Рай на заказ (сборник) Вербер Бернард

Фильм начался, и Виктория Пеэль с любопытством следила за мелькавшими кадрами. Качество изображения было очень плохим, а спецэффекты (рисунки на стекле) казались смехотворными, но некоторые сцены обладали какой-то странной магией и произвели на нее впечатление.

– Сам того не ведая, мой предок, сняв «Космическую одиссею», создал нечто большее, чем обычное произведение кинематографического искусства, – он дал миру пророчество. Он предложил новое мировоззрение, которое освобождает человека от болезненного страха перед смертью. Человек победил машины – и обратился к новым горизонтам... Ушел в звездные дали, чтобы полностью переродиться.

В эту секунду Виктория Пеэль подумала, что Мэтр кино – обыкновенный преступник, который дерзко пренебрег запретами на древности эпохи до Катастрофы. Один из тоскующих! Если она донесет на него, то только за одно владение запрещенным предметом (например, этим старым фильмом) Дэвид Кубрик рискует надолго попасть в тюрьму.

Однако, судя по всему, ее собеседника мало заботили последствия его откровений.

Виктория сказала себе, что, возможно, все обстоит гораздо более серьезно, чем она думала. Ведь он пока так и не объяснил ей, каким образом остался один в этом пустынном месте... Быть может, он убил всех сотрудников своей кинокомпании. Не исключено, что рядом с ней гений, который представляет собой смертельную опасность для окружающих.

– Когда «Космическая одиссея 2001 года» вышла на экраны, она не получила того приема, на который рассчитывал мой праправнучатый дядя. Ирония судьбы: в то время как критики злословили по поводу фильма, его спасли наркоманы, которые садились в первом ряду, чтобы вновь и вновь наслаждаться галлюцинациями во время полета в глубинах космоса под музыку Лигети. Для них это был настоящий кайф.

Снова смущенно улыбнувшись, Дэвид Кубрик включил эпизод, о котором только что говорил. Глаза режиссера вспыхнули.

– Мой праправнучатый дядя снял и другие фильмы, и хотя ни один из них не имел большого успеха, он стал культовым режиссером той эпохи. Люди, пусть и неосознанно, оценили невероятную прогрессивность его работ.

Дэвид Кубрик снова нажал кнопки на пульте и вернулся к самому началу фильма.

Виктория наблюдала, как на экране обезьяна бросает кость и та превращается в космический корабль.

– Это самая грандиозная метафора в истории кино. Не меняя плана, режиссер переходит от пещерного человека к космонавту. Позже я отыскал все остальные фильмы Стэнли Кубрика: «Барри Линдон», «Заводной апельсин», «Сияние», «Доктор Стрейджлав», «Цельнометаллическая оболочка»...

На его лице появилась блаженная улыбка.

– А знаете, каковы последние слова, произнесенные в последней сцене его последнего фильма, – слова, которыми заканчивается весь его творческий путь?

– Нет.

Он закрыл глаза, чтобы вспомнить как можно точнее.

– Это из фильма «С широко закрытыми глазами». Главная героиня Элис Харфорд говорит: «I do love you and you know there is something very important we need to do as soon as possible»[45]. Доктор Билл Харфорд спрашивает: «What’s that?»[46], и Элис поясняет: «Fuck»[47].

Дэвид Кубрик с любопытством посмотрел на Викторию: поняла ли она смысл фразы? Она почувствовала себя ученицей, отвечающей на экзамене. И быстро ответила:

– Это может означать две вещи...

– Так и есть.

– В буквальном смысле «fuck» – это «трахаться». Но на жаргоне это слово может также иметь значение «идти на...».

– Браво. Какая ирония, не правда ли? В конце пророчества он отшучивается, отвечает двусмысленностью: «идите куда подальше» или «займитесь любовью»...

Дэвид Кубрик протянул руку:

– Дайте мне руку, сударыня.

Она помогла ему встать. И тут же почувствовала, какая мощная энергия исходит от влажной ладони старика.

– Мой праправнучатый дядя указал мне путь. Мог ли я равнодушно отвернуться от его духовного наследия? Проникнувшись его духом, я сам стал творить. Чтобы повторить его путь, сравняться в мастерстве и даже попытаться превзойти его. А теперь идите за мной.

Он сделал несколько шагов. Виктория спросила было себя, почему он передвигается с таким трудом, но, увидев горы диванных подушек, громоздившиеся в кресле, поняла, что Мэтр практически никогда не ходит. Он работал и спал в своем кресле – вероятно, для того, чтобы не упустить ни одной секунды. Журналистка даже разглядела дыру под сиденьем, связанную с механизмом спуска воды в канализацию. Чтобы выиграть несколько секунд, Мэтр кино даже не отлучался в туалет. Он просто оснастил кресло системой удаления продуктов своей жизнедеятельности.

Рука Дэвида Кубрика дрожала, и он прижал ее другой рукой.

– У меня бессонница... Сплю всего один час ночью. Остается больше времени для работы. Кресло – это мой кокон. Единственная проблема в том, что я мало двигаюсь, из-за этого мои суставы потеряли гибкость и у меня появились пролежни.

Дэвид Кубрик взял трость, чтобы опираться на нее при ходьбе. Маленькими шажками они пересекли круглую комнату и подошли к лестнице, ведущей вниз.

Нажав на рычаг, Дэвид Кубрик опустил подъемный мост через ров и вывел Викторию Пеэль из замка.

– Признайтесь, вы думали, что я мертв!

– Я хотела проверить слух, который распространился в Интернете, – ответила Виктория.

– Я не мертв, но умру очень скоро.

Он включил наружное освещение, и расставленные тут и там фонари осветили окрестности. Виктория теперь могла во всех подробностях рассмотреть озеро, сады, рельсы для камер, небольшие статуи из материала, имитирующего камень.

Они долго шли по широким проспектам студий Д.И.К.

Престарелый режиссер заметил спящих собак и с удивлением взглянул на спутницу, потом пожал плечами, как будто желая показать, что для него это не имеет значения.

– Сюда, – настойчиво произнес он, указывая на невысокий холм, на вершине которого находилось какое-то круглое сооружение.

Мэтр оступился, и Виктория поддержала его.

– Я люблю кино, сударыня. Я действительно очень люблю кино. Страсть – слишком слабое слово, чтобы описать мои чувства. Я одержим идеей об идеальном фильме. Чтобы понять то, что вы сейчас увидите, постарайтесь не забыть: в творчестве я стремлюсь к совершенству. И оно для меня гораздо важнее собственной жизни...

Замедлив шаг, он попросил сделать небольшую остановку, чтобы восстановить дыхание и набраться сил перед подъемом на холм.

– Мне в ваших фильмах больше всего нравится, – отважилась наконец на признание Виктория Пеэль, – что эмоции персонажей каждый раз захватывают меня настолько, что... я живу с ними. Это просто поразительно. Наверное, я плачу и смеюсь именно там, где это и задумано... Ваше виртуозное мастерство поражает меня, Мэтр... Могу я называть вас Мэтром?

Дэавид Кубрик равнодушно кивнул.

– Каждый раз мне кажется, что на экране живут и говорят реальные люди, а не изображающие их актеры. Невозможно представить, что они могут быть кем-то еще, кроме персонажа, которого играют. Как вам удается добиться такой искренности от актеров? В чем заключается ваша методика управления их игрой?

Виктория Пеэль заметила веселый блеск в глазах Мэтра. Старик вновь двинулся в сторону холма, причем шел все быстрее и быстрее. Казалось, будто его тело обретает подвижность.

Журналистка вытащила ноутбук из рюкзака и включила режим аудиозаписи:

– Можно?

– Нет. Лучше пишите от руки. Вот, держите.

Режиссер пошарил в кармане и протянул ей блокнот и ручку. Удивившись, журналистка взяла эти старинные предметы.

– Актеры – кретины, все до одного. Они нарциссичны, глупы, невежественны. По-моему, уже сам выбор профессии актера – какая-то патология. Такой выбор означает, что у человека есть ненормальная потребность в признании и любви. Удовлетворять эту потребность – не мое дело. Актеры склонны выставлять свои переживания напоказ и с их помощью воздействовать на людей. Я презираю актеров. Только их страдания иногда кажутся мне... ну, скажем, трогательными. Но большинство актеров, даже страдая, выглядят просто смешно. Я сказал вам, что добиваюсь совершенства и не делаю никаких скидок посредственностям. Актеры – это самое слабое звено во всей системе. Они считают себя важными, потому что средства массовой информации раздувают их славу как воздушный шар. Кроме того, многие актеры употребляют кокаин, и у них развивается мания величия.

– Хм... Я тоже была актрисой, – призналась Виктория, опуская глаза.

– Это неудивительно, вы хороши собой. Если бы я встретил вас раньше, я бы предложил вам сниматься у меня. Кстати, может быть, еще не поздно наверстать упущенное. Идите за мной.

– Я не выставляю своих чувств напоказ и не считаю, что страдаю патологической самовлюбленностью.

– То, что вы стали режиссером, а потом кинокритиком, доказывает, что вы сумели... излечиться.

Виктория Пеэль включила крошечный магнитофон, спрятанный у нее в рукаве.

– Вы сказали, что скоро умрете? – напомнила она.

Мэтр кино кивнул:

– Можно даже сказать, что я ждал вас именно для этого.

– Чтобы умереть у меня на глазах?

Дэвид Кубрик остановился и крепко сжал руку Виктории. В его глазах появился лукавый блеск. Режиссер пояснил, преувеличенно четко произнося каждое слово:

– Нет. Чтобы вы меня прикончили.

– Что, простите?

– Очень скоро вы меня убьете. Вы здесь именно для этого. Я, и никто другой, сделал так, чтобы вы сюда пришли. Я, и никто другой, сумел внушить вашему главному редактору Джеку Каммингсу идею послать сюда именно вас. Я выбрал вас, как осужденный на смерть выбирает палача. – Он погладил ее по длинным шелковистым волосам. – Причем прекрасного палача. Эрос и Танатос. Эротическая энергия и энергия смерти воплощены в одной восхитительной черноокой девушке. В вас.

– А если я откажусь вас убить?

– Когда вы увидите то, что я сейчас вам покажу, вы не откажетесь.

Они подошли к большому круглому зданию на вершине холма. Дэвид Кубрик шел уже почти бодро. Он вытащил массивный ключ и открыл старинный замок. Дверь со скрипом отворилась.

Едва Виктория вошла, как на нее обрушился запах ионизированного воздуха и перегретого машинного масла.

Они вошли в лифт и стали опускаться вниз. Это продолжалось так долго, что Виктория забеспокоилась. Когда кабина наконец остановилась, режиссер и журналистка оказались в царстве замков и запоров – систем безопасности, действующих на основе кодов, ключей и магнитных карт. Наконец они попали в комнату, которая, судя по всему, имела особую ценность для кинематографиста.

Дэвид Кубрик включил висевший под потолком прожектор, направленный на длинный ряд компьютеров, к которым были подключены многочисленные клавиатуры, мониторы, стеклянные сосуды. Слева, в открытом туннеле, виднелись трубы сечением в несколько сантиметров. В самом центре находилась большая прозрачная труба.

– Знаете, где мы находимся? До Катастрофы этот регион назывался Европой, а эта страна – Швейцарией. Ближайшим к нам крупным городом была Женева. Мой замок и мои студии построены здесь, недалеко от Женевы.

Для Виктории эти названия были лишь простым набором звуков. Если бы кто-то сказал, что Женева – это глава государства, Швейцария – ее супруга, а Европа – ее собака, то для людей поколения, к которому принадлежала журналистка, это прозвучало бы вполне осмысленно.

– Здесь, сударыня, находилась самая современная научная лаборатория. Один из величайших научных центров мира.

Журналистский инстинкт заставил Викторию насторожиться.

– Если быть точным, он назывался БАК – по первым буквам словосочетания «Большой адронный коллайдер», что означает Большой ускоритель адронов. Адроны – общее название всех заряженных частиц. Он был построен европейской организацией, которая называлась CERN – Европейский совет по ядерным исследованиям. Впрочем, для вас важно только то, что это – ускоритель частиц. Крайне высокотехнологичная и очень дорогая штуковина. Кольцо этого туннеля, крохотную часть которого вы видите здесь, имеет в диаметре 8,5 километра.

Виктория медленно покачала головой:

– Значит, вот над чем работали ученые, которые приезжали к вам в студию?

– Совершенно верно. Нужно было починить самую сложную машину из всех, что когда-либо создавало человечество в эпоху до Катастрофы. Большая часть денег, которую я заработал своими фильмами, была вложена в ремонт и усовершенствование этого чуда.

– Зачем?

Дэвид Кубрик улыбнулся и только затем ответил:

– Этот ускоритель способен разогнать частицу до скорости света. На такой скорости, согласно теории относительности Эйнштейна, Е = mc², происходит трансформация материи. Но настоящее головокружение возникает при мысли о том, что этот кольцевой туннель диаметром 8,5 километра обладает еще большей мощью и способен разогнать частицы материи до скорости, превышающей скорость света!

Дэвид Кубрик сделал длинную паузу, чтобы увидеть реакцию собеседницы, но его слова, похоже, не произвели на девушку особого впечатления. Честно говоря, науки, как и любая другая тема, выходящая за рамки кинематографа, казались ей некой абстракцией.

– Вы слышали, что я сказал? До скорости, превышающей скорость света!

Пожав плечами, Виктория ответила:

– Я не физик.

– Ну как же так! На скорости света время останавливается! А поскольку мой ускоритель позволяет превысить скорость света...

Виктория Пеэль едва осмелилась продолжить:

– Время... пойдет назад?

– Именно.

На этот раз режиссеру удалось целиком завладеть ее вниманием.

– Вы хотите сказать, что это машина для путешествия в прошлое?!

Дэвид Кубрик энергично кивнул.

– В начале я отправлял туда частицы – фотоны, протоны, нейтроны. Мои ученые немало поработали над тем, чтобы увеличить размеры «метательного снаряда». В конце концов им удалось переправить целые атомы, затем – молекулы. Начиналось настоящее приключение. Мы отправляли материю в путешествие во времени. Вслед за молекулами настала очередь крошечных крупинок, затем почти таких же маленьких зернышек, вроде чечевицы.

– Зерна чечевицы, путешествующие во времени... – повторила Виктория зачарованно.

– Ученым удалось переслать их на десятые доли секунды назад во времени, затем – на секунды, на минуты, на часы и, наконец, дни. Мне потребовалось целая вечность, чтобы увеличить этот отрезок до недели.

У Виктории Пеэль возникло ощущение, что разрозненные факты вот-вот сложатся в стройную картину, однако пока тайна этой головоломки еще не открылась ей.

– После преодоления недельного рубежа дело пошло гораздо легче. Я отматывал назад месяцы, а затем и годы.

Внезапно журналистку осенило:

– Вы пересекли барьер Катастрофы, так?

Дэвид Кубрик открыл стенной шкаф и вытащил расширяющуюся книзу стеклянную банку, в которой ползало около десятка мух:

– Вот мои посланцы последнего поколения. По размеру они больше чечевичных зерен, но гораздо меньше операторов с камерами.

– Мухи!

– Как настоящие, правда?

Режиссер протянул банку журналистке. Виктория поднесла ее к глазам, чтобы лучше рассмотреть крохотные пространственно-временные зонды. Разглядывая насекомое вблизи, она в конце концов увидела, что вместо головы у него объектив, оснащенный несколькими кольцами-светофильтрами.

– Их головы... это камеры!

– А ротовые отверстия – микрофоны. Мои лаборатории потратили годы на их усовершенствование. Оказалось, что легче сконструировать машину для перемещения в прошлое, чем этих мух, способных выдерживать давление, возникающее в ускорителе частиц.

Виктория, пораженная до глубины души, не могла отвести глаз от содержимого стеклянной колбы.

– Именно с помощью этих мух я пересек временной барьер. С помощью этих мух я увидел и услышал Катастрофу.

Виктория обвела взглядом мониторы и клавиатуры. Она начинала догадываться, в чем заключалась тайна Дэвида Кубрика.

– Я видел конец света. Несколькими зондами-камерами я заснял его под разными углами при разных оптических режимах. Я запечатлел недели, предшествовавшие Катастрофе. Я снимал людей, занятых повседневными делами. Я снимал спортивные соревнования, путешествия, ссоры, жизнь... Вы, быть может, помните, что любимой темой моих первых фильмов был мир, который погибает так тихо, что герои даже не замечают этого...

Журналистка огляделась, ища что-нибудь, на что можно было бы сесть.

– Люди из прошлого не замечали ваших камер. Они думали, что это просто... мухи!

Дэвид Кубрик кивнул.

– Тогда во всех ваших фильмах... – не смогла закончить вопрос Виктория.

– Только в последних. В тех, которые я выпустил за последние пятнадцать лет.

– ...это были не актеры, а реальные люди!

Дэвид Кубрик кивнул:

– Теперь вы знаете.

Девушку внезапно затрясло.

– Значит, все, что происходит в фильме...

– Случилось с ними на самом деле.

Виктория Пеэль застыла:

– Но вы же не станете утверждать, что люди в ваших фильмах умирали по-настоящему? – Виктория, казалось, говорила сама с собой. – Убийства были настоящими убийствами? Любовные истории были настоящими любовными историями, а рождения – настоящими рождениями. Все эти подлецы, мучители, тираны...

– Чем более правдоподобен злодей, тем сильнее трогает сердца зрителей отвага положительного персонажа. Тут аудитория не ошиблась, – признался режиссер.

– И все эти взрывы и разрушения вовсе не были спецэффектами? – спросила девушка.

– Именно так воевали наши предки, – признал он.

Виктория Пеэль была ошеломлена. Вся фильмы, снятые Дэвидом Кубриком, все его творчество показались ей... чем-то чудовищным. Она вновь подумала о сильном эстетическом воздействии, которое оказали на нее эти фильмы, о красоте образов, о чувствах, которые она разделяла с персонажами. От трагедий, происходивших на экране, она всегда защищалась словами: «Это всего лишь кино» или «Актеры действительно бесподобны». Но если увиденное было чудовищно... правдивым, то это все меняло. То, что казалось трогательным, становилось ужасным.

Дэвид Кубрик просто пожал плечами:

– Иногда истина кажется менее правдоподобной, чем кино. Это парадокс. – Он коснулся лица Виктории, смахнул слезинку и облизнул палец. – Ага, «жидкое проявление эмоций», – пробормотал он. – Быть может, именно этого мне больше всего не хватало в моей башне.

Виктория молча плакала. Узкие, отливающие перламутром полоски блестели на ее щеках.

– Это ужасно. Значит, они умирали на самом деле, – повторяла она, не в силах поверить.

– И любили друг друга по-настоящему, – закончил режиссер.

– И испытывали все, что было в ваших сценариях...

Перед ее мысленным взором проносились образы из любимых фильмов.

– Это были не сценарии, – мягко поправил ее Дэвид Кубрик. – Никакого вымысла. Просто документальное кино.

При мысли о том, что она осмеливалась писать рецензии на хронику реальных событий, Виктория вдруг задохнулась от стыда.

– Лучший сценарист – это вовсе не я, это... Бог, – сказал режиссер.

Дэвид Кубрик смущенно улыбнулся, и на лице его появилось выражение, как у ребенка, которого застали в тот момент, когда он запустил палец в банку с вареньем.

– Единственная моя заслуга заключается в том, что я запечатлел несколько чудесных или трагических моментов из жизни наших предков такими, какими их написал Великий Небесный Сценарист...

Мэтр кино открыл фотоальбом, и Виктория тут же узнала сцены из его фильмов.

– Я соблюдал только одно правило: выбирать не слишком узнаваемые мгновения, чтобы не привлекать внимания Совета мудрецов. К счастью, самые прекрасные моменты прошлого известны меньше всего. Я нашел их и заснял, только и всего. Это все равно что собирать букет в джунглях. Я не выращивал этих цветов, единственная моя заслуга состоит в том, что я по-своему показал их публике.

Виктория Пеэль продолжала тихо плакать, внимая речам режиссера. Она долго молчала, словно открытие великой тайны студий Д.И.К. повергло ее в прострацию.

Мэтр кино неловко пригладил свою длинную седую бороду:

– Прошлое человечества отчасти записано в нас, в наших генах. Вот почему мои фильмы никого не оставляли равнодушными. Они пробуждали память о дедах, скрытую в глубинах наших клеток. Никакое правительство не сумеет подчистить коды нашей ДНК до такой степени, чтобы заставить нас забыть страсти, обуревавшие наших предков.

– История человечества запечатлена в нас самих? – переспросила Виктория.

– Я не могу объяснить это с научной точки зрения, но успех моих фильмов недвусмысленно это доказывает. Люди припоминают. Они не впервые видят изображения из моих кинолент... они их вспоминают.

– Этого не может быть. Мы не можем носить в себе историю наших предков. Не можем знать о неожиданных поворотах их судеб. Ведь все это произошло до нашего рождения, и нам никто не рассказывал об этих событиях.

Дэвид Кубрик погладил колбу с роботами-насекомыми:

– Теперь вам понятно, почему я окружил свою работу тайной. С того момента, как у меня возникла идея проекта – признаюсь, что вынашивал ее я очень долго, – я занимался только одним: искал способ воплотить ее в жизнь.

Он пристально смотрел на мух – нетерпеливых операторов, ожидающих только пресловутого «Внимание: съемка. Мотор!», чтобы начать полет среди людей из прошлого.

– Знаете, в чем заключается самая горькая ирония? Исследуя прошлое, я обнаружил, что на заре театрального искусства зрители после представления нападали на актеров, исполнявших роли злодеев, потому что верили, что они и в реальной жизни были плохими людьми! Некоторых даже линчевали. Бедняги. То есть чем лучше они играли, тем больше рисковали лишиться жизни по окончании спектакля.

– Теперь все перевернулось с ног на голову: зрители видят правду и думают, что это ложь.

Мэтр кино нахмурился:

– Вы донесете на меня правительству?

– Куда делись актеры, технический персонал, все, кто работал на ваших студиях?

– Уехали, подписав обязательство не разглашать ничего из того, что видели здесь. Они уезжали по очереди, один за другим. Так что никто не увидел, как эти места покидает целая толпа.

– И никто не проболтался?

– Каждый уехавший думал, что остальные остаются здесь. Никто не знал, что происходит на самом деле. У меня никогда не было правой руки, доверенного лица или первого заместителя, посвященного в мою тайну. Теперь, кроме меня, о ней знаете только вы.

– А как же ученые, создавшие эту машину?

– Те, кто разрабатывал ускоритель частиц, никогда не встречались со специалистами, конструировавшими мух-роботов. Никто из них не мог даже представить, что эти две технологии как-то связаны между собой. Если изолировать участников проекта друг от друга и оставаться единственным, кому известен весь план, тогда никто не сможет вас предать.

– Ну и интриги!

– Все ради благородной цели. Восстановить память о наших предках. Чтобы не оказалось, что они жили и страдали напрасно.

– Почему я? Почему вы все это рассказали мне?

– Я скоро умру и хочу перед смертью честно рассказать кому-то о своих замыслах. Хотя бы раз в жизни.

– Почему я? – повторила журналистка.

Дэвид Кубрик снова пригладил бороду и сказал, словно не слышал вопроса:

– Итак, что вы решили?

– Не знаю. Мне нужно подумать.

– Вы – единственный человек, которому все известно. Если вы донесете на меня, все прекратится.

Виктория Пеэль выключила замаскированный магнитофон. Затем вытерла щеки. Воцарилось долгое молчание. И наконец прозвучали слова, сказанные на одном дыхании:

– Нет. Я вас не выдам...

Виктория взглянула Дэвиду Кубрику в глаза:

– Вы сказали, что я должна убить вас. Что это значит?

– У меня рак в последней стадии. Морфий больше не действует. Всю жизнь я только работал, и делал это в одиночестве, поэтому у меня нет ни детей, ни наследников.

Режиссер схватил Викторию за руку, и она была поражена тем, какая сила таилась в этом старике.

– Я уже говорил, что давно слежу за вами. Вы были актрисой. Вы были режиссером. Вы бросили творчество, потому что боготворили меня. Если вы согласны, то могли бы стать... моей наследницей.

Девушка высвободила руку.

– В сценарии, который я написал для нас... вы даете мне выпить смертельный коктейль, который я уже приготовил, потом хороните меня в настоящей могиле, которую я распорядился выкопать в парке, возле замка. Там, на виду, уже стоит гроб, так что похороны займут у вас едва ли более получаса. Затем вы устраиваетесь в моей комнате с пультом управления – на вершине башни. Запасов еды там хватит на века, кресло мягкое, экраны наружного наблюдения и компьютеры позволяют дистанционно управлять любыми операциями. Я даже написал «инструкцию для пользователя» – на случай, если у вас возникнут сомнения относительно того или иного аппарата или системы.

Девушка не верила своим ушам:

– Вы просите меня снимать фильмы вместо вас?!

– Выбрав место и время, вы посылаете мух в прошлое, управляете роботами как операторами на съемочной площадке, монтируете отснятый материал. Вам хорошо известно, что успех фильма зависит от монтажа. Потом вы можете добавить шумовое оформление и фоновую музыку, но если придерживаться моего стиля, то я предпочитаю не злоупотреблять звуковыми эффектами... Чем ближе к правде, тем волшебнее воздействие, оказываемое на зрителя. Впрочем, учитывая все написанные вами статьи о моих фильмах, мой стиль вам знаком. Я предлагаю вам стать «новой Дэвид Кубрик».

Виктория отвела глаза:

– Увы. Я не чувствую в себе таких способностей. Найдите кого-нибудь другого.

– Вы или никто.

– А если я откажусь?

– Фильмов, снятых студиями Д.И.К., больше не будет.

– Но снимать прошлое категорически запрещено!

– Все, что приносит удовольствие, всегда незаконно, безнравственно или полнит.

В знак протеста Виктория тряхнула своими пышными темными волосами:

– Ошибки наших предков привели к Катастрофе. Вспоминать их – значит давать им шанс повториться вновь, сделать возможной новую Катастрофу.

– Не стоит выплескивать дитя вместе с водой. Чрезмерные эмоции, связанные с прошлым, губительны, но немного Истории всегда необходимо.

– Невозможно предвидеть, какими – положительными или отрицательными – будут последствия Истории для каждой отдельно взятой личности.

– Раны зарубцевались. Люди изменились. Они стали более сознательными. Теперь они могут постепенно вновь узнавать, каковы их корни, и это не приведет к трагедии.

– Это вы так говорите.

– Так говорит мне сильно развитая интуиция.

– А если вы ошибаетесь?

– Не ошибаются только те, кто ничего не делает.

Виктория снова тряхнула своими роскошными темными волосами, как будто отметала какую-то невыносимую мысль:

– Это очень опасно.

– Это очень увлекательно.

– Это грозит тюремным заключением.

– Это искусство.