Философия чашки (сборник) Ительсон Елена
© Ительсон Е. Е., 2014
Немного о вьюге
Тем, кто часто слушает передачи «Эха Москвы», «Вечерней Москвы», вообще московского вещания, должен был запомниться позывной «Вьюга». Вьюга – «ник», под которым выходит в московский прямой эфир автор этой книги.
Живя в Петербурге, Елена Ительсон примерно так же тоскует по Москве, как светловский хлопец тосковал по Гренаде, или чеховские сестры – по той же Москве.
Елена Ительсон не была в Москве лет семь, пока не позвали в числе победителей одного поэтического конкурса. И вот она заночевала у меня, познакомилась с большой кошачьей командой, населяющей мою квартиру, и взяла мое «шестикошье» себе в герои. Присовокупила и серого кота Марселя-Суриката, который появился через пять лет после ее приезда в Москву. Коллизия цикла «Из жизни мяучих» такая: молоденький дружащий с кошками котик знакомится со старым котом-затворником, и это влечет за собой много забавных положений.
И вот я горжусь тем, что мои «зверики» поселились под одной обложкой и с замечательной Мамой Елены – врачом, и еще с учительницей, Бабушкой дагестанского мальчика Басира, чью кошку так и не назвали никаким именем. Не потому, что хозяйка равнодушна была к кошкам, а потому, что не была равнодушна к людям – детям, внукам, ученикам. Ведь давать имя кошке – это значит – читайте Элиота – слишком надолго отплывать в мир фантазии, чего эта женщина делать была не вправе.
Елене Ительсон очень хочется писать большую прозу, но совесть позволяет писать только малую. Нельзя ни дня не участвовать в реальной жизни.
Много в коротких рассказах Елены и ласковости, и озорства, и всматривания в красоту. Но они еще дороги мне как уроки. Вот я заняла деньги. А героиня рассказа «Крапива», у которой украли всю зарплату, полмесяца жила на травяных супах. Вот я вспоминаю, как уходила на целые дни в свои мечты, а сына учила всяким умным вещам, не напрягая главной какой-то сердечной мышцы. А автор этой книги расскажет, чем годы спустя отозвалось в мужчине равнодушие матери. И звери… Пусть у старой даргинки живет безымянная кошка, но с этой кошкой разговаривают, и она никуда не уйдет из дома. А вот от другого героя, слишком сосредоточенного на своей персоне, кот убежал, несмотря на все изысканные яства и имена.
В конкурсе «Живая литература» Елена Ительсон, попав в шорт-лист, удостоилась еще премии читательских симпатий. На конкурсы заглядывают читатели неравнодушные. В поисках такого же неравнодушного автора.
К вопросу о неравнодушии. Корней Чуковский в книге о Чехове замечал, что середина двадцатого века вынесла на свет таких чудовищ, что нам и унтер Пришибеев хорош.
И потому, что чудовищ много, мы и такие сойдем. И потому, что дел много и соблазнов тоже, которые мы принимаем за дела… Словом, мы мало стали думать о «мелких нервах» нашего этического мироздания. Елена Ительсон об этом говорит без конца и кому-то действует на нервы уже в прямом смысле слова. А забывать о себе – это бывает и хорошо, а бывает и плохо. Красноречиво одно уже заглавие одного из «кошачьих» рассказов: «Милый гость. Милый котик. Все милые». Конечно, трудно уклониться от знакомства с заслуженным и симпатичным человеком, но если таковой в гостях обнаруживает свою душевную черствость, то и гости, и хозяева виновны в этой черствости, если не поставили хоть намеком на вид.
О Елене Ительсон спорят, кто она преимущественно – прозаик или стихотворец. В отношении многих авторов я готова склониться в ту или иную сторону, а тут – затрудняюсь.
Об Ибсене сказал критик Георг Брандес, что поэтический конь был убит под ним. А я баллады и стихотворные драмы Ибсена ставлю никак не ниже того, что он в зрелые годы писал прозой. Ранние стихи Елены Ительсон, как и проза, совестны. Еще до чувства вины перед Мамой, отцом, другом, зверем и птицей было такое чувство в отношении тех сущностей, каковые принято считать неодушевленными. Стоптанные туфли. Раздавленный лимон.
Милый мой раздавленный лимон, Ты один не считаешь моих шагов, Потому что не умеешь считать.
Ты один – охотник до моих стихов, Потому что не умеешь читать.
Так начиналось. А потом стихи пошли в ногу с прозой. Там поразительно точные характеристики. Нравственный дефект многих людей – несерьезность, легкомыслие, подмена жизни игрой. И вот у Елены такой образ: мяч вместо сердца. Большой силы стихи посвящены одаренной девушке, пристрастившейся к выпивке. Тема расширяется в этом стихотворении:
Мне колет грудь Есенинская трубка, Свисающая с этого портрета.
Как сказал Сергей Дурылин, одни – писатели как подобает, а другие – волшебники. И Елена Ительсон из тех авторов, в чьем мире происходят необычные вещи. Ну а «вьюга» – это она сама придумала себе такое прозвание, потому что родом с дальнего Востока – и потому что порывы ее души умеют быть грозными.
Алла Шарапова
Я пишу стихи. И они для меня – главное содержание жизни. Смысл этой жизни. Дыхание. Оторопь. Поэтический голос мне в 15 лет ставил В. А. Лейкин.
В 18 лет я начала писать прозу. Отмахивалась от нее – слишком легко эта проза шла.
Мои стихи не читали, но эссе ждали.
…Мы шли по вечернему Ленинграду после занятий. Провожали В. А. Лейкина на его электричку.
Эти разговоры «по пути» были очень важными. Как исповедь. Для каждого.
…В тот день я прочитала свой набросок об одном молодом поэте – своём соученике по ЛИТО. И В. А. Лейкин курил, потому что не знал, еще точно не сформулировал, что он мне скажет.
…Мы шли по мосту. Шли к вокзалу. Вячеслав Абрамович Лейкин и его юные ученики. Настала моя очередь «исповеди».
– Вот ты всю жизнь пишешь стихи… – начал он. И я уже понимала. что он скажет потом.
А ведь проза у тебя лучше… тебе самой не понять… Тебе хочется, чтобы читали твои стихи.
Обижайся – не обижайся – сейчас будем публиковать твоё эссе. Ты запомнишься всем своими заметками о людях…
Лейкин знал причину моей «внутренней» и бессюжетной прозы.
Уже тогда я была не очень мобильна.
А придумывать сюжеты для прозы, как это делал загипсованный великий фантаст А. Р. Беляев – я не умею.
Я преклоняюсь перед этим писателем, преодолевшим болезнь.
…Мой мир очень мал, ведь я не бываю нигде и не беру в свой мир никого.
Стихи я пишу только для себя. Это – мой выход.
А проза…
В 1987 году я прошла творческий конкурс во ВГИК, именно конкурс прозы.
Я благодарю номинаторов конкурса «Народный писатель» за то, что они прочитали мою страницу и, наверное, искали произведения с сюжетами. Увы, в прозе не бывает «внутренних» сюжетов.
Я благодарю их за то, что они выдвинули на конкурс рассказ о моей маме.
В этом году я буду участвовать в конкурсе «Писатель года» (Я сняла сама рассказ «Ангина» с конкурса, потому в нём не участвовала.
…А стихи… Их когда-то прочитал драматург А. М. Володин и сказал: «У этих стихов будет очень тяжёлая судьба»…
17. 11. 2012Е. Ительсон
Рассказы
Переводные картинки
– А когда вам можно будет написать?
– Что-что? Не слышу!
– А можно, я вам напишу?
– Послушай, тут самое главное: лекарства и книги. Смотри, не перепутай! Это – от желудка. Это – если вы пораните руки или ноги. Книги уже сейчас можешь раздать ребятам.
– А написать вам можно?
– Да-да, конечно, – проговорила она, задумываясь. (Цветущие деревья лезли прямо в нос своими запахами). – Ну, я пошла. Не скучай. Что Маме-то передать?
– Ничего не надо, – он вздохнул и поправил свой вечно сползающий пионерский галстук. («Обойдется без приветов, – подумал он, – некогда даже было проводить младшего сына!»)
– Ну… пока? – она выдержала паузу и помахала рукой.
Так он и не узнал, можно ли писать своей попечительнице, да так, чтобы Мама ни о чем не догадывалась.
…А Мама несла по запыленной улице свой хитрый скарб: сумки, полные продуктовыми заказами. Пришла домой, рассовала сумки по углам, чтоб никто ничего не видел. Вовремя рассовала. Без звонка вошла соседка (дверь в квартиру была не закрыта).
– Ну, как? – спросила Мама. – Как мое «сокровище»? Всё нормально?
– Да-да… Я сейчас посижу и пойду. Все хорошо. Он привет вам передал.
– Что-то на него не похоже, – Мама ухмыльнулась, но на всякий случай просила: – Чаю хотите? А я пока суп поза-позавчерашний доем.
– Да. Можно, – соседка выпрямилась, словно ждала дальше еще чего-то, ещё худшего, словно ее заставили бы сейчас есть этот поза-позавчерашний суп…
Чай долго заваривался и отстаивался, и в какой-то момент Маме стало жалко, что вот пришлось истратить так много заварки, а соседка ничего не расскажет, все будет сидеть и молчать, молчать и смотреть, смотреть и видеть, видеть и понимать, что не от хорошей жизни этот суп, это сиротское провожание…
– А что, Антон любит писать письма? – спросила соседка, едва отхлебнув из чашки.
– Нет… Не знаю… Мне никогда не писал, – замялась Мама.
– Но кому-нибудь пишет?
– Пишет, пишет… – вздохнула Мама, – тем, кто его пригреет. Очень доверчивый мальчик.
– А давайте, мы ему вдвоем будем отвечать, – предложила соседка.
– Не держите меня за ненормальную, – сказала Мама. – Я прекрасно знаю, что в первом же письме он попросится домой, а потом, не дождавшись, пока меня отпустят с работы, чтобы его забрать, явится сюда. Знаю я эти выкрутасы!..
Соседка увидела образцовый порядок. Так лежали повсюду на месте салфеточки и «прихваточки», что здесь не было места Антону. «А ведь она его ломает и уже сломала», – подумала соседка.
В порядок не вписывались хрупкие папки с надписями: «Рукописи. Не трогать! Убью!»
Мама заметила и с иронией произнесла:
– Это Антошкины. Горе просто. Некуда сложить. Стол уже ломится. Шкаф забит. Переписка, видите ли, с самим собой. Сочинения вольные, том первый…
– Не заходи! Не смей! Уйди! – нечеловеческим голосом закричал Антон. У него сегодня собралась компания человек в двадцать.
Они хлебали чай, зажевывая дешевыми конфетками, и говорили, говорили…
Дул ветер из раскрытого окна. Салфеточка сбивалась…
– Антоша! Я только за салфеткой… Ее постирать надо, – жалобно сказала Мама.
– Ну, не сейчас же! – он закричал на всю квартиру так, что замолчали все спорщики. И вдруг брезгливо схватил и швырнул на пол эту маленькую, кружевную белую салфетку. – Возьми! Подавись!
Дверь закрылась.
Его никто не ждал в задымленном городе. Так было задумано, что дети должны отдыхать в скучных лагерях. Без книг, без привычных друзей…
…Уходил неслышно. Бежал так, чтобы никто не заметил. Отсюда часто бежали «непонятные» дети: от еды, от уюта.
Куда бежать?
Единственная «двушка», чудом найденная в кармане, прилипла к ладони. Он позвонил соседке:
– Я сбежал. Я не могу там. Можно, я у вас поживу? Мне ничего не нужно…
Его пустили в незатейливую, заполненную книгами квартиру на Алешкину кровать. Алешка, мифический сын соседей, давно уже вырос и теперь жил далеко – то ли на Севере, то ли на Юге. Кровать была мягкая, и лежа на ней, было удобно читать и писать. Писать и читать.
Рядом, в соседней квартире, мыла полы ни о чем не подозревающая Мама. Антон чувствовал себя партизаном, спрятанным добрыми людьми на чердаке. Но от какого врага его прятали?..
– Прочитай эту книгу. Может, понравится? – ему протянули маленькую книжку.
– «Бодлер», – вяло произнес он.
…Болел поэзией долго: весь остаток школы, университет, аспирантуру. А когда его спрашивали, кто любимый поэт, не задумываясь отвечал: «Бодлер», хотя давно не перечитывал эту тонкую книгу.
– Ой, Антошка! Приехал! Слава Богу! Мы уж заждались! Валерий Петрович подумал, что поезда задерживаются, звонил на вокзал… – обрадовалась соседка.
Валерий Петрович закашлялся, поднял свое грузное тело с дивана:
– Ну, здравствуй, ученый. Я рад, рад… Читал недавно твою статью в «Вопросах философии». Хорошие такие, настоянные мысли… По дому не скучаешь?
– Нет, – отрезал Антон. – Здесь у меня нет дома.
– Антошенька, зайди к Маме. Она совсем плоха, – попросила соседка. – Там сестра твоя сидит. Они тебя очень ждут.
– Нет, нет, я не пойду.
– Антошенька, давай договоримся. Послушай меня. Мама у тебя одна. Зайди к ней, пожалуйста!
– Мне не нужна Мама, которая всю жизнь выбрасывала мои рукописи!
– Давай поговорим как мужчина с мужчиной, – вмешался Валерий Петрович. – Антон, ты взрослый человек. Ты должен уметь прощать…
– О, как хочется спать! Может быть, сегодня ляжем пораньше, а завтра… посмотрим?
– Антошенька, завтра уже может быть поздно…
– Так вот для чего вы меня ждали? Вовсе не для того, чтобы обсудить статью?! – Антон резко стал набирать номер телефона:
– Валентин?! Это Антон. Здравствуй. Я в городе. Негде остановиться. Да. Дня на три. Ну, в общем, жди. О! А код какой? Ладно, не смогу открыть – позвоню еще раз. Дети еще не спят? Ах, ты сегодня один? Чудненько!
Хлопнул дверью, ушел.
Из комнаты вышел Славик – маленький умный школьник:
– Дядя Валера, а эта схема как читается?
– Пошли, галчонок, разберемся.
Журнал «Вопросы философии» лежал у телефона на самом видном месте.
«Вот теперь сидят, наверное, и переживают, какого, мол, эгоиста воспитали, – думал Антон, – Ну не могу я ее видеть! Вот здесь у меня уже этот порядок! Никогда таким не буду! Никогда!»
У Валентина долго пили вредный кофе. Но сначала Антон проверил на стерильность чашки, как казалось ему, запылившиеся.
– Какой ты брезгливый, Антон!
– Это я в Маму, порядок люблю…
Антон осмотрелся и увидел, что все стены в квартире Валентина увешаны детскими рисунками.
– Кто же это так хорошо рисует? – спросил Антон не из вежливости, – уж очень необычными были рисунки.
– Да наша Оленька. Она учится у Глеба. Помнишь такого, на класс старше? Теперь изостудию ведет. А твоя-то дочь как? Небось, во все школы отдали: и в музыкальную, и в спортивную, и в художественную…
– Нет, Валентин. Ты знаешь, она ничем серьезным заняться не хочет. Мы купили ей роскошный письменный стол. «Пиши, Анечка, рисуй», – говорю.
– А она?
– А она картинки переводит. Я привез ей из Германии. Ездил туда на симпозиум. Она садится вечером, когда сделаны уроки, за стол, берет целый таз воды, кладет туда картинки. Мы ей говорим: «Размокнет, Анечка, размокнет!», а она еще больше воды подливает. Потом осторожно сдирает верхний слой с картинок и спрашивает: «Папочка, им больно? Больно? Я ведь им кожу порвала! Зато теперь все понятно, ярко!»
С утра Антон пошел гулять по городу. Он метил улицы, дома, скверы своим тоскливым взглядом. Метил. Чтобы не вернуться никогда.
Ни тогда, когда умрет Мама.
Ни тогда, когда умрут соседи.
Ни тогда, когда совсем состарится город его детства…
На вокзальной скамейке сидел маленький беглец, ел пирожок и сосредоточенно смотрел вперед.
– В Америку, что ли собрался?
– Угу.
– А деньги есть?
– Не-а.
– А зовут-то как?
– Как надо…
Через полчаса они уже ели вермишель в столовой. Сашка пил кисель и, оттаявши, спрашивал:
– А когда я приеду, написать вам можно?
– Оттуда? Из Америки? Можно. Только дорого.
– А вы мне ответите?
– Да, конечно… Сашка, я тебе ручку дарю. Ей очень хорошо письма писать…
– Я вам потом другую пришлю из Америки, можно?
– Можно…
Рельсы узкоколейки сливались перед глазами. «Как сегодня доберусь до Москвы? Там еще своего поезда ждать придется часа четыре… В Ленинку, что ли зайти?» – думал Антон.
Поезд подошел. Сытый Сашка сел в него.
– Ну? Пока? – помахал Антон.
Его поезд должен был прийти только через час…
1990
Философия чашки
Очень холодно. А ведь только начало осени.
– Может быть, чаю попить? – подумал Боря. – Только что-то чашки своей не вижу… Нет… Подожду Юлю…
…Боря встал и пошел открывать дверь. Юленьку ждали ещё утром, как ждут врача, а она не появлялась.
Но вот наконец в дверь просунулись толстые чемоданы. Это вплыла Юленька.
– Чаю хочу, Боренька! – закричала она, не здороваясь. Боря схватил ничейную зеленую чашку и стал процеживать в нее старую заварку.
Юленька пошла мыться.
Они не виделись с лета, но Боре казалось, что все это время они сидели и пили бесконечный чай. Пили бесконечный чай и считали уплывающие из-под рук деньги.
– Боренька! Иди сюда! – это Юленька закричала из ванной.
Боря остался сидеть в кухне: не хотел мочить новую рубашку. Обиженная недомытая Юленька выскочила в кухню:
– Ну, Боренька! Ну, посмотри, какая я русалка!
Боря смотрел в лепной потолок, хлюпал губами и хотел встать, чтобы уйти, но Юленька полезла целоваться. Ему пришлось держать Юленьку на руках. Вдруг Боре показалось, что все это ненадолго, что скоро закончатся скучные чаепития и можно будет спокойно заняться наукой.
– А чай готов? Боренька? – Юленька не слезала с его колен.
– На, пей, – он поставил чай с еле желтой заваркой.
– Не крепкий же!
– А крепкого нет, – Боря развел руками. – Чай заканчивается.
– Почему ты меня не любишь? – Юленька заплакала.
«Почему ты не хочешь от меня отстать?» – подумал Боря, но ничего не спросил.
«Вот сейчас придет Мама, вот сейчас придет Мама… – думал Боря, – И все закончится. И Юленька от меня отстанет».
Пришла Мама. Уставшая. Побрела на кухню. Спросила удивленно:
– Боря! Чего же ты не накормил Юленьку картошкой?
А потом к Юле:
– Ну, как вы себя чувствуете, Юленька?
И Юленькино смущенное:
– Хорошо…
И Борина мысль: «Нет, никак ее не выгнать, даже Мама этого сделать не может…».
Юленька начала есть картошку, заверещала:
– Я, между прочим, с дороги, а вы даже не спрашиваете, как поживает моя диссертация! Подай, пожалуйста, Боренька, соли!
Он уже «кричал», он уже рвался наружу, он лез в форточку за своим сигаретным дымом: «Зачем я ее впустил? Она опять «вопьется» в меня. Опять. Опять…». Вода закапала в ванной.
– Юленька, вы кран плохо закрыли, – сделала Борина Мама замечание.
– А я вообще подумаю, стоит ли мне приезжать сюда, – встрепенулась Юля.
Боря перескочил через назревающий скандал:
– Мама. Ты знаешь, кого я сегодня встретил?
– Юрика? Эдюню? – начала угадывать Мама.
«Наташу… Вот сейчас так и скажу: Наташу!» – подумал Боря, рассматривая свое отражение в дверном стекле. Он действительно видел сегодня Наташу, когда бегал за сигаретами. Наташа хотела пройти мимо, но вдруг остановилась и словно остолбенела.
«Боря! Я думала, ты уже в Москве!» – это было написано на ее лице. Он хотел броситься к ней, все объяснить, что вот сегодня он встретит Юлю, встретит и тут же выпроводит ее обратно. А потом. А потом… Он возьмет Наташу, и они вместе пойдут… Нет, не в ЗАГС, конечно, но хотя бы в кино. Домой-то нельзя: Мама-то ждёт Юленьку… Он ничего не сказал и закурил. Наташа отвернулась и пошла дальше, будто ничего не произошло.
– Ну так кого же ты встретил? – спросила Мама, когда Боря задышал все дверное стекло.
«Наташу, вот сейчас действительно скажу: Наташу!», – подумал Боря и закричал:
– Ну, отстань, ма-ма! Нельзя же понимать все так буквально! Ну, встретил и встретил! Мишку-алкоголика встретил! Давно не видел! Поняла?
– Поняла, – тихо сказала Мама и развернула газету. – А что ты не ешь ничего?
– Я тоже ничего не ем, – Юленька отодвинула тарелку. – Невкусно у вас. Моя Мама лучше готовит. Боренька, во сколько мы завтра идем заявление подавать?
– А во сколько ЗАГС открывается? – вяло спросил Боря.
– А что же ты не узнал? Сидел, сидел и позвонить не мог. Ждал, видите ли, меня! Мне же надо сейчас Мамочке позвонить, сказать, во сколько мы пойдем.
«А что, твоя Мамочка вылетит в Ленинград?» – подумал Боря и вспомнил Наташу.
– Мама, мой костюм готов? – спросил он.
– Готов, – сказала Мама. – Я пошла спать. Мне завтра рано вставать. У меня отчет.
Юленька стала немыслимо причесывать свои волосы и спрашивать:
– Мне как лучше, Боренька: так или так?
Он вяло кивал и вспоминал Наташу. Наташа вроде бы подстриглась. После того, как они расстались. После того, как Боря сказал, что он уезжает в Москву. «Наташа как мышка, – подумал он. – Принесёт книгу или журнал, тихо даст мне, сказав только: прочитай – может быть, понравится… И никогда не лезет ни в ванную, ни на кухню, ни в ЗАГС».
– Боренька, так мне лучше или так? – уже совсем перекрутила Юленька свои волосы.
– Ты знаешь… – начал Боря.
Он хотел сказать, что незачем идти в ЗАГС, что все развалилось, что, может быть, лучше было бы Юленьке выйти замуж за москвича, чтобы жить поближе к Мамочке… – Он всё это хотел сказать, но молчал и поперхнулся.
– Ну-ну, милый, что ты хотел сказать? – выдавливала из него Юленька любовь.
– Я хотел сказать, что… Люблю тебя, Юленька.
– Ну вот, – Юленька успокоилась. – Только потолки надо побелить: никуда не годны. Сколько лет ремонта не было?
– Десять.
– Вот видишь…
За стеной вздыхала Мама.
Боренька уже видел умных лобастых детей. Юленькиных детей. Всё было окончательно решено.
Чашка с бледным недопитым чаем стояла на тумбе. Юленькина чашка.
«Потом я научу его заваривать чай», – думала Юленька.
«Потом она будет допивать у меня любой чай», – мечтал Боря.
«Потом я оставлю его, как этот недопитый чай», – решила Юленька.
1990
Шарф
Успеть приблизиться к щеке, пока не начался дождь, пока лето выпустило солнце.
Успеть потереться о смородиновое ухо (весь день собирали ягоды и пропахли ими).
Лица людей навытяжку: все отвыкли от влюбленных. Или они попадаются в стае: раз, два… и…
Читать бесплатно другие книги:
