Прямо и наискосок Брусницин Виктор

© Виктор Михайлович Брусницин, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Часть 1

Седьмое февраля случилось днем рождения Румянцева, выпало воскресенье. Недели две назад встретил приятеля, погрозил прийти с женой. Пришлось сказать матери. Вслед пробуждению явилось громадное нежелание видеть кого-либо, собственно, белый свет. Состояние держалось долго, заверещавший недалеко за полдень звонок подчеркнул. Сергея ждал к вечеру, не услышав шагов матери, тронулся открывать.

В дверях стоял Женя Ширяев, деловой партнер, сделавший Румянцева банкротом, соблазнивший жену, – человек, явившийся причиной его обвального краха. Он держал в руках пару бутылок дорогого коньяка, связку баночного пива и настороженно улыбался. Рядом расположился с большим полиэтиленовым пакетом, очевидно, закуской, друг Андрея со школьной скамьи Петя Петров. Оба молчали.

Румянцев скривил губы, раскрыл дверь и произнес:

– Не ожидал…

Зашевелилась мать, начала накрывать на стол.

Петя повествовал, как провел Новый год. Поделился и Женя, постарался, несомненно, чтоб выглядело неярко. Пришлось высказаться и Андрею:

– Мы с батей вдвоем, мать в гости уходила. По пятьдесят грамм какой-то бурды накатили.

Напряжения не наблюдалось.

– Вроде как перестановка у вас, – поделился Женя.

– Матери делать нечего, таскает вещи с места на место…

Перед Новым годом они приходили. Состоялся деловой разговор, Румянцеву сделали несколько предложений. Он от всего отказался.

Первую бутылку кончили быстро, Петя восторженно говорил о проектах, удачных сделках, Евгений вставлял фразы деликатно. О женщинах звука не произнесли. Гостевали недолго, на прощание синхронно сообщили:

– Пока.

Пару часов после ухода Андрей сидел за столом молча, сосредоточено смотрел в скатерть и сосал пиво. Забежала сестра, чмокнула в щеку, оставила коробку конфет – он любил сладости. Ожидая Сергея, вяло слонялся по комнате. Садился, открывал книжку, раз на третий прочтя одну строку и с трудом освоив смысл, закрывал. Заходил в комнату родителей, тупо пялился в телевизор, выходил.

К восьми стало ясно, Сергей не придет. Разделся и грузно повалился на постель. Свернувшись в комок и забив под себя одеяло, долго лежал, бессмысленно глядя в плотный мрак. Около десяти встал, зажег торшер. Затем верхний свет и светильник. Взял спортивные брюки и начал, было, одеваться, но передумал. В трусах прошел на кухню к холодильнику, взял банку пива и начал взбалтывать, вознамерившись пустить струю. Не вышло: облил пол, себя. Извлек еще одну, проделал то же самое. Получилось удачней, облил стену вокруг окна. Прошел обратно в комнату, достал записную книжечку и вслух сказал:

– Черт возьми, когда же это было в последний раз?

Улыбнулся, прикинув, что не прикасался к женщине больше четырех месяцев. Решил позвонить Наталье, невзыскательной девице, которую не видел около года, впервые посетовал на то, что родители принципиально не держали телефон. Из кухни донеслись причитания, в комнату вторглась мать, угрожающе выплескивала:

– Ты совсем рехнулся?

Андрей достал из шифоньера белье и полотенце, безразлично прошел в ванную, походя вяло рекомендовал:

– Отдыхай.

Стоя под душем, посмеивался, слушая, как разоряется в коридоре мать.

Снял с вешалки пальто, она бросилась вырывать: «Куда поперся на ночь глядя! Не пущу». Румянцев возразил:

– Я иду звонить. Буквально на десять минут.

Мама злобно ухватила одежду.

– Не пойдешь! Посмотри, что наделал!

Андрей тоскливо посмотрел на отца, что боязливо жался к дверному косяку:

– Батя, скажи ей. На десять минут, ей богу.

– Андрей, действительно, не стоит, – заныл отец.

Румянцев молча отцепил женщину, накинул пальто. Когда развернулся, натолкнулся на плотно стоявших у двери родителей. Мама, женщина грузная, смешно раскинула руки и с театральной отчаянностью выкрикнула:

– Через мой труп!

Андрей недолго постоял, размеренно двинулся в комнату. Объял содержание взглядом, подошел к старой радиоле, с незапамятных времен неизвестно для чего стоящей на серванте, поднял и с гулким грохотом хряснул о пол. Мать робко взвизгнула, в проеме показалось испуганное лицо. Степенно подошел к столу, взял большую, долго служившую вазу, сосредоточенно вытряхнул содержимое и запустил в висевший на стене ковер. Ваза обиженно крякнула, на мгновение прилипла и с неблагозвучным звоном осыпалась. Мама тяжко развернулась и, осунувшись, ушла. Отец, нелепо взмахивая руками, судорожно бормотал:

– Ты что, сынок, ты что!

Андрей стиснув зубы, вышел.

На дворе лежала усталая темнота. В лицо копал несвежий, засоренный снежной крупой ветер. Набрав номер, пусто слушал гудки, глядя на тусклые фонари окон. Голос из трубки приятно и отчетливо зазвучал:

– Да, я вас слушаю.

– Вечер добрый, Наташу можно? – произнес Румянцев.

– Это я… Алло, слушаю.

Андрей провел рукой по лицу.

– Алло, кто это? – напомнил голос.

«А ведь я не побрился», – подумал гражданин, аккуратно повесил трубку и поплелся домой.

***

Тридцать три года, тот самый возраст. Последние три были наваждением. Пухло разбогател. Теннис, сауна, пятница и суббота непременно ресторан, прочая атрибутика. Активный секс как протестная реализация. Собственно, революция, приятели даже самые в этом вопросе не проникновенные вовсю делились победами. Впрочем, из повествований удалился смак достижений, говорилось, как о сделках, предметом обсуждения все чаще становилась степень изощренности.

Однажды, движимый похмельным зудом посетил знакомую, сведущую девицу. Та, в компании с подругой в итоге возбудилась, достали приспособления и устроили сексуальный шабаш. Румянцева, смятого физической активностью дам и буйством воображения, больно поимели фаллоимитатором.

Он предчувствовал, должно воздастся, но к тому, что это произойдет так сокрушительно, оказался не готов.

Вообще говоря, товарищ не помышлял о поприще бизнесмена, тем более такой результативности. Причина была проста, в отрочестве резко проявились способности к музыке и, главное, великая к ней тяга. Лет в тринадцать, случайно заполучив в дом гитару, без тренинга овладел пресловутыми тремя аккордами. К пятнадцати среди сверстников считался самым музыкальным.

– Слушая тебя, Румянцев, – говаривала учительница по химии (речь шла о самодеятельных концертах), – я вспоминаю Робертино Лоретти.

Он поздно начал, вот, вероятно, что стало причиной отсутствия явной целеустремленности – вместе с общим недоверием к себе, это не пускало Андрея ставить конкретные задачи. В пятнадцать лет взялся за самоучитель по гитаре со смутными мыслями о фундаменте. В пору окончания школы было ясно, для профессионального музицирования пробелы слишком громоздки.

– Андрюша, ты гуманитарий, я вижу, – безапелляционно говорила мама. – Твоя стезя – университет.

Она чаяла видеть его историком.

– Тренькать в кабаках? Подачки собирать? Не знаю, – делал косвенные умозаключения отец.

– Главное – в армию не идти. Можно в горный институт, туда чуть не с двойками поступают. А нет, так на трояки (триста тридцать третий оборонный завод, откуда в армию не забирали), – утверждали друзья.

Пробовал, тем не менее, Андрей поступить в музыкальное училище, но заведомо уготовил неудачу. Заявил он себя не на вокал, что представлялось естественным, а по части гитары, и когда на первом же экзамене в нем засомневались, не стал искать иные пути, попросту забрал документы.

В политехнический институт поступил непринужденно, но и без удовлетворения. На третьем курсе без весомых оснований женился. Через полгода в том же угаре безрассудства, даже с некоторой забубенностью, разошелся. Наиболее видимый след за годы учебы оставили стройотряды, точнее, производное их, концертные бригады. Атмосфера бесшабашности, приподнятости, успеха, легкого заработка наконец удобно умещалась в натуре Румянцева и даже выявляла признаки характера. Кондовая безалаберность, снисходительность к получению знаний вообще и профессии в частности к моменту окончания вуза предоставили картину полной растерянности перед будущим.

– Андрей, – восклицала мама, массируя кончиками пальцев виски, – ты становишься полным ничем.

– Пора брать себя в руки, юноша, – сооружал строгое лицо отец. Такое обращение показывало крайнюю фазу озабоченности.

В НИИ Румянцев пошел работать по причине нежелания командовать кем-либо и непреодолимого неприятия понятия «рабочая дисциплина». Надо признать, поначалу его даже захватило. Ученая степень была тогда еще престижной штукой, разговоры в этой теме составляли неотъемлемую часть работы, и Андрей с удивлением заметил, что нередко и сосредоточенно помышляет о диссертации.

Не исчезли музыкальные занятия. Слава о парне доползла и до работы, ему, выражаясь фигурально, вменили возможность сварганить небольшую компанию для праздничных процедур. Случалось музицировать и старым составом. Собирал, кого получалось, один из давних приятелей Андрея, если выпадал хороший заработок на богатых свадьбах или иных мероприятиях. Поплавал раз с агитбригадой по Енисею.

***

Странности начались года через три после начала трудовой деятельности. Прежде всего Андрей при всем богатстве выбора женился на невзрачной на невнимательный взгляд девице в затемненных очках с развитой грудью и необычной манерой разговаривать. В первые же минуты знакомства она заронила подозрение о некоторой деланности, ответив на предложение назвать имя так:

– Вы меня Лескиной зовите. Это фамилия. Имя-то Светлана. Я – светлая, хоть это не внешне. – Действительно, она была естественная брюнетка и само лицо казалось смуглым. – Это хорошо, когда что-либо не совпадает… И я вас буду звать Румянцевым. Можно? Я вас знаю.

Румянцев пустился дежурно умничать:

– И давно знаете?

– С год.

– Вы проницательная, я начал себя узнавать буквально на прошлой неделе. И вообще, меня величают Андрей, это означает мужественный и как раз не совпадает. А вам я бы посоветовал быть проще.

Она удрученно призналась:

– Не в состоянии, проще совершенно не по мне.

– Вообще вы что-нибудь принимаете?

– Подарки принимаю, – спокойно поделилась она, – я подарки люблю.

В первый вечер Андрей постарался больше не общаться. Но вскоре довелось встретиться, под шальное настроение захотелось поиздеваться, он разговорился и неожиданно к манере привык. Позже эту ее особенность стал считать непосредственностью, а еще дальше – глупостью.

Неестественность женитьбы заключалась в том, что о высоких чувствах речи не было и быть не могло. К моменту сочетания Андрей отчетливо видел, женщины существа слишком доступные, чтоб стоило на них тратиться серьезными чувствами. Особой статьей здесь явился практический вывод, что совсем прекрасный пол не охочь до высоких материй – это внутренне было Румянцеву ближе – поведение с пошлецой, а то и хамоватое гораздо эффективней.

Однажды после вечеринки, от начала знакомства прошло месяца два, Андрей проводил Светлану домой и, расставаясь, она покусилась:

– Румянцев, у меня к тебе великая просьба. Двоюродная сестра на сносях, ты все умеешь, достань импортную коляску.

– Через несколько дней позвоню, – случился ответ, – но пробуй и по другим каналам.

– Между прочим, я тоже беременна.

Спустя неделю Андрей привез ей коляску и в ходе разговора спросил:

– Чье, любопытно, произведение в тебе содержится?

Светлана коротко задумалась и твердо произнесла:

– Твое.

Еще через неделю Андрей позвонил и поинтересовался:

– Ну, и дальнейшие твои действия?

– Мне все равно. Как ты скажешь.

Минула еще пара месяцев и при нечастых встречах Андрей тему не муссировал. А когда спросил: «И что у тебя с внутренностями?» – Светлана бесстрастно пояснила:

– Аборт делать поздно. Буду рожать.

Надо сказать, и тогда не начал думать о женитьбе, но период совпал с длительной депрессией, которую высокопарно именовал парень «душевным кризисом». И верно, с ним нечто происходило. Зародившийся было интерес к науке в одночасье исчез – притом обозначилась тема кандидатской диссертации и он поступил в заочную аспирантуру.

По утрам просыпался с предчувствием вынужденного попадания в серый и долгий день. Все реже встречался с женщинами, друзьями, вечерами лениво слонялся по комнате, либо без понимания глазел в телевизор. Случалось, подходил к гитаре и, перебрав бессмысленные звуки, неделикатно ставил инструмент на место.

Когда Светлана была уже на седьмом месяце, Андрей привел ее в загс. Даже не раздеваясь поставили подписи (за свидетелей расписались работники заведения) и, по-деловому пожав друг другу руки, удалились. Вечером Светлана выпила немного шампанского, Андрей один бутылку коньяка.

Однажды, сыну набралось полгода, из-за совершеннейшего пустяка Андрей повздорил с начальником лаборатории. После глупых препирательств наш герой твердо заявил:

– Или я поступаю по-своему, или пишу заявление об уходе.

– Пиши, – коротко бросил тот.

Если с женитьбой Андрей так и не понял, что произошло, то уход с работы обнаружил самому неведомые черты. Никаких сожалений не случилось, но спала хандра. Дело происходило весной, Андрей полюбил гулять с коляской, наблюдать за озабоченными прохожими и слушать деловитое щебетание птиц. Внезапно под вкрадчивое прикосновение мягкого и терпкого ветерка в голове начинали роиться звуки и образы. Однажды наполненный неведомой и пряной силой взял гитару и сложил нестерпимо волнующий мотив. Тут же накатал слова и целый день потом находился в тумане хмельного восторга. На другой день возбуждение сошло, мотив песенки показался вроде бы слизанным, слова несколько корявыми, однако даже воспоминание о процессе сочинения заставляло биться сердце тревожно.

За месяц Румянцев сляпал песен десять и хоть видел, появляются повторяющиеся фразы в музыке, а слова вообще однотипные, ему казалось, что две-три песни получились. Особенно легко возникали мелодии, их он составлял мгновенно. Много сложней выпадало на тексты, здесь бился другой раз по три-четыре дня.

Но главная проблема, конечно, состояла в неудобстве перед окружающими. Жили у родителей, и Андрею, молодому, крепкому мужчине, было совестно заниматься подобными пустяками на глазах у стариков, без того глядящих на него, бездельника, с укором, да и у жены, хоть кроткой, но, очевидно, неудачливой. Между тем нужно было существовать. Отсюда, пожалуй, можно начать отсчет новой, никем не предсказанной и непредвиденной самим жизни.

Необходимо оговорить, что тогда добыча денег приняла гротесковую форму. От не такой уж и доступной возможности музицировать в ресторанах отказывался, на музыкальной ниве даже случайных заработков в итоге не стало. Дело дошло до того, что пустился подрабатывать в ЖЭКе: плотничал, чинил крыши, выполнял разное. Чего ждал, было неясно. Безусловно, отсюда согласился на предложение соседа, Сергея, парня того же возраста поработать на «армян» – они хорошо платили.

Тогда в моду только начали входить так называемые мыльницы – женская обувь пляжного типа, изготовленная из пластиковых материалов. Предприимчивые «армяне» (кавычки, оттого что на самом деле они были изиды, выходцы из Тбилиси, основательно осевшие на Урале) ловко обошли тучную советскую промышленность и наладили подпольное производство.

Цех находился в местечке под названием Кедровое, километрах в тридцати от города. Располагался в трех комнатах неказистого одноэтажного здания с громким названием «Служба быта». По существу производство не было нелегальным, ибо входило в сеть мелких предприятий, объединенных организацией, именующей себя Свердлоблобувьбыт. Однако по документации цех обязывался производить галантерейные услуги (объединение это допускало), соответственно сумма отчислений в бюджет объединения оказывалась смехотворной в сравнении с достигаемой реально прибылью. Контроля за доходами практически не наблюдалось. От подобных производств и пошли так называемые цеховики.

Организатором всего дела был Азиз, лощеный и живой, несколько склонный к ожирению тридцатилетний где-то мужчина. По-русски он говорил без малейшего акцента. «Андрюха, какие проблемы. Диссертация заела? Купим». Румянцев, стесняясь своей неприкаянности, лгал, в том числе Сергею, что до сих пор числится в аспирантуре, кропает диссертацию на дому.

К Андрею Азиз испытывал ласковую снисходительность. Глядя на только вошедшие в моду телевизионные шоу по аэробике, он обращался непременно к нему:

– Андрюха, эту потную бы сюда, а? Вот-вот, в этой позе, а?

Азиз уже тогда был достаточно известным человеком, потому что первые шаги, и вполне заметные, в сфере бизнеса сделал на самом крупном в городе ремонтном предприятии ВАЗа. В то время люди, работающие там, вызывали интерес и уважение. Он был женат на русской, имел сына. Года через три его убьют, и это будет одно из первых звучных деяний в длиной череде, которые время от времени терпко и интригующе будоражат город.

Сам Азиз не часто находился в цехе, непосредственно руководили процессом его младший брат Нодар (Надр по паспорту) и специалист по литейному производству – правда, как казалось Андрею, больше теоретик – полный и добродушный Ярем.

– Ерема, понял? По-нашему, Ярем. – Изъяснялся он тоже чисто.

Нодар говорил грязновато и у Андрея вызывал наибольшее любопытство. Смуглый, поджарый, с точеным серповидным носом, он имел манеру закреплять резинкой в пучок длинные, смоляные волосы. Его мутные, безразличные, но странно притягательные глаза – как оказалось, следствие курения травки – выдавали жестокость. Говорил редко, но обильно.

– Мужики, снова в сехе грас! Я прошу, минэ продуксия нэ надо, но давайте делать чисто. Что ми, животные свиньи что ли какие-чтоли? Смотри за миной, как это дэлят… – Хватал веник, делал пару бесполезных движений, далее, бросив веник посреди комнаты, в отчаянии вздымал к голове руки. Впрочем, его никто не слушал и убирались, да и то весьма недобросовестно, лишь в конце смены, справедливо считая это бесполезным занятием.

Работали в цехе Сергей, Вовка, молодой шалопутный парень, брат жены Азиза, и Слава, бывший таксист, как и Нодар, любитель травки, но в отличие от того еще и почитатель зеленого змия. Дня через два после появления Андрея Слава ревниво и недоброжелательно высказался:

– Ты особо здесь работать не рассчитывай, скоро из Тбилиси народ подъедет. Ты – случайный.

Верно, попал сюда Андрей благодаря редкой удаче. Заработки были бешеные, при этом не требовалось особых физических усилий и никакой квалификации. За одну отливку, «удар», Азиз платил рубль. За двенадцать часов смены вдвоем делали по четыреста с лишним ударов. В институте Андрей получал за месяц много меньше. После смены шли спать в расположенное рядом общежитие, через двенадцать часов снова на работу. Процесс был непрерывный, ибо продукция, что называется, шла влет. Нодар с Яремом ежедневно привозили с реализации полиэтиленовые мешки денег.

Удача сложилась из того, что Сергей работал до той поры в объединении, в другом цехе и был специалистом практиком по литьевым механизмам. Когда Азиз затеял дело, ему порекомендовали его. Сергей устанавливал машины, настраивал и запускал. Рабочих Азиз привез из Тбилиси – родственники или друзья. Но это произошло позже, а на период раскачки хозяин дал подручному возможность подобрать подходящего человека. За литьевой машиной Андрей проработал неделю, дальше начали подъезжать основные люди. Однако на подхвате продержался еще пару недель. Деньги получал уже не те, но приличные.

Именно в минуты однообразной работы начали возникать у него мечты о записи своих песен. Вообще говоря, сделать это более-менее качественно при возможностях Румянцева было реально. Но исполнять их пришлось бы составом. Однако как только в воображении появлялся кто-либо кроме нашего парня, удовольствие от фантазий бесследно исчезало. Причин этого не понимал. Странный, необъяснимый бзик – отчего-то никого, даже Светлану к сочинениям своим не подпускал и однозначно не собирался.

На заработанные деньги Андрей купил какие-то шмотки жене, а остальное, правда, по случаю, вбухал в очень качественный магнитофон. Уже имелся плохонький и покупка могла показаться нелепостью, если б он не понимал – это первый, пусть импульсивный шаг. Однако чтоб стать последовательным, Андрею понадобилась бы еще куча дорогой аппаратуры – в его условиях без посвящения понимающих людей в затею реализация невозможна. А тут вставала стена.

Отчетливо стало ясно, он обладатель пунктика, комплекса, идиотизма, наконец, когда состоялась одна запланированная встреча со старым знакомым, имеющим выход на качественную аппаратуру. Андрей готовился, прорабатывал варианты обтекаемого, на уровне намеков, разговора о желании кое-что записать. Во время встречи обзавелся непреодолимым ступором, так и смолчал, затем ненавидел себя смачно и продолжительно. А после того, как в процессе нескольких пьянок тащил из себя предложение выдать на общий слух «какое-либо-нибудь» и в самые ответственные моменты зов был заглушен неведомым чувством, когда еще и добавился анализ всех последних похождений, понял окончательно – бесхарактерен, никудышен, безнадежен.

И как раз здесь судьба совершила дерзкий кульбит.

***

Сергей, продолжая работать в цехе после ухода Румянцева, время от времени приезжал на два-три дня в город. Непременно сидели семьями с выпивкой, разговорами. Симпатия была обоюдная, тем более жены крепко сблизились. Понятно, Сергею приятно было говорить о работе:

– Что бы они без меня делали! Тут обмотка перегорела. Восемь часов простояли, два проводка связать не могли. Так бы и стояли, пока за мной сбегать не догадались.

– Слущи, дарагой, – обращаясь к Андрею и подражая хозяевам, шутил Сергей, – думаю мащина брат. Девятка путовий предлагают, ти как думаешь?

Между тем вскоре общий благостный настрой Сергея стал утихать.

– Блин, – сердечно возмущался он, – там один козел есть. Ти, Сарожа, харощи щаловек, но ти не наш щаловек… Фуфлыжник же на деле последний! Три дня учил его пресс-форму разбирать. Ты, например, за день научился.

Давление, вероятно, присутствовало. Из русских остались двое, он и Вовка. Но тот родственник, а нужда в Сергее как в специалисте уже отпала, сами овладели процессом.

Однажды во время очередной посиделки Андрей, не движимый какими-то предварительными соображениями, а так, с кондачка, спросил:

– Серега, а почему ты сам такое производство не организуешь?

Тот от неожиданности разве не опешил.

– Так это… не знаю… – Впрочем, тут же обрадовался: – А-а, пресс-формы же нет!

Действительно, основная проблема заключалась в пресс-форме. Это была сложная, качественная, требующая высокого профессионализма в изготовлении конструкция. И тут Румянцева осенило, существовал человек, способный изготовить подобную вещь. Но сейчас Андрей смолчал, однако мысль уселась прочно и неспокойно.

Надо же так случиться, что недалеко от этого разговора Румянцев встретит того парня. Об этом персонаже надо сказать особо, потому что события будут складываться при его ощутимом участии.

***

Тесные отношения с Виктором – сверстники кликали его Чайкой (замысловатая производная от фамилии Нечаев) – начались со школы, после эпизода экстравагантного: Чайка начистил Андрею физиономию.

Это был высокий статный красавец с великолепной шевелюрой, дерзким, даже отчаянным характером и непомерным властолюбием. Он любил устраивать в учебном заведении профилактики. Объекту, заведенному в туалет на перемене его подручными, лениво говорил:

– Ну что, фруктоза. Ходят слухи, что вы испытываете лень к учебному процессу, – и совал кулаком в сопатку.

Естественно, Андрея, в девятом классе переведенного в эту школу, удостоили профилактики. По недоразумению, молва о Чайке его еще не тронула, он сдал сдачи, за что был примерно поколочен. Однако тот вскоре проявил к Румянцеву необъяснимый интерес, они крепко сдружились. Собственно, Виктор первый посвятил нашего друга в практические прелести нездорового образа жизни. В течение последующих лет учебы ребята были, что называется, не разлей вода, и охладели друг к другу через пару лет после школы, когда Андрей окончательно окунулся в жизнь студенческой элиты – Чайка, избегая службы в армии, поступил на оборонный завод (упоминали, трояки).

Охлаждению способствовал случай, который просится в отдельные строки.

Чайка был богат братом, человеком феноменальным и роскошным. Но речь пойдет не о нем, а о мотоцикле, которым тот обладал. Это был агрегат фирмы Ямаха, потрясающая по необычности, тогда и фирму-то плохо выговаривали, и качеству вещь. По широте Чайки старшего (страшного, говорили во дворе) младший и Андрей пользовали средство передвижения беспощадно.

Как-то раз поехали на Чайкином мотоцикле в деревню. Там жила многочисленная родня Румянцева – мать здесь родилась. Тетка Ефросинья, душа – детство парень у нее провел – пельменями потчевала, брагой: племяш любимый на бравом мотоцикле прибежал, положено. Как смерклось, в клуб прикатили, Андрей за рулем. Перед «парадным» погремел мотором – а как же. Хлопцы деревенские руки жали – вместе в детстве «дурели» – механизм гладили, диковинная штука. Наливали водку в закутке.

– Баской мотосыкл, – говорили уважительно.

– Сто шестьдесят на дублере дали. Когда двое сидят и зад не прыгает, – внушал Андрей.

Девицы шушукались, хихикали, взглядами пестовали. Одна смелая поздоровалась. Спьяну Андрей еле признал – сестра далекая.

– А ты ничо, – комментировал, – подросла.

Девица на два года всего и младше была, шестнадцати лет.

– Ну, садись, прокачу.

Чайка строго взглядывал:

– Стоит ли?

– Не мохай, – важно ронял Андрей.

Чуть не упал, в бездорожье завез. Сестра и хихикать перестала, так коряво вез.

Через час Андрей распорядился – пылал вечер, кружились лица в хмельном хороводе, бился в груди колючий жар азарта – вязко, шатко направляясь к мотоциклу:

– Поедем, Витек, к братану, браги попьем.

– Брось, едем спать.

– Тут все мое, – кричал Андрей сквозь рев мотора. Чайка плотно прижался сзади.

Уехали недалеко. Вывернули на тракт, Андрей и скорость большую набрать не успел, когда в дрожащем свете фонаря возникли, приближаясь резво, два робких силуэта. И рядом совсем, готовясь пронестись мимо, вдруг заколыхался один и прянул навстречу.

Случилось следующее. Дорога была узкой: одну сторону ремонтировали и здесь навалены были щедро груды щебня. По стороне где ехал Андрей, шли двое. Когда сравнялись, один обернулся и хорошо пошатнулся – так, что угодил прямо под мотоцикл.

Дальнейшее помнил урывками. Встает с кучи щебня. Чайка что-то делает с мотоциклом. Нудно, отвратительно мешает нечто в глазу. Андрей шарит рукой и находит небольшой, острый камешек, торчащий в брови. Убирает и шатко, испуганно спешит к мотоциклу.

– Мужики, вы же его убили, – весело бормочет какой-то парень, склонившись вместе с Чайкой к лежащему посреди дороги телу.

– Заткнись, – свирепо цедит Чайка, – сейчас проснется.

Андрей помогает поднять тело, отнести подальше, к воротам стоящей напротив избы. Из уха человека обильно падает кровь. Время скомканными, грязными кусками выплывает и исчезает в вязкой кромешной бездне. О чем-то разговаривает с вдруг образовавшимися откуда-то женщинами Чайка. А, вот:

– Как быть нам?

– Вы у Фроси? Да что алкашу сделается. Полежит, очухается. Если неладно, мы скорую позовем.

Андрей склоняется над безмятежным, невнятно хрипящим телом. Его отнимает Чайка.

– Едем, – коротко, нервно приказывает.

И пустота, хлесткая, горячая обливает мозг.

– Что это! – испуганно спрашивает тетка, показывая на разбитую бровь Андрея.

– С деревенскими подрались, – объясняет Чайка.

Утром Андрей проснулся, будто и не пил вчера. Первое, что увидел – внимательный, осторожный взгляд лежащего напротив Чайки. Страх искристой патокой пополз в оживающее тело.

– Надо сказать тетке, – тихо произнес друг.

Та испуганно заерзала руками и, судорожно переступая, качая громоздкое тело и причитая: «Ох, недаром душа с места сошла», – уторопилась к месту содеянного.

– Вроде тихо, – вынула, вернувшись вскоре.

Андрей устало откинулся на спинку стула, спросил:

– Надо чего сделать по дому?

– И не знаю. Буди, грядку в огороде вскопать.

– Давай лопаты.

– В сенках. – Помолчала. – Ох, сердцу неспокойно. Тожно пойду еще, сведаю.

Тетка пришла, лицо несла каменное, величавое.

– Увезли мужика ночью. На скорой. Изошел хрипом.

Навалилось.

– Едем в больницу, может надо чего, – кипел в отчаянии.

– Не вздумай, – пресек Чайка. – Домой бежим.

– Как же домой – может надо чего!

– Ладно, садись.

Когда увидел, что в больницу Чайка сворачивать не намерен, туже вжался в его спину.

В городе дворовое кодло поило – домой не попал – оттесняя грядущее, рассказывали тюремные истории. Андрей кичился, нес ахинею бравады… К вечеру, сидели в сквере недалеко от дома, увидел – тетка колышется, с ней жена дяди из деревни же.

– Умер мужик-от, – вякнула испуганно тетя.

– Семь лет, отвечаю, – объявил один дворовый пьянчужка, на дармовое присоединившийся.

Через два часа домой доставили. Там консилиум. Свояка родители – люди большие. Приятели отца, тоже народ немалый. Отослали спать. Поскулил, поплакал в подушку, да и уснул.

Утром в шесть часов звонок. Наряд милиции.

– Одевайся, сынок.

Мать пальцы кусала, не смотрела в лицо.

Мурыжили немало, в отделении нарушителей многонько пришлось. Спрашивали – выпрастывал. Страшно было, но терпимо: народ разговором охранял. Первый раз по-настоящему схватило, когда к гаражу привезли – осмотр мотоцикла следовало сделать. Закончили опись, один милиционер предложил: «Поехали, парень». Пацаны сигареты совали:

– Мы с тобой, Андрюха.

– Живы будем, – с фанаберией кривил щеку Андрей.

И сестра – здесь же толкалась, мать с отцом сил не нашли – смотрела внимательно, да резко уронила голову и рыданула горько в скрюченные ладони. Тут в горло и вцепилось. Длань страшная, деспотическая мяла, корежила.

Самое отчаянье пришло в КПЗ. Привезли в Белоярку (районный центр, к которому относилось место происшествия), в камеру поместили одинокую – спокойно тогда жилось. Стены корявые, пупырышками набрызг-бетона отвратительные. «Да как же! Мальчонка, недавно восемнадцати добился – в тюрьму… Не хочу! Страшно!» Такая наваливалась жуть, что смерть представлялась единственным спасением… Примерялся – разбежаться пошибче и башкой в стену. Абсолютно серьезно. И рвался из глотки крик.

К вечеру подсадили человечка – курицу у соседки ощипал. Он и отобрал отчаянье. Бывалый мужик, сиживал… Через три дня отец забрал. Под расписку, называлось.

Чем дело могло кончиться, бог ведал. Мужик пьяный был (завклубом, час до того Андрей с ним водку пил). Об одной ноге – шатнуть под мотоцикл могло вполне (парень, что рядом шел, хорошие показания дал, работали с ним). Опять же не по-правилам шли – по другой стороне положено. На Андреев хмель аргументов не нашлось – Чайка скумекал. С другой стороны, шестеро детей осталось – от четырех до двенадцати. Иное дело, двое только кровных, но все одно кормилец. Коротко говоря, три месяца до суда юноша кучеряво пожил. Там и ссора невеликая имела место. С полмесяца прошло после случая, разговор происходил. Чайка что-то доказывал, Андрей в дурном настроении возразил. Тот глаза сузил и произносит:

– Зря ты, мальчик, со мной так себя ведешь.

Андрею бы угодить Чайкиному самолюбию, как делал не единожды, но что-то встало, не пошел кланяться. Так два с лишним месяца не разговаривали. Перед судом Чайка сам пришел.

– Что говорить будем? Надо сверить показания…

«Три года общего режима», – объявил судья приговор. Скрипнули стулья в громоздкой тишине. Еще говорил, затем слово вымолвил – «условно». Спалил Андрюша дотла замусленные родительские сбережения.

***

Работая на заводе, Чайка неожиданно проявил способности и приобрел квалификацию высокого специалиста по изготовлению штампов. Даже выполнял один сногсшибательный заказ для столпа микрохирургии глаза Святослава Федорова.

Андрей с Чайкой, разумеется, порой встречались, предавались утехам молодости, но уж не существовало нужды друг в друге, общности интересов. Одна такая встреча кончилась весьма злополучно. У общего школьного товарища случился день рождения, на который традиционно собирались старые друзья. Чайка пришел с женой – холостыми оставались Андрей и еще один парень. Присутствовали новые приятели виновника торжества, один из них под конец вечера начал флиртовать с женой Чайки. Дело кончилось тем, что после недолгих препирательств и маханий руками тот сходил на кухню, взял нож и довольно глубоко всунул его в живот оппонента.