На изломе Мигулин Андрей

««Дух» совсем оборзел. Курит травку и не боится, что засекут. Слишком уверен в своей безнаказанности. Но ничего, мы эту ситуацию исправим. И как хорошо, что солнце за спиной. Будет слепить часового».

Андрей подполз ко второму солдату, лежащему от него в двух метрах, и тихо произнёс.

– Я сейчас пойду туда, сниму часового и попытаюсь найти место лёжки «духов». Ты будешь меня прикрывать. Дождёшься подхода основной группы, и вместе будете ждать моего сигнала. Видишь, где «дух» сидит? – солдат кивнул. – Я вот там появлюсь и подниму вверх лопатку. Тогда идёте ко мне. А автомат свой оставляю тебе, обойдусь пистолетом.

Он осторожно отложил автомат в сторону, высвободил из чехла лопатку, засунул её за ремень на спине, затем достал из набедренной кобуры двадцати зарядный пистолет конструкции Стечкина, проверил патрон в патроннике и только потом сказал: – Всё. Пошёл. Прикрывай.

Солдат приник щекой к прикладу, беря на прицел часового и одновременно наблюдая за окружающей его местностью, пытаясь увидеть, как старший лейтенант подбирается к часовому. Но все его попытки обнаружить или хотя бы заметить его были тщетны. Офицер как будто растворился среди камней. Наконец осознав бесполезность своего желания увидеть его, солдат сосредоточился на фигуре охранника. Через некоторое время охранник встрепенулся, как курица на насесте, взял в руки автомат и начал спускаться с камня вниз, что-то внимательно высматривая на земле. Но как только он спустился с камня на землю, за его спиной выросла фигура старшего лейтенанта. Над его головой тускло сверкнула своим отточенным лезвием сапёрная лопатка, фигура часового обмякла, повалившись на руки офицера. Потом солдат увидел, как Минин затащил безжизненное тело часового за камень, вновь исчезая из поля зрения.

По спине солдата стукнул маленький камушек. Он резко обернулся, это его напарник по головному дозору подавал сигнал о своём приближении. Вместе с ним прибыла и основная группа. Лейтенант Свиблов лёг, занимая позицию рядом с солдатом.

– Ну что? Где Минин? Где «духи»?

– Он туда ушёл, – солдат повёл стволом автомата, указывая направление. – Часового снял и пропал из видимости. А мне приказал вас дожидаться и его сигнал не пропустить, когда он к себе звать будет.

– Что за ерунда? Какой сигнал? И какого… он туда один попёрся?! – возмутился Свиблов.

– А я что?! Мне приказали, я выполнил, – ответил солдат.

В томительном ожидании прошло около двадцати минут. Солдат, что должен был прикрывать Минина, толкнул Свиблова плечом.

– Лейтенант. Он знак подаёт.

– Где? Где подаёт? – и лейтенант лихорадочно начал шарить глазами, всматриваясь в каждый камень.

– Вы правее большого камня смотрите.

– Есть. Вижу.

Лейтенант увидел Андрей, который стоял с поднятой в правой руке лопаткой. Увидел, как потом он сел на камень и, положив лопатку на землю, осторожно двумя пальцами, словно боясь испачкаться, вытащил из нагрудного кармана пачку сигарет, так же осторожно достал сигарету и зажигалку из пачки, прикурил. Затем повернулся в сторону группы, махнул рукой, вновь приглашая к себе.

Ничего не понимающий Свиблов с пятью бойцами двинулся к Андрей. Когда лейтенант подошёл к мирно курившему Мишину, он увидел, что его руки обагрены кровью, а его форменная куртка, лицо, шея испещрены мелкими алыми брызгами.

– Андрей, ты что, ранен? – спросил Свиблов.

– Нет, лейтенант, это не моя кровь. Их, – и он кивнул головой в сторону небольшого распадка под скалой, который находился в метрах пяти от того места, где они находились. Там же, у скалы, стоял и миномёт, уже установленный для стрельбы.

– Они миномёт с вечера установили. И хорошо, а то бы я их лёжку сразу не нашёл… – произнёс Минин и помолчав добавил: – Там они все четверо и лежат.

Лейтенант выразительно посмотрел на ближайшего солдата, мотнул головой в сторону распадка. Солдат ответил кивком головы, направился к месту ночлега душманов.

– Лейтенант, не стоит на это смотреть, – произнёс Андрей, – давай гранату в миномётную трубу… да и пошли дальше.

– Я должен всё проверить.

– Дело хозяйское. Я всё сказал, а решать тебе, – произнося эти слова, Андрей нагнулся и начал купать руки в пыли. Когда пыль впиталась в кровь, образовав на руках тоненькую грязевую корочку, он начал сильно тереть ладонями друг о друга, скатывая грязь в тёмные шарики, стряхивая их на землю. Неожиданно со стороны распадка послышались рычащие – булькающие звуки. Это солдат, которого отправил лейтенант проверить место лёжки «духов», выскочил из ямы и не в силах сдержать себя от увиденного, согнувшись пополам, блевал.

– Да что ты там такое натворил, – заинтересованно произнёс лейтенант и тоже пошёл посмотреть.

Ему в спину послышался равнодушный голос Андрей:

– Не ходи, Свиблов. Не надо.

Но лейтенант, быстро преодолев расстояние до распадка, спустился вниз. Его взору представилась отвратительная в своей жестокости картина. У его ног лежало четыре душманских трупа. Всё бы ничего, если бы не одно обстоятельство: голов, в понимание этого слова, у трупов не было. Вместо них были бесформенные кашеобразные кроваво-серые сгустки, земля вокруг была забрызгана кровью и кусочками мозга. А у одного из лежащих, старшего, если судить по остаткам обильной растительности на бывшем лице, прямо к бороде была приколота женская заколка для волос в форме бабочки.

От всего увиденного к горлу Свиблова подкатил ком тошноты, он тоже быстренько покинул это жуткое место. Отдышавшись, лейтенант жадно закурил, гася остатки рвотных проявлений. Несколько раз сильно затянулся, затем спросил, глядя на Минина, который продолжал счищать с рук остатки крови.

– Зачем так-то, а? Не по-людски это. Не по-нашему.

– Зачем?! – и Андрей внимательно посмотрел на лейтенанта. – А затем, что нельзя по женщинам из миномёта стрелять. И чтобы руки не дрожали.

И он вытянул вперёд обе руки.

– Видишь, не дрожат. Значит, порядок.

Затем жестко добавил:

– Хватит разговоры разговаривать, лейтенант. Надо дело делать. Скоро колонна пойдёт.

Андрей встал и уже примирительным тоном произнес.

– Извини, но ты не видел, что они с нашими пленными делаю т.

И пошёл к тому месту, где находилась основная группа. Свиблов недобро, с осуждением смотрел ему вслед.

Потом через некоторое время он узнает о том, какую роль в жизни Минина играла Дарья. Поймёт, что старший лейтенант в лице вот этих, первых попавшихся ему душманов просто отомстил всем, в том числе и тем, что погубили Дарью. Этим жестоким, почти вандальным актом он как бы провёл старинный языческий обряд, поминая погибшего пролитой кровью врагов. А потом он, Свиблов, при встрече с ним, уже в мирной обстановке пожмёт ему руку и извинится за своё недопонимание момента.

Это была последняя командировка для Андрей в эту азиатскую республику. Могучую страну под названием СССР начало лихорадить ещё больше. Отделялись одна за другой республики, становясь независимыми государствами, повсеместно на территории уже теперь бывшего Союза вспыхивали междоусобные межнациональные конфликты, которые сотрясали и разрушали привычный уклад жизни. Появившиеся новые правители делили между собой территории и богатства, расцветал буйным цветом криминал, пытаясь урвать от большого пирога и свою толику. И все эти необъяснимые, многим непонятные перемены ввергали всё и вся в водоворот хаоса, безверия, безвластия. Подхватило этим водоворотом и гвардии старшего лейтенанта Минина. Немало он помотался с автоматом, приходя на помощь то одним, то другим, теперь уже бывшим союзникам в некогда братских республиках, играя, под руководством своих правителей, роль дряхлеющего старшего брата. Видел, как разрушается некогда могучая армия, распадаясь на отдельные куски, как становились противниками вчерашние однокурсники, сослуживцы, однополчане.

Наконец судьба забросила его в воинский гарнизон Приволжского военного округа, где он оказался один, без семьи и жилья. Но он никогда не роптал на судьбу, потому что когда-то сам избрал трудную роль военного и клялся «стойко переносить тяжести и лишения военной службы».

Жизнь в стране возвращалась в нормальную колею. Прожитое и пережитое затиралось временем, лакировалось новыми событиями. Вот только порой, беспокойными ночами, стал иногда сниться ему один и тот же сон.

Утро. Туман. Он стоит посреди огромного поля, усыпанного маками. И вдруг из тумана появляется Дарья, такая же, как в первый и единственный день встречи, в белом халате, медицинской шапочке, в её руках блестит металлическая заколка в форме бабочки. Она проходит мимо него, оборачивается и говорит:

– Ну что же вы такой неловкий?! Вы меня так никогда не догоните, товарищ гвардии старший лейтенант!

Идёт дальше, дальше, пропадая в тумане. Андрей, внутри которого перемежается восторг, любовь, радость, ужас, пытается догнать её, но не может, блуждая в тумане. Наконец, поняв бесполезность своих поисков, останавливается, начинает её громко звать по имени, но его крики тонут в вязкой плотности тумана, и от навалившегося на него отчаяния он в ужасе просыпается, чувствуя, как першит натуженное криком горло.

Проснувшись, он не всегда сразу понимает, где он и с кем он. Но придя в себя, переживая в очередной раз боль потери, встанет с постели, выйдет на кухню, закурит, постепенно возвращаясь в реальность…

Иногда жизнь сводит людей, чтобы развести их…

Вот ты встречаешь такого человека, порою даже на короткое мгновение, на миг, но за это время он успевает перечеркнуть твою предыдущую жизнь. Вы понимаете, что одинаковы, что это тот самый единственный человек, с которым вы пойдёте по жизни рука об руку до конца дней своих. Но понимаете и то, что вы в чём-то разные и что этому вы тоже сможете научить и научиться друг у друга. А потом судьба разлучает вас, неожиданно и нелепо.

Теперь между вами лежат города, разные люди, судьбы, а возможно, и смерть… У каждого из вас появляется своя жизнь… Но вечером, за чашкой чая, за тренировками или гуляя по парку, время внезапно на миг остановится. Вспомнится всё. Улыбка, сияющие глаза, руки, запах волос, разговоры, обещания, совместные планы. Вы вдруг остро поймёте, что этот человек никогда не уйдёт из вашего сердца. Можно быть в разных городах, странах, по разные стороны человеческого бытия, но вы будете помнить об этом человеке. И вот когда вы снова встретитесь, наяву это произойдёт или во сне, ваше сердце сожмётся от счастья и из глаз потекут слёзы, пробуждая в вашей душе те далекие и прекрасные чувства, которые вы испытали при встречи с ним.

Смерть Железного солдата

У каждого человека есть Дом. Но не тот, в котором он живёт на данный момент, а который из детства. Тот милый, родной дом, в котором проходит всё: детство, отрочество, юность. Где делаются первые шаги, познаётся мир. Где знакомо всё до мельчайших деталей, где обследованы все углы, уголочки и закоулочки и где есть обязательное тайное место, куда никогда не добирались родители, или, по крайней мере, нам так кажется. Этот дом нам снится ночами, когда мы с ним в разлуке. Это первое, о чём вспоминается в минуты грусти и ностальгии. Во сне и наяву мы летим, бежим, спешим, едем к нему, как к какому-то сакральному символу, тайному месту, в мир спокойствия и защищённости. И будучи уже взрослыми, мы с радостью и трепетом приходим в этом дом, если там живут ещё наши родители, или проходим мимо, с замиранием сердца ревниво глядя на новых обитателей. Затем успокаиваемся от той мысли, что он есть, живёт и что всегда можно прийти к нему на свидание. А когда подрастают наши дети, мы выбираем специально момент, чтобы прийти к дому вместе и со священным трепетом в голосе произнести: «Вот, сынок (дочка), в этом доме родился(ась) твой(я) папа (мама)!» Потом немного обидимся на детей за то, что дом не произвёл на них такого благоговейного впечатления, как на вас, но всё же простим, понимая, что у ваших детей свой дом, который впоследствии станет таким же жизненным островком стабильности и понимания. И когда над нашей головой зашумят вьюги жизненных невзгод, появится ощущение крушения привычного мира, мы обязательно придём к своему Дому на свидание, получая от этой встречи чувство покоя и неизменности бытия. Потому что этот дом является тем кладезем мудрости и понимания, из которого по незримым духовным каналам черпаются жизненные силы. И очень хорошо, если такой дом есть!!!

В рассказе о железной дороге не получится написать как о просёлочной: «Дорога серой лентой петляла по пригоркам и горушкам, пропадая иногда из виду в низинах, долинах, ныряя во встречные овраги. То она ворвётся в шумный своей листвой перелесок, то выскочит в чистое поле, поражающее своей бесконечностью, то мягко зашуршит под колесами автомобиля неожиданным асфальтом, то дробно застучит колдобинами и рытвинами. Просёлочная дорога прекрасна своей непредсказуемостью».

Нет, у железной дороги есть только направления, прямые, точные и неизменные, как воинский приказ. И только длинные, плавные, дугообразные повороты колеи как приятное исключение в этом полувоенном однообразии.

Пожилая электричка, с характерным только для неё гулом, бодро неслась по железной колее. За её окнами мелькали бескрайние поля, леса, заросшие и неухоженные рощи, станции и полустанки, на которых она не останавливалась. Иногда попадали в поле зрения и воинские памятники, которые напоминали о том, что когда-то здесь шли жестокие бои, что люди стояли насмерть, не пуская врага к любимому городу. Или вдруг неожиданно вынырнет из леса одинокий домик у железной дороги, а вокруг, сколько хватает глаз, ни единой души. Но он стоит: на окнах занавески, из трубы вырывается бодренький дымок, огород ухожен, дрова в поленнице. Значит, кто-то живёт, не пустует место. Чудно.

Вагоны электрички были полупусты, несмотря даже на то, что на это направление количество поездов сократили почти на треть. Но всё равно пассажиров стало меньше более чем наполовину. Люди стали реже ездить в Северную столицу, повысились цены на билеты, стал не всегда удобным график движения, да и вагоны в ночное время на конечных станциях оккупировали бомжи. И теперь поутру, входя вовнутрь, можно было почувствовать стойкий «аромат» немытых человеческих тел, перемешанный с запахом нечистот. А в автобусах цены были более демократичные, пахло лучше, и ехали они быстрее и чаще. Всё это в совокупности и привело к оттоку пассажиров.

А электричка помнила ещё те времена, когда пассажиры брали на станциях её вагоны штурмом, пытаясь хотя бы кое-как втиснуться вовнутрь, пускай даже в тамбур. Она даже помнила своё прозвище, которое к ней приклеилось в советские времена, – «Колбасный маршрут». Прозвище появилось потому, что жители пригородов славного города Ленинграда, ныне Санкт-Петербурга, два раза в месяц делали вылазку в город на электричке, чтобы запастись продуктами, в частности и колбасой, так как в советское время снабжение малых городов продуктами питания было, мягко говоря, не на уровне. И поэтому, когда эта масса народа со своими кошёлками, авоськами, сумками, набитыми всякой снедью, втискивалась в вагоны, то там сразу устанавливался стойкий запах колбасных изделий как внутри поезда, так и снаружи. Этот запах был настолько стойким, что даже когда электропоезд, закрыв двери, уезжал далее по своему маршруту, то на перроне ещё долго бродили бездомные кошки в поисках сарделек и докторской колбасы.

Но время неумолимо в своей беспощадности к самому себе и стирает не только следы на предметах, но и в памяти людской, заполняя освобождённое пространство новыми событиями.

Электричка пронеслась по просторам Ленинградской области и как-то незаметно для себя перескочила в Новгородскую. Это событие никак не отразилось ни на скорости движения поезда, ни на пассажирах, сидящих в вагонах, ни на восприятии картинок, мелькавших за окном. Это была всего лишь символическая черта на карте, разделявшая две области, на просторах которых спокойно бы разместилось пол-Европы. Правда, перегоны между станциями стали длиннее, а леса за окнами гуще.

«Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка «Чудово»», – донеслось из вагонного динамика. Зашипев сжатым воздухом, двери в вагон закрылись. Электропоезд, дёрнувшись на месте всем составом, тронулся, набирая скорость. Пассажир, который чутко дремал на сидении в центре вагона, медленно отрыл глаза, точнее, приоткрыл, осматриваясь вокруг через полуприкрытые ресницы, при этом не показывая, что он уже перешёл из состояния дремоты в состояние полной боевой готовности. Нет, ему ничего не угрожало, даже кучка пьяных и необузданных юношей, сидевших от него через три ряда кресел и шумно распивавших пиво, не представляла для него никакой опасности. Это просто была профессиональная привычка, выработанная с годами. «Не надо показывать окружающим, что ты проснулся. Нужно оценить обстановку, которая происходит вокруг тебя, и по необходимости принять решение». Эта привычка не раз его выручала и даже один раз спасла жизнь, когда враги, бесшумно сняв часового, проникли в их полевой лагерь и, решив над ним покуражиться, тихо ждали, сидя напротив его импровизированной постели, когда же он проснётся. Вот тогда-то и выручила его эта привычка, а также наличие при себе боевого ножа. Дело в том, что дремавший на скамейке был профессиональным военным, находящимся в отпуске, в звании капитана спецназа ГРУ армейского подчинения. Наконец, оглядевшись, он открыл глаза и сладко, с тихим стоном и хрустом в затёкших членах потянулся во всю мощь своего сильного, тренированного тела, привлекая к себе внимание немногочисленных попутчиков. Этим движением он привлёк внимание и пьющих пиво. Заводила шумной компании недобро глянул в его сторону и, нагнувшись к своим собутыльникам, что-то зашептал, тыча пальцем в его сторону. «Никак задумали меня помять немного, одолжив при этом мой кошелёк», – подумалось капитану. «Да зря вы так, пацаны. Я бы не рисковал», – сказал он про себя. Потом как бы ненароком встал, выпрямился во весь свой двухметровый рост, опять потянулся, а затем снял свою большую спортивную сумку с багажной полки. Взгляды собутыльников разом потускнели, плечи опустились, они стали похожи на воздушные шарики, из которых выпустили неожиданно воздух. Двухметровый рост и косая сажень в плечах напрочь отбили все нескромные желания, возникшие в их замутнённых алкоголем головах.

Электричка стала замедлять ход. За пыльным вагонным окошком замелькали пригородные дома. Колеса чаще стали стучать на стыках и разъездах. Поезд приближался к крупной узловой станции, городу Чудово.

Этот город славился не только тем, что он стоял рядом с крупной узловой станцией. Здесь была охотничья усадьба великого русского поэта, прозаика и драматурга Некрасова Н. А. Он бродил с ружьём по окрестным полям, в своей усадьбе писал свои бессмертные произведения. И по сей день существует в этой усадьбе его музей, куда изредка завернёт какая-нибудь иногородняя экскурсионная группа. В советское же время посещение музея Некрасова Н. А. было включено в маршрут для всех проезжающих мимо города экскурсионных автобусов, в том числе и иностранных. Ещё в советское время в городе было четыре крупных градообразующих предприятия: ЧуЗЭМ – Чудовский завод энергомашиностроения, спичечная фабрика «Солнце», стеклозавод «Восстание» и фарфоровый завод «Красный фарфорист». С началом перестройки и наступлением рыночных отношений всё переменилось. ЧуЗЭМ перепрофилировался из среднего машиностроителя в производителя товаров народного потребления. «Солнце» перекупили немцы, и теперь вся спичечная продукция гонится за рубеж, причём в самом городе не найти спичек, выпущенных своей фабрикой. Спички для нужд населения везут из Балабаново. Вот такие гримасы рынка. Стекольный завод тихо умер, и на его площадях опять же немцы поставили линию по производству изделий из минеральной ваты «Урса». А вот фарфоровый завод достался китайцам, и где теперь найти продукцию этого завода, знаменитый на весь СССР чудовский фарфор, никто не знает.

Правда, в смутное время конца 80-х годов и начала 90-х образовалось ещё два СП[6]: финское, которое из местной древесины делает фанеру, опять же вывозя её за рубеж, и сладким пятном среди этого многообразия промышленных производств швейцарское СП, фабрика по выпуску шоколадных батончиков «Кэдбери».

Казалось, что город от такого количества отчисляемых налогов должен кататься как сыр в масле, но нет, все деньги уходят в общую Велико Новгородскую областную казну. А как вы знаете, «выдачи с Новгорода нет», ну это уж так на Руси повелось.

И город поэтому бедствовал, признаком чего являлись разбитые до крайней степени местные дороги и сильно обветшавшее здание местной городской власти.

Электропоезд притормаживал всё сильнее и сильнее, уже показались станционные строения. Ожил хриплый динамик: «Станция Чудово, выход на правую сторону». Капитан, подхватив свою сумку, вышел в тамбур. Поезд судорожно дернулся несколько раз и, скрипя всеми тормозами, остановился. Двери с шипением растворились, капитан шагнул на закатанный в асфальт перрон. Высадив немногочисленных пассажиров, электричка, лязгнув дверями, поехала дальше по своей колее привычным маршрутом. Народ быстренько разошёлся по своим делам, и капитан остался один на перроне. Он опустил сумку на скамейку. Затем сильно и глубоко вдохнул, одновременно втягивая воздух и ртом, и носом. Замер. В этом огромном глотке воздуха смешались все запахи в знакомый до боли с детства «кислородный коктейль». В нём перемешался чистый и пахучий сосновый воздух, запах берёзовой листвы, тонкий и горький аромат полыни, благоухание отцветающих, поздних полевых цветов, слабая нотка креозота, которым пропитаны шпалы. И ещё чего-то непонятного и необъяснимого для каждого из нас, того, что неуловимо витает в воздухе, выстраиваясь, сплетается в точный ответ: «Я дома!»

– Да. Я на Родине, – сказал негромко капитан. Тёплая щемящая волна захлестнула его с ног до головы, разбегаясь кругами мурашек по всему телу с такой силой, что он качнулся. Он выдохнул, закрыв глаза, вздохнул с новой силой, вновь замерев на мгновение.

– Как думаешь, пьяный или накуренный? – услышал капитан справа от себя. Он открыл глаза, выдохнув, повернул голову. В трёх метрах от него стояли два сержанта милиции, с любопытством наблюдая за ним.

– Да нет, ребята, всё нормально. Я просто на Родине девять лет не был.

– А-а-а, понятно. А документики есть?

– Сержант, я, вообще-то, офицер, капитан.

– Ты документ предъяви, у тебя на лбу-то не написано, кто ты.

Капитан хотел было вспылить, но вовремя опомнился. Из толпы-то он выделялся только ростом, а одет по осенней погоде так же, как многие вокруг: синие джинсы, джинсовая рубашка, черные ботинки, турецкая демисезонная куртка, чёрная вязаная шапочка. Достав из внутреннего кармана удостоверение личности офицера, развернул его и, не выпуская документа из рук, предъявил наряду ППС. Один из сержантов, приблизившись, вслух прочитал:

– Капитан Минин Андрей Александрович, 1967 года рождения.

– Так Вам только 30 лет, – переходя на «вы», сказал сержант, – а с виду я бы дал лет на семь больше.

– Да мне лет с двадцати пяти дают всегда больше, чем есть на самом деле, – ответил, Андрей пряча удостоверение обратно в карман.

– Удачи Вам, – неожиданно взяв под козырёк, пожелали сержанты и пошли восвояси.

Андрей сел на скамейку, достал пачку сигарет, закурил. Да, он не был здесь девять лет, но это была его Родина по рождению. Когда ему было четыре месяца от роду, родители в поисках лучшей жизни перебрались в Среднюю Азию, под Ташкент, в горный шахтёрский посёлок с красивым названием Красногорск. Там прошло его детство, отрочество, юность. Учёба в школе, в военном училище, заочное обучение в пединституте, на историческом факультете – всё было там. И поэтому по праву своим домом он считал ту квартиру, в том, теперь очень далеком посёлке, находящемся теперь в сопредельном государстве.

Только срочную службу в армии он проходил далеко от дома, за границей. После Чирчикской спецназовской учебки он на полтора года попал в страну с более жарким климатом, Афганистан. Мама (отца Андрей потерял, ещё когда учился в 6-м классе, он погиб, работая в шахте) до окончания срока службы так и не догадывалась, где служит её сын. И только когда он вернулся домой раньше срока на два месяца, по ранению, неся левую руку на перевязи, а на его широкой груди сияли три боевых награды: медали «За боевые заслуги», «За отвагу» и орден Красной звезды – она, наконец, поняла, где и как служил её единственный сын.

Военное дело настолько увлекло и увлекало всегда Андрей, что, только оправившись от ранения, сразу подал документы в Ташкентское высшее общевойсковое командное училище, куда его как участника боевых действий и орденоносца зачислили без экзаменов. Правда, пришлось уступить маме в её настойчивых просьбах о получении «нормального образования» и ещё заочно поступить на исторический факультет в Ташкентский государственный педагогический институт. Оба этих учебных заведения Андрей закончил одновременно в 1991 году.

Последний раз в Чудово Андрей действительно был девять лет назад. Когда он после ранения, вернувшись в сознание, вдруг обнаружил, что находится в Московском военном госпитале, куда попал из-за неразберихи на Ташкентском военном аэродроме. Где его во время выгрузки из самолёта, прилетевшего из Кандагара, вместо машины, едущей в Ташкентский военный госпиталь, погрузили на борт самолёта, везущего тяжелораненых в Москву. Там Андрей быстро встал на ноги, и так как по ранению его увольняли из армии досрочно, он упросил главврача отпустить его пораньше. Ему так хотелось показаться бабушке, тёткам и сёстрам, живущим в Чудово, таким вот «видавшем виды» раненым бойцом. Всё это было давно, ранней весной далёкого 1987 года.

И вот в этот небольшой по вселенским меркам промежуток времени, девять лет, вместилось так много, что одной трети прожитого кому-то хватило бы на всю жизнь. А уместилось сюда: и развал Союза, и образование новых государств, и женитьба, и развод (жена не захотела разделять тяжелую, неустроенную офицерскую жизнь супруга), и позорное полу насильственное выдавливание русскоязычного офицерского состава из армий бывших союзных республик. Переезд в никуда, житие по казармам, каптёркам, съёмным квартирам, три войны: в Таджикистане, Карабахе и на Кавказе, новые ранения и награды… и многое другое, чего не вспомнишь-то сразу. Но неустроенность в быту заменяла любимая работа, а точнее, служба, со всеми её плюсами и минусами, всеми тяготами и лишениями, согласно тексту присяги, которые переносились стойко и мужественно. Отсутствие личной жизни во всех её проявлениях заменялось мимолётными и случайными связями с такими же мимолётными и случайными женщинами. И это тоже принималось как должное, как само собой разумеющееся. Правда, были пару жизненных моментов, когда казалось, всё: влюбился окончательно и бесповоротно, но разъездная, кочевая жизнь не давала времени остановиться, принять решение, и поэтому зарождавшиеся отношения глохли сами собой. Сам себя за глаза Андрей называл Железный солдат, под стать книжному персонажу из любимой книги детства «Волшебник Изумрудного города» Железному дровосеку. Только вот сердце у Андрей было живое, горячее, трепетное и ранимое. Данное обстоятельство он старался скрыть от окружающих, пряча сердце под панцирь безразличия, чтобы люди не приняли этот факт за его слабость и не воспользовались им. Он даже иногда писал стихи, правда, никому при этом их не показывая и не читая.

Всё бы в его жизни было ничего, но вот только одно незавершённое, точнее, невыполненное обязательство сына перед своей матерью грызло его изнутри. Решая проблемы и вопросы своей жизни, Андрей совершенно забывал о своей маме. И когда в очередной раз, позвонив ей, услышал, что мама едет в Россию и вещи уже отправила контейнером, он растерялся. Что он мог предложить ей? Жить вместе в однокомнатной съёмной квартире, где он спал на солдатских матрасах, лежащих на полу, а из мебели была лишь пара солдатских табуреток. Туманные перспективы на получение квартиры. Частые командировки, которые будут изматывать её своим ожиданием. Нищенская зарплата. Но услышав, что мама едет к сестре в Чудово, успокоился. Проблема решилась сама собой. Теперь ему, по прошествии времени, было очень стыдно за тот свой поступок. За то, что не настоял на своём. Что не пошёл к командиру и не потребовал квартиры как участник трёх войн и орденоносец. Что не стукнул кулаком по столу… Но таких, как он, в бригаде спецназа было немало: и женатых, и с детьми, и тоже без крыши над головой… Тогда он постыдился сделать так. И вот это данное обстоятельство не давало ему покоя, саднило не удалённой занозой. Вот поэтому, когда представилось свободное время, Андрей, взяв отпуск, поехал к маме, которая уже как пять месяцев жила в России, за её молчаливым прощением.

Сигарета, зажатая между пальцами, догорела как-то быстро и больно ужалила Андрей. Он, вздрогнув, дёрнул рукой, стряхивая жалящий огонёк, очнулся от своих дум. Огляделся вокруг, затем, взяв сумку на плечо, встал. Принимая решение, замер на несколько секунд и решительно зашагал к наземному переходу через рельсы. Перейдя железную дорогу, он вошёл в городской парк, который начинался практически сразу за железнодорожной насыпью. Он решил пройтись пешком, так сказать, по местам далекой юности, да и вообще, посмотреть на знакомый город воочию, сравнить, что было и что стало. И первое, что он вспомнил, войдя туда, что когда-то давно он здесь гулял с мамой и папой, приехав вместе в отпуск к бабушке. Огромный, по меркам того маленького мальчика, парк как-то съёжился, катастрофически уменьшившись в размерах. Огромные ели стали простыми ёлками, широкие аллеи превратились в небольшие асфальтовые дорожки, а огромная танцплощадка оказалась маленьким, огороженным ветхими деревянными решётками пятачком, на воротах которого висел навесной давно заржавевший замок. Да и дорога через сам парк, казавшаяся когда-то бесконечной, очень быстро закончилась, выскочив неожиданно на окраину футбольного поля в конце парка. На поле, судя по траве, что росла выше пояса, уже не играли последние лет пять. Метрах в ста от поля стоял городской кинотеатр «Победа», куда в те далекие дни приходили жители города, чтобы посмотреть какой-нибудь новый художественный фильм. А в данное время кинотеатр смотрел на мир слепыми глазами окон, заколоченных кусками фанеры вместо выбитых стекол. Стены его обветшали, местами осыпалась штукатурка, а на входных дверях висел замок побольше и более заржавленный, чем на танцплощадке.

«Да, – иронично подумалось Андрею, – культурно народ здесь не проводил время уже лет шестьсот».

Завернув за угол кинотеатра, он вышел на дорогу и ахнул. Кинотеатр стоял на холмистой возвышенности, и неожиданно резкий, стремительно уходящий вниз склон начинался метрах в трёх от края дороги, как бы раскрывая всё великолепие раскинувшейся под его ногами панорамы. Перед глазами открывался изумительный вид на заливную пойму реки, пробегавшей по дну низины. Живописные жёлто-зелёные берега, стремительными наклонами сбегавшие к реке. Заливные лужки и поляны по краям реки, которые в период половодья скрывались под толщею воды, а летом служили дивными зелёными пляжами. Расположившиеся на дальнем берегу, прямо над рекой, разноцветные домики и река, что, пробегая под мостом, который связывал два берега этой низины, неспешно неся свои жёлто-коричневые воды, скрывалась за поворотом. Всё это создавало такое ощущение пространства, красоты и величия природы, что захватывало дух. А видневшиеся поодаль красные корпуса бывшего завода «Восстание» и его высоченная водонапорная башня нисколько не портили картину, а только дополняли характерными грязно-красными мазками. Эта была одна из тех жизненных картинок, которые врезаются в память навсегда ещё в детстве и прячутся в уголках нашей многоуровневой памяти до поры до времени, чтобы выскочить в неожиданный для нас момент и вновь поразить своим величием. Вода у реки имела характерный коричневый цвет из-за торфа, который в изобилии имелся в новгородских землях. Но эта вода была чистой. Жёлтого оттенка на белье не оставалось, и её можно было пить. Река носила старинное русское название Киресть, впадала она в конце своего пути в величественный Волхов, на берегах которого покоился Господин Великий Новгород. Как утверждают старожилы, не так давно, лет тридцать назад, эта река была судоходная, но потом дно заилилось, забилось прибрежными песками и землями. В самом глубоком месте капитану Минину теперь было бы по подбородок. Полюбовавшись немного на вид, распростёршийся у него под ногами, Андрей двинулся дальше. До дома, где жила мама, было ещё десять минут хода. Дорога шла по берегу реки, выводя его к главному корпусу завода. Здесь он задержался, его память отчетливо подсказывала, что перед проходной на завод, на небольшой площадке, где была конечная остановка автобусного маршрута № 2 «Город – Завод «Восстание»», находился небольшой мемориальный памятник. На плитах этого памятника золотыми буквами были высечены имена заводчан, ушедших на фронт Великой Отечественной войны и не вернувшихся оттуда. А белая мраморная стела горела своей золотой маковкой в солнечные дни. Но памятника не было, как не было и автобусной остановки. На асфальтовой ровной площадке стояли в ряд большегрузные фуры с иностранными номерами.

– Послушайте. Извините, пожалуйста, – обратился Андрей к пробегавшей мимо в рабочей спецовке женщине.

Та остановилась и с интересом взглянула на него.

– Тут, помнится, памятник стоял на площади, а куда он делся? Или я что-то путаю?

– Да нет, милый, не путаешь, – затараторила в ответ женщина, – когда немцы завод выкупили, сразу потребовали, чтобы памятник убрали, для того чтобы сделать перед заводом площадку для ожидающих погрузки машин. Вот и убрали, перенесли к другому монументу.

– А вы что же не возмутились?

– Да возмущались, а толку. Кто нас послушает.

Женщина, махнув рукой, поспешила дальше. Но сделав пару шагов, остановилась. И повернувшись, спросила:

– А вы случаем не Гали Назаровой племянник?

– Случаем да! – ответил капитан Минин.

И женщина, удовлетворив своё любопытство, пошла дальше по своим делам.

Андрей шёл по одноимённой с заводом улице, в его голове билась почему-то именно эта сформировавшаяся фраза: «Эти фашисты до сих пор нам мстят, выхолащивают память из народа. Сносят памятники по своему усмотрению. И куда только власть смотрит?! Только на деньги, очевидно». Он прошёл ещё метров триста, свернул вправо, на перпендикулярную улицу с милым названием «Красные зори».

Здесь, в конце улицы, и стоял тёткин дом, где сейчас проживала мама. Вот показалась крыша дома, стены. Андрей уже миновал старый колодец, к которому когда-то ходил по воду, будучи у бабушки на каникулах, и прошёл было мимо, но нежданно для себя остановился. Развернулся, подошёл к колодцу, нагнулся, вглядываясь вниз.

– Э-о-о! – выдохнул он в глубину колодца.

– О-э-э! – гулкое эхо загудело в ответ, растворяясь в тёмных бликах воды на дне колодца, посылая в ответ ароматную волну запаха свежей колодезной воды. Сердце застучало сильнее, комок волнения подкатил к горлу. Столько разнообразных эмоций нахлынуло на Андрей и воспоминаний, что он даже растерялся. Минин выпрямился. Окна его дома выходили на дорогу, поэтому все проходящие мимо попадали под вездесущий тётушкин глаз.

«Сейчас заметят, – подумал он, продолжая идти по улице, – сюрприза не будет».

Так и вышло. Когда до дома оставалось метров десять, дверь распахнулась, и на крыльцо выбежала мама. Она распростерла руки как большая птица свои крылья, открывая свои объятия единственному сыну, и улыбалась, а по её щекам скатывались блестящие капельки слезинок. Андрей, перейдя на быстрый шаг, влетел на крыльцо. Он обнял маму крепко-крепко и, осыпаемый её поцелуями, оторвал её от земли, медленно закружился вокруг своей оси. Затем осторожно поставил на крыльцо и, поцеловав, в ответ сказал:

– Мам, пойдём в дом. Холодно. Да и вон бабульки уже все в окнах торчат.

И точно, в окнах близстоящих домов виднелись головы любопытствующих соседок. Они вошли в дом.

В полумраке огромных сеней в целях экономии тускло горела одна сорокаваттная лампочка, вкрученная в допотопный электрический патрон. Первое, что бросилось в глаза в этой полутьме Андрею, это секретер и платяной шкаф, стоящие в проходе, а также большое количество картонных коробок, расставленные во всех свободных местах.

– Мама, это что? – спросил он, понимая всю глупость вопроса.

– Это, сынок, наши вещи. В комнатах не поместились, пришлось здесь разместить, – ответила мама.

Вдруг почему-то Андрею стало так обидно за эти шкафы и коробки, за то, что им не хватило места под тёплой крышей, за то, что они теперь мёрзнут в холодных сенях. Он, промолчав, стиснул зубы, быстренько проходя за мамой вслед, вовнутрь дома.

А там ждала уже любимая из тётушек, тётя Галя, от которой он тоже получил свою порцию поцелуев и восторженных слов.

Потом были встречные хлопоты, вручение привезённых подарков, разговоры, вопросы, рассказы о своём житие-бытие. Всё было мило и складно, как бывает, когда происходит встреча близких и любимых родственников. И только один мамин рассказ всё поставил на свои места, вернув на место чувство вины, которое уже потихоньку начинало улетучиваться. Это рассказ мамы о том, с какими трудностями и лишениями ей пришлось покинуть своё нажитое место. Как издевались над ней местные таможенники при выезде из Узбекистана, как заставили выгрузить весь контейнер до последнего узелка для досмотра, откровенно намекая на взятку. И как наплевательски отнеслись к ней власти по приезде в родной город, убивая её своим равнодушием и безразличием. Всё это вызвало в нём ярость и негодование на всё и на всех, да такую, что, попадись кто-нибудь сейчас из тех, о ком рассказала мама, ему под руку, реанимацией бы дело не ограничилось. Этот рассказ отложился тяжёлым осадком в сердце Андрея.

Затем приехала его двоюродная сестра, Люба. Тема разговора сменилась сама собой, переходя на бытовой – родственный уровень, на повседневную жизнь и повседневные хлопоты. Люба была старше Андрея на девять лет. Всегда в далёком детстве и юношестве она пыталась играть с ним роль строгой и заботливой наставницы. Даже сейчас, когда мальчик Андрюша по прошествии времени превратился в капитана Минина, Люба всё равно периодически сбивалась на строгий наставнический тон, пытаясь поучать его. Но теперь эта её привычка только забавляла его. Ему было просто хорошо в кругу родных и близких ему людей. Он давно уже не испытывал такого ощущения умиротворенности, успокоенности и внутренней защищённости. Служба, армия, война внутри страны, которая то вспыхивала, то затухала, теперь это всё казалось было где-то там, далеко за стенами этого старого деревянного, но очень уютного дома, где в дровяной кухонной плите так по-домашнему потрескивали берёзовые поленья.

«Жаль только, что мы сейчас не дома, в Красногорске», – неожиданно подумалось Андрею.

И чувство умиротворённости неожиданно пропало, и почему-то тягуче засосало под ложечкой, появилась нервная и возбуждающая обострённость, участился пульс, и какие-то непонятные импульсы встряхивали его изнутри с учащающейся регулярностью. Такие ощущения у Минина первый раз были в далёком 1986 году, в горах Афганистана, когда ему, сержанту срочной службы, было приказано снять, не поднимая шума, «духа», стоявшего в охранении. Он явственно помнил, как подрагивал нож в его руке от этих внутренних импульсов. Как он прыгнул на спину этого «духа», зажимая ему ладонью нос и рот, яростно полосуя его глотку, хруст под лезвием ножа, тёплую струю, ударившую по рукам, вязкую липкость чужой крови. С тех пор такое состояние всегда возникало в минуты опасности и тревоги, правда, со временем оно стало контролируемым. Но не сегодня.

Андрей посмотрел на руки, они дрожали. Не понимая причины напавшего на него беспокойства, Минин взял со стола бутылку водки и налил себе полстакана. Выпил. Прозрачная жидкость, согревая внутренности, расплылась по телу…

«Нет, не отпускает».

Налил ещё. Выпил.

«Нет. Не то».

– Ну, вы пока беседуйте, а я пойду покурю, – сказал Андрей маме и вышел из комнаты.

Выйдя в сени, он закурил. Когда глаза попривыкли к тусклому свету, Андрей осмотрелся. Слева от него на расстоянии вытянутой руки стоял секретер. Такой комбинированный шкаф с двумя застеклёнными полками для книг вверху, центральным большим ящиком с закрытой горизонтальной дверцей, которая откидывалась вниз, на специальных пружинившихся устройствах, превращаясь в столешницу с двумя внутренними выдвижными ящиками и ещё одним большим стационарным ящиком внизу. Этот секретер исполнял роль ученической парты для Андрея во времена его учебы в школе. За этим секретером он делал уроки начиная с класса так с 6-го.

Придвинув табуретку, стоявшую тут же в сенях, к секретеру, Андрей сел, открыл фиксирующие крышку стола замки, откинул крышку и привычно положил свои руки на стол. Знакомо-забытая картина его рабочего стола открылась перед ним, вертикальные и горизонтальные полочки для книг и тетрадей, два маленьких выдвижных ящичка перед глазами. На нижнем ящике красовалась его же рукой увеличенная, написанная шариковой ручкой детская роспись. Она состояла из полной фамилии и незамысловатого хвостика на последней букве Н. А на верхнем ящичке большими буквами, насколько позволяли размеры ящика, той же шариковой ручкой крупно было написано «МИ-11». Так его звали в школьной баскетбольной команде за умение зависать, как вертолет в воздухе, во время броска по кольцу, а номер – это номер на его игровой майке.

Внутри стола лежали какие-то бумаги, книжки, квитанции, старые ручки, карандаши и масса мелких, ничего не значащих для Андрея предметов. Он протянул руку, выдвинул верхний ящичек и увидел коричневую обложку альбома.

«Это альбом для значков, – сразу узнал Андрей, – постой, я же все значки раздарил малышам после окончания 10-го класса. И что там сейчас?»

Он достал альбом, открыл первую страницу и увидел какой-то серо-голубоватый листок. Крутанувшись на табурете к свету, Андрей вгляделся внимательно и прочитал:

«Диплом. Награждается ученик 4 «б» класса Минин Андрей, занявший третье место в первенстве школы № 8 п. Красногорск по баскетболу среди 4–5-х классов».

«Да это же моя первая спортивная награда», – вдруг понял он, и по спине как будто пробежал огромный муравейник, вызывая холодящую дрожь.

Он взял грамоту в руку, поднося её к свету, чтобы рассмотреть поближе, и вдруг заметил, как из альбома выпал маленький белый квадратик. Подняв с пола этот белый квадратик, Минин тоже поднёс его поближе к свету, вгляделся, и неожиданно защипало в глазах. С фотокарточки на него смотрел он сам, шестилетний первоклассник, рыжий, конопатый и ушастый.

«Неужели это я?! – только и смог подумать Андрей. – Такой смешной и милый мальчишка превратился в жесткого Железного солдатика».

Что-то мокрое и прохладное скользнуло по щеке. Вздрогнув, Андрей дотронулся до этого места пальцами руки, это был след от слезы. И устыдившись такого проявления слабости, он быстро стёр его со щеки, вновь присаживаясь за свой секретер. В бывшем альбоме для значков находились все его спортивные грамоты и дипломы, которые пощадило время и переезды. Он листал страницы, вчитываясь в расплывающиеся строчки букв, набитых на печатной машинке. Как-то сразу вспоминалось, где, когда и на каких соревнованиях были получены эти награды. Он так увлекся, что даже не слышал, как в сени вышла мама.

– Андрюша, чем занимаешься? Уроки делаешь? – спросила она шутя.

Он вздрогнул как от удара.

«Так мама всегда спрашивала, когда заглядывала в его комнату в детстве», – подсказала услужливая память.

Этот вопрос прозвучал так привычно и явственно, что на миг Андрей ощутил себя маленьким мальчиком из того далекого детства. Он тряхнул головой, сбрасывая наваждение.

– Да вот, пытаюсь, – в тон ответил Алексей.

– Чего сидишь? Пошли в дом. Холодно в сенях.

– Да не, мам, нормально. Ты иди, я посижу ещё. Покурю.

– Ладно. Только недолго. Скоро чай будем пить с тортом. Твой любимый «Наполеон».

– Правда!? Здорово! Ну, ты иди, я сейчас.

Мама, взъерошив ему волосы, вернулась в дом. Он посидел ещё немного за секретером, закурил. Его внезапно охватило чувство виновности перед столом. За то, что он позволил себе закурить при нём. Тем самым вторгаясь со своею дурной привычкой в запретную зону детства, где не было места табачному дыму и другим пагубным привычкам, которые сейчас эпидемией заразы всё больше и больше захватывали нынешнее юное поколение. Испытывая чувство неловкости, Андрей быстро встал. Поднял крышку стола, закрывая своё учебное место, и отошёл в сторону, насколько ему позволяло пространство. Он хотел, чтобы дым как можно меньше попадал на то место, где стоял секретер. Сделав ещё шаг назад, он упёрся спиной во что-то холодное и гладкое. Отступив вперёд, Андрей обернулся, перед ним, тускло блестя всеми тремя полированными дверцами, стоял платяной шкаф.

С этим шкафом они были почти ровесниками, казалось, что он в его жизни был всегда. Вспомнилось, как он играл дома в прятки с папой, прячась в этом шкафу. Как папа его там нашёл, но не показывал виду, перебирал вещи по порядку, упорно не замечая стиснувшегося калачиком в углу Андрея. И как от сладкого детского ужаса быть обнаруженным волнительно стучало сердце. Как шкаф превращался в «неприступный пулемётный дот», в котором сражались за Родину герои, не пуская фашистов на родную землю, погибали, но не сдавались. Как, дожидаясь прихода Деда Мороза, Андрей прятался в этом шкафу, оставляя маленькую щёлочку, чтобы увидеть волшебника. Но, к сожалению, сон всегда оказывался сильнее, и просыпался Андрей утром первого января в своей кровати. А мама и папа говорили, что они его не трогали и что его перенёс в кровать именно Дед Мороз, когда приходил ночью. И как после этих слов он гордо бежал, шлёпая босыми ногами по полу, к ёлке, находя под нею свой заветный подарок. Эти милые и берущие за душу воспоминания промелькнули перед глазами единым, но очень ярким моментом, тревожа упрятанные в глубине души, за толстым панцирем ничего не щадящего времени чувства.

Андрей затушил сигарету в пол-литровой баночке, приспособленной под пепельницу, затем открыл левую створку шкафа. На полках лежало постельное белье, простыни, наволочки, пододеяльники. Белое и цветное лежало отдельно, аккуратными стопочками заполняя пространство полок.

«У мамы как всегда всё по порядку и по заведённому правилу», – подумал он.

И вдруг вспомнилось ему, что на самой верхней полке, за цветным бельем, мама всегда прятала заначку на чёрный день. Андрей просунул руку за белье и неожиданно нащупал что-то бумажное.

«Так и есть. Заначка», – подумал он и вытащил руку.

В руке белел почтовый конверт. Но он был пуст.

«Наверно, нечего сейчас откладывать», – решил Андрей, и жалость, возникшая из ниоткуда, полоснула его своим свербящим лезвием по душе.

Он быстро, словно боясь обжечься, вернул пустой конверт на место и закрыл дверцу. Затем, немного помедлив и сглотнув вдруг появившийся в горле ком, Андрей распахнул створки шкафа. Всё платяное место в шкафу занимали висящие на плечиках знакомые до рези в глазах вещи. Мамины плащи и пальто, чудом сохранившиеся рубашки и костюм отца, которые он когда-то носил. И вот неожиданность, на плечиках висел дембельский китель Андрея. Не удержавшись, он надел его. От кителя пахнуло чем-то знакомым, но этот запах растворился в чуть голубоватой сигаретной дымке, висевшей в воздухе сеней.

«В плечах тесноват стал, да и рукава почему-то коротки, а так ещё ничего, пойдёт, – размышлял он, разглядывая себя. – Даже аксельбант форму не потерял».

Остро нахлынули воспоминания, но Минин от них отмахнулся, как от назойливой мухи. Слишком часто та, первая афганская война стала приходить к нему по ночам, будоража своей незавершенностью, сдавливая сердце липкими руками навалившегося ужаса. Раньше не приходила, сейчас почему-то зачастила во сне, прокручивая и прокручивая тот эпизод, когда снаряд из безоткатного горного орудия ускорил его отправку домой. Он, взлетая, падал в дымных клубах снарядного разрыва, задыхаясь от поднятого взрывом пыльного облака. Просыпался в холодном поту и засыпал вновь с радостным ощущением, что это был только сон.

Он снял китель, осторожно надев его на плечики, повесил в шкаф, который, принимая обратно свою вещь, благодарно выдохнул своим нутром в лицо. Это «выдох» старого шкафа стал обволакивать Андрея облаком ещё не вспомнившегося, но какого-то родимого духа, фимиамом чего-то бесконечно близкого и родного. Прохладная, щиплющая мятежная волна обрушилась на его спину. Волна разбежалась мелкой и частой лихорадочной рябью по ногам, рукам и затылку, захлёстывая Андрея по макушку горячечной лихорадкой вырвавшихся из-под контроля давно забытых и спящих чувств. Повинуясь безотчётному чувству, капитан нагнулся внутрь шкафа. Внутри шкафа стояло нежно-терпкое амбре, в котором перемешались запахи одежды, ароматы парфюма, дух самих хозяев, сохранившийся в складках одежды, еле уловимый признак присутствия нафталина, что сыпался против моли, и много-много других полу ароматных, незримых отпечатков, которые и создали со временем этот своеобразный запаховый букет. Алексей вдыхал этот запах вновь и вновь, молнии необъяснимого наслаждения пронзали его насквозь, а он пока не находил всему этому объяснения.

И вдруг он понял! Так пахнет его детство!!! То самое, беззаботное. Где жив папа, где молодая мама, где он сам, совсем ещё маленький, взяв родителей за руки, весело и гордо идёт на первомайскую демонстрацию в предвкушении праздника. Где будет обязательно сладкий карамельный петушок на палочке, мороженое пломбир в бумажном стаканчике и самая вкусная в мире палочка шашлыка, которая будет запита самым вкусным в мире лимонадом «Дюшес» за столиком в поселковом парке отдыха. Там, где папа принесёт в дом огромный целлофановый мешок, из которого посыплются яркие разноцветные шары и кегли.

Ослабели ноги, они уже отказывались держать Андрей. Он сел, но не на табурет, что стоял рядом, а внутрь шкафа. Ком волнения уже не проглатывался и не уходил, заставляя тяжело дышать, как после стометровки, в голове жарко шумело, уши и щёки пылали багряным румянцем, тёплая щемящая волна всё ближе подбиралась к глазам, грозя пролиться слёзным потоком. И уже почти не владея собой, своими чувствами, переполнявшими его эмоциями, боясь, что его застанут в таком состоянии, Андрей подобрал ноги, устраиваясь удобней внутри шкафа, закрыл за собой изнутри дверцы. Мягкая полутьма окутала его. Мысли в голове летели хаотичным водоворотом, спрессовываясь как липкий снег в огромный ком, который давил на плечи, пригибая голову к земле.

«Дом. Мой милый дом! Где ты? Где мир, в котором ты был? Нет ни мира, ни дома! Нет ничего!!! И остатки моего дома, моего детства, развороченные и раскуроченные, стынут в холодных стенах на окраине богом забытого провинциального города!!! И у меня ни кола, ни двора, ни семьи, ни детей, ни дома. Ничего!

А я, офицер спецназа, только что и делал, что служил да воевал, проливая кровь за эту страну, которая отнеслась к нам как мачеха к чужому сыну. Оболганный, преданный не раз своим высшим командованием, своим правительством, всё равно пытался хоть как-то защитить честь своей неласковой Родины, выполняя свой долг до конца. И что?! Разве я этого достоин?! Разве этого достойна моя мама?! Педагог, отдавшая воспитанию детей более тридцати лет своей жизни… Разве мы заслужили, чтобы вот просто так взять и разрушить наш мир?! Мир счастья, добра и любви! Мир памяти, в конце концов! Так естественно до трагичности просто вышвырнув нас из прошлого, не беря в настоящее…

А этот запах в шкафу, он сводит меня с ума… Это не запах Детства теперь… Это запах разорённого жилища, порушенного нашего мира, которого больше нет и не будет!!! Он останется только в наших воспоминаниях… и всё…»

Ему так стало жалко маму, себя, своего брошенного на чужбине дома, что он вдруг, негромко всхлипнув, заплакал. Первые слёзы брызнули из глаз крупными каплями. Затем потекли ровными сильными ручьями по щекам, срываясь с подбородка вниз беззвучными каплями, оставляя мокрые следы на джинсовой рубашке. Он плакал так, как не плакал никогда, даже в детстве. Что такое слёзы, Андрей уже и не помнил совсем, с тех пор как погибла на войне его любимая девушка. Он плакал так сильно, что рубашка на груди промокла насквозь. Как будто он выплакивал сейчас всё, что накопилось за последние нелёгкие годы жизни. Андрею становилось легче, он успокаивался, но пока ещё не понимая того, что эти тяжёлые, но сладкие слёзы, смочив его рубашку, проникали дальше, внутрь него, прожигая и разрушая «панцирь Железного солдата», в который были закованы его душа и сердце. И эти мощные доспехи, которые уже порой не брала даже жалость и сострадание к ближнему, дрогнули, с катастрофической быстротой ржавея, начали крошиться от пролитой слёзной влаги.

«Панцирь» отваливался кусками, выпуская наружу свет его трепетного и ранимого сердца на волю, освещая все уголки его потемневшей души. Здесь, на дне старого шкафа, поджав ноги под себя, исходя слезами очищения, «погибал» Железный солдат. «Погибал», как гусеница, превратившаяся в кокон и своей смертью дающая жизнь новому, более прекрасному существу.

Когда поток слёз иссяк, Андрей постепенно успокоился. Ещё не осознавая, что произошло с ним, и не догадываясь о своей дальнейшей судьбе, он вдруг остро ощутил, что прежним уже не станет никогда. Что сейчас здесь, в этом доме, он перешагнул ту неосязаемую черту, за которую ему больше уже не вернуться. Что больше нет в армии того, прошлого, капитана Минина, безупречного офицера и исполнительного служаки. Был, да вот весь кончился.

Вот так она и наступила, Смерть! «Смерть Железного солдата».

Эпилог

– «Волга». «Волга», я «Терек-1». Приём!

– «Терек-1». «Терек-1», я «Волга». На связи.

– «Волга», я «Терек-1». Приступил к работе. Время 5.30 утра. Как понял меня? Приём!

– Принял, «Терек-1». Приступил к работе. Время 5.30 утра. Конец связи.

– Вот и славно, – сказал Минин. Он повесил переговорное устройство радиостанции в специальный зажим на передней панели служебной «десятки», затем полуобернулся и, обращаясь к напарнику, сидящему на заднем сидении, сказал:

– Ну что, Игорь, пошли? Рацию только включить не забудь!

И вставив привычно в правое ухо наушник от носимой радиостанции, стал выбирать из автомобиля наружу.

Машина, согласно инструкции, была припаркована около подъезда новой фешенебельной девятиэтажки. Здесь, на седьмом этаже, в семи комнатных апартаментах проживал нужный Андрею и его напарнику человек, который в официальных рапортах проходил как «охраняемое лицо». Капитан Минин, теперь с приставкой «запаса», последние полгода числился в одном из многочисленных частных охранных предприятий города охранником первой категории. Согласно договору отвечал за сохранность перевозимых документов одной очень солидной организации, которые якобы регулярно доставлял в фирму финансовый директор. А по сути он был личным телохранителем этого самого финдиректора. Работа была несложная и очень хорошо оплачиваемая. Одна месячная зарплата равнялась трёхмесячному офицерскому жалованию.

Вернувшись из Чудова, Андрей прослужил ещё полгода. В этот период случилось главное в его жизни: он встретил девушку, которая впоследствии стала его женой и сейчас находилась на третьем месяце беременности. А когда решился квартирный вопрос и они с женой стали обладателями однокомнатной квартиры, Андрей подал рапорт на увольнение и через три месяца стал гражданским человеком. В ЧОП, куда он пришёл устраиваться на работу, его взяли без раздумий, только познакомившись с его личным делом. Первые четыре месяца он был старшим охранником в ночном клубе, а потом, когда открылась вакансия телохранителя, занял её.

И всё бы в его жизни было хорошо: дом, жена, работа, деньги, приближающееся отцовство. Только вот сердце щемит всякий раз, когда проезжает Андрей мимо своей родной части. Где-то там, за забором части остался знакомый до боли Железный солдат.

Эх! Скинуть бы дорогой костюм, переодеться в привычный камуфляж, да автомат в руки, и… в чисто поле… Да не получится. Был рейнджер, а стал пейджер. Да и нет больше того Железного солдата, а есть только:

– «Волга». «Волга», я «Терек-1». Приём!

– «Волга», я «Терек-1». Приступил к работе. Время 5.30 утра. Как понял меня? Приём!

Площадь

– Помогите! П-о-м-о-г-и-т-е!!! Мальчики, родные, помоги-те-е-е!!! – звенел над пыльной площадью девичий крик. Это кричала тяжелораненая медсестра Екатерина. А мальчики, к которым она взывала, солдаты-контрактники N-ской миротворческой бригады, вжимали свои тела во все неровности и угловатости окружающей их местности, не смея поднять головы, боясь попасть под меткий выстрел вражеского снайпера.

– Помогите, суки разэтакие!!! – уже матерясь, кричала Катька. Но никто не мог пока отважиться сделать этот убийственно смертельный рывок.

Казалось бы, что там бежать, какие-то два десятка метров по совершенно ровной и открытой поверхности небольшой городской площади. Для подготовленного человека это займет 4–5 секунд. Всё было бы просто, если не одно «но»: площадь очень чётко простреливалась с трёх сторон опытными и очень жестокими снайперами. Для начала они прострелили живот одному из солдат, а когда ему на помощь кинулась медсестра, то и её убили не сразу. Ей только аккуратно прострелили обе ноги и руку, да так, чтобы она всё время была в сознании, но медленно умирала, истекая кровью. Теперь и Катя лежала посреди площади, не в силах двигаться самостоятельно, стеная, ругалась слабеющим голосом, зовя на помощь. Таким образом, по замыслу снайперов, она должна была вызывать солдат, которые, не выдержав её криков, пойдут к ней на помощь, подставляя себя под выстрел. Такую бесчеловечную тактику уничтожения выбирали или наемники, воюющие за деньги, или религиозные фанатики.

В первого бойца, который рванул очертя голову на помощь медсестре, попали все, практически сразу. Они стреляли по бежавшему солдату почти одновременно, целясь в голову, которая после метких попаданий превратилась в бесформенную кашеобразную массу, напоминавшую разбитый о землю неловким хозяином арбуз… Сложившаяся обстановка не способствовала желанию рисковать собой, зная наперед, что проиграешь. Но слушать дикие стоны и крики умирающей девушки, отдающиеся гулким эхом в пустых улицах и переулках заброшенного городка, с каждой минутой становилось всё больнее и ужасней…

Вся эта история началась двое суток назад. В штаб миротворческой группировки пришла радиограмма от группы спецназа, которая вела разведку в горах Таджикистана, в приграничных с Афганистаном районах. В радиограмме говорилось, что группа вышла к заброшенному горному кишлаку Райхон-тепе, где обнаружила более ста пятидесяти беженцев из близлежащих и отдалённых поселений. Беженцы не коренной национальности, среди них были русские, татары, киргизы, казахи, корейцы, даже две семьи поволжских немцем, чьих предков сослали во время второй мировой войны на стройки Средней Азии. Основную массу беженцев составляли старики, женщины и дети. Также передали, что по оперативно полученным данным в этот район движется большая, численностью до ста человек, банда, у которой одна из задач – частичное уничтожение и пленение беженцев с целью дальнейшей продажи их на невольничьих рынках Азии. На предложение срочно убираться оттуда спецназовцы ответили категорическим отказом, заявив, что если за беженцами не пришлют армейский конвой, то они будут защищать беженцев до последнего патрона. Шум дошёл до большого командования спецназа ГРУ, которое в свою очередь нажало на армейское командование и вынудило сформировать конвой.

Здесь следует рассказать немного предыстории по всем событиям, происходящим в бывшей союзной республике Таджикистан.

В Таджикистане уже который год шла война, причём гражданская, во всей её грязной и губительной «красоте». Плюсуем сюда ещё азиатский менталитет, и получаем самую гремучую смесь братоубийственной войны. В этой войне о жалости и милосердии не вспоминал никто. Людей убивали группами, поодиночке, семьями, вырезали целыми улицами, а порой и кишлаками. Особенно страдали представители некоренных национальностей, им доставалось со всех сторон. Люди бежали из страны, бросая всё нажитое годами: дома, квартиры, вещи, беря с собой только документы и сбережения, а порой даже и этого не удавалось захватить с собой. Но всё равно по дороге на историческую Родину их насиловали, грабили и порой убивали. Это делали не только озверевшие от чужой крови и безнаказанности «борцы за свободный Таджикистан», но и лихие люди, пытавшиеся нажиться на чужом горе. Поэтому у данного контингента этой страны была одна надежда – миротворцы, которые спасали, вывозили, защищали всех, кого могли и кого не могли тоже.

Но всё же основной задачей российской военной группировки было не допустить полного хаоса и захвата власти в стране силами экстремистов. Такой расклад повлек бы за собой приход в эту страну ваххабитов, а с ними и нашего основного противника по холодной войне США. В результате чего Россия получила бы у себя на границе новую американскую военную базу и непримиримого противника в лице радикально настроенных, опытных, хорошо вооруженных моджахедских бандформирований. И что не менее важно, через границу в Россию хлынет такой поток наркотиков, с которым справиться будет практически невозможно. Эти причины до сих пор позволяют нам держать, теперь уже в независимом государстве, многотысячную военную группировку.

Конвой формировали в спешке, в добровольно-принудительном порядке, так как времени практически не оставалось. От танковой бригады прислали два танка Т-72 под командованием старшего лейтенанта Андрея Байракова, разбитного, невысокого роста (как все танкисты) светловолосого, с острыми чертами лица малого. Он воевал уже третий год, попав сюда ещё «не полным» лейтенантом. А почему «не полным», объясняется так. Когда Байраков оканчивал третий курс Ташкентского высшего танкового командного училища, к ним приехала представительная делегация старших офицеров из штаба округа. Выпускников третьих и четвертых курсов собрали в актовом зале. Бравый полковник с трибуны сказал речь, из которой курсанты узнали о том, что, кто из присутствующих пожелает продолжить службу на территории Республики Таджикистан в качестве командира танкового взвода, получает звание лейтенанта досрочно. Курсанты 4-го курса получают звание и диплом сразу, без экзаменов и убывают к новому месту службы, а курсантам 3-го курса присваивается звание лейтенанта без диплома. Диплом об окончании училища они получат после истечения календарного срока их обучения, то есть через год. Байраков был из числа тех, кто согласился и, получив звание, укатил на войну. Когда он приехал в училище получать диплом, то на его погонах уже было по три звезды. Старшего лейтенанта и орден Красной звезды он получил за операцию по уничтожению крупной банды афганских душманов, проникших на территорию Таджикистана. Кстати, в этом бою его танк был подбит из гранатомёта, а он сам получил ожог спины второй степени, вытаскивая из горящей машины контуженного наводчика. Впрочем, несмотря на этот случай, воевалось Байракову легко, почти весело. В этой сутолоке военного времени он чувствовал себя как рыба в воде, находя прелесть во всех проявлениях армейской жизни. И поэтому, когда в бригаде объявили о формировании конвоя, он вызвался добровольно вместе со своим взводом.

Из полка связи пригнали три «Урала» и три КамАЗа с водителями-срочниками и старшими машин – контрактниками. От мотострелков два взвода контрактников на трёх БТР-80. Первым взводом командовал молоденький лейтенант, недавний выпускник военного училища, в ещё не обмятой и не обтертой «афганке» и начищенных зеркально ботинках типа «берц». А вторым взводом командовал невысокого роста, но крепкий и коренастый старшина-контрактник, звали его Рустем Кагирдзянов. С ними прибыла также медсестра с огромной брезентовой сумкой, на которой рдел яркий крест. Разбитная и весёлая деваха лет 25–27, с неказистым лицом, но красивой большой грудью, тонкой талией и двумя чёрными косами пуританским воспитанием не отличалась и купалась в знаках внимания большого количества мужчин. И немудрено то, что, несмотря на непривлекательную внешность, Катерина была вожделенной мечтой многих солдат и офицеров мотострелкового полка. Война, так сказать, а на войне все женщины принцессы.

Старшим конвоя определили майора Листового из штаба дивизии, на петлицах которого висели артиллерийские эмблемы с перекрещенными пушками. Он прибыл на уазике в сопровождении двух внушительного вида военных. Форма у них была без знаков различия, но если судить по бело-голубым тельняшкам и разгрузочным жилетам, они, возможно, были десантниками.

В общем, компания подобралась пёстрая, разномастная, но, как говориться, «чем богаты, тем и рады», тем более сроки очень сильно поджимали.

Майор Листовой собрал всех командиров у своего уазика. Он разложил карту местности на капоте машине, на которой был проложен маршрут движения.

– Товарищи командиры, прошу внимания! – властно сказал майор и, дождавшись, когда все замолчали, продолжил, ведя по карте автоматным шомполом вместо указки: – Командованием поставлена боевая задача. Выдвинуться колонной в район отметки 32–17, где в горном заброшенном кишлаке Райхон-тепе обнаружить, погрузить на машины и вывезти в район сосредоточения нашей дивизий более ста пятидесяти беженцев. Задача осложняется тем, что туда же продвигается, по данным разведки, большой отряд «духов» с целью частичного уничтожения и пленения данной группы беженцев. Сейчас беженцев прикрывает группа спецназа ГРУ, которая их и обнаружила. Нам нужно двигаться очень быстро, если «духи» там будут раньше, то спецам не поздоровиться. Согласно имеющимся разведданным, проблем в пути не должно возникнуть, так как район, по которому будем двигаться, пока чист. И наш путь лежит не через Мёртвый город, он остается в стороне, едем новой дорогой, её саперы наконец-то расчистили. Так что не задача, а лёгкая прогулка за город. Выдвигаемся прямо сейчас. Порядок следования следующий. В голове колонны танк, за ним два БТР, следом КамАЗы, «Уралы», третий БТР, и замыкает колонну второй танк. Я буду находиться в середине колонны, связь по радио. Возражения есть? Нет! Тогда у меня есть вопросы.

Листовой повернулся к Байракову:

– Старлей, ты давно здесь?

– Третий год пошёл.

– Ночник[7] работает?

– Да.

– Тогда ты головной.

– Есть.

Майор посмотрел на юного лейтенанта в новенькой форме.

– Лейтенант, когда из училища?

– Третий месяц, товарищ майор!

– В деле уже был?

– Нет пока ещё. Это первое.