиря стояли приближенные, среди которых я узнал советника.
– Кто из вас играет в индийскую игру?
Я поклонился.
– Садись.
Сел. Перед нами поставили доску и расставили фигуры. Наверное, в мое время это было бы целым достоянием. Король отлит из золота, ферзь – из серебра. Каждая фигура вырезана из самоцветов разного цвета – зеленого, синего, розового. Тщательно сделана каждая деталь, даже копья у пешек. Я невольно залюбовался, слегка поглаживая фигуры.
Визирь с удовлетворением и самодовольством взирал на меня, видно, моя реакция пришлась ему по вкусу.
Начали играть. Играл визирь хорошо, чувствовалась богатая практика, мы были на равных. Игра закончилась приблизительно с равным счетом. Наконец, визирь встал, и тут же вскочили все окружающие.
– Я доволен твоей игрой, урус. Давно я не сражался с равным противником. Мне пора заняться государственными делами, но по моему велению ты будешь приходить ко мне на игру.
Я поклонился, памятуя наставления Вагифа. На стол между шахматными фигурами что-то упало. Я поднял голову – визирь, сняв с пальца перстень, бросил его на шахматную доску.
– По этому перстню тебя будут беспрепятственно пропускать ко мне.
Бормоча слова благодарности, я склонился в поклоне.
С этого дня несколько раз в неделю, когда присылали гонца, я ходил во дворец играть в шахматы. С практикой восстанавливал старые навыки, вспоминались какие-то отрывки из партий Алехина, Капабланки, Карпова, Каспарова.
Окружавшие визиря приближенные наперебой приглашали к себе домой поучить их игре, причем за солидное вознаграждение. Несколько таких предложений я принял, и у меня в кармане впервые с момента пленения зазвенели монеты – серебряные дирхемы, нагаты и несколько золотых. Знатные вельможи не гнушались зазвать в свой дом пленного уруса, но мало кто знал, что основное мое умение во врачевании.
Глава 11
Однажды ночью, во внеурочное время, в ворота сильно постучали и зычно крикнули:
– Вагиф, по велению визиря тебя срочно вызывают во дворец!
На улице гарцевали на лошадях несколько татар. Вагиф быстро собрался, сел в свою повозку и отбыл.
«Видно, что-то случилось», – подумал я.
Немного поворочавшись в своей постели, стал придремывать, когда стук в ворота повторился:
– Именем визиря – откройте ворота!
Испуганные слуги бросились открывать. Во двор влетел всадник:
– Кто здесь лекарь Юрий?
Я поднялся с постели, накинул халат и вышел.
– Быстро собирайся и немедля во дворец визиря!
Я понял, что случилось серьезное, быстро оделся и, захватив сумку с инструментами, вышел. Гонец сильной рукой схватил меня за шиворот и помог подняться на лошадь, посадив за собой. Мы поскакали во дворец. Меня провели в большую, богато убранную комнату, где я увидел Вагифа, визиря и его советника.
На широкой кровати под балдахином лежал подросток. Даже едва войдя, можно было предположить, что болен он серьезно – на лбу крупные капли пота, на лице страдальческое выражение, лежит на боку, прижимая руки к животу.
Я упал на колени и низко склонился, приветствуя визиря. В нарушение дворцового этикета визирь быстрым шагом подошел ко мне и поднял за руку.
– Я узнал, что ты не только умеешь играть в шахматы, но и умелый лекарь. Мой единственный сын и наследник, мой дорогой Мустафа, тяжело заболел. Спаси его, и я выполню твое любое желание, иначе… – он сделал красноречивый жест поперек горла.
Я подошел к Вагифу, тот был бледен. Поклонившись визирю, я сказал, что сделаю все, что смогу, а сейчас прошу покинуть комнату. Все, кроме Вагифа, вышли. После беглого осмотра и расспроса Мустафы стало ясно – у пациента острый аппендицит. Я сказал Вагифу – только срочная операция может спасти мальчика. Тот в страхе отшатнулся:
– Никто и никогда в Казанском ханстве этого не делал. Если парень умрет, нам обоим отрубят головы!
– Если операцию не сделать, он все равно умрет, и мы умрем тоже, а так у нас есть шанс. Спасая его, мы спасаем себя!
После краткого, но мучительного раздумья Вагиф кивнул.
– Будешь мне помогать!
Придворный лекарь в страхе попятился, уперся спиной в стену, глаза его выражали страх.
– Ты только делай, что я скажу!
Он замотал головой.
– Распорядись, чтобы принесли стол и лучше осветили комнату, а также нужны несколько зеркал и веревки.
Все требуемое принесли быстро. Зеркала на веревках я подвесил над столом, рядом поставил подсвечники с горящими свечами. Парня переложили на стол, напоили настойкой с опием, пока лекарство не начало действовать, приготовили инструменты и вымыли руки. Обработав хлебным вином живот, приступили. Разрезав кожу, начал шить кровоточащие сосуды, дальше рассек клетчатку и мышцы, снова начал перевязывать шелком сосуды. Парень стонал, напрягал живот. Долго он не выдержит, если будет кровопотеря или болевой шок, от которого он может умереть, мы надолго его не переживем.
Свет тускловатый, свечи мерцали, но моя придумка с зеркалами хоть как-то помогала осветить операционное поле. Наконец я добрался до аппендикса. Отросток был воспален, выглядел, как мешочек с гноем, слава богу до перфорации дело не дошло. Осторожно наложил круговые швы и пересек аппендикс, вытащил его из живота и отбросил. Вагиф, широко раскрыв глаза, вовсю смотрел на ход операции, стараясь ничего не упустить. Его участие ограничивалось в подавании инструментов по моей команде.
Проревизировав брюшную полость, я послойно ушил рану. Еще раз протерли живот хлебным вином и наложили повязку. Отмыв от крови свои руки, осторожно перенесли парня в кровать. С его губ иногда срывался стон, но в целом парень держался молодцом. По моим прикидкам на операцию ушло чуть больше получаса. Да, больше парню и выдержать было бы тяжело. Теперь бы его выходить, сделана только половина дела. Это была моя первая аппендектомия в новой ипостаси, даже в Рязани, в лучших условиях, мне не приходилось ее выполнять. Мы устало уселись по обе стороны кровати, помолчали.
– Юрий, ты великий лекарь. Я нигде даже не слышал, чтобы выполняли такое!
Я усмехнулся, как приперло, так и Юрием назвал. Ночью мы вдвоем не сомкнули глаз, я посматривал – не кровит ли повязка. Вагиф прмакивал пот со лба Мустафы. Намучившись, парень забылся беспокойным сном. С первыми криками муэдзина в комнату быстрым шагом вошел визирь. Свита, как я успел заметить, осталась за дверью. Кинув взгляд на спящего сына, визирь спросил:
– Что, будет жить? Ему лучше? Я вижу он спит.
– Да, мы убрали гной из его живота, теперь его жизнь в руках Аллаха, – ответил я и показал на удаленный аппендикс.
– Если что-то надо, только скажите страже у дверей, а сейчас поешьте, вам нужны силы.
По хлопку ладоней в комнату вошли слуги, внося подносы с едой.
– Мальчику пока ничего не давать, даже пить, только когда я разрешу!
Визирь кивнул:
– Слуги будут делать только то, что скажешь.
Мы поели, и подносы унесли. Мы с Вагифом договорились меняться через некоторое время, он был уже достаточно опытен, чтобы почувствовать внезапное ухудшение. Что проку было сидеть вдвоем, если нам придется сидеть у кровати Мустафы не одни сутки. Без отдыха наших сил более чем на два-три дня не хватит. Не мудрствуя лукаво я улегся на пол, на ковер, и тут же заснул – сказались усталость и нервное напряжение. Поспать удалось часа четыре – разбудил Вагиф, я испуганно вскинулся – думал, с оперированным чего стряслось. Подошел к Мустафе – дыхание было ровным, лоб на ощупь обычной температуры, шов не кровил, парень спокойно спал – сказывалось влияние опиума. У Вагифа слипались глаза, и стоило мне указать ему на ковер, как он тут же упал и уснул. Так, по очереди меняя друг друга, мы провели трое суток. Парень явно выкарабкивался – меньше стал спать, просил кушать, потихоньку спину стали поднимать на высокие подушки в полусидячее положение. На четвертый день на лице появилась улыбка, и мы осторожно посадили его в постели. Мустафа попросил книгу, и, по нашей просьбе, ему принесли какую-то книгу на арабском. Вообще парень был спокойным, хлопот капризами не доставлял. Несколько раз на дню заходил сам визирь – вечером сидел дольше, утром несколько минут. Видно было, что улучшающееся состояние сына успокаивало отцовскую душу, на его властном лице, когда он разговаривал с сыном, мелькала улыбка.
Через пару дней я осмотрел рану и, признав состояние удовлетворительным, снял швы.
Еще медленно – сказывалась слабость – парень ходил по комнате. Я решил продлить наблюдение еще на два-три дня. Дела быстро шли на поправку, и к пятнице, дню отдыха мусульман, мы с удовлетворением доложили визирю, который успел проведать сына, что мальчик здоров, в нашем наблюдении не нуждается. Визирь слегка склонил голову и спросил Вагифа:
– Что желаешь за труды?
Вагиф ничтоже сумняшеся попросил дом. Визирь благосклонно кивнул и повернул голову ко мне.
– А ты, урус?
– Свободы!
– А разве ты не свободен? Я не вижу на твоей шее ошейник, на ухе не висит серьга раба, ты свободно ходишь по Казани, с тобой рады сыграть в индийскую игру самые видные вельможи, одет ты почти как Вагиф. Что же тебе надо?
– Достойный визирь, даже если птичка сидит в золотой клетке и ест отборное зерно, это не заменит свободу. Я спас жизнь твоему сыну, и у меня тоже есть семья в Рязани, кто позаботится о моем сыне?
Упоминание о сыне подействовало. Видно было, что отпускать меня ему решительно не хотелось, но не сдержать данного слова – уронить честь.
– Хорошо, урус! Вот тебе золотой дирхем, мой перстень послужит тебе пропуском, я тебе дам тамгу, чтобы стража не задержала, отправляйся к себе домой.
Я низко поклонился и как мог поблагодарил визиря, тот усмехнулся и вышел. Ко мне подскочил Вагиф и стал уговаривать остаться:
– Ты же видишь, как к тебе относится визирь, я тебе отдам старый дом, мы вместе будем врачевать.
Я отказался и, попрощавшись с Вагифом, пошел к пристани. Сумка с инструментами была при мне, в кармане звенела ранее заработанная мелочь, а больше никакого имущества у меня не было, ни с кем здесь я близко не сошелся – чужой город, другое вероисповедание, – и прощаться мне было не с кем.
У причалов стояло несколько судов, в двух из них я опознал русские ладьи. Подошел поближе – на палубе бегали русские люди, перетаскивая в трюм бочки и тюки.
– Кто владелец или кормчий?
С кормы спустился мужчина с покрасневшим, продубленным солнцем и водою лицом.
– Почто кричишь, басурманин?
– Да русский я, русский. На судне домой хочу попасть.
– А одежда почто татарская?
– В плену я был, вот одежда ихняя, ты не волнуйся, деньги за провоз у меня есть.
– Да нет, паря, мы вниз по Итилю идем, к Астрахани, не по пути тебе, вон, вишь, ушкуй стоит, вот он вверх идет, к Москве-городу, у них спросись.
Я подошел к ушкую, навстречу по сходням быстро сбежал купеческого вида щуплый чернявый мужичок.
– Чья ладья, мил человек?
– Моя, чего надобно?
– Да вот не возьмешь ли на Русь, вон с той ладьи сказывали, до Москвы идете.
– Завтра отплываем, а сколько вас, да велик ли груз?
– Один я, все вещи со мной.
– Татарин, что ли?
– Русский, одежда только татарская.
– Ежели с харчами, то возьму золотой, и во время авралов помогать будешь.
Купец помял в кулаке бородку:
– А не беглый? Мимо татарских застав проплывать будем, живо скрутят.
– Нет, у меня и тамга есть.
– Ну коли так, приходи поутру, к отплытию.
– Дозволь на судне переночевать, год в плену был, русского языка не слышал.
– Что ж, деньги вперед, и проходи.
Я достал из кармана – кошелем не обзавелся, хранить было нечего – золотой и отдал купцу. Тот попробовал его на зуб и кивнул:
– Пойдем, покажу твое место.
Я подхватил сумку и пошел на судно. Ушкуй был невелик, метров пятнадцать в длину, пузат, под верхней палубой был трюм. Люки были открыты, трюм проветривался, груза было немного, расторговались, видно, удачно.
Сумку с инструментами я положил от воды подальше, в трюм, мне же дали место на палубе, под куском парусины. Мне показалось, что даже воздух на палубе пах как-то по-особенному, родной, что ли? Я улегся на палубу и задремал. Так спокойно на душе давненько не было. Если все пойдет хорошо, через две недели обниму Настеньку, отосплюсь на мягкой перине, в баньку схожу, сальца поем. Соскучился я по салу с черным хлебом.
Солнце пригревало не по-весеннему тепло, и я заснул. Вечером меня растолкал купец:
– Эй, хороший человек, ужин готов, кушать будешь ли?
Я с готовностью поднялся, представился:
– Юрий, лекарь из Рязани.
– Петр, торговый человек, из Пскова.
Мы подошли к мачте, у сложенного паруса сидела вокруг котла с варевом команда из двенадцати человек. Все ожидали хозяина, каждый держал в руке свою ложку. Вот незадача, ложки-то у меня не было. Плов татары ели руками, кумыс или похлебку пили из пиал, выручил купец, дав новую деревянную ложку:
– Я тут запас их держу, не все попутчики с ложками бывают, а для странствующего – это первое дело!
С этими словами, перекрестившись, запустил свою ложку в котел, за ним по очереди остальные. Это был кулеш с мясом и салом, с ржаным хлебом. Наелся я от души. Запили ужин сытом, а не надоевшим кумысом. Сытый, довольный я улегся спать. Утром проснулся от беготни команды и скрипа уключин. Под веслами ушкуй отходил от пристани, тихо журчала за бортом вода, все дальше и дальше удалялись мы от Казани. Мимо нас тянулись берега, покрытые свежей зеленой травой. На лугах паслись стада овец и коней. Прощай, Татария! Команда поставила парус, и попутный ветер увеличил ход. Весла уложили вдоль бортов, команда занялась своими делами, от очага, выложенного на месте железа, потянуло дымком и запахом варева. На небе не было ни тучки, я наслаждался покоем и бездельем. По большому счету это была большая удача – не многим удавалось вернуться из плена домой. Я стал у борта, облокотившись на поручни, и бездумно глядел на воду и проплывающие берега. Безмятежность поселилась в моей душе.
Позвали на поздний завтрак – каша и вареная рыба. После еды потянуло в сон, сопротивляться я не стал. Встав отдохнувшим, я подошел к купцу, что стоял на корме, рядом с кормчим.
– Петр, не найдется ли кусок сала, заплачу отдельно.
Петр засмеялся:
– Все русские из Казанского али Крымского ханства об одном просят. Есть немного, но для тебя не жалко.
Я с такой жадностью вцепился зубами в кусок, что уже не мог оторваться, пока не доел.
– Ну, спасибо, Петр, уважил!
– А как ты в плену оказался?
Торопиться было некуда, и я рассказал о дороге из Москвы в Рязань, о разбойниках. При упоминании пузатого владельца ладьи купец и кормчий переглянулись:
– Э, так вот чем он промышляет. Были, были у нас нехорошие мысли. Давно ведь по Итилю да Оке плаваем с товаром, иногда встречаемся, только не видели никогда, как он товар на пристани грузит. Надоть в Тайный приказ обсказать – пусть с пристрастием поспрошают. Думал, людей в рабство в Татарву али крымчакам, так и концы в воду.
Дальнейшее мое повествование выслушали с интересом. К концу рассказа недалеко от нас стояло полкоманды, прислушиваясь к разговору. И то – газет, радио нет, любая новость в охотку.
– Ничего, – похлопал меня по плечу купец. – Теперя домой возвертаешься, дома-то есть кто, ждут?
– Должны, коли худого ничего не случилось, сам понимаешь, год дома не был.
Поужинав, улеглись спать. На ночь ушкуй подгоняли к берегу, разводили костер и выставляли охрану. Меня пока никто к работам не привлекал. На третий день пути впереди, прямо на берегу показался небольшой бревенчатый дом, рядом причал и лодки. Река во всю ширину была перекрыта цепью.
– Застава татарская. Сейчас шарить начнут. Эй, убрать парус.
Команда забегала, парус сначала захлопал, обвис и упал на палубу. Ход замедлился, и, почти уткнувшись носом в цепь, мы бросили якорь. Не спеша, вразвалку в лодку сели трое вооруженных татар и погребли в сторону ушкуя. По веревочной лестнице взобрались на палубу, по-хозяйски прошлись по ушкую. На плохом русском, упершись в меня пальцем спросили:
– Кито такой э?
Я ответил на хорошем татарском:
– Еду на родину, вот перстень и тамга визиря казанского.
Лица татар вытянулись от удивления. Молча прочитали тамгу, посмотрели перстень, также молча отошли. Пронесло, с облегчением подумал я. О чем-то переговорив с купцом, татары сели в лодку и отбыли. Через какое-то время цепь ослабла, провиснув ниже днища корабля, и мы вновь подняли парус. Все, теперь я уже на родной земле. Здравствуй, Русь, как я по тебе соскучился! Ей-богу, был бы не на ушкуе, поцеловал бы родную землицу. Проплыв около версты, на левом берегу появился такой же домик с лодками, правда, цепи не было.
– О, – указал Петр на берег, – теперича русская стража да мытари. Сейчас к нам подплывут.
И точно – из домика, что-то дожевывая, выскочили двое ратников в кольчугах и при мечах и с ними один в синем кафтане – мытарь.
Мы снова спустили паруса, бросили якорь. Лодочка подплыла, и люди по веревочному трапу влезли на борт. Мытарь сразу полез в трюм, что-то записывая на листок, посчитав, подошел к купцу.
Дружинники сразу направились ко мне, видно, мое татарское одеяние не внушало доверия.
– Кто таков будешь?
– Русский я, из татарского плена возвращаюсь, вот пришлось татарскую одежду надеть, своя истрепалась.
Дружинники хмыкнули, переглянулись.
– А плывешь куда?
– Домой, в Рязань, семья у меня там.
– А давно ли у басурман в неволе?
– Год минул.
Один из стражников спросил:
– А кто в Рязани воевода?
– Онисим Пафнутьевич.
– Как звать митрополита рязанского?
– Отец Кирилл.
Решив, что проверку я прошел, от меня отошли. Снова вдоль бортов потянулись берега, почти сплошь заросшие густым лесом. Изредка на берегу появлялись люди – вероятно, местные охотники.
День тянулся за днем, движение против течения было небыстрым, хорошо, если дул попутный ветерок, а то команда садилась на весла.
Вечером недалеко от впадения Суры в Волгу подул ветер, небо потемнело, начало погромыхивать и хлынул дождь. Команда спустила парус и на веслах подошла к берегу.
Дождь становился все сильней, переходя в проливной ливень. Быстро стемнело. Часть команды спустилась на берег, устроив из парусины вроде шатра для укрытия от дождя, часть, несшая службу, оставалась на ушкуе. До этого спокойная Волга покрылась барашками волн, ушкуй раскачивался как ванька-встанька. Видимость упала до нескольких метров. Кормчий с ушкуя позвал несколько человек для откачки воды, трюм заливало. Парусина уже промокла сама и от дождя не защищала, костер потух. Люди промокли и озябли. Якорь держал плохо, ушкуй разворачивало по течению. Вдруг кто-то из команды закричал:
– Берегись!
С верховьев Волги по реке неслось что-то темное и громадное. Только приблизившись, я смог рассмотреть, что это был плот. Сделать что-либо никто не успел. Раздался оглушительный треск, крики людей, и от нашего судна осталась лишь носовая часть со свисающими от снастей веревками. Средней части и кормы не было. Остававшиеся на берегу несколько человек кинулись помогать тонувшим, да где там. Через несколько минут на поверхности воды никого не осталось, спасся лишь один человек, которому удалось ухватиться за брошенную веревку. Подавленные, мокрые и голодные смотрели мы на останки корабля. Из оцепенения вывел крик купца:
– Спасайте, что осталось.
Уцелевшие люди кинулись к носовой части корабля, спасая уцелевшие мешки с крупой и товарами. С облегчением я увидел в углу развороченного трюма свою сумку с инструментами. Дружно вытащив на берег уцелевшие вещи, без сил упали на мокрый берег, постепенно сбились в кучу, согревая друг друга телами и пытаясь прикрыться протекающей парусиной. К утру дождь стих, ветер улегся, над нами было синее небо. По воде плыли бревна, вырванные с корнем кусты, перевернутая лодка, очевидно выше по течению ночью тоже бушевала буря. Мы подсчитали запасы – мешок крупы и мешок сушеного мяса, больше из съестного ничего. Было еще несколько тюков из товаров купца. Я подошел к купцу, вид у него был унылый.
– Ты хоть знаешь, где мы находимся?
– Недалеко отсюда Сура в Волгу впадать должна. Эти земли или вотяков, или мордвы. Ежели напасть захотят – туго нам придется. Ханство Казанское недалеко, как бы в полон не попасть.
Видя уныние всегда бодрого купца – да и как не унывать – людей осталось немного, корабль и почти весь товар погибли – я подошел к команде.
– Есть ли у кого оружие?
Почти у всех на поясах были ножи, и нашелся один топор, которым на берегу рубили дрова для костра. Негусто! С таким оружием против сабель или копий почти безоружен и беззащитен.
Мы уселись в кружок, стали думать, как выбраться. Вариантов было несколько – идти по берегу до ближайшего селения – а там как бог даст, второй – сидеть на берегу, дожидаться попутного судна. Спорили до хрипоты, все-таки решили остаться, дожидаясь оказии. За полдня по реке никто не проплыл, видно, натворила буря бед, кто-то оставался у тихой пристани, кто-то пережидал у берега, когда проплывут бревна и другой мусор. Стоит не заметить полузатопленное дерево, и в борту мигом появится пробоина. А как я успел заметить, плавали местные плохо.
Солнце начало пригревать, после беспокойной ночи тянуло в сон. Купец выставил караульного, остальные уснули. Пробуждение было бурным – шум, крики.
Едва разлепив глаза, я увидел летящий в лицо кулак и успел отвернуть голову. На меня навалился здоровый мужик в драном армяке на голое тело, заросший волосами, из щербатого рта отвратительно воняло. Мы сцепились в схватке. Вокруг боролись за свою жизнь мои товарищи, помочь было некому. Кое-как извернувшись, ударил коленом в пах, когда звереватого вида мужик слегка ослабил хватку, выхватил поясной нож и вонзил между ребрер. Уж где уязвимые места, я знал хорошо. Выбравшись из-под мертвого тела, быстро огляделся. На купца навалились двое, я подскочил и ударил ножом в спину – не до церемоний, своих надо выручать, со вторым справился купец. Шум схватки стих. Я обернулся – на утоптанном берегу лежали тела остатков нашей команды и нападавших.
Из живых остались только я и купец.
Приди я на помощь чуть попозже, и его не было бы в живых. Видно, разбойники решили поживиться, рассчитывая на легкую добычу. Нам повезло, что организованы и вооружены они были плохо. Все чужие трупы были в дрянном одеянии, с кривыми ножами.
– Похоже, из ближайшей деревни на промысел пришли, посмотри на ножи – вотякские.
– Убегать отсюда надо, купец, может, это не все, искать этих начнут, нам хана будет, вдвоем не отбиться.
Купец кивнул. Мы собрали ножи, я взял свою сумку, купец нагреб в чью-то рубашку гречневой крупы из мешка, и мы пошли вдоль берега, стараясь побыстрей удалиться от побоища. Конечно, не по-христиански – бросать непогребенные тела своих товарищей, но присоединяться к ним не хотелось. Мы отошли на несколько километров вверх и решили передохнуть. Углубились в лес, чтобы нас не было видно с реки, и рухнули в траву.
– Слушай, купец, а далеко ли до ближайшего русского города?
– До Нижнего верст двести будет, по пути селения есть – Макарьево, Мыски, но до них тоже далеко, да еще если лесом, а не по дороге.
– На дорогу выходить опасно – двое нас только, одежда рваная, в крови, как бы за татей не приняли, запросто на ближайшем дереве вздернуть могут.
Читать бесплатно другие книги:
