Император Романов Николай

I

Родился я в 1874 году в зажиточной, но скромной семье. Отец мой, юрист, отдался с молодых лет общественному служению, пробыв долгие годы выборным мировым судьей, а затем членом Городской Управы красавицы юга России г. Одессы[155].

С раннего детства, проводя целые дни на берегу Черного моря, я почувствовал к нему влечение и всегда мечтал сделаться моряком, но по воле родителей, озабоченных мыслью дать мне серьезное образование, мне пришлось поступить в гимназию. Только по окончании четырех классов удалось убедить родителей, и то с помощью наших хороших знакомых, неожиданно ставших защитниками моих вожделений, отправить меня в Петербург и отдать в Морское Училище[156].

После долгих колебаний, видя мое упорное и страстное желание отдаться морской карьере, отец согласился, наконец, отвезти меня в Петербург для участия в конкурсных экзаменах для поступления в Морское Училище.

В начале июня 1888 года мы вдвоем с отцом тронулись в Петербург, снабженные несколькими псьмами от наших друзей морских офицеров к их приятелям, служащим в Морском Училище.

По приезде в Петербург выяснилось, что я просрочил возраст, так как полагалось поступать в Училище исключительно в низший класс, обязательно по конкурсному экзамену, и в возрасте от 12 до 14 лет, а мне было 14 и несколько месяцев. Пришлось обращаться с прошением к Начальнику Морского Ведомства о разрешении мне держать экзамен в старший класс.

Начальником Морского Ведомства состоял в то время Генерал-Адмирал[157] Великий Князь Алексей Александрович[158], любимый брат Государя Императора Александра III[159]. Помощником его по управлению ведомством был генерал-адъютант[160] вице-адмирал[161] Н. М. Чихачев[162], лично знакомый с отцом по Одессе, в бытность его директором Русского О-ва Пароходства и Торговли.

В описываемое мною время адмирал[163] Чихачев для исполнения требований ценза командовал практической эскадрой Балтийского Флота, держа свой флаг на крейсере «Генерал-Адмирал»[164]. Поэтому мне с отцом пришлось проехать через Выборг на Транзундский рейд, где стояла на якоре вся эскадра. Мы пробыли несколько часов на «Генерал-Адмирале», и я с мальчишеским восторгом любовался блестящим видом судов эскадры, тогда еще почти сплошь рангоутной[165], а также жизнью на корабле.

На прошении отца вице-адмирал Чихачев положил благоприятную для меня резолюцию, но просил отца обратиться к временно заменяющему его в морском ведомстве вице-адмиралу Тыртову[166], который должен был доложить ходатайство отца Великому Князю Генерал-Адмиралу.

Вернувшись в Петербург, отец обратился к Тыртову, и через несколько дней нами было получено разрешение Великого Князя держать мне конкурсный экзамен в самый младший класс, причем Великий Князь выразил свою надежду, что я оправдаю Его разрешение на поступление «вне правил» и буду хорошо учиться.

Получив разрешение, оставалось устроить меня куда-нибудь на жизнь до экзаменов и для специальной подготовки к ним, так как нам стало известным, что на 32 вакансии было подано 300 прошений, вследствие чего можно было ожидать очень строгих экзаменов.

Воспользовавшись имевшимися письмами, отец обратился к лейтенанту В. И. Матвееву[167], состоявшему отделенным начальником в Морском Училище. Оказалось, что написавший письмо был личным другом Матвеева, почему последний охотно принял меня в свою семью, предупредив, однако, отца, что репетировать со мной он не будет, а берется лишь следить за моими занятиями. На это, зная меня и мое желание поступить в Училище, отец легко согласился, и я через несколько дней, простившись с отцом, уезжавшим в Одессу, перебрался в Гатчино, где семья лейтенанта Матвеева жила в это время на даче.

С чувством глубокого уважения и сердечной благодарности вспоминаю я милейших Владимира Ивановича и жену его Зинаиду Ивановну. Они приняли меня как родного сына, ласкали и даже баловали. Почти сразу я почувствовал себя членом семьи, и нужно отдать справедливость, что Владимир Иванович буквально заменил мне отца, проявив полную заботу и внимание до последних мелочей.

Целые дни проводил я за книгами, подготовляясь к особенностям программы. Пришлось перерешать массу алгебраических задач, так как это был главный предмет и на решение задач во время экзамена давалось определенное время.

Живя в Гатчино, почти постоянной резиденции Государя Императора Александра III, мне пришлось неоднократно видеть Государя Императора и всю Его Семью, а также гулять по паркам Гатчино, кататься на шлюпках по озерам и осмотреть скромный дворец, который так любил Государь.

Воспитанный в строгой семье абсолютно монархического направления, я не мог не восторгаться всем, что касалось Царя, Императрицы и Августейших Детей, поражаясь скромностью их жизни, простотой обращения, ласковыми поклонами при встречах, и с понятным интересом слушал рассказы служащих во дворце. Нет сомнения, что Государь Император Александр III пользовался не только огромной популярностью, но и вполне заслуженной любовью, уважением и даже поклонением своих подданных без различия рангов. Все трепетало перед милостивым, но подчас грозным Царем, который умел держать Свое Царственное слово и им не шутил. Молодой Наследник Престола Цесаревич Николай[168] пользовался всеобщей любовью, и всюду говорили о Его простоте, ласковости и чарующем взоре, который невольно проникал прямо в душу человека, на котором случайно или нарочно останавливался.

Наконец, в первых числах сентября наступили долгожданные экзамены и я впервые попал в стены Морского Училища, в котором потом провел 6 лет.

Экзамены оказались далеко не такими страшными, как представлялись раньше, и я, окончив 4 класса классической гимназии, был очень хорошо подготовленным. Из 280 державших экзамены я выдержал десятым, т. е. попадал в число вакансий. Но каков был мой ужас, когда я прочел по окончании экзаменов список принятых, в котором не нашел своей фамилии. Оказалось, что для меня, как сына штатского, мало было выдержать экзамен, так как преимущество отдавалось сыновьям моряков, затем внукам, потом военным, а мы, сыновья штатских, попадали в 4 категорию. Ниже в списке уже принятых я прочел и свою фамилию с отметкой, что может быть принят только своекоштным. Пришлось телеграфировать родителям, упрашивая их согласиться платить ежегодно по 800 рублей, на что вскоре, к моей радости, я получил согласие и был принят в число воспитанников младшего отделения 5-й роты Морского Училища.

Настал желанный день явки в Училище, где нас сейчас же переодели в казенное белье и обмундирование, выдали книжки, отвели место в дортуаре и дали отдельную маленькую конторку, в которой каждый воспитанник имел свое отделение для хранения книг, тетрадей и других учебных пособий.

Величественное здание Морского Училища помещалось на Васильеостровской набережной между 11-й и 13-й линиями.

В главном фасаде помещались: квартира директора и его помощника, аванзал, Николаевская академия, канцелярия Училища, 1-я, 2-я Гардемаринские[169] роты, музей, церковь и несколько квартир офицеров-воспитателей. В здании по 12-й линии, служащим продолжением фасада в глубину, находились: квартиры воспитателей, продолжение музея, знаменитый по своей величине столовый зал и помещение 5-й роты. Помещения 3-й и 4-й рот находились в поперечном здании, параллельном фасаду. Классные помещения были расположены в специальном здании, соединяющем фасад, параллельно линиям с помещением 5-й роты. На 11-ю линию выходили часть 1-й и 2-й рот, квартиры воспитателей, лазарет, баня и электрическая станция. Благодаря продольным и поперечным зданиям получалось несколько самостоятельных дворов, в которых мы, воспитанники, в свободное время играли в игры или занимались строевыми учениями.

Директором корпуса состоял свиты Его Величества контр-адмирал Д. С. Арсеньев[170], бывший воспитателем Великих Князей Сергея[171] и Павла Александровичей[172]. Помощником директора по строевой части был генерал-майор флота Н. М. Большев[173], а по учебной части или инспектором классов генерал-майор Вальронд[174]. Всех трех нельзя не вспомнить с добрым чувством, невзирая на многие недостатки, которыми они отличались. Все же это были вполне честные люди, отдававшие всю свою душу делу воспитания и внесшие много весьма полезных реформ в Училище, из которых одна из самых главных — образцовая чистота, во всех отношениях гигиена и хорошая пища.

Оба отделения 5-й роты находились в одном помещении, состоящим из двойного дортуара, залы дежурного офицера перед цейгаузом, большой умывальни и огромного зала для занятий и препровождения свободного времени.

Традиционно старшее отделение должно было воспитать в кратчайший срок новичков, внушив им сознание важности ношения формы Морского Училища и приобщения, таким образом, к семье моряков, правил товариществ или дружбы, взаимной поддержки и т. п. Эта традиция, нося в себе хорошие начала, зачастую давала повод к возмутительным поступкам юношей старшего отделения по отношению к своим младшим товарищам, переходящим всякие границы допустимого. Как всегда, лучшие из воспитанников имели мало времени уделять надзору за младшими, и это возлагали на себя добровольно худшие элементы, доставляя себе этим своего рода развлечение и занятие. Го д спустя это явление было в корне уничтожено разделением 5-й роты на 5-ю и 6-ю и сведением для совместной жизни 1-й и Гардемаринской рот.

Со мной в Морское Училище поступило около 60 человек, так что с оставшимися на 2-й год в младшем отделении получилось около 65 человек, разделенных для учебных занятий на 3 параллельных класса в среднем по 20 учеников в каждом.

На другой же день начались правильные занятия. День начинался побудкой в 6 ¹/₂ часов утра и до 7 час. давалось время на умывание и одевание. В 7 час. рота ставилась во фронт и пелась утренняя молитва, после чего строем шли в столовый зал пить чай. В столовом зале все были распределены по столам, причем за каждым столом сидел за старшего унтер-офицера воспитанник 1-й или Гардемаринской роты.

В 7 ¹/₂ часов строем возвращались в ротное помещение, откуда переходили в классы, где нужно было быть уже к 8 часам утра.

От 8 до 9 час. 25 мин. продолжался первый урок, а с 10 час. 35 мин. до 11 час. второй урок. В 11 час. шли снова в ротное помещение, где каждому воспитаннику выдавалась копеечная булка. С 11 ¹/₂ до 12 ¹/₂ были занятия: строевые, гимнастика, сборка и разборка винтовки и т. п. В 12 ¹/₂ занятия оканчивались и давалось ¹/₂ часа на умывание и приведение себя в порядок для следования в столовую на обед, который давался всегда ровно в час дня. Обед продолжался ¹/₂ часа, после чего воспитанники имели свободное время до 3 часов, когда могли играть, учить уроки или принимать посетителей.

С 3 до 6 час. снова были 2 урока по 1 час. 25 мин. каждый. В 6 часов по окончании классов шли ужинать, после ужина в младших ротах давалось время на подготовку уроков. В 8 часов вечера шли в столовую на вечерний чай, после чего разрешалось ложиться спать. Во всяком случае, в 10 часов вечера все воспитанники должны были быть в кроватях.

По субботам было только два утренних урока, а затем, если не мешала погода, производилось батальонное учение. По возвращении с учения давали обед, а потом увольняли воспитанников до 8 часов вечера воскресенья в отпуск к родным или родственникам, давшим письменное обязательство начальству корпуса следовать и поддерживать требования Училища. Мальчики, не имевшие близких, к которым они могли бы пойти, оставались в стенах Училища. В число таковых попал и я, но с той разницей, что лейтенант В. И. Матвеев раз навсегда пригласил меня к себе и я мог, пользуясь тем, что его квартира находилась на одной же лестнице с входом со двора в помещение нашей роты, но только этажом выше, ходить к нему в гости в любое время дня в субботу и воскресенье.

Командиром нашей роты был капитан 2 ранга Сорычев[175]. Это был тип морского офицера старой школы, воспитанного еще во времена парусного флота, когда главные учебные пособия были: ругательство и линек.

Вместе с тем он был добрым честным человеком и в душе хорошо относился к юношеству. Бывало, накричит, нашумит из-за пустяка, а затем сейчас же улыбнется и гроза прошла. Помощниками его были 4 лейтенанта, которые дежурили посуточно и, что называется, не сводили глаз со своих воспитанников. Среди них во всех отношениях выдающийся был лейтенант С. В. Мешков[176]. Это светлая личность, которой могло гордиться Морское Училище, был редко образованный офицер, исключительно трудолюбивый, энергичный, готовый всегда всем оказать помощь, отдававший все свои силы на воспитание и обучение будущих морских офицеров. Он же преподавал много общих и специальных наук, и нужно только удивляться, как хватало его здоровья на всю эту беспрерывную работу. Летом он брал к себе на дачу нескольких мальчиков, желающих поступить в Морское Училище, и все лето шла подготовка их к экзаменам, причем все жили на полном пансионе и находились под строгим надзором супруги его.

Нужно принять во внимание, что в описываемое время оклады содержания во флоте и морском ведомстве были далеко не соответствующими времени. Так, например, отделенный начальник (иначе воспитатель) получал за свою тяжелую службу 100 рублей в месяц жалованья и казенную квартиру. Этих денег едва хватало на нищенскую жизнь в г. Петербурге, где все было так дорого. Понятно, что все офицеры Училища должны были искать других источников доходов, чтобы содержать свои семьи, и находили их в преподавании и подготовке мальчиков к поступлению в Морское Училище.

Таким образом, день за днем шло время в скучных классных занятиях и внеклассных в помещении роты. Первое время трудно было привыкнуть к 1¹/₂ часовым урокам и к постоянному шуму в ротном помещении, где находились около 250 мальчиков от 12– до 14-летнего возраста. Необходимо было приспособиться к подготовке уроков в такой обстановке. Лично мне было легко, так как оказалось, что по знаниям своим после окончания 4-х классов гимназии я много был впереди моих сверстников и могу смело сказать, что первые два года я почти не открывал книг, хотя и шел первым по классу.

Преподавателями были у нас частью офицеры, частью гражданские учителя, состоящие в штате Морского Училища. Среди них были редкостные экземпляры, пахнувшие такой стариной, что в результате получалось нечто комичное. Таковым был, например, преподаватель алгебры и геометрии Павел Константинович Гейлер[177], праздновавший в первый год моего поступления 44-ю годовщину пребывания в стенах Училища. Это был человек или никогда не знавший своих предметов, или же позабывший их совершенно. У меня в классе он читал геометрию. Урок начинался обыкновенно балаганом и шалостями; заранее готовились бумажные петушки и ставились на пороге дверей в класс; Павел Константинович, подойдя к двери, всегда одинаково невозмутимо останавливался и приказывал дежурному по классу убрать петушков. Это исполнялось, и они переставлялись на подоконник. Затем начинался преувеличенно громкий рапорт дежурного по классу, затем в таком же виде молитва, после чего разрешалось нам сесть. Немедленно кто-либо из очередных шалунов обращался к П.К., называя его нарочно Константином Павловичем. Этого было достаточно, чтобы отнять еще минут 10 от урока, так как совершенно однообразно, сколько бы раз это не повторялось, Гейлер начинал объяснять, что не нужно путать его имя отчество и это легко запомнить, так как был Император Павел, а у него сын Великий Князь Константин.

После этого разъяснения, слышанного нами в сто первый раз, отдавалось приказание вынуть тетради по геометрии и приступить к записыванию новых теорем. После проверки, всеми ли приготовлено все нужное для записывания, Гейлер брал мел, особенно обертывал его специально нарезанной бумагой и начинал чертить на доске чертеж, касающийся новой теоремы, что мы должны были точно копировать. Одновременно шло пояснение и записывание, причем указывалось, когда начинать с новой строчки, где ставить знаки препинания, что подчеркивать и сколько раз и т. д. Таким образом, все внимание учеников было обращено на запись, а совсем не на содержание теоремы. Продиктовав так около часу, Гейлер садился за свой стол и начинал вызывать учеников для ответа. Он требовал точного повторения того, что диктовал предыдущий раз, и чем точнее была передача, тем был полнее балл. Задавать вопрос или углубляться в сущность его запрещалось. Видно было, что сам преподаватель перестал понимать преподаваемый им предмет, запомнив, однако, курс свой наизусть, что и требовал от учеников. С таким преподавателем наш класс шел 3 года, и, к сожалению, можно сказать, что курс геометрии мы не прошли, что и сказалось впоследствии.

В числе таких же курьезных преподавателей был и преподаватель истории Иван Иванович Васильев[178], который знал свой курс немного лучше среднего ученика.

Наравне с этим были и выдающиеся педагоги, как, например, капитан 1 ранга Странолюбский[179], лейтенант Бригер[180], Мешков, Безпятов[181], Шульгин[182] и штатские Филонов и Калмыков.

На Рождественские каникулы нас обыкновенно отпускали в 2 очереди: 1) дальних, которых увольняли числа 18-го декабря, и 2) местных, распускаемых числа 22-го.

Принадлежа к числу первых, все 6 лет пребывания в Училище уже 18-го числа я был в поезде, увозившем меня к родным в Одессу с тем, чтобы вернуться в Училище только 6-го января вечером.

Нужно отдать справедливость, что насколько мы все радовались поездке домой к своим близким, с тем же чувством глубокой любви к своему учебному заведению возвращались мы из отпуска. Было приятно очутиться снова среди своих многочисленных друзей, окунуться в свои особые интересы и т. д. Получалась довольно дружная морская семья, где воспитатели и начальники были одновременно лицами одной корпорации, спаянные в одну большую семью. На Пасху ввиду кратковременности каникул и предстоящих экзаменов ездить домой не приходилось, но в первый же год мне удалось получить приглашение на Пасхальные каникулы от одного из моих товарищей по роте, и я провел праздники очень весело в Кронштадте[183] в семье всеми уважаемого контр-адмирала Федора Алексеевича Геркена[184], бывшего тогда Начальником Штаба Кронштадтского порта. Это была на редкость гостеприимная и хлебосольная семья, где ежедневно садились за стол много случайно зашедших по делам или же просто знакомых и для всех находилось ласковое слово милейшей хозяйки Марии Петровны и гостеприимного Федора Алексеевича.

У них мне пришлось познакомиться с такими столпами русского флота, как адмиралы Серков[185], Шанц[186], Авелан[187], Гирс[188], Кознаков, Андреев, Бутаков[189] и т. п.

В то время все эти лица при встречах между собой почти всегда сводили разговор на больную тему для флота — новое положение о цензе, что для меня тогда было не совсем ясно, но впоследствии я сам лично убедился, как эта мера губительно подействовала на личный состав флота.

Зимой ежедневно Морское Училище ожидало посещения Государя Императора, и волнений по этому поводу не было конца. Как ни хорошо было в Училище, хоть и всюду был образцовый порядок, чистота, строгая дисциплина и т. д., все же начальство наше, начиная от директора Училища, волновалось в ожидании Высочайшего посещения. Очень уж грозен был Царь и трудно было скрыть от Него недочеты, а таковые всегда были. Волнение передавалось и нам — воспитанникам, но нужно отдать справедливость, что мы волновались не от страха, а от счастья видеть вблизи обожаемого Царя, а может быть и Царицу.

В смысле политическом, настроение у всех юношей было одинаковое. Сердца всех горели неподдельной любовью к Своему Монарху и Родине. Среди нас не было иначе мыслящих, а если бы такой сказался бы, то сами товарищи выдали бы его начальству немедленно и безжалостно. Никакая пропаганда не могла бы иметь успеха.

В первый же год моего пребывания в Училище Государь Император с Императрицей Марией Федоровной[190] осчастливили нас посещением, приехав в Училище как раз в большую перемену после обеда, когда не было классных занятий. Обойдя все Училище, Высочайшие Гости спустились и к нам в помещение 4-й роты, где мы, малыши, ожидали Их, стоя во фронте. Величественный и могущественный вид Государя привел нас в трепет и вместе с тем в какое-то блаженное состояние. Их Величества медленно обходили фронт наш, задавая ласковые вопросы отдельным мальчикам и интересуясь всеми мельчайшими подробностями нашей жизни, обучения и воспитания. Прощаясь с нами, Государь приказал отпустить нас на три дня в отпуск.

Старшие роты провожали Их Величеств до выхода из стен Училища и, присутствуя при одевании верхних одежд, упросили Государя дать что-нибудь на память. Тогда Государь дал Свой платок, который тут же был изорван в мелкие клочья и разобран воспитанниками.

Когда открыли выходные двери и Их Величества начали садиться в сани, воспитанники выбежали на улицу с криками «ура», окружили сани и провожали Их Величеств до Николаевского моста, где Государь категорично приказал вернуться домой.

Экзамены для перехода из младшего отделения 5-й роты в старшее оказались пустячными, тем более для меня, первого ученика по классу. В середине мая месяца я уже спокойно сидел в вагоне и ехал на все лето домой, везя в кармане приятный для самолюбия документ — акт о сдаче мной переходных экзаменов с баллами по каждому предмету. Средний балл был почти 12.

Незаметно прошло лето, и должен сознаться, что в середине его я начал уже тосковать по Училищу и товарищам. В начале сентября все мы вновь собрались в своем прежнем помещении, ожидая прибытия на другой день вновь поступивших в младшее отделение, когда неожиданно нам объявили о переводе нашем в другое помещение, так как вышел приказ о разделении 5-й роты на 5-ю и 6-ю, причем наш командир роты капитан 2 ранга Сорычев остался командиром 6-й роты, а нам назначили капитана 2 ранга Клеопина[191].

На другой же день начались классные и практические занятия, и через неделю мы забыли, что мы недавно были в отпуску дома. Человеческая натура так странна, что почти все воспитанники, радовавшиеся возвращению в Училище, вскоре начали считать дни, остающиеся до Рождественских каникул. Прошло Рождество, затем Пасха и переходные экзамены в 3-ю роту и наступил, наконец, давно желанный день отправки нас в первых числах мая на суда Отряда Морского Училища для 3-месячного учебного плавания.

Нашу роту посадили на набережной на колесный пароход Гвардейского Экипажа[192] «Онега», который и доставил нас в Кронштадтскую гавань почти к борту бронированного фрегата «Князь Пожарский»[193], на котором мы должны были проплавать это лето совместно с 3-й ротой, бывшей раньше нашим старшим отделением, почему и находившейся с нами в дружеских отношениях.

Итак, мы впервые на военном корабле. Каждому из нас дали номер по судовому расписанию, указали маленький ящик (рундук) для хранения вещей, разбили роту на 4 отделения, перекликнули различные корабельные расписания, выдали парусиновую койку с матрасом, набитым мелкой пробкой, и мы сразу же почувствовали себя старыми морскими волками.

Фрегатом «Князь Пожарский» командовал капитан 1 ранга Владимир Павлович Мессер[194], бывший впоследствии вице-адмиралом и главным командиром Кронштадтского Порта. Это был выдающийся моряк, суровый и грубый с виду человек, но вместе с тем редкой честности и большой доброты. Встретил он нас краткой речью, что-то вроде того, что учитесь и ведите себя хорошо, а не то заставлю. По старинной школе только плохой моряк не извергал ежеминутно бранных, нецензурных слов, чего придерживался и Владимир Павлович, уснащая свою речь или приказания зачастую такими трехэтажными выражениями, что мы, воспитанники, только удивлялись красоте и мощности русского языка. Старшим офицером или помощником командира был капитан 2 ранга Михаил Андреевич Невинский[195], поляк по происхождению и далеко не соответствовавший по своим морским качествам командиру. Он очень мягко стлал, но приходилось спать жестковато. Офицерский состав состоял из 5 солидных лейтенантов, ревизора, двух штурманских офицеров корпуса флотских штурманов, одного капитана морской артиллерии, двух механиков, нескольких мичманов[196] и двух офицеров Морского Училища, из которых один был отрядным, т. е. заведовал воспитанниками на всех судах, а другой нами.

На фрегате «Князь Пожарский» держал свой флаг и адмирал, командовавший отрядом судов Морского Училища. Штаб его состоял из 2-х флаг-офицеров.

В отряде судов Морского Училища входили: фрегат «Князь Пожарский», корветы «Генерал Скобелев», «Баян» и «Богатырь». Последние оба были исключительно парусные.

С первого же дня нашего размещения на судне начались работы по вооружению судна, т. е. по оснастке мачт, вытягиванию такелажа, привязыванию парусов, сборке машин и других механизмов, сборке артиллерии, окраске гребных судов и вообще всех судовых помещений, так как в описываемое мною время все суда плавали всего несколько месяцев в году, а остальное время стояли в гавани на швартовых[197] совершенно разоруженными, сдав все имущество в специальные судовые магазины, команда же находилась в береговом экипаже.

Таким образом, каждую весну приходилось затрачивать массу энергии и денег на вооружение судов, чтобы через 3 или 4 месяца снова все разоружать и завозить в магазины.

Только злой гений русского флота мог придумать этот ужас и бросание денег зря. А какой толк был от четырехмесячных плаваний? Не успевала команда, состоявшая отчасти из новобранцев, хоть немного привыкнуть к морю, парусам и т. п., как приходилось все забывать и переходить на 8 месяцев в казармы.

Согласно расписанию и выраженному мною желанию я попал топовым на крюйсель-рей, почему с первого же дня мне пришлось принимать горячее непосредственное участие в оснастке корабля. В те времена это была особая школа, священнодействие, так как суда ходили почти всегда под парусами, пользуясь машинами в исключительных случаях.

Тут же в гавани вооружались Практическая эскадра, Артиллерийский и Минный отряды, т. е. все силы Балтийского флота[198]. Практическая эскадра состояла из одного броненосца[199] «Петр Великий» (в Петербурге около заводов достраивались два новых броненосца «Император Александр II» и «Император Николай I»), 4-х башенных фрегатов «Адмирал Грейг», «Адмирал Лазарев», «Адмирал Спиридов» и «Адмирал Чичагов»; 2-х броненосных фрегатов «Генерал-Адмирал» и «Герцог Эдинбургский» и 2-х или 3-х клиперов[200] вроде «Разбойник», «Наездник», «Пластун» и т. п.

Артиллерийский отряд состоял из фрегатов: «Не тронь меня», «Первенец» и канонерских лодок[201] «Смерч» и «Русалка».

Минный отряд — из учебных судов: «Африка» и «Европа», бывших пароходов, переделанных специально под минную школу.

Были еще небольшие отряды, как: Водолазный, Технического Училища, миноносок[202] и т. п.

Приходилось с 6 часов утра и до 6 часов вечера проводить на воздухе и почти все время на мачте, накладывая такелажи, проводя снасти, привязывая паруса и т. п. Работа была очень интересная и увлекательная. Руки целый день были вымазаны в смоле или краске, так как весь такелаж «тировался» жидкой смолой, а все дерево и железо красилось для предохранения от ржавчины и гниения.

Кроме работы, мы воспитанники стояли вахты наравне с командой. Вахты распределялись следующим образом: с 12 дня до 6 ¹/₂ часов вечера, с 6 ¹/₂ вечера до 12 час. ночи, с 12 ночи до 4 час. утра, с 4 час. утра до 8 утра и с 8 утра до 12 час. дня. Таким образом, если 1 отделение вступало сегодня на вахту с 12 час. дня до 6 ¹/₂ час. вечера, то на другой день оно стояло с 8 час. утра до 12 час. дня. И так шло беспрерывно во все время плавания. Обязанности на вахте были разные: человека 2 находились при вахтенном начальнике-офицере, 2 сигнальщиками, 4 рулевыми, 8 дневальными и рассыльными, 7 гребцами на шестерку[203], 3 прислугой парового катера, а остальные вахтенными на баке[204], шканцах[205], юте[206] и у снастей.

Кроме того, ежедневно выставлялся смешанный караул от команды и воспитанников на сутки для охраны денежного ящика, крюйт-камер, гюйса и флага и трапов.

Вооружение наших судов продолжалось дней 10, после чего весь отряд вытянулся на портовых буксирах на Большой рейд, откуда на другой день снялся под парусами для следования в первый по расписанию рейд Биоркэ-Зунд[207].

Как нарочно ночью начался довольно свежий противный ветер, усилившийся вскоре до 6–7 баллов, что заставило наши суда лавировать между узкими берегами Финского залива[208], почти не подвигаясь вперед. На другой день утром ввиду не изменившейся погоды адмирал приказал развести пары «Кн. Пожарскому» и «Генералу Скобелеву» и взять на буксир «Баяна» и «Богатыря». Впервые пришлось видеть, как корабль подает буксир другому на довольно большой волне. Маневр этот лихим командиром был выполнен довольно быстро, и мы, таким образом, вскоре оказались на якоре в проливе Биоркэ-Зунд против деревни Коивисто[209].

Начались рейдовые учения. Команда и воспитанники будились в 5 ¹/₂ часов утра, вязали свои койки и по команде вахтенного начальника выносили их наверх и укладывали в специальных коечных сетках; после этого пелась молитва и давался завтрак. У нас завтрак состоял из чая с хлебом, а команде давалась жидкая гречневая кашица, куда они всыпали толченые сухари.

После завтрака начиналась уборка корабля по особому расписанию, которая и продолжалась до 7 ³/₄ часов.

В 7 часов 55 минут команда и воспитанники ставились во фронт, вызывался также караул и офицеры для отдания чести при подъеме флага. Если же накануне были спущены брам-реи и стеньги[210], то в то же время вызывались «все наверх брам-реи и стеньги поднять».

Минуты за 3 до 8 выходил командир и принимал рапорт от старшего офицера и специалистов, после чего уже выходил адмирал, которому рапортовал командир. Оба начальника при выходе здоровались с офицерами, воспитанниками и командами.

За одну минуту до 8 часов, одновременно с командой на «флаг и гюйс», посылались люди на мачты и начинался подъем брам-стенег и брам-рей, что полагалось делать не более одной минуты, так как подавалась команда: «Ворочай, флаг и гюйс поднять». Вся задача состояла в том, чтобы немедленно же после подъема рангоут судно имело вид такой, будто рангоут не был спущен.

Незаметно прошло лето первого плавания, полное интереса для нас новичков, и морская служба еще сильнее захватила большинство из нас, как всякий спорт. А тогда служба во флоте была сплошным спортом, так как плавали почти всегда под парусами, разводя пары только в исключительных случаях. И в море и на якоре беспрерывно шли парусные учения, захватывающие весь судовой состав стремлением обогнать в скорости исполнения маневра другие корабли отряда. Придумывались всевозможные ухищрения и приспособления, изобретались новые способы, все только для этого соревнования. Часто люди жертвовали или рисковали своей жизнью, только чтобы не осрамить свой корабль перед соперником. Все это невольно сплачивало состав команд корабля, и между офицерами, унтер-офицерами и рядовыми матросами общность интересов порождала крепкую спайку.

Наравне с этим во флоте царила еще жестокость в обращении с подчиненными, процветали линьки и рукоприкладство, и шла беспрерывная, виртуозная ругань.

В первом же плавании мы узнали, что флот делится на две части: корабли заграничного плавания и внутреннего. На первых все было блестяще, начиная с организации службы и кончая формой одежды и пищей команды и офицеров. На вторых же, наоборот, и служба шла скверно, и пища была ниже средней.

Корнем зла было знаменитое положение о морском цензе для офицеров, благодаря которому офицеры не плавали, а цензовали. Большинством судов внутреннего плавания командовали штаб-офицеры, имевшие мало шансов на движение вперед, почему они старались отбыть лишь положенный ценз для выслуги возможно большей пенсии. Командиры заграничных кораблей принуждены были поневоле проплавать по 2, 3 года подряд, но за то у них была полная надежда на движение вперед.

Стоило собраться двум, трем морским офицерам, как невольно разговор переходил на больную тему о цензе. И мы юноши с первых же наших шагов во флоте вне Училища наталкивались на уродливые условия ценза и начинали понимать то зло, которое он приносил флоту.

После плавания был трехнедельный отпуск к родным, а затем снова зимние занятия и жизнь в Училище с ежедневными ожиданиями Высочайшего посещения.

Незаметно, тихо, без волнений или каких-либо событий прошли 6 лет моего пребывания в Училище, переименованном вскоре в Морской Кадетский Корпус[211].

Это звучит почти как Пажеский Корпус[212], говорил неоднократно наш директор вице-адмирал Арсеньев, добивавшийся цели сделать Морской Корпус самым модным учебным заведением. И нужно отдать ему справедливость, что в этом отношении он преуспел, так как раньше Морской Корпус питался, главным образом, детьми моряков, а в его время начали поступать со всей России сыновья зажиточных семейств и даже высшей знати.

В мое время воспитывались в Корпусе два Великих Князя Алексей Михайлович[213] и Кирилл Владимирович[214] и сыновья русской знати, как генерал-адъютанта[215] графа Воронцова-Дашкова или князя Барятинского.

Наступили дни выпускных экзаменов перед комиссией от флота под председательством одного из старейших адмиралов, когда шел не только экзамен выпускным, но и всему Корпусу, а затем последнее так называемое гардемаринское плавание, продолжавшиеся не 3, а 4 месяца, причем четвертый месяц полагалось проводить почти в беспрерывном крейсировании под парусами.

Плавание это мы проделали на корвете «Генерал Скобелев» под командою выдающегося командира капитана 1 ранга барона Штакельберга[216], благодаря опыту которого мы благополучно вышли из редкого по силе шторма, расшатавшего настолько сильно старый полу деревянный корвет, что это плавание для него оказалось последним. Такой силы шторма я не видал больше за всю мою многолетнюю службу во флоте.

Настал, наконец, и радостный день производства в офицеры[217], когда нам прочли и роздали Высочайший об этом приказ.

После торжественного акта нас уволили в двухмесячный отпуск, из которого мы должны были вернуться в свои экипажи.

В это время во флоте была проведена оригинальная реформа, принесшая только отрицательные результаты. Ввиду утверждения усиленной программы судостроения, имевшиеся раньше экипажи были развернуты в 20 экипажей по 10 в дивизии в одном только Балтийском флоте. По мысли реформаторов в каждый экипаж должны быть зачислены все имеющиеся уже на лицо корабли и зачисляться по мере закладки вновь строящиеся.

Экипажи должны были формировать команды судов, которые и жили в экипажах до переборки на суда.

Практически получалось следующее: все новые суда уходили на Дальний Восток, где усиливалась Тихоокеанская эскадра, и плавали там по много лет беспрерывно, получая пополнения из новобранцев, обучающихся непосредственно в Сибирском экипаже. Экипажи Балтийского моря в буквальном смысле слова пустовали и занимались обслуживанием самих себя за исключением 2 и 3, где были суда, плавающие в ближайших или внутренних морях. Образовался колоссальный недохват офицеров, так как все посылалось на Восток. Экипажи обслуживались чиновниками или офицерами, списанными с судов с протестом.

В один из таких экипажей по номеру второй вышел и я по вдохновению, имея право выбора по желанию, но не зная, какому из экипажей отдать предпочтение.

Находясь в отпуску у своих родных в г. Одессе, я узнал о безвременной кончине Государя Императора и о вступлении на Престол Императора Николая II; перед кончиной Августейшего Отца Он был обвенчан с принцессой Алисой Гессенской, названной при Св. Крещении Александрой Федоровной[218]. Присутствуя на панихидах в Одесском соборе, я видел, как все граждане без различия чинов или положения искренно плакали, убитые тяжелым сознанием невозвратимой потери мощного и непоколебимого Царя, к словам которого прислушивались все державы. Одновременно все радовались вступлению на престол молодого, милостивого и ласкового Государя Императора Николая II.

Таким образом, служба моя офицером фактически началась уже в царствование Императора Николая II.

II

2-й Балтийский Флотский Экипаж, куда я явился из отпуска, помещался в 1-м флигеле Морских казарм совместно с 9 экипажем. Командовал экипажем капитан 1 ранга Павел Степанович Остелецкий[219], впоследствии капитан над Кронштадтским портом. В экипаже числились два строящихся корабля и несколько мелких судов старых типов исключительно внутреннего плавания или лишенных права плавания, но оставленных в списках для выдачи столовых денег командирам.

Немедленно по явке я получил в командование 6-ю роту, которая несла хозяйственные обязанности и состояла вся из мастеровых, писарей, портных и т. п. Одновременно мне поручили помогать лейтенанту Ергольскому обучать новобранцев. Всего в экипаже команды было человек 400 при 5, 6 офицерах.

Вступив в командование ротой прямо со школьной скамьи, я чувствовал себя первое время отвратительно, так как Морской корпус не мог дать практики и опыта сразу быть начальником. Поневоле пришлось прислушиваться к указаниям старого опытного сверхсрочного фельдфебеля и многому учиться от него на практике. Люди моей роты целые дни проводили на работах, а я при новобранцах, где мною руководил опытный и выдающийся во всех отношениях мой начальник.

Раза два в неделю производились батальонные учения, так называемые десантные, для чего из всех 10 экипажей 1-ой дивизии составлялся 1 батальон[220] четырехротного состава.

Когда Генерал-Адмирал Великий Князь Алексей Александрович пожелал сделать строевой смотр экипажам, то батальоны представились ему отвратительно. Чтобы исправить в следующем году этот недочет, начальство решило составить один батальон из всей дивизии и специально его обучать под руководством назначенных штаб-офицеров от Каспийского пехотного полка, нисколько не стесняясь фактом обмана Великого Князя.

Таким образом, ежедневно я начинал службу с 8 часов утра и оставался в экипаже до 6 часов вечера, пользуясь обеденным перерывом с 12 до 2 часов, чтобы пообедать в Морском собрании.

С 6 часов я посещал знакомых и товарищей или проводил время в Морском собрании, где имелись: читальня, библиотека и бильярды.

В феврале вышел приказ о моем назначении в плавание на предстоящее лето вахтенным офицером на броненосец «Император Александр II»[221], входивший в состав Практической эскадры Балтийского моря. В конце марта месяца закончилось обучение новобранцев и началось вооружение судов к предстоящему плаванию, почему мне пришлось прекратить посещение своего экипажа, а к 6 часам утра быть в гавани около броненосца.

Как и все суда, броненосец «Император Александр II» простоял всю зиму под охраной вахтенных матросов, назначаемых посуточно из команды броненосца, совершенно пустой с разобранными машинами и механизмами, разобщенными трубами, без мебели и всего инвентаря, завезенного на всю зиму в специальный склад. Теперь предстояло все собрать и опробовать, продернуть и основать все снасти, поставить на место мелкую артиллерию, крупную очистить от зимней смазки и т. д. Словом, работа нешуточная, кропотливая и ответственная, а кроме того весьма дорогостоящая, так как очевидно, что при такой полной разборке ежегодно и новой сборке многое невольно портилось и легче изнашивалось. Весь апрель месяц и начало мая было посвящено этой работе, а также окраске броненосца, после чего он вышел на рейд, где и стал на якорь.

За время вооружения мне пришлось познакомиться с составом г.г. офицеров и матросов броненосца, который состоял флагманским кораблем в Практической эскадре и плавал ежегодно. Выяснилось, что кроме специалистов все остальные офицеры были случайные, назначенные только на плавание этого года. Команда состояла из небольшого кадра, уже плававшего раньше на корабле, а остальные были все люди, назначенные с других судов и даже других экипажей. Кроме того было до 30 % новобранцев.

По выходе на рейд сразу выяснилось, что броненосец не только небоеспособен, но даже плавать может с трудом, так как опытной команды почти не было и вся ответственность ложилась исключительно на офицеров и унтер-офицеров. Дисциплина отсутствовала, организации внутренней службы не было никакой, так что судовой караул был просто фикция и часовые не знали и не исполняли своих обязанностей, зачастую садясь на что попало и кладя винтовку где-либо сбоку. Грести не умел никто. С большим трудом набрали гребцов на командирский шестивесельный вельбот[222].

Немедленно по выходе на рейд начались беспрерывные учения, начиная от обучения гребле.

В это время получен был приказ о назначении броненосца в особый отряд под командой контрадмирал Скрыдлова[223] для участия в празднествах по случаю открытия Кильского канала[224]. В отряд вошли еще: крейсер «Рюрик» и канонерская лодка «Грозящий».

На другой же день из Петербурга прибыл адмирал Скрыдлов и, сделав смотр судам отряда, остался очень недоволен состоянием их. Часы занятий и число их утроились, а тут пришлось вновь подкрашиваться для заграничного да еще такого показного плавания. Было известно, что на Кильские торжества должны прибыть военные суда всех государств и, конечно, как это принято всегда, все пошлют свои самые новейшие корабли.

Подготовившись, насколько позволяло время, мы тронулись в путь и, подходя к г. Килю[225], встретили в море французский отряд, шедший с той же целью и состоявший из подходящих к нам по типу трех судов.

Оба отряда вошли одновременно на Кильский рейд и стали на бочки[226] согласно диспозиции недалеко друг от друга и вблизи бочки Императорской яхты «Гогенцоллерн».

4 дня продолжались торжества, а мы 4 дня праздновали встречу с французским флотом и делали это демонстративно перед всеми судами других иностранных держав. Директива эта дана была свыше, и нам оставалось только быть ее исполнителями.

В это время Германия не имела флота. О нем только мечтал Германский Император и подготовлял все для создания могучего флота, который мог бы соперничать с английским.

Вернувшись с Кильских торжеств, броненосец наш был снова зачислен в Практическую эскадру и удостоился счастья Высочайшего Смотра[227] — первого смотра флоту молодого Императора Николая II и Императрицы Александры Федоровны, которую почти никто еще не знал.

За несколько дней до смотра началось нервничание и волнение начальствующих лиц на броненосце, не знающих, как Государь Император будет делать смотр. Все хорошо знали, что Государь любит морское дело и знает его хорошо. Невольно мучил вопрос, а что если Государь пожелает сделать настоящий смотр со всеми учениями и вдруг броненосец осрамится, так как короткое плавание не дало возможности подучить личный состав и привести броненосец в надлежащий вид.

В назначенный час с моря со стороны Петергофа[228] показалась Императорская яхта «Александрия»[229] под брейд-вымпелом[230] Государя Императора. Немного впереди нее шли два Императорских парадных паровых катера «Петергоф» и «Бунчук». Яхту «Александрию» сопровождали яхта «Марево» и два охранных катера.

Весь этот маленький отряд прошел на Большой Кронштадтский рейд, где яхта «Александрия» стала на якоре вблизи броненосца. Немедленно к трапам яхты подошли катера с начальствующими лицами, а затем оба Императорские катера. Приняв Высочайших посетителей и их свиту, катера отвалили от яхты и направились к броненосцу, на котором офицеры и команда были выстроены во фронт для встречи согласно устава.

На палубе броненосца, когда по приказанию командира оркестр перестал играть, было слышно, как Царский катер плавно подошел к трапу и дал ход назад, чтобы остановиться. Затем послышались шаги многих лиц по наружному трапу и на палубу вошли Государь Император и Императрица. Отрапортовал адмирал и подошел с рапортом командир броненосца капитан 1 ранга Никонов[231] — гроза своих подчиненных. И вдруг мы видим, что командир, держа дрожащую руку у треуголки, силится выговорить слова несложного рапорта, но дальше слов «Ваше Императорское Величество», повторяемых им несколько раз, у него ничего не выходит.

Государь, ласкового улыбнувшись, протянул ему руку и представил Государыне адмирала и командира.

Начался обход Государя по фронту офицеров, когда командиру надлежит называть фамилию, чин и должность на корабле каждого представляющегося. И тут волнение не дало командиру возможности выполнить свою обязанность, хотя он отлично знал, конечно, каждого офицера и его должность на корабле. Пришлось каждому из нас представляться Государю непосредственно, чтобы выручить бедного, смущенного командира, идущего сзади Государя со слезами умиления и восторга на глазах.

Обойдя офицеров, Государь повернулся к фронту караула и команды и, поздоровавшись, пошел по фронту, смотря своим поразительным взором каждому прямо в глаза и проникая как бы в душу каждого. После этого начался детальный осмотр корабля до машин и кочегарок включительно.

Императрица в обществе нескольких лиц свиты оставалась все время на верхней палубе и таким образом дала возможность всем нам любоваться Ее Царственной красотой.

Поднявшись после осмотра на верхнюю палубу, Государь пожелал посмотреть артиллерийское учение, что и было немедленно исполнено. Этим был закончен смотр. Поговорив немного с адмиралом и командиром, к тому времени совершенно успокоившимся, Их Величества, поблагодарив за службу, простились с нами и спустились на катер.

Как только катер отвалил от борта и отплыл на небольшое расстояние, броненосец начал салют[232], а офицеры и команда, стоя по бортам, провожали Их Величеств бесконечными и громогласным «ура».

Та к прошел первый морской смотр молодого Императора, возбуждавшего к себе всеобщую любовь и восторг. Много и долго спустя жили мы воспоминаниями о ласковости Государя и Императрицы и пережевали чувство восторга, который испытывали мы в Их присутствии.

После смотра броненосец присоединился к Практической эскадре в Гельсингфорсе[233] и к нам переехал начальник эскадры вице-адмирал Геркен.

Тихое, спокойное плавание продолжалось до середины сентября месяца, когда вся эскадра вернулась в Кронштадт, вошла в гавань и приступила вновь к разоружению.

К радости моей я был переведен на броненосец «Наварин»[234], предназначенный к уходу в заграничное плавание после окончания всех заводских испытаний.

На броненосце «Наварин» шли спешные сборы к заграничному плаванию. Броненосец этот строился уже 8-й год и все еще не был окончательно достроен. Закончены были лишь машины и котлы, и по этой части оставалось только произвести все положенные испытания. Поэтому мы несколько раз выходили в море и развивали полный ход, промеряя скорость по мерной миле. Одновременно шла достройка броненосца по всем частям.

Главная задержка была в неготовности башен, которые почему-то не давались заводу.

Наступали заморозки, и опасаясь, что броненосец замерзнет в льдах Кронштадта, было приказано идти в Ревель[235], где и зимовать. В Ревеле производились испытания башен и первые стрельбы, причем опытным путем были выяснены недочеты в башенных установках, исправить которые, видя бессилие завода, взялся помощник старшего механика Винтер.

В середине декабря, когда и Ревельский рейд начал замерзать, броненосец втянулся в гавань и, отправив часть офицеров и команд в Кронштадт в экипаж, только с необходимыми специалистами остался зимовать, не только ничего не разбирая, а наоборот, продолжая заканчивать сборку и вооружение по всем частям. Это был первый опыт зимовки судов с личным составом и в полном вооружении и опыт, удавшийся блестяще.

Вернувшись в конце марта месяца на броненосец, мы застали его в полной готовности к заграничному плаванию. Оставалось получить личный состав, состоявший почти целиком из не плававших матросов, и принять все необходимые запасы для предстоящего плавания, для чего броненосец вернулся в первых числах мая в Кронштадт.

В это время решено было послать в Средиземное море постоянный отряд судов, почему в отряд этот был зачислен в первую голову «Наварин», затем броненосец «Император Александр II», на котором я плавал первое лето, один минный крейсер[236] и два миноносца[237]. Начальником отряда был назначен контр-адмирал Андреев[238].

В первых числах августа отряд тронулся в путь с заходом в Портланд, Кадикс, Алжир и Пирей[239], где и предназначалась главная стоянка. Та м к отряду присоединились две канонерские лодки, находящиеся стационерами в греческих водах.

Перед уходом отряда, после целого ряда смотров всевозможных начальствующих лиц, состоялся и Высочайший прощальный смотр[240], причем главное внимание Государя было обращено на новый для России броненосец «Наварин», построенный по английскому типу. Произведен был детальный осмотр корабля, во время которого произошел следующий инцидент: подошли к носовой башне в батарейной палубе, где имелся единственный весьма узкий и низкий вход в башню, проделанный в броне. Командир корабля капитан 1 ранга Безобразов[241], крупный и грузный человек, с большим трудом пролезавший в такое маленькое отверстие, видя желание Государя войти в башню, замялся и доложил Его Величеству, что навряд ли возможно войти внутрь из-за неудобства входа. На это Государь Император ласково и спокойно ответил: «Идите, командир, вперед, а я за вами всюду пройду». Сконфуженный командир немедленно юркнул в узкое отверстие, а за ним легко и свободно вошел стройный и молодой Государь и пробыл в башне очень долго, интересуясь в подробностях действием всех приборов и управлением башней, на счастье и радость башенной прислуге, не ожидавшей видеть у себя Такого Высокого Гостя.

Императрица, видимо, чувствовала себя нехорошо и провела все время на верхней палубе, спустившись только на короткое время в каюту командира.

После осмотра, ласково пожелав счастливого плавания, Их Величества в сопровождении свиты отбыли установленным порядком на другие суда отряда, где даже на миноносцах Государь делал детальный смотр, спускаясь через горловины. Трудно описать те блаженные минуты, которые мы пережили все, осчастливленные ласковым обращением к нам Государя и Его вниманием к каждой мелочи нашей повседневной жизни и службы Ему и Родине.

Благодаря летнему времени переход наш был совершен при благоприятных условиях и нас не качало даже в таких местах, как Бискайская бухта или около мыса Матапана, где, по преданию, считалось необходимым встретить свежую погоду. В Греции встретили нас весьма ласково, как долгожданных гостей, что неудивительно, так как в то время царствовал король Георг[242], женатый на Великой Княгине Ольге Константиновне[243], дочери покойного Генерал-Адмирала и Главного Начальника флота и морского ведомства Великого Князя Константина Николаевича[244], которому так много был обязан флот.

Любовь отца к флоту и его чинам передалась и Августейшей Дочери, и Королева Ольга Константиновна встречала русские суда, как свои родные.

После официальных визитов и представлений, а также посещений отряда Королем и Королевой, начался ряд частных приемов, во время которых Королева Ольга Константиновна очаровывала нас своей простотой и ласковостью. Совершенно так же Она относилась и к нижним чинам, которые имели к Ней доступ через Ее камер-фрау и постоянно беспокоили Ее всевозможными просьбами. Это вызывало иногда даже некоторого рода конфликты между бесконечно доброй Королевой и начальствующими лицами, так как матросы зачастую злоупотребляли доступностью Ее и иногда позволяли себе обращаться с жалобами, например, на строгость наказаний или требований. По своей доброте Королева обыкновенно не разбиралась, где правда, и обращалась с просьбой о смягчении к начальству, которое не всегда было довольно такими ходатайствами. Особую заботливость проявляла Королева к больным, которые размещались в специальном госпитале и пользовались редким уходом.

Через несколько дней после нашего прихода в Грецию неожиданно было получено приказание от Главного Морского Штаба[245] списать с отряда 4-х офицеров и отправить их на Тихоокеанскую эскадру. Результатом этого по жребию попал и я в число посылаемых. Трудно передать, как тяжело было покидать свой корабль, на котором я уже состоял второй год, где я всех знал и меня все знали. Но пришлось покориться судьбе и на прощальном обеде, данном мне и другому компаньону по путешествию, я сквозь слезы сказал пророческие слова: «Вот увидите, когда я буду возвращаться в Россию, вы только тронетесь на Восток». Сказано это было как самоутешение, но я случайно оказался правым.

Королева приняла в нас четверых горячее участие и пригласила нас гостить до прихода Русского О-ва Пароходства и Торговли, идущего в Александрию, к Себе в имение «Татой», где обыкновенно Королевская Семья проводила лето и осень.

В «Татое» мы имели счастье познакомиться с принцессой Марией Георгиевной[246] и представиться Ее жениху Великому Князю Георгию Михайловичу[247], гостившему в то время в Греции.

Четыре дня, проведенные в «Татое», останутся навсегда у меня в памяти, так как благодаря простоте и ласковости Августейшей Хозяйки, полному невмешательству Короля и дружескому к нам отношению редко симпатичного Великого Князя и Его невесты мы вскоре почувствовали себя как бы в России в богатом помещичьем доме. Этикет соблюдался лишь за объединенным столом и то мало стеснительный, остальное же время мы проводили в обществе Королевы и Ее семьи, не чувствуя никакого стеснения. В один из вечеров Королева потребовала записать что-нибудь в Ее альбом и нам, скромным офицерам флота, пришлось внести свои записи в альбом, где я лично прочел собственноручную запись Императора Александра III с Его характерным росчерком следующего содержания: «Очень часто вспоминаю Тебя, дорогая Ольга, в особенности последнее время. Александр». Запись эта была внесена незадолго до кончины Государя.

Как-то сидя в саду после завтрака, Великий Князь обратил внимание на прекрасную обувь у одного из нас. Все невольно опустили глаза на счастливого обладателя и заметили, как принцесса быстро спрятала свои ножки под стул и переконфузилась. Великий Князь поддержал нашу просьбу объяснить в чем дело, после чего Принцесса тихонько высунула снова свои ножки и показала нам свои старые, престарые, совершенно сношенные туфельки, что и возбудило всеобщий смех.

Пришел очередной пароход, и нам пришлось покинуть Королевский гостеприимный дом.

Почти 2 месяца тянулось наше путешествие до встречи с Тихоокеанской эскадрой в Нагасаки. Не обошлось без тяжелой аварии, стоившей жизни 23 человекам, так как на переходе от Сингапура до Сайгона на нашем старом французском пароходе взорвало сухопарник и обварило людей, а нас оставило без паров и машин на целые сутки. Слава Богу, что была тихая погода и шторм разразился двое суток спустя, когда мы стояли уже в Сайгоне, до которого мы дошли с большим трудом по приведении части уцелевших котлов и машины в порядок. Радио-телеграфа не было, и дать знать о несчастии не было никакой возможности. Разразись шторм дня на два ранее, были бы мы все на дне океана, так как пароход неминуемо выкинуло бы на берег.

В Сайгоне пришлось пересесть на небольшой пароход, совершавший рейсы вдоль берега ИндоКитая, и идти на нем до Шанхая, где мы пересели снова на океанский пароход уже английского общества, идущий в Японию. Благодаря этим переменам пароходов, мы остались совершенно без денег, но зато узнали на практике, как высоко стояло на Дальнем Востоке русское имя, так как, кто бы не узнал о нашем стесненном материальном положении, все предлагали взаймы любую сумму денег без расписок, доверяя слову офицера.

III

Еще будучи в России, приходилось слышать много рассказов в морской среде о нашей Тихоокеанской эскадре, о блестящем состоянии судов ее, о редком порядке службы на ней и т. д. Поэтому понятно, что мы прибыли на флагманский корабль эскадры крейсер «Рюрик», чтобы представиться вице-адмиралу Алексееву[248], не без некоторого трепета. После представления флаг-капитану и чинам штаба нас в столовую адмирала и к нам вышел грозный начальник эскадры. Поздоровавшись с нами довольно сухо, адмирал поразил нас оригинальным вопросом: «Зачем Вы приехали?» На это старший из нас доложил, что мы командированы из отряда Средиземного моря на пополнение некомплекта офицеров на судах эскадры. «У меня нет вакансий, и я ни о какой присылке не просил», — заявил нам адмирал, точно нас могло это каким бы то ни было образом касаться. Такая встреча нас крайне удивила. Несмотря на такое категорическое заявление адмирала, все же штаб его немедленно расписал нас на различные корабли, причем я попал на крейсер 1 ранга «Адмирал Нахимов», считавшийся в то время одним из лучших кораблей флота. Каково же было мое удивление, когда, явившись на крейсер, я узнал, что мало того, что есть еще свободные вакансии для офицеров, но многие из них плавают по 5, 6 лет и жаждут вернуться в Россию, но их не отпускают. Это была своеобразная система адмирала Алексеева считать, что офицеры могут плавать на эскадре бессменно, а корабли без ремонта, почему после замены его контрадмиралом Дубасовым[249] последнему пришлось поставить чуть ли не всю эскадру в глубочайший ремонт и списать большое количество офицеров, переутомившихся от беспрерывного плавания.

То же самое было и с организацией службы и внутреннего порядка на отдельных судах эскадры. Все было показное, и наружный вид эскадры был довольно грозный и красивый. На кораблях же царил большой беспорядок, дисциплины не было, командиры были часто неподготовленные к должности, а помощники начальника, младшие флагманы, не имели права голоса. Адмирал делал все сам, не доверяя никому.

В частности, крейсер «Адмирал Нахимов»[250], в состав которого вошел я, имел командиром капитана 1 ранга Небогатова[251], занятого исключительно хозяйственными соображениями, а старшим офицером капитана 2 ранга Добротворского[252], не признающего уставов и законных положений и руководствующегося лишь своими желаниями. Старший механик плавал 7 лет и занимался больше заведованием столом в кают-компании. Большинство старших офицеров плавали тоже около 7 лет и все были переутомлены и мечтали только об отбытии домой на родину. Котлы и машины, а также все вспомогательные механизмы крейсера требовали капитального ремонта, о котором не хотел слышать начальник эскадры.

Служба на корабле поставлена была ужасно, и во всем царил полный хаос и самоуправство. Каждый вахтенный начальник делал, что ему вздумается, так как общее руководство отсутствовало.

В таком же приблизительно положении были почти все суда эскадры.

К счастью, через несколько месяцев закончилось командование эскадрой адмиралом Алексеевым, и он отбыл в Россию, сдав свою должность грознейшему из адмиралов в то время в русском флоте контр-адмиралу Дубасову, герою еще Турецкой кампании.

Первой мерой нового начальника было производство ремонта на судах, а второй — замена уставшего личного состава свежим из России. Около 6 месяцев эскадра была небоеспособна, но, к счастью, это совпало с нашей стоянкой во Владивостоке. Осенью эскадра перешла в Японские воды уже в полном порядке, подчищенная и подтянутая, так как новый начальник эскадры иначе понимал дисциплину и порядок, чем его предшественник.

Нужно отдать справедливость, что адмирал Дубасов был во всех отношениях полной противоположностью адмиралу Алексееву, не допуская обмана даже ради шутки, изучая сам все до мелочей, требуя от своих подчиненных работы и несения ответственности за вверенные им части, не скрывая правды от высшего начальства.

В это время эскадра Тихого океана проводила лето во Владивостоке, а остальную часть года в японских водах, имея стационеров в корейских бухтах. Небольшие суда посылались на север для охраны котиковых промыслов и обхода наших портов.

Владивосток представлял из себя большое село, в котором лучшими домами были: дом командира порта, губернатора, морское собрание и магазины «Купера и Альберса» (правильно «Кунста и Альберса». — В. Х.). Коммерческий порт и док только начали строиться. Железная дорога не была соединена, и по ней проехать можно было всего несколько станций. Порт и мастерские его работали слабо, и ремонт судов велся своими судовыми командами. Центром жизни были эскадра и морское собрание, в котором во время стоянки судов давались еженедельные балы. Общество было очень небольшое, главным образом семьи служащих, офицеров, инженеров. Частных лиц и фирм почти не было. Единственным развлечением для офицеров эскадры было морское собрание и небольшие охоты в окрестностях города и на ближайших островах.

Второй стоянкой эскадры был японский порт Нагасаки, где японцы принимали нас исключительно радушно. За неимением дока во Владивостоке, судам приходилось пользоваться японскими доками и мастерскими, почему японцы отлично были в курсе состояния нашей эскадры. Кроме того, на суда свободно допускались в часы отдыха японские торговцы разной мелочью, портные, сапожники и т. д., среди которых, очевидно, было много специальных агентов.

Сам город Нагасаки был просто небольшой деревней, очень красиво расположенной на склоне гор среди садов. Напротив города на другом берегу бухты находилась деревня Инос, где, главным образом, и проводили свободное время офицеры и матросы эскадры. Здесь две японки открыли два небольших ресторана в русском стиле, где офицеры чувствовали себя как дома, играли на бильярде или в карты, могли вкусно пообедать и, кроме того, познакомиться с молодыми японками, на которых женились гражданским браком. Последние совершались часто и сплошь да рядом были очень счастливыми и продолжительными.

Вообще, в это время у нас были самые лучшие отношения с японцами и мы все пользовались у них большим уважением и полным доверием. Камнем преткновения служила Корея, в которой Россия добивалась иметь преобладающее влияние, вытесняя японское. Поэтому суда нашей эскадры стояли стационерами в корейских портах и эскадра часто заходила в различные порты, изучая входы и выходы и вместе с тем поддерживая связь с корейским Королем, которому начальствующие лица делали визиты, для чего ездили в город Сеул. В то время Корея была страна исключительно бедная, полудикая, населенная малоразвитым и ленивым населением, относящимся ко всему безразлично.

Трудно было решить, зачем нужна была России Корея, когда у самой был непочатый край свободных земель, несметные богатства, никем не разрабатываемые, и недостаток в энергичных людях с инициативой и денег для финансирования предприятий.

Те м более было непонятно, когда мы неожиданно получили приказ идти в Порт-Артур[253] и Талиенван[254] и узнали, что предполагается оккупация Квантунского полуострова.

Перед самым выходом в море я был переведен вахтенным начальником на канонерскую лодку «Отважный», на которой и прибыл в Порт-Артур в составе небольшого отряда из крейсеров «Адмирал Нахимов» и «Адмирал Корнилов» и лодки.

Придя на рассвете к Порт-Артуру, мы стали на якорь по диспозиции, данной контр-адмиралом Реуковым[255], державшим флаг на крейсере «Адмирал Нахимов». Часа через два после нашего прихода пришел английский отряд также из 2-х крейсеров и одной лодки и стал по точно такой же диспозиции, но так, что очутился между нашими судами и берегом, т. е. как бы прикрывая берег от нас.

Контр-адмирал Реуков получил от начальника эскадры сведения о сильном возбуждении в Англии против предполагаемого захвата нами Порт-Артура и о возможности начала военных действий. И действительно, вопреки обычаю, старший английский командир не счел нужным сделать визит нашему адмиралу, что подтверждало на практике натянутость отношений между Россией и Англией.

Через несколько дней положение разъяснилось и адмирал Реуков получил извещение, что острый момент миновал, так как Англия согласилась на захват нами полуострова, и немедленно от английского крейсера отвалил вельбот с командиром, решившим сделать, наконец, традиционный визит. По входе на палубу командир английского крейсера был очень любезен, объяснив, что срочные дела помешали ему иметь удовольствие познакомиться немедленно с адмиралом, но теперь он освободился, и закончил свой визит приглашением устроить на этих днях увеселительный пикник на берегу, так как стоять на этом рейде очень уж тоскливо.

Через несколько дней англичане ушли и мы остались единственными хозяевами положения.

Вскоре в Порт-Артур подтянулась вся эскадра с начальником ее, который приказал крейсеру «Адмирал Нахимов» приготовиться к переходу в Россию, куда крейсер вызывали для капитального ремонта и перестройки.

Перед самым уходом крейсера, не запрашивая моего согласия, приказом начальника эскадры я был переведен снова на крейсер «Адмирал Нахимов», что означало скорое возвращение на родину.

После сурового адмиральского смотра, на котором начальник, не скрывая, высказал командиру нашему свое неудовольствие плохим состоянием крейсера во всех отношениях, мы ушли в Нагасаки за углем, а затем тронулись в дальний путь через Гонг-Конг, Сингапур, Коломбо, Аден и Суэц на родину.

По пути мы встречали несколько раз наши боевые корабли, подтягивающиеся на усиление Тихоокеанской эскадры, и в том числе и броненосец «Наварин». Таким образом, оправдалось мое пророчество. Плавание наше было отличное в смысле морском, так как шли мы почти все время при дивной погоде, что обыкновенно бывает ранней весной, но очень тяжелое в нравственном отношении, так как и командир и старший офицер, воспользовавшись дальностью расстояния до высшего начальства, перестали стесняться и на крейсере творились дивные дела, благодаря которым я твердо решил по приходе в Россию уйти из флота, где командиры могли заниматься хозяйственными оборотами, приносящими пользу их собственному карману, а в строевом отношении руководствоваться не уставами и положениями, а тем, «чего моя левая нога захочет».

В первых числах мая месяца 1898 г. мы, наконец, увидели родной Финский залив и, не доходя Кронштадта, свернули в Биоркэ-Зунд с целью простоять там несколько дней и привести крейсер в полный порядок к предстоящим смотрам.

Не успели мы, по постановке на якорь, начать чистку, мытье и окраску, как пришла телеграмма от Главного Морского штаба с приказанием следовать немедленно в Кронштадт, так как Главный Начальник флота Великий Князь Алексей Александрович собирается ехать на отдых за границу, а перед отъездом желает сделать смотр крейсеру.

На другой же день на рассвете мы снялись и к 9 часам утра стояли уже на якоре на Большом Кронштадтском рейде. Как только мы прошли входные бочки, к борту подошел катер Штаба Порта с адъютантом штаба, который, войдя на палубу, поздравил с приходом и сообщил, что Великий Князь вчера уехал за границу, а главный командир сейчас в Петербурге у Государя и неизвестно, когда вернется. Поэтому было условлено, что крейсер будет ожидать посещения главного командира вплоть до сигнала на мачте Штаба Порта с разрешением иметь сообщение с берегом, что будет означать о невозможности главному командиру посетить крейсер в этот же день.

Благодаря этому, по постановке на якорь крейсер спустил только паровой катер, на котором командир в полной парадной форме поехал на берег для явки по начальству, а мы все остались на крейсере в ожидании возможного смотра.

Около 5 часов вечера после бесплодного и нудного ожидания, когда у большинства офицеров на берегу были семьи, ожидавшие их по три и больше года, с вахты прислали сообщить радостную весть, что поднят сигнал с разрешением иметь сообщение с берегом, т. е., что означало, что смотр откладывается на другой день.

Немедленно было приказано снять парадную форму, а матросам первосрочное обмундирование, затем спустить второй паровой катер, на котором все свободные офицеры отправились на берег. В том числе был и я. Подходя к воротам гавани, мы встретили наш же катер с командиром, который по свойственной ему вежливости на наше отдание чести отвернул голову в другую сторону. Идя дальше, мы встретили катер с главным командиром генерал-адъютантом Казнаковым[256] и двумя дамами, направляющимися, по-видимому, на рейд. Это заставило нас остановиться и обсудить вопрос, что делать, но, приняв во внимание, что командир прошел мимо, ничего нам не передав, а главный командир идет с дамами, было решено, что последний просто делает частную поездку по рейду, где в это время собралось несколько кораблей из заграничного плавания. Таким образом, решили идти дальше и сойти на берег.

На другое утро мы узнали, что, рассуждая логично, мы оказались неправыми и что главный командир сделал смотр крейсеру, оставшись крайне недовольным отсутствием офицеров. Командир наш, вместо того, чтобы правдиво изложить начальнику, почему это произошло, взвалил всю вину на гг. офицеров, заявив, что большинство уехало самовольно. Кроме того, оказалось, что подход катера главного командира не был своевременно замечен вахтой, почему чуть-чуть не спустили на него баркаса, а, заметив ошибку, растерялись и бросили баркас в воду с большой высоты, почему переломалась стрела и чуть не убила гребца на баркасе. Главному командиру пришлось самому первому подать помощь раненому. Дамы на катере главного командира оказались женами наших офицеров, которые стояли на пристани в ожидании съезда мужей.

Главный командир, увидя их, предложил им проехаться с ним и раньше увидеть мужей своих, на что они, конечно, с радостью согласились. А мужья их шли на нашем катере и прошли мимо своих жен, не узнав их после трехлетней разлуки.

Та к встретила наша главная база корабль, проплававший около 7 лет за границей.

Начался ряд смотров всевозможных начальствующих лиц, перед окончательным смотром особо назначенной комиссии, производящей смотр по особой установленной программе.

С этой целью наш крейсер и еще три корабля, тоже возвратившиеся из заграничного плавания, перешли в Биоркэ-Зунд, имея на своем борту комиссию. На переходе от Кронштадта до Биоркэ был произведен ряд учений одновременно на всех кораблях, как, например, спуск шлюпки для спасения упавшего за борт человека и т. п. На якоре в Биоркэ всем кораблям то всей комиссией, то отдельными ее членами делался самый точный экзамен по всем отраслям. Закончился смотр боевой стрельбой в открытом море по плавающему щиту. Здесь наш крейсер отличился особенно, расстреляв три щита, которые адмирал не приказал даже подымать, настолько они были избиты.

Таким образом, только через 5 дней мы вернулись в Кронштадт, чтобы после последнего смотра Государя Императора ввести крейсер в гавань и там его разоружить.

Царский смотр состоялся в один день всем 4 судам, вернувшимся из заграничного плавания, и прошел обычным порядком. Больше часа пробыл у нас Государь[257] с Императрицей, осматривая корабль до мельчайших подробностей и произведя целый ряд учений.

После бессчетных смотров, Высочайший смотр показался самым легким, а Государь и Императрица были как всегда бесконечно милостивы и ласковы, благодаря личный состав за службу и долгое заграничное плавание.

На другой же день крейсер ввели в гавань, и началось разоружение и завоз всего инвентаря по магазинам, на что было дано определенное время.

IV

Совершенно неожиданно для себя я получил срочное предписание Штаба Порта выехать в г. Либаву[258] для явки на учебное судно отряда Морского Кадетского Корпуса «Князь Пожарский», на котором я когда-то сам плавал кадетом.

Пришлось немедленно выехать в Либаву, где я и явился к своему новому месту службы.

Учебное судно «Князь Пожарский» когда-то было грозным бронированным крейсером, вооруженным 8 орудиями 8’’ калибра и 2–6’’. Теперь же орудия были сняты, судно давно не ремонтировано и плавало только 3 месяца в году специально для практики кадет Морского Корпуса.

Оказалось, что судно задержалось в Либаве специально ради меня, так как настолько был велик некомплект в офицерах, что затруднительно было плавать. Немедленно после моей явки мы снялись и вышли в море, направляясь в Финский залив.

Как ни был стар корабль, не имеющий даже электрического освещения, как ни было скучно плавание с кадетами после кругосветного плавания на одном из лучших судов русского флота, все же я почувствовал себя снова в нормальной морской обстановке, в товарищеской среде морских офицеров и под начальством достойных командиров, что и побудило меня переменить мое решение о выходе из морской службы.

Вернувшись осенью в Кронштадт и разоружив «Князь Пожарский», на котором я был уже ревизором, мне надлежало зиму служить в береговом экипаже. Но, ознакомившись с положением дела в экипажах и увидев всю кошмарную в них разруху и неразбериху, я испугался такой службы и на зиму прикомандировался к учебной команде унтер-офицеров, т. е. к школе, где воспитывались будущие унтер-офицеры флота. Можно смело сказать, что это была единственная часть в Кронштадте, находящаяся в большом порядке, где руководствовались строго уставами и приказами.

На следующий год я решил идти слушателем в минный офицерский класс, что я и исполнил, проплавав еще одну летнюю кампанию на «Князе Пожарском».

К концу плавания, когда весь отряд Морского Корпуса стоял на якоре в Балтийском порту, с моря совершенно для нас неожиданно показалась яхта Главного Начальника флота Великого Князя Алексея Александровича «Светлана» под брейд-вымпелом Великого Князя, направляющая свой путь явно к нам на рейд.

Действительно, через каких-нибудь полчаса яхта стала на якорь недалеко от отряда и начальник отряда, он же директор Морского Корпуса, контрадмирал Кригер[259] отбыл на яхту со строевым рапортом.

Через несколько минут после этого на яхте подняли сигнал: «Князю Пожарскому» ожидать немедленного посещения Генерал-Адмирала, после чего от яхты отвалил паровой катер с Великим Князем и Свитой Его. Вступив на палубу, приняв рапорт, поздоровавшись с личным составом, Великий Князь приказал распустить фронт и произвести кадетам парусное учение. Началось со спуска и подъема брам-рей и брам-стенег, а затем произвели смену марселя. Мне, как не принимающему непосредственного участия в учении на бизань-мачте[260], удалось спокойно любоваться кошмарной картиной этого учения, во время которого произошло буквально все, что может видеть моряк в кошмарном сне. Обычно спуск или подъем брам-рей и стенег занимает 1 ¹/₂–2 минуты и производится быстро, плавно и бесшумно. Слышны только слова команды начальника и трение снастей или топот ног. Здесь же меньше всего было слов команды, так как стояла сплошная ругань, от Великого Князя начиная и кончая последним кадетом.