Хлеб с ветчиной Буковски Чарльз

16

Не знаю почему, но Чак, Эдди, Джин и Фрэнк стали брать меня в свои игры. Скорее всего, потому, что в их компанию затесался пятый, и теперь для ровного счета им нужен был еще один игрок. Я по-прежнему играл плохо, и мне нужно было много тренироваться, но кое-чему я уже научился. Самым интересным днем недели была суббота. Мы затевали большую игру. К нам присоединялись ребята из других кварталов, и мы играли на проезжей части. Когда мы играли на газонах, пас разрешалось только перехватывать, но, когда мы выходили на улицу, в ход шли блоки. Тогда и пасов становилось больше, потому что при контактной игре трудно долго продержаться с мячом. Я играл в футбол каждую субботу. Дома у нас были сплошные проблемы, ссоры между матерью и отцом участились, и родители обо мне забыли.

Во время одной такой субботней игры я прорвался сквозь защиту противника и увидел, что Чак метнул мяч. Это была высокая затяжная свеча. Я помчался вперед к голевой линии, наблюдая за мячом через плечо. Я видел, он летит мне прямо в руки, и я поймал его за гол-линией.

Но тут я услышал пронзительный окрик моего отца:

– ГЕНРИ!

Он стоял на тротуаре напротив нашего дома. Я отдал мяч игроку из нашей команды, а сам побежал к отцу. Вид у него был свирепый. Я так и чувствовал исходящие от него потоки ярости. Он стоял в своей обычной позе: одна нога чуть выставлена вперед, налитое кровью лицо и дергающееся от учащенного дыхания пузо. Как я уже говорил, когда эта шестифутовая махина впадала в бешенство, то подавляла собой все вокруг. Я не мог смотреть ему в глаза, я видел только уши, рот и нос.

– Ну что, – начал он, – теперь ты уже достаточно взрослый и можешь ухаживать за газоном. Ты вырос и должен косить траву, подрезать кусты, поливать цветы. Пришло время поработать. Пора тебе пошевелить своей задницей!

– Но я играю с ребятами в футбол. Суббота мой единственный день.

– Ты что, перечишь мне?

– Нет.

В доме из-за занавесок за нами следила мать. Каждую субботу они затевали в доме уборку – пылесосили ковры и половики, полировали мебель, вощили паркет, а потом снова застилали его половиками, так что навощенного паркета и не было видно.

Косилка и прочий инструмент лежали на дорожке. Отец показал мне на них:

– Бери косилку и начинай подстригать газон, да смотри, не оставляй полос. Очищай бункер, как только он забьется. Когда закончишь подстригать в одном направлении, сделай то же самое в другом, ясно? Сначала двигайся с севера на юг и с юга на север, а потом с востока на запад и с запада на восток. Ты все понял?

– Да.

– И не корчи из себя несчастного, а не то я действительно сделаю тебя несчастным! После того как закончишь с косилкой, возьмешь резак и пройдешься вдоль краев газона мелким ножом. Не забудь подрезать траву под забором, срежь каждый стебелек! Затем… поставишь на резак эту циркулярку и подровняешь край. Запомни, линия края должна быть абсолютно прямой! Понял?

– Да.

– Когда закончишь, возьмешь вот это, – отец показал на большие ножницы, – встанешь на колени и подстрижешь все оставшиеся волоски по всему газону. Затем вытянешь шланг и польешь все клумбы и грядки. Далее переключишь насадку на разбрызгиватель и подержишь фонтан над каждой частью газона по пятнадцать минут. Все, что ты сделаешь здесь, – на газоне и в цветнике, повторишь на заднем дворе. Вопросы есть?

– Нет.

– Отлично. А теперь послушай, что я тебе скажу. Когда ты все сделаешь и здесь и там, я выйду и проверю, и не дай бог, я увижу хоть одну торчащую травинку! Хоть один волосок! Если найду…

Он выдержал паузу, потом повернулся и пошел к дому, поднялся на веранду, открыл дверь и, хлопнув ею, скрылся. Я взял косилку, выкатил на газон и стал толкать ее с севера на юг. С улицы доносились возгласы ребят – они играли в футбол…

Я скосил, выстриг и выровнял газон перед домом. Я полил цветочные клумбы и, включив воду, чтобы разбрызгиватель орошал подстриженный газон, двинулся на задний двор. По пути я выровнял края газона вдоль дорожки, ведущей за дом. Не знаю, чувствовал ли я себя более несчастным, я ведь и так был слишком запуган и жалок. Для меня весь мир обратился в этот газон, и я должен был просто толкать вперед косилку, и все. И я косил, стриг, резал и… Вдруг остановился. Я испугался, мне показалось, что так будет всегда: пройдет время, ребята закончат игру и пойдут по домам ужинать, пройдет суббота, а я все буду косить и косить…

Когда я снова приступил к работе, то заметил, что с заднего крыльца за мной наблюдают мать с отцом.

Они стояли молча, неподвижно. Я толкал косилку, как мне было велено, и вдруг мать сказала отцу:

– Посмотри, а он, когда косит, не потеет, как ты. Посмотри, как он спокоен и непринужден.

– СПОКОЕН? ОН НЕ СПОКОЕН, ОН МЕРТВ!

Когда я в очередной раз проходил мимо них, то услышал окрик:

– ТОЛКАЙ БЫСТРЕЕ! ЧТО ПОЛЗЕШЬ, КАК УЛИТКА!

Я стал толкать быстрее. Хотя это было тяжело, но мне нравилось. Я толкал все быстрее и быстрее, я почти бежал за косилкой. Скошенная трава летела с такой силой и скоростью, что большая ее часть вылетала из бункера. Я знал, что это разозлит отца.

– АХ ТЫ УБЛЮДОК! – заорал он, сбежал с крыльца и заскочил в гараж.

Обратно он выскочил с поленом в руке, небольшим, примерно в фут длиной. Краем глаза я увидел, как он швырнул его в меня. Я даже не попытался увернуться. Полено угодило в правую ногу. Боль была ужасная. Нога отнялась, и мне пришлось силой заставить себя продолжить работу. Я толкал косилку вперед и старался не хромать. На обратном пути я наткнулся на это полено, подобрал его, отбросил в сторону и продолжил косьбу. Боль не стихала.

– СТОЙ! – приказал отец. Я остановился.

– Я хочу, чтобы ты вернулся и еще раз прошел то место, где ты косил с переполненным бункером. Ты понял меня?

– Да.

Отец повернулся и пошел к заднему крыльцу. Я вновь взялся за работу. А они стояли на крыльце и смотрели на меня.

По окончании работы мне нужно было вымести всю траву с дорожки и вымыть ее. Я уже практически все закончил, оставалось лишь полить газон за домом по пятнадцать минут на каждую сторону. Я протянул шланг за дом, установил разбрызгиватель, когда отец снова вышел из дома.

– Перед поливкой я хочу проверить, как выстрижен газон.

Он вышел на середину газона, опустился на четвереньки и низко склонил голову, почти прижавшись щекой к траве, чтобы видеть оставшиеся травинки. Он прижимался то одной щекой, то другой. Я ждал.

– АГА! – воскликнул отец, подскочил и бросился к дому. – МАМА! МАМА! МАМА! – Он вбежал на крыльцо.

– Что такое?

– Я нашел волосок! – завопил он и скрылся в доме.

– Нашел?

– Да! Пошли, я тебе покажу!

Отец снова появился на крыльце, за ним поспешала мать.

– Вот здесь! Здесь! Сейчас я покажу тебе! – тараторил отец, брякнувшись на четвереньки.

– Вот, я вижу! О, я вижу два волоска!

Мать опустилась рядом с ним. Я стоял и дивился на двух сумасшедших.

– Видишь? – спросил он ее. – Два волоска. Ты видишь их?

– Да, папочка, вижу…

Наконец они поднялись. Мать пошла в дом, а отец посмотрел на меня:

– Иди в дом… – приказал он.

Я пошел, отец последовал за мной.

– В ванную.

И вот он закрыл за нами дверь.

– Спусти штаны.

Я слышал, как он снимает с крючка ремень для правки бритв. Правая нога все еще болела. Но для меня, перенесшего столько жоподралок, это уже не имело никакого значения. Весь мир за дверью ванной ровным счетом ничего не значил. Миллионы людей, собак, кошек, сусликов, зданий, улиц – все померкло. Только отец с ремнем в руке и я. По утрам он правил свою бритву на этом ремне, и я с ненавистью наблюдал, как он стоит перед зеркалом с намыленной физиономией и бреется.

И вот я получил первый удар. Раздался плоский и громкий звук. Этот звук для меня был почти так же невыносим, как и боль. Еще удар. Отец махал ремнем, как заведенная машина. У меня было такое чувство, что я в могиле. Еще удар, и я подумал, что, наверное, это последний. Но я ошибся. Он бил и бил. У меня уже не было ненависти к нему. Он просто перестал для меня существовать, мне хотелось лишь поскорее убраться из его дома. Я даже не мог плакать. Мне было слишком больно. Больно и противно. Он ударил еще пару раз и остановился. Я ждал и слушал, как он вешает ремень на место.

– Следующий раз я не хочу видеть ни одного волоска, – сказал он и вышел.

Я осмотрелся – стены были прекрасными, ванна была прекрасна, тазик и занавеска были превосходны, и даже унитаз стал восхитительным – мой отец ушел.

17

Из всех парней, живших в нашем квартале, Фрэнк был лучшим. Мы подружились и всегда гуляли вместе, больше нам никто не был нужен. С общей компанией у Фрэнка тоже не ладилось, так или иначе его выживали из шайки, и он стал водиться со мной. Фрэнк был не такой, как Дэвид, с которым мы возвращались из школы домой. С ним было намного интересней. Я даже стал посещать католическую церковь, потому что туда ходил Фрэнк, к тому же это нравилось моим родителям. Воскресная месса навевала тоску. И еще мы должны были изучать катехизис – скучные вопросы и скучные ответы.

Однажды днем мы сидели на моей веранде, и я читал Фрэнку катехизис:

– Бог имеет телесные глаза и все видит.

– Телесные глаза? – переспросил Фрэнк.

– Да.

– Это вот такие, что ли? – снова спросил он, сжал кулаки и приложил их к своим глазам. – У него вместо глаз бутылки с молоком, – сказал Фрэнк, поворачиваясь ко мне и вдавливая кулаки в глазницы.

Я засмеялся. Фрэнк тоже. Мы долго хохотали. Потом Фрэнк остановился и спросил:

– Как ты думаешь, Он нас слышал?

– Я думаю – да. Раз Он может все видеть, значит, может и все слышать.

– Я боюсь, – зашептал Фрэнк. – Вдруг Он захочет нас убить. Как ты думаешь, он убьет нас?

– Не знаю, – ответил я.

– Лучше посидим и подождем. Только не шевелись. Сиди тихо.

Мы сели на ступеньки и стали ждать. Мы прождали долго.

– Наверное, Он не собирается убивать нас прямо сейчас, – наконец сказал я.

– Да, решил не торопиться, – отозвался Фрэнк.

Мы подождали еще с часик и пошли к Фрэнку. Он строил модель аэроплана, и мне хотелось посмотреть…

Наступил день нашей первой исповеди, и мы пошли в церковь. Как-то в кафе-мороженом мы познакомились со священником и разговорились. Мы даже заходили к нему домой. Он жил в доме за церковью со своей старой женой. Мы просидели у него довольно долго и завалили его всевозможными вопросами о Боге: а какого Он роста? И что же, Он целый день сидит в своем кресле? А Он ходит в туалет, как все это делают? Священник никогда не давал нам точных ответов на наши конкретные вопросы, но все равно казался отличным мужиком, у него была приятная улыбка.

По дороге в церковь мы думали о том, как пройдет наша первая исповедь. Мы уже подходили к церкви, когда за нами увязалась бездомная собака. Она была очень худая и голодная. Мы остановились и приласкали ее, почесали спину.

– Жаль, что собаки не могут попасть в рай, – сказал Фрэнк.

– Почему это?

– Для этого нужно быть крещеным.

– Давай окрестим ее.

– Думаешь?

– Она заслужила свой шанс попасть в рай.

Я взял собаку на руки, и мы вошли в церковь. Подтащили псину к чаше со святой водой. Я держал ее за шею, пока Фрэнк брызгал водой ей на лоб приговаривая:

– При сем крещу тебя.

Потом мы вытащили собаку обратно на улицу и отпустили.

– Смотри-ка, она даже выглядит как-то по-другому, – сказал я.

Собака потеряла к нам всякий интерес и потрусила дальше по тротуару, а мы вернулись в церковь. Снова подойдя к чаше, мы помакали пальцы в святую воду и перекрестились. Дальше мы оба встали на колени на низкую скамеечку рядом с исповедальней, вход в которую был закрыт занавеской. Вскоре из-за занавески вышла толстая тетка. Когда она проходила мимо, я учуял крепкую вонь ее тела. Это была смесь запаха церкви и еще чего-то наподобие мочи. Каждое воскресенье люди приходили на мессу и нюхали эту смесь, но никто ничего не говорил. Я собирался поговорить об этом со священником, но не смог. Возможно, подумал я, этот запах источают свечи.

– Я пошел, – сообщил Фрэнк, поднялся и скрылся за занавеской.

Он пробыл там довольно долго, а когда снова появился, на его лице сияла улыбка.

– Здорово! Это было здорово! Сейчас твоя очередь!

Я встал, отвел занавеску и вошел. Было темно. Я снова опустился на колени. Все, что я смог разглядеть, – это ширму прямо передо мной. Фрэнк говорил, что за ней прячется Бог. Я стоял на коленях и пытался думать о чем-нибудь плохом, что я натворил, но на ум ничего не шло. Сколько я ни пытался, ничего не получалось. Я словно отупел. Я не знал, что мне делать.

– Ну, начинай, – сказал чей-то голос. – Говори что-нибудь!

Голос был сердитый. Я не ожидал услышать здесь что-либо подобное. Я думал, у Бога достаточно времени. Я испугался и решил врать.

– Хорошо, – начал я. – Я… ударил своего отца. Я… проклял мать… Я украл деньги из ее сумочки и потратил их на шоколадные батончики. Я выпустил воздух из мяча Чака. Я заглядывал под платье одной девочке. Я ударил мать и съел свою козявку. Наверно, это все… Ах да, сегодня я окрестил собаку.

– Ты окрестил собаку?!

Я понял – это конец. Смертный грех. Дальше продолжать не имело смысла. Я встал, чтобы удалиться. Не помню, посоветовал мне голос прочитать какую-нибудь молитву или он так ничего и не сказал на прощанье. Я отодвинул занавеску – на скамейке меня поджидал Фрэнк. Мы вышли из церкви и снова оказались на улице.

– Я чувствую очищение, – сказал Фрэнк. – А ты?

– Нет.

Больше я не исповедовался. Эта процедура была похлеще даже утренней мессы.

18

Фрэнк обожал аэропланы. Он давал мне почитать много разной макулатуры о Первой мировой войне. Лучшими летчиками считались «Летающие тузы». Их воздушные схватки – «собачьи бои» – были грандиозны, в небе кружились огромные клубки из «спадов» и «фоккеров». Я читал все истории о воздушных боях. Мне не нравилось только то, что немцы всегда проигрывали. В остальном это было здорово.

Я любил приходить к Фрэнку за журналами. У его матери были красивые ноги, и она всегда надевала туфли на высоком каблуке. Я наблюдал за ней, когда она сидела в кресле, забросив ногу на ногу и высоко задрав юбку. Отец Фрэнка сидел в кресле напротив, и оба они всегда были пьяные. Отец Фрэнка во время Первой мировой был летчиком и потерпел аварию. У него в одной руке вместо кости была проволока. Он получал пенсию и тоже мне очень нравился. Когда мы приходили в его дом, он всегда спрашивал нас:

– Ну, как дела, ребята? Что новенького?

И вот однажды мы узнали об авиационном шоу. Зрелище было организовано с размахом. Фрэнк достал карту, и мы решили добираться автостопом. Честно говоря, я думал, что мы, скорее всего, не попадем на это представление, но Фрэнк сказал, что мы там будем. Его отец дал нам деньги.

Мы вышли на бульвар вместе с нашей картой и остановили машину. Водитель согласился немного подвезти нас. Это был уже пожилой мужчина с мокрыми губами, которые он постоянно облизывал. На нем была старая клетчатая рубашка, застегнутая наглухо. Галстука он не носил. И еще у него были странные лохматые брови, которые свисали ему прямо на глаза.

– Меня зовут Дэниел, – сказал он. За нас ответил Фрэнк:

– Это Генри, а я – Фрэнк.

Дэниел помолчал, потом вытянул сигарету «Лаки страйк» и прикурил.

– У вас есть родители, ребята?

– Да, – ответил Фрэнк.

– Да, – повторил я.

Сигарета у Дэниела была уже вся мокрая. Он остановил машину на светофоре и заговорил:

– Я вчера был на пляже, там легавые заловили под пирсом двух парней. Один отсасывал у другого. Их повязали и повезли в каталажку. Какое дело легавым, кто у кого отсасывает? Меня это просто бесит.

Загорелся зеленый, и Дэниел поехал дальше.

– Не кажется ли вам, что это свинство? Один парень отсасывает у другого, а их хватают и волокут в тюрьму!

Мы промолчали.

– Нет, ну как вы думаете, – не унимался Дэниел, – имеют ребята право брать друг у друга за щеку?

– Наверное, да, – сказал Фрэнк.

– Ага, – подтвердил я.

– А вы куда, ребята, направляетесь? – заинтересовался Дэниел.

– На авиационное шоу, – ответил Фрэнк.

– О, авиацирк! Я тоже люблю авиацию! Вот что я скажу вам, ребята, вы возьмете меня с собой, а я довезу вас прямо до места. Как?

Мы молчали.

– Ну что, договорились?

– Договорились, – отозвался Фрэнк.

Отец Фрэнка дал нам денег и на билеты, и на проезд, но мы рассчитывали сэкономить на автостопе.

– Ребята, а может, лучше съездим покупаться? – предложил Дэниел.

– Нет, – отказался Фрэнк, – мы хотим посмотреть шоу.

– Да купаться веселее. Поиграем в догонялки. Я знаю одно местечко, где никого не бывает. Не бойтесь, это не под пирсом.

– Мы хотим посмотреть авиашоу, – не сдавался Фрэнк.

– Хорошо, – отступился Дэниел, – едем смотреть авиашоу.

Дэниел подъехал к месту проведения шоу и остановился на стоянке. Мы вылезли из машины, и, пока Дэниел возился с ключами, Фрэнк сказал:

– БЕЖИМ!

Мы бросились к проходным воротам. Дэниел заорал нам вслед:

– ЭЙ, ВЫ, НЕГОДЯИ! ВЕРНИТЕСЬ! ВЕРНИТЕСЬ, Я ВАМ ГОВОРЮ!

Мы продолжали бежать.

– Черт, – сказал Фрэнк, – этот козел настоящий придурок!

Мы были почти у цели.

– Я ДОСТАНУ ВАС, СОСУНКИ! – неслось нам вслед.

Мы расплатились и заскочили за ограждение. Представление еще не началось, но толпа собралась уже огромная.

– Давай спрячемся под трибуной, там он нас не найдет, – предложил Фрэнк.

Трибуна была временная и наскоро сбита из досок, мы нырнули под нее.

Там уже находилось двое парней. Им было лет по 13–14, года на 3–4 постарше нас. Они стояли посередине возвышающихся скамеек и смотрели вверх.

– На что это они смотрят? – спросил я.

– Пойдем, глянем, – сказал Фрэнк.

Мы двинулись к парням, но один из них заметил нас и заорал:

– Эй вы, молокососы, валите отсюда!

– А что вы там разглядываете? – спросил Фрэнк.

– Я же сказал, пошли отсюда, педики!

– Да ладно тебе, Марти, пусть посмотрят! – вступился второй.

Мы подошли к ним поближе и задрали головы.

– Ну и что? – спросил я.

– Бля, ты чего, не видишь ее? – удивился Марти.

– Кого?

– Пизду.

– Пизду? Где?

– Да вон же она! Смотри сюда, – и он показал мне.

Там наверху сидела женщина, подол ее юбки задрался, трусов на ней не было, и через щель между досками можно было видеть ее влагалище.

– Теперь видишь?

– Ага, вижу, – опередил меня Фрэнк, – волосатая.

– Все правильно, – улыбнулся Марти, – а теперь, ребята, мотайте отсюда и держите языки за зубами.

– Ну, можно нам еще посмотреть? – заканючил Фрэнк. – Мы просто посмотрим еще разок, и все.

– Ладно, но только недолго.

Мы стояли, задрав головы, и смотрели на волосатое чудо.

– Я вижу ее, – сказал я.

– Да, настоящая пизда, – отозвался Фрэнк.

– Точно, самая настоящая, – вторил я.

– Ага, – подтвердил парень, который позволил нам подойти, – самая что ни есть натуральная.

– Я ее на всю жизнь запомню, – заявил я.

– Ну все, ребята, хватит, вам пора уходить, – обломал Марти.

– Зачем? – не отступал Фрэнк. – Почему мы не можем смотреть с вами?

– Потому что, – ответил парень, – я кое-что хочу сделать. Давайте, проваливайте!

Мы пошли прочь.

– Интересно, что он собирается сделать? – спросил я.

– Не знаю, – ответил Фрэнк, – может, хочет запустить в нее камнем.