Марсианин Вейер Энди
Владимир аккуратно объехал валун и, сдавая назад по пушистому углекислотному снегу, подогнал вездеход к тележке-прицепу, груженной баками. Эту тележку он соорудил из запасных частей, которые предназначались на Базе для ремонта вездехода и большого тягача, ныне застрявшего на орбите. Далее предстояло ехать с прицепом. Медленнее, чем раньше, но топлива для вездехода и заправленных баллонов для скафандра здесь уже с серьезным запасом хватало до вершины. Владимир сознательно добавил тут огромный запас на всякие прочие неучтенные кренделя, что он мог не заметить на пути к вершине, изучая путь по фотокарте.
Старая добрая поговорка «гладко было на бумаге, да забыли про овраги» не просто так предками придумана была.
Прицепляя тележку, он обратил внимание на то, что она слегка присыпана «снежком». Видно, в его отсутствие тут побывала небольшая тучка. Даже следы его собственных подошв, оставшиеся на снегу с прошлого его здесь пребывания, тоже слегка припорошило.
Он снова сел за руль вездехода и плавно направил его вперед. Медленно пересек границу света и тени, отчего на блистере скафандра тут же залегла привычная радуга, и развернулся чуть-чуть наискосок лежащего впереди склона. Теперь перед ним была полная неизвестность. Уже привычная неизвестность.
Привычная потому, что он уже больше года так, последовательно, расширял границу изведанного, каждый раз шагая за нее. Впрочем, как и все человечество вместе с ним. Это прибавляло гордости и ощущения значимости свершаемого.
За то время, как он здесь, на Марсе, катался на вездеходе, Владимир стал почти единым целым с машиной. Он настолько с ней свыкся, что ощущал любую неровность под ее колесами, как ощущал бы камешки под подошвой, шагая по поверхности.
Слегка подавшись боком вместе с тележкой на слишком крутом для него склоне, вездеход, выкинув султан пыли из-под колес, вырулил на более пологий участок и мерно покатил по направлению к ориентиру на этом участке пути – остроконечной скале где-то в полукилометре впереди по склону.
Владимир скосил глаза на собственные руки, сжимавшие рулевое колесо вездехода, – на скафандре быстро таяли и испарялись клочья углекислотного снега, налипшие на рукава, пока он возился с прицепом.
Он придавил педаль газа и стал карабкаться на ту часть горы, где еще не бывал.
Но и тут его совершенно ничего не удивило. Разве что тени стали чуть резче и глубже, а над головой, при яростно светящем солнце, было видно множество звезд.
Тут, в двадцати одном километре над Базой, на самой здоровенной горе Системы, окружающая среда уже мало чем отличалась от открытого космоса: и черное небо со звездами, и резкая бледно-розовая линия горизонта, еле-еле намечавшая тонюсенький и жиденький слой атмосферы. Эта гора почти высовывалась в открытый космос. Одно хорошо – видно было отсюда ну очень далеко. Даже обычная здесь тучка, цеплявшаяся в это время за склон горы (именно она тут прибавляла «снегу» в ямы), ему вид не испортила – видимо, решила в этот день не появляться.
На краю кратера он сделал то же, что и его земные собратья-альпинисты, – снял круговую панораму, сложил тур из окружающих камней, вложил в этот тур заранее заготовленный металлический пенал с запиской от себя (ну очень наглого характера) и на фоне всего сфотографировался.
Обратно катил с выключенным двигателем. Хорошо разогнался.
Если бы это было на Земле – сказал бы «с ветерком», но какой может быть ветер тут, где почти что космос…
Владимир тряхнул головой, освобождаясь от магии воспоминаний. Да! Вот сейчас, когда вся эта авантюра с горой – дело двухлетней давности, весьма приятно вспомнить подробности, посмеяться над трудностями и опасностями.
Правильно говорят, что «приключение – это когда кто-то другой где-то далеко попадает в крутые неприятности».
Приятно, когда сидишь в теплом помещении, на Земле, за кружечкой чая, а на Марс смотришь не сквозь гермошлем скафандра, а через монитор планшетки.
Там как раз крутятся кадры, как вездеход едет по покатому краю кратера. Горизонт и местность в кадре все время прыгают туда-сюда, когда колеса вездехода наезжают на крупные неровности и валуны. Синхронно с толчками кренится и подпрыгивает, стараясь удержать вертикальное положение, сидящая впереди за рулем фигура в скафандре. Телекамеру в этот раз Владимир оставил включенной, закрепив в полутора метрах за спиной.
Тут край кратера смотрится через телекамеру как каменистое и бугристое плато, в то время как зубец кратера, на который вот-вот начнет забираться вездеход, – как гора.
«Жаль, – подумал Владимир, – я там поторопился».
И торопился по вполне понятной причине, а так, «по уму», надо было бы сделать пару остановок и покрутить камерой вокруг. Он же это сделал только на самом верху.
Владимир оглядел зрителей.
Наверняка многие уже не раз видели эти кадры, но все равно смотрят, не отрываясь. Вадик даже челюсть отвалил. Смотрит, разинув рот. Один Николай на чай налегает. Кажется, уже пятая кружка… и как в него столько влезает?
На экране пошли впечатляющие «картинные» фото с Фобосом на заднем плане…
– Так как рассказывать было бы слишком долго, а отчет писать еще дольше, я просто отослал на Землю пакет некоторых фото– и кинофрагментов.
Что я им отослал? Я отослал панорамы и фото с зубца кратера горы Олимп.
Сначала на Земле не поняли, что видят. Потом не поверили, потом, когда поняли и поверили, разразился страшный скандал.
До меня докатились лишь его отголоски.
Отголоски в виде мягкого разноса, который мне «за безрассудство» устроили руководители проекта.
Выставили же меня отчитывать Рафика Юнусовича, мужика с хорошим чувством юмора. Так что сей «разнос» я смотрел, как по телеку вы сатириков смотрите.
Жаль, что его ни тогда не показали, ни сейчас не покажут, пока не улеглись все страсти вокруг этой экспедиции.
Вы бы тоже оценили.
Воспроизвожу фрагмент почти дословно.
«Владимир, ты пойми, мы очень рады за тебя, что ты покорил такую гору, но нельзя же так рисковать!
Ты же сам понимаешь, что от того, доживешь ли ты благополучно до прилета Второй, слишком многое зависит.
Но когда мы получаем от тебя такой вот «отчет»… да нас всех в ЦУПе чуть кондратий не хватил! Правительство валидол ящиками трескает, из-за нашей экспедиции в ЦК у некоторых тик уже хронический. Ну, умоляю тебя, дорогой, не надо так больше, а? От лица всех прошу! Не губи, а?!»
Ну, посмеялся я, но ведь за всем этим весьма серьезные дела стоят, поэтому говорю ему серьезно:
– Давайте каждый будет решать свои насущные проблемы. Вы свои, я свои. У вас сейчас проблема вовремя и благополучно запустить Вторую. У меня же благополучно дожить до ее прибытия как минимум.
Так вот, у меня сейчас была очень серьезная проблема – сенсорный голод. Изумительно мерзкая штука, я вам скажу!
ПРОСТО уходом в работу ее не решить, а за окном такие пейзажи, что скулы сводит от скуки. Всегда одно и то же: песок, камни, луны. Луны, песок, камни. Всегда одни и те же. Какой у меня был выход, чтобы не взвыть на Фобос с Деймосом?
Сделать НЕЧТО, что заставит выложиться полностью. Но не только физически, но и интеллектуально, и эмоционально.
Вот восхождение на Олимп. Да я там каждый шаг, каждое движение, каждый жест просчитывал и пересчитывал по многу раз, чтобы максимально перестраховаться!
Вездеход даже переделал!
Как переделал?
Хорошо, переделки вышлю специальным пакетом.
Рисковал ли я?
Да, рисковал. Но ненамного более, чем в любую другую поездку по Марсу до этого…
Вот так! Такой диалог вышел…
Владимир замолчал. На экране планшетки крутились кадры того самого «восхождения». Теперь там в кадре застыл вездеход. Снималось с очень большого расстояния, из-за чего он казался на фоне окружающих каменистых пространств просто забытой детской игрушкой с тележкой-прицепом. Камера скользнула сначала вверх, зацепив черное небо со звездами, а затем опустилась. Туда, где вдали, внизу, расстилались пейзажи окружающей Олимп местности.
«Что ни говори, – подумал Владимир, – но красиво получилось».
Общее молчание прервал Михаил, поинтересовавшись историей и технологией получения знаменитого «Фото с Вершины».
– Как я получил такую замечательную фотку с Фобосом? Элементарно! Я знал, когда он появится из-за горизонта и где. Поставил камеру на треножник, выставил на ней максимальное увеличение, навел на тур, ну а дальше «дело техники»: вовремя добежать до тура, развернуться и поднять в салюте геологический молоток прямо вслед восходящему Фобосу.
Ну а ту передачу на Землю, где я оправдывался за Олимп, я закончил сообщением, тоже имевшим далеко идущие последствия…
– Кстати, – говорю, – все флажки сейчас на вершине в туре торчат… У меня здесь только нарисованные остались, что на боках станции и на нашивках. Так что Второй – особый заказ: привезти запас флагов и что-то типа флагштока.
Где наша не пропадала…
После истории с «восхождением» наступил перелом. Я уже знал, что бльшая часть времени «зимовки» на Марсе прошла. Осталась меньшая, и с каждым днем она становилась все меньше. Да и за то, что я этим «восхождением» очень многим доставил кучу неприятностей, меня грыз стыд. Так что старался больше таких фортелей не откалывать. Для меня самой частой в то время вылазкой стала поездка на «ледник». Как за пробами, так и за запасами воды.
Со Второй Марсианской экспедицией должны были не только прилететь люди на смену, но и прибыть еще несколько секций для уже мобильной Базы. А для этого нужна была дополнительная вода. Вот я и мотался долбить замерзшую грязь. Там, конечно, был и толстенный пласт чистого льда. Но в то время для меня с теми моими возможностями он был недоступен. Там требовалось альпинистское снаряжение. Так что приходилось довольствоваться тем, что есть.
Параллельно, конечно, продолжал по настоятельным просьбам наших биологов искать жизнь или ее останки. Но как ни старался, так и не нашел. Очень хотелось найти. Но, увы: Марс оказался биологически совершенно мертвой планетой.
Пока мотался по окрестностям, отыскал еще несколько мест, весьма перспективных для добычи льда. Нашел кучу минералов. Попутно освоил на хорошем уровне геологию. Нашел даже несколько небольших месторождений всяких полезностей, кроме льда.
И вот, пока так бегал-прыгал-катался по Марсу, сам не заметил, что он мне стал нравиться.
Та каменистая пустыня, что вы обычно видите, это ведь далеко не весь Марс. Да, пустынь там много, но кроме них, есть еще много крайне симпатичных мест, и на них натыкаешься, стоит лишь подальше укатить от Базы. В последние четыре месяца перед прилетом смены я забирался все дальше и дальше на мною же модернизированном вездеходе.
Там есть очень красивые места… А цветов и оттенков поболее, чем привычные уже красно-коричневые.
Прибавляло уверенности и оптимизма еще осознание даты прилета следующей смены, а значит, и возвращения домой.
Человек – такое существо, что он приспосабливается ко всему. Да и неприязнь к Марсу, что была во мне поначалу, она ведь была вызвана всего лишь той нелепой случайностью с «Ласточкой».
Я неосознанно воспринял эту катастрофу, заставившую бороться за свою жизнь, как личное оскорбление.
А осознав это, я стал прежним. Тем самым романтиком, что летел на Марс готовить его полномасштабное освоение.
Вернулся мой оптимизм. Исчезла сур-р-ровость, что гнула меня эти полтора года, вызванная необходимостью бороться за свою жизнь. Я смотрел на пески Марса и видел уже не только пески и камни. Я видел его дикую красоту, я видел то, что спит под этими песками миллиарды лет и ждет. Ждет нас. Ждет, чтобы мы разбудили реки, что некогда текли полноводными потоками, моря, что катили валы по бескрайним просторам, ветер и дожди, что когда-то трепали, мыли и полоскали эти мертвые скалы.
Ведь, по сути, Марс не мертв. Он просто спит. И отсюда его извечное безмолвие, лишь раз в два наших года на несколько месяцев прерываемое пылевыми бурями.
И бури эти суть механизм, миллиарды лет назад заведенный и тикающий как будильник: тик-так – один марсианский год, тик-так… который вот-вот взревет и превратится в бурю пробуждения.
А ведь так и будет, пройдет лет пятьдесят, поставим-таки над Марсом «Суперзеркало»… Ну, типа тех, что ныне у нас на геостационаре находятся и в полярную зиму Заполярье освещают, но только гораздо большие, чем околоземные. И закипят тогда полярные шапки, потекут реки из плавящихся подпочвенных льдов. Появятся моря и океаны.
Но перед этим грянет не просто буря, а всем бурям Буря!
А когда она уляжется, когда установится новое равновесие, Марс преобразится, там будут реки и водопады. Озера и моря. Там будет почти нормальной плотности атмосфера. Правда, наполненная углекислотой. Но и это ведь не беда – ХЛОРЕЛЛА очень быстро пожрет ее, наполнив кислородом. И вот тогда настанет главная пора, пора главного освоения Марса. Мы засеем его, засадим лесами и садами.
Так что «будут на Марсе яблони цвести». Будут.
В план записано, и он сверстан! А раз так, то он будет выполнен! Иначе у нас не бывает.
В это время я все больше и больше стал приглядываться к Марсу совершенно с другой стороны. Я все чаще стал представлять, что будет здесь лет через сто – сто пятьдесят, когда поднимутся леса, а климат станет вполне устойчивым и вполне тропическим.
Я стал рисовать. Но не так, как обычные художники – там у меня таких возможностей не было, – а на ЭВМ. И на этих картинах я хотел представить, ЧТО будет там, где я побывал. Я видел уступы в руслах давно высохших рек, я видел скалы и берега. Я часто останавливался и грезил наяву, представляя, как с этих уступов будет греметь водопад, а по берегам шуметь лес. И чем чаще я это представлял, тем яснее видел.
Я видел башни грозовых облаков над закатными морями, я видел эти «луны Барсума», светящие сквозь облака, я видел закат Солнца и одновременный восход Кольца, сияющего в ночи и превращающего ночь в день.
Кольца из зеркал, которое мы построим над Марсом, чтобы обеспечить его таким же притоком тепла, как и нашу Землю…
А может, и бльшим, чтобы было чуть побольше тропиков и поменьше холодных зон. И все это я изображал на своих картинах.
Весьма реалистичные картины получились, однако, из-за чего амеры потом долго (да, кажется, и до сих пор) спекулировали на тему, что на Олимпе я не был, а все это просто нарисовал. Их не убедили даже снимки, сделанные с орбиты, с большим разрешением, где вполне четко видны и флаги, и отражатели, которые я там выложил и оставил.
А ведь оставил я их именно для того, чтобы ни у кого не было сомнения, что я там ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЫЛ, если они будут видны из космоса.
Я думаю, что какая-то из очередных экспедиций снова поднимется на Гору и, возможно, кого-то из амеров с собой прихватит. Впрочем, что с них, убогих, взять, если они даже СВОЕ собственное достижение тысяча девятьсот шестьдесят девятого года умудрились попортить серией «улучшающих» фальсификаций?! Теперь на нас же свои грехи переписать пытаются.
Да и хрен с ними! Что НАМ их убеждать?! Мы Марс УЖЕ осваиваем…
Вот так я работал и развлекался, пока по небу не покатилась новая звезда – прибыла СМЕНА.
Танец, что я исполнил?
Не! Это был не экспромт! Я долго готовился, тренировался. Я давно подумал, что гопак, выполненный в скафандре на песках Марса, будет смотреться убойно. Гравитация там, правда, маленькая, но все равно эффектно вышло!
Хотел позабавить прибывающих, да и Землю тоже. Что, типа, я тут, как полагается, занимался не только научными исследованиями, но и спортом – на Олимп взошел, булыжник поднимал как штангу и об искусстве не забывал – картины рисовал, танцевать учился… в скафандре… и следующим сменам того же пожелал и «наказ» написал!
Кстати, когда пришла пора покидать Базу и отправляться на орбиту, я торжественно передал руководителю смены Второй Марсианской экспедиции тот самый юбилейный рубль. Помните его историю? Вот-вот! Так что рано или поздно на Марсе очередная смена передаст его тем, кто его с моей помощью туда послал.
Чую, что он так и останется там, как нечто типа вымпела или Переходящего Знамени, который будут передавать из рук в руки следующим сменам и экспедициям. Вот так, не подозревая о том, тот самый экипаж «Молнии», заложил красивую традицию – ведь это не абы что, не просто монета, денежка, а это «Сорок лет Победы»!
При прощании состоялся примечательный разговор. Руководитель смены признался, что когда спускались на Марс, ожидали увидеть на Базе хоть и живого, но несколько неадекватного космонавта.
А встретили вполне нормального, как будто только что вчера проводившего Первую экспедицию. Эдакого смотрителя-заведующего. Как будто ничего и не было.
Я только усмехнулся. Пусть то, чего мне это стоило, останется за скобками повествования.
Им там два года сидеть и с неприятностями воевать. Не буду жаловаться, буду хвастаться, чтобы у них повода раскисать не было. А им это очень понадобится./p>
На прощание же сказал:
– Ну, я тут управился и вам того желаю!
За всех ответил доктор:
– Мы будем стараться, мы обещаем!
А доктор тот самый – из Первой экспедиции. Цай Мин Нэн.
Возвращение
Дальше была дорога домой.
И она оказалась длиннее дороги ТУДА.
Почему так?
Да это как в туризме. Помните, когда заканчивается поход? Правильно! Когда рюкзак поставил дома на пол. Примерно то же было и у меня.
Когда мы стартовали на орбиту, я даже испытал нечто вроде сожаления. Как будто дом родной покидаю.
В сущности, так оно и было. База на эти долгие два года стала мне домом. Я ее обслуживал, я ее собирал, и теперь я ее покидаю. Надеюсь, не навсегда.
Я сидел в противоперегрузочном кресле и представлял, как наш старт выглядит со стороны провожающих. Ведь тот, предыдущий старт я запомнил в мельчайших деталях, смотря на него «вживую» с поверхности.
– Реактор, пуск!
Чтобы не перекалить реактор, в этот же момент небольшой порцией пускается водород, что видно издали по появлению небольшого облачка пыли под опорами. Но уже через пару секунд, когда нейтронный поток достигает максимума, начинается старт. Во все стороны от корабля из-под опор летят пыль и камни. Корабль вздрагивает, отрывается от поверхности и начинает подъем, продолжая выбивать остатки песка и камней с площадки старта.
Похоже, если садиться и стартовать будут часто (а это уже скоро), реактивные струи снесут песок и камни до старого, базальтового основания. А оно в том месте не так уж и глубоко – проверял. Будет гладкая базальтовая, а не песчано-каменистая площадка.
Вот начали разворот – корабль все более и более отклоняется от вертикали, и в иллюминаторе снова появляется Марс. Теперь он уже далеко – в десяти километрах подо мной. Напоследок успеваю узнать сверху те самые места, что исколесил на вездеходе, и тут наваливается главная перегрузка. Плавно так, но по-медвежьи. Ведь «Ласточка» проектировалась еще и как грузовой корабль, как вы помните, поэтому тяга двигателей у нее о-го-го! А наверх она идет пустая – без груза, отчего и ускорение у нее очень большое.
Я помню, как это выглядело снизу: хвост выхлопа удлинился, и корабль рванулся в космос.
Нас еще хорошо видно от Базы, и примечательная деталь: мы только вот-вот поднимемся выше горы Олимп. Все это время ее вершина была выше нас.
Вот такая она огромная!
Но вот мы проскочили отметку двадцать один километр по вертикали и теперь уходим все выше и выше. Теперь Олимп остался позади. А я уже выше той точки, что когда-то покорил.
Я представил штангу с флагами, торчащими из камней и неподвижных в этой сверхразреженной атмосфере, фольгу, что я выложил у подножия своего сооружения в виде букв «СССР».
Теперь все это позади не только во времени.
При таких ускорениях разгон быстротечен – минута, и у нашего корабля уже достаточно скорости, чтобы достать до базовой орбиты корабля «Антарес».
Следующие сорок пять минут, пока догоняем корабль, просто сидим и смотрим на Марс. Ребята смотрели с интересом – им тут оставаться, и еще насмотрятся. Я же смотрел на него с жадностью. И эмоции как в той шуточной поговорке: «И где наша не пропадала? И тут не пропадала, и там не пропадала!.. Так как не бывала!»
Своими мыслями делюсь с экипажем. Они смеются и кивают в ту сторону, где орбиты внешних планет.
– А там, – говорят, – вообще пока «ничья не пропадала!».
Когда догнали корабль, даже слегка грустно стало. Я понял, что одна эпопея заканчивается и начинается совсем другая.
Я смотрел, как из тьмы космоса, из маленькой звездочки, бегущей среди дальних звезд, вырастает корабль, и думал, что на Земле мне, похоже, предстоит гораздо более серьезное испытание.
И вот этот красивый корабль, широко раскинувший плоскости охладителей реактора, так похожий на фантастическую птицу, повезет меня навстречу ему. Ощущения были двойственные.
Пробыв еще неделю возле Марса и выполнив все, что намечалось, мы отправились домой. У Марса, как орбитальная станция, остался «Антарес-два», одна исправная «Ласточка», тоже под номером два, и первая, которой через два месяца после нашего отбытия сменили разбитый агрегатный отсек.
Межпланетный грузовик-автомат, который доставил новый, прилетел почти одновременно с нами, только у него был двигатель малой тяги, и ему требовалось много времени, чтобы спуститься от межпланетного пространства до низкой орбиты. После разгрузки он также в автоматическом режиме отправился к Земле. Автомату безразлично, сколько болтаться в космосе. Его путь обратно займет почти триста суток. Это нам надо домой побыстрее.
Я всю дорогу смотрел, как из тьмы космоса постепенно вырастает серп Земли, а Марс, наоборот, превращается в красную звезду. Все думал, как это после такого длительного отсутствия снова спуститься на Землю, почувствовать ветер лицом и видеть мир не сквозь стекло и светофильтр гермошлема.
Странное ощущение – за эти два года Марс стал для меня более реальным, чем вся прошлая жизнь на Земле.
И вот снова мы у Земли. И на этот раз все чуть-чуть по-другому и в обратном порядке.
«Антарес» оставили на высокоэллиптической орбите, для будущих межпланетных стартов. Межорбитальный буксир спустил нас на низкую орбиту, где мы пересели на присланный за нами малый транспортный челнок «Заря-М»[9].
Я все смотрел вниз, на Землю. Все было таким знакомым и каким-то… незнакомым. Как будто видишь это первый раз. Никак не мог насмотреться. Скорее всего, заметив это, меня и усадили возле одного из немногочисленных иллюминаторов челнока. За это я им благодарен.
Преимущества этого своего нового положения я оценил сразу. Я видел не только то, что делается снаружи, но и то, что делает экипаж, слышал его переговоры между собой и с Землей, в то время как основной экипаж «Антареса» сидит чуть позади. Мне было до всего дело! Я хотел видеть, слышать как можно больше. Вероятно, это сказывался все тот же затяжной сенсорный голод, и мне больших усилий стоило, чтобы сдержаться и никого не «заболтать» еще в полете на «Антаресе». Всю дорогу обратно. Всю дорогу старался сдерживаться, а тут вообще надо было просто молчать.
Но вот мы расстыковались с буксиром, и он затерялся среди звезд. Дали «добро» на посадку.
– «Антарес»! Внимание! – заговорил командир экипажа «Зари». – Так как на основных полосах очень скверная погода, садимся на запасной. Наилучшие условия сейчас над Анапой. Так что садимся в аэропорту Анапы.
У «антаресцев» это вызвало взрыв энтузиазма и шуток. Что-то типа: «С Марса и прям на курорт». На это командир весьма резонно заметил, что медики вряд ли им позволят вот так «сразу и на море». Да и восторженная толпа тоже помешает.
Но это только раззадорило шутников.
Меж тем выдали импульс схода с орбиты, и «Заря» понеслась навстречу Земле.
Долго не было ничего. Просто затяжное падение навстречу атмосфере. Но вот челнок начал задирать нос, а в салоне появилась все нарастающая тяжесть. Я скосил глаза на иллюминатор. Там края плоскостей медленно наливались вишневым цветом, а вокруг них разгорался свет накалявшегося воздуха, постепенно вырастая в языки пламени. Челнок начало потряхивать.
Когда огонь на кромке стал слабеть, я заметил, как внизу промелькнуло побережье. Что за побережье, не успел заметить, но понял: летим уже над морем.
Челнок меж тем выровнялся, и я понял, что то, что я чувствую в настоящий момент, уже давно не перегрузка…
Да… отвык, однако!
Пробили сетку перистых облаков. Теперь они над нами. Под нами гладь моря, и где-то далеко-далеко берег и горы… или облака? Нет, все-таки горы.
Челнок несколько раз качнулся, выходя на глиссаду, и снова под нами вижу море. Такое большое… теплое… на вид теплое…
Да нет! Должно быть теплое. Сентябрь ведь все-таки!
А если хорошая погода, то наверняка и курортников на пляжах навалом.
Ха! Вот там сейчас переполох! Даже если и не объявляли, что «Заря» садится именно в Анапском аэропорту, любой, увидев в небе весьма характерные очертания «Зари-М», сложит два и два и получит верный вывод.
Когда пролетали над песчаными пляжами, где-то в районе пионерлагерей, снизились уже очень сильно. Были видны не только отдельные дома, но и отдельные прыгающие и машущие руками фигурки.
Я потом узнал, что какой-то энтузиаст, прослышав, чт летит на его родной аэродром, передал это в город, а там по громкой связи объявили и по городу, и по пляжам. Так что на улицы и пляжи высыпало чуть ли не все население города вместе со всеми курортниками.
Милиции же это только головной боли добавило, так как толпа тут же полезла в аэропорт и запрудила все подъездные пути.
Ну а мы в это время достигли наконец ВПП.
Я же все это время жадно смотрел на светло-синее небо, на мелькающие внизу виноградники, и мне аж глаза резало от изобилия красок. Из задумчивости меня вывел толчок – колеса челнока коснулись бетона. Потом плавно касается бетона передняя стойка шасси, и почти тут же рывок – вышли тормозные парашюты.
А я все смотрю на бетон, на выгоревшую на солнце траву, на далекую зеленую-зеленую лесополосу… и не могу оторваться.
ВПП проскочили почти всю и остановились у дальнего ее края.
Машина застыла. Я слышал, как экипаж переговаривается с диспетчерской и выключает параллельно с этим системы челнока.
– Хорошо сели, «Антарес»! Поздравляем! С прибытием! – видно, у экипажа «Зари-М» очень даже приподнятое настроение.
– Спасибо! Спасибо!.. А кстати, как думаете, кто нас из начальства встречать будет?
– Да наверняка Кудряшов. Он же здесь до сих пор филиалом Центра подготовки командует[10]. Наверное, уже всех в аэропорту «построил» – сейчас прибегут.
А я все смотрел и смотрел в иллюминатор. На пожухлую траву, на бетон, на веселого, красного цвета машины, приближавшиеся к нам. И не мог отделаться от ощущения, что это мне снится – на Марсе часто снилась Земля.
На краю полосы стоял жиденький ряд людей в рабочих спецовках. Они что-то орали и размахивали руками, пока не прибежал какой-то начальник и не шуганул их оттуда.
Но люди тем временем стали появляться на крышах дальних хозпостроек и на заборе.
И их там становилось все больше. Всем хотелось посмотреть на исторический момент.
Наконец пригнали тягач и наш челнок оттащили на стоянку, где собралась уже целая толпа встречающих: врачи, милиция, военные, летчики и еще толпа гражданских.
Врачи были с носилками. Это наверняка для меня… мне это очень не понравилось. И обидно стало – что я, зря, что ли, всю марсианскую эпопею мышцы качал, чтобы не атрофировались, чтобы меня в горизонтальном положении вынесли?
– Э! Мужики! – взмолился я. – Вы только меня вот этим не отдавайте, а?
– А кто там? Кому?
– Да вон тем, с носилками!
– Гм! Отобьем! – говорит командир экипажа «Зари», но потом скептически смотрит на меня: – Ну а ты-то как, сам сойдешь?
– Сойду! – уверенно заявляю я.
– Ладно.
Тут подкатили трап, и какой-то ретивый техник, взбежав по ступенькам, хватанулся за люк. Зря он это сделал. Обшивка корабля не могла успеть так быстро остыть после торможения в атмосфере. У медиков тут же появился клиент с ожогом кисти. Его убрали, и мы открыли люк.
Как и договаривались, первым вышел командир «Антареса» и экипаж экспедиции.
Как только наш командир появился в проеме люка, врачи «сделали стойку» и чуть не кинулись на него.
Тот же коротким жестом их остановил и умерил их прыть.
А после вышел я.
Я долго представлял, как это будет…
Но это не то…
Как только я шагнул на трап, на меня обрушился шквал ощущений. Я встал как вкопанный.
Одно дело – видеть через иллюминатор, другое – глазами.
Все казалось таким ослепительно сочным, ярким, насыщенным, что хотелось зажмуриться. Ослепительно зеленые деревья, ослепительно синее небо, ослепительно золотистая выгоревшая на солнце трава… и жаркий ветер, несущий с юга запахи далекого моря.
И все эти ощущения настолько сильные! Слышу, как сзади потрескивает, остывая, теплозащитное покрытие челнока, как ветер шелестит в далеких кронах… как орет толпа, нас встречающая.
– Помощь не требуется? – слышу знакомый голос.
Внизу, как обычно в форме летчика-полковника, стоит небольшого роста коренастый человек с очень загорелым лицом. Полковник Кудряшов.
– Не, Борис Григорьевич. Ну, разве что от медиков отбиться.
– Поможем, спускайся! – Кудряшов широко улыбается.
Делаю первый шаг вниз, и тут… ситуация дубль.
Помните, как я ковылял по трапу «Ласточки» с телекамерой и снимал весь свой спуск? Так вот, и здесь делаю шаг и с ужасом ощущаю, что отвык я от такой гравитации! Сильно отвык. А спуститься надо. И опять не споткнувшись. Останавливаю жестом кинувшихся было на подмогу и продолжаю шагать. Медленно.
Последние шаги – они тоже важны. Так что дойду сам.
Кудряшов понимает мое состояние и поэтому застыл у подножия трапа, готовясь в случае чего прийти на помощь. Но я все равно сам, крепко цепляясь за перила, добираюсь до бетона.
Всю дорогу шаг в шаг за мной следовал экипаж «Зари». Видно, тоже страховали.
Но стоило мне только ступить на бетон, народ съезжает с катушек и подхватывает всех нас на руки. Это в мои планы совсем не входило. Кричу:
– Стойте! Стойте! Поставьте на землю!
Народ тут же пугается и ставит меня на землю.
Расталкивая всех, к нам ломятся медики.
– Все в порядке! Все хорошо! Стойте! – увещеваю окружающих, а сам медленно и аккуратно оседаю на колено.
Люди, наверное, наконец понимают, что мне надо, и молча наблюдают.
Осторожно прикладываю ладонь к бетону.
Бетон под пальцами твердый, шершавый, горячий.
Я вспоминаю, как сеял сквозь пальцы песок Марса, принесенный мною в лабораторию Базы, как вертел в руках первые куски скальной породы, что отколол там же неподалеку. Но это был Марс. Сейчас же под руками был хоть и бетон, но это была Земля.
Мне за этот жест потом пеняли «символизмом» и склонностью к позерству. Да начхать мне на все эти…
Мне действительно НАДО было прикоснуться к Земле. Вот НАДО, и все!
И пусть психологи в этом потом разбираются.
Долго я так стоял на колене. Пока стоял, наш полковник восстановил контроль за ситуацией и разогнал набежавших посторонних. Слышал, как он матерится по рации, пеняя кому-то за большую нехватку милиции и отсутствие порядка.
Читать бесплатно другие книги:
