Девственная селедка Вильмонт Екатерина

– Ох, как с вами трудно.

– Да. Со мной трудно. И если вы решили за мной приударить, то должна сразу честно предупредить – бесполезно. Только время потеряете.

– А я не спешу.

И он пристально посмотрел ей в глаза, включая на полную мощность свое мужское обаяние.

Но на нее, похоже, это не действовало.

– А почему, позвольте спросить? Из-за этого мальчика?

Она вдруг фыркнула.

– Представьте себе.

– Но зачем такой очаровательной женщине сидеть вечером одной в баре, пить вполне мужской коктейль и отшивать возможных поклонников, тогда как юноша развлекается в городе и неизвестно еще…

– Вы хотели сказать, неизвестно еще с кем, да?

– Именно.

– Я должна ответить на эту тираду?

– Хотелось бы.

– Хорошо. Потому что мальчикам в девятнадцать лет следует на отдыхе развлекаться.

– Но… Разве вас это не… унижает?

– Унижает? Да почему?

Она уже вывела его из терпения.

– Потому что вы намного старше, а он… он же ваш любовник, а вы готовы мириться с его свободой?

Она вдруг начала хохотать.

– Чему вы смеетесь? Что я такого сказал?

– А с чего вы взяли, что он мой любовник? Бред! Это мой сын!

– Сын? – поперхнулся коктейлем Родион.

– Представьте себе, сын.

– А почему он зовет вас по имени?

– Сейчас это называется прикол. Он так прикалывается. Помните днем, когда я примеряла жакетку, он меня отозвал в сторонку?

– Ну?

– Он мне шепнул: мам, давай поприкалываемся над этим дядькой, он явно на тебя запал.

– Правда? У меня гора с плеч… Но послушайте, Лали, сколько же вам лет? Мне и в голову не могло прийти, что у вас такой сын…

– Мне сорок один год. Хотя задавать такие вопросы…

– Знаю, простите, не удержался. Но тогда за этим неприличным вопросом следует другой, возможно, еще более неприличный.

– Да?

– Если этот парень ваш сын, почему вы не оставляете мне шансов? Боитесь сына? Он проболтается вашему мужу?

– Мой муж умер полтора года назад.

– Простите.

– Я любила его, по-настоящему любила, и была с ним безмерно счастлива. А паллиативы мне не нужны. Я понятно объяснила?

– Более чем. Лали, простите, я ничего не знал, я не хотел вас обидеть, боже упаси. Обещаю вам – никаких ухаживаний, никаких поползновений… Но просто общаться мы можем? Как друзья?

– Какие ж мы друзья? Это любовь бывает с первого взгляда, а дружба…

– И дружба с первого взгляда тоже бывает, поверьте мне. Вот взять хотя бы Олега… Мы встретились в студенческом лыжном лагере, попали в одну комнату, посмотрели друг на друга и тут же сдружились. У нас такое совпадение, мы так понимаем друг друга… Давайте попробуем.

– И как мы будем пробовать? – улыбнулась она. Он вдруг понравился ей. В нем есть обаяние.

– Ну, для начала я вам представлюсь. Родион Николаевич Шахрин. Журналист. Не женат и это истинная правда, а не курортный трюк. Живу в Москве, в трехкомнатной квартире на Кутузовском, которая досталась мне от родителей. Отец умер десять лет назад, а мама – три года. Ну а вы?

– Сведения исчерпывающие. – В ее глазах что-то мелькнуло. Но он не понял, что. – А я пока считаю, что и так многое о себе рассказала.

– Как угодно даме.

– Ну что ж, Родион Николаевич, спокойной ночи.

Она вытащила из сумочки кошелек.

– Позвольте…

– Нет, не позволю. – Она достала из кошелька несколько монет и оставила на столе.

– Погодите, Лали, мы же соседи, я вас провожу.

Она хотела отказаться, но он обезоруживающе улыбнулся.

– Извините, но кажется, все немного не так…

– То есть?

– Я ж только приехал и боюсь, что в темноте могу заблудиться. Честное слово, это не уловка…

– Так и быть!

1987 год

Пришла весна. Близилась сессия. У Евы голова уже шла кругом от бесконечного корпения над учебниками. К тому же она неважно себя чувствовала. Платон сделал ей предложение почти сразу по возвращении ее от бабки. Она раздумывала. Его это уязвляло.

– Знаешь, Тоник, я так не хочу. Надо мне познакомиться с твоими родителями, чтобы все как у людей… А вдруг я им не понравлюсь?

– Ну и что? Это же я на тебе женюсь.

– Нет, так нельзя.

Подружка Женька развопилась:

– Ты больная? Такой парень! Такая семья!

– Я именно не знаю, какая семья.

– Да какая, хрен, разница! Главное, выйти замуж!

– Нет, главное…

– А что, что главное?

– Нет, так, ничего…

Ева никому, даже Женьке, не сказала ни слова про странного, старого – целых сорок лет ему! – мужика. Да и говорить-то, собственно, нечего было. Но время шло, Платон настаивал и она сказала:

– Тоник, вот твои родители в мае вернутся из загранки, тогда и подадим заявление.

– Как хочешь, – пожал плечами он. Эта строптивость и раздражала и одновременно заводила его. Да другие девчонки были бы на седьмом небе от счастья, а эта еще выдрючивается. Но другие как-то не нравились ему. Правда, он вовсе не уверен, что мама одобрит его выбор. Но, по крайней мере, не сможет сказать, что Еве нужна их квартира, у нее своя есть, пусть и плохонькая совсем, но все же… И прописка. С этой стороны не придерешься. Она красивая, хоть и одета бедненько, но это поправимо. Студентка, будущий врач. Это все маму устроит. Застенчивая… Вроде все хорошо, но мама обязательно скажет, что она не нашего круга… Но тут можно рассчитывать на отца. Он эти разговоры про наш и не наш круг терпеть не может. Если Ева в остальном ему понравится, то мама смирится и начнет присылать Еве шмотки, так что через год Ева будет не хуже всех других девчонок «нашего круга». А я, кажется, здорово втюрился. Есть в ней изюминка… есть. И женой она будет хорошей, вполне хозяйственная, готовит неплохо, а какое тело… С ума спятить можно…

– Евка, не будь дурой! Постарайся понравиться его мамаше и тогда будешь жить как у Христа за пазухой. Ты ж сейчас почти голодаешь… Ты вообще у него дома-то была?

– Нет.

– Почему?

– А зачем? Он ко мне приходит.

– А он что, тебя не звал?

– Почему? Звал.

– А ты не пошла?

– Не-а!

– Да почему?

– Как бы тебе объяснить… У них наверняка все очень богато… Папаша какой-то там то ли посол, то ли консул, вечно в загранке…

– И что?

– А то… Тоник наверняка устраивает там какие-нибудь пьянки, вечеринки, его брат, наверное, тоже…

– Ну и что, не понимаю!

– А вдруг там что-то пропадет?

– И ты боишься, что подумают на тебя, что ли?

– Именно! Доперла наконец! А мне это нужно?

– Да, но почему ты решила, что подумают на тебя?

– Потому что я из другого круга…

– Ой, Евка, какая ты рассудительная… Я бы так не смогла… Погоди, или ты его просто не любишь?

– А я не знаю… Вообще-то он хороший…

– Знаешь, Евка, это все сопли и слюни. Любишь – не любишь. А замуж с холодной головой лучше выходить. Все равно же надо замуж. А Тоник твой хоть не алкаш, не лимитчик и вообще хороший парень… Или у тебя кто другой на примете есть? Ой, Евка, колись!

– Да нет никого. Просто так… померещилось чего-то…

– Евка, если ты мне не расскажешь, я не знаю что с тобой сделаю. А я никому никогда ни полсловечка, ты ж меня знаешь!

Еве так хотелось хоть кому-нибудь поведать свою историю! Хотя какая история? Никакой истории и не было, так… И она рассказала Женьке о том, что пережила в деревне у бабки. Женька слушала затаив дыхание.

– И все? – воскликнула она, когда Ева завершила свой рассказ.

– И все.

– Ну ты и дура!

– Почему?

– Коза ты, Евка, тебя такой парень замуж зовет, перспективный, красивый, молодой, с шикарной профессией, а ты в зэка втюрилась. В старика! Точно, извращенка.

– Ты чего разоралась, Жень?

– Нет, я не понимаю, ты с ним даже не целовалась, ты его никогда в жизни больше не увидишь, а тут… Декабристка хренова… Да это сейчас он ссыльный, а скоро его назад в лагерь загребут, вот папка мой говорит, что скоро опять гайки закрутят и где он тогда будет, твой политкаторжанин? Опять же на каторге. И ты с ним загремишь… Папка говорит, сейчас дали людям выпустить пар, а потом опять зажмут еще чище прежнего, после такой вольницы зажим будет будь здоров…

– Жень, прекрати орать! Он между прочим меня не звал замуж, он вообще никуда меня не звал, даже в кино, просто мне тоже захотелось выпустить пар, как выражается твой отец. Вот я тебе и рассказала… про свои ощущения. И, между прочим, мне стало легче.

– Фу, правда! – облегченно рассмеялась Женька. – А я уж испугалась.

Только об одном Ева умолчала, просто постеснялась. Однажды ночью, когда Платон ласкал ее, ей вдруг померещилось, что это не он, а Георгий Иванович и она впервые получила какое-то удовольствие от близости. Платон был в восторге. Именно тогда он и сделал ей предложение. Но ведь это было нечестно и она мучилась сомнениями.

2007 год

– Ну, как успехи? – спросил Олег за завтраком и подмигнул другу, когда Вавочка пошла за сыром.

– Никаких!

– Да ты что? Стареешь, Родька!

В этот момент друзья увидели, что в зал входит Лали с молодым человеком.

– Наш пострел везде поспел, – проворчал Олег.

– Да это ее сын, – улыбнулся Родион.

– Сын? Ты уверен?

– Да. Она мне сама сказала. Черт, какие ноги у нее.

Тут к столу вернулась Вавочка.

– Киска, а ты знаешь, этот красавчик ее сын, – радостно сообщил жене Олег.

– Сын? Не может быть!

– Почему?

– Он ее на руках носит. Буквально.

– Ну и что? Он просто любит свою маму.

– Да? Это ты, Родя, выяснил?

– Я. А что?

– А еще что-нибудь узнал?

– Вавочка, почему она тебя так интересует?

– Если она и вправду его мать, то…

– То что?

– То надо этого парня познакомить с нашей Настей. Красивый, хорошо воспитанный, вон, с мамой отдыхать приехал… Наверняка, дельный… Чистенький, опять же, приличный… Насте понравится… Родя, а кто там отец, не знаешь?

– Знаю только, что он умер.

– Да? Поэтому она все время в черном? А по-моему, носить траур на курорте глупо. Черные шорты, это по-вашему, траур? Знаете, на что это похоже? Есть такая категория баб, которые мужиков на кладбище ищут. Вдовых.

– Вавочка, ты не права, – рассмеялся Родион, – если ты хочешь пристроить Настю за этого парня, тебе надо прежде всего подружиться с его матерью, а не говорить о ней гадости.

– Думаешь, я не понимаю? Но как с ней дружить, когда она задирает нос? Что ж мне, напрашиваться?

– Успокойся, Вавочка, они не москвичи, – вдруг заявил Олег.

– С чего ты взял?

– Я видел, как она давала портье свой паспорт, я не разглядел, чей он, но явно не российский.

– Надо же… Ну и черт с ним. Маменькины сынки не лучший товар на рынке женихов.

– Боже, как ты непоследовательна, Киска.

– Олежек, тебе фруктов принести?

– Два куска арбуза.

– Вавочка, будь другом, захвати мне одну грушу.

– Какие вы наглые, мужики. Нет чтобы даме фрукты принести.

– Ты сама предложила!

– Да, вам лишь бы на шею сесть… – проворчала Вавочка.

– Родька, она тебя отшила? – шепотом спросил Олег.

– Практически, да. Но я не отступлюсь. Я предложил ей дружбу.

– Она согласилась?

– Она усомнилась.

– Но подала надежду?

– Нет.

– Тогда на что ты рассчитываешь?

– На то, что она молодая красивая женщина. И рано или поздно ей понадобится мужик.

– А ты тут и подвернешься? Да?

– Именно.

– А ты так уверен, что мужик ей понадобится как раз во время вашего тут пребывания?

– Нет. Ни минуты.

– Тогда что? Она же живет в другой стране?

– Ничего, я добьюсь своего. Чего бы мне это ни стоило, и где бы она ни жила, хоть в Аргентине.

Тут вернулась Вавочка с фруктами.

– Жрите, захребетники.

После завтрака, она сказала:

– Родь, Олег после завтрака ходит пешком, ты ему не составишь компанию? А то я вчера ногу стерла…

– Да с превеликим удовольствием.

– Вот и отлично. А потом я жду вас на пляже. И займу для тебя лежак рядом с нами.

– Спасибо, благодетельница, – Родион поцеловал Вавочку.

– Старик, мы не договорили… – начал Олег.

– О чем?

– О Лали. Ты что, всерьез втюрился?

– Похоже на то.

– А может, ты просто привык к легким победам, а она тебя отшила?

– Нет. Я был готов, что она меня пошлет… Но в ней есть что-то такое… необычное. Я хорошо знаю баб, чувствую их, что ли, а тут ничего не понимаю… Знаешь, она мне без всякого кокетства, игры, вдруг заявила, что безумно любила покойного мужа и была с ним абсолютно счастлива… И в голосе и в глазах была настоящая боль…

– И что?

– Я вдруг подумал… Не сочти меня сентиментальным идиотом… Мне вдруг захотелось, чтобы когда я помру, обо мне кто-то так сказал…

– Ну, старик, ты и загнул… Чтобы так о тебе сказали, надо прожить с женщиной много лет. А ты вообще закоренелый холостяк. К тому же сердцеед, уверен, многие были бы счастливы доказать тебе свою любовь…

– Тебе меня не понять, Олежек… Мне много раз, очень много раз, бабы клялись в любви… Но чтобы вот так… Никогда…

– Знаешь, бабам свойственно идеализировать покойников, особенно русским бабам. Помнишь Вальку Першину?

– Ну?

– Она двадцать лет прожила с мужем. Он был полное говно. Кидал ее, лажал без конца, ставил иной раз в жуткое положение, а как умер… Просто свет в окне. Чуть у нее что случится, она сразу: вот был бы жив Сева, он бы меня в обиду не дал…

– Ты, Олежек, не понял… Тут все на чистом сливочном масле. И если я сумею ее завоевать, я женюсь на ней. Чего бы мне это ни стоило.

Он говорил так серьезно и проникновенно, что Олегу даже стало не по себе. Очень уж это было не в характере его старого друга.

1987 год

Родители Платона вернулись в Москву. В первый же вечер после вкусного ужина он увел отца в кабинет.

– Пап, надо поговорить.

– Валяй, что ты там опять учудил? – добродушно осведомился Николай Борисович. – Деньги нужны?

– Пап, советскому человеку деньги всегда нужны.

– Думаешь, несоветскому они без надобности? – засмеялся отец. – Сколько?

– Сколько не жалко. Но дело не в том.

– Что-то на работе?

– Нет, пока там все нормально, хотя разговоры всякие ходят.

– Ты меня пугаешь. Неужто жениться надумал?

– Надумал, пап. Она такая…

– Красивая?

– Очень. Ее зовут Ева…

– Ишь ты. Ева… Ну, а родителям поглядеть на будущую сноху не надо?

– О том и речь… Понимаешь, я боюсь, что мама…

– Девчонка из провинции? Жить негде?

– Нет! – возликовал Платон. – У нее своя квартира есть. Двушка, хоть и в хрущобе.

– Что значит, своя?

– Она… сирота, – соврал Платон, прекрасно понимая, что отъезд Евиной матери и отчима в Израиль приведет отца в негодование и здорово напугает.

– Сирота с двухкомнатной квартирой? Но это же почти идеальный вариант. Тогда чего ты боишься? Что твоя Ева не нашего круга? Кстати, сколько ей лет, чем занимается?

– Ей двадцать, учится в Первом Меде.

– А покойные родители кто?

– Отца она не знает, а мать… была художницей откуда-то из глубинки…

– Слушай, Тоник, а у тебя ее карточка есть?

– Да! Вот, смотри.

– Черт побери, хороша! Даже очень. И совсем не вульгарна. Сын, мне твоя девушка нравится. Думаю, и матери тоже глянется. Давай, зови мать. Постой, а ты уже сделал предложение?