Афоня или путешествие тверского купца Никитина до Древа желаний. Сказка для взрослых Буторин Игорь
© Игорь Буторин, 2023
ISBN 978-5-4474-0434-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Афоня
Тверь и в шестнадцатом веке была не самым лучшим русским городом. Поэтому в тендере на столицу Руси и выиграла Москва, хотя тоже слыла в народе тем еще местом. А Тверь, даром, что была в средневековые времена торговым центром, перевалочной купеческой базой, одним словом, была своеобразной оптовкой, но во всем остальном – темень тьмущая в головах, и в мыслях, плюс полная антисанитария.
Жил в Твери купец, звали его Афанасий Никитин, а попросту Афоня. Дело купеческое досталось ему по наследству от отца. Батя его недавно преставился и кроме своего торгового дела оставил сыну заботу о своем втором совсем больном отпрыске Емельяне, да еще и всякий хлам на чердаке большого родового дома.
Афоня сразу после похорон родителя, взялся было за торговлю, да вот с ней-то у него все никак не ладилось. То купит, какого овоща-фрукта заморского, а тот сгниет на складе, потому что наш народ русский вначале не очень-то падок на экзотику. Ну, например, сколько понадобилось времени царю Петру I насильно кормить русака картошкой, чтобы он – народ российский, расчухал сей корнеплод и превратил его в национальное достояние, а потом и вторым хлебом назначил?
А Афоня, конечно же, до Петра не дотягивал ни по широте натуры, ни по происхождению своему далеко нецарскому. Потому его экзотика и гнила на складах, вводя молодого купца в пустые растраты.
От этих всех коммерческих неудач, Афоня сильно пить начал. Понятно дело, при нашей успеши в питие, никаких денег не хватит, а потому наследство начало медленно, но верно таять. А купцы—конкуренты, они, что волки лютые, только и ждут, когда чужое дело можно будет у спившегося коллеги отобрать, да к своему присовокупить.
Вот и у нашего Афонии был такой визави. Скотина отменная, даром что бывший компаньон афониного отца, да, его же единоутробный его брат, а нашему герою, соответственно родной дядя – Калистрат. Он-то и наливал Афоне с самого раннего утра хмельного напитку, якобы для поправки пошатнувшегося здоровья, а сам – хитрющий гад, к своей выгоде стремился.
Он, Калистрат этот, был младше афониного отца, а значит, по тогдашним правилам все дело досталось в наследство старшему из братьев, а младшему вообще не светили никакие родовые наследства. Быть может, поэтому мучил Калистрата комплекс неполноценности младшего брата, да так мучил, что он постоянно придумывал всякие каверзы, чтобы наследное дело у старшого, то есть у отца Афони получается, отобрать. Напридумывал целую кучу подлостей, если их собрать вместе, то, пожалуй, целый бы учебник по пакостям получился. Ну, до учебника дело не дошло, да и решительности тож не хватило, одним словом, пока Калистрат придумывал гадости и портил себе карму, афонин батя и сыновей нарожал и вырастил их, да и помер себе. Однако на планы коварного Калистрата это никак не повлияло, а лишь больше раззадорило, ведь это не брата в могилу сводить, а всего-то племяша объегорить, две большие разницы получается, если измерять подлость в муках и укорах совести.
Так однажды стал Калистрат приставать к наследнику никитинской торговой империи, мол, племяш, вижу, совсем ты с торговлей запарился, пора тебе немного отвлечься и проветрить свои мозги. Вон, говорит: «И батя твой, покойничек, успокой Господь его душу грешную, брат мой однокровный, оставил тебе неиспользованную путевку с открытой датой в круиз по Волге-матушке через море Иранское до Дербента, на дегустацию тамошних коньяков и вин». Обещался при этих словах дядя Афоне, что за торговлишкой во время его отсутствия, присмотрит, так что дело родительское не пропадет и не загнется.
Понятное дело, что Калистрат не о здоровье племянниковом заботился, а новую подлянку готовил. Но понятно это только нам, а не простодырому Афоне.
Путевка в круиз и впрямь была и даже стояла в серванте на видном месте в рамочке. Как оказалось, с обратной стороны той путевки был конвертик прикреплен тайный. Не знал о его существовании никто, ни сыновья, ни Калистрат, ни судебные приставы.
Раскрыл конвертик Афоня и увидел там старинную карту с маршрутом не только до дербентских винных погребов, а гораздо дальше – за три моря в сказочную страну Индостан.
И записочка к карте приложена, написанная на старославянском языке неизвестной рукой с напутствием потомкам. А в напутствии том такие слова: «Потомки! Если вы открыли сей конверт, то читайте мой наказ. А он таков – отправляйтесь за три моря в сказочный Индостан. Там растет волшебное Древо желаний. Оно выполнит сокровенное ваше желание и тогда будет вам счастье. Никита, сын храброго берсерка Ингваря и красавицы Ульяны Путятичны из кривлян».
Была еще и приписочка уже рукой афониного отца: «Афонька, если записку читаешь, то я уверен, что ты уже за три моря лыжи свои навострил. Любишь ты по свету шляться, лишь бы дома ничего не делать. Не осуждаю, раз ты таким уродился, только тогда завещаю тебе обязательно испросить у Древа, выздоровления для твоего младшего брата Емельяна, который мается слабостью членов и кривостью скелета. Однако дело наше торговое не бросай, а то, знаю я тебя, малахольного… Карту запомни, а, то отберут лиходеи и тебя умертвят из-за нее, а так хоть живым останешься, а когда вернешься домой, то по памяти нарисуешь новую схему маршрута и потомкам нашим оставишь, пусть и у них в будущем все хорошо будет и счастливо. Целую, тятя».
Оно и действительно младший брат Афанасия – Емеля, был малый болезный и слабый во всех членах. Скрутил его еще в младенческом возрасте недуг людям неизвестный. Будь на месте афониного отца грек какой македонский, он бы Емелю с обрыва на камни бросил, есть у них у греков такой порядок, чтобы уродов не растить и генофонд не портить. Но тож греки-македоны. А Емеле повезло родиться на Руси Великой, где совсем другие нравы. Добрые что ли. Никого тут, вот так просто, с обрыва не бросают, а тем более дитя малое. Кому ж охота потом всю жизнь маяться с клеймом детоубийцы? Не по-божески как-то. Это традиция царская – сыновей за предательство кончать во гневе, а простой народ он добрый и скорее простит, чем отомстит. И если уж родился ребеночек уродцем, значит, на то была воля Божья – и только он – Всевышний и решает, кому жить, а кому помереть. Вот такой национальный эгрегор.
Любил Афоня своего брата, и как узнал, что у Древа желаний можно здоровье для брательника спросить, так сразу засобирался в дорогу, карту запомнил во всех подробностях, затем свернул ее аккуратненько и спрятал манускрипт в подполье, а потом уж и выправил себе путевку в круиз по Волге до Дербентских берегов.
Ну, и чтобы, значит, не скучно было совершать путешествие к винным погребам Кавказа, а далее в Индостан, купил Афоня на ярмарке и с собой взял медвежонка со странным именем Зигмунд. Откуда у русского медведя такое иноземное имя никто точно не знал, но мишка был толковый и даже философствующий, потому ни размягчения мозгов и уж тем более томления духа, ни у кого его странное имя не вызывало. Терпелив русский человек к чужим недостаткам.
Карла
Не терял времени даром и дядя нашего героя. Понятное дело отправлял он племянничка за тридевять земель не из соображений заботы о родственнике. Нужны были Калистрату активы никитинского торгового дела. Когда затея с поездкой сладилась, стал он думать, как бы сделать так, чтобы Афоня из странствий не воротился.
По тем хоть и темным временам, а все ж порядок уголовный и наказания за душегубства, какие-никакие уже были, то есть могли и на плаху свесть, и кости переломать, и даже башку отрубить нафиг.
Опять же с другой стороны, размышлял Калистрат, вот так просто, за здорово живешь, лишнего попутчика на торговое судно не пристроишь, там все места заранее уже куплены. А с третьей стороны, имелся у Калистрата человечишко специальный для таких деликатных поручений. Был у него в доме холоп, уродец, карла. Карла, как карла – ростом невелик, весь какой-то сморщенный, бороденка густая и злой на весь белый свет, как Черномор. Это ж и понятно, если уродился человек лилипутом, то жизнь ущербная из тебя из-за твоего роста малого сама сделает человеконенавистника.
Однако у нашего карлы, кстати, имени его никто не знал и все окружающие, так и называли его – Карла, история была не так проста, как может показаться на первый взгляд. К Калистрату он пришел сам и буквально упросил его взять себя холопом в хозяйский дом. Калистрат тогда подумал, что просто мелкий человечишко ищет к какому надежному хозяину присоседиться, чтобы не обижали. Да и Карла оказался на удивление проворным малым – на ярмарке тырил деньги у зазевавшейся публики, вынюхивал и высматривал все, что могло пригодиться или угрожать хозяину, и потом ему же все разведданные аккуратно докладывал. Одним словом, прижился он.
Со временем стал Калистрат давать ему разные поручения. Узнает, что какой купец собирается приобрести партию товару, так наш Карла наведается к нему в дом накануне сделки и украдет всю наличность, как бы она не была надежно спрятана, и кто бы ни был на ее охрану поставлен. Карла всегда находил неохраняемые тропки и умел разгадывать любые нычки. Сколько пакостей для прибытку своему хозяину наделал Карла никто не знал. Хоть и подозревали люди, что то или иное преступление не обошлось без его участия, но доказать никогда ничего не получалось. Через это стали опасаться, как самого Калистрата, так в еще большей степени его верного Карлу.
Видели Карлу и накануне смерти афониного отца, крутился он в доме. Что хотел или что искал было непонятно. Да и не до него было, когда хозяин при смерти. Хотя некоторые даже поговаривали, что имел он прямое отношение к вдруг пошатнувшемуся здоровью брата своего хозяина и его скоропостижной смерти.
Вот его-то и решил отправить Калистрат вдогонку Афоне для того, чтобы тот придумал, как извести молодого путешественника, чтобы потом его дядя, принял уже без всяких оговорок все торговое дело Никитиных под свое единоличное крыло.
Не ожидал Калистрат, что новое поручение – извести Афоню вызовет у Карлы такое воодушевление и, даже можно сказать, творческий подъем. Только услышал, сразу схватил свой саквояжик и устремился на пристань, даже денег на проездные билеты не взял, не говоря уже о командировочных.
Ну, оставим пока до поры до времени подлых людишек. Про них рассказ будет впереди. Нам интереснее рассказывать о нашем главном герое Афанасии.
Начало путешествия
Как положено на заре погрузились на судно. Афоня с Зигмундом на носу присели, чтобы вдаль светлую смотреть и вести философские разговоры за жизнь. Так и отчалили по Волге-матушке на юг.
Вначале путешествие шло ровно. Наши герои осматривали попадающиеся достопримечательности. На зеленых стоянках, пикники устраивали, песни пели. Зигмунд оказался не по годам приятным собеседником, но большим спорщиком и афонины постулаты подвергал всяческим сомнениям.
Попытался, было Афоня рассказать про Ивана Грозного и его покорение Казани, так Зигмунд сразу заметил, что война та была гражданская, так как русский и татарин, что близнецы-братья, триста лет жили рядом и в зависимости от батальной удачи женами менялись. И так за время войн и набегов кровушка двух этнических групп перемешалась, что сей коктейль и есть единая общность – российский народ.
– А вера наша православная, как же? – ехидно возражал Афоня.
– Это все игры проповедников, – замечал Зигмунд. – Бог то он един, а слово его на землю принесли разные посланники: Иоанн, Иисус, Магомет и Будда. И каждый из них слово Господне передавал в устной форме, вот и закрались разночтения из-за вольностей в интерпретациях и переводах. Тем более что посты, монашество и прочие культовые ритуалы есть во всех религиях и если разнятся эти веры, то не очень-то принципиально.
Так за разговорами друзья-попутчики миновали спорную тысячелетнюю Казань с ее нефтяными качалками, бандитским Тольятти, где испокон веку делали никчемные тачки-телеги. Как и миновали вечные татарские угрозы про отделение, самоопределение и суверенитет.
Пограничники
Встали, как-то на зеленую стоянку около рва глубокого, что рядом с берегом великой русской реки проходил. Ну, как положено, то да сё, разложились, кто рыбачить пошел, кто по грибы-ягоды. А Афоня со своим другом косолапым достопримечательности отправились осматривать.
Тут Зигмунд и спрашивает: «А какого, собственно, рядна, здесь кто-то ирригационные работы затеял, эвон какой рвище прокопал и вообще интересно – когда, воду в сей канал запускать намечено и куда та вода волжская пойдет, к какому городу, али народу? Уж не очередной ли великий проект по развороту рек наметился?» Жутко любопытный медведь попался.
Только было, Афоня рот открыл, пояснения дать, как вдали послышался конский топот, и по рву пыль заклубилась. А вскоре и три всадника различимы стали. Мерно так и чинно двигались они по дну этого канала. Лица у всех серьезные, озабоченные. Брови в кучку к переносице, спины ровные. Ни дать, ни взять – едет рать!
Афоня заулыбался, шапкой машет – сразу видно радуется.
– Здорово, – орет. – Братья пограничники! Айда к нам хлебосолить!
Старшой из витязей ладонью от солнца закрылся, обстановку оценил и скомандовал: «Привал».
И даже Зигмунду от всего увиденного стало понятно, что это первые русские пограничники: Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович.
Илья оказался не сильно казистым мужичком, этакий кубик ходячий. Откуда ни глянь – со всех сторон квадрат получается, да и ростом невелик. Никитич тот посимпатичнее, но, судя по лицу, большой любитель пображничать. Леша же, был молод, гламурен, и сразу поинтересовался, обнажая свои жизненные приоритеты:
– А что, девки на судне есть?
На что Зигмунд тут же ответил, что бабы на корабле к несчастью, а у Леши его увлечения безудержным сексом берут свои истоки из его босоногого детства, где он явно подсматривал за девками в бане, для чего делал дырочку меж бревен помывочной.
Леха, от таких непрозрачных намеков на ранний онанизм, обиделся и начал грозно натягивать тетиву своего лука, да в медведя целиться, намереваясь попасть тому явно не в бровь.
Спас положение Афоня, который достал четверть самогона, выгнанного перед путешествием из свеклы урожая позапрошлого года. И только после первой стопки промеж знакомцев потек неторопливый дружеский разговор.
– Я за девками, – заметил Леша, – не подглядывал. Просто, я, как есть человек молодой и неженатый, по штатному расписанию противуположным полом интересоваться должон. Это вон Ильюхе, бабы не к чему, у него вся мужеская сила в силу физическую ушла, потому что нефиг анаболики без меры жрать.
– Во-первых, – добродушно заметил Муромец. – Анаболики я не жрал, а потреблял согласно схеме наращивания мышечной массы. Нужна она мне была не для выступлений на ярмарочном подиуме, а для достойного отпора супостатам. Вот, к примеру, будь я, как ты щуплый и астеничный, то от одного лишь посвиста Соловья-разбойника улетел бы в тридесятое царство. А так, он хоть засвистись, мне его буря в пустыне, что вечерний ветерок. Подошел и в глаз дал безобразнику, отчего тот упал, вместе с забором и заткнулся… навсегда. Потом сказывали, что наш Соловушка сначала к турмалайцам подался шороху на Севере наводить, но ему там холодно стало, а может, и накостылял кто-то болезному. Щас, поговаривают, этот пенсионер беззубый, стал русским доном Корлеоном и осел где-то в низовьях Волги, если встретите от меня ему привет. А что до мужеской силы, так это из-за застоя крови в тазу, у меня это от долгого сидения приключилось. Ведь за тридцать лет и три года не один гемморой высидеть можно. Вот и сконфузилась сия обидная патология у моего, говоря по-научному, нефритового стержня.
– А скажите, господа, – ввязался в разговор Зигмунд. – А что здесь за канал такой организовался, и кто ведет ирригацию?
– Вот тундра, – ответствовал Добрыня, хватив чарку первача. – Ну, какой ирригатор будет копать канал вокруг отечества. Мы что немчура, али хохлы какие, вокруг замков рвы копать. Нет, брат, это считай у нас, как трудовая книжка или послужной список пограничника. Мы втроем не первое столетие рубежи отечества охраняем, вот сей ров, копыта наших коней и вытоптали.
– А расширяться не пробовали, в смысле там маршрут изменить, да отполовинить для родины часть степей, али гор каких у сопредельных басурман и викингов?
– Ну, во-первых, мы мирные люди, но наш…
– Илья! Надоели твои аллегории про паровоз. Если ты себя и считаешь бронепоездом, то для меня это обидное сравнение, – оттопырил губу Алеша Попович.
– Алеша, ты не бронепоезд, ты скорее на швейные машинки фирмы «Зингер» похож. Вдоль границы наплодил Алексеевичей. А мои левые политические пристрастия я никогда не скрывал, и скрывать не буду, так как остановка у нас в коммуне.
К этому моменту, изрядно ослабевший от частого употребления медовухи организм Никитича размяк, и он в полголоса сам с собой вел рассказ, не обращая ровным счетом никакого внимания на то, слушают его или он рассказывает свои истории в безграничный космос. И действительно, кроме, космоса, четверти с самогоном и интеллигентного слушателя – медведя Зигмунда, на богатыря никто внимания и не обращал.
– Да какой там отполовинить. Лень нам. А тут колея уже набитая и державе спокойно. Царь-то он специально отлучил нас от столичных центров. Ведь от нашего неуемного характера и удали молодецкой натерпелась земля русская. Я бывалыча бочонок медовухи или сбитня с утра скушаю, да и пошел гонять печенегов. Ну, а потом, после баталии, на поле брани лет десять ничего не растет. Народ ропщет, говорит, что моя защита хуже набегов басурман, от них разорение на один сезон, а от моих маневров на десятилетия.
– Где ступил сапог солдата, – поддержал откровения мишка. – Там десять лет ничего расти не сможет – дембельская народная мудрость.
– Ага. А Лешка, тоже молодец, начал засматриваться сначала на цареву дочку, а апосля того, как случился с ней, так и на царицу позариться не преминул. А Илюху, так того вообще, легче убить, чем прокормить. Жрет-то он не только анаболики. Такое, как он, национальное достояние своим неуемным аппетитом может разорить любую процветающую державу, даже с самой устойчивой экономикой. Вот царь и принял судьбоносное решение, назначил Илюшу прапорщиком пограничных войск. Вручил ему именную булаву, ну а нас произвел в боевые единицы его погранотряда.
– Теперь Илюха, очень вери импотэнт, – решил поумничать Попович.
– Я тебе Лешка, за то, что дразнишься импотентом, башку когда-нибудь именной булавой прошибу! – добродушно парировал Илья.
Алеша, продолжая обрабатывать ногти пилкой, заметил, что «импотэнт», никакого отношения к его Ильюшиной половой слабости не имеет, и в переводе с аглицкого означает «очень важный».
– Вот сколько лет ты, Илюша, пограничишь, а так ни одного иностранного языка не изучил, – резюмировал богатырь-любовник. – Бестолочь, ты. Это же надо, каким чувством юмора обладать, чтобы тебя из-за фамилии к хазарскому племени отнести. Ведь среди хазар таких тугодумов отродясь не бывало. Хотя, быть может, и в хазарской семье не без урода…
– А позвольте поинтересоваться, – не унимался Зигмунд, которому явно импонировал разговорчивый сержант погранвойск Добрыня Никитич. – А почему вашего отряда не было, когда крымский хан войною пошел?
– Ты понимаешь, косматый, тут какая коллизия приключается. Мы же, как Мельмот-скиталец, хотя, глядя на Илюшу и его фамилию, уместнее было бы сравнить нас с Вечным жидом – все время в движении. А басурмане, они же только с виду лоховитые, а на самом деле с мозгами у них все в полном порядке. Вот пока мы на Севере грозим шведу, они, падлы, нас с юга жмут.
– Так бросили бы кулачищами махать да материться на остров Буян и прямиком бы на юг, хану задницу надирать.
– Не-ет, брат. Нельзя нам через державу сломя голову нестися. Ежелив наших коней да в полный аллюр пустить, да еще и наискосок через державу, а не по рву пограничному, то все, пиши – пропало, отечество. Все сметем на своем пути, потому как ворога не любим и в войне мы очень азартные, причем считаем, что в баталии все методы хороши. Но от такого массированного наступления, ясное дело, пострадает не одна пара-тройка русских городов. Потому как в наступлении, мы не останавливаемся перед преградами, а мужественно их преодолеваем, то есть, на пролом значиться прём. Было дело, даже мальчишка немецкий нашу тактику изучал, все в тетрадочку записывал, но потом в свое отечество умотал. Гудерианом мальца звали. Обещал вернуться, но, что-то не нравится мне его намерения. Но царь-батюшка разумеет все по-своему, он ведь экономист и привык все считать на логарифмической линейке. Так вот от нашего такого напора, по его ведомости получается, гораздо больший урон, чем от локальных конфликтов. А ведь мы, если бы разогнались от северного моря-океяна, то уже бы через месяц в Индийском безбрежном море сапоги мыли, да персиянок щупали.
– А что, хорошо там, в Индиях-то? – вдруг заинтересовался беседой Афоня.
– А кто ее знает? Мы там не бывали, не дает царь-батюшка плечо развернуть, да форсаж включить. Вот и крутим вдоль границы эту карусель. Надоело. А ты, куда медведЯ повез?
– Да, я до Дербента. У меня круиз с дегустацией в тех краях, все согласно турпутевки. А медведь, это типа товарищ и совесть моя косолапая.
– Слушай, привези мне дагестанского коньячку, – загоношился Добрыня.
– А мне шемаханскую девицу, – подхватил Попович. – Если окажется, хороша собой, может и женюсь на неруси, остепенюся, детей чернявеньких нарожаю цельный взвод…
– А мне, цветочек аленький, – сказал сентиментальный Илья Муромец и густо покраснел. – Для гербария надо.
– Не, мужики, давайте на берегу договоримся. Ну, пойла ихнего дербентского положим мне не трудно прихватить в качестве сувенира. Цветочек аленький с какой-нибудь клумбы для Муромца сорвать тоже большого труда не составит. А вот бабу эту шемаханскую, извините, как я ее силком через все кордоны гнать буду?
Но Алеша, даром, что поповий сын, айда канючить. Одним словом, сошлись на том, что девицу Афоня должен будет выменять по бартерной сделке на жеребца, что от кобылы Алешкиной. На том и порешили.
На жеребчике, во избежание проблем с таможней, краской написали «карго» и распрощались по-дружески. Илья даже всплакнул скупой мужской слезой. Правда, истерику закатывать не стал и в вой не пустился, видать постеснялся боевых единиц своего погранотряда, сентиментальный он.
А та скупая слеза, запутавшись в бороде богатыря, еще долго блестела на солнце, и блики эти не одну версту маячили Афоне с Зигмундом, бодро удалявшимся на быстрых волнах Волги-матушки в южном направлении.
Друзья степей
Ближе к Каспию Волга разлилась немеренно. Путешественники набраконьерили осетров, наелись икры и прочих растягаев и пирожков с визигой. У какого-то крестьянина отобрали тонну арбузов. В общем, шли весело и не скучали, безобразили в меру и по-черному не куражились. Зигмунд от жаркого южного климата сильно маялся, и постоянно обливался забортной водой. Афоня бражничал с караванными купцами и блевал в реку, так как в жару безвозвратно потреблять крепкие напитки не совсем комильфо, даже и для закаленного в тверских кабаках организма.
Тем временем по левому берегу изредка проносилась конница степняков. Калмыкские кавалеристы грязно матерились, метали стрелы, открыто гадили в воду и не скупились на другие обидные жесты в адрес путешественников.
Из этих наблюдений Зигмунд сделал вывод, что калмыки народ дикий и неинтеллигентный. И, если им даже Тамерлан не смог мозги вправить, то из этой тупиковой национальной проблемы остается, лишь один выход – научить их играть в шахматы или попытаться создать в степях второй Объединенный буддистский эмират – богатый и беспечный. Что, по слухам, их предводитель Илюмжин и пытался сделать, объявив калмыкские степи шахматным пупом земного шара.
Однако, несмотря на шахматное вправление мозгов, отголоски традиционного жизнеукладства все же еще проявлялись. Оттого и рэкетиров в калмыцких степях было много. По нашим меркам, примерно, как весной говна за деревенской баней. Что касается Объединенного буддистского эмирата, то с ним, судя по агрессивности степняков, пришлось повременить, пока сия агрессия сама не затухнет в бескрайних степях и башках калмыков. В разгильдяйстве и обормотости рэкетирствующих степняков пришлось убедиться всему каравану, причем буквально ближайшей ночью.
Как эти друзья степей переправились ночью через волжские плавни, до сих пор остается большой исторической загадкой. Ночью разбойники напали на торговую эскадру, да так начали куражиться над сонными путешественниками и купцами, что каждый из них сотню раз успел пожалеть, что не вступил в ганзейский союз и соответственно не может рассчитывать на мощную защиту своих торговых караванов, коей во всем средневековом мире славилась Ганза. Хотя какой ганзейский союз может спасти от разбоя на бескрайних просторах России? Да, никакой. Видали мы в российских степях ту Ганзу…
Афоня с Зигмундом и жеребцом, которого, по старинной русской традиции, сначала окрестили Коньком, потом – Горбуньком, а в оконцове Квазимодою, бежали с места разбоя в степь. Оно и правильно, что с этих степных разгильдяев взять, им никакой закон не писан, могут запросто зашибить, а потом живи калекой весь век, кому ты нафиг будешь нужен.
Дон Корлеон
После того, как беглецы отдышались, стали думать, как дальше совершать свой анабазис в сторону дербентских винных погребов. Афоня сдури, было пытался вернуться и за хулиганство и разбой накостылять калмыкам, но мудрый Зигмунд, не пустил гоношню, придавив его к земле своим телом. Так, в конце концов, и уснули.
Поутру афонин отряд вновь выбрался к реке. Не найдя ничего от разоренного каравана, путешественники пеше, по тихой грусти, пустился вдоль волжского уреза на юг. Не успели они пройти и версты, как вдруг, тишину астраханского утра резанула ментовская интонация: «Стоять, ля-нах!».
Путники покрутили головами и… никого не заметили. Еще ведь подумали, откуда в разбойных местах может взяться блюститель порядка, как-то не по-русски это.
– Чорти носят в эту пору по моим пределам шастать! А ну, стоять, кому грю! – не унимался невидимый командир.
– Я щас кому-то в лоб остановлюсь, – интеллигентно возразил Афоня.
– Вот я свистану во всю пятерню, вы у меня махом в землю так впечатаетесь, что легче будет закрасить, чем выковырять! – Наглел дальше голос.
После такого нахрапа даже Зигмунд не смог сдержаться и заявил:
– Если Вы для посвиста засовываете в рот всю пятерню, то остается вас только пожалеть, потому что не надо зря сотрясать воздух. Лучше выходи в чисто поле, будем биться, а в оконцове на кол тебя посадим вместо пугала огородного!
В ближайших кустах послышались всхлипывания. Раздвинув ветки, путники увидели плачущего беззубого старика. Это был русский дон Корлеон или по отечественному – Соловей-разбойник.
– Ну, ты чего разревелся-то, гей? – миролюбиво спросил Зигмунд.
– А что сразу пидором обзывать…, – продолжил хныкать Соловей.
– Да ладно, мы народ толерантный, если ты так нетрадиционно привык свои половые потребности утолять, то нам без разницы. Вот только из одной рюмки с тобой пить мы не будем, уж извини, – резюмировал Афоня.
– Да не пидор я, не пидор, – вновь завыл старик.
Друзья успокоили престарелого разбойника, и он поведал им историю своей жизни.
История жизни Соловья-разбойника, записанная с его рассказа
Детство у меня было, не приведи Господи. Я был первым ребенком в княжеской семье, но незаконнорожденным. Это видно и сыграло свою роль в моей судьбе. Понятно, что всю жизнь со мной случались всякие неприятности. Батяня мой – князь, отослал меня подальше – на дальний кордон, чтобы я ему родословную не портил. Статью, как вы видите, я не удался – макроцефал, ноги кривые, одним словом всю жизнь надо мной издевались все без исключения: и братья с сестрами, и ребятня в деревне. Даже взрослые пьяные мужики не пропускали возможности дать мне подзатыльник или крикнуть в след обидное – урод в жопе ноги. Из всех детских умений мне на славу удавался лишь художественный свист, за что я и получил прозвище – Соловей. Меня даже на свадьбы приглашать стали, для музыкального сопровождения торжества.
Понятно, что такой расклад в детстве повлиял на мое мировоззрение и характер. То, что всем детям легко доставалось из родительской любви и умиления, мне приходилось воровать или брать самому силой. Меня ловили на этом самом воровстве и нещадно били. Каждому приятно навтыкать воришке, а если он еще и «урод-в-жопе-ноги», так это становится любимым занятием для нормального человека, который, таким образом, пусть исподволь, но пытается исправить ошибку природы и сжить со свету эстетический позор рода человеческого.
Одним словом, били меня часто и сильно. От этого я становился лишь изобретательнее в своих воровских делах, а характер менялся далеко не в самую лучшую сторону. Как это часто бывает у уродов, когда природа обделяет в одном, то дарует в другом. Так и меня, наградив слабыми ногами, природа, не без моей помощи, помогла накачать мышцы грудной клетки. Да, у меня и сейчас бицепс шестьдесят сантиметров в обхвате, терминатор Шварценеггер отдыхает. Повзрослев, я уже спокойно мог гнуть пальцами пятаки, руками кочерги, а свистом останавливал стадо коров или табун лошадей.
С такими-то умениями, я вскоре стал давать сдачи своим обидчикам. Сначала ровесникам, а потом и парням постарше. Вскоре я держал в страхе всю деревню и мне выросшему в нелюбви, никого на этом свете не было жалко. Я уже не воровал, я просто отбирал то, что мне нравилось, девок и баб насиловал, а парней и мужиков просто калечил. Когда я шел по деревне, то все прятались. Но и такая безраздельная власть над отдельно взятой деревней приедается, и я пошел в люди, а вернее на большую дорогу. Там познакомился с князем Олегом. Он как раз собирался Аскольду накостылять и Киев отвоевать. Но и с ним сотрудничество не заладилось. Нафиг мне его имперские замашки, да войны с хазарами! И решил я стать русским Робин Гудом, то есть снова пошел на большую дорогу, что проходит из варяг в греки.
Куражился я долго, перебираясь с одного торгового пути на другой, грабил караваны. Так я создавал собственную империю в рамках отдельного государства. Села и города обкладывал данью, причем брал только провиант и девственниц. Надо заметить, что природа наградила меня еще и огромным мужским достоинством, и неутомимостью в постели. Словом, редкая девица выживала со мной дольше месяца. Потом чуть живую, я отпускал ее на все четыре стороны. Да вот только не уходили они от меня. Бывало, какая оклемается после моих половых извращений, раны на причинном месте затянутся, попытается выйти замуж. Ан, нет! Не может ей счастья принести ласковый муженек с детородным органом классических параметров. Бабе, побывавшей у меня, уже начинает не хватать моего напора и безумного, а зачастую извращенного звериннного секса. Вот они и убегали от благоверных обратно ко мне. Так и скопилась у меня целая армия наложниц. Любая за счастье считала, когда призывал ее провести ночь.
Слыхал я, что в Индии, есть такая книга про трах между мужчиной и женщиной, «Кама – сутра» называется. Вот любопытно было бы посмотреть. Думаю, у меня за всю мою половую историю, нашлось бы немало, чего добавить в сей трактат о любви.
В общем, жил я, не тужил не одно десятилетие. Детей вот только не народил, видно деревня наша находилась в местах радиоактивной аномалии или, просто, я такой мутант сам по себе, то есть от природы.
А надо заметить, что разбойничал я, не применяя свою буйволинную силу, а обходясь одним лишь посвистом. Сильно, то есть, я преуспел в деле сногсшибательного художественного свиста. Бывало, едет караван, а я на дубе сижу, курю. Потом как свистану во всю пятерню – всадники и возницы на земле, барабанные перепонки лопнули, из ушей кровь, кони с ног валятся. В общем: сопли, кровь, говно и пыль. Ну, а дальше все по обычной схеме рэкетирского ремесла – таксу за проезд установил, все ценное отобрал, мужикам по мусалам, баб на цугундер и следуйте далее на все четыре стороны.
Все бы так и шло, если бы Илья из Мурома не пришел. Ой, видели бы вы его в возрасте Христа. Кулачища с коровью голову, шея под сорок пять градусов в плечи переходит. Бицепс – не обхватишь, а спиняра, что баржа для перевозки леса. Удалец, одним словом! Я поначалу думал так себе, очередной культурист пожаловал. Нет, оказалось, настоящий русский богатырь.
А мне в ту пору сильно нездоровилось. Захватил я намедни цыганский табор. И была в нем красавица – цыганка Изергиль. Ясное дело в первую очередь она у меня в постели оказалась. Уж я ее и так, и эдак, а она знай, твердит: «давай еще». Впервые мне такая ненасытная любовница попалась. Даже размеры моего члена на нее никакого впечатления не произвели. Знай себе только во все свои мыслимые и немыслимые места его пристраивает и требует продолжения полового банкета. Впервые я тогда под утро выдохся. Раздосадованный развратностью Изергиль и ее ненасытностью, прогнал я ее, проститутку этакую, вон. А напоследок сказал, чтобы моей дорогой боле не шлялась, нечего шлюхам делать на дороге, где порядочные люди ездят, а другие порядочные люди их грабят. И как оказалось, прав был в своем решении.
На третий день такие рези и боли в члене стали приключаться, что аж в глазах темнело. Наградила меня эта потаскуха триппером, да таким, что ни в сказке сказать, ни пером в медицинской энциклопедии описать. История, таким образом, подтвердила правильность моего запрета на присутствие шлюх на торговых путях, нечего заразу распространять и дурные болезни сеять.
Вот тут-то, и Илюха подрулил и права качать начал. Теперь представьте, с каким настроением я на баталию вышел. Деморализован был фактически полностью. Муромец же об отсрочке поединка ничего слушать не захотел, размахнулся и со всей своей дури вышиб мне все зубы. Но, как оказалось, это было только начало. Метелил он меня три дня и три ночи. От стресса у меня даже триппер прошел, но зато могучий понос открылся. Удристал я тогда всю округу, думал дизентерия, но, оказалось, от нервов, потому что все болезни от нервов.
Сначала, Илья меня по всей Руси возил, народу показывал, свистеть я уже с былой удалью не мог, так как милостью Муромца лишился всех зубов. Поэтому во время демонстрации насвистывал «Соловья» Алябьева, «Танец с саблями» Хачатуряна и уже начал разучивать «Боже царя храни» с импровизациями.
И снова народ смеялся и обзывал меня «уродом-в-жопе-ноги», как будто у них самих из жопы руки растут. Так история, сделав свой виток, вернулась в то же самое место. Снова я был, как маленький ребенок-уродец, а вокруг здоровые и жестокие люди.
Илья, выпустив за время нашей битвы боевой пар и пыл, меня больше не поколачивал, но на душе от такого неприязненного ко мне отношения окружающих все равно было очень муторно.
Помню, в Смоленске привязался к Муромцу один итальянец, звали его Давинча. Продай, говорит, мне своего голема, я его формалином от вшей обработаю и в кунсткамеру определю, да портрет его напишу, чтобы остался в науке и искусстве великолепный экспонат-экземпляр – Уродавжопеноги.
Но Илья-то мужик хоть и суровый, но моментами сердобольным бывает. Аккурат во время приступа его сердобольства отпустил он меня на все четыре стороны, истребовав предварительно, клятвы не рэкетирствовать более в российских пределах. Если нарушу клятву, то по уговору, он должен будет вырвать мне яйца. Хотя они мне уже и не к чему вовсе, так как после такого позора и нервных переживаний, стал я импотентом, причем окончательным и бесповоротным.
Мои наложницы, всей своей ордой устремились на юга. Слышал о них, что образовали амазонское государство в горах Кавказа. Набеги совершают, мужиков воруют, один раз в год трахаются с ними до полного изнеможения, а потом бритвой по горлу и в озеро. И называется сия традиционная ежегодная процедура – агапевесса. Пацанов народившихся после этого полового беспредела, ясное дело, убивают, а девчонок воспитывают в своих традициях матриархата и мужененавистничества.
Я же отпущенный, не путать с опущенным, Ильей Муромцем пошел на Север к чухонцам и турмалайцам, как к народам темным и верящим в сказки и былины про мою былую мощь и силу. Однако и в тех пределах не было мне счастья. Местные шаманы заподозрили во мне конкурента, так как сильно я смахивал на местных божков вырезанных неумелой рукой северного охотника из моржового хера. Да и холодно там сильно. Местных баб мне в постель подкладывали, но они мне были уже не интересны, потому и не было у меня никакой популярности в тех краях. И понял я, что среди вечных снегов жить мне никак нельзя.
Мое положение усугублялось еще и тем, что водку поморские купцы, привозили по Северному морскому пути лишь один раз в год, когда сходил лед. А кончалась она в первый же вечер, так как все малые народы Севера сильно охотчи до нашей огненной воды и пьют ее самозабвенно до полного вымирания этнической группы. А без водки в тех краях, повторюсь, уж очень холодно.
Таким образом, однажды собравшись с духом и своровав мешок сушеной трески, я отправился на юг. Шел я, имея слабую надежду, что за былые сексуальные заслуги мои наложницы, а ныне жестокие амазонки выпишут мне маленькую пенсию и поселят где-нибудь на берегу горной речки век доживать в мечтах, меланхолии и философских думах про все сущее.
Однако подагра внесла свои коррективы, вот и пришлось мне здесь приостановиться – буквально в двух бросках томагавка от Кавказа. Тем более что здесь есть лечебная грязь, которая, говорят, помогает от суставов. Вот подлечусь маленько и подамся к амазонкам на пенсион.
– Да-а, – резюмировал Зигмунд. – Остросюжетная биография у вас господин Соловей-разбойник. Кстати, Илья Муромец служит теперь командиром погранотряда и велел передать тебе его пламенный привет и сказать, что он тебя помнит и даже, наверное, немного любит… как боевого товарища.
– А вы все: пидор, да пидор… – растрогано проговорил русский Дон Корлеон и чувственно прослезился. – Я Илюшу тоже век не забуду…
– Ладно, дед не обижайся, – вступил в разговор Афоня. – Мы не по злобе. Просто пидоров не любим. Да и за что их любить, мы же не голландцы какие, а русские люди —великая нация…
– Попер великодержавный шовинизм, – закатил глаза косолапый. – А скажи, как местный рэкетир, правильно ли мы движемся в сторону Дербента?
– Аккурат, – молствовал Соловей. – Дойдете до моря Иранского, и вдоль побережья шуруйте, а там не промахнетесь. А куда после Дербента пойдете?
– Да есть, одна мыслишка, – стал нагонять тумана Афоня. – Думаю оттельдова еще до Индии прошвырнуться.
– Во, классно, – преобразился пенсионер разбойной деятельности. – Привези мне Афоня «Камасутру», а?
– Я вам всем чё, транспортная компания что ли? – забузил Афоня.
– Ну, тебе что тяжело, у тебя есть медведь и вон конек Квазимода. А книжка она места много не займет, а мне старику будет радости, глядишь, напишу сексологический труд для будущих покорителей женских сердец и прочих рабов собственных гениталий.
– Нет, быть может, это раритет какой индийский, а мне проблемы с таможней не нужны.
– Афоня-друг, я тебе дам живой виагровой воды, каплю капнешь себе в кубок, и все – любая красотка твоей будет, а ночи наполнятся неутомимым и разнообразным сексом.
– Ладно, хрен с тобой, давай свою воду, пошукаю в Индиях твою книгу и отправлю с оказией наложенным платежом, – согласился путешественник.
А Зигмунд усмехнулся и подумал, вот ведь старый онанист, на погост понесут, а все дрочить собирается в расчете на утреннюю эрекцию.
Засим и распрощались. Друзья подались на юг, а Соловей-разбойник направился к луже своей лечебной грязи, которая на поверку оказалась обычным коровьим навозом. Доверчивыми с годами становятся пожилые люди. Кто-то посмеялся над стариком, а он, простая душа, и поверил, что коровье говно вылечит его от подагры и прочих старческих недугов.
Эх, старость – не радость. Ведь, зачастую только из-за того, что пожилого человека каждый мудак обидеть, не только может, но и всегда норовит, потому и живут они, бедолаги, как дворняжки, ожидая все новых жизненных ударов. Причем глумления над беззащитным всегда происходит, хоть и не по злобе, но с непременным циничным удовольствием. Как будто чаша сия – немощи старческой, минует самого обидчика. И вся жизнь русского дона Карлеона – Соловья-разбойника, яркое тому подтверждение. Покуражился в молодости, теперь отвечай, и основательно подорванным здоровьем, и моральной униженностью, и обидами от окружающих тебя более молодых и здоровых.
Иезуит
Настало нам время поближе познакомиться с Карлой, который должен был обеспечить невозвращение Афони Никитина в родные края.
Его шлюпка отбыла по Волге вскорости после торгового каравана, увозившего наших путешественников к дербентским берегам. Карла хоть и выглядел неказисто, но был мужичком жилистым и споро налег на весла и в течение дня не терял караван из виду. Зато, когда торговая флотилия остановилась на первый ночной привал, Карла не мешкая, греб всю ночь вниз по великой реке и обошел путешественников на много верст.
Он первым попал в волжские плавни, и быстро договорился с калмыцким Сангаджи-ханом, чтобы тот направил своих безобразников разобраться с торговым караваном из Твери.
Сангаджи, быть может, и не стал бы ввязываться в это предприятие, тем более Илюмжин-шах не одобрял разбоев, но подходило время верблюжьих бегов и ему срочно нужно было прикупить парочку дромадеров, а свободных денег, как обычно не хватало. Хотя у него уже паслось в бескрайних степях огромное стадо своих арабианов, но, как звучит арабская пословица – лишний верблюд в стаде никогда не бывает лишним.
Когда же караван был разграблен лихими калмыками Сангаджи, Карла не нашел, как рассчитывал, среди разоренного флота ни Афони, ни его медведя. Иной бы впал в отчаяние, но Карла был непрост, и впадать в отчаяние было не в его правилах, а иначе, какой бы он был иезуит, да, никакой и вообще был бы и не иезуит вовсе.
Мы уже упоминали о его загадочном появлении в Твери – пришел Бог знает откуда, зачем-то по собственной воле напросился в холопы к Калистрату. Да никто, собственно, об этом не задумывался, мало ли людишек бродит по свету, каждый своего счастья мытарит…
На самом же деле Карлу интересовала карта, которая была присовокуплена к путевке в дербентские края, которую почивший в бозе тверской купец Никитин, завещал своему старшему сыну Афоне. А сам Карла был никто иной, как посланный орденом иезуитов разведчик с заданием – завладеть этой картой.
Дело в том, что это была единственная версия старинного путеводителя, составленного стратегами Александра Македонского во время индийского похода великого полководца древнего мира. И только на ней, и об этом доподлинно знали иезуиты, был начертан путь к Древу желаний.
Как известно Македонскому не удалось достичь этого волшебного дерева, и он вернулся из того похода так и не исполнив главной цели своей кампании – не испросив у Древа желаний еще большего могущества, чем он смог взять своим мечом.
Как эта карта попала к Никитиным? Да все очень просто. Никитины вели свой род от отчаянного берсерка Ингваря, пришедшего на Русь вместе с Рюриком. Осел и остепенился Ингварь на новой родине, после того, как влюбился в красавицу кривлянку Ульяну Путятичну. Вот от их брака и пошел весь род Никитиных. Известно еще, что спустя сотни лет потомок Никитиных бой-баба НикитА, заслужила всеобщий интерес своими убийственными приключениями, где проявились безбашенность берсерка Ингваря из варягов-разбойников и красота Ульяны Путятичны из кривичей.
Однако эти сведения к нашему повествованию отношения не имеют и появились здесь просто так, для расширения кругозора.
Но вернемся к иезуитскому разведчику – Карле. Карло, а именно такое имя он получил после рождения, появился на этом свете в италийском Милане в семье герцога династии Сфорцо. Нравы в средневековой Европе царили дикие и после рождения сына коротышки, стало ясно, что выжить ему в жесточайшей борьбе за престолы будет практически не реально. Поэтому папаша уродливого младенца – Лодовико Сфорцо отдал сына маломерка в орден иезуитов к основателю этого Общества Иисуса, Игнатию Лойоло, который и воспитал из маленького уродца хитрого и двуличного человека, призванного беспрекословно исполнять волю «чёрного папы» – генерала ордена.
Сам же этот генерал Лойоло имевший доступ в библиотеки Ватикана, где, как известно, хранится огромное количество всякого интересного и таинственного из истории человечества. Там он однажды раскопал манускрипт, по которому выходило, что где-то бродит по свету такая карта, ведущая к волшебному Древу желаний.
Удалось Игнатию выяснить и тот факт, что этот путеводитель древних стратегов был захвачен одним из воинов росского князя Олега во время его похода на Царьград. То есть пока Олег после баталии дизайнерски украшал ворота второго Рима – пышного Царьграда своим воинским атрибутом, его рубаки-бойцы времени зря не теряли и грабили все подряд, включая публичные библиотеки.
Имя воина тоже сохранили анналы истории, на них его занес местный евнух и по совместительству библиотекарь Аристарх, который под страхом смерти все же завел на дикого русского безобразника библиотечную карточку. В ней означалось, что «карту Великого Александра Македонского взял во временное пользование тиун росского князя Олега – Никита, сын берсерка Рюрикова Ингваря».
Вот и решил тогда генерал ордена отправить на Русь своего ученика – коротышку Карло. Так иезуитский разведчик после долгих мытарств все же вышел на след именно тех Никитиных, у которых могла храниться карта с маршрутом до Древа желаний в Индостане.
Карло бы сто раз выкрал эту самую карту, да вот только не знал он, где искать ее: толи у младшего Никитина – Калистрата, толи у старшего – отца нашего героя Афанасия. Прилепился он к младшему, потому что увидел в нем человека корыстного и завистливого, а именно такого всегда можно сделать своим союзником, осведомителем или просто средством для достижения цели. Однако тут новая накладочка вышла.
Не успел он толком вызнать про карту, как старший брат помер и все унаследовал его сын Афоня, а тот вообще про сей путеводитель был не в курсе.
Карла во время тризны перерыл весь дом, но плана так и не нашел, хотя и был он, как мы уже знаем, на самом видном месте – в серванте в рамочке, да вот только заложен был за современную путевку в дербентские винные погреба.
Ну, не сообразил опытный иезуит, что такая ценная вещь может находиться на самом видном месте. У этих русских всегда так – не знают, чем владеют, потому и не ценят…
Про карту уже перед самым отплытием Афони из Твери проговорился Калистрат, который видел, как Афоня разбирал отцовый наказ, вот и подхватился Карла со всех лопаток вниз по Волге-матушке, чтобы Афоню догнать, извести, а карту забрать и своему иезуитскому «чёрному папе» на именины подарить. Вот обрадуется старик!
Так нет же – снова нелады – караван калмыки разграбили, да Афоня с медведем сбежал. Все надо начинать сначала.
Взял тогда Карла свою волшебную рамку (учили его в иезуитском училище, как колдовать, как заговоры устраивать и вообще всякой другой экстрасенсорике) и загадал, чтобы сей несложный колдовской атрибут указал направление, в каком скрылся тверской путешественник. Покрутилась, покрутилась проволочная рамка и прямиком на предгорья Кавказа указала. Туда марафонской трусцой и направился сын итальянского герцога Сфорцо, а ныне иезуитский разведчик – Карло.
Дербент
Долго ли, коротко ли бродил Афоня со своим отрядом, однако все же добрались они до отрогов Кавказских гор. Квазимодо возмужал и уже начал превращаться из стригунка в нормального и красивого коня. И вот, где-то уже в горах встретил наших туристов джигитский патруль.
Дербентские пограничники оказались не в пример нашим трем богатырям, были они сильно злыми. Один из них самый лютый по имени Базай все норовил, как бы невзначай отрубить Афоне голову, а Зигмунда рассматривал исключительно как будущий ковер для своей сакли. Однако старший в отряде по имени Дурай не разрешил своему подчиненному портить захваченный трофей, сразу было видно, что он очень дорожит своим служебным положением.
Опять же зная продажность своих джигитов, которые, рубани они афонькину башку и подели все имущество, включая Квазимоду и ковер из Зигмунда, тут же сами же и донесут об этом эмиру. И тогда командир погранцов Дурай точно лишится головы за самоуправство, грабеж и посягательства на собственность эмира. Тем более что эмир, как и другие горцы по давней кавказской традиции, сначала вершил суд, то есть рубил головы, а потом с пристрастием расспрашивал свидетелей, которых, в свою очередь, ждала та же участь, что и у подозреваемого, но уже заранее обезглавленного.
Одним словом, как это всегда было на Востоке, в выигрыше оказывался лишь доносчик, который и получал часть имущества казненных и лишь тогда, когда оставалась целой его собственная голова, а это в тех диких краях и по сей день считается большой удачей.
Так что, как правильно решил командир джигитского погранотряда, пусть судьбу трофеев и плененного жеребца решает сам эмир, а грабить на большую кавказскую дорогу он отправится в одиночку, когда придет время его заслуженного ежегодного отпуска. А отпуск у кавказских пограничников был хороший, не такой как у других служивых – 24 рабочих дня. За особые условия службы погранцам полагались 33 дня и 33 ночи, которые все они без исключения и испокон веков посвящали разбою и грабежам на большой кавказской дороге.
Дикие люди, что с них возьмешь, работать никак не хотели, не хотят, и хотеть не будут. Зато грабить и саблей махать, все как один – мастера. Ментальность. Хотя, какая на фиг, ментальность. Во все времена и среди разных народов находилось племя обормотов, которым в этом мире ничего не надоть, только дай пограбить, повоевать и помародерничать. Были такие и среди скандинавов, и среди азиатов, и среди других национальных групп. Так что, судя по всему ментальность тут не причем.
Причем здесь особый косинус в мозгах, который случается где-то на генном уровне и ничем его оттуда не вытравить. Остается только одно – подчинить эту зверскую силу, другой более жесткой силе. Но далеко не факт, что эти звереныши покорятся. Нет, они будут временно покорны, но не преминут ждать удобного случая, чтобы всадить своему повелителю нож в спину и вновь вернуться на большую дорогу разбоя. Так что терроризм – это скорее диагноз и состояние души, а не ментальность.
Именно к таким людям попали путешественники в предгорьях Кавказа и сразу поняли, с кем имеют дело. Потому, даже обычно разговорчивый Зигмунд предпочитал помалкивать, так как было неизвестно, какую реакцию в тупой разбойничьей башке может вызвать простая или случайная фраза.
Джабраил-оглы – эмир Дербентский
Так понукаемые джигитами-пограничниками наши герои добрались до Дербента – города великого эмира.
Эмир Дербента Джабраил-оглы в принципе был мужик хороший, но горячая кровь и обычаи горцев сделали из него тирана и самодура. На людях и при подчиненных он таковым и был, однако по ночам превращался в сентиментального старика, который самолично кормит канареек, разводит кошек и лелеял черепах.
Последние ему нравились больше других тварей. Этих тортилл в комнатах эмира было несчетное количество, он их постоянно потчевал капустой, отчего во всех залах дворца витал стойкий дух овощехранилища.
А ценил эмир черепах за их беспросветную заколоченность и флегматичность, то есть за все то, чего сам он был лишен напрочь.
Когда пленники предстали перед эмиром, тот внимательно осмотрел путешественников и их путевку в дербентские винные погреба, задержал прищуренный глаз на жеребце, потом произнес коротко: «Казнить, нах!»
И уже было увлекся в свои покои, как вдруг передумал. И в тот момент, когда Базай уже занес над головой тверского купца свою саблю, властитель обернулся, вновь прищурился и молвил:
– Вах, зачэм над ковром башка рубить собрался? Какой ты все же не чистоплотный Базай! Оставь мальца, я пошутил…, – и позвал толмача, чтобы выслушать уже было погрустневшего Афоню. Однако визирь ему непрозрачно намекнул, что толмач, давеча наступил на одну из любимых черепах и, упав, разбил голову о край бассейна.
– И что? – поинтересовался Джабраил.
– Издох сразу же, гяур! Но мы ему на всякий случай, голову все же отрубили. Вон висит перед воротами дворца, – отрапортовал верный помощник.
– Я тебя про черепаху спрашиваю, придурок! – возопил правитель Дербента.
– А она и не заметила, просто от стресса до сих пор жрет уже третий вилок капусты, – доложил визирь.
– Ну что за люди?! – разворчался, было, эмир. – Уроды какие-то. А я теперь сам себе должен переводить чужестранную речь. За что люди деньги получают, не известно. Ладно, пошли Афоня ко мне в кабинет, расскажешь, какая пурга тебя в мои пределы задула.
Перво-наперво, тверской путешественник поинтересовался, где во дворце находятся удобства, так как после эмировой шутки на счет казни, он перенес сильное потрясение и стресс и поэтому сейчас ему не помешает высморкаться, причем из всех имеющихся в организме отверстий. Визирь подобострастно проводил купца в туалет и подежурил у дверей, охраняя афонины процедуры и отгоняя саблей любопытствующих царедворцев от оккупированной уборной.
В своем кабинете Джабраил-оглы превратился в радушного хозяина, угостил путешественников шербетом, инжиром и виноградом. А те поведали ему о своем путешествии.
Живописный рассказ Афони произвел на эмира благоприятное впечатление. Особенно он заинтересовался судьбой Соловья-разбойника. В конце же изрек: «Да-а, были люди в наше время, а сейчас молодежь, вся какая-то чиканутая… Эх, переводятся богатыри на свете…»
Коньяк
– А что Джабраил-оглы, – насмелился отвлечься от основной темы Афоня. – Говорят у тебя коньяк хороший? Дал бы пробу снять, а то от шербета боюсь, слипнется у Зигмунда одно место.
– А что можно и по коньячку врезать, – отозвался властелин Дербента. – Только ты сам будешь его дегустировать, а то мне вера и подагра не позволяют спиртное принимать.
– А в чем секрет такой выдержки напитка? – живо заинтересовался Зигмунд.
– А вот в вере и есть весь секрет, – пояснил Джабраил. – Мы мусульмане народ не пьющий, а виноградного вина у нас на Кавказе, хоть одним местом пей. Выливать жалко, вот оно и томиться в подвалах. Помню, прикупил я невольника из хранцузской волости. Так он, неверный, носом учуял, что все подвалы вином завалены, и айда канючить, мол, назначь меня в подземелье полы подметать, да паутину из углов снимать? Даже аргумент привел в свою пользу, дескать, мать его родила прямо в винном погребе, отсюда он сделался большим ценителем спиртного и вообще, одно время даже батрачил сомелье у какого-то барона. Ну, я человек добрый по своей натуре, возьми, да и назначь.
Тот полгода там что-то торкался-химичил, а потом говорит: «Было, мне знамение, что из твоих вин можно путний напиток готовить, дозволь попробовать?» Попробовал, вот и получился коньяк. Название напитку я сам придумал, так как первую бочку везли в телеге сначала кони, а потом тянули яки, вот и получился «коньяк». Хранцуз тот мне наладил торговлю этим зельем, и отправлял напиток с шелковыми караванами в Европы.
Ну, за такие заслуги перед дербентским отечеством и пополнение казны, я ему вольную дал. Слышал потом, что он раскрутился у себя на родине на моем коньяке. Правда умалчивает, что рецепт с Кавказа привез, выдает за чисто, конкретно хранцузское изобретение. Пускай, мне не жалко. Однажды привезли мне бутылочку ихнего «Камю», я пробу снял, фигня по сравнению с нашим дербентским.
Афоня между тем все дегустировал огненный напиток кавказских гор. Однако после первой рюмки намекнул эмиру, что напиток всем хорош, вот только клопами от него наносит.
– Афоня, какими такими клопами он может пахнуть, – возмутился Джабраил-оглы. – Сам посуди, кто бы клопов в дубовую бочку насмелится без моего ведома натолкать? Даже если и найдется такой говнюк, так я потом эту контру все равно вычислю, запытаю смертными пытками, а потом самого раздавлю как клопа. Так что ошибаешься ты насчет кровопийцев, Афоня. А дух этот, скорее всего от мореного дуба из которого бочки делают.
Афоня меж тем, как водится, захмелел и вспомнил про наших, про русских пограничников: Илью, Алешу и Добрыню, да, как заголосит (ну, ясное дело, уже пьяный стал, потому децибелы и не контролировал):
– Джабраил, друг, нацеди мне коньячку в жбанчик, пожалуйста. Меня Добрыня просил – пограничник наш рассейский. Уж больно ему бражнику отведать хочется твоего напитку великолепного! А?
Читать бесплатно другие книги:
