Путь мистика Раджниш (Ошо) Бхагаван
Реальность, которую мы знаем, – не истинная реальность, это реальность, видимая сквозь уродливый ум, который проецирует себя на реальность. Мы не видим реальности; мы всегда видим ее окрашенной нашими собственными предрассудками, идеями, всем нашим умом. И даже это мы всегда видим на бегу. Мы никогда не расслабляемся. Мы всегда на бегу, сами не зная, куда направляемся. Будто бы нам чего-то не хватает, и мы пытаемся это где-нибудь отыскать, ищем во всех направлениях. И мы нигде этого не найдем, потому что этот ум всегда будет между тобой и реальным, искажая реальное.
Если ты восприимчив в моем присутствии, если ты любишь, ум на мгновение покидает тебя – он должен тебя покинуть. Происходит нечто более важное, чем твой ум. Именно это значит любовь. Ты можешь даже пожертвовать собой – в доверии ты жертвуешь умом, и в то мгновение, когда ум отложен в сторону, и ты видишь реальность лицом к лицу, она так прекрасна, так невыразимо прекрасна. И конечно, в эти мгновения ты почувствуешь, что даже не хочешь быть просветленным. Если эта реальность может продолжаться и продолжаться всегда, что еще может дать тебе просветление?
И ты прав, потому что это начало просветления. Ты получил только проблеск, но даже этот проблеск заставляет тебя отбросить желание просветления – и отпадение желания делает просветление легким и возможным. Это просто происходит. Однажды внезапно ты просыпаешься утром, и ты не тот же человек, что и раньше, и с изменением тебя изменилось все существование. И тогда дело не в том, что что-то сделать, чтобы его удержать; оно остается с тобой.
Фактически, даже если ты захочешь его отбросить, то не сможешь. Ты не можешь вернуться назад; ты можешь двигаться только вперед. И однажды приходит тот день в твоей жизни, когда просветление становится настолько естественным для тебя – точно как дыхание, как биение сердца, как движение крови по жилам – что ты даже не чувствуешь его. Кровь движется очень быстро, круг за кругом от ног до головы, но мы даже не чувствуем ее; мы родились с нею, мы к ней привыкли.
Когда просветление становится просто естественным явлением, раскрывает двери последняя тайна: человек выходит за пределы просветления. Выход за пределы просветления означает просто стать обычным, стать частью этой безграничной вселенной – без всякой претензии, без всякого превосходства, без всякого эго. Человек просто растворяется в океане реальности, точно как капля росы на утреннем солнце, соскользнувшая с листа лотоса в океан.
Просветление все еще удерживает нечто оставшееся от тебя… очень хрупкая, но все же сохраняется некоторая идея «я». И это просветление дает тебе превосходство, ты чувствуешь превосходство. Поэтому нужен последний шаг, когда даже эта мельчайшая частичка «я» растворяется… теперь нет ни превосходства, ни уничижения: тебя нет. Есть существование. Будда называет это нирваной. Он подобрал наилучшее слово.
Любимый Ошо,
Раньше я слушал тебя без понимания и чувствовал полное блаженство – и я слышал, как ты говоришь, что это правильное слушание. В последнее время мной владеет интенсивное желание понять, что ты говоришь. Впервые мне грустно; кажется, я двинулся не в ту сторону. Но мне и хорошо: это щекочет мою голову, и она интенсивна и жива. Могу ли я что-нибудь сделать, кроме как наслаждаться этим?
Не нужно больше ничего делать. Если ты этим наслаждаешься, ты слушаешь меня из сердца. Это переполнение любовью, понимание без слов. Ты не пытался понять; ты никогда не использовал ум. Это хорошо, очень хорошо – именно так должно начаться путешествие.
Когда сердце совершенно наполнено радостью, оно начинает переполняться во всех направлениях; ум не отделен от него. Именно это происходит: внезапно ты начал слушать с попыткой понять, и чувствуешь, что твоя голова испытывает странную щекотку. Это значит – нечто течет из переполненного сердца, потому что эта щекотка невозможна в понимании только слов. И если ты чувствуешь радость, наслаждаешься этим, тогда нет никаких проблем: просто сердце и ум сонастраиваются; их конфликт растворяется, их противостояние исчезает. Вскоре они станут одним целым.
Тогда само слушание это и то, и другое – оно достигает твоего сердца, как вибрация, как дрожь, а ума – как понимание; и то, и другое соединено с тобой. Проблема возникает, только когда голова начинает путешествие. Это скупец. Прежде всего, многих вещей она не может понять, но притворяется, что понимает, и это создает фальшь. Она ничего не может дать сердцу; она даже не осознает сердца. Она не умеет давать, она умеет только брать; она жадна.
Ты удивишься, узнав, что английское слово greed, жадность, происходит от санскритского корня. В санскрите стервятник называется гридха. Гридха и жадность происходят от одного корня. Ум – это стервятник. Это важно понять, потому что стервятник всегда прилетает на труп, когда кто-то мертв.
Если ты будешь в Бомбее, стоит посмотреть на парсское кладбище. Это одно из самых красивых мест, точно посредине Бомбея. Парсы сохранились только в Бомбее. Изначально они происходили из Персии, и отсюда происходит индийское слово парси, парс. Не желая обращаться в ислам, они бежали и остались в Бомбее. С тех пор все их существование в мире ограничивается пределами Бомбея, потому что вся Персия была обращена в ислам – насильно.
Когда они пришли впервые, место, выбранное ими под кладбище, находилось за пределами Бомбея. Но Бомбей интенсивно рос, и теперь это место в самом центре – густой лес. В парсском кладбище есть нечто странное: очень большой колодец, а на колодце железные прутья. Труп кладут на прутья, чтобы он не упал в колодец. Прилетают стервятники и поедают труп, и только кости падают в колодец. Колодец полон костей – а он очень большой. И ты увидишь, что на всех деревьях сидят стервятники, ожидая чьей-то смерти. Они живут только смертью.
Странно, что ум тоже живет чем-то мертвым, не живым. Когда ум начинает путешествие, он думает, что пытается понять смысл, но на самом же деле убивает смысл. Все, что было живого в этих словах, выпущено; впитывается только мертвое. Именно это я имею в виду, когда называю кого-то интеллектуалом. Это означает, что он собрал множество мертвых костей, но совершенно не испытал вкуса жизни. Он полон словами, но он сам придает им смысл; он не берет смысл у них, и все путешествие движется не в том направлении.
Если человек начинает с ума, он остается привязанным к уму. Он собирает слова, становится эрудированным, интеллектуальным, но это не разум. Его первый шаг – начать с ума – неразумен. Я никогда не встречал разумного интеллектуала. Это кажется абсурдным, потому что обычно мы считаем интеллектуалов разумными людьми, но это неправда. Интеллектуалы живут только мертвыми словами. Разум этого не может. Разум отбрасывает слово – это труп – и берет лишь то, что в нем есть живого.
И хорошо начать путешествие с сердца. Путь разумного человека – это путь сердца, потому что сердце не интересуют слова; его интересует лишь сок, что приходит в консервных банках слов. Оно не собирает консервные банки; оно просто выпивает сок и выбрасывает банки. Ум делает противоположное: он выбрасывает сок и собирает консервные банки. Консервные банки кажутся красивыми, и огромная коллекция банок делает человека интеллектуальным гигантом.
Если ты начинаешь путешествие с головы, ты будешь ходить, ходить и ходить кругами внутри головы. Твоя голова распухнет; ты станешь более эгоистичным.
Хасья спрашивала меня: «Почему мы не приглашаем интеллектуалов, писателей, литераторов, профессоров, чтобы они тебя поняли?» Вот в чем проблема: они не могут понять. Хорошо, если они читают мои книги; может быть, они смогут собрать какие-нибудь слова, какие-то консервные банки, но в моем присутствии они почувствуют себя неловко, потому что все ударение я делаю на соке, не на банках. Я изо всех сил пытаюсь заставить вас отбросить банку и просто взять сок.
Сердце умеет пьянеть, сердце умеет давать, сердце умеет делиться. Ему хочется делиться даже с умом. А когда сердце делится с умом, все совершенно по-другому, потому что у сердца нет консервных банок; оно может делиться только соком. Если ум хочет принимать, ему придется принимать сок. Именно поэтому ты испытываешь щекочущее чувство. Вскоре сердце наполнит и ум таким же соком. Оно наполнит все твое тело этим щекочущим ощущением. Это танец каждой клетки твоего существа.
То, что происходит, очень хорошо – и это происходит; ты этого не делаешь. Действие всегда подозрительно; происшествие никогда не подозрительно. Поэтому, когда что-то происходит, иди с этим – иди тотально, ничего не оставляя позади, и ты всегда будешь двигаться в более глубокое благословение, в более глубокое блаженство.
Любимый Ошо,
Я пришел в восторг, когда однажды ты сказал: «Поначалу я был большинством в единственном лице».
Всегда ли истина торжествует?
Даже сегодня я представляю большинство в единственном лице. Я умру большинством в единственном лице!
Истина – это не нечто такое, что может стать коллективным; она остается индивидуальной. Коллективная масса не без причин так боится человека истины, – потому что истина никогда не может стать коллективной; коллективной бывает только ложь. Даже истины одного человека достаточно, чтобы поджечь весь лес лжи, потому что тысячи заблуждений не могут противостоять одному-единственному утверждению истины.
У заблуждений нет никакой жизни; они мертвы. Это только бремя – они не приносят никакой свободы, они не дают никакой радости; они просто обременяют тебя настолько, что ты теряешь всякую надежду когда-либо стать свободной индивидуальностью и принимаешь порабощение. И именно в этом их функция.
Каждое общество, каждая религия, каждая цивилизация лжет и развращает умы своих детей всевозможной ложью, и естественно, наполненные этой ложью массы становятся очень испуганными. А истина подобна пожару; они не могут смотреть ей в лицо. Истина – это всегда индивидуальное открытие; так было всегда и всегда будет в будущем. Это большинство в единственном лице.
Я называю это «большинством», потому что, хотя это и один человек, он не в меньшинстве. Его истина так сильна, что весь мир может быть на другой стороне… и даже тогда его истина не может быть уничтожена. Человека можно уничтожить – общество пыталось уничтожить многих прекрасных людей, просто чтобы уничтожить их истину. И все же они не поняли того факта, что можно уничтожить человека, но нельзя уничтожить истину.
Истина сохранится. Однажды обнаруженная, она не исчезнет. Можно разрушить того, кто первый ее нашел; кто-то другой станет ее проводником. Истина найдет дорогу в самых дремучих дебрях лжи. Она всегда торжествует. Истине требуется время, но для нее время не имеет значения; она всегда торжествует.
Ложь украшена всевозможной косметикой, но все же это ложь. Ты можешь придать ей вид настоящей вещи, но это только видимость. Стоит лишь немного посмотреть на нее, и ты найдешь, что она ненастоящая, нереальная. И в то мгновение, когда человек понимает нечто как ложное, ложное падает замертво. Оно было мертвым – всегда было мертвым, родилось мертвым, – но ты никогда не смотрел на это.
Любой истине требуется время, чтобы восторжествовать, потому что дебри лжи так густы. Все интересы, круговая порука защищают ложь, и все власти всегда на стороне лжи.
Каждый новорожденный ребенок рождается в мир лжи. Но все же, поскольку истина составляет само существо жизни, ее нельзя победить. Ее победу можно отложить – на годы, даже на века, – но однажды внезапно ты должен осознать, что вел себя и жил неправильно…
Лишь несколько дней назад я слышал – Анандо принесла вырезку из газеты, – что Папа впервые за две тысячи лет пришел в синагогу и сказал, что неправильно было осуждать все еврейское сообщество за распятие Иисуса Христа; было также абсолютно неправильно осуждать, убивать и уничтожать евреев все эти двадцать веков в отместку за то, что они убили Иисуса Христа.
Несомненно, они за это не ответственны. И никто в будущем не будет считаться, только потому что он еврей, ответственным за распятие Иисуса. Ответственны были эти несколько человек, но не значит, что всех евреев всегда нужно осуждать, убивать, уничтожать. Евреи поверить не могли, что Папа говорит эти слова через две тысячи лет постоянных преследований, убийств, зверств – но истина рано или поздно должна быть признана.
Это просто глупо. За это ответственны несколько человек, но они умерли; им нельзя отомстить. Прожило и умерло много поколений, но по-прежнему считалось, что за это ответственны евреи, и их травили, преследовали, убивали по любому поводу.
Папа принял этот факт, но это еще не победа истины – выиграна только битва, не война. Если бы он понял этот факт, он должен был бы изменить всю библейскую историю. Грех Адама и Евы, их непослушание – их собственная ответственность, но каждый христианин рождается в грехе из-за их греха. Что же теперь делать с Адамом и Евой?
Несомненно, если бы Папа понимал смысл того, что он сказал, он должен был бы набраться храбрости и сказать: «Мы отменяем библейскую историю». Адам и Ева были ответственны. Бог мог бы их наказать – это их дело – но прошло шесть тысяч лет, согласно Библии, и каждый христианин по-прежнему рождается в грехе и должен быть наказан, потому что Адам и Ева совершили грех. Мы в родстве с ними через многие тысячи поколений. Но мы к этому совершенно непричастны; мы этого не делали, и нас никто не спрашивал.
Человек должен осознавать, когда он что-то говорит, все смысловые следствия своих слов. Если Папа говорит, что евреи не ответственны за распятие Иисуса, тогда ни один христианин не рождается в грехе только потому, что Адам и Ева ослушались Бога. Если бы он принял это смысловое следствие, лишь тогда его слова имели бы значение. Иначе все это остается политикой: это не имеет ничего общего с истиной, он просто добивается большей политической поддержки со стороны евреев.
И евреям опасно его поддерживать, потому что в конце концов эта поддержка выльется в то, что он проглотит весь еврейский народ. Он начнет говорить: «Мы ничем не отличаемся друг от друга. Иисус был евреем, а мы – последователи Иисуса, вы евреи – мы ничем не отличаемся». И у него есть шестьсот миллионов католиков. Если он не признает, что библейская история неправильна, тогда ему придется взять свои слова назад и признать, что это политическая стратегия.
Этого никогда раньше не случалось, но я слышал анекдот о том, что каждый год Папа и верховный священник евреев встречаются на дороге, на полпути к дому друг друга. Они встречаются на середине дороги, и смотреть их встречу собирается огромная толпа. Встреча протекает очень утонченно. Еврей кланяется Папе и дает ему свиток. Папа читает написанное в свитке, отдает его обратно, кланяется еврею, и встреча оканчивается. Люди всегда недоумевают: «В чем же дело? Что сообщают друг другу эти двое? И что в этом свитке?»
Каждый год один и тот же свиток передается, читается и возвращается обратно, и тысячи людей собираются смотреть в надежде, что узнают его секрет. В конце концов люди приходят к верховному священнику евреев и спрашивают:
– В чем секрет?
Верховный священник смеется и говорит:
– Никакого секрета нет: это счет за Тайную Вечерю. Он все еще не оплачен, и нам приходится представлять его каждый год. Может быть, какой-нибудь Папа оплатит его, но обычно они просто возвращают его обратно.
Никаких других встреч не было. Этот приход Папы был просто политическим жестом. Если бы была какая-то признанная им истина, он должен был бы признать ее во всех ее смысловых следствиях. Это способ узнать, действительно ли признана истина. Истина должна быть признана со всеми своими смысловыми следствиями; иначе для ее признания есть какая-то другая причина – помимо самого признания истины.
Я сказал, что начал путешествие большинством в единственном лице, и сегодня я должен сказать, что и окончу свое путешествие большинством в единственном лице – по той простой причине, что не могу передать вам истину. Если благодаря каким-либо моим средствам ты откроешь ее, то тоже станешь большинством в единственном лице.
Но сама истина имеет такую силу, что ее достаточно, чтобы дать одному человеку достаточно храбрости, чтобы выстоять против всего мира. Истина дает храбрость, потому что истине присуще внутреннее качество: «В конце концов я выйду победителем». Может быть, ты не сможешь увидеть меня победителем, но ты находишься в начале чего-то такого, что победит. Радуйся этому.
Любимый Ошо,
Говорят, что когда пингвины, стоя на айсберге, хотят купаться, они начинают тревожно всматриваться в глубь воды, чтобы убедиться, что нет опасности со стороны морских львов. Мало-помалу, столько пингвинов присоединяется и начинает всматриваться в воду, что возникает давка, и в конце концов одного из пингвинов случайно сталкивают в воду, и если первый пингвин не выныривает, все отскакивают и теряют всякий интерес к купанию. Только если первый пингвин появляется вновь, целый и невредимый, все они радостно ныряют вслед за ним.
Ошо, мы тоже немного как пингвины?
Вы не пингвины, и вы ни в каком смысле не такие. Но массы именно такие. В этом разница между массами и искателями. Даже если я утону, вы не оставите меня; особенно в тот момент, когда я тону, вы не сможете меня покинуть: вы все нырнете вслед за мной.
Есть узы, которые никогда не обсуждались, и о которых никакие стороны не подписывали никаких соглашений: ваша жизнь – часть моей жизни, а моя жизнь – часть вашей. Такой же будет и моя смерть. Вы радостно прыгнете вместе со мной, вместо того чтобы спасаться и всегда чувствовать себя вино-ватыми.
Нет, вы не как пингвины. Но массы именно таковы; они наблюдают, и если что-то успешно, они этому следуют. Если кто-то терпит неудачу, они просто смеются и называют его дураком.
Когда братья Райт делали первый самолет, их считали сумасшедшими даже в их собственной семье: «Кто и когда слышал о самолетах? Зачем вы тратите время впустую?» Соседи, родственники и все и вся донимали их требованиями прекратить заниматься ерундой. Никто не хотел слушать того, что они хотели сказать, никто не стремился понять их планов. А они были бедными людьми, у которых не было большой лаборатории для работы. Их отец был торговцем велосипедами.
Днем они не могли работать, только ночью… В их доме был подвал, в котором отец складировал запасные и поломанные части велосипедов. У них был только мусор, и из этого мусора они сделали свой первый самолет. Он был сделан из деталей велосипедов.
Теперь проблемой было, что они не могли летать в подвале. И они вынесли самолет ночью, тайком, и рано утром, когда всходило солнце, вдалеке от деревни испытали его. Они сами не были уверены… потому что раньше никогда ничего подобного не случалось. Но он работал! Всего шестьдесят секунд он оставался в воздухе, но они добились успеха. Секрет был у них в руках. Если это возможно на шестьдесят секунд, возможно и на шестьдесят часов; это не слишком большая проблема – формула остается прежней. Нужно только улучшить механизм.
И они объявили всему городу: «Сегодня вечером мы проведем эксперимент. Приходите все и посмотрите на наше безумие!» Сначала они сделали это одни – только двое братьев: один на земле, другой в самолете. И в этот вечер почти весь город – и не только город, но и приезжие из соседних городов, – собрались посмотреть на их полное посрамление. «Эти идиоты думают, что они взлетят!»
Но они были потрясены, увидев, что те добились успеха: снова самолет поднялся в воздух на шестьдесят секунд, и братья Райт спросили:
– Ну что вы теперь скажете? Кто из нас сумасшедший?
И немедленно все заговорили:
– Эти мальчики гениальны! Это наши мальчики, из нашего города, из нашей области.
И семья обрадовалась. Семья устроила вечеринку, потому что «наши мальчики добились успеха».
Братья Райт были очень удивлены. Что случилось? Никто не называет нас сумасшедшими; внезапно мы стали гениями! Люди собираются смотреть со всего мира… великие ученые, великие производители, которые заинтересованы в том, чтобы получить секрет и выпускать самолеты. Маленький городок стал местом паломничества.
Массы функционируют точно как эти пингвины. Если ты в чем-то добиваешься успеха, все становятся на твою сторону. Если ты в чем-то терпишь поражение, все против тебя. Если ты успешен, каждый скажет:
– Мы так и знали, что ты добьешься успеха. Разве я этого не говорил?
А если ты потерпишь поражение, те же самые люди скажут:
– Мы же всегда тебе говорили: не будь дураком, ничего не выйдет.
Массы функционируют точно как пингвины, или наоборот: пингвины функционируют точно как массы. Но не вы. Вы уже пришли сюда, чтобы быть со мной, вопреки всему миру. Вы со мной вопреки всему миру.
Дело не в том, чтобы воображать, что вы сделаете; вы уже сделали это.
Быть со мной значит быть в опасности. И эта опасность будет продолжать возрастать, сначала потому, что люди, которые хотят меня остановить, которые хотят меня искалечить, чтобы я не мог работать, вскоре придут в отчаяние – и они способны на все. У них есть вся возможная власть; одной только истины нет на их стороне. У них есть вся власть, но существование не с ними. Они могут причинить любой вред мне и моим людям, но не могут причинить никакого вреда истине. И я решительно намерен сделать истину как можно острее, прежде чем мне будет причинен какой-то вред.
Есть многое, что я еще хотел бы сказать, но ситуация не позволяла мне этого. Но мы найдем ситуации, которые позволят мне это сказать; мы приложим все усилия. И я не вижу, почему бы существованию не поддержать нас.
Только посмотри: нас изгнали из Европы – из одного аэропорта в другой, из одной страны в другую. В то мгновение, если ты думал об этом, это было бедствием. Но сейчас вы знаете: существование защищало нас. Хорошо, что они нас не впустили; теперь они сидят под облаком смерти. Если бы они нас приняли, мы подверглись бы той же опасности.
Мы должны послать им благодарственные письма со словами: «Вы поразительны! Как вам удалось узнать, что случится такое бедствие, и позаботиться о том, чтобы эти прекрасные люди не подверглись опасности?»
Глава 3
Очарованные неведомым
5 мая 1986 года, вечер, Пунта-дель-Эсте, Уругв
Любимый Ошо,
Последнее время я чувствую, что мой ум словно сходит с ума. Он будто бы пытается постичь все, что только возможно, особенно во время лекции, когда я сижу с тобой в молчании. Это ощущается так, словно ему остается все меньше и меньше того, за что он мог бы держаться, о чем он мог бы думать, и он создает самые безумные вещи. Часть ли это твоей работы, или не схожу ли я с ума?
Ты сходишь с ума!
Но это тоже часть моей работы.
Просто не бойся сойти с ума, потому что это безумие случается лишь с редкими индивидуальностями; это не что-то распространенное. Это не ненормальность, это выход за пределы ума; и ум чувствует безмерный страх, потому что выход за пределы ума подразумевает выход из известного в неизвестное. Если ты в маленьком пространстве, которое кажется освещенным, выйти за его пределы значит выйти в темноту. А ум обучен всему в жизни. Выйти за пределы и лишиться его лампы кажется опасным.
Это та же самая опасность, которую каждый ощущает, рождаясь. Мать испытывает боль из-за ребенка, из-за того, что ни один ребенок не хочет рождаться. Он живет в уютном доме, самодостаточный, без всяких тревог, без ответственности, в полном блаженстве. Внезапно его выбрасывают из него. Он знает только это маленькое пространство; оно было его миром, и он абсолютно им доволен. Его выбрасывают из него во что-то неизвестное, незнакомое. Это ощущается почти как смерть. Ребенок сопротивляется выходу из чрева; это сопротивление создает боль для матери. Ребенок не расслабляется и не позволяет себе выйти из утробы легко – он борется. Это начало борьбы.
Теперь он будет бороться всю жизнь. И это также начало страха перед неизвестным. В этом есть реальная рациональность, потому что ребенок никогда не попадает в мир лучший, чем тот, которого он лишился в утробе. Он попадает в несчастный мир. Он понятия не имел о страдании. Он никогда не знал никакого напряжения; все было так, как должно было быть. Теперь все так, как быть не должно, и всю жизнь он будет пытаться воссоздать тот комфорт, которого лишился.
Это желание комфорта, роскоши, красивого дома, любящей атмосферы есть не что иное, как просто воссоздание вокруг себя еще одной утробы – утробы, которой ты лишился. Ты делаешь все, чтобы ее воссоздать, но ничто не помогает; ничто не приносит успеха в том, чтобы снова дать тебе утробу. Это дает уму полную гарантию: никогда не позволяй ничего неизвестного; никогда не выходи за пределы границ известного – это опасно. И выйдя за пределы, ты больше не можешь вернуться обратно, потому что ты не смог снова войти в утробу. Это не сознательные идеи, это твое бессознательное чувство.
Поэтому, сидя в молчании, может быть, ты почувствуешь страх, подойдя к линии границы. Может быть, ты зацепишься за что угодно, чтобы не лишиться известного и не потеряться в безграничном неизвестном. Ты не хочешь совершить ту же ошибку, которую совершил, когда родился. Бессознательное все еще несет в себе этот шрам.
В лучшей системе образования мы будем учить каждого ребенка, что это была не жизнь. Тебе было комфортно, но не было приключения, не было вызова. Все следы страха вхождения в неизвестное должны быть удалены из бессознательного правильным образованием. Тогда подход будет совершенно другой. Каждый раз, приближаясь к неизвестному, ты почувствуешь безмерную радость, волнение, вызов к открытию. Ты не будешь цепляться.
Но не так было до сих пор. Вся система образования мира не касается ваших главных психологических проблем. Она не заботится о том, чтобы дать вам психологическую свободу. Этот вопрос даже не ставится.
Я был на конференциях профессоров, вице-канцлеров, педагогов, на которых они обсуждали, как улучшить систему образования. И я говорил на каждой конференции:
– Все, что вы говорите, – вздор: вы не касаетесь главного вопроса. Кто-то говорит, что студенты не послушны, что студенты не дисциплинированны, что они не проявляют уважения к профессорам, – как заставить их проявлять уважение и быть послушными?
Вас заботит поверхностное, и вы более озабочены собой, своими проблемами, своими тревогами, чем безграничным миром молодого поколения. Вы никогда не говорите об их психологической свободе.
И если вы можете начать такой процесс, – что возможно, – в котором каждый студент станет психологически свободным от страха перед неизвестным… Вместо того чтобы внушать страх, неизвестное очаровывает его, он влюбляется в него, пускается в романтическое приключение в мир за пределами маленького ума. Если вам это удастся, они будут вас уважать. Вы дали им такой подарок, что они не смогут относиться к вам иначе как с уважением. Они будут послушными, потому что будут знать, что вы не эксплуатируете их. Если вы пытаетесь сделать их психологически свободными, как вы можете их эксплуатировать? Они будут вам доверять.
Эти поверхностные проблемы вы продолжаете обсуждать каждый год на каждой конференции… Одни и те же решения каждый год, и все ваши решения создают еще больше проблем, потому что эти решения – третьесортные. И все они одни и те же: быть строже, исключить студентов, которые непослушны, наказать тех, кто создает проблемы. Ваши решения делают людей еще более непослушными, настраивают их против вас.
Ситуация стала такой, что студенты воспринимают себя как класс, противостоящий классу учителей. Они ведут классовую борьбу, точно как бедные и богатые. Они заставляют свои союзы бороться, точно как другие союзы, профсоюзы. Сейчас есть студенческие союзы, вся цель которых состоит в том, чтобы защищать студентов и бороться с учителями, с учреждениями. Вы не решаете проблем, вы их создаете.
Они слушали меня, но я всегда чувствовал, что говорю со стенами, потому что это не проникало за их твердые лбы. Достучаться до них было почти невозможно. Они были так полны знания, что не хотели слушать, особенно того, что было для них новым.
А это такая простая вещь. Травма рождения – одна из самых важных вещей в жизни, потому что это начало, семя всего, что произойдет позднее; мы должны устранить эту травму. Иначе человечество останется прежним – всегда боящимся неизвестного, испуганным, не храбрым, не ищущим приключений, не ищущим и не находящим новых пространств.
Наш сознательный ум – очень небольшое пространство; под ним – огромный мир, над ним – огромный мир. Оба они должны быть исследованы. Если ты падаешь вниз, то становишься ненормальным, по-настоящему сумасшедшим. Но если ты выходишь за его пределы, твое безумие будет величайшим возможным здоровьем.
Человек, который может достичь высочайшего пика сознания, накапливает новые потенциалы, и самое важное – что теперь он может двигаться вниз. У него достаточно света, чтобы идти в темные места, куда до сих пор он идти не мог. До сих пор сущим безумием было бы упасть ниже ума, потому что ум был небольшим освещенным пространством. Падая оттуда, ты падаешь только в темноту. И темнота становится гуще и гуще, и ты начинаешь терять всякую способность вернуться обратно.
Но если сначала ты достиг высших уровней ума – сверхсознательного, коллективного сверхсознательного, космического сверхсознательного, – тогда у тебя столько света, ты – сам свет. Теперь ты можешь пуститься в путешествие в подземный мир бессознательного, коллективного бессознательного, космического бессознательного. И куда бы ты ни шел, темнота исчезает. Ты становишься единым целым, спектром семи уровней – целиком полным света. Это я называю просветлением.
Теперь ты не можешь сойти с ума. Теперь в тебе нет страха; даже смерть не страшна. Фактически ты достиг осуществления своего изначального желания: ты снова в утробе существования, снова без забот, без ответственности, без напряжений, в предельном расслаблении – просто доверяя существованию, куда бы оно ни вело. Куда бы оно ни вело, это хорошо.
У тебя нет никаких требований, у тебя нет никаких желаний, у тебя нет никакой цели. Ты отдал все тревоги существованию. Теперь ты достиг предельной утробы. Именно поэтому просветленный человек может жить и умереть в абсолютном расслаблении. Теперь жизнь или смерть не имеют значения; он – часть вечности, часть самого этого вселенского существования.
Поэтому не беспокойся, когда приближаешься, в молчании, к этой линии границы. В молчании это гарантировано; в молчании ты не можешь подойти к той границе, на которой человек падает. В молчании ты приближаешься к той точке, из которой ты можешь только выйти за пределы.
Когда твой ум в великой боли и тревоге, ты приближаешься к границе, с которой можешь упасть. Поэтому это нужно помнить как критерий: чем более ты полон мыслей, тем ты ближе к безумию – всего еще один шаг.
У Халиля Джебрана есть одна история. Один из его друзей сошел с ума. Он был гением, а гении всегда в опасности сойти с ума по той простой причине, что их гений используется только для большей и большей интеллектуализации, и это удерживает их в близости границы. Оттуда стоит сделать лишь шаг, и они лишатся всякого рассудка.
Этот гений оказался в сумасшедшем доме, и Халиль Джебран пришел его навестить. Они были близкими друзьями. Когда он пришел, его друг сидел в саду. Он узнал Халиля Джебрана и предложил ему сесть рядом на скамейку. Прежде чем Халиль Джебран успел его спросить, как он чувствует себя в этом сумасшедшем доме, друг спросил его:
– Расскажи мне что-нибудь о том сумасшедшем доме, который снаружи. Ты пришел прямо из сумасшедшего дома, который называешь миром. Расскажи мне что-нибудь об этом большом сумасшедшем доме; что там происходит?
Халиль Джебран был потрясен. Он сказал:
– Ты думаешь, я пришел из сумасшедшего дома? А где же, по-твоему, ты сам?
– Я – с немногими нормальными людьми, оставшимися в мире. Мы защищены этой стеной. О нас заботятся врачи и медсестры, потому что нас осталось так мало. Весь мир сошел с ума; мы – единственная надежда. Иначе кто бы о нас заботился? О нас так заботятся – это достаточное доказательство.
– Будет хорошо, – прошептал он на ухо Халилю Джебрану, – если ты тоже притворишься сумасшедшим и попадешь в это место. Это потрясающее место. Каждый занимается своим делом; никто не вмешивается в жизнь никого другого.
Сейчас здесь осталось очень мало народу – всего пятнадцать человек. Они уважают друг друга настолько, что даже не говорят: «Доброе утро» – чтобы не вмешиваться в чужую жизнь. Они не здороваются. Каждый занимается своим собственным делом, делает что хочет. Никто не задает никаких вопросов, подобных: «Зачем ты это делаешь?» Это больше никого не касается. Каждый в полной мере и единолично ответствен за собственную работу.
Когда кто-то говорит, никто не спрашивает: «С кем ты разговариваешь?» Так принято, что никто ни с кем не разговаривает. Даже во внешнем мире каждый разговаривает сам с собой; другой – это только повод. Здесь люди очень честны и искренни. Им не нужно никакого повода. Они говорят в одиночестве и отвечают за обе стороны. Они подлинны. Они просто говорят правду.
Я люблю это место. Приходи поскорее – прежде чем ты сойдешь с ума, как весь этот мир. Там опасно жить.
Халиль Джебран по дороге домой думал:
– Может быть, он прав, потому что этот мир кажется сумасшедшим домом.
Сумасшедший дом выглядел более здравым, более молчаливым. Люди делали всевозможные вещи в одиночестве. Кто-то улыбался, кто-то смеялся, но для улыбки не нужно было никакого повода. Ты хочешь улыбаться – и улыбаешься. Во внешнем мире, чтобы засмеяться, сначала ты должен найти для этого какой-то предлог. Нельзя смеяться без причины; иначе тебя сочтут сумасшедшим.
В своем дневнике он пишет: «В ту ночь я не мог заснуть. Этот сумасшедший друг потревожил меня настолько, что я начал подозревать… кто знает, может быть, он прав, а все мы неправы. И он так уверен».
Сумасшедшие люди всегда очень уверены. Сумасшедшие люди никогда не подозревают, что они сумасшедшие, – это не часть сумасшествия. Только здравые люди могут начать тревожиться, что, может быть, они ненормальны.
В мире сумасшедшего и нормального человека нет никакой качественной разницы – разница лишь количественна. Сумасшедший, вошедший во тьму бессознательного, лишь на шаг впереди тебя, или на два шага, но никакой другой разницы нет.
Поэтому хорошо, что ты боишься… когда ты полон мыслей, слишком много мыслей, ты очень близок к безумию. Но когда ты молчалив, не нужно бояться. Ты очень близко к настоящему здоровью – лишь еще один шаг, и ты коснешься мира сверхсознательного. И как только ты пережил, испытал лишь немного от сверхсознательного, тогда ты больше не можешь этим удовлетворяться. Это создаст большую и большую жажду большего и большего сознания. Она будет утолена, только когда ты достигнешь космического сознания, за пределами которого ничего нет – и оттуда ты можешь начать путешествие вниз, в бессознательное.
Именно в этом заблуждаются западная психология и психоаналитики. Я не могу с ними согласиться. Они говорят людям идти прямо в бессознательное, вынести сновидения из бессознательного. Сами того не зная, они играют с огнем. И это вы можете видеть: на Западе сходит с ума больше людей, чем на Востоке, больше людей живет в тоске и тревоге. Все должно быть наоборот, потому что у Запада есть все, а у Востока – ничего, кроме бедности, голода, болезней, смерти. Но даже среди болезни, смерти, бедности, голода, кажется, больше удовлетворенности, расслабления.
У Запада есть все, но кажется, в нем так много напряжения, что тысячи людей решают умереть по той простой причине, что, по крайней мере, они избавятся от этих напряжений жизни. И самые талантливые люди, гении, более всех уязвимы. Почти каждый гений на Западе время от времени посещает сумасшедший дом. И многие из них прошли психоанализ, просто чтобы оставаться нормальными. Просто остаться нормальным – это превратилось в цель.
Говорить о просветлении – все равно что говорить о том, чтобы достичь звезд; даже быть нормальным стало трудно. Люди выскальзывают из нормального состояния ума. Они хотят просто остаться нормальными. И психоаналитики, самое большее, могут помочь тебе за годы работы просто быть нормальным, не более того. И это не гарантирует, что ты останешься нормальным; небольшая случайность, и ты можешь соскользнуть обратно.
Даже твой психоаналитик ненормален. Он ходит к другому психоаналитику, чтобы оставаться нормальным. Все психоаналитики постоянно проходят психоанализ у других психоаналитиков, чтобы оставаться нормальными.
Я слышал о человеке, очень богатом человеке, который начал терять рассудок и испугался. Он стал брать сеансы у самого дорогого психоаналитика, но он был достаточно богат, чтобы заплатить любые деньги. Стоимость зависела от длительности сеанса. У этого богатого человека не было никаких проблем… он брал двухчасовые, трехчасовые, четырехчасовые, пяти-, шестичасовые сеансы. Лежа на кушетке психоаналитика, он продолжал без конца говорить вздор.
Психоаналитик испугался. Слушать этого человека шесть часов было опасно, потому что ночью он начал повторять его мысли во сне. Это было ясным знаком, что что-то нужно предпринять: «Это уже слишком. Я не могу сам оставаться нормальным, если этот человек будет продолжать в том же духе. И, кажется, этому нет конца; у него достаточно денег, и для него неважно, сколько времени длится сеанс».
И психоаналитик должен был найти такое решение, чтобы не лишиться пациента, который был настоящим золотым дном, но в то же время и не лишиться собственного рассудка, потому как что бы тогда он стал делать с этим сокровищем? Тогда ему пришлось бы отдать все эти деньги другим психоаналитикам, чтобы они очистили его собственный ум. И он сказал этому богатому человеку:
– Вы занимаете так много времени, что я не могу заботиться о других пациентах. И вам нужно все это время, поэтому я не могу предложить сократить его. Я нашел другое решение: я поставлю здесь магнитофон, чтобы вы могли говорить, сколько хотите, а потом ночью, когда я освобожусь, я прослушаю эти записи.
– Лучше и не придумаешь, – ответил богатый человек. – У меня нет никаких возражений.
На следующий день психоаналитик, входя в свою контору, увидел, что богатый человек выходит из нее. Он спросил:
– Что случилось? Контора только что открылась, а вы обычно уходили вечером.
– Я подумал, что мне тоже нужно заботиться о делах, о предприятиях и фабриках, поэтому ночью, когда у меня было время, я наговорил все на магнитофон, и теперь мой магнитофон рассказывает все это вашему магнитофону. А ночью вы можете послушать. Таким образом мы сохраняем и мое время, и ваше.
Но таким образом человеку нельзя помочь. Магнитофоны, говорящие друг с другом, слушающие друг друга, не помогут. Но время драгоценно. И психоаналитики, хотя это и самая оплачиваемая профессия, находятся в постоянной опасности, потому что они окружены опасными людьми с опасными идеями – они их могут подхватить. Ум подхватывает идеи. Иногда у тебя появляется идея, от которой ты хотел бы избавиться, но не можешь.
У одного человека была идея, что какие-то странные создания ползают у него по телу. Никто их не видел, кроме него, но он все время их с себя сбрасывал, постоянно разговаривал с ними и сбрасывал их с себя. В конце концов люди от этого устали. Его семья устала:
– Тебе нечего с себя сбрасывать. Мы ничего не видим, никаких существ.
– Вы не понимаете, – говорил он. – Они невидимы; как вы можете их увидеть? К своему несчастью я их вижу. Что я могу сделать?
И он постоянно их сбрасывал, потому что они по нему ползали. Его семья привела его к психоаналитику, и тот сказал:
– Не волнуйтесь. Я излечил многих подобных пациентов.
На седьмой день психоаналитик все еще продолжал настаивать, что эти существа – только воображение пациента. Семь дней он постоянно повторял:
– Это только ваше воображение. Нет никаких существ. Я их не вижу; никто их не видит. Будьте немного бдительнее, и они исчезнут.
– Я попытаюсь, – сказал этот человек, но он продолжал их сбрасывать, сидя рядом с психоаналитиком. Внезапно психоаналитик сказал:
– Идиот. Перестань! Ты сбрасываешь их прямо на меня! Вчера вечером я начал их видеть. Всю ночь я не мог уснуть. Теперь они ползают и по мне. Это твоих рук дело. Пожалуйста, прости меня; тебе придется найти какого-то другого психоаналитика, потому что у меня дети, жена, родители, и я должен о них заботиться. Я не могу заботиться об этих невидимых существах. И у тебя достаточно наглости! Ты сидишь прямо передо мной и сбрасываешь их прямо на меня, – и психоаналитик тоже начал их сбрасывать.
Если ты продолжаешь слушать настойчивого сумасшедшего, – сумасшедшие очень настойчивы и упорны в своих утверждениях, – рано или поздно они создадут эту убежденность и в тебе. Кто знает? – может быть, он прав: невидимые существа действительно существуют. И однажды ночью в темноте ты почувствуешь, что по тебе что-то ползет, и эта идея войдет к тебе в ум… и тогда от нее будет очень трудно избавиться.
Вся трудность психоаналитиков в том, что сначала они стали спускаться вниз. На Востоке мы попытались сделать противоположное: сначала подняться вверх, в высшие уровни, в сияющие уровни. И когда ты совершенно интегрирован, и ничто не может тебя потревожить, – твое молчание крепко, как скала, – тогда ты можешь двигаться в царства под сознательным умом, и с тобой будет свет.
И в каждый зал бессознательного ты принесешь свет. Ты можешь обнаружить там и сокровища, но эти сокровища может обнаружить только человек, достигший высочайшего сознания. Лишь у него есть глаза и разум, чтобы найти сокровища бессознательного.
Тебе не нужно беспокоиться. Если в молчании ты приближаешься к месту, в котором тебе кажется, что ты сходишь с ума, – сойди с ума, со всеми моими благословениями. Просто сойди с ума, потому что никто не может сойти с ума в молчании. Молчание так защищает, что ты можешь только становиться более и более здоровым; ты не можешь сойти с ума. Но когда ты полон мыслей, будь бдителен, осознавай – ты очень близок к сумасшедшему.
Как только ты пересек черту нормальности, кажется, что становится легче соскользнуть в ненормальные, безумные состояния, и ты будешь менее и менее способен к контролю. Достаточно небольшого толчка, и ты можешь соскользнуть в бессознательное, потому что оно всегда у тебя внутри.
В эти мгновения, когда ты до такой степени полон мыслей, медитируй. Попытайся быть наблюдательным, чтобы эти мысли исчезли. И когда ты в молчании, и приходит зов неизвестного, следуй ему. Иди, куда бы он ни вел.
Любимый Ошо,
В чем различия или, может быть, сходства между латиханом и самогипнозом?
Латихан – это хороший метод, но он ближе к динамической медитации, чем к самогипнозу. Его функция в том, чтобы привести тебя в состояние, в котором ты тотально сдаешься существованию и позволяешь двигаться энергии тела, не согласно уму, но согласно вселенскому духу.
Просто встань в пустой комнате, в расслаблении, с закрытыми глазами, и жди. И внезапно ты почувствуешь, что твоя рука движется, голова движется – тогда не останавливай ее, двигайся вместе с ней. Но и не преувеличивай. Если рука движется лишь настолько, не заставляй ее двигаться дальше, потому что тогда ты снова станешь делающим.
Латихан значит – дать себе полную свободу (Let go). Твои телесные энергии сонастраиваются с вселенской энергией, и что-то случается с твоим телом: ты можешь начать танцевать, ты можешь начать вращаться, может быть, начнут двигаться твои руки, может быть, начнут двигаться твои ноги. Может быть, ты начнешь говорить слова, сам не понимая их смысла, и не зная, есть ли вообще какой-нибудь смысл, или они принадлежат какому-то языку, которого ты не знаешь.
Но ты не должен вмешиваться, ни останавливать, ни помогать процессу; в каждом случае ты потревожил бы его. Ты просто должен устраниться… и это кажется опасным, когда случается в первый раз. Точно так же, как ты боялся безумия, ты испугаешься, потому что ты покажешься себе сумасшедшим. Внезапно ты высовываешь язык без всякой причины, без причины шевелишь головой, прыгаешь, танцуешь, совершаешь странные упражнения, которых никогда не воображал и о которых даже не думал.
Но всего лишь сорок минут латихана дадут тебе поразительно хорошее самочувствие. Ничто другое не даст тебе настолько хорошего самочувствия. И если ты добавишь к латихану еще одно, чего нет в латихане… Именно поэтому мне пришлось создать динамическую медитацию – это латихан плюс нечто другое, потому что в латихане ты совершенно потерян. Я хочу, чтобы ты оставался свидетелем. Не будь делающим. Не подталкивай себя ни к какому действию, ни к чему себя не принуждай, ничего не предотвращай. В латихане не хватает только одного – это индонезийский метод… Не хватает одного, и это свидетель, потому что без свидетеля он может быть опасным.
Латихан оказался опасным для многих людей. Может быть, через сорок минут ты не сможешь остановиться; водоворот энергии может оказаться слишком сильным. Ты можешь испугаться того, что не сможешь остановиться. Если ты продолжаешь долее сорока минут, это может тебя изнурить. А если ты изнурен – это тяжелое физическое упражнение, – вместо того чтобы хорошо себя почувствовать, ты можешь потерять сознание. И придя в себя, ты найдешь, что все твое тело болит, вместо того чтобы почувствовать себя освеженным, ты почувствуешь себя разбитым, тебя будет тошнить; все пищеварение будет расстроено. Это не укрепит, а ослабит тебя. Иногда люди сходили с ума, делая это, – они не могли остановиться.
И опасность в том… поскольку ты не был свидетелем, это иногда может начаться, когда ты к этому не готов, – на улице, в магазине, где угодно. Ты не хозяин метода, потому что ты не свидетельствовал его. Над ним никого не было. Поэтому его может создать любая ситуация – где угодно, в любом месте, – и это покажется очень странным и неудобным. Попытаешься ли ты это предотвратить или начнешь это делать, это будет неловко.
Поэтому я не за то, чтобы практиковать один только латихан. Это хороший метод, но к нему должно быть присоединено свидетельствование, чтобы ты мог остановиться, когда захочешь, чтобы он не мог случиться когда угодно, в любое время, сам по себе. И если есть свидетельствование, тело расслабляет свои напряжения, выбрасывает свои напряжения.
Ты удивишься тому, что наши тела тоже накапливают напряжения: например, ты хотел кого-то ударить, но не ударил. Твое тело готово, мышцы напряжены, потому что тело и мышцы просто слушаются ума. Твой ум хотел ударить этого человека, рука была готова ударить этого человека, но ум всегда расщеплен. Ваши религии говорят: это нехорошо, это насилие; не делай этого.
Одна часть твоего ума говорит: «Это преступление. Ты можешь напрасно попасть в беду». Другая часть ума говорит: «Ты можешь ударить этого человека, но он может оказаться сильнее тебя. Он не будет просто стоять и принимать твои удары, а потом не попрощается и не пойдет домой. Он тоже набросится на тебя, и ты будешь напрасно избит; зачем создавать такую ситуацию?»
Но твоя рука готова. Энергия достигла мышц, пальцев, распространилась по руке. Ты остановил ее по какой-то причине: ненасилие, страх, он выше тебя, он твой начальник – по какой-то причине ты остановился. Но что случится с этими напряжениями?
Твоя рука готова; энергия не может вернуться обратно. Нет никакой системы, которая позволила бы энергии, готовой выразиться, вернуться обратно к своему первоначальному источнику. Она останется у тебя в запястье, в пальцах, в руке. Такая энергия накапливается в разных частях тела – поэтому работает латихан. В латихане такая энергия начинает двигаться, и может быть, ты начнешь бить врага, которого нет.
Но свидетель абсолютно необходим, чтобы твое тело избавилось от всех накопленных напряжений, и ты почувствовал свежесть, прекрасное ощущение хорошего самочувствия. Во-вторых, эти сорок минут свидетельствования даже важнее, потому что тебе легче будет увидеть, что ты – не тело; ты его не контролируешь, ты ничего не делаешь, ты ничего не предотвращаешь. Ты можешь увидеть, что оно не имеет ничего общего с тобой, что оно движется само по себе. Тебе может быть легче разотождествиться. В этом превосходство динамической медитации перед латиханом.
Латихан тоже может помочь кому-то, у кого не слишком много напряжений в теле, не слишком много подавлений в уме, но найти таких людей очень трудно. Это старый метод. Сейчас каждый полон напряжений. Было время, еще двадцать лет назад… латихан стал всемирным движением и был привлекателен для каждого, но мало-помалу он исчез. Он и должен был исчезнуть, потому что он создавал больше проблем, чем решал. Он давал людям больше безумия, чем помощи.
Чего-то главного не хватало, и по той простой причине, что с человеком, который представил миру латихан, он случился естественно: просто оставаясь однажды один в лесу, он нашел, что происходят какие-то движения. И просто из интереса, что это за движения и почему они происходят, он позволил им случиться. Но в нем не было больших напряжений. Он был простым человеком, – и в особенности подобные люди всегда просты, – он был лесорубом.
Лесоруб никогда не накапливает в себе никакого насилия. Он совершает столько насилия каждый день, рубя деревья, что нет никакой возможности того, чтобы его руки накапливали энергию, чтобы кого-то ударить. Лесорубы, рыбаки, фермеры – для них латихан может быть совершенно подходящим, потому что их тело уже делает так много. В нем ничего не остается. Когда десять или пятнадцать минут латихана кончаются, они чувствуют себя хорошо. И у них такая работа, что даже если это случается на их ферме, на озере или в лесу… нет никаких проблем, если это начинает происходить само собой.
Но в мире, если это начинает происходить у тебя в конторе… если внезапно ты запрыгнешь на стол, и начнется латихан, люди вызовут полицию. Из-за латихана ты окажешься в тюрьме и никому не сможешь объяснить, что это нечто духовное. Никто не поймет твоей духовности – это было сущим безумием, ты был способен на все. Ты – опасный человек.
И подавленной энергии так много, потому что в современной цивилизации люди целый день сидят на стуле. Тела не созданы для этого. Человек в своей основе – охотник. Его тело создано для того, чтобы преследовать убегающего оленя. Ты видел бегущего оленя? Они летят, как стрела, и охотники могли их догонять. Тело создано для того, чтобы тяжело работать – восемь часов, двенадцать часов, – и тогда о проблеме напряжений в теле не было и речи. Латихан хорошо подходил бы этим людям. Может быть, несколько минут, и они почувствовали бы себя очень свежими, будто бы приняв душ, – но не современный человек.
Вы столько накапливаете, что могли бы продолжать латихан многие часы… и тебя ничто не контролирует, потому что ты полностью отбросил себя. Ты не должен останавливаться, ты ничего не должен делать, поэтому ты почти придешь в состояние судороги. И ты будешь продолжать часами и в конце концов упадешь, может быть, в коме, без сознания. Может быть, ты проснешься сумасшедшим, или с действительно хорошим самочувствием, это зависит от случайности, и я не хочу, чтобы кто-то испытывал судьбу в таких случайностях.
Гораздо лучше поддерживать свидетеля, который всегда может тебя остановить, который позволит тебе всегда владеть собой, с которым ты будешь хозяином, чтобы это не начинало происходить где угодно. Это принесет больше пользы твоему телу, – столько же, что и латихан, – и для тебя самого сорок минут свидетельствования будут безмерным благословением.
Латихан вскоре будет забыт, но свидетельствование останется с тобой навечно и навсегда. Это – твоя природа.
Любимый Ошо,
Когда ты говорил о последней категории будд, о тех, кто на пути, ты сказал: «Кто примет его как мастера? Кто примет его как будду?»
Любимый Ошо, мы.
Это я знаю, даже если бы ты ничего и не говорил. Но я хотел бы, чтобы весь мир признал это, потому что в самом этом признании произойдет трансформация всего человечества.
Вы будете трансформированы, но мир велик. Миллионы людей цепляются за свое невежество, за свои суеверия, глупости, и цепляются так крепко, что, кажется, трудно их от них отсоединить, заставить осознать свою ситуацию: что они – источник собственного несчастья, собственной тьмы – что они создали ад на земле, той самой земле, которая могла бы быть раем. Она все еще может быть раем.
Вы любите меня, и вы можете меня понять, но мир в большом масштабе закрыл для меня двери. Это точно то же, что эти люди делали всю историю. Для каждого, кто был способен принести им перемены, создать в них нечто новое, они закрывали двери. Это стало почти автоматической привычкой.
Поэтому, когда я спросил, кто признает такого человека пробужденным, освобожденным, просветленным и даже вышедшим за пределы всех этих категорий, мой вопрос был адресован этому миру, который закрывал свои двери для всех будд всех веков, во всех странах. Так трудно открыть их двери.
Вы видите, как это происходит. Этого никогда не случалось в таком масштабе, потому что никто никогда не работал с таким размахом. Каждый день мне приносят новости, что еще две или три страны тоже приняли решение отказать мне во въезде в них.
Вчера вечером Хасья плакала, потому что у нас кончаются страны. Я сказал:
– Не волнуйся. Это хороший признак; это признание. Они признали с определенностью одно: что если мы впустим этого человека в страну, вся ее структура развалится.
Но как долго они могут удерживать меня? Я готовлю вас всех. Они могут удержать меня, но не могут удержать вас. Вскоре я начну посылать людей, которые способны делать мою работу. Я найду способы.
Сегодня Вивек заплакала и сказала: «Ты говоришь, что существование заботится, но на самом деле оно не заботится». Это нужно понять, потому что этот вопрос может возникнуть в умах многих других. Когда мы думаем такие вещи, у нас всегда есть требование, и если оно удовлетворено, значит, существование заботится. Вивек приводит примеры, в которых существование не позаботилось: «Сократ, Иисус, аль-Хилладж Мансур… они были распяты и убиты, и существование не позаботилось. Вскоре и ты будешь распят. Как мы можем верить, что существование заботится?»
Эта проблема очень значительна. Я хотел бы сказать вам всем: именно так существование заботится. У Сократа не было требования. И, может быть, для Сократа это было лучшим способом умереть – потому что если бы он умер по-другому, с ним умерло бы и его учение. Его учение гораздо важнее его физического тела. И это физическое тело все равно однажды умерло бы; оно не сохранилось бы навсегда. Может быть, он умер бы в тот самый день и без всякого отравления. Но отравление прояснило одно всему миру – что его учение сохранится, что его учение было признано опасным для старой сгнившей лжи. И он до сих пор современен.
Множество великих мыслителей случилось после Сократа, но они больше не современны. Существование позаботилось – но позаботилось по-своему, не согласно вашим желаниям, потому что если у вас есть желания, требования, вы не доверяете существованию. Доверие просто означает: что бы ни происходило сейчас и что бы ни произошло потом, это совершенно правильно.
Существование мудрее любой индивидуальности, потому что у индивидуальности есть лишь маленькое сознание. Даже если этот человек просветленный, он остается лишь каплей в безграничном океане существования. И то, что чувствует существование, правильно. Если оно чувствует, что аль-Хилладж Мансур должен быть убит, это правильно. Если оно чувствует, что Иисус должен быть распят, это правильно.
Доверие просто означает: что бы ни случилось, ты – за, радостно, не неохотно, не против воли – иначе ты упустишь всю суть, – но в танце, в песне, смеясь, любя.
Что бы ни случилось, это к лучшему.
Существование не может ошибаться.
Если оно не осуществляет наших желаний, это просто означает, что наши желания были неправильными.
Глава 4
Реальность всегда хрупка
6 мая 1986 года, утро, Пунта-дель-Эсте, Уругвай
Любимый Ошо,
В последнее время я часто испытываю чувство, что земля уходит у меня из-под ног. Мне кажется, что все, что я люблю или любил в прошлом, разрушается.
Недавнее бедствие на советской атомной электростанции болезненно подчеркивает, как хрупко и смертно все, что есть. Мои родители, мой сын, мои брат и сестра, мои друзья и любимые – все в опасности.
Мне так трудно постичь, что нет ничего, кроме этого мгновения. В страхе я спрашиваю себя: «Что же дальше?» Но кто спрашивает кого? Все кажется таким абсурдным и пустым. Иногда я чувствую, что схожу с ума.
Любимый Ошо, часть ли это роста или просто болезнь?
Времена бедствия заставляют тебя осознавать реальность такой, как она есть. Она всегда хрупка; каждый всегда в опасности. В обычные времена ты крепко спишь и поэтому не видишь этого: ты постоянно видишь сны, воображаешь прекрасные вещи, которые скоро наступят, в будущем. Но в мгновения, когда опасность непосредственна, внезапно ты осознаешь, что будущего, завтра, может не быть, и что это – единственное мгновение, которое у тебя есть.
Времена бедствия всегда несут откровение. Они не привносят в мир ничего нового; они просто заставляют вас осознать мир таким, как он есть, – они будят вас. Если ты этого не понимаешь, то сходишь с ума; если ты это понимаешь, то просыпаешься.
Читать бесплатно другие книги:
