Зелёная земля Клюев Евгений

это когда:

ты со своим палачом

заводишь речь ни о чём.

И смысл подобных речей

не в том, что жаль палачей,

а в том, что голову с плеч

и речь – нет смысла беречь.

День, играющий на флейте,

приманил игрою тьму -

мы давно живём на свете

и привыкли ко всему:

снова сыро и космато

станут сферы нависать,

только мы запанибрата

с облаками в небесах!

А с одной звездою ясной

мы знакомы целый век -

и такие уж друзья с ней,

что заходим к ней наверх,

ибо ей ли не увлечь нас -

той, кому всегда с руки

на лету болтать про вечность

и другие пустяки!

Если хочешь, считайся поэтом:

значит, вот тебе жизнь… Но, поэт,

почему ты опять не об этом,

почему ты о том, чего нет!

Вот деревья твои и дорога,

и в конце её узкий просвет:

это больше, чем есть, это много -

для чего тебе то, чего нет!

На, возьми себе домик с трубою

и возьми себе к домику след -

пусть они пребывают с тобою,

и забудем о том, чего нет!

Но оно золотое такое

это Точегонетникогда!

Как в густом вечереющем кофе

отражённая с неба звезда,

как пустое окно с поволокой,

как высоко зажжённый фонарь,

как далёкий, далёкий, далёкий

край – по имени Невспоминай.

А то, что совсем не приправлена

строка моя злобою-дня, -

прошу Вас понять меня правильно…

оно как-то не для меня:

я тень – и темны словеса мои,

и нет выраженья лица,

я прах, с тихих крыл отрясаемый,

я пыль или, скажем, пыльца.

И всё, что я навыборматывал, -

затем, чтобы так как-нибудь

намёком, налётом ли матовым

минувшее время вернуть -

убогое, грешное, сирое…

прекрасное, солнечный брег! -

легонечко так па-ти-ни-ру-я

наш новый с иголочки век.

Обуглено всё и оплавлено,

но мне ли за это пенять!

Прошу Вас понять меня правильно:

меня невозможно понять.

Немного листьев и скупого света -

и вот вам осень: больше не дано.

А в голове – понятье флажолета…

нет, только слово флажолет одно.

Есть всё-таки слова! Да все бездомны,

и все летают, над землёй виясь,

высоко воспарив, родства не помня,

с предметами утрачивая связь,

и сколько бы ни тщились тут поэты,

и сколько б ни клялись: азъ написах,

азъ улових понятье флажолета! -

ан… слово всё равно на небесах.

А здесь у нас сырые мостовые

и солнца не бывало много лет,

и как-то так случилось, что впервые

я встретил это слово – флажолет.

Ночь была как зона бедствия:

в развороченном дворе

слепо мыкались приветствия

всех на свете фонарей,

и бросались в окна бабочки

в распоследнем мятеже,

расшибаясь, погибаючи

и – не будучи уже.

Сад безумствовал – и далее

прямо в комнаты кидал

неживое мироздание

по кускам: за далью даль.

И не ощущалось разницы

между малым и большим:

ночь всю ночь впадала в крайности -

как искусство и как жизнь.

Но потом часов колесико

всех нас вывело из тьмы -

и высокое, как классика,

встало небо над людьми.

И это лето истекло -

и осень смотрится в стекло

холодных луж, холодный душ

дождя – тяжёл и неуклюж.

Уже раскручено на всю

катушку – лета колесо:

листва желтеет на лету -

и, вспомнив лета маету

я невпопад произнесу:

«И это – всё?»

И год помедлил – и истёк,

просыпался, словно песок

в часах песочных: старый сор

так грузен, что… что невесом.

Осталось несколько минут -

свить серпантинное лассо,

похлопать друга по плечу,

зажечь последнюю свечу -

и неожиданно вздохнуть:

«И это – всё?»

И жизнь, помедлив, истекла -

ещё немножечко тепла

витает облаком у рта,

и у носилок – суета:

по-деловому и без слёз

пока ещё глядят в лицо:

поправить шарф? подать пальто?

А на лице совсем не то -

там удивленье, там вопрос:

«И это – всё?»

Когда стоял сентябрь сентиментальный

без зонтика, на мокрой мостовой,

без слов и с непокрытой головой -

всё рушилось, но было жаль – деталей:

сырой листвы, которую сметали

без всякого смятенья с мостовой,

кривой метлы над этою листвой

и дворника при сей метле кривой -

когда стоял сентябрь сентиментальный

без зонтика на мокрой мостовой.

Уже прощались с неживой травой,

уже прощались с зарослями далий

и с ножницами возле самых талий

последних далий; вечность облик свой

утратила, но было жаль – деталей,

когда стоял сентябрь сентиментальный

без зонтика на мокрой мостовой.

Ты не то чтоб о древних рунах

и не то чтоб о дальних странах… -

добрый вечер, концерт для струнных,

для расстроенных и для странных.

Ты не знаешь, что значит вечность,

беспредельность и даже – дальность,

но ты знаешь, что значит личность,

одиночество и отдельность.

И ты знаешь, чего мы ищем

в тесном хаосе звукоряда

и что так и не стало общим -

ни для племени, ни для рода.

Значит, поговорим о бренных

или, лучше, о посторонних

о делах… о вещах нетленных -

не для всех, а только для струнных.

И я тогда пойду себе, пойду… -

уже я шёл за этим и за тем,

но множество осталось праздных тем,

мелькающих вдали – то тут, то там:

в раю, в аду или совсем в бреду.

Меня уводят, стало быть… крепись:

меня уводят разные слова,

и есть у них весёлые права

(хоть тут не обошлось без колдовства) -

на всю-то жизнь мою, на всю-то спесь!

Меня уводят – что это за путь? -

меня уводят: руки мне скрутив, -

один нежнейший уличный мотив,

и, руки заломив, – бездомный миф…

прости, я не успел тебе махнуть!

Меня уводят – по одной тропе

и по другой, по разным мостовым,

по всем дорогам – тёмным и кривым,

сквозь весь туман, весь морок и весь дым…

Возьми улыбку: это я тебе.

Всех благ, мой ангел!

На щелчок дверной,

на взмах сачка, на экивок сучка,

на ослепительный обман крючка -

меня уводит за собой строка

туда… куда ты не ходи за мной.

Значит, этого не было вовсе – не правда ли?

Небродили невмарте невпарке несвами,

несмотрели невнебо, незвёзды непадали,

неменялись немыслями и несловами.

Небежали недни, нечужая неженщина

небыла невблизи…

Тут одни небылицы.

Незвенел немороз, невиднелась нетрещина

неотсердца нексердцу – невдоль нестолицы.

Ненесли нетоску непустыми невёдрами,

непугались непрошлого – и, неконечно,

невдвоём невладели небесными недрами,