Тревожные Видения Карт Максим

16

Саша еле волочил ноги, поднимаясь на свой этаж: его тело отказывалось идти быстро, да и живот ныл. На одной из ступенек его стошнило и он блеванул. Отдышавшись немного, посмотрел на расплескавшуюся по затоптанному бетону кляксу рвоты. Огнём на лице вспыхнул стыд за сотворённую в собственном доме гадость. Но это ничего, завтра уберёт, когда отойдёт от шока. Преодолевая ступени, размышлял: «Обычное недоразумение… он сам так захотел… он сам так захотел… чушь полнейшая… кого-то обидела… нет, не могла… эта сама невинность скорее всего и муравья в жизни не тронула… подстава, грубая подстава…» Наконец доковылял. Юлина дверь колыхалась в сквозняке. Прикрыл её. Стрельнуло болью в голове. Быстрее домой! Свинцовые ботинки слетели с ног. Не раздеваясь, рухнул лицом в подушку. И только полежав немного без движения, успокоился. Захотелось пить. На кухне сделал чаю. Горячий и крепкий хорошо пошёл. А в голове не унималась буря.

В подъезде противно заорал кот. Соскучился, наверное, по хозяйке. Увидев внезапно появившегося перед ним человека, Борман прижался пузом к полу, испугавшись нежданного визитёра. Саша впустил животину в её же дом и осторожно вошёл в пустую квартиру вслед за ним, чтобы накормить бедолагу. Котяра трясся от страха, но голод толкал его к чужаку: мурчал и тёрся шкурой о ногу, которая могла и пнуть. Плеснув воды из-под крана в грязную миску, Саша обыскал все кухонные шкафы, но не нашёл кошачьей еды. Пришлось бросить ему кусок чёрствого хлеба. Кот с жадностью впился в него зубами.

Снова у неё – теперь в одиночестве. Странность происходящего выпирала за грани разумного. Внезапно Саша утонул в ностальгии: он искал Юлю голодными глазами, но не находил… Совместно пережитые мгновения счастья ворошились памятью.

Нервный молоточек застучал внутри. Что можно придумать? Да хотя бы узнать для начала, за что её взяли и куда увезли. У неё ведь есть отец – видел его несколько раз в подъезде и во дворе. Найти его. А вдруг Юля действительно что-то натворила? Во что верилось с трудом… Бесполезная суета раздражала. Пусть папочка сам вытаскивает её из дерьма! Цена одной ночи казалась выше в темноте, а с другой стороны… Саша свалился без сил на диван. Здесь он её любил… Любил. Как смешно! Он даже не догадывался о её чувствах. Их отношения только завязывались. Жизнь должна была расставить всё по полочкам. Соскочив с любовного одра, он подошёл к шкафу и с замершим сердцем открыл его. Руки сами потянулись к нижнему белью: разноцветное, воздушное… Он погладил его. Оно хранило тепло и изумительный запах её тела. Он одёрнул руку и захлопнул дверцу, испугавшись содеянного.

Заметил на столе потрёпанный блокнот. Полистал. Бесчисленные цифры, имена, фамилии. Ни одной знакомой. Вот оно! Папа. Короткое нежное слово. Саша заметался по комнате в поисках телефона. Нашёл его на подоконнике между цветочными горшками. Но услышал лишь длинные гудки в ответ на попытки соединиться с выбранным номером. Может быть, папаша сам всё узнает? Ему сообщат нужные люди, когда придёт время. Не стоит вмешиваться, конец суете… Саша сбежал из переполненной проблемами квартиры. Борман проводил его немигающим взглядом.

17

Генеральный директор фирмы «Стройкомплект» Алексей Николаевич Менцель пил виски в глубоких раздумьях: Юлька довела его до психического истощения своими аморальными деяниями, интервалы между которыми в последнее время ощутимо уменьшились. Она скатывалась в бездну, а у него не хватало сил изменить траекторию её падения. Назойливый вопрос терзал его уставший мозг: почему нормальная деваха стала вдруг депрессивной алкоголичкой? Он утопал в кресле, а в телевизоре картонные подобия людей распутывали клубки нереальных жизненных проблем – придурки понятия не имели о настоящем дерьме. Менцель потянулся к пульту – выключить зомбоящик. В пояснице хрустнуло и отдалось болью. Со стоном он надавил на красную кнопку. Экран погас. Тишина зазвенела в ушах.

Плеснул в стакан из угловатой бутылки. Она быстро пустела, но хмель не брал… Лёд растаял. У тёплого бурбона появился отвратительный кукурузный привкус. Залпом выпив полстакана, Менцель сморщился. Мысли скользили по волнам опьянения, не требуя особых усилий для направления их в нужную сторону. Катилось само. Пробежавшись блуждающим взглядом по опостылевшему убранству своей берлоги, он остановился на книжной полке: рядом с потрёпанными томиками Набокова лежал покрытый толстым слоем пыли семейный фотоальбом. Менцель с трудом оторвался от кресла. Полка шевельнулась вместе с куском стены, на которой висела. Он закрыл глаза и увидел кипящую темноту, а когда вернулся в свет, мир вновь обрёл материальную твёрдость.

Подошёл к книгам и провёл пальцами по корешкам переплётов, сдул с них пыль – она взметнулась к ноздрям. Чихнул. Альбом приятной тяжестью лёг на ладони. Боясь открыть его, долго разглядывал выдавленные на обложке узоры. Под ней жизнь, какой она осталась в памяти: Люба с Юлькой радуются, не ведая, что случится с ними, искрятся молодость и беззаботность… Всплакнул от жалости к утраченному. Так и не открыв, положил альбом на место и выпил остатки виски прямо из бутылки без всякого льда. Стена снова дрогнула.

Под ногами валялась пачка сигарет. Из-за болей в позвоночнике Менцель не мог нагнуться и поднять её, поэтому уселся на пол рядом с ней, чтобы не гнуть спину дважды. Никотин немного прочистил мозги. Пепел падал на паркет и разносился холодным сквозняком по комнате. Вспомнил про открытые форточки: надоело задыхаться, а теперь мёрз… Включился поставленный на таймер магнитофон – пришло время насладиться Джими Хендриксом. Проникся им ещё в молодости, мог глотать его блюз бесконечно и пить – из новой бутылки – дальше. Частенько так делал, когда жизнь чернела на глазах: Джими и бурбон, пока страх не уходил, именно это чувство или одна из его извращённых форм.

Менцель хотел напиться под плачущую навзрыд гитару и надрывный голос Хендрикса. Алексей всегда мечтал спеть с ним: кто знает, может быть, на том свете встретятся где-нибудь на пустынном перекрёстке две души и затянут на пару песню про огонь… Как очутился в ванной, не помнил. Умылся, чтобы вырваться из лап сна, и заглянул в зеркало. Оттуда на него пялился смертельно уставший старик, к тому же мертвецки пьяный. Захотелось дать ему по морде за такой взгляд, но вместо апперкота Менцель харкнул деду в лицо и громко засмеялся. Слюна медленно поползла по зеркалу вниз. Какая мерзость, успел подумать Алексей, прежде чем стекло поплыло. Оно стало похожим на тазик с водой, поставленный на бок. Почему жидкость не выливалась из него? Потрясённый до глубины души Менцель коснулся поверхности, подрагивающей от его дыхания. Пальцы утонули в холодной воде. Он в отвращении одёрнул руку.

– Господи… – шепнул он, уставившись на мокрые ногти. – Господи, пощади…

А когда поднял глаза… На него смотрел Джими Хендрикс. Сам. В его взгляде читалась бесконечная грусть, а сдвинутые в напряжении ума густые брови и толстый нос превращали чернокожее лицо в мраморный лик древнего мыслителя. Плотно сжатые пухлые губы с тоненькой полоской усиков лишь подчёркивали глубокую задумчивость. На его голове кустилась непролазными зарослями чёрная шевелюра. Кого ты оставил умирать в истоме ради сумасшедшего инженера, Джими?

– Ты кто? – спросил Менцель.

– Джими, который Хендрикс, – с улыбкой ответил тот.

– Ты настоящий, Джими?

– Как огонь.

Алексей понял, он имеет в виду не адское пламя, а чистый небесный свет.

– Что у тебя есть… для меня?

Менцель знал его следующие слова и мог произнести их раньше него.

– История о том, как я умер. Очень грустная… – ответил Хендрикс.

– Ты думаешь, она нужна мне?

Джими снова улыбнулся:

– Невозможно сбиться с предначертанного пути. Вот я в своё время… Мы с Моникой тогда так загудели! То был настоящий фестиваль, понимаешь, и только для нас! Двое и море героина. Мы плавали в океане любви, качались на его волнах. Она не боялась, а я… Я давился ужасом… Как-то всё пошло не так. Я чувствовал, что за мной наблюдают. Он следит.

Хендрикс побледнел, будто к его горлу внезапно подкатилась тошнота.

– Кто? – спросил Менцель, испугавшись за кумира, и признался себе, что Хендрикс всё ещё был для него божеством, но не тем, кому можно излить душу и получить за это отпущение грехов, а пастырем, который ведёт по жизни к маячному свету, скрытому за горизoнтом.

Белея на глазах, Хендрикс понизил голос до шёпота:

– Он дышал мне в затылок. Я не хотел видеть его, настолько велик был мой страх. Он явился мне, когда Моника взорвалась бесконечным оргазмом. Я даже предполагаю, это он довёл её до иступления, прикрывшись моей личиной. Он долго смотрел на меня и молчал.

– Да кто это был?

– А потом рассказал о своей смерти… Мне пришлось… Я сожрал кучу таблеток, чтобы уснуть и больше никогда не видеть его. Мне жаль, но я должен был.

– Я сгораю от нетерпения, Джими. Кто?

– То был я! Я! Я! Я!

Хендрикс начал тонуть, пуская пузыри. Схватившись за горло, он погружался в бездну, быстро удаляясь от Менцеля. Алексей в естественном порыве спасти утопающего протянул к нему руки, но они упёрлись в зеркало, а в пучине застыло перекошенное ужасом лицо пьяницы… Джими пел про огонь, извлекая из своей гитары всё, на что та была способна. Безумную музыкальную медитацию прервал телефонный звонок. Менцель вздрогнул, вмиг вернувшись к реальности. Выключил музыку, чтобы не упустить чего-нибудь важного. Прощай, Джими!

Звонил Виктор, главный инженер:

– Алексей Николаевич? – Он всегда начинал так: спрашивал, будто боялся услышать не шефа, а кого-нибудь другого.

Менцель не ответил.

– Алексей Николаевич? – повторил Виктор.

Пьяно:

– Что случилось, Вить?

– У нас серьёзные проблемы. «Водный мир»… Он рухнул.

Крупнейший объект, спроектированный «Стройкомплектом» за всё время его существования, отнял столько сил… Не задело.

А Виктор продолжал, казалось, убивать:

– Погибли люди, десятки… Купол не выдержал снеговой нагрузки… Ошибка в расчётах… Я ведь предупреждал…

Было дело: свою правоту доказывал слишком настойчиво, а Менцель не переносил дерзостей, но и не уволил умника, потому что ценил. Вдруг дошло… Точка. Он выронил трубку. Дело всей жизни перестало существовать, да и сама она этим, собственно, закончилась. А как иначе, если питавшие её соки вдруг иссякли? Нет больше живительной влаги, ни капли не осталось. Чем ещё закончится этот кошмар? Лучший архитектор города – убийца с большой буквы. Свет инженерной мысли – в тюрьме. Бред, который уже становится реальностью. Расхотелось пить, и бутылка полетела в угол. Земные блага упали вдруг в цене. Открыть окно… Прыгнуть. Лететь и громко кричать… Смотрел в пропасть, унимая дрожь в ногах. Холодный ветер бил в лицо колючим снегом. Темно и тихо там. Его не сразу найдут. Будет время сдохнуть, если не получится убиться мгновенно. Испугался, что не увидят его ухода, не поймут причины, назовут психом… Нужна записка – отлить в словах свою последнюю волю. Подбежав к письменному столу, схватил карандаш и помятый клок розовой обёрточной бумаги. Повертел его в руках и выбросил. Предсмертная записка должна иметь более пристойный вид.

На белоснежном листе:

«Я ухожу, потому что…»

Карандаш оторвался от бумаги. Не так. Зачем объяснять причину? Слишком просто… Перечеркнул.

«Дорогая доча…»

Опять фальшиво. Взял новый лист.

«Любимая моя доча. Я поступил плохо. Знаю, будут слёзы, несмотря на всё, что было между нами. Прости, если сможешь. Без меня тебе будет легче жить. Иногда я был с тобой нечестен. Я уничтожал нас своей тупостью. Я потерял всё. Дальше жить не имеет смысла, только если – существовать, а этого я не хочу. Всегда твой папа».

Он засунул записку под цветочный горшок, чтобы её не унесло ветром. Распахнутое окно на этот раз не вызвало приступа страха: Менцель успокоился, поставив точку в своей жизни. Теперь его ничего не могло остановить. Он уверенно взобрался на подоконник и бросился вниз. Земля приблизилась очень быстро: даже крик, не успев вырваться из горла, захлебнулся в ударе об асфальт. Свет погас до того, как вспыхнула сильнейшая боль.

18

Из темноты раздался дрожащий женский голос, как из ада:

– Не надо бояться. Меня зовут Лиса.

Нельзя сказать, что Юля сильно испугалась, но вздрогнула от неожиданности. Пришлось порядком напрячь зрение, чтобы различить во тьме размытые очертания человеческой фигуры.

– Я ещё не разозлилась. Ты не представляешь, какая я бываю злюка. – Незнакомка шутливо рыкнула. – Лисой быть ужасно плохо, мерзко и отвратительно. Я не хочу быть ею, но кто-то должен занимать её место.

– Кто здесь? – спросила Юля. – Как ты сюда попала?

Её воображение отчётливо нарисовало девочку с длинными волосами, одетую в розовую ночную рубашку.

– Я здесь живу. Это моя норка. Ты пришла ко мне в гости. Убирайся отсюда! Не тронь меня, а то покусаю!

Маленькая сумасшедшая стерва, от которой можно ожидать чего угодно. Захватить лидерство в этом дуэте – вот основная задача, которую надо во что бы то ни стало решить, иначе ситуация выскользнет из-под контроля, ведь безумцы большей частью непредсказуемы.

– Слушай, подружка, у меня предложение: хочу тебя пощупать. Я должна убедиться, что ты существуешь. Идёт?

– Нет! – рявкнула Лиса. – Не приближайся ко мне! Не прикасайся! Ты – ночь! Я очень сильно тебя боюсь.

– Видишь меня? Думаю, да. Ты попала сюда раньше меня. Твои глаза уже привыкли к темноте.

– Тень… Как я могу тебе верить? Ты говоришь лживым голосом.

Как занесло её в эту холодную дыру? Опасна она или невинна? На эти вопросы необходимо получить ответ как можно быстрее, а с другой стороны, любое давление извне наверняка напугает девочку и загонит её сознание в такие дали, из которых её не вытащит ни один психиатр.

– Эй, Лиса! Хочешь на волю? Я могу это устроить.

С усмешкой ответила та:

– Отсюда нет выхода.

– Как же мы сюда попали? – подбросила ей надежды.

– Да? Хорошо. Ты знаешь правду. Я верю тебе. Иди ко мне.

Что-то уж очень легко клюнула.

– Слушай, Лиса. Вместе мы будем сильнее. Командная игра, понимаешь?

– Замолчи! Ты говоришь слишком сложно. Просто подойди.

Странные перепады настроения у девчонки смутили Юлю. Она вытянула вперёд руку и пошла к сгустку темноты, забившемуся в угол. Двигалась уверено и быстро, пока пальцы не коснулись мягкого тела.

– Ой! – воскликнула она, одёрнув руку.

– Ой! – отозвалась Лиса.

Переборов внезапно накатившийся страх, Юля дотронулась кончиками пальцев до чужого плеча, скользнула по шее и волосам… волнистые и мягкие… большая грудь, закованная в жёсткий лифчик… плоский живот. Лиса натянулась струной.

– Не бойся меня, – шепнула Юля.

И завершила исследование: образ Лисы стал вполне реальным. Теперь Юля её ощущала и не чувствовала себя дурой, болтающей с пустотой. Лиса – человек.

– Как тебя зовут по-настоящему? – осталось спросить, чтобы рухнули последние преграды между ними.

Не получив ответа, Юля вздохнула и отступила на шаг, неопределённость и собственная беспомощность нагнали тоску. Что-то большое и важное оказалось в её руках после долгих поисков, но вдруг ускользнуло сквозь пальцы, не получилось проломить внезапно выросшую стену. Развернувшись резко, Юля отошла от Лисы, снова превратившейся в безликую тень. Девчонка зарычала и кинулась на неё. Острые ногти вонзились в её плечи, а зубы – в шею. Она заорала. Оторвать от себя сумасшедшую сразу не вышло – прилипла намертво. Обожгла резкая боль, потекла кровь. Не устояв на ногах, они упали на пол. Юля пихнула Лису пяткой в живот. Та отползла в свой угол, там и затихла. Застонав, Юля зажала рану ладонью и заревела, унижения невозможностью что-либо изменить. Лиса, шевельнувшись в темноте, прокашлялась. Юля приготовилась отразить следующую атаку.

– Никогда, – зашипела Лиса, – не поворачивайся спиной к зверю!

Юля не ответила, задушенная слезами.

Лиса завелась:

– Ты чуть не умерла! Когда я вижу спину, ничто не может меня остановить. Надо быть внимательной.

– Иди к чёрту, дура! – воскликнула Юля.

Лиса затянула монотонную галиматью без начала и конца:

– Мы будем вместе… вместе… навсегда… нас не разлучит красная вода… которая зовётся кровью… и отдаётся в жилах болью…

Пустота вернулась, холод стянул кожу. Юля сжалась в комок в надежде унять охватившую тело дрожь. С Лисой нужно что-то делать – страшно становиться врагом безумной и нельзя считать безумную врагом. Должен существовать ключик к её сознанию, но как его отыскать, когда Лиса напускает столько мути?

– Мы можем помириться, – сказала Юля, когда успокоилась. – Знаешь как? Берут два человека друг друга за мизинцы, трясут ими и повторяют громко: «Мирись, мирись и больше не дерись, а кто будет драться, тот будет кусаться».

– Я хочу с тобой дружить. Только мизинец тебе не дам.

– Отлично, мир! – обрадовалась.

Неожиданно вспыхнувший свет иголками вонзился в глаза. Они закрылись ладонями, пытаясь спастись от убийственных лучей. Лязгнул замок, дверь открылась… Тяжёлые шаги вошедшего, что-то мягкое упало на пол.

– Оденьтесь, дамочки, – сказал незнакомец.

Шаги удалились, проскрежетало железо в замочной скважине и свет погас. Опять придётся бороздить темноту – совсем против воли. Оставалось надеяться, что подкинутый им сюрприз не в единственном числе. Юля боялась новой грызни, а от следующей мысли улыбнулась: смотрит сейчас какой-нибудь жирный ублюдок реалити-шоу с их участием, потягивая пивко и закусывая солёными орешками, и хохочет над их неловкими движениями, а бедные девушки не в курсе… Юля побежала и пришла к финишу первой. Конкурентка, замешкавшись на старте, ринулась в бой, когда Юля уже закончила перебирать шмотьё на ощупь и оставила себе лучшее: джинсы, в которые надеялась влезть, и футболку. Куртки тёплой только не нашлось, хотя зачем она ей в тюрьме? Не отпустят ведь… Остатки вещей швырнула в сторону предполагаемого нахождения Лисы.

Снова включился свет, но на этот раз никто не пришёл. Когда зрение вернулось, Юля увидела Лису… Тупая блондинка неопределённого возраста, наверняка ширяющаяся напропалую. Средний кобель заскочит на такую с радостью. Смотрела со страхом и любопытством. На её руках виднелись немного припухшие ссадины, которые скоро превратятся в синяки, если не приложить к ним лёд.

– Вот и увиделись, – сказала Юля.

Верхняя губа у Лисы дёрнулась, её дыхание замедлилось, а взгляд остекленел. Она стремительно погрузилась в свой особенный мир.

– Лиса! – позвала Юля.

Не ответила. Возможно, внезапные чередования темноты и света так на неё влияли, усугубляя душевную болезнь. Злиться на больных людей нельзя, но покусанная шея ныла, да и чёрт с ней, с шеей! С Лисой не спать на одной койке, поэтому и волноваться по поводу случившегося нет надобности, лучше принять её, какая она есть, и не пытаться расколоть голыми руками кусок гранита.

Опять открылась дверь. Толстая женщина в униформе принесла поднос с двумя оловянными тарелками, парой ложек и ломтями тёмного хлеба. Посуда была мятая, словно ею частенько стучали по полу негодующие заключённые, требуя добавки. И аромат… Пространство быстро наполнилось пьянящим запахом только что сваренного горохового супа. Поставив поднос на пол, женщина ушла, не проронив ни слова. Лиса, ожив вдруг, жадно схватила тарелку, едва не опрокинув вторую, и вернулась в свой угол. Она быстро глотала густой суп, запихивая в рот большие куски хлеба и не отводя взгляда от Юли. Боялась, что та отберёт пайку? Юля осторожно взяла свою порцию… Вкуснейшее варево, свежий хлеб… Она с удовольствием съела всё до последней капли, а потом принялась за хорошо разваренный кусок мяса. А не кормят ли так смертников перед казнью? Отнесла пустую тарелку к двери. Лиса же не стала утруждать себя лишними движениями – швырнула свою и попала точно в глазок.

19

Юля не успела толком насладиться покоем, как тишину разорвал очень худой очкарик лет двадцати. Злой мальчик, потому что сначала ударил ногой в дверь и только потом засунул ключ в замочную скважину. Юлю передёрнуло от спелости прыщей, покрывавших отвратительными буграми кожу его лица.

Он промямлил голосом, испорченным куревом:

– Менцель! На выход! – и положил руку на расстёгнутую кобуру.

Как не хотелось срываться с насиженного места! Шёпотом попрощавшись с Лисой, Юля покорно пошла за парнем.

Опять затянулась безумная песня:

– Мы будем вместе… вместе… навсегда… не разлучит нас красная вода… которая зовётся кровью… и отдаётся в жилах болью…

Чем дальше отходила Юля от своей камеры, тем тише становился голос девушки-зверя.

– Прямо! – скомандовал очкарик.

Юля послушно пошла в указанном направлении, опустив голову.

– Направо!

Она сделала крутой поворот всем телом так чётко, будто от идеальности его исполнения зависело её дальнейшее существование.

– Стой!

Замерла. Прыщавый конвоир открыл большим ключом железную дверь и втолкнул Юлю в комнату, погружённую в полумрак, что не сулило ничего хорошего, но обещало скорую развязку происшедших в последнее время событий. Выкрашенные в зелёный цвет стены комнаты могли раздавить даже самую здоровую психику, а более чем скромные стол и две табуретки были мечтой аскета.

Она уселась на один из них. Настольная лампа – любимая игрушка плохих копов… Время остановилось, Юля потерялась в нём. Под самым потолком пряталось маленькое окошечко, но в него не пролезть… Смешные мысли о побеге. Сколько ей светит? Уголовным кодексом она никогда не интересовалась. Возможно, что и червонец. Остаётся надеяться только на хорошую работу умного адвоката, которого бесплатно ей никто не предоставит. Подсунут какого-нибудь лопуха. И сидеть ей в тюремных застенках до конца жизни. Готовиться нужно к худшему. Господи, так попасть из-за безумца! А ведь на её месте легко мог оказаться кто-нибудь другой. Ей никогда не везло после смерти мамы…

Как-то во время воскресной уборки квартиры мама спросила:

– Хочешь расскажу, как мы с папой познакомились?

Редко она откровенничала с дочерью.

– Когда мы были молодые, алкоголь пили не меньше и не реже, чем вы сейчас. Гуляли мы однажды с подружками в городском парке. Мне было восемнадцать или около того. Пили винцо креплёное… «Агдам», кажется, не помню точно. И шлялись по парку. Много пили – до тошноты. А знаешь, туалетами тогда были кусты… Полезла я туда. Кололись, заразы. Пописала, натянула трусы и пошла на выход. Навстречу мне – парень. От неожиданности я, естественно, заорала во всю глотку, а он мне рот ладонью прикрыл. Ну, подумала, сейчас придушит и изнасилует. Начала брыкаться как сумасшедшая. Он меня к себе прижал, очень крепко обнял и поцеловал. Тут меня и стошнило… прямо на твоего папу. Так было дело.

– А он тебя не послал потом?

– Как видишь, нет.

Ушла она, а разговор тот отпечатался в памяти…

В комнату вошёл высокий плотный человек средних лет в сером костюме. Уверенно заняв второй – свой – стул, он небрежно бросил на стол тонкую бумажную папку с напечатанным на лицевой стороне словом «ДЕЛО» и уставился, не мигая, на Юлю. Тяжесть его взгляда была невыносима. Бусинки пота усыпали его лоб, он глубоко дышал носом. Юля через силу улыбнулась.

– Послушай, девочка, – сказал наконец мужчина. – Меня зовут Юрий Анатольевич Колесников. У меня нет времени беседовать с тобой о мотивах и раскаянии – они являются твоим личным делом. Я не поклонник Достоевского. Мы поступим иначе. Я буду говорить, а ты – без истерики ставить подписи там, где я покажу. Затем мы расстанемся друзьями. Я займусь другими делами, которых у меня скопилась огромнейшая куча, а тебя закроют, ты отмотаешь заслуженный срок и выйдешь на свободу с чистой совестью. Идёт?

– А у меня есть выбор?

Колесников открыл папку.

– Нет. Всё всегда происходит по-моему. – Он сделал маленькую паузу. – Знаешь, что мы имеем? Правильно, мертвяка! Охлаждённый труп сумасшедшего онаниста Гунова. Господи, когда я зашёл в его квартиру, меня чуть не вывернуло наизнанку. Не поверишь, он дрочил на собственный холодильник! Цеплял магнитиком голую тёлку и кончал на дверь, а сперму, сука, не вытирал! Так она и висит там до сих пор, засохшая. И спасибо тебе, что избавила мир от толики гнилья, огромное спасибо! Но по закону… Кто дал тебя право убивать его? Или ты внебрачная дочь Иисуса?

Он взял в руки испещрённый мелким корявым почерком лист бумаги.

– Послушай, что увидел в ту ночь Сергей Павлович Мокрицкий, студент Б-ского Государственного Университета.

Юля вздрогнула. Она не смела даже и думать, что там был кто-то ещё и видел…

Колесников зачитал показания Мокрицкого:

– Седьмого февраля я шёл из ночного клуба «Синий шар» домой. Шёл, потому что транспорт в это время уже не ходит. Я был в состоянии среднего алкогольного опьянения, так как осознавал происходящие вокруг меня события. Когда свернул на улицу Станиславского, мне очень сильно захотелось справить малую нужду. Терпеть не было сил, поэтому я остановился за углом дома. В этот момент я услышал топот, будто кто-то бежал. Я прислушался и различил голоса мужчины и женщины. Женщина сначала кричала, а потом перестала, когда начал говорить мужчина. Он уговаривал её убить его. Женщина отказывалась. Они долго спорили. Потом я услышал звуки выстрелов. Женщина убежала. В какую сторону, я не знаю. Я выглянул из-за угла и увидел тело мужчины. На вид он был мёртвый. Я не стал подходить к нему, а побежал в полицию. Там сообщил об убийстве… – Он внимательно посмотрел на Юлю. – Вот такая картинка вырисовывается.

– Он не видел меня, – усмехнулась Юля. – Только слышал голос какой-то женщины.

– Верно, не видел. И его показания ничего не значили бы, если б не подтверждались показаниями других свидетелей.

– Там ещё кто-то был? – спросила опешившая Юля.

Колесников улыбнулся.

– Сейчас прочитаю тебе рассказец безработной Екатерины Ивановны Плющеевой. Занимательный очень получился… Седьмого февраля я засиделась в баре «Мареновая роза» до трёх ночи. Когда моя подруга Алла, которая работает там барменшей, вышла в туалет, в бар зашла молодая девушка. Она была пьяная или обколотая. Присела за мой столик и спросила, как меня зовут. Я заметила свежую кровь на её руке и сказала ей об этом. Она явно перепугалась и спрятала руку под стол. Когда Алла вернулась, девушка заказала мартини, а мне ответила, что порезалась. Мне этот факт показался очень подозрительным. Через пятнадцать минут пришёл мой друг Вадим Курев. Я ушла с ним из бара. Он не сможет подтвердить мои слова, потому что был сильно пьян и ничего не помнит… Вижу панику в твоих, Юля, глазах. Думаю, тебе пока нечего сказать. Правоохранительные органы не дремлют и хорошо работают, несмотря на отрицательное к ним отношение общества.

Колесников вдруг вскочил со стула, не выпуская бумагу из рук, и принялся отмерять шагами расстояние между стенами. Его буквально затрясло от эйфории в предчувствии скорой развязки.

– Ты наследила в «Мареновой розе» и поехала спокойно домой на такси… Из показаний Семёна Анатольевича Иванова, водителя Б-ского автотранспортного предприятия… Около трёх часов ночи я остановился возле идущей по тротуару девушки. На вид она была замёрзшей и немного пьяной. Не хотелось оставлять её одну на улице. Решил подбросить, куда скажет. Она всю дорогу молчала, а я рассказывал ей истории из своей жизни. Вдруг она сказала, что убила человека. Я ей не поверил и продолжил свой рассказ. Больше она не произнесла ни слова до места прибытия.

Остановившись посреди комнаты, он покосился на Юлю. Вернулся за стол. Этот тип отлично поработал – железные факты в его изложении задавили её своей массой, но она не могла попросить Колесникова оставить её наедине с разбегающимися во все стороны своими мыслями. Он должен закончить начатое – обязан добить.

– А вот что написала Алла Сергеевна Юрьева, известная тебе как барменша… Ночью седьмого февраля я работала в кафе «Мареновая роза». В три часа отлучилась в туалет. В это время в кафе находилась только моя подруга Екатерина Плющеева. Когда я вернулась к исполнению обязанностей, возле неё сидела девушка. Её правая рука и рукав куртки были испачканы кровью. Казалось, она не замечала этого. Она заказала мартини. Катя сказала ей про кровь. Девушка спрятала руку под стол. Сказала, порезалась. Через несколько минут пришёл Вадик Курев, друг Кати. Они посидели немного и ушли. Девушка попросилась в туалет, побыла там немного и тоже ушла. Я подошла к тому месту, где она сидела, и увидела, что стол и стул в крови. Вытерев кровь бумажной салфеткой, я выбросила её в мусорное ведро.

Колесников посмотрел на Юлю в тягостном молчании. На языке у него вертелось последнее, что он хотел сказать, самое тяжёлое для восприятия задержанной.

– Ещё нам позвонил один священник…

Юля с ненавистью глянула на него. Он отпрянул не от неожиданности даже, а чтобы в полной мере насладиться её агонией.

– Дальше, думаю, говорить не нужно. Подведу итог. Что мы имеем? Не вызывающие сомнений показания свидетелей, салфетка с кровью убитого, твои пальцы на пистолете. И… признание отца Василия.

Колесников откинулся на спинку стула.

– Это конец, – сказал он.

И полез в папку, чтобы извлечь оттуда исписанный теперь уже красивым почерком протокол допроса. Положил его перед Юлей, рядом – ручку.

– Твоё чистосердечное признание…

Всегда приходится расплачиваться за грехи раньше, чем предполагаешь. Суд пролетит, потянется административная чехарда, которая сменится отсидкой. Быть ей зэчкой – не отвертеться. Плохой человек оказался не чудовищем, а чудиком. Она сидит на скрипучем стуле перед следователем Колесниковым, выслушивая его неопровержимые истины, а замесивший тесто лежит в землице, и черви жрут его, не хватило воли слабаку застрелиться самому. Что за мужики пошли? Не гусары.

– Можно не читать?

– Разумеется… Только подпиши. Записано верно почти с твоих слов. Тебя утруждать писаниной – терять наше драгоценное время. Результат будет один и тот же.

Юля взяла ручку. Стоило ей сделать последний штрих, как Колесников вырвал лист из-под её пера и спрятал его в папке. Бег закончился. Она сама скрепила это подписью. Дура. Сдавив голову руками, заплакала, громко всхлипывая и шмыгая носом. Колесников, резко подскочив со стула, в доли секунды оказался у двери.

Треснув в неё кулаком, крикнул:

– Охрана! Да… Кое-что забыл.

Неторопливо вернувшись к столу, он достал из кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги и бросил его Юле.

– Твой отец… написал это… Мне очень жаль.

Открывшаяся дверь пригласила его покинуть комнату.

20

Шлифовальная машинка уверенно и без лишней суеты скользила по неровной ещё поверхности, выбрасывая из себя фонтан пыли, насыщенной пахучими древесными смолами. Запах свежей сосны взрывал мозг в обонятельном оргазме. Расползшийся по цеху аромат бодрил лучше самого мощного энергетика. Саша ловко управлял инструментом. Разглядывая годичные кольца, он изучал биографию дерева. Выключив и отложив в сторону машинку, Саша провёл ладонью по двери. Результат удовлетворил: от заусениц не осталось и следа. Присел на верстак – передохнуть. Замер на несколько минут, чтобы ощутить умом окончание работы, реально оценить сотворённое, и со вновь нахлынувшими силами покорить очередную вершину.

– Николаев! Друздь! Косой! – заорал Полковник из открытой двери раздевалки, перекрикивая гул станков. – Ко мне!

Стряхнув мелкую стружку со спецовки, Саша соскочил с верстака. Взмахом руки подозвал Виталика с Лёхой. На похмельную рожу последнего нельзя было смотреть без слёз. Полковник плотно закрыл дверь и пригласил их за стол, на котором кипой лежали развёрнутые чертежи и железные кружки с чёрным чаем. Он заваривал его лучше всех не только на заводе, но и во всём мире. Полковник – не кличка, фамилия такая. Василий Игнатьевич. Хоть и командир им, но человечище золотой.

– Чайку хлебните… вот, – предложил он любезно.

Они сразу набросились на горячий – после ударных утренних часов.

– Пейте и смотрите на рисунки внимательно, а я буду рассказывать… вот. Это школа в Искомино – наш основной объект сейчас, как вы знаете… вот. Пять окон и три двери для начала, их мы заканчиваем сегодня… вот. Нужно их установить. Выезжаете завтра. Не хочу быть нудным, но от того, как вы их поставите, будет зависеть наше дальнейшее сотрудничество с директором школы и, следовательно, благосостояние ваших семей… вот. Постарайтесь, пожалуйста. А ты… – Он погрозил пальцем Лёхе. – Чтобы завтра был как стёклышко!

Тот поперхнулся чаем.

– Сколько даёшь нам времени? – спросил Саша.

– Я вас не гоню… вот. Нужно сделать очень хорошо, но и тянуть не стоит. Постарайтесь без бухла… вот. Сделайте – за мной не заржавеет. Загруженная машина будет готова к шести утра… вот. Командировочные получите сегодня после обеда. Свободны!

И снова Лёхе:

– Ты понял?

– Да! Уже завязался.

– Э-э-э… – протянул Саша. – Василий Игнатьевич…

– Чего ещё?

– Твой чаёк… Как ты его делаешь?

Полковник улыбнулся.

– Идите уже. Водки лью немного в чайник для смягчения воды… вот.

21

Остановились на окраине посёлка рядом с небольшим кирпичным домиком, окружённым низким деревянным забором, каждая дощечка которого сияла искусной резьбой. Во дворе лежал нетронутый снег. Можно поспорить, что в тёплое время года там – идеально стриженная лужайка, не испорченная уродливыми грядками. Рядом с таким дворцом соседние строения выглядели разбитыми сараями.

– Куда дальше-то? – спросил Лёха, глянув с укоризной на бригадира.

– Не знаю даже. Полковник сказал, что школа в Искомино одна.

Виталик дремал, из его приоткрытого рта вырывался лёгкий храп.

– Пойду спрошу, – сказал Саша.

Выпрыгнув из машины, он утонул в грязном снегу обочину. Навстречу ему из сказочного домика уже бежал толстяк, одетый в синие тренировочные штаны, белую футболку и коричневую фуфайку, поправляя на ходу сползающие с носа очки. Они встретились возле калитки.

– Ребятки, вы случаем не со «Стройлеспрома»? – поинтересовался он, протянув руку для приветствия. – Михаил Юрьевич Шахно, директор местной школы. Я вас жду. Игнатич звонил вчера, предупредил, что вы сегодня будете.

– Добрый день. Александр.

Он пожал влажную руку директора.

– Проходите в дом! Позавтракаем для начала, а потом поедем на объект. Я покажу вам всё.

Саша махнул рукой друзьям.

Внутри дома царила идеальная чистота, хотя женщиной тут не пахло. Может быть, она и существовала, но боязно было заикаться об этом. Саша успел заглянуть в зал: одну из стен украшал громадный телевизор, на журнальном столике располагался ноутбук с включенным Интернетом. К стене был приклеен плакат, удивительный и страшный одновременно: распятый на деревянном кресте обнажённый мальчик лет пяти парил в облаках, его голова с закрытыми глазами и полным страдания лицом безвольно болталась на худой шее, на которую была намотана ржавая цепь, состоящая из достаточно крупных звеньев, в них свободно могли пролезть несколько детских пальцев, внизу плелась завитушками надпись красными буквами, с них капала кровь и стекала по облакам. «Держи слабого», было написано. Что это могло значить, Саша так и не понял, но создатель этого художества явно был извращенцем… Михаил Юрьевич захлопнул дверь зала перед его носом: не суйся, мол, куда не надо.