Волчья звезда Галина Мария

— А как же! Конечно, нет.

Может, он хотел еще что-то сказать, но я попросила его высадить меня у Закатной скалы — Дрофу надо было вытащить из ямы, прежде, чем она захлебнется в потоках стекающей со склонов воды. Дождь бил меня по лицу, словно хотел отомстить за то, что его заставили пойти насильно, но это меня мало беспокоило — пусть себе. Уже на площадке я обернулась — летающая лодка, мигая огоньками, удалялась, становясь все меньше и меньше, точно щепка, уносимая потоком, потом пропала совсем.

Я подозревала, что этот дождь неправильный — так оно и оказалось. Он начался как гроза, которая гремит, наполняя все пересохшие русла, а затем быстро сходит на нет; но потом перешел в занудную мелкую морось; земля чавкала под ногами, и люди в Домах стали вялыми и раздражительными, как это всегда бывает в затянувшееся ненастье. Дни тянулись серые и одинаковые, их нечем было заполнить, а Скарабей все больше спал — с той засухи он сильно сдал. Я возилась с какими-то безобидными Предметами, кажется, мне даже удалось догадаться, как можно использовать некоторые из них, но для того, чтобы убедиться, нужны были дополнительные Предметы, а их-то и не было. Их почти всегда недостает, если Предмет состоит из нескольких частей.

Потом мне пришла в голову одна мысль — такая странная, что я даже отказалась додумать ее до конца, но она мешала, как мешает засевшая под ноготь заноза, а делать было все равно почти нечего. Мне нужна была ровная дощечка, таких у нас было немного, но мне годилась и маленькая — просто так, попробовать. Ее нужно было отполировать — так гладко, как только можно. Работа была нудная и кропотливая, подозреваю, что Древние вообще делали это как-то иначе, разве что у них было очень много свободных рук… Скарабей, было спросил, что это я такое делаю — видно, ему показалось странным, что я безвылазно сижу в самом освещенном углу, но я сказала — потом покажу, и он оставил меня в покое. Может, надеялся, что меня осенит, как было с тем Предметом, а раз так, чего зря человека дергать?

Во всяком случае, я нашла себе занятие на все долгое ненастье, а потом дождь все-таки перестал, земля лежала умытая, всходы — те, что уцелели, — пошли просто со страшной скоростью, работы было полно, и мне стало не до моей дощечки, но однажды, когда я вернулась с огорода, я увидела, что на площадке перед Домом Хранителя сидят люди. Я узнала Дрофу и Кречета — никогда он здесь не появлялся без особой надобности — а тут, пожалуйста, сидит себе. Понятно, первое, что мне пришло в голову — Скарабей умер. Когда я уходила, он был, вроде, в порядке, но ведь он уже очень стар.

Я в нерешительности остановилась, но Дрофа сладким голосом сказала:

— Подойди сюда. Выпь.

Я подошла.

Кречет молчал, но это как раз и было самое неприятное. Тут я увидела, что у них за спинами прячется придурковатый малый, который прислуживал Хранителю, делая всю грязную работу — ума у него как раз на это и хватало. Он последнее время меня боялся — с тех самых пор, как я вернулась от Звездных Людей, но я на это не слишком обращала внимания — он чего только не боялся.

Дрофа с трудом поднялась на ноги — с тех пор, как ее закопали, она еле ходила, и я увидела, что она почти одного роста со мной — то ли она уменьшилась в размере, то ли я выросла.

— Ты знаешь, что говорит этот мальчишка? Он говорит, что ты выдаешь себя за Того-Кто-Делает-Записи. Не много ли ты о себе возомнила?

Кречет смотрел мимо меня, как будто меня уже не было, и мне стало страшно.

Все-таки я сказала:

— Он же придурок. Чего с него взять.

— Вот как? — отозвалась она. — Придурок? А это?

И у нее в руке оказалась моя дощечка.

— Вот, значит, чем ты занимаешься в Доме Хранителя? Когда я рассказала обо всем Скарабею, он пришел в ужас. Сказал, что в жизни не потерпит рядом с собой подобную ересь. Он что, учил тебя чему-нибудь подобному?

Я открыла рот, потом закрыла. Потом сказала:

— Нет.

— Мы нашли это среди твоих вещей. Он сказал, что в первый раз это видит — иначе мы узнали бы раньше.

«Так уж и не знал?», — подумала я. Но если Дрофа и подозревала, что он врет, она предпочла поверить ему на слово — где они сейчас возьмут другого Хранителя?

На всякий случай я все-таки взглянула на Скарабея; он сидел неподвижно, по его лицу ничего нельзя было понять.

Кречет тоже поглядел на Скарабея, потом сказал:

— Может, она просто воспроизвела какую-то Запись, Старший? Если это так, я хотел бы видеть, какую…

Скарабей сухо сказал:

— Нет.

— Даже если бы она просто… — начала было Дрофа, но Кречет остановил ее движением руки.

— Погоди, матушка… Значит, она сама ее написала, так? Что именно?

Старик протянул высохшую руку. Какое-то время он разглядывал дощечку, водя пальцем по толстому восковому покрытию, потом перевернул ее вверх ногами, потом сказал:

— Понятия не имею.

Я подумала, что проще всего спросить меня, но именно этого они делать и не стали. Кречет отобрал у Скарабея дощечку и мрачно произнес:

— Это все от Звездных Людей. Вся порча. Мы отнеслись к ним как к братьям, а они заваливают кочевых подарками, даже Предметы дарят… С тех пор на нас и сыплются беды. Недаром люди видели Город Мертвых — это знак. У них дурной глаз — у Звездных.

Я поняла, что он до сих пор не может простить им унижения, а заодно и мне.

Он поднялся.

— Все зашло слишком далеко, — сказал он, — эту заразу надо было искоренить с самого начала.

Дрофа подтолкнула меня в спину.

— Идем, Выпь.

Я уже поняла, что произойдет, но страха почему-то не было; только какое-то удивление — они что же, думают, что если меня не будет, все у них пойдет по-прежнему? Может, Звездные заберут свои Дома и улетят — так же неожиданно, как прилетели? Или кочевые отодвинут свои стоянки?

Но мы начали спускаться вниз, к Закатной скале, и когда я оглянулась, то увидела, как за нами идут люди, толпа людей — вдалеке, потому что никто не осмеливался подойти ближе.

Ночью никто вот просто так, за здорово живешь, не пойдет на площадку у Закатного Камня, и я осталась одна — по крайней мере, до рассвета. Стоять было неудобно, потому что руки у меня были заведены назад и охватывали жертвенный столб, да еще и резали веревки в запястьях. Ночь стояла тихая, мирная ночь, и звезды сияли ясно, точно умытые. Я видела Звездный Ковш и Охотника, и ту неяркую звезду, вокруг которой крутится все остальное небо — эта висела совсем низко, над краем земли. Они были такие маленькие, эти звезды — просто огоньки, не верилось, что там кто-то может жить; что бы там ни говорили Звездные Люди, наверняка это все сплошное вранье. Темные тени скользили по небу, я слышала дальние крики птиц; их крылья заслоняли звезды; над морем вдалеке разливался слабый свет, и там, в туманной глубине, заслоняя осевую звезду, проплывал Город Мертвых. Что-то они сюда зачастили…

В траве раздался тихий шорох, и я вздрогнула: какое-то крупное животное карабкалось по камням. Вроде бы, какая разница, а все равно неприятно.

— Выпь! — это был не зверь.

Я сказала:

— Хранитель!

— Надо же, какую я дуру воспитал на свою голову, — сказал старик. — Почему ты мне не сказала? Я бы сразу велел тебе разбить эту проклятую доску и закинуть подальше.

Я приподняла плечо, чтобы почесать нос, и сказала:

— Хотела сделать неожиданный подарок.

Я думала, ты обрадуешься.

— У тебя здорово получилось, — сухо сказал он.

— Нет, правда. Я все думала — как это у Древних выходили такие одинаковые значки? Это очень просто, на самом деле для этого не нужны даже машины Звездных, хоть они это и умеют, я сама видела — ты берешь доску, только нужно, чтобы она была гладкая, потом покрываешь ее воском — потолще, а потом на нем вырезаешь знаки… Мажешь краской — хоть сажей, только чтобы густо, — и прикладываешь к холсту. Холст прокатываешь скалкой, чтобы краска отпечаталась. Только знаки получаются белые на черном — у Звездных наоборот. И еще их надо задом наперед вырезать.

— А! — сказал старик. — Я-то думал, что это они такие странные… вроде как вывернуты…

— Только они у меня не очень аккуратные получились. Но со временем…

— У тебя нет этого времени, — сказал он. Я слышала, как он с кряхтением нагнулся и почувствовала, как лезвие ножа просунулось между веревкой и руками. Потом поняла, что могу опустить руки.

— Уходи, — сказал он.

— Но… куда я пойду? Ни один порядочный Дом меня не примет.

— Это правда, — он вздохнул. — Тебе нужно идти к Звездным Людям, пока они еще здесь. Мне почему-то кажется, что они тут недолго задержатся.

Я задумалась.

— Может, они тоже меня выгонят?

— Не думаю. То, что с тобой сделали, отчасти на их совести. Можешь так им и сказать. Что бы наши о них ни говорили, у Звездных тоже есть свое представление о чести. Они тебя примут.

Я спросила:

— А что будет с тобой. Хранитель? Если они не найдут меня, то возьмутся за тебя — кто-то им обязательно нужен.

— Да, — сказал он, — да, наверное. Но я уже старик. Все мы умрем рано или поздно, знаешь ли. Так чего мне бояться? А тебя я не могу позволить им убить — другого ученика у меня уже не будет.

Я все еще стояла у столба, и тогда он толкнул меня в спину.

— Ступай.

— Но я…

— Ступай, а то этот паршивый мальчишка опять что-нибудь унюхает. Они его так расхваливали, что он теперь из кожи вон лезет, чтобы выслужиться.

— Но…

— Тут и моя вина. Не нужно было мне отдавать тебя им в обучение. Я должен был знать, чем это может кончиться. Да, Выпь… А… что ты там написала?

— Да ничего особенного, старший. Я написала: «Я — Выпь. Я живу в Доме. Я училась у Звездных Людей, теперь учусь у Хранителя». Вот и все. Еще я хотела написать, как тебя зовут, но места не хватило. Можно про все так писать — про то, как у нас не было дождя, например.

— Надо же… — задумчиво сказал он. — Получается так, что…

Но тут какая-то птица закричала в кустах, и он вновь толкнул меня в спину так, что я не удержала равновесие и упала на четвереньки, а сам начал карабкаться вверх по склону. Он старался двигаться бесшумно, но все равно было слышно, как мелкие камни скатываются у него из-под ног, ударяясь о другие камни. Я постояла еще немного, потом тоже двинулась в путь — только в другую сторону. Впереди была почти вся ночь, а дорогу я уже знала. Если я подойду к этим их стенам, которые воют и мигают огнями, они меня впустят, подумала я, а разбираться будут потом — они не из тех, кто действует по первому порыву. Там видно будет. Только теперь мне не за кого было просить — разве что за себя саму.

Ночь была очень темной, безлунной, а звездного света не хватало на то, чтобы различить окоем, не говоря уж о выбоинах и трещинах под ногами. И все же заблудиться было невозможно — над поселением Звездных, постепенно растворяясь в черном небе, разливалось все то же мягкое сияние. И я бы дошла туда еще до рассвета, но вдруг что-то изменилось: неяркий, но ровный свет, разливавшийся вдали, подобно тому полупрозрачному зареву, что стоит над морем в жаркие августовские дни, вдруг погас, потом в небо ударил столб огня — он хлестал, пульсируя, точно кровь раненного насмерть животного, потом вновь погас, и над степью пронесся душераздирающий вой; нечеловеческий вой, будто вопил поверженный великан, разбрасывая вокруг себя обломки скал и выворачивая деревья. Слышать его было невозможно — он разрывал череп изнутри. Я повалилась на землю, заткнула уши руками, но все равно чувствовала его — сама земля подо мной стонала и тряслась, словно пыталась сбросить меня, и я откатилась в какую-то яму, чье дно поросло густым бурьяном.

Это меня и спасло. Всадники пронеслись мимо — мне, из своего убежища, они показались огромными; черные мохнатые фигуры на фоне черного неба, на фоне звезд, на фоне зарева. Я подумала тогда, что их тысячи, хотя, наверняка, это было не так, но земля тряслась от топота их коней, гиканье и свист то ли перекрыли тот чудовищный вой, то ли он сам стал тише, начал прерываться, словно там, вдалеке, раненый гигант захлебывался собственной кровью.

Они мчались в ту сторону, откуда я только что пришла, катились по степи, точно сокрушительная волна, после которой уже ничего не остается.

Я еще какое-то время пролежала неподвижно, затаившись в своем убежище. Волна схлынула, пришла другая — эта катилась медленней, я слышала, как всадники перекликаются у меня над головой резкими птичьими голосами, как скрипят тяжело груженые телеги — им некуда было торопиться, это был последний отряд, двигавшийся оттуда — из поселения Звездных. Свет факелов мелькал в сухой траве на краю моей ямы, то освещая ее, то отбрасывая в тень, и я изо всех сил вжалась в землю. Потом и они смолкли вдали — голоса и смех, и конский топот, и на землю упала тишина, опустошенная тишина, какая бывает после бури; даже сверчки смолкли.

Какое-то время я лежала неподвижно, ожидая, что кто-то из отставших проедет мимо, но больше никого не было — ночью конский топот слышен издалека, если прижаться ухом к земле он отзывается в ней мерным гулом, но вокруг и впрямь было тихо. Тогда я осторожно выглянула наружу, раздвинув растущие на краю ямы заросли лебеды.

Рассвет наступал как-то нерешительно, словно не желал разглядывать скрытое во тьме, похолодало, с моря потянуло сырым ветром. Небо стало лиловым, и все вокруг — тоже и в этом лиловом неверном свете я увидела, что высящееся на холме поселение Звездных Людей изменило свой облик.

Издали было видно плохо, но по мере того, как я к нему приближалась, стало понятно, в чем дело. Поселение казалось вымершим, нежилым, но самое главное — контур его заметно изменился; купола Домов пропали, лишь стена, окружающая холм по-прежнему темнела в медленно розовеющем небе. Я подождала еще немного — опасаясь увидеть снующие в тумане юркие тени, но там, похоже, было пусто. Совсем пусто. По мере того, как небо светлело, стало видно, что ворота распахнуты — оказывается, они могли открываться очень широко и во многих местах сразу; эта стена, наверное, сама как-то знала, где и на какую ширину ей расступаться, но на этот раз она ошиблась; грунт в проемах был изрыт сотнями копыт, дерн выворочен, по нему проползала тележная колея — след был глубокий, груженая повозка тяжело вдавилась в землю. Я заглянула внутрь.

От Домов Звездных не осталось почти ничего; груда оплавленных обломков, бесформенных, точно куски обгорелой плоти.

Чудовищная сила раскидала их веером, будто из земли бил, разлетаясь во все стороны, огненный вихрь, понять ничего уже было нельзя.

Несколько тел лежали среди обломков — почерневшие, обугленные, они казались такими маленькими, — скрючившись, точно младенцы только что из утробы матери. Пахло опаленной человеческой плотью и еще чем-то; чужеродный резкий запах оплавленных незнакомых материалов и еще один — острый, как после грозы. Кожу у меня закололо точно иголками, и волоски на руках стали дыбом.

Еще несколько тел валялись у ограды; в груди у одного — он, видно, пытался выбежать наружу в этой суматохе, не понимая, что происходит, торчала оперенная стрела; этот был мне незнаком, но еще один лежал у самой стены, лицом вниз; под ним натекла лужа черной крови. Я перевернула его, и меня замутило — рана раскрылась у него на шее, точно черный зияющий рот — ему перерезали горло, да так, что в глубине раны проглядывали шейные позвонки. Лицо было изуродовано, но эти раны уже не кровили, они были нанесены после. Я с трудом узнала Лагранжа.

Какая-то тень зашевелилась в развалинах; я вздрогнула и отскочила, но даже отсюда было видно, что человек, кем бы он ни был, еле держится на ногах; ему приходилось подолгу останавливаться и он шарил вокруг себя руками в поисках опоры.

Я подошла почти вплотную и только тогда узнала его.

— Улисс!

Он вздрогнул и спросил:

— Кто здесь?

— Это я. Выпь.

— Что ты тут делаешь?

Он озирался по сторонам, хотя ясно было, что он почти ничего не видит — брови и ресницы у него были опалены и он все время щурился, как человек, внезапно вышедший на яркий свет — хоть на самом деле холм захлестывали серые рассветные сумерки. Я спросила:

— Вы ранены?

— Нет, — сказал он, — нет. Просто оглушен. Во время взрыва я был в аппаратной; меня отбросило в сторону… Больше всего досталось глазам, но это уже проходит. Ты знаешь, что случилось?

Я кивнула, потом подумала, что он еще плохо видит, и сказала:

— Да.

— Они отключили силовой шит, сигнализацию, все… и пропустили своих, — он помотал головой. — Даже подорвали энергостанцию. Никогда не думал, что такое возможно.

— Не дураки же они, — сказала я. А что тут скажешь?

— Почему они это сделали? — он все еще сохранил способность удивляться. — Мы же не хотели им ничего плохого.

— Когда-то вы их оскорбили. Забрали к себе, точно скот. Они будут помнить такое, даже если солнце взойдет на западе. Но если этого и не было бы — всегда есть причина. Вы были сильны, а они — нет; теперь вы слабы, а они станут еще сильнее. Вот и все.

— Вот так и пала Троя, — пробормотал он. Я решила, он сошел с ума. Но он, столкнувшись со мной взглядом, пояснил:

— Эта история, помнишь?

— Ох, да оставьте вы свои истории! — Я трясла его за плечо, не замечая этого, только потом поняла, потому, что у него голова моталась из стороны в сторону. — Вы, сукины дети, что же вы натворили? Пока вас не было, все шло хорошо. Кто вас просил вмешиваться? Из-за вас убили Скарабея! Вы, со своими безумными начинаниями, натравили на нас кочевых! Посмотри! Посмотри туда!

Наших Домов отсюда видно не было, понятное дело, но оттуда, с холмов, к небу поднимался черный столб дыма, и еще один — левее, и другой, на северо-востоке…

— Мы же, — сказал он беспомощно, — хотели как лучше. Мы думали…

— Думали? Что вы все знаете лучше всех? Ну и что с того? Что от вас осталось? С вашими машинами? Так вам и надо.

Он молчал, отряхивая ладони — на них уже ничего не было, ни грязи, ни крови, а он все отряхивал.

— Ты не видела кого-нибудь? — спросил он наконец. — Лагранжа?

Я сказала:

— Видела, Улисс, только он…

— Понятно, — сухо сказал он. Я опять разозлилась.

— Еще не видел, что они с ним сделали? Ты посмотри, посмотри хорошенько! То же, что и с нашими убитыми — отрезанные уши, вот мера их доблести! Это с ними вы хотели породниться? Это их вы выучили? Они лучше нас? Так?

— Помолчи, пожалуйста.

Я замолчала, но он и сам не выдержал. Подождал немного и спросил:

— Что же теперь делать? Куда теперь идти? Он растерялся, как оказавшийся в темноте ребенок, мне даже стало его жаль.

— Ты говорил, есть еще одно ваше поселение, так?

— Да, есть одно в горах, но оно далеко. И связаться с ним теперь нельзя — запросить помощи… Ты же видела, во что превратилось все оборудование…

Он устало потер лицо.

— Они увезли Диану, ты знаешь?

— Нет. Но среди мертвых я ее не видела. «Хотя, — подумала я, — те тела, которые оказались в самом пекле — не поймешь, кто это был».

— Для нее это — гибель.

— Ну уж, гибель. Они всегда уводят молодых здоровых женщин. Кто-то возьмет ее к себе, вот и все. По крайней мере, ее не искалечат, как пленных мужчин. Верно, ей тяжело придется, на нее падет вся грязная работа, а старшие жены наверняка будут ее бить, но это не самое страшное.

— Нет, — сказал он, — ты не понимаешь. Я… мне трудно это объяснить. Она долго не продержится, в таких-то условиях.

— Вы на самом деле слабый народ, верно?

Он сидел, спрятав лицо в ладони, потом сказал:

— На самом деле, да. Ну что ты тут поделаешь?

Я спросила:

— А где стоят другие ваши Дома?

Он неопределенно мотнул головой куда-то на запад.

— Далеко?

Он сказал:

— Да. Далеко. То есть… раньше это казалось неважным, ты же понимаешь.

«Да, — подумала я, — если они и впрямь пришли со звезд (а я до сих пор не склонна была этому верить), то здешние пространства им должны были казаться совсем незначительными, маленькими — пока у них не отобрали все эти их машины и способность говорить на расстоянии». Я сказала:

— Все равно. Мы придем туда и все им расскажем — что они, с кочевыми не справятся? У них же тоже есть летающие лодки и все эти ваши штуки? Они всех поубивают, и вы заберете свою Диану — если она еще жива.

Он тупо повторил:

— Ты не понимаешь…

Я сказала:

— Конечно, куда уж мне.

— Никто из наших не будет мстить вашему народу. Это во-первых.

— Это не мой народ.

— На самом деле особой разницы нет, — возразил он.

Он сидел тут, на развалинах, рядом с мертвыми и еще ухитрялся меня оскорблять — походя, не думая…

— Во-вторых, — продолжал он, словно не слыша моих слов, — мы просто не успеем. У нас нет на это времени. Понимаешь?

— Нет.

— Тогда тебе придется мне просто поверить.

— Да что вы так переживаете из-за какой-то одной бабы? Она что, ваша женщина?

Он сказал:

— Вовсе нет. Но она мой друг. А потом… Мы уже стольких потеряли… Неужто тебе самой не жалко? С каждым из наших гибнет частица и вашего былого величия.

— Опять эти ваши глупости. Нет никакого величия. Ничем вы не лучше нас. Посмотрите вокруг — куда вы все годитесь? На корм червям разве что.

Он вздрогнул, как будто я его ударила. Потом спросил:

— Как вы хороните своих мертвых?

— Сажаем их лицом к Закатной скале. Потом поджигаем хворост. Потом…

— Этого, наверное, достаточно, — сказал он.

— Отчищаем кости и укладываем их в похоронную пещеру.

— Тут нет похоронных пещер. Если мы их просто закопаем?

Я сказала:

— Почему бы вам не оставить все, как есть, Улисс? Они обидятся не на нас — на кочевых. Неупокоенные духи будут преследовать их и требовать отмщения — если уж у ваших живых настолько кишка тонка.

Он сухо ответил:

— Я читал о чем-то в этом роде. Но даже если ты и права — пусть покоятся с миром. Мы не будем мстить. Это же бесполезно, как ты не понимаешь?

Я почему-то не понимала. Если тебя оскорбили, а ты ничем не хочешь отплатить, кто ты после этого? Все равно, что животное. Но спорить с ним не стала — может, у него после всего, что случилось, с головой не в порядке.

Почва тут была сухая, копать трудно, да еще тем железным обломком (он, правда, был каким-то не совсем железным), который хоть отдаленно напоминал лопату, но земля почти повсюду была разворочена, кое-где даже камни вырваны из своих гнезд и Улиссу удалось вырыть общую могилу — одну на всех. Но когда подошло время укладывать туда мертвых, тех, что оставались на пепелище, он не выдержал — прислонился к уцелевшему остатку стены и закрыл глаза. Пришлось мне самой управляться. Жар высушил их тела, они были не тяжелее ребенка. Я стащила их в яму за ноги, попутно упрашивая не обижаться на такое обращение; в конце концов мы-то хотели как лучше. Лагранжа и остальных, чьи тела пострадали меньше всего, он снес сам — молча, потому что, похоже, ему было стыдно за свою слабость.

Потом мы присыпали яму землей и навалили сверху камни; плохая могила, но все же лучше, чем никакой. Я уже хотела отойти, чтобы помыться и попить — вода тут была, она била из земли, заполняя выбоину в грунте, но он сказал:

— Погоди.

Я спросила:

— Ну, что еще?

— Нужно что-то сказать, верно?

— Чего тут говорить? Если вы не собираетесь за них отомстить, то что такого вы им можете сказать?

Он вздохнул.

— Слова прощания. Это не только для мертвых. Это и для меня, если хочешь.

Помолчал, потом произнес:

— Ага, вот.

Похоже, это опять было из какой-то давней истории; он знал ее на память, потому что, прикрыв глаза, почти без запинки проговорил нараспев:

«Ибо душа моя насытилась бедствиями и жизнь моя приблизилась к преисподней.

Я сравнялся с нисходящим в могилу; я стал, как человек без силы.

Между мертвыми брошенный, — как убитые, лежащие во гробе, о которых

Ты уже не вспоминаешь и которые от руки Твоей отринуты.

Разве над мертвыми Ты сотворишь чудо? Разве мертвые восстанут и будут славить Тебя?

Разве во мраке познают чудеса Твои, и в земле Забвения — правду Твою?

Я сказал: вы — боги, и сыны Всевышнего — все вы.

Но вы умрете, как человеки, и падете, как всякий из князей.»

Потом сказал, уже нормальным голосом:

— Да, я думаю, это подойдет. Как тебе кажется?

По-моему, смысла тут было немного, все что я поняла, что он больше сам жаловался, чем оплакивал мертвых, но у каждого свои обычаи, и потому я сказала, чтобы его не обидеть:

— Звучит красиво, А разве у вас нет готовой похоронной речи? У нас есть.

Он покачал головой.

— Не для насильственной смерти. С таким мы еще не сталкивались.

Никогда не поймешь, где у них правда, где ложь — ну как такое может быть? Впрочем, сейчас меня это меньше всего беспокоило.

— Ну ладно, а дальше что? Тут оставаться опасно. Не знаю, кто приходит за кочевыми на такие вот пепелища, но кто-то же приходит. Ходят слухи, что за ними двигаются совсем уж дикие люди, которые даже убивать толком не умеют — подбирают остатки.

— Я иду за Дианой, — сказал он упрямо. — А ты как знаешь.

Это обычное сволочное поведение старших — кажется, будто они оставляют тебе выбор, но на самом деле, нет.

— А разве в том, другом вашем поселении нет Небесного Глаза?

— Есть, — сказал он, — ну и что?

— Они позовут вас, а вы не ответите. Тогда они разве не захотят посмотреть, что тут делается?

— Да, — сказал он, — да, наверное. Но если нам нельзя оставаться здесь, какая разница, куда мы пойдем? Не знаешь, куда ее увели?

— Они не любят оставаться на одном месте — тем более после таких больших набегов. Постараются отойти как можно дальше.

— Ну, так мы пойдем следом, — твердо сказал он. — Послушай, ведь они могли увезти и кого-нибудь из ваших. Почему ты не надеешься, что можно спасти их?

— Потому что это бесполезно. Они калечат мужчин, — выкалывают им глаза, вы знали? Доить скот и делать сыр они и так могут, безглазые, да и передвигаться — тоже, а вот бежать — нет. А женщины наверняка под присмотром других женщин. Даже если мы до них и доберемся, они все равно не согласятся бежать.

— Вот этого я не понимаю, — удивился он.

— А куда им бежать, Улисс? На пепелище?

На самом деле я полагала, что и до этой своей Дианы он вряд ли доберется, а если и доберется, толку будет мало, но он отказывался слушать, это я уже поняла.

Он поднялся, с тоской оглянулся по сторонам, и сказал:

— Ладно. Пойдем.