Другие миры (сборник) Хейл Шеннон
Но не успели они хорошенько обдумать эти прискорбные новости, как воздух наполнился жуткими звуками. Завыли сирены круготрясения – и на сей раз Таннер тут был совершенно ни при чем.
В истории М-Бика было только одно настоящее круготрясение. В корабль врезался метеор и столкнул крутящийся барабан на несколько градусов с курса. В результате удара погибли все, кто оказался в неправильное время в неправильном месте, – в том числе и родители Морены. Пробоины в корпусе не случилось, механизмы во внешней оболочке судна сделали свое дело, балансиры переместились на положенные места и выровняли корабль на курсе. Контроль над вращением удалось восстановить.
Но сейчас все было иначе. Компенсировать притяжение Примордия ни один конструктивный элемент уже не мог. Постоянное плавное вращение М-Бика превратилось в тряску, нараставшую с каждой минутой. А это означало одну простую вещь: стартовать надо немедленно. Корабль рухнет на планету куда скорей, чем хотелось бы.
Люди в панике выскакивали из-за столов Завтрака Дружбы и стремглав мчались прочь – домой за вещами, если жили достаточно близко, или прямиком к ангару транспортного челнока. Земля качалась под ногами, будто пол в комнате смеха; искусственная гравитация никак не могла решить, в каком направлении ей теперь работать.
Таннер с Мореной метались по главной дороге. Они останавливали людей, пытаясь рассказать, что обнаружили, пытаясь предупредить, – никто их не слушал. Наконец им навстречу попался Оушен Клингсмит.
– Да что с вами, идиотами, такое? – заорал он. – Не стойте как вкопанные, бегом к челноку!
Что бы там между ними ни происходило, а оставить человека в неведении Таннер не мог.
– Челнок – совсем не то, что ты думаешь, Оушен, – сказал он, стараясь звучать спокойно. – Он не может никого спасти. Но у меня есть идея, что может.
– Да ты совсем рехнулся! – Оушен посмотрел на Таннера так, как не смотрел никогда. Где-то в глубине его глаз промелькнуло сочувствие, будто росток человечности пробивался к свету сквозь толщу высокомерия.
– Слушай, Берджесс, мы никогда особо не дружили, но сейчас это все не имеет значения. Мы все – колонисты. Идемте со мной, вы оба. Давайте погрузимся на челнок, и если вы все еще захотите спорить, мы поспорим после того, как приземлимся.
Таннер покачал головой.
– Ноги моей не будет на этой посудине. И твоей там, по-хорошему, тоже нечего делать.
Всякое сочувствие испарилось из Оушена так же быстро, как появилось.
– Ну и отлично! Оставайтесь здесь и помирайте, мне-то какое дело. Вы этого заслуживаете.
И он убежал к остальным.
– Если у тебя действительно есть план, самое время мне о нем рассказать, – Морена обернулась к Таннеру и испытующе уставилась на него.
– Есть, – вздохнул тот. – Но тебе он вряд ли понравится.
Транспортный челнок отделился от М-Бика. Колонистов пересчитали по головам. Все были на месте, кроме двух.
За несколько минут до того, как М-Бик вошел в атмосферу Примордия, Таннер и Морена выбежали с фермы и припустили к грузовому отсеку. На обоих были костюмы радиационной защиты. Кругом целые сады валялись корнями вверх после круготрясения. Грядки летали по воздуху, словно подхваченные торнадо. Земля уворачивалась из-под ног, играя в чехарду с гравитацией.
– Это бессмысленно! – крикнула Морена на бегу. – Нас ничто не спасет! М-Бик все равно упадет на планету и сгорит.
– Упадет, – согласился Таннер. – Но не сгорит. Он не для этого предназначен. Если он сгорит, на миссии можно будет поставить крест.
– Но ядро реактора…
– Если я понял правильно, оно будет отстрелено обратно в космос. Строители не стали бы рисковать заразить планету радиацией.
И действительно, весь М-Бик внезапно погрузился во тьму. Это могло означать только одно: корабль и вправду попрощался с реактором.
Спотыкаясь о древесные корни и вывороченную брусчатку дороги, они ощупью добрались до люка в грузовой отсек. Аварийные лампочки через каждые десять ярдов давали достаточно света, чтобы различить вспухшие контуры баков – но не более. Вонь стояла невыносимая. Вдобавок Таннер отчетливо слышал плеск жуткого содержимого контейнеров. Оно и сейчас-то пахло чудовищно, а будет еще стократ хуже! Таннер загерметизировал мягкий шлем радиационного костюма, активировал подачу кислорода и показал на лестницу, ведущую на бак № 106.
– Полезли! – сказал он Морене.
Она яростно воззрилась на него сквозь прозрачную маску.
– Мы что, и правда должны это сделать?
– А у тебя есть идея получше?
Она не ответила и начала взбираться.
– Ненавижу тебя, Таннер! – пробормотала она сквозь зубы.
Ну и ладно. Если они выживут, долго ее ненависть не продлится. Впрочем, если не выживут – тем более.
Наверху Таннер открыл шлюз контейнера и вперил взгляд в темноту. Ничего, конечно, не видно… но ведь ты все равно знаешь, что внутри. Поэтому он решительно перестал думать и просто прыгнул. Туда, в тошнотворное месиво. Возможно – но только возможно! – оно окажется достаточно густым, чтобы поглотить силу столкновения корабля с планетной твердью. Через мгновение он ощутил, что к нему присоединилась Морена, и крепко схватился за нее. Больше делать было нечего – только ждать. И слушать металлический стон корабля, который сжимала в объятиях атмосфера Примордия.
Оушен Клингсмит, как и большинство колонистов, полностью доверял плану Строителей. Даже после того, как М-Бик не сумел выйти на геосинхронную орбиту. Даже после того, как из-за круготрясения пришлось покинуть корабль куда быстрее, чем планировалось. Строители все равно доставят их на планету в целости и сохранности, по-другому и быть не может!
Войдя в атмосферу планеты, челнок неистово затрясся. У Оушена зубы застучали друг о друга, так что пришлось схватиться руками за челюсть. Воздух на борту стал горячим, но защитное покрытие, предохранявшее корабль от нагревания при посадке, справилось. Корпус взвыл, но выдержал. Наконец, через крошечные овальные иллюминаторы внизу показались облака – белые и пушистые, совсем как на картинках про Землю. Правда, турбулентность при встрече с ними только усилилась.
– Все нормально! – прокричал губернатор Бейнбридж, сидевший в первом ряду. – Турбулентность – это нормально! Волноваться не о чем!
Но Оушен все равно вцепился в ремни безопасности мертвой хваткой. Управляющий глайдером компьютер завалил их на левый борт. «Мы поворачиваем к воде, – подумал Оушен. – Может быть, даже к океану, в честь которого я назван». Он представлял себе, как их кораблик плавно садится на воду и лебедем скользит к берегу, где волны целуют землю. Они ступят на незнакомую планету, как первые пилигримы – на Плимут-Рок, и объявят этот новый мир своим.
Однако все вышло совсем не так.
Когда челнок прорвался-таки сквозь плотные облака, колонистов встретила отнюдь не необъятная океанская ширь. Внизу расстилался зазубренный горный хребет. Те, кто сидел у окон, ахнули от ужаса.
– Все в порядке, все в порядке! – закричал со своего места губернатор Бейнбридж. – Корабль сам знает, что делать. Бортовой компьютер уведет нас подальше от гор, в безопасную зону.
Они летели между острыми черными пиками, кренясь то влево, то вправо – а потом весь купол челнока разом сорвало, и они, как были, сидя в своих креслах, очутились под открытым небом. Могучая сила, равной которой никто из них никогда не встречал, кидала и мяла остатки челнока.
«Это ветер! – кричал себе Оушен Клингсмит сквозь рев, которым встречала их приветливая планета. – Это просто ветер!»
Все совершенно логично! Посадочный катер делал именно то, что ему и полагалось: он не нашел безопасного места для приземления и теперь готовился катапультировать пассажиров, чтобы они спустились на индивидуальных парашютах. Как изобретательно! Эти Строители предусмотрели все!
Второй ряд выбросило вверх. Затем третий. Наконец пришел черед Оушена. Он покрепче ухватился за ремни, закрыл глаза и ощутил мощный толчок, когда его вместе со всеми сидящими рядом вознесло ввысь, в широко распахнутое небо Примордия.
Он открыл глаза, ожидая услышать хлопок парашюта.
Их ряд все еще летел вперед с невероятной скоростью – они даже пока не начали падать. И навстречу им стремительно неслось каменное тело горы.
«Парашют раскроется в любую секунду… – убеждал себя Оушен. – В любую секунду…»
Но он не раскрылся. И Оушену в голову украдкой прокралась простая мысль: возможно, парашютов нет. Совсем. Ни у кого.
