«В институте, под сводами лестниц…» Судьбы и творчество выпускников МПГУ – шестидесятников. Богатырёва Наталья

Владимир Дворцов

Елена Дворцова

Елена Аркадьевна Дворцова (1935–2013 гг.), сурдопедагог, сотрудница Института коррекционной педагогики РАО. Окончила дефектологический факультет МГПИ в 1958 г.

До ухода Владимира Александровича я общалась в основном с ним. А первое впечатление от Елены Аркадьевны было такое: как девочка, стройная, глаза большие… Движения лёгкие, грациозные. Двигается бесшумно. Она была немногословна, но отчуждения или враждебности к себе я не почувствовала. Была деликатность. Присев на подлокотник кресла, она внимательно слушала мужа, порой делала меткие, точные, всегда к месту замечания, к которым Владимир Александрович с благодарностью прислушивался. Умная, тактичная, хозяйственная, создающая все условия для работы известному журналисту, образцовая жена великого мужа – подумала я тогда. Правильно сказал о ней Н. С. Эпштейн: «Как трудно быть женой спортивного журналиста! Лена Дворцова с честью с этой задачей справлялась. Она очень гостеприимная хозяйка, и дом их всегда был хлебосольный». Дом Дворцовых всегда был одним из центров притяжения творческой, спортивной, научной, педагогической элиты, московской и не только московской.

А когда Владимира Александровича не стало, и я стала чаще общаться с Еленой Аркадьевной, то начала открывать в ней всё новые и новые достоинства. Какой это глубокий, мудрый и талантливый человек! Она не была незаметной женой при выдающемся муже, хотя такая участь уготована многим жёнам талантливых и ярких людей. Но не ей. Она была его единомышленником, другом, опорой. В последние годы, когда Владимир Александрович много и тяжко болел, она самоотверженно выхаживала его. А ведь она ещё и работала и до сих пор работает! Елена Аркадьевна всегда была самодостаточна. И Владимир Александрович, зная это, ценил её мудрость, её богатый внутренний мир, её жизненный опыт и был ей благодарен за то, что все эти годы она была для него самым близким человеком.

В их семье царило взаимное уважение к интересам друг друга. Друзья одного становились друзьями другого. Владимир Дворцов в силу своей профессии знакомых имел сотни, и каких! Многие стали друзьями семьи. Но и Елена Аркадьевна умеет создавать круг преданных ей людей. Вадим Егоров, в отделе которого в Институте коррекционной педагогики она трудилась много лет, сказал однажды с уважением: «У Елены Дворцовой такие друзья! От хоккеистов до Петра Фоменко!» Это участники знаменитой в 60-е годы эстрадной студии МГУ «Наш дом» Юлий Венгеров и Евгений Харитонов. И многочисленные друзья по МГПИ. И коллеги по Институту коррекционной педагогики. И даже дочь организатора этого института, Всеволода Кащенко, основателя российской дефектологии, преподававшего в 30-е годы в нашем вузе, племянница знаменитого психиатра П. Кащенко – Анна Всеволодовна, тоже выпускница МГПИ… Е. Дворцова практически обо всех своих друзьях-приятелях говорит только хорошее – свойство, присущее многим шестидесятникам. И они платили и платят ей благодарностью и любовью.

Есть люди легендарные, удивительные. Как, например, Павел Юрьевич Гольдштейн, тоже, кстати, выпускник МГПИ 1938-го года. В том же 1938-м он написал письмо Сталину в защиту Мейерхольда. Его, естественно, обвинили в контрреволюционной деятельности и отправили в лагеря, где он просидел до 1956 года. Потом работал в Литературном музее, а в 1971 г. эмигрировал в Израиль.

Елена Аркадьевна рассказывала: «Володя возвращается с работы и видит за столом человек двадцать. «Опять эти полугении сидят!» И начинал искать место, чтобы пристроиться написать заметку». И всё это было – с любовью!

Е. Дворцова, 60-е годы

Есть у Елены Аркадьевны выражение, которым она, как орденом, награждает тех, кого ценит и любит: «московский человек». Определение это даётся не столько по принципу «коренной-некоренной москвич», сколько по принадлежности знакомых ей людей к одной системе координат. Немаловажный критерий этой соотнесённости – любовь к Москве. Сама Елена Аркадьевна любит Москву сильной, но не показушной и не шумной любовью. С её слов можно написать путеводитель по Москве. Основные маршруты в этом путеводителе – Арбат, место её рождения и первых лет жизни. Чистые Пруды, где прошла её юность. Хамовники, связанные с учёбой и сегодняшним днём, проспект Вернадского, где несколько лет жили Дворцовы… Недавно она рассказывала мне, что их дом на Вернадского был последним в Москве, дальше – деревня Тропарёво с церковью. «Мы ходили туда гулять, рвали укроп. Это была некрасовская деревня: дети без портков бегали, куры, гуси… 18 век! И только торчали невдалеке четыре выхода только что построенного метро «Юго-Западная». Это была, наверное, единственная деревня в мире, где было метро!» Теперь на месте деревни стоит корпус гуманитарных факультетов МПГУ. Только церковь осталась прежняя…

Все рассказы Е. Дворцовой о любимых местах наполнены любовью к людям, связанных с этими местами. Эти рассказы насыщены живыми деталями быта, точны и поэтичны. Да, в её путеводителе, если бы Е. Дворцова взялась его составлять, сохранился бы дух Москвы 50-60-х, и судьбы людей, которые жили здесь. Людей известных и обыкновенных, но одинаково интересных…

Она умеет всё делать вовремя: вовремя сказать слово ободрения и поддержки, вовремя смолчать. Она может, почувствовав чужую беду, сорваться среди ночи к друзьям. Всё, как положено истинному шестидесятнику. Если тебе позвонит в три часа ночи друг и скажет: «Бери молоток и приезжай в Перхушково», – ты встанешь и поедешь, не спрашивая зачем. Эта формула, придуманная Э. Успенским, отражает весь строй мысли и сущность отношений шестидесятников.

В Елене Дворцовой сочетаются достоинство, гордость, мудрость, строптивость и умение смирить себя. Временами в ней закипает цыганская кровь. Она порывистая, эмоциональная, страстная. И в то же время терпеливая, выдержанная, проницательная, чуткая. Иногда кажется, что она, как говаривали в старину, читает в сердце. Ей не надо ничего объяснять, чужая невысказанная боль ей так же внятна, как своя. Может быть, потому, что сама пережила много горя? Судьба Лены Мельниковой удивительна. Осиротевшую девочку из большой цыганской семьи взяли на воспитание добрые люди. Девочка выросла, вышла замуж за весёлого, разбитного журналиста, родила дочку Лену, а вскоре умерла. Папаша затерялся где-то на необъятных советских просторах, и Елену воспитывала бабушка, не родная по крови, но заменившая ей мать. Может быть, именно это помогло ей с детства и навсегда усвоить, что духовное родство сильнее кровных уз. Когда не стало воспитавших Елену людей, главной опорой в жизни для неё стали друзья. Школьные, с Чистых прудов. Институтские – в 1956-м г. она закончила дефектологический факультет МГПИ. Друзья по походам и по работе…

Помимо таланта дружить Е. Дворцова, как и положено выпускнице МГПИ, обладает ещё одним – даром слова. Писать начала относительно недавно. Скромная книжечка. На обложке двое, держась за руки, уходят в синие сумерки. Заснеженный бульвар, цепочка следов. Вдали старинный особняк, и почти растаявшие в сумраке большие дома, и троллейбус – конечно, синий… Московская картинка.

Е. Дворцова

Читаешь эти рассказы – и такое щемящее ностальгическое чувство вдруг возникает. Е. Дворцова словно перебирает задумчиво старые ломкие фотографии. С этих фотографий смотрят любимые лица, такие молодые, смеющиеся. И все ещё живы. Писательство – спасительная вещь. Об этом написал в предисловии к её сборнику Ю. Ряшенцев: «Перо для Елены Дворцовой… скорее рычаг, с помощью которого она включает некую машину времени, помогающую ей перенестись в годы, милые автору». И снова все они молоды и полны сил и задора: Владимир Маландин – «рыжий вождь», Владимир Красновский – «певчий дрозд», Юлий Венгеров и Евгений Харитонов – заядлые туристы и участники студии «Наш дом». И другие хорошие «московские люди» из холодного военного детства и беспечной солнечной юности.

Это удивительная книжка. Печаль не раздирающая душу, а задумчивая. Свет неяркий, но греет. Написано коротко, но так, что открывается небывалая глубина чувств и мыслей. Всего два каких-нибудь штриха – и ты видишь Чистопрудные переулки, пятнистые от солнца, которое пробивается сквозь листву. Пустой летний институт, пахнущий штукатуркой и опилками… О том, что рассказы E. Дворцовой точны и объёмны, говорит и Ю. Ряшенцев: «Люди, знавшие людей, о которых она пишет, с радостным чувством узнают их в прозе Дворцовой».

В. Дворцов. Книги о спорте:

1. «На трассе в Шмерли»

2. «Хоккейный репортаж»

3. «Вызов принят»

4. «Хоккейные баталии СССР – Канада»

5. «Форвард № 17»

6. «Кумиры хоккея из России», – М., 2000

7. «С олимпиадой не соскучишься!», – М., 2000

8. «Улыбки футбола», – М., 2000

9. «О хоккее с улыбкой», – М., 2000

Сборники рассказов, автобиографические очерки:

1. «Новости, откровения, улыбка», – М., 1999

2. «Горшок № 48», М., 1991

3. «Дорога в Нью-Йорк», – М, 2000

4. «Если бы я сразу пошёл на волейбол…», – М., 2000

Сценарии художественных и документальных фильмов:

1. «Такая жёсткая игра – хоккей»

2. «Последний сезон» (об Александре Мальцеве)

Е. Дворцова:

1. Мне надо смотреть на тебя…». Рассказы. – М., 2003

Сергей Борисович Яковенко (р. 1937 г.), певец, народный артист России, доктор искусствоведения, профессор. Окончил филфак МГПИ в 1960 г.

У него много регалий. Заведующий вокальной кафедрой Академии классического искусства им. Маймонида, руководитель вокального коллектива Музыкального академического детского театра им. Н. Сац член Союза композиторов России. Был выдвинут на Государственную премию за выдающийся вклад в современное исполнительское искусство. С. Яковенко – единственный среди певцов музыковед (и, наверное, единственный среди музыковедов певец такого масштаба и таланта), автор книг и статей о вокальном искусстве, певцах и композиторах. Публиковался в крупнейшем отечественном теоретическом журнале «Музыкальная академия».

Известный английский композитор Бенджамин Бриттен сказал о нём: «Много есть певцов с голосами, но мало с интеллектом». И в своих учениках (а среди них звёзды мюзиклов А. Макарский, С. Чонишвили, И. Климова, актриса М. Аронова, эстрадная певица Анастасия) С. Яковенко стремится воспитывать интеллект, будучи твёрдо убеждённым в том, что пение должно быть вдумчивым, осмысленным. Об этом многие его статьи и книга «Театр одного певца» (издательство «Знание», 1980 г.).

С. Яковенко любит повторять, что всю жизнь разрывается между роялем и письменным столом. Он много выступает, его репертуар необычайно разнообразен: от русской духовной музыки до авангарда, вокально-инструментальные симфонии, оперы, вокальные циклы отечественных и зарубежных композиторов.

С. Яковенко являет собою редкое сочетание актёра-певца и учёного-практика. Он автор книг о Павле Лисициан, Заре Долухановой, Надежде Казанцевой. В этих книгах увлекательный рассказ о судьбах выдающихся певцов сочетается с глубоким научным анализом их творчества. С. Яковенко демонстрирует высокую писательскую культуру, индивидуальность стиля, бережное отношение к героям своего повествования, документальность и художественность замечательно дополняют друг друга, а достоверность интонации обусловлена знанием проблемы изнутри – природу певца лучше всего поймёт другой певец. Книги С. Яковенко заставляют вспомнить о том, что в своё время он мечтал попасть на журфак МГУ, а в 1955 году поступил в МГПИ на один курс с Ю. Ковалём, М. Харитоновым, Л. Мезиновым, Р. Харитоновой, И. Олтаржевской.

Певческий талант обнаружился у Сергея Яковенко… на лекции по устному народному творчеству. Профессор А. А. Зерчанинов предложил студентам исполнить любую народную песню.

«И Юра Коваль с Лёшей Мезиновым «на слабо» меня и вытолкнули», – вспоминает С. Яковенко. Он спел «Среди долины ровныя», после чего Зерчанинов сказал, что студент явно ошибся дверью и что ему надо обратить внимание на голос. И Яковенко поступил в Гнесинский институт. Первое время он совмещал два института, причём хорошо учился в обоих, но нагрузка оказалась непосильной, и Яковенко выбрал музыку. Однако МГПИ навсегда остался для него родным домом, а институтские друзья – друзьями на всю жизнь. Институту Яковенко, по его собственному признанию, обязан интеллектуальной закваске. Знания, полученные на лекциях по литературе и истории, он применял и в своей работе певца, и в преподавании. И вот что интересно: судьба словно бы замкнулась в кольцо и вновь привела С. Яковенко в те стены (ну, почти в те), где всё начиналось – В МГПИ.

С. Яковенко

С. Яковенко преподаёт вокал и ведёт камерный класс на музыкальном факультете МПГУ.

Народное признание

Сергей Яковенко, как и многие МГПИшники, обладает чувством товарищества, наделён оптимизмом, трудолюбием, остроумием. Он непревзойдённый рассказчик, в его памяти огромное количество историй из жизни, знания его энциклопедичны. Он знает себе цену, но сценический имидж этакого вальяжного аристократа не мешает ему относиться к себе с иронией. Свидетельство тому – одна из многочисленных историй, рассказанных Яковенко.

В 1961 году С. Яковенко стал солистом Всесоюзного радио и телевидения. Открывал большие концерты на партийных, комсомольских, профсоюзных съездах в Кремлёвском дворце, Колонном зале Дома Союзов и т. п. Импозантная внешность и богатый баритон сделали его заложником парадно-официозных песен о партии и Ленине. Сам Яковенко относился к этому как к неприятной, но необходимой повинности, а теперь этот эпизод своей биографии вспоминает с иронией, но без ложной стыдливости, что делает ему честь.

«Когда я приходил на репетицию с оркестром Силантьева, – рассказывал С. Яковенко, – музыканты при виде меня делали глубокомысленные физиономии и, приложив ладони ко лбу в позе мыслителя, начинали выводить на разные голоса: «Я думаю, я думаю, я думаю о Ленине». Меня даже в метро узнавали. А меня классика влекла, я репетировал «Зимний путь» Шуберта и наконец ушёл в филармонию. После этого «непатриотичного» поступка Лапин запретил меня транслировать по радио и телевидению. И вот однажды я сажусь в такси, а водитель говорит: «Неужели вы тот самый Яковенко? Почему вас не видно? Вы же во всех концертах выступали!» Я растрогался, а тот продолжает: «Мы с женой сидим, бывало, смотрим концерт, и жена меня толкает: «Смотри, сейчас этот Яковенко какое-нибудь г… споёт»».

Вот такая популярность в народе! Однако С. Яковенко, как человек с безупречным вкусом, исполнял и настоящие шедевры советских композиторов. Он дружил с П. Аедоницким, Э. Колмановским, М. Блантером, А. Долуханяном, Е. Жарковским, Б. Мокроусовым. С. Яковенко подготовил программу, посвященную классическим советским песням, в которой в его неповторимом исполнении звучит и «Случайный вальс» М. Фрадкина, и «Враги сожгли родную хату» М. Блантера, и «Прощайте, скалистые горы!» Е. Жарковского, и «Заветный камень» Б. Мокроусова.

К 60-летию Победы в 2005 году Сергей Борисович с актёрами Музыкального Театра им. Н. Сац подготовил спектакль-концерт по военным песням. Какой это был праздник! Мы с моими студентами сначала тихо, потом всё громче, а под конец уже во весь голос подпевали артистам. А они, молодые, красивые, раскованные, не просто пели, а глубоко проживали каждую песню, и в этом чувствовалась школа Яковенко! Мы пели вместе с лихим солдатом, который спустился прямо в зал с гармошкой, «Смуглянку-молдаванку», «Артиллеристов», «Эх, путь-дорожка фронтовая». Рядом со мной азартно распевали «Катюшу» студенты-поляки, и какое было счастье от профессионализма актёров, от ощущения единения с ними и друг с другом! А потом на сцену вышел Сергей Яковенко, и наступила тишина. И в этой тишине зазвучала щемящая мелодия «Журавлей». И мы поняли, что такое высший профессионализм. Сергей Борисович пел просто, но с такой внутренней силой и болью, что мурашки по коже. И голос его, глубокий и звучный, вызывал не горькое, тоскливое чувство, а, напротив, окрылял, дарил надежду и уверенность в том, что память людская сильнее смерти и боли, что жизнь бесконечна, что всё вокруг наполнено любовью…

Такой вот подарок Мастера.

С. Яковенко.

Театр одного певца. – М.: Знание, 1980 г.

Эрик Иосифович Хан-Пира (1927–2011 гг.), лингвист, автор научных, научно-популярных и полемических статей, посвященных вопросам языка, истории и литературы, доцент МПГУ. Окончил литфак МГПИ в 1950 г.

На его лекциях на факультете начальных классов всегда был аншлаг: они содержательны и увлекательны, а лектор неотразимо артистичен и остроумен. Он может и захватывающие истории из жизни рассказать, и озорные песни собственного сочинения спеть. И вообще Эрик Иосифович – чудесный человек. Подвижный, как ртуть, всегда весёлый, неунывающий, помнящий множество интереснейших фактов из родной лингвистики, из литературы, да просто из жизни!

«Ох, эта фамилия!»

Э. Хан-Пира: Сколько она мне вреда наделала, эта фамилия! Я пришёл в пединститут с листочком о сдаче экзаменов во МГИМО. Надо было мне сообразить с такой фамилией, с таким местом рождения – город Тавриз, Иран – пойти во МГИМО! Там я получил «отлично» по истории, сочинение тоже написал хорошо, но вот по французскому языку получил «троечку». И это было основанием не пустить меня туда. После экзаменов нас собрали вместе объявить результаты, и директор Францев, который был в ранге посла, узнав, что мой отец работает на Севере, многозначительно сказал: «Многие туда ездили…» Я хотел сказать: ездили, но за казённый счёт, а мой отец поехал за свой собственный, вольнонаёмным, потому что не мог устроиться в Москве на работу. Но промолчал: слишком много было против меня.

Когда несколько лет спустя я вернулся из Еревана в Москву, у меня не было возможности сразу устроиться на работу, и Марко Георгиевич Горкушенко, мой институтский преподаватель, хотел устроить меня на кафедру русского языка в Академию внешней торговли. И я опять честно написал в графе, где родился: «Город Тавриз, Иран». И, конечно, меня не взяли. После этого я стал писать в этой графе: «Родился в семье советских граждан, командированных за рубеж». В графе «Был ли за границей» опять писал: «Родился в семье советских граждан… и т. д.»

Когда я поступал в пединститут, надо было про дедов написать. Про деда со стороны отца я написал: «Полковник старой армии». Нафанаил Хан-Пира был из зажиточных крестьян, урмийских ассирийцев (Урмия – озеро в Персии). В конце 19 века поехал в Россию, блестяще окончил офицерское училище и был выпущен офицером в полк. Потом вышел в отставку и жил в Тифлисе, где родился мой отец. Когда грянула первая мировая война, он в чине штабс-капитана был направлен на Кавказский фронт, тогда его называли Турецкий. Когда турки начали резать армян и ассирийцев за то, что они христиане, командование отправило деда возглавить ассирийские дружины. Дед был награждён орденом, который ему вручал великий князь Николай Николаевич, командующий Турецким фронтом. Последняя его должность: российский военный комендант города Тавриза. После революции он там остался, там и умер.

По легенде, которая существует в нашей семье, дед носил фамилию Пира, а шах пожаловал ему хана. И фамилия наша писалась через чёрточку, которая тоже поработала против меня. Потом в Ереване паспортистка соединила обе части фамилии. И вот теперь по паспорту моя фамилия пишется слитно, а статьи подписываю через чёрточку.[79]

Институт

Э. Хан-Пира: Первый день в Ленинском пединституте мне, выпускнику мужской школы, был странен. Нас пригласили в девятую аудиторию, и там я мог наблюдать, как с верхних ступенек и с нижних бежали навстречу друг другу девочки, которые встретились после экзаменов, и целовались. Это действие мне показалось странным. Сплошные «чмок-чмок» раздавались! Я их обошёл сторонкой и сел. С нами сидели на этой общей лекции первокурсники истфака, педфака, деффака – вот сколько факультетов училось в одном здании! И никогда никакой путаницы с аудиториями не было. Правда, мы учились попеременно. Один семестр литфак идёт в первую смену, второй – во вторую. Деканат литфака тогда называли «трифонатом». Деканом был специалист по Древнему Риму Дератани. А заместителем декана – Николай Алексеевич Трифонов, доцент, который вёл семинар по критике (потом он ушёл в журнал «Литературное наследство»). Он был очень строгий, и студенты прозвали деканат «трифонатом». После него замдекана стал Иван Яковлевич Блинов, а деканом – Иван Васильевич Устинов.

Моим ближайшим институтским другом был Борис Драгун, любимец кафедры физвоспитания. И дружба наша продолжалась полвека. Мне сейчас очень его не хватает. Познакомились мы в один из первых институтских дней в нашем замечательном спортзале (там сейчас бухгалтерия). Разговорились, повесив свои куртки, на параллельные брусья, и Сергей Георгиевич Щукин, который вошёл в этот момент в зал, сделал нам за это замечание. Мы с Борей основали секцию гимнастики, где были ребята и с нашего факультета. Шутя называли друг друга «зиждители и основатели». Мы с Борей по канату забирались и спускались на одних руках, держа ноги вытянутыми параллельно полу! Вообще, с занятиями по физкультуре связано немало светлых и смешных воспоминаний. Одну из групп девушек при смене снарядов вёл Михаил Иванович Северюхин. Он подстраховывал Люсю Смирнову во время упражнений на брусьях и… не удержал. Люся встала с мата, отряхнулась и сказала: «Спасибо, всё было очень вкусно». Михаил Иванович очень смутился. Мы потом часто повторяли эти слова совсем по другим поводам… Боря Драгун стал философом, работал в институте философии, потом ушёл в ИНИОН. У него были проблемы со зрением, и врач ему сказал: «Будете курить – ослепнете». Воли не хватило, и Боря ослеп, а вскоре умер.

Со мной на курсе учился Миша Успенский, теперь профессор кафедры методики преподавания русского языка на филфаке. Курсом ниже учился Ефим Крупник, ставший профессором психологии. Галю Белую и Лёву Шубина в институте звали «Белошубины…»[80]

«Я с детства Сталина любил…»

Во время учёбы в МГПИ Эрик Хан-Пира был членом комсомольского бюро факультета, отвечал за политмассовую работу на факультете. Эмоциональные выступления на комсомольских собраниях сделали его популярным у студентов разных курсов, и по институту даже гулял стишок: «Сегодня лаврами увит наш боевой Хан-оргполит». Говорили даже, что он подражает Сталину.

«Я ему не подражал хотя бы потому, что у Сталина были замедленные движения, а я холерик, порывистый, быстрый, – говорил Э. Хан-Пира. – Но я с детства его любил. Мне было лет семь, когда отец решил меня разыграть: позвонил домой и изображал Сталина, а я дрожал от восторга. Сталин очень тяжело из меня уходил. Он мне снился ожившим. Я искренне ему верил. Нас так воспитывали. Когда началась борьба с космополитизмом, мы пытались понять, как это совместить с интернационализмом. Мы многого не знали тогда»?[81]

В защиту Даниэля и Синявского

В студенческие годы Эрик Хан-Пира был человеком искренней, горячей веры, но, в отличие от тех, для кого общественная работа была средством социального продвижения, старался жить в соответствии с законами чести и справедливости – как он их понимал. Прямодушие могло дорого ему обойтись, но он никогда себе не изменял. В 1966 году чуть не сорвалась защита его кандидатской диссертации, потому что Хан-Пира участвовал в составлении письма в защиту Синявского и Даниэля, где говорилось о том, что нельзя судить за художественные произведения. В общем, всегда и везде он оставался человеком.

О «дуряках» и «ляботрясах»

Э. Хан-Пира: «По распределению я поехал в Дагестан. Эта работа помогла мне быть выдержанным. Я работал в педучилище. Мои ученики закончили неполную среднюю школу, и владение русским языком было очень слабым, у некоторых почти нулевого уровня. В Дагестане несколько языков: даргинский, кумыкский, аварский. Я работал в даргинском педучилище, и родная фонетика мешала ученикам писать. Они не различали «0»-«У», «Ы»-«И». Они могли слово «пузырь» написать в четырёх вариантах. Учитель, который принял у них вступительный экзамен, натянул почти всем «троечки», и мне говорили: «Какой хороший выпуск вам достался». Как только я дал первый диктант, я понял, какой «хороший» выпуск мне достался. Трудно было. Надо было выбирать выражения, потому что всё воспринималось буквально. Если я говорил: «Отсядь, пожалуйста, ты дурно на соседа влияешь», – человек решал, что я его назвал дурным, то есть «с приветом». Некоторые студенты даже писали на меня жалобы в Министерство просвещения. Мне показали эти жалобы: «Он называет нас дуряк и ляботряс». Я говорю: «Вот «дурак» я произнести не мог, а «лоботряс», честно, говорил» В Дагестане я проработал два года и уехал в годичную ассистентуру в наш родной Ленинский институт. В связи с работами Сталина в Москве при университете и нашем институте готовили ассистентов для кафедр русского языка. А потом я уехал в Ереван, в русский пединститут, который тогда носил имя Жданова, а теперь Брюсова. И там мне пригодилась выучка, которую я приобрёл в Дагестане. Никакой студент не мог меня вывести из состояния равновесия. У нас были дружеские отношения».[82]

В 1961 году Э. Хан-Пира поступил в аспирантуру Института русского языка Академии наук, где защитил кандидатскую диссертацию. 16 лет проработал во Всесоюзном научно-исследовательском институте документоведения и архивного дела, составлял словарь современной архивной терминологии, учил людей писать словарные статьи. Но всегда мечтал «вырваться на преподавательскую работу». В 1991 году такая возможность представилась, и он вернулся в альма-матер, став доцентом кафедры русского языка и методики его преподавания в начальной школе на факультете начальных классов, где проработал до 2006 года, окружённый любовью студентов и коллег.

О дружбе с Чуковским

Э. Хан-Пира: Познакомился я с Корнеем Ивановичем так. Мне нужно было выяснить, правильно ли я понимаю строчку Некрасова: «Иди и гибни безупречно… Дело прочно, когда под ним струится кровь». В 60-м году я услышал, как актёр прочёл: «Безупречно». По-видимому, так это слово и произносилось во времена Некрасова, и строчка звучало в рифму: «безупрёчно-прочно». То есть иди и гибни без упрёка. А когда мы говорим «безупречно», значение уже не то. И я послал на отзыв Корнею Ивановичу как известному некрасоведу статью о смысловой истории этого слова и связанным с нею изменением в его звуковом облике.

В письме, которое было приложено к статье, я просил не щадить моего авторского самолюбия. Чуковский ответил, согласился со всем, что я написал, и закончил словами: «В литературе я никогда не щадил ничьих самолюбий». Это правда, но он всегда это делал очень изящно и вежливо. Он был знаменитым критиком, его боялись литераторы, потому что он мог развенчать репутацию. У него был абсолютный литературный вкус, как бывает абсолютный музыкальный слух. А у нас его знают, в основном, как детского писателя. Это вынужденный уход в детскую литературу, потому что критикой было заниматься тогда трудно… Через какое-то время я что-то ещё ему послал. Он дал отрицательный отзыв, и я переделал статью.

А потом, в 61-м году, я выступил в «Вопросах литературы» со статьёй «Поговорим о нашей речи». И вдруг звонок из редакции: «Вам письмо от Чуковского, приезжайте». Там были всякие похвальные слова о статье и критика по поводу названия. А в конце было приглашение приехать к нему, чтобы поговорить. Так состоялась наша первая встреча с Корнеем Ивановичем. После этого я много раз бывал у него. Приводил с собой товарищей, коллег. Корней Иванович любил, когда приходило много народу, и с удовольствием рассказывал всякие истории.

У Корнея Ивановича был лёгкий характер. Он многих прощал. Простил Кассиля и Барто, которые подписали коллективное письмо, когда шла борьба с «чуковщиной». Но двух людей он простить не смог: литератора Югова и философа Астахова, который у нас в институте читал курс по эстетике. У Чуковского были свои симпатии и антипатии. Когда я однажды в разговоре о значениях слова «последний» привёл цитату из Есенина: «Я последний поэт деревни», которое подтверждало, что у этого слова есть не только осудительный смысл, Корней Иванович сказал: «Я такого поэта не знаю». Дело тут, видимо, в том, что Есенин как-то проехался насчёт его носа. Однажды мы с коллегами приехали к Чуковскому в санаторий в Барвиху, и я поинтересовался: «Корней Иванович, что это Шкловский пишет, что вы поссорили Хлебникова с его невестой?» На что восьмидесятилетний Корней Иванович ответил: «Я когда-нибудь этому Шкловскому набью морду!» И пояснил, что Хлебников сам был виноват: приезжал, мол, сутра и сидел, сидел у неё…

Корней Иванович мог и созоровать. Зиновий Самойлович Паперный вспоминал, как Чуковский повёл его в гости к известному философу Валентину Фердинандовичу Асмусу. Когда они вошли, Асмус читал какую-то немецкую философскую книгу, жена его занималась рукоделием, а асмусята и их приятели тихо играли. Корней Иванович поманил одного асмусёнка: «Ты умеешь кричать?» Тот крикнул. «Эх ты, разве так кричат?» И сам закричал, подавая пример. Дети радостно завопили, стало очень шумно, а Чуковский повернулся к Паперному: «Паперный, уйдём из этого сумасшедшего дома». Однажды я пришёл к нему с красивой девушкой. «Как вас хорошо сделали!» – сказал ей Корней Иванович.

Корней Иванович – человек, который сам себя выстроил. Ему пришлось уйти из гимназии по указу о «кухаркиных детях», рано начать зарабатывать на жизнь. Он самостоятельно осилил гимназический курс и английский язык. Он настолько хорошо овладел английским, что одна из одесских газет даже послала его в Англию. Когда Пастернаку присудили Нобелевскую премию, Корней Иванович пошёл к нему и первым поздравил, но потом, когда началась травля поэта, выговаривал своему секретарю Кларе Лозовской: «Не надо было мне говорить об этой премии». Но он ни-че-го не подписал против Пастернака. Чуковский принадлежал к поколению, которое очень хорошо знало, что может последовать за этим. Он был очень добрым и отзывчивым человеком. К нему приходили с разными просьбами, и каждому он старался помочь. Он и Паустовский выступали в защиту репрессированных. Корней Иванович близко к сердцу принял историю с Бродским. Маршак и Чуковский отправили в суд своё высокое мнение о Бродском как переводчике.

Корней Иванович вспоминал, как Горький рассказывал о своей поездке по Союзу. Горький говорил, что на одной из станций замечательно выступала какая-то женщина. На что Максим, его сын, заметил: «Папа, ты забыл, как она начала свою речь? «Дорогой Демьян Бедный!»» В 1916 году с делегацией писателей Корней Иванович отправился во второй раз в Англию. В делегации был старший брат режиссёра Немировича-Данченко, Алексей Николаевич Толстой и кто-то ещё. Алексей Николаевич забавлялся по-бурсацки. Оставил Немирович-Данченко свою вставную челюсть – Алексей Николаевич отправил её в море. Хорошо, у того была запасная. Потом Толстой узнал, что Чуковский, если его рассмешить, теряет силы. И когда они пристали к шведскому берегу и отправились прогуляться, Толстой рассказал очень смешной анекдот. Корней Иванович залился, а Толстой набросился на него, повалил в сугроб и запихал в рот снег. Чуковский встал, выплюнул снег и сказал: «Я вам отомщу. Приедем в Англию, и я, когда буду вас всех представлять, скажу, что вы – писатель Финкельштейн». Он знал, что Толстой страдает бытовой юдофобией. Тот побледнел: «Нет, вы этого не сделаете!» «Посмотрим», – сказал Чуковский и всю дорогу до Англии наслаждался терзаниями Толстого, который английским не владел. И только в последний момент Чуковский, представляя делегацию, пожалел Толстого и назвал его настоящую фамилию.

Корней Иванович рассказывал, как к нему пришла его знакомая Будберг-Бенкендорф искать у него защиты. После революции в её квартиру поселили красных башкирских конников, и жить там стало невозможно. И Чуковский повёл её к Горькому, который был заступником интеллигенции. На лестнице уже была к нему очередь. Бенкендорф села в коридоре на чемоданчик, а Корней Иванович, который был вхож к Горькому, прошёл к нему в кабинет. Горький плакал: «Я пишу письмо Ленину: арестован секретарь Академии наук, академик Ольденбург». Известно, что после письма Горького Ольденбурга освободили. Чуковский рассказал о Бенкендорф. Горький вышел в коридор и, как рассказывал Корней Иванович, она на него снизу вверх так мадоннисто посмотрела, что Горький провёл руками по мокрым от слёз усам и сказал: «Пройдёмте, сударыня». А дальше Корней Иванович говорит: «Знает только рожь высокая, как поладили они».

Горький оставил Бенкендорф у себя как ванщицу. У Горького чуть ли не единственного в Петрограде действовала ванна, и к нему приходили мыться писатели. Бенкендорф выдавала им мочалку и мыло. Потом Горький устроил её на работу в переводческую секцию издательства «Мировая литература». Судьба этой женщины удивительна. Она была секретарём Горького, а после его смерти стала женой Герберта Уэллса. Приезжала из Англии к Корнею Ивановичу на дачу, встречалась там с первой женой Горького, и они перемывали косточки его второй жене.

Как-то я пригласил с собой к Чуковскому знакомую, которая была ординатором у знаменитого терапевта Мясникова, памятник которому стоит в Петроверигском переулке. После беседы она прослушала у Чуковского сердце и сказала: «Великолепное сердце!» Корней Иванович жил бы ещё и жил, если бы не ошибка врачей. Один раз они уже заразили его желтухой. Корней Иванович тогда выкарабкался. И тут опять внесли инфекцию. Чуковский очень тяжело умирал. И одной своей посетительнице сказал: «Пожелайте, чтобы у меня не было завтра». И это жизнерадостный Корней Иванович, который мужественно пережил все горести и от всех тягостей и бед находил успокоение в работе!

На похоронах Кассиль сказал: «Никто мне уже не постучит палкой по трубе: дескать, выходи гулять». Кассиль тоже жил в Переделкине. Ближайшим соседом Чуковского по даче был Катаев. С другой стороны его соседом был Катаев. Однажды Катаев пришёл к Корнею Ивановичу с журналистом Александром Вертом. Оба гостя уже были под хорошим градусом. Катаев начал каяться в грехах, повторяя: «Я подлец!» Чуковский успокаивал его: «Да, но какой талантливый!»

Бывало, что Чуковский советовался со мной. В 61-м году Корней Иванович прислал мне готовое к печати очередное издание «От двух до пяти», чтобы я сделал, если нужно, замечания. Однажды даже пришёл на обсуждение моей статьи в Дом литераторов, выступил там. Корней Иванович просил меня присылать ему всё, что у меня печатается: «Сделайте меня абонентом ваших сочинений».

Когда в 61-м году на Евгения Евтушенко за стихотворение «Бабий яр» напали один поэт (стихами) и критик (прозой), я написал письмо XXII партсъезду увидя в этих нападках антисемитский душок. Копию письма отослал Корнею Ивановичу. Он ответил открыткой, что с восторгом прочёл и дал размножить, и написал: «Я и не подозревал у вас такого публицистического дарования».[83]

О графе Толстом – хаме простом

Э. Хан-Пира: Ещё школьником я был на встрече с Алексеем Толстым (после спектакля «Золотой ключик»), на которой он читал свои новые сказки. Он сидел на сцене, и в это время у него за спиной показался высокий человек в москвошвееском костюме, с фотоаппаратом и штативом с лампами, за которым тянулись провода. Толстой прекратил чтение, повернулся к этому человеку, ударил кулаком по столу и рявкнул: «Чёрт вас возьми, сколько раз я просил вас не мешать мне работать!» Человек съёжился, повернулся и побрёл за кулисы. Мы, дети, были поражены: знаменитый писатель публично обидел человека! А если в зале сидят дети этого фотографа?.. И сияние Толстого померкло.[84]

И снова об институте

Э. Хан-Пира: Хотя мы учились в тяжёлые годы, но воспоминания об институте светлые и радостные. Встречаемся с группой, перезваниваемся, ходим на выставки. И вспоминаем эти годы как самые лучшие. Здесь встретился с первой любовью. Она училась в параллельной группе. Для меня моя вторая группа – это «команда молодости нашей». Когда мне трудно, я мысленно чувствую её за своей спиной, и это ободряет. Когда я работал в Дагестане, фотопортрет группы стоял на столе. Я смотрел на однокашников, они – на меня и будто говорили: «Ну, Хан, не подведи!» [85]

Валентин Иванович Коровин (р. 1932 г.) – доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой русской литературы МПГУ. Окончил литфак МГПИ в 1954 г.

Перечислять все его звания можно долго: заслуженный деятель науки России, член Союза писателей, член Международного и Российского союзов журналистов, академик Академии Российской Словесности (АРС)…

Однокурсниками В. Коровина были Ю. Ряшенцев, М. Кусургашев, С. Богуславский, И. Мотяшов, будущие известные филологи: лингвист Ю. Солодуб и скандинавист Г. Храповицкая (эта семейная пара всю жизнь преподавала на филфаке родного вуза) Но если однокашники В. Коровина пробовали себя в поэзии и в прозе, то его привлекала научная и литературоведческая стезя. Окончив МГПИ, честно собирался учительствовать по распределению в глухой деревне вместе со своим другом, будущим известным критиком Игорем Мотяшовым, но был рекомендован в аспирантуру сразу по трём кафедрам: русского языка, советской литературы и русской литературы 19 века. Он выбрал кафедру русской литературы 19 века, которую со временем возглавил. Но до этого, после окончания аспирантуры, работал завотделом литературы и искусства в журнале «В мире книг», затем в Институте художественного воспитания. С 1970 года – в МГПИ.

В 1973 г. вышло первое его значительное исследование – «Творческий путь М. Ю. Лермонтова» – ставшее событием в литературоведении. В 1980-м – монография «Поэты пушкинской поры», посвященная творчеству П. А. Катенина, К. Ф. Рылеева, А. А. Дельвига, Н. М. Языкова, П. А. Вяземского, Е. А. Баратынского. Следом за ней вышла его небольшая работа, посвященная творчеству А. С. Пушкина «Лелеющая душу гуманность» (1982). В 1983 г. В. И. Коровин публикует своеобразный компендиум отечественной лирики – «русская поэзия XIX века». В 1996 – книгу «Поэт и мудрец», которая является самым фундаментальным исследованием творчества И. А. Крылова.

В. И. Коровин – один из ведущих российских пушкинистов, главный редактор и составитель (вместе со своей женой, Верой Яновной Коровиной, видным ученым-методистом) книги «А. С. Пушкин. Школьный энциклопедический словарь». О Пушкине он напечатал множество статей в самых авторитетных изданиях, в частности в журналах Академии Наук, «Вопросах литературы», «Московском пушкинисте» и других изданиях.

Большой научный интерес В. И. Коровин проявил и к творчеству М. Ю. Лермонтова, став одним из деятельных участников «Лермонтовской энциклопедии», составителем и автором вступительных статей к сочинениям великого поэта. В. И. Коровина всегда привлекала поэзия и проза 19 века: ему принадлежат многочисленные антологии русской поэзии, сборники светских, фантастических, исторических повестей, в том числе – «Русская поэзия XIX в.», трехтомник «Русские поэты», «Мир русской прозы», двухтомник русской классической поэзии и прозы «Наш XIX век», «Мифы народов мира»… Часть этих изданий подготовлена им в соавторстве с женой, верной единомышленницей…

Однако не только 19 век привлекает внимание учёного. Он исследовал творчество писателей первой трети 20 века: В. Ф. Ходасевича, Дон-Аминадо (А. П. Шполянского), М. А. Алданова, М. А. Осоргина… Под его редакцией готовится к изданию учебник для гуманитарных вузов «История русской литературы XX – начала XXI века».

В. И. Коровин – учёный с мировым именем. Его, как высококлассного специалиста по истории русской литературы 19 века, знают и ценят в Германии, Италии, Финляндии, США, Индии, Словакии и в других странах, где публиковались и публикуются его исследования. В. И. Коровин – основатель собственной научной школы, воспитавший десятки учёных, литературоведов и критиков, среди которых Александр Архангельский, Сергей Сапожков, Наталья Вершинина, Сергей Скибин, Людмила Капитанова, Екатерина Дмитриева, Дмитрий Черниговский, Василий Липич, Любовь Сапченко и многие, многие другие…

Все, кому посчастливилось учиться у В. И. Коровина и работать с ним, сходятся в одном: Валентин Иванович умеет разглядеть и поддержать в человеке талант. «Профессор не терпит волокиты, снобизма, пустословия и обидного равнодушия», – говорят о нем коллеги. Демократизм, широта взглядов, живость, отменное чувство юмора и рыцарски-галантное отношение к слабому полу, коего в филологии и педагогике, как известно, большинство, – всё это снискало В. И. Коровину уважение и любовь и студентов, и коллег.

В студенческие годы В. Коровину посчастливилось учиться у великого русского философа А. Ф. Лосева, который был «сослан» в МГПИ и преподавал античную литературу, греческий язык и латынь. Прошли годы – и профессор Коровин был удостоен почётной премии им. А. Ф. Лосева за книгу об И. А. Крылове и энциклопедическое издание «А. С. Пушкин: Школьный энциклопедический словарь» (1999).

Кстати, различных наград у него великое множество, в том числе и премии издательства «Детская литература» за лучшую книгу для детей (1987 и 1997 гг.) Под его научным руководством и при непосредственном участии создан учебник (в трёх томах) «История русской литературы XIX века», по которому учатся студенты гуманитарных вузов. А школьные учебники литературы, одним из авторов которых является В. И. Коровин, штудируют уже внуки тех, кто учился по ним в 70-е годы… В издательстве «Русское слово» в серии «В помощь школе» вышли монографии В. И. Коровина о творчестве А. С. Грибоедова, А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, которые сразу приобрели большую популярность среди школьных учителей, вузовских преподавателей и студентов. В «Русском слове» готовится к выходу и монография о И. А. Крылове.

Стоит открыть любую книгу Валентина Ивановича о судьбах русской классики – и оторваться невозможно! В них, как в хорошем приключенческом романе, есть захватывающая интрига, динамизм, запоминающиеся образы. Никакой «зауми» и тошнотворной «научности». Всё написанное В. И. Коровиным будит в читателе живое чувство сопричастности и любви к великой русской литературе. Ясность мысли, чёткость формулировок и в то же время человечная, мягкая интонация – нечасто встретишь такое в литературоведении!

А ещё В. И. Коровин, – настоящий Учитель. «Я очень люблю наш университет и студентов. И я хочу, чтобы мои студенты гордились своим образованием, были действительно просвещенными людьми… Вы пришли учиться? – говорю я им. – Так возьмите у меня всё, что я могу дать».

О жизни студенческой

Страницы: «« « 1234567 » »»