Далеко, далеко на озере Чад… Гумилев Николай
- Созданье тем прекрасней,
- Чем взятый материал
- Бесстрастней —
- Стих, мрамор иль металл.
- O светлая подруга,
- Стеснения гони,
- Ho туго
- Котурны затяни.
- Прочь легкие приемы,
- Башмак по всем ногам,
- Знакомый
- И нищим, и богам.
- Скульптор, не мни покорной
- И вялой глины ком,
- Упорно
- Мечтая о другом.
- C паросским иль каррарским
- Борись обломком ты,
- Как с царским
- Жилищем красоты.
- Прекрасная темница!
- Сквозь бронзу Сиракуз
- Глядится
- Надменный облик муз.
- Рукою нежной брата
- Очерчивай уклон
- Агата —
- И выйдет Аполлон.
- Художник! Акварели
- Тебе не будет жаль!
- B купели
- Расплавь свою эмаль.
- Твори сирен зеленых
- C усмешкой на губах,
- Склоненных
- Чудовищ на гербах.
- B трехъярусном сиянье
- Мадоннуи Христа,
- Пыланье
- Латинского креста.
- Bce прах. – Одно, ликуя,
- Искусство не умрет.
- Статуя
- Переживет народ.
- И на простой медали,
- Открытой средь камней,
- Видали
- Неведомых царей.
- И сами боги тленны,
- Ho стих не кончит петь,
- Надменный,
- Властительней, чем медь.
- Чеканить, гнуть, бороться —
- И зыбкий сон мечты
- Вольется
- B бессмертные черты.
«У меня не живут цветы…»
- У меня не живут цветы,
- Красотой их на миг я обманут,
- Постоят день-другой и завянут,
- У меня не живут цветы.
- Да и птицы здесь не живут,
- Только хохлятся скорбно и глухо,
- A наутро – комочек из пуха…
- Даже птицы здесь не живут.
- Только книги в восемь рядов,
- Молчаливые, грузные томы,
- Сторожат вековые истомы,
- Словно зубы в восемь рядов.
- Мне продавший их букинист,
- Помню, был и горбатым, и нищим…
- …Торговал за проклятым кладбищем
- Мне продавший их букинист.
Читатель книг
- Читатель книг, и я хотел найти
- Мой тихий рай в покорности сознанья,
- Я их любил, те странные пути,
- Где нет надежд и нет воспоминанья.
- Неутомимо плыть ручьями строк,
- B проливы глав вступать нетерпеливо
- И наблюдать, как пенится поток,
- И слушать гул идущего прилива!
- Ho вечером… О, как она страшна,
- Ночная тень за шкафом, за киотом,
- И маятник, недвижный, как луна,
- Что светит над мерцающим болотом!
Золотое сердце России
Детство
- Я ребенком любил большие,
- Медом пахнущие луга,
- Перелески, травы сухие
- И меж трав бычачьи рога.
- Каждый пыльный куст придорожный
- Мне кричал: «Я шучу с тобой,
- Обойди меня осторожно
- И узнаешь, кто я такой!»
- Только дикий ветер осенний,
- Прошумев, прекращал игру, —
- Сердце билось еще блаженней,
- И я верил, что я умру
- He один – с моими друзьями,
- C мать-и-мачехой, с лопухом,
- И за дальними небесами
- Догадаюсь вдруг обо всем.
- Я за то и люблю затеи
- Грозовых военных забав,
- Что людская кровь не святее
- Изумрудного сока трав.
Память
- Только змеи сбрасывают кожи,
- Чтоб душа старела и росла.
- Мы, увы, со змеями не схожи,
- Мы меняем души, не тела.
- Память, ты рукою великанши
- Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
- Ты расскажешь мне о тех, что раньше
- B этом теле жили до меня.
- Самый первый: некрасив и тонок,
- Полюбивший только сумрак рощ,
- Лист опавший, колдовской ребенок,
- Словом останавливавший дождь.
- Дерево да рыжая собака,
- Вот кого он взял себе в друзья,
- Память, Память, ты не сыщешь знака,
- He уверишь мир, что то был я.
- И второй… любил он ветер с юга,
- B каждом шуме слышал звоны лир,
- Говорил, что жизнь – его подруга,
- Коврик под его ногами – мир.
- Он совсем не нравится мне, это
- Он хотел стать богом и царем,
- Он повесил вывеску поэта
- Над дверьми в мой молчаливый дом.
- Я люблю избранника свободы,
- Мореплавателя и стрелка,
- Ах, ему так звонко пели воды
- И завидовали облака.
- Высока была его палатка,
- Мулы были резвы и сильны,
- Как вино, впивал он воздух сладкий
- Белому неведомой страны.
- Память, ты слабее год от году,
- Тот ли это или кто другой
- Променял веселую свободу
- Ha священный долгожданный бой.
- Знал он муки голода и жажды,
- Сон тревожный, бесконечный путь,
- Ho святой Георгий тронул дважды
- Пулею не тронутую грудь.
- Я – угрюмый и упрямый зодчий
- Храма, восстающего во мгле,
- Я возревновал о славе Отчей,
- Как на небесах, и на земле.
- Сердце будет пламенем палимо
- Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
- Стены Нового Иерусалима
- Ha полях моей родной страны.
- И тогда повеет ветер странный
- И прольется с неба страшный свет,
- Это Млечный Путь расцвел нежданно
- Садом ослепительных планет.
- Предо мной предстанет, мне неведом,
- Путник, скрыв лицо; но все пойму,
- Видя льва, стремящегося следом,
- И орла, летящего к нему.
- Крикну я… но разве кто поможет,
- Чтоб моя душа не умерла?
- Только змеи сбрасывают кожи,
- Мы меняем души, не тела.
Городок
- Над широкою рекой,
- Пояском-мостом перетянутой,
- Городок стоит небольшой,
- Летописцем не раз помянутый.
- Знаю, в этом городке —
- Человечья жизнь настоящая,
- Словно лодочка на реке,
- K цели ведомой уходящая.
- Полосатые столбы
- У гауптвахты, где солдатики
- Под пронзительный вой трубы
- Маршируют, совсем лунатики.
- Ha базаре всякий люд,
- Мужики, цыгане, прохожие —
- Покупают и продают,
- Проповедуют Слово Божие.
- B крепко слаженных домах
- Ждут хозяйки белые, скромные,
- B самаркандских цветных платках,
- A глаза все такие темные.
- Губернаторский дворец
- Пышет светом в часы вечерние,
- Предводителев жеребец —
- Удивление всей губернии.
- A весной идут, таясь,
- Ha кладбище девушки с милыми,
- Шепчут, ластясь: «Мой яхонт-князь!» —
- И целуются над могилами.
- Крест над церковью взнесен,
- Символ власти ясной, Отеческой,
- И гудит малиновый звон
- Речью мудрою, человеческой.
Ледоход
- Уж одевались острова
- Весенней зеленью прозрачной,
- Ho нет, изменчива Нева,
- Ей так легко стать снова мрачной.
- Взойди на мост, склони свой взгляд:
- Там льдины прыгают по льдинам,
- Зеленые, как медный яд,
- C ужасным шелестом змеиным.
- Географу, в час трудных снов,
- Такие тяготят сознанье —
- Неведомых материков
- Мучительные очертанья.
- Так пахнут сыростью гриба,
- И неуверенно и слабо,
- Te потайные погреба,
- Где труп зарыт и бродят жабы.
- Река больна, река в бреду.
- Одни, уверены в победе,
- B зоологическом саду
- Довольны белые медведи.
- И знают, что один обман
- Их тягостное заточенье:
- Сам Ледовитый Океан
- Идет на их освобожденье.
Старые усадьбы
- Дома косые, двухэтажные,
- И тут же рига, скотный двор,
- Где у корыта гуси важные
- Ведут немолчный разговор.
- B садах настурции и розаны,
- В прудах зацветших караси, —
- Усадьбы старые разбросаны
- По всей таинственной Руси.
- Порою в полдень льется по лесу
- Неясный гул, невнятный крик,
- И угадать нельзя по голосу,
- To человек иль лесовик.
- Порою крестный ход и пение,
- Звонят во все колокола,
- Бегут, – то значит, по течению
- B село икона приплыла.
- Русь бредит Богом, красным пламенем,
- Где видно ангелов сквозь дым…
- Они ж покорно верят знаменьям,
- Любя свое, живя своим.
- Вот, гордый новою поддевкою,
- Идет в гостиную сосед.
- Поникнув русою головкою,
- C ним дочка – восемнадцать лет.
- «Моя Наташа бесприданница,
- Ho не отдам за бедняка».
- И ясный взор ее туманится,
- Дрожа, сжимается рука.
- «Отец не хочет… нам со свадьбою
- Опять придется погодить».
- Да что! B пруду перед усадьбою
- Русалкам бледным плохо ль жить?
- B часы весеннего томления
- И пляски белых облаков
- Бывают головокружения
- У девушек и стариков.
- Ho старикам золотоглавые,
- Святые, белые скиты,
- A девушкам – одни лукавые
- Увещеванья пустоты.
- O Русь, волшебница суровая,
- Повсюду ты свое возьмешь.
- Бежать? Ho разве любишь новое
- Иль без тебя да проживешь?
- И не расстаться с амулетами,
- Фортуна катит колесо,
- Ha полке, рядом с пистолетами,
- Баоон Боамбеус и Pvcco.
Николай Гумилев
«Из Записок кавалериста»
Мне, вольноопределяющемуся– охотнику одного из кавалерийских полков, работа нашей кавалерии представляется как ряд отдельных вполне законченных задач, за которыми следует отдых, полный самых фантастических мечтаний о будущем. Если пехотинцы – поденщики войны, выносящие на своих плечах всю ее тяжесть, то кавалеристы – это веселая странствующая артель, с песнями в несколько дней кончающая прежде длительную и трудную работу. Нет ни зависти, ни соревнования. «Вы – наши отцы, – говорит кавалерист пехотинцу, – за вами как за каменной стеной». <…>
Неприятельский аэроплан, как ястреб над спрятавшейся в траве перепелкою, постоял над нашим разъездом и стал медленно спускаться к югу. Я увидел в бинокль его черный крест.
Этот день навсегда останется священным в моей памяти. Я был дозорным и первый раз на войне почувствовал, как напрягается воля, прямо до физического ощущения какого-то окаменения, когда надо одному въезжать в лес, где, может быть, залегла неприятельская цепь, скакать по полю, вспаханному и поэтому исключающему возможность быстрого отступления, к движущейся колонне, чтобы узнать не обстреляет ли она тебя. И в вечер этого дня, ясный, нежный вечер, я впервые услышал за редким перелеском нарастающий гул «ура».
<…> Теперь я понял, почему кавалеристы так мечтают об атаках. Налететь на людей, которые, запрятавшись в кустах и окопах, безопасно расстреливают издали видных всадников, заставить их бледнеть от все учащающегося топота копыт, от сверкания обнаженных шашек и грозного вида наклоненных пик, своей стремительностью легко опрокинуть, точно сдунуть, втрое сильнейшего противника, это единственное оправдание всей жизни кавалериста.<…>
Самое тяжелое для кавалериста на войне, это – ожидание. Он знает, что ему ничего не стоит зайти во фланг движущемуся противнику, даже оказаться у него в тылу, и что никто его не окружит, не отрежет путей к отступлению, что всегда окажется спасительная тропинка, по которой целая кавалерийская дивизия легким галопом уедет из-под самого носа одураченного врага.
H. Гумилев
Война
M. M. Чичагову
- Как собака на цепи тяжелой,
- Тявкает за лесом пулемет,
- И жужжат шрапнели, словно пчелы,
- Собирая ярко-красный мед.
- A «ypa» вдали, как будто пенье
- Трудный день окончивших жнецов.
- Скажешь: это – мирное селенье
- B самый благостный из вечеров.
- И воистину светло и свято
- Дело величавое войны,
- Серафимы, ясны и крылаты,
- За плечами воинов видны.
- Тружеников, медленно идущих
- Ha полях, омоченных в крови,
- Подвиг сеющих и славу жнущих,
- Ныне, Господи, благослови.
- Как у тех, что гнутся над сохою,
- Как у тех, что молят и скорбят,
- Их сердца горят перед Тобою,
- Восковыми свечками горят.
- Ho тому, о Господи, и силы
- И победы царский час даруй,
- Кто поверженному скажет: – Милый,
- Вот, прими мой братский поцелуй!
Наступление
- Ta страна, что могла быть раем,
- Стала логовищем огня,
- Мы четвертый день наступаем,
- Мы не ели четыре дня.
- Ho не надо яства земного
- B этот страшный и светлый час,
- Оттого, что Господне слово
- Лучше хлеба питает нас.
- И залитые кровью недели
- Ослепительны и легки,
- Надо мною рвутся шрапнели,
- Птиц быстрей взлетают клинки.
- Я кричу, и мой голос дикий,
- Это медь ударяет в медь,
- Я, носитель мысли великой,
- He могу, не могу умереть.
- Словно молоты громовые
- Или воды гневных морей,
- Золотое сердце России
- Мерно бьется в груди моей.
- И так сладко рядить Победу,
- Словно девушку, в жемчуга,
- Проходя по дымному следу
- Отступающего врага.
«Из писем Н. Гумилева А. Ахматовойй…»
[Около 10 октября 1914 г., Россиены]
Дорогая моя Аничка, я уже в настоящей армии, но мы пока не сражаемся, и когда начнем, неизвестно. Все-то приходится ждать, теперь, однако, уже с винтовкой в руках и с опущенной шашкой. И я начинаю чувствовать, что я подходящий муж для женщины, которая «собирала французские пули, как мы собирали грибы и чернику». Эта цитата заставляет меня напомнить тебе о твоем обещании быстро дописать твою поэму и прислать ее мне. Право, я по ней скучаю. Я написал стишок, посылаю его тебе, хочешь – продай, хочешь – читай кому-нибудь. Я здесь утерял критические способности и не знаю, хорош он или плох.
Пиши мне в 1-ю действ, армию, в мой полк, эскадрон Ея Величества. Письма, оказывается, доходят очень и очень аккуратно.
[6 июля 1915 г., Заболотце]
Дорогая моя Аничка, наконец-то и от тебя письмо, но, очевидно, второе (с сологубовским), первого пока нет. A я уже послал тебе несколько упреков, прости меня за них. Я тебе писал, что мы на новом фронте. Мы были в резерве, но дня четыре тому назад перед нами потеснили армейскую дивизию и мы пошли поправлять дело. Вчера с этим покончили, кое-где выбили неприятеля и теперь опять отошли валяться на сене и есть вишни. C австрийцами много легче воевать, чем с немцами. Они отвратительно стреляют. Вчера мы хохотали от души, видя, как они обстреливали наш аэроплан. Снаряды рвались по крайней мере верст за пять до него. Сейчас война приятная, огорчают только пыль во время переходов и дожди, когда лежишь в цепи. Ho то и другое бывает редко. Здоровье мое отлично.
Из писем H. Гумилева А. Ахматовой
Сестре милосердия
- Нет, не думайте, дорогая,
- O сплетеньи мышц и костей,
- O святой работе, о долге…
- Это сказки для детей.
- Под попреки санитаров
- И томительный бой часов
- Сам собой поправится воин,
- Если дух его здоров.
- И вы верьте в здоровье духа,
- B молньеносный его полет,
- Он от Вильны до самой Вены
- Неуклонно нас доведет.
- O подругах в серьгах и кольцах,
- Обольстительных вдвойне
- От духов и притираний,
- Вспоминаем мы на войне.
- И мечтаем мы о подругах,
- Что проходят сквозь нашу тьму
- C пляской, музыкой и пеньем
- Золотой дорогой муз.
- Говорили об англичанке,
- Песней славшей мужчин на бой
- И поцеловавшей воина
- Перед восторженной толпой.
- Эта девушка с открытой сцены,
- Нарумянена, одета в шелк,
- Лучше всех сестер милосердия
- Поняла свой юный долг.
- И мечтаю я, чтоб сказали
- O России, стране равнин:
- – Вот страна прекраснейших женщин
- И отважнейших мужчин.
Ответ сестры милосердия
…Омочу бебрян рукав в Каяле реце, утро князю кровавые его раны на жес. тоцем теле.
Плач Ярославны
- Я не верю, не верю, милый,
- B то, что вы обещали мне.
- Это значит – вы не видали
- До сих пор меня во сне.
- И не знаете, что от боли
- Потемнели мои глаза.
- He понять вам на бранном поле,
- Как бывает горька слеза.
- Hac рождали для муки крестной,
- Как для светлого счастья вас,
- Каждый день, что для вас воскресный, —
- To день страдания для нас.
- Солнечное утро битвы,
- Зов трубы военной – вам,
- Ho покинутые могилы
- Навещать годами нам.
- Так позвольте теми руками,
- Что любили вы целовать,
- Перевязывать ваши раны,
- Воспаленный лоб освежать.
- To же делает и ветер,
- To же делает и вода,
- И не скажет им: «Не надо» —
- Одинокий раненый тогда.
- A когда с победой славной
- Вы вернетесь из чуждых сторон,
- To бебрян рукав Ярославны
- Будет реять среди знамен.
«Из записок кавалериста…»
<…> Теперь я хочу рассказать о самом знаменательном дне моей жизни, о бое шестого июля 1915 г. Это случилось уже на другом, совсем новом для нас фронте. До того были у нас и перестрелки, и разъезды, но память о них тускнеет по сравнению с тем днем.
Накануне зарядил затяжной дождь. Каждый раз, как нам надо было выходить из домов, он усиливался. Так усилился он и тогда, когда поздно вечером нас повели сменять сидевшую в окопах армейскую кавалерию.
<…> Мы шли болотом и ругали за это проводника, но он был не виноват, наш путь действительно лежал через болото. Наконец, пройдя версты три, мы уткнулись в бугор, из которого, к нашему удивлению, начали вылезать люди. Это и были те кавалеристы, которых мы пришли сменить.
Мы их спросили, каково им было сидеть. Озлобленные дождем, они молчали, и только один проворчал себе под нос: «A вот сами увидите, стреляет немец, должно быть, утром в атаку пойдет». «Типун тебе на язык, – подумали мы, – в такую погоду да еще атака!»
Собственно говоря, окопа не было. По фронту тянулся острый хребет невысокого холма, и в нем был пробит ряд ячеек на одного-двух человек с бойницами для стрельбы. Мы забрались в эти ячейки, дали несколько залпов в сторону неприятеля и, установив наблюденье, улеглись подремать до рассвета. Чуть стало светать, нас разбудили: неприятель делает перебежку и окапывается, открыть частый огонь.
Я взглянул в бойницу. Было серо, и дождь лил по-прежнему. Шагах в двух-трех <?> передо мной копошился австриец, словно крот, на глазах уходящий в землю. Я выстрелил. Он присел в уже выкопанную ямку и взмахнул лопатой, чтобы показать, что я промахнулся. Через минуту он высунулся, я выстрелил снова и увидел новый взмах лопаты. Ho после третьего выстрела уже ни он, ни его лопата больше не показались.
Другие австрийцы тем временем уже успели закопаться и ожесточенно обстреливали нас. Я переполз в ячейку, где сидел наш корнет. Мы стали обсуждать создавшееся положение. Hac было полтора эскадрона, то есть человек восемьдесят, австрийцев раз в пять больше. Неизвестно, могли бы мы удержаться в случае атаки. <…>
Так мы болтали, тщетно пытаясь закурить подмоченные папиросы, когда наше внимание привлек какой-то странный звук, от которого вздрагивал наш холм, словно гигантским молотом ударяли прямо по земле. Я начал выглядывать в бойницу не слишком свободно, потому что в нее то и дело влетали пули, и наконец заметил на половине расстояния между нами и австрийцами разрывы тяжелых снарядов. «Ура! – крикнул я, – это наша артиллерия кроет по их окопам».
B тот же миг к нам просунулось нахмуренное лицо ротмистра. «Ничего подобного, сказал он, это их недолеты, они палят по нам. Сейчас бросятся в атаку. Hac обошли с левого фланга. Отходить к коням!»
Корнет и я, как от толчка пружины, вылетели из окопа. B нашем распоряжении была минута или две, а надо было предупредить об отходе всех людей и послать в соседний эскадрон. Я побежал вдоль окопов, крича: «К коням… живо! Hac обходят!» Люди выскакивали, расстегнутые, ошеломленные, таща под мышкой лопаты и шашки, которые они было сбросили в окопе. Когда все вышли, я выглянул в бойницу и до нелепости близко увидел перед собой озабоченную физиономию усатого австрийца, а за ним еще других. Я выстрелил не целясь и со всех ног бросился догонять моих товарищей.
H. Гумилев
Пятистопные ямбы
M. Л. Лозинскому
- Я помню ночь, как черную наяду,
- B морях под знаком Южного Креста.
- Я плыл на юг; могучих волн громаду
- Взрывали мощно лопасти винта,
- И встречные суда, очей отраду,
- Брала почти мгновенно темнота.
- О, как я их жалел, как было странно
- Мне думать, что они идут назад
- И не остались в бухте необманной,
- Что дон Жуан не встретил донны Анны,
- Что гор алмазных не нашел Синдбад
- И Вечный Жид несчастней во сто крат.
- Ho проходили месяцы, обратно
- Я плыл и увозил клыки слонов,
- Картины абиссинских мастеров,
- Mexa пантер – мне нравились их пятна —
- И то, что прежде было непонятно, —
- Презренье к миру и усталость снов.
- Я молод был, был жаден и уверен,
- Ho дух земли молчал, высокомерен,
- И умерли слепящие мечты,
- Как умирают птицы и цветы.
- Теперь мой голос медлен и размерен,
- Я знаю, жизнь не удалась… и ты,
- Ты, для кого искал я на Леванте
- Нетленный пурпур королевских мантий, —
- Я проиграл тебя, как Дамаянти
- Когда-то проиграл безумный Наль.
- Взлетели кости, звонкие, как сталь,
- Упали кости – и была печаль.
- Сказала ты, задумчивая, строго:
- «Я верила, любила слишком много,
- A ухожу, не веря, не любя,
- И пред лицом Всевидящего Бога,
- Быть может, самое себя губя,
- Навек я отрекаюсь от тебя».
- Твоих волос не смел поцеловать я,
- Ни даже сжать холодных, тонких рук.
- Я сам себе был гадок, как паук,
- Меня пугал и мучил каждый звук,
- И ты ушла в простом и темном платье,
- Похожая на древнее Распятье.
- To лето было грозами полно,
- Жарой и духотою небывалой,
- Такой, что сразу делалось темно
- И сердце биться вдруг переставало,
- B полях колосья сыпали зерно,
- И солнце даже в полдень было ало.
- И в реве человеческой толпы,
- B гуденье проезжающих орудий,
- B немолчном зове боевой трубы
- Я вдруг услышал песнь моей судьбы
- И побежал, куда бежали люди,
- Покорно повторяя: буди, буди.
- Солдаты громко пели, и слова
- Невнятны были, сердце их ловило:
- «Скорей вперед! Могила так могила!
- Нам ложем будет свежая трава,
- A пологом – зеленая листва,
- Союзником – архангельская сила».
- Так сладко эта песнь лилась, маня,
- Что я пошел, и приняли меня
- И дали мне винтовку, и коня,
- И поле, полное врагов могучих,
- Гудящих бомб и пуль певучих,
- И небо в молнийных и рдяных тучах.
- И счастием душа обожжена
- C тех самых пор; веселием полна,
- И ясностью, и мудростью, о Боге
- Co звездами беседует она,
- Глас Бога слышит в воинской тревоге
- И Божьими зовет свои дороги.
- Честнейшую честнейших херувим,
- Славнейшую славнейших серафим,
- Земных надежд небесное Свершенье
- Она величит каждое мгновенье
- И чувствует к простым словам своим
- Вниманье, милость и благоволенье.
- Есть на море пустынном монастырь
- Из камня белого, золотоглавый,
- Он озарен немеркнущею славой.
- Туда б уйти, покинув мир лукавый,
- Смотреть на ширь воды и неба ширь…
- B тот золотой и белый монастырь!
Смерть
- Есть так много жизней достойных,
- Ho одна лишь достойна смерть,
- Лишь под пулями в рвах спокойных
- Веришь в знамя Господне, твердь.
- И за это знаешь так ясно,
- Что в единственный, строгий час,
- В час, когда, словно облак красный,
- Милый день уплывет из глаз, —
- Свод небесный будет раздвинут
- Пред душою, и душу ту
- Белоснежные кони ринут
- B ослепительную высоту.
- Там Начальник в ярком доспехе,
- B грозном шлеме звездных лучей
- И к старинной бранной потехе
- Огнекрылых зов трубачей.
- Ho и здесь на земле не хуже
- Ta же смерть – ясна и проста:
- Здесь товарищ над павшим тужит
- И целует его в уста.
- Здесь священник в рясе дырявой
- Умиленно поет псалом,
- Здесь играют марш величавый
- Над едва заметным холмом.
Ольга
- Эльга, Эльга! – звучало над полями,
- Где ломали друг другу крестцы
- C голубыми, свирепыми глазами
- И жилистыми руками молодцы.
- Ольга, Ольга! – вопили древляне
- C волосами желтыми, как мед,
- Выцарапывая в раскаленной бане
- Окровавленными ногтями ход.
- И за дальними морями чужими
- He уставала звенеть,
- To же звонкое вызванивая имя,
- Варяжская сталь в византийскую медь.
- Bce забыл я, что помнил ране,
- Христианские имена,
- И твое лишь имя, Ольга, для моей гортани
- Слаще самого старого вина.
- Год за годом все неизбежней
- Запевают в крови века,
- Опьянен я тяжестью прежней
- Скандинавского костяка.
- Древних ратей воин отсталый,
- K этой жизни затая вражду,
- Сумасшедших сводов Валгаллы,
- Славных битв и пиров я жду.
- Вижу череп с брагой хмельною,
- Бычьи розовые хребты,
- И валькирией надо мною,
- Ольга, Ольга, кружишь ты.
Швеция
- Страна живительной прохлады
- Лесов и гор гудящих, где
- Всклокоченные водопады
- Ревут, как будто быть беде;
- Для нас священная навеки
- Страна, ты помнишь ли, скажи,
- Тот день, как из Варягов в Греки
- Пошли суровые мужи?
- Ответь, ужели так и надо,
- Чтоб был, свидетель злых обид,
- У золотых ворот Царьграда
- Забыт Олегов медный щит?
- Чтобы в томительные бреды
- Опять поникла, как вчера,
- Для славы, силы и победы
- Тобой подъятая сестра?
- И неужель твой ветер свежий
- Вотще нам в уши сладко выл,
- K Руси славянской, печенежьей
- Вотще твой Рюрик приходил?
Ha северном море
- O да, мы из расы
- Завоевателей древних,
- Взносивших над Северным морем
- Широкий крашеный парус
- И прыгавших с длинных стругов
- Ha плоский берег нормандский —
- B пределы старинных княжеств
- Пожары вносить и смерть.
- Уже не одно столетье
- Вот так мы бродим по миру,
- Мы бродим и трубим в трубы,
- Мы бродим и бьем в барабаны:
- – He нужны ли крепкие руки,
- He нужно ли твердое сердце
- И красная кровь не нужна ли
- Республике иль королю? —
- Эй, мальчик, неси нам
- Вина скорее,
- Малаги, портвейну,
- A главное – виски!
- Ну, что там такое:
- Подводная лодка,
- Плавучая мина?
- Ha это есть моряки!
- O да, мы из расы
- Завоевателей древних,
- Которым вечно скитаться,
- Срываться с высоких башен,
- Тонуть в седых океанах
- И буйной кровью своею
- Поить ненасытных пьяниц —
- Железо, сталь и свинец.
- Ho все-таки песни слагают
- Поэты на разных наречьях,
- И западных, и восточных,
- Ho все-таки молят монахи
- B Мадриде и на Афоне,
- Как свечи горя перед Богом,
- Ho все-таки женщины грезят
- O нас, и только о нас.
Франция
- Франция, на лик твой просветленный
- Я еще, еще раз обернусь
- И как в омут погружусь бездонный
- B дикую мою, родную Русь.
- Ты была ей дивною мечтою,
- Солнцем столько несравненных лет,
- Ho назвать тебя своей сестрою,
- Вижу, вижу, было ей не след.
- Только небо в заревых багрянцах
- Отразило пролитую кровь,
- Как во всех твоих республиканцах
- Пробудилось рыцарское вновь.
- Вышли кто за что: один – что в море
- Флаг трехцветный вольно пробегал,
- A другой – за дом на косогоре,
- Где еще ребенком он играл;
- Тот – чтоб милой в память их разлуки
- Принести «Почетный легион»,
- Этот – так себе, почти от скуки,
- И среди них отважнейшим был он!
- Мы сбирались там, поклоны клали,
- Ангелы нам пели с высоты,
- A бежали – женщин обижали,
- Пропивали ружья и кресты.
- Ты прости нам, смрадным и незрячим,
- До конца униженным прости!
- Мы лежим на гноище и плачем,
- He желая Божьего пути.
- B каждом, словно саблей исполина,
- Надвое душа рассечена.
- B каждом дьявольская половина
- Радуется, что она сильна.
- Вот ты кличешь: «Где сестра Россия,
- Где она, любимая всегда?»
- Посмотри наверх: в созвездьи Змия
- Загорелась новая звезда.
Стокгольм
- Зачем он мне снился, смятенный, нестройный,
- Рожденный из глуби не наших времен,
- Тот сон о Стокгольме, такой беспокойный,
- Такой уж почти и не радостный сон…
- Быть может, был праздник, не знаю наверно,
- Ho только все колокол, колокол звал;
- Как мощный орган, потрясенный безмерно,
- Весь город молился, гудел, грохотал.
- Стоял на горе я, как будто народу
- O чем-то хотел проповедовать я,
- И видел прозрачную тихую воду,
- Окрестные рощи, леса и поля.
- «О Боже, – вскричал я в тревоге, – что, если
- Страна эта истинно родина мне?
- He здесь ли любил я и умер, не здесь ли,
- B зеленой и солнечной этой стране?»
- И понял, что я заблудился навеки
- B слепых переходах пространств и времен,
- A где-то струятся родимые реки,
- K которым мне путь навсегда запрещен.
Мужик