«Нет!! Такого не может быть! – вопил голос в голове у Оушена, а перед глазами, будто в замедленной съемке, ширился, захватывая все поле зрения, бесконечный камень. – Мы же лучшие из лучших! Я – белая кость! Я – будущее человечества! Я… я…»
Оушен Клингсмит повстречался с горой на скорости двести миль в час. Так быстро, что его тело размазало по ней, будто жука – по ветровому стеклу. Кресло отвалилось и запрыгало вниз по скалам, оставив большую красную кляксу – живое (впрочем, уже не очень) доказательство того, что транспортный челнок блестяще выполнил свою миссию: доставил на Примордий свой драгоценный груз теплого, богатого питательными веществами биологического материала.
Массивный барабан Межгалактического Бактериального Инжектора (для краткости М-Бика) преодолел звуковой барьер с оглушительным грохотом, возвестившим о прибытии жизни на девственный Примордий. Он пронзил верхние слои атмосферы, не выказывая ни малейшего намерения замедляться.
В баке № 106 Таннер и Морена вцепились друг в друга. Падение на чужую планету, которое неизвестно, как и где закончится, было чистым, беспримесным ужасом, под напором которого разум постепенно сдавал позиции. Они ничего не видели сквозь маски, но могли слышать голос… сдавленный голос другого, пытающийся утешить, ободрить… но вскоре рев атмосферы заглушил все.
А снаружи огромный барабан, дымясь, перешел в фазу свободного падения. Ледяной воздух верхних слоев постепенно остудил его. Оказавшись в более плотных, заполненных облаками нижних слоях, он выплюнул батарею исполинских парашютов, которые сразу снизили скорость.
В баке № 106 толчок раскрывшихся парашютов утрамбовал Таннера и Морену еще глубже в зловонную бурую жижу – но не до самого дна, и на том спасибо. Воцарилась тишина.
– Мы уже умерли? – услыхал Таннер голос Морены. – Сдается, что да.
– Пока еще нет, – сообщил Таннер.
Так или иначе, все скоро будет кончено.
Даже с целой квадратной милей парашютов над ним, М-Бик все равно был слишком тяжел для мягкой посадки. Ввалившись в ущелье, склоны которого были украшены сотнями странных красных клякс, он стукнулся о выступающую скалу, потом о другую, о третью, и начал разламываться.
После первого столкновения пассажиров зловонной утробы сильно швырнуло вбок, но Таннер оказался прав: начинка была такой густой, что поглотила удар почти целиком. Ничем не хуже гелевого амортизатора! Они налетели на стенку бака, но не слишком жестко – так, потрясло чуть-чуть.
Второй и третий раз оказались пострашнее. Их кидало из стороны в сторону; кругом стоял жуткий треск и стон рвущегося металла.
– Вот теперь приехали! – крикнул Таннер в темноту и покрепче обхватил Морену.
А через пять секунд их маленький мир прекратил свое существование.
Упав на дно ущелья, межгалактический барабан развалился на части. Внутренняя ландшафтная оболочка пролилась на долину ливнем почвы, выкорчеванных деревьев и изорванных в клочья сельскохозяйственных культур.
Полный восхитительных, отборных бактерий грузовой отсек раскрылся нараспашку, надутые газами канистры лопнули, смрадные нечистоты хлынули на зазубренные скалы, затопив ущелье от края и до края.
Бак № 106 некоторое время кувыркался, а потом треснул, выпуская свое отвратительное содержимое и с ним двоих детей, обретших покой в неглубокой луже слякотной гадости.
Сила течения разлучила их, и Таннер принялся лихорадочно шарить вокруг в поисках Морены. Одновременно он попытался стереть с маски грязь, но только размазал ее по всей поверхности. На одно полное паники мгновение он испугался, что Морену, наверное, сбросило с обрыва или, еще того хуже, поранило об острый край металлического контейнера. Он сорвал к чертям шлем, не обращая внимания на вонь, от которой живот завязывало узлом… и увидел Морену. Она пыталась удержаться на ногах в луже нечистот, потом упала, слишком слабая, чтобы стоять, плюнула на борьбу и осталась сидеть, по пояс в грязи, пока подоспевший Таннер не помог ей подняться. Вместе они вскарабкались на первый попавшийся валун, не покрытый липкой пакостью.
Он снял с нее радиационный шлем и улыбнулся.
– Добро пожаловать на Примордий!
Морена улыбнулась в ответ.
– Упали, – сказала она, – но не сгорели.
– А я тебе говорил!
Дети огляделись. Вокруг простиралась широкая долина, окаймленная горными пиками. Шрам длиной в несколько миль отмечал траекторию приземления М-Бика. Сейчас огромный стальной барабан предстал в виде двух смятых и искореженных половинок, будто расколотое ударом ножа яйцо, а его содержимое покрывало ровным слоем всю долину. Еще они увидели обломки посадочного челнока – и никаких признаков выживших. Не было даже тел. О том, почему это так, Таннеру думать совершенно не хотелось.
А потом он посмотрел на вонючую долину и снова все понял. Уже в который раз.
– Знаешь, что это такое? Это примордиальный суп! Первичный суп! Бактерии будут размножаться, их разнесет ветром. Так начнется эволюция!
– А как же мы?
Таннер задумался.
– Семена с М-Бика раскиданы сейчас по всей долине. Эта гадость вокруг отвратна на вид, но это удобрение. Вскоре вырастут растения, и уже через сезон тут будет достаточно еды, а до тех пор у нас есть куча припасов в багажном отделении посадочного челнока.
Морена кивнула.
– Ее все равно бы никогда не хватило, чтобы накормить целую колонию, – сказала она. – А вот нам двоим вполне хватит.
– …И мы сможем взять парашюты и соорудить себе палатку. У нас будет дом.
Тут Таннер и Морена обменялись долгим взглядом, остолбенев при мысли о том, что их теперь ждет. Они вдвоем. Одни. В долине, полной жизни, – единственной на планете, во всех прочих отношениях мертвой. В долине, которая вскоре превратится в сад.
– Давай пойдем против ветра, пока меня не стошнило, – сказала, наконец, Морена.
– Звучит как вполне пристойный план!
Примерно через милю против ветра, когда вонь новой жизни слегка ослабела, они нашли источник, образовывавший крошечное озерцо. Воды не коснулась Бурая Бетти – так они обозвали ароматное варево из микроорганизмов, покрывавшее всю остальную долину.
На берегу озера они сбросили свои грязные радиационные костюмы. Таннер нашел, что его собственный запах по сравнению с благоуханием Бурой Бетти кажется свежим и сладостным. Воздух бодрил – было куда холоднее, чем они привыкли в М-Бике, но замерзнуть им не грозило. Ветерок освежал, а вода в источнике грела руки и источала пар.
– Я вот чего думаю… – медленно начала Морена, глядя на вьющийся над кристально ясной водой пар. – Строители на самом деле не собирались создавать здесь колонию. По крайней мере, для людей, так?
– Ну да…
– И тем не менее, они оставили ту загадку – звездный код, который дал нам возможность проникнуть в грузовой отсек. Это значит только одно: на самом деле они хотели, чтобы кто-то ее разгадал, Таннер. Возможно, не все колонисты, но кто-то достаточно сообразительный… достаточно умный, чтобы выяснить правду и придумать, как спастись.
А ведь она права! «Избранные» все время твердили о выживании лучших, о том, что именно такой философией руководствовались Строители… но они и понятия не имели, что те вкладывали в нее совершенно иной смысл. Мысль о том, что они запланировали его, Таннера, выживание, наполнила мальчика ощущением собственного благородства.
– Не знаю, как ты, – сказал Таннер, – а я не возражаю против хорошей ванны.
– Ты читаешь мои мысли! – улыбнулась Морена.
Они разделись до трусов. До сегодняшнего дня это было бы жутко неудобно… но после того, через что они вдвоем прошли, неудобного в мире больше не осталось.
Вместе они погрузились в теплую родниковую воду, и впервые за всю свою жизнь Таннер Берджесс ощутил себя блистательно, хрустально чистым.
Ребекка Стид
План Б
Среда, 19 апреля
Уважаемый______________,
Оставляю пробел, потому что, кто бы это сейчас ни читал, я понятия не имею, к кому обращаюсь. Я еще даже не решил, куда засунуть письмо, когда закончу его. Нужно какое-нибудь потайное место, укромное и труднодоступное. Наверняка пройдет много времени, прежде чем вы до него доберетесь. Год. Или десять лет. Или, может, больше.
Невозможно написать эсэмэску или и-мейл и спрятать так, чтобы кто-нибудь когда-нибудь это нашел. Нет, нужны именно карандаш и бумага. И еще отстоящие большие пальцы. Кстати, о пальцах: наверное, надо было начать писать много часов назад, когда я услышал, как в дверях спальни лязгает ключ.
Я сижу и слушаю, не заскрежещет ли замок или вдруг повернется ручка двери. Даже не знаю, на что я больше надеюсь: что дверь откроется или что нет. Кроме того, я не знаю, сколько еще буду физически в состоянии держать этот карандаш.
Отстоящие большие пальцы, говорите… Ха! Вот что я вам скажу, кто бы вы там ни были: если у вас действительно есть отстоящие большие пальцы, вы, скорее всего, принимаете их как должное. Ну пальцы и пальцы, подумаешь. Да если бы вы только знали, как на самом деле обожаете свои большие пальцы, как привязаны к ним, вы бы самолично написали им серенаду, спели бы ее в одних трусах на камеру и выложили на Ютьюб. Вы бы пошли на все, на любое унижение ради этих прекрасных, удивительных пальцев.
А что, если их у вас нет? Ну, это сразу бы ответило на кучу вопросов, крутящихся у меня в голове в этот самый момент.
Давайте договоримся так: я очень надеюсь, что пальцы у вас есть.
Предполагалось, что я никому не стану о нас рассказывать. Нет, честно. Но в прошлом году я пошел в шестой класс и неожиданно нашел там настоящего друга. А ведь я хранил нашу тайну долго, очень долго – и мог бы хранить еще дольше.
Мама говорит, у меня «сорок девять лучших друзей». Ну да, мы каждый месяц общаемся с ними по скайпу: с Калебом из Калифорнии, с Исааком из Индианы, с Тони из Техаса, с Коуди из Колорадо и так далее. Но когда на заднем плане постоянно маячат нервные родители, скайп – это полный отстой. Нет, дружба – это прежде всего возможность тусоваться без присмотра. А это, сами понимаете, нелегко, когда взрослые только что в уши тебе не заглядывают с увеличительным стеклом.
Юэн не похож на других. Он переехал в Нью-Йорк только в прошлом году, и он просто хороший друг, понимаете? Он все время хохочет, даже когда шутят над ним. И он, в отличие от меня, не имеет привычки париться сутки напролет о чем ни попадя. И вот в один прекрасный день (кстати, зимний) я взял да и сказал ему все. Ну, да, я рассказал ему о нас. Мне всего только и нужно, чтобы кто-то меня знал, чтобы кто-то понимал. Я терпеть не могу прятаться и все время притворяться. Я и так притворяюсь всю свою жизнь, у меня уже знаете где это все сидит?
Я был уверен, что Юэн не станет вертеть пальцем у виска и не полезет на меня с кулаками – ну, он и не стал. Он повел себя просто офигенно, очень разумно, очень спокойно. И мне стало настолько легче – да что там, я просто счастлив, что теперь у меня есть кто-то, с кем можно поговорить о действительно важных вещах. Но сейчас я за него слегка беспокоюсь. Мы договорились, что он зайдет сегодня после школы, после врачей. Вдруг он случайно захватит пакет эмпанадас от мисс Пены?
Я уже говорил, что у нас сегодня в школе день испанской кухни, и мне ужасно жалко, что я не там?
Пока я торчу тут, взаперти, сеньора Пена угощает наш испанский класс всей этой потрясающей вкуснятиной. Я на самом деле заговорил о дне испанской кухни, потому что жутко хочу есть. Сегодня с утра все носятся как угорелые, никто даже не подумал меня покормить…
О, черт! Я опять вырубился. Второй раз с тех пор, как меня тут заперли. Или даже третий.
Уже некоторое время через дверь ничего не слышно.
Интересно, с родителями там все в порядке?
И интересно, чем сейчас заняты доктора?
И что они сделают с Юэном, если он вдруг припрется с тарелкой эмпанадас?
Эмпанадас? Ха! Мечтать не вредно.
А теперь я расскажу вам, что, собственно, произошло. (Вы уж извините, мистер Баркер, смена темы действительно никуда не годится. Надо было сказать что-нибудь вроде: «И кстати о больших пальцах, вот что произошло…» или: «Так вот, сижу я запертый у себя в комнате, и тут…». Надеюсь, вы, кто сейчас все это читает, – не учитель английского в шестом классе, потому что если вдруг вы – это он, вы от этого письма просто…
Так, кажется, я опять заснул.
В общем, вот что произошло.
Пять дней назад мы вернулись с каникул, которые провели во Флориде. Мама сказала, чтобы все свое барахло мы кидали на пол прямо у входной двери. Она сама несла пляжную сумку с формочками и совочками для песка, ластами и фальшивым кремом от солнца – так вот, она ее просто скинула с плеча, и все рассыпалось по полу, а это для Ма довольно странно, потому что она всегда притворялась идеальной домохозяйкой с идеальным мужем, идеальным сыном (это я, если что) и идеальным домом. (Ну, в нашем случае, с идеальной квартирой.) Я глядел, как маленький резиновый мячик прыгает по полу, потом закатывается под столик в холле, где уже были аккуратно сложены стопками мои учебники к понедельнику. Ма даже не заметила. Наверное, до сих пор думала о жареной рыбе, которую мы так и не попробовали.
Когда мы только заселялись во флоридский отель, нам сказали про Субботний Фестиваль Жареной Рыбы – а для гостей, которые живут в отеле полную неделю, там все бесплатно, представляете! Большой стол, за ним куча семей, родители, детишки – это Ма любит больше всего на свете. Оно ей как бы доказывает, что она все делает правильно. Она думает, что другие ничего не замечают, что на нас никто и внимания лишний раз не обратит: такие мы приличные, обыкновенные – и такими нас сделала она, Ма! Прежде всего, меня, конечно. Я у нее идеальный. И совершенно вне подозрений.
Ну, вот, оказалось, недостаточно идеальный.
Потому что стоило Ма увидать субботним утром, что со мной творится, как мы съехали, не дожидаясь завтрака. Мы ни с одним другим семейством из гостей не попрощались – только с тем, что из соседнего бунгало, да и то потому, что они увидали, как мы в спешке кидаем вещи в арендованную машину, и спросили, не случилось ли чего.
Ма сказала, что я сломал руку. Они странно на нас посмотрели, потому что в этот самый момент к машине подрулил я, таща сразу два чемодана. Когда Ма волнуется, она лепит ошибки одну за другой, но по большей части она все делает очень, очень хорошо.
Как только мы открыли входную дверь, на нас прыгнули коты. Все, кроме Тото, разумеется, который всегда играет крутого: «Ой, а вы, ребята, куда-то уезжали? Я был так занят, что даже не заметил».
Па наклонился и поручкался с котами. Сначала с Алексом, потом с Айданом.
– Стивен! – заорала благим матом Ма. – Немедленно прекрати пожимать лапы котам!
Мы с отцом несколько секунд таращились друг на друга. Наша Ма в общем-то не любительница домашних скандалов.
– Посмотришь почту? – спросил Па, протягивая толстую пачку конвертов и каталогов.
Это он попытался ее развеселить. Мать любит почту. Отец говорит, на Корабле «почтовый ящик» был ее любимой игрой.
Но Ма только потрясла головой.
– В душ, – сказала она. – Быстро.
Как все родители, Ма принимает душ дважды в день. Каждый день. Даже в тот раз.
Алекс и Айдан, которые на самом деле еще не совсем взрослые, затеяли играть с мячиком: катают его по полу, а потом мчатся следом, будто это живая тварь, которая пытается от них удрать.
– Проверь кошачью поилку, Натан, – сказал Па, не глядя на меня. – Пожалуйста.
Я понимал, что он изо всех сил пытается быть хорошим. Я ведь не виноват в том, что случилось во Флориде. Совсем-совсем не виноват.
На кухне все было покрыто ровным слоем мусора – в основном яичных скорлупок и пустых консервных банок из-под тунца. На полу на плитке красовалась грязная сковородка.
– А это все кто будет убирать? – сказал я вслух самому себе, стоя у раковины и глядя, как набирается в поилку вода. – Надо думать, Натан?
Тото незаметно подкрался сзади и потерся об ноги. Поскольку никакой особой приязни ко мне он отродясь не выказывал, я решил, что кот извиняется за беспорядок. Иногда я жалею, что Па вообще научил эту троицу готовить.
Я поставил миску с водой на пол и сел рядом. Тото покрутился вокруг ног и в конце концов взгромоздился на колени. На самом деле его зовут Бартоломью. Ма говорит, я стал звать его Тото, когда был совсем еще маленький – потому что ничего даже отдаленно похожего на «Бартоломью» выговорить, как ни старался, не мог.
Через несколько минут явилась Ма – в сарафане, который берегла для Субботнего Рыбного Фестиваля.
– Вздох, – сказала она.
Ого. Мама говорит «вздох», только когда дела совсем плохи: ты думаешь, что опустился уже на самое дно, а тут снизу стучат.
Словечко это она подцепила еще малышкой на Корабле – потому что неправильно поняла учителя. Она не догнала, что вздох – это то, что ты ДЕЛАЕШЬ, а не то, что ГОВОРИШЬ. С тех пор всякий раз, желая выразить 1) крайнюю степень разочарования; 2) или глубокую печаль; 3) или неземное блаженство; 4) или невыносимый сарказм – она говорила «вздох».
Ма – отличница от природы, она постоянно учится и тренируется. Поэтому ко времени, когда кто-то заметит и поправит, она обычно успевает так зазубрить ошибку, что ее потом не вырубишь топором. Это не значит, что она не пытается. Конечно, пытается, еще как.
Короче, теперь, испытав 1) крайнюю степень разочарования (что иногда случается); 2) или глубокую печаль (что, к счастью, явление редкое); 3) или ужасно обрадовавшись (что тоже бывает нечасто, по крайней мере, насколько мне известно); 4) или погрузившись в пучину сарказма (никогда), Ма просто вздыхает, как все нормальные люди.
За исключением тех редких и особенных случаев, когда она совсем-совсем расстроена. Вот тогда она срывается и говорит: «Вздох». Заслышав это, мы с Па наперебой принимаемся рассказывать, как чудесно выглядит ее кожа, и предлагать помочь со всякими делами.
– Я тут все приберу, – быстро сказал я, небрежно махнув в сторону тунцовых банок, яичных картонок и сковородки, на которой коты явно жарили омлет. – Как твой душ? Кстати, с легким паром! Кожа выглядит просто потрясающе, Ма.
– Да? – Она скосила глаза на плечо, потом подняла руку и поводила ею перед глазами. – Да. Спасибо, милый.
Я поглядел на часы.
– Наверное, они там, во Флориде, сейчас как раз жарят рыбу, а?
Идиот. Ну зачем я это ляпнул? Иной раз, когда я о чем-то думаю, оно само собой выпрыгивает изо рта.
Ма уселась рядом со мною на пол.
– Кому какое дело до жареной рыбы, дорогой? Есть ведь вещи и поважнее дурацкой отельной вечеринки, правда?
Вот никогда не знаешь, о чем на самом деле думает Ма. (И надо же, она только что сказала «дурацкой»!)
Она принялась гладить Тото, а тот притворился, что не замечает. Мы сидели себе и сидели, пока Тото, наконец, не отбросил всякую гордость и не начал громко мурлыкать. Через некоторое время Ма набрала воздуху, раскрыла рот и сказала:
– Вздох.
Там нас и застал Па.
– Я связался с врачами, – сообщил он. – Мы договорились на среду.
– На среду? – взвилась Ма. – Но я думала, они захотят увидеть его как можно скорее!
Па покачал головой.
– Корабль сейчас на дальней точке.
– Им нужен Корабль? Что, все и правда так плохо?
Тут Ма поглядела на меня.
– Что-то ты у меня сонный. Хочешь спать? Отправляйся-ка в постель.
Ма стояла над душой, пока я чистил зубы – сначала обычной пастой, потом специальной, которую нам каждый месяц присылают с Корабля. При этом она всю дорогу таращилась на мое отражение в зеркале, будто ждала, что оно с ней вот-вот заговорит.
Пока я не улегся в постель, до меня как-то не доходила одна простая вещь: сейчас только пять часов дня. На самом деле я так вымотался, что и не подумал спорить. Кажется, я проспал весь следующий день напролет и проснулся только в понедельник.
А утром в понедельник я открыл глаза и обнаружил, что прямо у меня на груди стоит Тото – и внимательно смотрит.
– Надо полагать, Ма забыла тебя покормить? – осведомился я.
Встав, я подцепил футболку и пару шорт пообъемистее, и мы с котом двинули в кухню.
Никаких формочек у входной двери, никакой плитки на полу. Квартира пахла тостами. Я насыпал в кормушку кошачьего корма и сел завтракать. Все обычные коробки с хлопьями стояли на столе. Ма вышла из комнаты и встала, глядя, как я насыпаю себе в тарелку понемногу из каждой. Много я все равно не съел. Съешь тут, когда кто-то вот так торчит в дверях и пожирает тебя глазами.
Она протянула руку и пощупала мне лоб.
Я мотнул головой.
– Что будет в среду, когда придут врачи? – неприветливо спросил я.
Она меня, кажется, не услышала. Просто стояла напротив и щупала кожу у себя на лице.
– Ма, кожа выглядит отлично.
– Спасибо, милый, – улыбнулась она.
Я понял, что сейчас взорвусь. Не то чтобы в буквальном смысле. Но мне до зарезу хотелось сейчас оказаться в школе, с Юэном.
Я до сих пор понятия не имею, кто вы, – но знаете что? Мне уже немного лучше. Вроде как вы и я – уже друзья или типа того, что само по себе странно: я ведь прекрасно понимаю, что сижу тут совершенно один. Это трудно объяснить. Просто мне, в общем, стало лучше.
Мистер Баркер, наш учитель английского, ненавидит все эти «типа» и «в общем». Он бы обвел их в кружок и поставил рядом целую кучу восклицательных знаков, вот так —!!!!!!!!!!!!!!!
Но это письмо – к вам, а не к мистеру Баркеру, и я хочу, чтобы вы узнали настоящего меня, пока еще не слишком поздно. Если вы случайно и есть мистер Баркер – ну что ж, извините. Не валите меня, типа, потом на экзамене, о’кей?
Хотя какая разница, даже если завалите?
Ма любит, когда я говорю «типа», как все настоящие американцы. Типа мы как бы местные. Таков и был наш план. И все, заметим, шло хорошо – прямо до этого самого проклятого утра во Флориде.
Большинство людей и не подозревает, насколько велика Земля в сравнении, скажем, с Луной.
Если вы – один из них, давайте проделаем несложный эксперимент.
Представьте, что у вас есть большой ком пластилина. Представили?
Теперь мысленно разделите этот ком на пятьдесят маленьких комочков, и чтобы все одинакового размера.
Один отложите в сторону. Остальные сорок девять слепите обратно в один большой ком.
Теперь возьмите большой ком в одну руку, а маленький – в другую. У вас получились, типа, Земля и Луна.
Теперь возьмите Луну и разделите ее на десять миллионов комочков поменьше. Возьмите один в руку. Поздравляю, вы только что взяли Материнский Корабль. Или просто Корабль. Там в основном и прошло детство моих родителей – по дороге на вашу планету.
А во Флориде, собственно, произошло то, о чем нам в голову бы не пришло подумать заранее. Сейчас до меня постепенно начало доходить, что, помимо всех вещей, о которых я активно беспокоюсь каждый день, существует целая вселенная других – о которых я совершенно не беспокоюсь, просто потому, что не знаю о них. А следовало бы. И вот теперь, когда ты знаешь, что существует куча всего, чего ты не знаешь, поневоле начинаешь задумываться, насколько эта куча велика и сколько в ней всякой пакости.
Предупреждение: снова перескок темы, дурной стилистический прием номер два.
Так вот что случилось в прошлую субботу во Флориде.
Рано утром я полез за своими синими плавками. Я каждое утро плавал в бассейне с папой, который все еще пытается преодолеть врожденную водобоязнь. Мама мне купила еще оранжевые с акулами, но для двенадцатилетнего мужчины это как-то несолидно.
А случилось то, что я не смог надеть плавки. Понимаю, это звучит дико. Я хочу сказать, я честно сунул в них одну ногу, потом другую, но до верха дотянуть не смог. Ну, никак. О’кей, решил я, может, Ма по ошибке сунула их в сушилку в прачечной, которая недалеко от нашего бунгало, нужно только пройти по мощеной галькой дорожке… короче, вот они и сели. Ма любила тусоваться там и болтать с другими мамами. Говорила, это помогает не расслабляться.
Я попробовал оранжевые, но и они на меня почему-то не налезли. Создавалось впечатление, что у меня что-то торчит из… скажем так, из копчика. Я попробовал оглянуться, насколько было возможно, – и заорал.
Тут ворвалась Ма, чтобы выяснить, чего это я так ору, увидела и стала очень белого цвета. Такое случается, когда она перестает контролировать кровоток: вся кровь сразу уходит в ноги. Ма тогда бледнеет, и у нее есть где-то минута на восстановление системы, потому что потом она упадет в обморок. Поскольку я родился уже здесь, я с самого рождения умею регулироваться, мне даже думать об этом не надо, а Ма уже достаточно прожила на свете до прибытия сюда, так что когда она удивляется (или, как в этот раз, пугается), она может забыть.
Как бы там ни было, тут вошел Па, посмотрел на нее, рявкнул:
– Рэйчел! Кровь! – Мама кивнула и стала приблизительно нормального цвета.
– Что это там такое? – спросил я, вертясь и пытаясь разглядеть свою задницу. – Я умру, да?
– Нет, конечно, нет, – ответил Па. – Это просто… ну…
Читать бесплатно другие книги:
