Комедианты Михайлов Валерий

Глава 5

Лариска. Её появление было столь же закономерным (если, конечно, можно говорить о закономерности в подобных вещах), как доказательство школьной теоремы или результат классически разыгранного гамбита, не говоря уже о законах жанра, которые настойчиво требовали появления…

Мы расходились с тобой, как солнечные лучи, как непараллельные прямые или лучи угла. Наша точка пересечения, о как давно это было, наш незначительный угол расхождения какое-то время ещё создавал иллюзию параллельности, но чем дальше…

Ты всё больше уходила в так называемую приличную жизнь, жизнь, как у всех, тогда как для меня это было хуже смерти. Социальная тюрьма, конечно, не столь страшное явление, как тюрьма государственная или армия, или… Никто тебя не пытается бить, насиловать в задний проход, никто не изобретает изощрённые дембельские шутки, но довлеющая паутина ТАК ПРИНЯТО, ницшеанский дракон ТЫ ДОЛЖЕН, тонкая форма рабства с лоботомией в виде традиций и приличий. Кастрированный серый мирок, в который ко всему прочему вторгся твой Бог, оттеснив меня на задний план.

Религия затягивала тебя с фатальностью трясины, с обречённостью большого наркоманического синдрома, запечатывая глаза и уши, лишая разума, воли и понимания. Ты могла воспринимать реальность только через призму религиозной дозы, через паутину писания, теряя последнюю критичность и способность мыслить. Первостепенными стали давно уже вымершие слова твоего древнего бога и зажатый в корсет благообличия образ еврейского парня, которому, кстати, ничто человеческое было не чуждо.

Твою жизнь полностью заполняли работа и Бог. Твой босс, обнаружив в тебе ценного сотрудника, решил поднять тебя до нужного уровня при помощи бесчисленного количества учебных семинаров, на которые я отпускал тебя с радостью. Я сажал тебя в самолёт, после чего буквально из аэропорта звонил Ларисе, и мы отправлялись на дачу. Дачу ты не любила. Скорее всего, тебя перекормили в детстве огородами, на которых твоя семейка пыталась выращивать картошку. Для тебя до сих пор дача – это пыль, тяпка и зной. Я же обожал дачу как возможность побыть наедине с природой, отдохнуть от всех этих рож, а в последнее время и как возможность побыть с Ларисой наедине. Она вообще была дитём природы и могла часами гоняться за бабочками. Стоило ей выехать за пределы города, как она тут же превращалась в ребёнка.

Иногда на дачу приезжала и ты. Это случалось, когда тебе надо было кого-то угостить, какого-нибудь важного столичного гостя, которому опостылели рестораны и прочие атрибуты городской жизни. Уха, шашлыки, домашние пирожки, свежий воздух… Эти люди умели ценить изысканность простоты. Не все, но весьма и весьма многие. Ты отправляла меня организовывать праздник, а сама появлялась уже потом, практически перед приездом гостей, когда надо было накрывать на стол (ты мне этого не доверяла). Протокол требовал присутствие мужа за столом, и тут я не пытался выделываться. Для тебя это была карьера, твоя жизнь, то, к чему ты стремилась, и я не хотел портить тебе всё. Более того, я всегда поддерживал тебя в твоих начинаниях. Перестав быть супругами, мы остались неплохими друзьями, к тому же я был далёк от того, чтобы валить на тебя все шишки. Просто мы не сошлись характерами, что ли, но это совсем не значило, что ты или я были плохими. К тому же мы всё ещё оставались мужем и женой.

Тем летним днём мы грелись с Лариской на солнышке на безлюдном участке песка, окружённом с трёх сторон лесом, с четвёртой же путь воображаемым супостатам преграждала река. Деревня в пятнадцати минутах от города. Музей-заповедник со своими заповедными алкоголиками, разграбленными музеями и действующим монастырем. Здесь не бывало практически никого. Туристы целлюлитной грудой громоздились на так называемом пляже, местные сюда тоже не заходили – далеко от пивных точек. Да к тому же надо было немного пройти по колено в грязи. Но игра стоила свеч.

Лариска, это дитя урбанизации, отправилась бороздить неизвестность в босоножках на высоких каблуках, но держала себя молодцом и даже не хныкала. Вскоре, правда, она вспомнила о пользе ходьбы босиком. Босоножки оказались у меня в руках, а она умилялась всему как маленькая, гонялась за ящерицами, визжала при виде ужа и махала руками, глядя на цаплю. Вылитая кортасаровская Мага. Поэтому я так её и называл.

– А что бы ты мог сделать ради любви? – спросила Мага, сладко потягиваясь.

– Любить.

– Нет, я серьёзно. Чем бы ты мог пожертвовать ради любви? Ради меня, например?

– Не знаю, милая, – я не люблю разговоры о любви в духе женских романов, – сейчас очень легко говорить о том, что сделал бы в какой-нибудь ситуации. Очень легко быть на чужом месте. Гораздо легче, чем на своём.

– А я для тебя готова на всё.

– Ты серьёзно?

– Серьёзней не бывает.

– То есть, ты со всей ответственностью заявляешь, что готова ради меня на всё. Я правильно тебя понял?

– Да, – согласилась она, готовясь к подвоху с моей стороны.

– Тогда брось курить.

– Что?

– Брось курить.

– Что за глупости?!

– А как ты хотела. Сделаю всё – это далеко не всегда означает дам денег или брошусь в воображаемые огонь и воду, тем более что мне от тебя нужно не это. А здесь маленький каждодневный подвиг, причём, заметь, кроме пользы, от него ничего не будет.

– У тебя детство в жопе не отыграло?

– Я тебя за язык не тянул.

– Да, но…

– Хорошо, дорогая, ты можешь курить сколько угодно, но тогда ты должна признать, что все твои слова о любви – пустая болтовня.

– Но я люблю тебя!

– Я верю каждому твоему слову до первой затяжки.

– Ты серьёзно? – Она пристально посмотрела мне в глаза.

– Серьёзней не бывает. Ты же знаешь, я не шучу в подобных вопросах.

– Хорошо. Я больше не курю. Но и ты должен бросить.

– Почему?

– Потому, что это провокация, потому что, когда бросаешь курить, курение близкого человека вызывает отвращение. К тому же раз ты требуешь от меня этой жертвы, значит, ты сам должен быть к ней готов. Я так это понимаю.

– Согласен.

Мага скомкала пачку с оставшимися сигаретами и выбросила в воду.

Домой возвращались молча. Сказывалось никотинное голодание.

– Ты чего такой? – спросила ты прямо с порога.

– Курить бросаю.

– И как?

– Херовей некуда.

– А зачем?

– Хватит. В моём возрасте пора уже начинать думать о здоровье.

– Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт, – сказала ты, закуривая сигарету.

– Наверно, – буркнул я и ушёл к себе в комнату.

Следующие две недели прошли просто ужасно. Я не находил себе места. Мало того, что хотелось курить со страшной силой, у меня чесались все зубы, было постоянное ощущение раздражения, меня трясло. Я не мог спать. При этом мне постоянно надо было что-то жевать. Жвачки уходили тоннами, я опустошал холодильник с бешеной скоростью. К концу недели я понял, что, если ничего не предприму, сойду с ума. К тому же ты продолжала курить в квартире, доставляя тем самым мне дополнительные мучения. Маге, наверно, тоже было несладко, но она держалась молодцом и даже звонила мне иногда по телефону. Я же только и делал, что ел и валялся на диване.

Тогда же мы начали спать раздельно. Ты продолжала дымить, как паровоз, а для меня запах табака стал невыносимым. Если вначале он хоть немного снимал состояние абстиненции, то потом у меня возникло стойкое отвращение к запаху табака. Когда же после долгих и упорных боёв я выгнал тебя курить на балкон, между нами окончательно опустился железный занавес. С Магой…

Мага старше меня на пять лет, и это во многом определяет наши взаимоотношения. Её любовь сопровождалась положенными по штату страхами, истериками и сомнениями. Она боялась каждой молодой ссыкухи, стоило той на меня посмотреть чуть внимательней. Нет, она не устраивала мне совсем уж бурных сцен, ведь она достаточно умна. Она нервничала, переживала в себе, становилась грустной. Мага нервничала ещё и от отсутствия сигарет. Она не курила, не курил и я. Это словно контракт, подписанный кровью. Тогда, на пляже, мы словно бы совершили магический ритуал, отступление от которого подобно смерти. К тому же, только бросив курить, начинаешь понимать, как убивала тебя эта гадость.

Я тоже люблю Магу. Люблю безумно, люблю как никого на свете. Мага для меня всё. Даже дама с вуалью стала меня интересовать постольку поскольку. Одно только присутствие Маги действует, как достаточно крутой кайф, даже зрачки становятся другими.

Я был нянькой, любовником и папочкой в одном флаконе. На конспиративной квартире (мы снимали квартиру) я появлялся несколько раньше её, наводил при необходимости порядок, готовил еду, если мы никуда не шли, перестилал постель. К приходу Маги всё уже было готово. Когда появлялась Мага, я раздевал её, разувал, надевал ей носочки и тапочки, целовал ножки. Я купал её в ванной, кормил в постели, приводил в порядок вещи.

Я получал огромное удовольствие от всех наших маленьких штучек. К тому же Мага… Она капризничала, вредничала, устраивала показательные шоу в присутствии редких посвящённых, но никогда не пыталась трактовать моё поведение как проявление слабости, хотя любая другая на её месте…

С Магой никогда нельзя было угадать ничего заранее, она была непредсказуемой, загадочной, Сфинксом в человеческом обличии. Бывало, мы накидывались друг на друга уже с порога и занимались любовью, как будто делали это в первый и последний раз в жизни. Иногда она была холодная, как полярные льды, и мы могли всё свидание смотреть телевизор, пить чай или просто спать в самом буквальном смысле слова.

Временами Мага срывалась, и тогда на меня сыпались угрозы, подарки, обещания вечной любви. У самой Маги денег нет, но её папочка занимает слишком серьёзное положение, чтобы отказать ей в маленькой просьбе тысяч так на несколько.

Тогда я в миллионный раз пытался ей объяснить:

– Пойми, глупыш, мне ничего этого не надо. Я не гожусь на роль Барби или Альфонса. К тому же в этом случае в наши отношения должен вмешиваться твой папочка, а я этого не хочу. Не спорь, пусть наши отношения остаются нашими отношениями или отношениями между нами. Я люблю тебя, ты любишь меня. Всё. Мне больше ничего не нужно.

– Ты так говоришь, потому что пока не встретил какую-нибудь молодую…

– Ты что, думаешь, я с тобой потому, что никого нет рядом получше? Думаешь, я себе бабу не могу найти?

– Вот видишь…

– Что – видишь? Я с тобой потому, что мне нужна ты, только ты и никто, кроме тебя. Понятно? Я люблю тебя, дуреха ты моя.

Такие разговоры могли длиться до бесконечности, и когда мне надоедало спорить, я брал её практически силой, ей это нравилось, и только в моих объятьях, уже после излияния страсти, она успокаивалась и засыпала. Я засыпал следом.

И вдруг, словно гром среди ясного неба, совершенно неожиданный, странный, нелепый звонок от Маги.

– Выслушай меня внимательно. Только не перебивай. Хорошо? – её голос дрожал и срывался.

– Что… Что случилось, милая?

– Я… я люблю тебя больше жизни, но я должна… Не приходи ко мне больше… и не звони…

– Да что случилось, Мага?!

– Я буду любить тебя всегда…

Короткие гудки срезали меня, как автоматная очередь. Как был в тапочках, я выбежал из дома.

– Такси!

На мой призыв откликнулся старичок в прогнившей и перекошенной «копейке».

– Жми, – я назвал адрес. – За скорость плачу отдельно.

– Понял. – Он рванул с места.

То ли мужик был неразговорчивым, то ли он по моему виду понял, что меня сейчас лучше не трогать, но ехали мы молча, а самое главное, быстро.

Я затарабанил что есть силы в ворота. Я совсем забыл про домофон. Дверь открыла зарёванная Мага.

– Я же просила тебя не приходить…

– Что случилось?

– Я не могу тебе этого объяснить…

– Что случилось, Мага?

– Нам надо расстаться…

– Вы что, сговорились? Вчера жена, сегодня ты?

Мага не обратила на мои слова ровным счётом никакого внимания. Она толком ничего не могла объяснить. Да, она меня любит больше всего на свете, но она должна уехать, надолго. Нет, мы не можем уехать вместе. Всё это она говорила, ревя навзрыд, и вообще она была в истерике. Сказать честно, я был не лучше. Я тоже ревел вовсю, совершенно не скрывая своих слёз. Я любил Магу. Она любила меня, я это видел. Я представить себе не мог, что могло случиться. Она же наотрез отказывалась мне говорить.

– Когда ты уезжаешь?

– Завтра.

– Во сколько?

– В полдень. У нас ещё есть время.

Я был на грани сумасшествия. Наверно так чувствует себя человек, обречённый на смерть. В моём мозгу работал секундомер, отсчитывая последние наши с Магой секунды. Говорят, что, когда человек пребывает в состоянии аффекта, он ничего позже не помнит. У меня совсем стерлись из памяти эти несколько часов с Магой.

Я пришёл в себя, когда её самолёт взлетел в небо. Я вдруг очнулся в аэропорту посреди зала ожидания. Я был без сил. Если бы сейчас не нашлось сиденья, я бы упал замертво на грязный пол. Как я не попал в милицию? Небритый, всклокоченный, с глазами маньяка, в комнатных тапочках на босу ногу – я так и не обулся. Я вдруг почувствовал глубокую апатию ко всему, словно вместе с Магой меня покинула сама жизнь.

Немного подумав, я взял такси. Дома я слегка переоделся, надел носки и туфли и отправился к Вовику. В тот момент это была единственная альтернатива петле.

Глава 6

У Вовика была пьянка. По крайней мере, во всех окнах горел свет, громыхала музыка, а на балконе курили заметно подвыпившие девицы. «Тем лучше», – подумал я. К тому же, влекомый желанием излить душу, я прихватил с собой бутылку водки. Тем лучше. Будем пить, а не разговоры разговаривать.

В подъезде было как всегда темно. Воняло котами и чем-то кислым. Наверняка опять сосед Вовика сверху или кто-то из его друзей. Повадились, уроды, в подъезде гадить. То обоссут всё, то обрыгают, а один раз даже насрали посреди лестничной площадки. Уже все уборщицы от них поотказывались. Вовик алкашей терпеть не может. Ненавидит их лютой ненавистью. Соседа же своего мордует каждый раз при встрече. И хорошо мордует, основательно. Как он его ещё не прибил? А ведь за такую мразь и посадить могут. Нет, чтобы их отстреливать вместо бродячих собак.

Дождавшись паузы между песнями, я забарабанил ногами в дверь (звонка у него отродясь не было).

– А, это ты? – Вовик был заметно пьян. – Заходи. Пить будешь?

– Буду. Держи, – я протянул ему бутылку.

Немного подумав, или, как любят говорить военные, оценив обстановку, я решил не разуваться. Погода была сухой, а на полу у Вовика был давно мечтающий о мытье линолеум со следами пепла, вина, пива, салата и ещё черти чего.

Как всегда у Вовика был фуршет. Жил Вовик один, готовить терпеть не мог, питался в забегаловках или у друзей. Иногда ходил к матери… Все давно уже поняли, что к нему надо приходить, предварительно плотно покушав, потому что, кроме орешков, чипсов, бутербродов с подозрительной колбасой и иной малосъедобной ерундой, у него ничего не было. Зато выпивки всегда было море.

Я навёл себе водки с тоником, предварительно вымыв стакан. Теперь надо было где-то устроиться так, чтобы меньше бросаться в глаза. Словно бы специально для меня в укромном уголке пустовало вполне подходящее кресло, где я и устроился, прихватив с собой нужные бутылки.

Публика была разношерстной. Несколько подростков (ненавижу слово тинейджеры), одетых, как пародия на бруклинских негров, изрядно пьяный субъект в костюме и при галстуке, пара наших общих приятелей и, конечно же, девочки наилегчайшего поведения, но бесплатные. Вовик предпочитал блядей.

– Будешь? – Вовик протянул мне ароматную, приятно пахнущую анашёй папиросу.

– Спрашиваешь.

Я глубоко затянулся, сдерживая кашель, чтобы раньше времени не растерять драгоценный дым.

– Подлечи, – буркнул Вовик.

– Сам вижу, – огрызнулся я, обмазывая слюной папиросу.

– Ты чего такой?

– Меня Мага бросила.

– Как?

– Вот так.

– Ни хрена себе! Чего это она?

– Понятия не имею. Она так и не смогла толком ничего объяснить.

– У вас же вроде любовь была?

– Почему – была?

– Так какого…

– Не знаю. Я ничего не знаю. Сначала жена, теперь Мага…

– Может, это у тебя кармическое?

– Хуическое! – выругался я.

– Я сейчас, – сказал Вовик и исчез в туалете, оставив мне внушительную пятку.

Меня как-то сразу прибило к земле. Сказывалось то, что я не курил. Это была ещё не трава, а, скорее, гремучая смесь из табака, положенного на алкоголь. Травка взяла меня позже и, надо сказать, взяла по высшему классу. Я успокоился, погрузился в себя, наблюдая за тем, как анестезия убирает остатки боли из моей души. Я был на качелях, когда наркотическое опьянение сменяется алкогольным и наоборот. Я хотел умереть, покончить с собой, если не взаправду, то хотя бы полностью заглушить себя алкоголем и наркотиками.

С Вовиком мы дружили с детства. У нас была общая страсть, а именно тяжёлый рок. Это было ещё в эпоху бобинных магнитофонов и студий звукозаписи. У Вовика был тогда бобинный «Акай» – мечта любого меломана, а у меня шкаф плёнок и доступ к первым копиям с пластов, с новых забугорных пластов, совсем ещё без «песка», не говоря уже о более крупных дефектах. Фактически мы были обречены на знакомство. Потом были девочки (обычно его подруги, но на моей квартире), выпивка, рок-концерты. Нам даже комсомольские билеты вручали в один день, на открытии памятнику Ленину на главной площади города как лучшим из лучших.

Вовик был единственным из МОИХ друзей, кто знал о Маге.

– Обобщения, – вспомнил я вдруг наш разговор во время вечерней прогулки по городу. Мы часто гуляли с Вовиком по вечернему городу, спускались к реке, забредали в дебри частного сектора, в район трущоб и заброшенных фабрик. Особенно мы любили небольшой райончик, который практически не изменился со времён советской власти. Такие же улицы, дома, магазины. Всё тот же кинотеатр, который когда-то считался очень даже крутым и куда мы ходили в холодные дни пить вино или пиво. Попадая в этот райончик, я вновь оказывался в середине восьмидесятых… Мы садились на любимую лавочку у вечного огня, который заменял нам камин, и открывали дверь в чулан с воспоминаниями. Когда-то один из городских хулиганов попытался жарить на вечном огне курицу, которую он где-то умудрился поймать и разделать. Его тогда забрали в милицию и избили до такой степени…

– Обобщения, – говорил я, скорее себе, чем Вовику, который думал о чём-то своем, позволяя мне умничать в своё удовольствие, – половина наших проблем существует в результате обобщений. Мир – бардак, бабы – суки, мужики – козлы, молодежь – тупая… и так далее. Мы смотрим друг на друга сквозь прицел-перекрестие осей координат, дающих точное местоположение объекта в бесчисленном множестве классификационных таблиц. Обобщения и принадлежность, обобщения и принадлежность, а каждый… каждая тварь в Мире является уникальным, единственным в своём роде творением, каждый камень, каждая частица… Я, например, знаю одного мужика, бывшего начальника ГАИ. Очень обязательный, порядочный человек, и так далее. Взять хотя бы Лариску. Умная баба, насквозь меня видит, книжки читает, а иногда такое сморозит. А всё почему? Она меня классифицирует, а потом начинает просчитывать моё поведение на основании своей классификации. Я пытаюсь вести себя иначе, но она вбила себе в голову… Она все время ждёт, что я её брошу, найду себе молодую дуру и брошу. Или пакость сделаю в самый неподходящий момент. Тут ещё наши отношения с женой… Лариска ревнует к каждой юбке, боится, что загуляю.

– А ты от неё не гуляешь?

– От Лариски? Ни разу. Даже и не пытался. Не хочу никого больше, даже думать не хочу. К тому же у нас никаких с этим проблем.

– Не гони.

– Да не гоню я! Чего мне перед тобой рисоваться?

– Я такого не понимаю, – Вовик воспринимает личную жизнь как нечто среднее между спортом и охотой, – мне всегда хочется чего-то нового.

– Ты баб за людей не считаешь, для тебя они не более чем средство для получения удовольствия.

– Они не люди.

– Для меня же Лариска важна сама по себе. Она не средство, а цель.

– По мне, так все одинаковые.

– Поэтому ты меня никогда не поймёшь. Мне в первую очередь нужны личные отношения, а потом уже секс, хотя трахаться я обожаю. Личные отношения – это отношения между личностями. Поэтому я никогда не пойду на сторону… при таких, конечно, отношениях, как с Лариской. И это не вопрос нравственности или морали.

– Зря. В этом есть свой кайф, когда чисто животные отношения. Встретились, спарились, разбежались. Ни ухаживать не надо, ничего.

– Ночь, проведенная вместе, ещё не повод для знакомства?

– Вроде того.

– Я вообще всё воспринимаю лично. Бабу же я должен любить хотя бы те пару часов, что мы вместе, к тому же я должен знать, что ей в данный момент нужен я и только я. Потом она может меня вообще забыть, но только потом. Иначе это разврат или скотство. Я всегда люблю своих баб. Иногда недолго, иногда как Лариску, несколько лет, но пока я люблю, я не изменяю.

– Ты заметил, о чём бы мы ни говорили, в конце концов, всё сводится к разговорам о бабах.

– Мы говорили о жизни и жизненном опыте в частности. Всё логично и взаимосвязано.

– Жизненный опыт. Он как героин для наркомана. Это как уважение к старшим. Скорее даже не уважение, а послушание. Ещё лет сто назад это было оправданно. Жизнь изменялась медленно, а до старости ещё надо было суметь дожить. Тогда жизненный опыт имел огромное значение, как, собственно, и традиции. Опыт помогал выжить. Сейчас же каждое следующее поколение живёт в принципиально новой реальности. Мой брат вон на пять лет моложе, а у них совсем другие приколы. Мне нечему его научить. Слишком мы разные.

– Всё равно какой-то опыт…