Зона Посещения. Избиение младенцев Щёголев Александр
– А Навозник сегодня испортил кашу, – меланхолично изрек Барсук. – У всех была обычная, а он себе сделал со вкусом какао.
– Не испортил, а улучшил, – возразил мальчик, официально именуемый Скарабеем. Навозником его дразнили. Он смотрел в пол, сосредоточенно цепляя пальцем паркетину. – Не люблю порридж. Какао люблю. Структурно ничего не менял, только функционально.
Скарабей-Навозник был ребенок-сорбент, собирающий на себя всякую дрянь. Вечно грязный, пыльный, зато к чему ни прикасался, после него оставалась идеально чистая полоса (если очень хотел, то и пространство). Даже без единого микроба, проверяли. Но преобразовывать химический состав веществ по заказу у него пока получалось только по капризу. Вот как в случае с порриджем. А если б получалось по заказу – давно бы увезли военные, и что с ним было бы дальше, никто не знает.
Бабочка взяла флакончик с раствором и выдула в мою сторону большой мыльный пузырь. Размером с грейпфрут. Публика оживилась, погнала радужный шар ко мне, дуя снизу и не давая пузырю опуститься, и вот он передо мной, отражает мою искривленную рожу. Я взял подарок в руки. Невесомая пленка не лопалась, была податливой, но крепкой. На пол с него капало, руки у меня стали мокрыми… Хитрость в том, что, кроме мыла, в пузыре содержались какие-то поверхностно-активные вещества, позволяющие Бабочке управлять поверхностным натяжением.
– Ну, хватит, – строго произнесла мама. – Не отвлекайтесь.
Я закатил мыльный пузырь на полку стеллажа и обтер руки об штаны. Он вскоре распадется, но не держать же его при себе?
– Ты по делу или просто так? – спросила меня мама.
– Хочу посмотреть хот-степ.
– Хот-степ назначен на одиннадцать.
– Я подожду? Посижу тут с вами?
– Только тихонько…
Прошел к дальнему столу. Интерес ко мне больше не проявляли, я был своим. Я – привычный атрибут в этой школе магов.
А это была именно школа, не случайно мама называла мутантов учениками. Изучали их и препарировали в других секторах. Здесь – аккуратно пробуждали дремлющие умения и делали все, чтобы «образцы» научились контролировать эти умения. Работа тонкая и временами опасная. Есть, например, «инфразвуковики», с ними бы я поостерегся сидеть в одном помещении. С просто «звуковиками» или «электромагнетиками» не такой напряг, но тоже, если честно, экстрим.
Сейчас мама работала с «химиками». То есть с аномалами, способными в той или иной форме манипулировать окружающим миром на молекулярном уровне. Таких в настоящий момент было трое.
Во-первых, Бабочка. Совершенно нормальная девчонка. Дети-мутанты почти все с какими-то комплексами и неврозами, то-то мама с ними возится, а эта без комплексов. С длинными жиденькими волосами, которые каждый день по-новому заплетает, придумывает какие-то колоски, косички. Встает на час раньше, чтобы успеть заплести. А еще любит фантазировать, вечно «вспоминает» о том, чего не было. Как якобы в детстве она с сачком по полю бегала… Ладно, это все не по делу. Вот мыльные пленки она выдувает броневой крепости, из пушки не пробьешь, – это да.
Скарабей. Неопрятный, помятый, замурзанный. Одного взгляда на него достаточно, чтобы пропал аппетит. Все время чего-то ковыряет, расколупывает, отцарапывает – трещинки, корешки от книг, этикетки на спичках, – везде, куда ноготь влезет. Портит одежду себе и другим, грызет карандаши и ластики, расплетает шнурки, снимая с них железные наконечники. Особую ярость (даже у моей мамы) вызывала его манера закручивать уголки у тетрадей. Сплошное недоразумение… И вместе тем – натуральная химическая фабрика. По слухам, высоколобые пытались его травить всякими ядами, но без толку…
И в-третьих, Барсук – мальчик-дезактиватор с феноменальной ксенобиотической устойчивостью, обладатель нечеловеческой печени. Такой печени, что позволяла ему запросто пожирать радиоактивные отходы, оставляя после себя слизь, которая почти не фонила. Шутили, что после ядерной войны в Хармонте останутся тараканы и Барсук. На голове у него выделяется ярко-белая прядка – как полоска у настоящего барсука…
Эти трое сосредоточенно колдовали над импровизированными мольбертами. Ну как – мольберты? На деревянных рамах на гвоздиках натянута белая ткань. И на каждой расплывается большое коричнево-бурое пятно почти правильной овальной формы. Такой своеобразный батик. Пятна на ткани возникли оттого, что мама вылила в центр каждой рамы ложку анилиновой краски. А краска эта была составная, мама слила вместе штук пять каких-то других красок. Какие цвета входят в смесь – неведомо. И вот детки занимались тем, что пытались разложить смесь на составные части, найти исходные цвета.
Я не раз видел, как они корпят над этой задачкой. Дышат на пятно, слюнят, трут его пальцами, гипнотизируют взглядом. Ни у кого из группы до сих пор не получалось. Смысл игры был в том, чтобы научиться «видеть» металлы и управляться с их солями. Все пигменты связаны с тем или иным металлом, так что краски здесь возникли не случайно.
На моем столе был полный набор ученика. Я взял лист бумаги, ляпнул красок из нескольких пластиковых баночек. Потом согнул пополам. Получил яркую симметричную картинку, похожую на бабочку. Или на пятно Роршаха – которое из психиатрического теста. Свернул лист и перебросил его девочке Бабочке. Она хихикнула и прошептала «Спасибо».
– Панов, веди себя прилично! – рявкнула мама.
– А я правильно делаю? – подал голос четвертый из аномалов.
Звали его Светлячок, и был он на сегодня главной достопримечательностью. Потому что новенький, а еще потому, что его приводили родители. Вечером его должны были забрать домой, что вызывало бешеную зависть у других детей, которые были, по сути, приютскими.
– Извини, Бо, – сказала мама своей маленькой подопечной, привстала и посмотрела на стол Светлячка. – Сколько уже нарисовал?
– Десять.
– Не останавливайся, у тебя еще минут двадцать есть.
– Я рисую в аксонометрии, – тревожно сообщил Светлячок. – Это можно?
– Конечно. Как умеешь, так и будет правильно.
Он пока не участвовал в занятиях, проходил тесты. Сейчас «мама Марина» дала ему двадцать пять листов бумаги, на каждом из которых был нарисован какой-то графический элемент из самых простых. Где обычный прямой отрезок, где волнистая линия, где две параллельные, ну и всякие другие – квадрат, круг, «галочка», «рогатина». Надо было дорисовать к ним что хочешь и так, чтоб на каждом листе получилась картинка. Похоже, Светлячок воспринял тест как экзамен и очень волновался… Он вообще производил впечатление какого-то потерянного. Субтильный, маленький, ручки-ножки тоненькие. Из тех детей, у которых мало что получается, они ничего не умеют, но изо всех сил стараются. Когда он вчера впервые здесь появился, ясно стало – очередной сложный ребенок. Вел себя пассивно, ничего сам не говорил, на вопросы отвечал односложно. Сел в уголке, а когда остальные дети до него докопались – начал тихо плакать и… мерцать.
Натурально – мерцал. Ну, то есть светился и гаснул. И лицо, и шея, и под майкой. Похоже на лампу дневного света с неисправным стартером. Пацаненок обладал свойством хемилюминесценции, так что не зря ему такую маркировку дали – Светлячок. Люминесценция сама по себе – вещь эффектная, но для вояк бесполезная, вот спецам из «Детского сада» и предстояло выяснить, на что еще этот «образец» способен.
– …Когда режешь бумагу по контуру, особенно по кривому, карандашная линия всегда должна быть с внутренней стороны ножниц, – рассказывала мама малышке Бо. – С внутренней стороны, то есть со стороны ладони…
Она терпеливо показывала, вставив в ножницы свои пальцы вместе с детскими; у малышовых ножниц большие отверстия. Пальцы у маленькой мутантки сгибались как угодно, только не как надо, ей с огромными усилиями удавалось приспособиться. Девочка злилась. Полное ее имя – Боа, и она гуттаперчевый ребенок – с гибкими костями, которые могут гнуться и плющиться. Она такая была в единственном экземпляре, не подходила по классификации ни к одной из существующих групп аномалов и к «химикам» попала просто потому, что класс спокойный…
Тут мой мобильник и зазвонил, нарушив идиллию.
Я выскочил в соседний бокс – такое же помещение с прозрачными стенами.
– Babooshka? – изменив голос, сказал я в трубку. Нарочито по-англицки. Это заимствованное из русского языка слово – с ударением на «У» – очень уж смешно звучало.
– Петя, оставь, – ответила бабушка ровно, без эмоций, и я понял – что-то случилось. «Петя». Не помню, когда она меня так называла. Всегда – Петр Максимыч, только так, даже во младенчестве.
– До Марины не могу дозвониться, – объяснила она. – Поэтому – тебе.
– Мама на работе, без мобильника. Через пятнадцать минут вообще пойдет в Зону…
– Ты в Институте? Очень кстати.
До сих пор тревога сидела во мне смирно и кротко, изредка приподнимая голову и посматривая по сторонам, но теперь этот зверь потянулся, встал и выполз из конуры.
– Ей что-то передать, бабуля?
– Как только сможет, пусть свяжется с мистером Бодро. Он, разумеется, уже в курсе, пытается что-нибудь выяснить и сделать.
Мистер Бодро – это папин криминальный адвокат. Фактически партнер по бизнесу.
– Зачем с ним связываться?
– Ты, Петя, только не пугайся, ничего страшного. У меня в доме был обыск. Соседи сказали, в вашем доме тоже, но я пока туда не ходила.
– Я не пугаюсь. Кто обыскивал, копы или жабы?
– Полиция.
– Полиция – это хорошо… Уже ушли?
– А как бы иначе я тебе позвонила?
– В связи с чем обыск, объяснили?
– Папу арестовали. По подозрению в убийстве. Каком-таком убийстве, не соизволили просветить. Это ошибка, разумеется, и мистер Бодро скоро все выяснит. Правда, к папе его пока не допускают. Может, маме легче будет прорваться…
Бабуля не понимала, зато понимал я. Визит госпожи Рихтер к нам домой, труп этой дамы в отеле «Метрополь» и папин арест выстраивались в прямую логическую цепь. Только что здесь было ошибкой, а что провокацией – большой вопрос. И еще насчет мамы… Куда и зачем ей прорываться? Саму бы не арестовали за соучастие. Бабуля столько лет прожила в Хармонте и до сих пор не раскусила эту подлую дыру, в которой нет ни закона, ни правды.
– Папа тебе звонил? – спросил я на авось. – А то у него с раннего утра телефон выключен.
– Он ко мне приходил ночью. Не хотел меня будить, но я проснулась. Что-то искал, забрал с собой…
– Давай не по телефону.
– Коробочку какую-то, – закончила она по инерции. – Почему не по телефону? Ах, вот ты о чем… А нам нечего скрывать, пусть подслушивают! – вдруг разгневалась она. – Мы законопослушные люди!
Безумная мысль на мгновение захватила мое сознание: вот бы «увидеть» сигнальную линию, связавшую нас с бабушкой! Вот бы точно узнать – не присосался ли кто к нашему разговору… Нет, не в моих силах. Это ж радиотелефон. Да и с проводным телефоном – как проследить? Если б АТС была в этом же здании…
– А еще ко мне в гости забегал твой друг. Я отправила его к тебе, он только что от меня ушел.
– Какой друг?
– Ну, этот… любитель бекона. Ты меня понял?
Она говорила о Крюке. Крюк, сын своей патриархальной мамы, видел главное назначение мужчины в том, чтобы тот «приносил бекон на стол», о чем часто и жарко говорил, едва разговор заходил за жизнь. «Приносить бекон на стол» всего лишь означает хорошо содержать и обеспечивать семью… Молодец, бабуля! Скрывать нам, конечно, от посторонних ушей нечего, но имена друзей им знать не обязательно.
– Я послала с ним записку от папы, – добавила она.
– Записку?
– Перед тем, как ночью уйти, папа тебе что-то написал. Подчеркнул, что именно тебе. Сказал, на тот случай, если что-то случится. Вот и случилось.
– Ты прочитала?
– Разумеется, нет, – величественно оскорбилась бабушка. – Ешь свой бекон в одиночку.
– А мой друг? Он ведь любопытный.
– Записка лежит в заклеенном конверте. Я расписалась на клапане, проверь перед тем, как вскроешь.
– Я тебе перезвоню, – пообещал я, прежде чем отключиться.
– Да уж, будь любезен.
Я посмотрел сквозь стекло на маму. Занятия заканчивались, она обходила столы и смотрела на результаты. Информировать ее о звонке или подождать? Разволнуется, начнет метаться, при том что сделать ничего не сможет. А через четверть часа ей в Зону. Хот-степ не отменишь, я ж понимаю. Психовать перед Зоной нельзя, даже перед таким ее карикатурным кусочком, каким является «игровая площадка».
Я увидел, что по ту сторону стекла появился Эйнштейн. Он приветственно помахал мне рукой и о чем-то заговорил с мамой. Этому-то что надо?
После коротких размышлений я позвонил Сэндвичу.
– Меняем время и место, – сказал ему. – Подходи к Институту прямо сейчас, я к тебе выйду. Встретимся на автобусной остановке.
Он возбудился, принялся по своему обыкновению задавать глупые вопросы, но я это дело задавил на корню.
– Не мельтеши, джанк, проблема не в тебе, а во мне. У меня форс-мажор. И разговаривать я больше не могу. Но если мы не встретимся сейчас, то ничего не смогу гарантировать.
Отбой.
Придет, куда ему деваться? Наш маленький бизнес важен Сэндвичу (и тем, кто за ним стоит) куда больше, чем мне. Для меня ведь это забава, а для них, полагаю, работа…
Назначить встречу немедленно меня заставило то соображение, что Сэндвич был способен помочь мне в деле с папиным арестом. А это, как мы понимаем, не терпит отлагательства.
Вошел Эйнштейн. Посмотрел на меня и почуял неладное.
– Что стряслось? Видок у тебя неважный.
– Все о’кей, босс, – соврал я ему и, как мог, улыбнулся.
– А мобильник почему не отобрали при входе? Тайком пронес?
– Ничего не тайком, случайно получилось. Вы из-за него пришли? Я только с бабушкой и поговорил…
– Не напрягайся, я пришел из-за Светлячка, хотел посмотреть результаты теста. Уникальный персонаж к нам попал… Притормози, не уходи. Когда ты пойдешь в Зону, дорогой Питер, мобильник придется все-таки отдать.
Я выпал в осадок:
– В ка… какую… когда – в Зону?
– Пойдешь со мной на «игровую площадку», когда дети закончат. Мечтаю с тобой сразиться в хот-степ, только ты и я.
– Шутите? – спросил я, обмирая.
– Никак нет. Давно хотел посмотреть, как ты справишься. Под мою ответственность.
– Да я в степ плохо играю, проверял много раз, – попытался я отбрыкаться.
Это азартное развлечение с некоторых пор сразило буквально весь Хармонт и постепенно перебиралось в другие города, включая столицу, быстро превращаясь в настоящий спорт со своими клубами и болельщиками, но мои личные успехи были более чем скромны. Абсолютный ноль – даже для уличного уровня.
– Где проверял, в школьном дворе?
– И в нем тоже.
– Но не в Зоне, – отрезал Эйнштейн. – В Зоне ты себя не проверял. Пойдем-ка в класс, там интересно…
Умеет босс по мозгам врезать! Все у меня из башки вымело – и Крюка с запиской, и Сэндвича с его связями, и даже папин арест. Вернулся я в бокс на ватных ногах.
А там и впрямь интересно. Бабочке удалось вытащить из смеси все пять красок! Вместо неаппетитного коричнево-бурого пятна ее кусок ткани теперь украшало нечто яркое, пятнистое, похожее на палитру художника. Она стала первой из группы, выполнившей задание, она была гордой и счастливой, она обнимала мою маму, а та с любовью расправляла ей косички… Я ощутил укол ревности.
Как выяснилось, смесь состояла из желтой, лиловой, синей, зеленой и алой красок.
Но если от Бабочки можно было ожидать сюрприза, то Светлячок удивил по-настоящему. Наверное, не случайно Эйнштейн заявился, чтобы оценить его успехи… Те двадцать пять листов бумаги со стандартными элементами – линиями, геометрическими фигурами, графическими значками, – которые исчиркал наш новичок, это ведь был обычный, «человеческий» тест, вовсе не какой-то специальный для аномалов. Я знаю, мама объясняла. Дети что-нибудь на листах пририсовывают, а в итоге показывают уровень своего психического соответствия возрасту, готовность к обучению, степень образного мышления и что-то там еще. Так вот, на выходе обычно получаются примитивные картинки, ничем друг с другом не связанные. Крайне редко ребенок рисует какую-то единую историю, объединяя рисунки сюжетно, и это – явное отклонение от стандарта, близкое к «индиго».
Но здесь…
– Я что-то не разберусь, – озабоченно сказала мама, раскладывая листы по порядку. – Малыш, это у тебя что? Дэниел, дорогой, ты не понял задание?
Она назвала мутанта домашним именем: к «Светлячку» тот не привык, да еще и в стрессе пребывал. Сгорбился крючком, съежился, чтоб места поменьше занимать. По всему, сбылись худшие его опасения – он все сделал неправильно. Поползли по щекам беззвучные слезы…
На листах и вправду была нарисована явная ахинея. Не пойми-разбери что.
А вот Эйнштейн не был озабочен, наоборот! Главный инженер замер, как волк, учуявший добычу, потом кинулся вперед:
– Дай мне, Марина!
Глаза его горели. Он отодвинул столы и разложил рисунки на полу, собрав из них квадрат пять на пять. И вдруг стало видно, что это не двадцать пять разрозненных картинок, а одна большая, цельная, состоящая из фрагментов. Пазл сложился.
Был нарисован кусочек города, вид сверху. Улица с бульваром, речка. Бросались в глаза тени от людей и от домишек – они грамотно расходились веером от центра рисунка, потому что именно там, на центральном листе, мальчишка изобразил источник света. Это был большой костер, от него тени и бежали в разные стороны. А на костре сжигали человека… Ребенка. Сжигали ребенка.
– Мрачное пророчество, – изрек главный инженер.
– Не говори ерунду, Эли, – возразила мама. – При чем здесь пророчество?
Эйнштейн присел на корточки возле Светлячка:
– Это кто у тебя? В костре?
Тот не ответил, только сжался сильнее.
– Не трогай пока его, – попросила мама.
Эйнштейн встал.
– Если не пророчество, то что это, по-твоему?
– Тревожная фантазия, обусловленная ситуацией.
– На том и остановимся, – согласился он. Огляделся… и вдруг спохватился: – А с тобой-то что не так, детка?!
Бабочка больше не была радостной и счастливой, ее совершенно не интересовал ни пазл Светлячка, ни суета вокруг – нет, нет и нет. Тяжелым взглядом она изучала листочек с той дурацкой симметричной кляксой, которую я оттиснул баловства ради, то абстрактное «пятно Роршаха», которое я перекинул давеча со своего стола на ее стол.
– Что ты видишь? – спросил Эйнштейн ласково.
Она насупилась.
– Маму Марину обижают. Вот тут. – Она ткнула пальчиком куда-то в кляксу.
– Кто?
– Злой доктор. И еще… – Она сощурилась, всматриваясь. – Паук. С красным крестом на спине. Пэн дерется с чудовищем, убивает паука…
– Ну, вот и славно, – бодро воскликнула мама, пытаясь вернуть девочку в реальность. – Все хорошо закончилось.
– Да нет же! – крикнула она. – Тебя унес электрический конь!
Все замолчали. Как реагировать на бред, изрекаемый дитем? Эйнштейн взял в руки мое «пятно Роршаха» и задумчиво крутил его так-сяк, высматривая, очевидно, «злого доктора».
– В костре – я, – шепотом признался Светлячок.
Глава 4
Предзонник, он же центральный КПП при Институте, расположен несколько в стороне, там царят настоящие строгости, а здешний вход в Зону – этакий домашний, почти семейный. Если с Предзонника, бывает, по нескольку раз в сутки кто-то шастает за колючку и обратно, то этот вход открывается редко и по графику. Потому-то охраны мало, и все они свои. Охрана здесь вся размягченная, вальяжная – отдых, а не служба. И никаких вам сторожевых роботов, никаких пулеметов и датчиков.
Стена, правда, та же самая – тянется, сволочь, по всему городу, высокая, жуткая. За городской чертой Стена постепенно теряет в мощи и жути, а ближе к лесам и вовсе превращается в заминированную полосу, упрятанную в колючую проволоку, как правоверная мусульманка в паранджу. В тех местах Периметр охраняют роботы и военные патрули.
Так вот – Стена. В ней – ворота. Створки массивные, взвод солдат не сдвинет, и отъезжают они вбок при помощи сервоприводов. Двигатель – здесь же, в бронированном кожухе. А по ту сторону ворот устроена «игровая площадка» – небольшой кусок Зоны, укрытый по бокам и сверху мелкоячеистой сеткой. Прямоугольник сорок на тридцать ярдов. Сетка из пластика и вдобавок ионизирована; окруженная электростатическим полем, она хорошо защищает от «жгучего пуха». Создается странная иллюзия, будто этот лоскут старого Хармонта отделен от Зоны, будто Институт сумел оттяпать у пришельцев участок земли и сделать его безопасным.
Когда мутантов выводят на «игровую площадку», весь свободный персонал высыпает посмотреть. Развлечение! Люди заполняют внутренний двор, рассаживаются, покуривая, перебрасываясь шутками и делая ставки. Даже подобие трибуны устроили из контейнеров и ящиков, чтобы можно было смотреть поверх ворот и видеть в подробностях все происходящее.
Букмекером, как обычно, был майор Глиттер (это не прозвище!), начальник Службы инфильтрации. Его подчиненные работали в Зоне, регулярно ходили под смертью – кто за твердый офицерский оклад, кто за премиальные, – а он дергал их за нити, как кукловод, и принимал трофеи, никогда не покидая своего безопасного местечка. Если его штатные и нештатные головорезы являлись, по сути, сталкерами, то он при них был натуральным скупщиком хабара. Кто как не он мог взять на себя почетное право собирать ставки и распределять выигрыши, оставляя себе хороший процент?
Мы с Эйнштейном во двор не пошли, мы с ним – випы. Ложа для VIP-персон – это сортир на втором этаже. Хочешь – смотри из открытых окон. Или, вариант, в сортире есть балкон для курящих. Вот там мы и стояли с сигаретами в руках (в моей была сигарилла с любимым ароматом ржаного хлеба). Нагромождение контейнеров и ящиков, выполнявшее функцию трибуны, было прямо под нашими ногами. Я искал Крюка и не находил. Не пришел еще, значит, Крюк…
– На кого бы поставил? – поинтересовался Эйнштейн.
– На Дракулу, – ответил я ему, думая о своем.
– Вчера я бы тоже поставил на Дракулу. Но сегодня у нас появился Светлячок… не знаю, не знаю… забьемся?
– На что?
– Если ты выиграешь, я признаюсь, за каким артефактом посылал тебя в Сити. Я имею в виду – в тренажере. Если проиграешь, скажешь своему папе, что более умного и благородного человека, чем Эли Эбенштейн, ты в своей жизни не встречал. По рукам?
Папа терпеть не мог Эйнштейна, его корежило при одном только упоминании об этом «умном и благородном». Я представил себе реакцию на такое мое заявление и не смог сдержать ухмылку. А потом я вспомнил, что папа в руках полиции…
– Заметано, – сказал я боссу и пожал протянутую руку.
– Разбейте, – попросил тот стоявшего здесь же инженера из «тренажерной».
– В каком смысле? – Бедолага оторопел.
– Разорвите наше рукопожатие. Символически.
– Зачем?
– Так принято у русских. Мистер Панов русский, если верить его уважаемым родителям.
Инженер, выказывая чувство неловкости, выполнил, что просили.
– А говорили – умный, – проворчал я.
Состязания между тем начинались. Мутанты, построенные колонной, в сопровождении воспитателей и охранников проследовали на «игровую площадку», и ворота за ними торжественно съехались. Там, среди всех, была и моя мама – мелькала ее домашняя безрукавка не по форме, вязаная «косами», а также сиреневый шарфик – как символ творческой свободы. Четыре охранника, вооруженные М-16, привычно рассредоточились по площадке так, чтобы в случае чего не попасть под огонь своих. Вели они себя, понятно, раскованно и весело, но в кулуарах шептались, будто у них есть жесткий приказ стрелять на поражение в случае попытки кого-нибудь из мутантов сбежать в Зону. Может, вранье. Если посмотреть на сетку, закрывающую площадку, да если учесть возраст «образцов» – само допущение возможности побега кажется эталоном солдафонского кретинизма. Но, с другой стороны, кто хоть раз видел чудеса, на которые способны эти дети, тот обязательно повернется мозгами…
Правила состязаний были просты. Правила, собственно, определялись свойствами того участка Зоны, где состязания проходили. На этом огороженном и приспособленном для нужд Института манеже располагалась безопасная, давно изученная, но весьма эффектная аномалия. Дело в том, что площадка была выложена квадратными каменными плитками (еще до Посещения, конечно), ступать на которые не представляло опасности. Зато, если ненароком попасть на стык между плитками, из-под ноги вырывался сноп искр, похожих на электросварку. Это тоже безопасно, только стопа на короткое время немела, никакой ботинок не спасал. Так что передвигаться по «игровой площадке» следовало внимательно и осторожно, стараясь не наступать на стыки.
А если бегать по ней? Из конца в конец, да так, чтобы ни единой искорки не проскочило из-под ноги? А если в пару тебе дадут соперника, который стремится преодолеть дистанцию быстрее, чем ты?
Вот тебе и все правила – пробеги туда и обратно, ни разу не наступив на зазор между плитками, сделай это быстрее товарища, и ты победил.
Соревнования проводятся по кубковой системе. Детей разбивают на пары, проигравший выбывает, а в итоге – финальный забег. Наблюдать страшно увлекательно. Да и участвовать, наверное, тоже, судя по азарту, с каким мутанты отдаются этому делу… Называется все это – hot-step. Игра, рожденная за колючкой и завоевавшая подростковый Хармонт, пустившая корни во взрослый мир. Вон в соседних провинциях уже федерации есть, а в Штатах хотят чемпионат запустить. Правда, есть огромная разница, где соревноваться – на мертвом городском асфальте или на живой и смертельно опасной земле Зоны.
Сам я на «игровой площадке» ни разу не был. Кто разрешил бы, с какой стати? Так что сегодняшнее предложение Эйнштейна, от которого невозможно отказаться, давало надежду, что, может, и сбудется моя маленькая мечта. Потрогаю Ее ногами. Полчаса подождать…
Я ведь ни разу не был в Зоне, хоть и прожил с нею бок о бок столько лет.
А вот на вопрос, зачем институтским умникам понадобились эти игры на свежем воздухе, ответа у меня нет. Не ради же спортивного интереса? Смешно такое предполагать. Даже я отлично понимаю, что «игровая площадка» – это типа лаборатории под открытым небом, в которой проводятся полевые исследования. Но в чем их смысл и цель? Спрашивал у мамы – не знает. И Каролин и другие педагоги с воспитателями не знают. А ведь этим исследованиям придается в «Детском доме» большое значение, судя по регулярности выхода в поле.
У Эйнштейна спросить, пока он странным образом подобрел?
Что-то там происходило, за Периметром, что-то явно шло не по плану. Мутанты жались на ближнем краю площадки, не решаясь заполнять манеж. Зона начиналась ярдах в трех-четырех от ворот – в этом промежутке они и скопились, не желая идти под сетку. Слышался многоголосый детский плач, суетились воспитатели. И Эйнштейн, как выяснилось, был встревожен – бросал в коммуникатор отрывистые фразы:
– Ну… Так… Сколько таких? Почти все… Да, возможно, придется уводить «образцы»…
Потом переключился на охрану:
– Будьте готовы открыть ворота… Когда?! Когда скажу!!! Что значит без команды?.. По моей команде, по команде Голдинга или Глиттера, вам без разницы! Главное, не проспите!.. Сучьи дети, – сказал он уже в воздух. Поймал мой взгляд и объяснил: – Шерхану не понравился запах. Говорит, пахнет большой и страшной тетей.
– И что это значит?
– Да что угодно, – пожал он плечами. – Зона. Сначала забеспокоился Шерхан, а потом и все мутантское зверье что-то плохое стало чуять. Похоже, накрылось наше с тобой пари, дружок.
– А что аномалы?
– За компанию со зверьем тоже паникуют. Скарабей подтвердил угрозу, а у него чуйка – это да. «Большая и страшная тетя»…
Откуда-то у него появился бинокль, в который он принялся разглядывать пространство за Периметром. Наверное, узость обзора и помешала ему первому заметить опасность.
На импровизированной трибуне закричали. Я, наоборот, обмер, не в силах звука издать.
Тахорг появился из-за бывшего авторынка, давно превратившегося в автокладбище, – то есть со стороны заброшенных ферм. Одним прыжком перемахнул через пару стоящих в ряд ремонтных эстакад, и вот он уже здесь, на пустыре перед «игровой площадкой». Застыл, принюхиваясь. На людей внимания не обращал. Пошел вперевалку к кустам, все нюхая и нюхая воздух, сосредоточенно и увлеченно, словно вынимал ноздрями из окружающего пространства нечто крайне важное для него…
Тахорг!
Никогда я эту тварь живьем не видел. Из присутствующих, думаю, тоже мало кому посчастливилось. Тренажер – тьфу, нейроиндукторы не способны передать всю мощь и всю мерзость этой горы мяса. Ветром донесло вонь. Более полусотни ярдов до ворот, а такое амбре.
– Открывай, сержант! – шипел Эйнштейн в коннектор. – Что значит не можешь? Я тебе покажу – отказ системы! Под трибунал!
Ворота не двигались.
Сотрудники бежали со двора, хотя уж сюда-то тварь точно не могла попасть.
Мама, думал я. Мама, мама, мама…
Тахорг, со внезапной яростью растерзав кусты, нашел там что-то – что-то странное, – взял эту штуковину передними руками-лапами и принялся тереться об нее длинной мордой. Он громко скулил. Или это был вой? Кто его разберет.
– Откуда ты здесь? – бормотал Эйнштейн, обращаясь к монстру. Он внимательно и собранно изучал гостя в бинокль. – Не должно тебя здесь быть, не суетесь вы в промышленные районы. И Стена вам никогда не нравилась… Ну-ка, ну-ка, с чем это ты играешь?
Тахорг недолго возился с предметом, найденным в кустах. Наконец обратил внимание на двуногую добычу, толпящуюся, как скот, в металлическом загоне. Унюхал страх, услышал плач. Он, конечно, с первой секунды видел их всех, слышал и обонял, просто теперь время пришло. Один миг – и он у сетки. Выпустил непонятную игрушку из рук (она металлически звякнула, стукнувшись о раму). Открыл страшную пасть, подцепил несколько ячеек своими зубами-иглами, рванул… Попавшие в плен жертвы хором заорали. Все, включая охранников.
Сетка выдержала.
Мама, мама, мама…
– Это была приманка, – сказал Эйнштейн, глядя на меня пустым взглядом. Бинокль он положил на ограждение балкона. – Думаю, запах течной самки. Или запах ее мочи. Кто-то принес сюда контейнер и бросил в кустах. Тахорга приманили, Питер.
Дружно задолбили М-16 – охранники вспомнили, кто они и зачем здесь. Стрелять с трясущихся рук – польза сомнительная, однако ни одна пуля в цель не попала совсем по другой причине. Целься, не целься, мишени каждый раз на месте не оказывалось. Что одиночными, что фиксированными очередями по три выстрела – все в ясный свет.
Зверь запрыгнул наверх и пытался порвать сетку когтями задних лап. Когти у него там – как сабли. Хорошо, не пилы. Сетка пока держала удары…
– Да раздвиньте же ворота! – проорал Эйнштейн в коммуникатор. Выслушал ответ и сообщил мне пугающе спокойным голосом: – У техников на пульте высвечивается, что дверь открыта. Хотя, как мы видим, она закрыта. Помоги им спастись, – показал он в сторону Зоны. – Подумай, что сделать. Любые полномочия… Глиттер! – закричал он вниз. – Парни! Попробуйте вручную!
Вручную бесполезно, автоматически подумал я. Даже в теории. Ворота специально такими сделали, чтоб никаких вариантов, кроме штатного, чтоб никто не смог, обойдя электронику, впустить с той стороны какую-нибудь мерзость. Боялись сюрпризов оттуда, а вовсе не мифических побегов, потому техзадание перед изготовителями поставили простое – закрыться понадежнее, а остальные функции вторичны. Ну и что при таком подходе придумаешь?
Эйнштейн куда-то убежал, а я стоял и смотрел. Заворожил меня этот ужас.
Тахорг метался вокруг огромной человеческой клетки, выискивая слабое место, и не находил, однако возникало ощущение, что вечно это не продлится, что вот-вот, сейчас… Клетка стонала и корчилась, но держалась.
У охранников по ту сторону Стены кончился боезапас, им перекинули снаряженные магазины. Когда все благополучно разрешится, начальство, наверное, озаботится установкой станковых пулеметов, гранатометов и огнеметов в этом самом домашнем из КПП, но это будет потом. Майор Глиттер организовал людей, его маленький отряд бесславно воевал со створками ворот. Появились инструменты – ломы, газорезка, угловая дисковая пила. Все это были тупиковые пути. Ни до замка, ни до сервоприводов так просто не добраться, это ж бункер, броня, а двигатель встал на стопор – как и запрограммировано при любом сбое в цепях.
Другие люди накидали к воротам ящиков, создав подобие лестницы, но, чтобы вывести пленников поверху, со стороны Зоны нужно было навалить такую же кучу, иначе им не подняться. Начали швырять ящики туда…
Это диверсия, думал я. Кто, зачем? Без тебя разберутся, гений. Не отвлекайся. Предположим, накрылась таблица ключей. Но тогда бы активизировали резервную копию, а если таковой нет, сбросили бы конфигурацию, вернув исходные заводские настройки. А вдруг тупо перекосило замок? Сигнал пошел, и один из замков сдвинулся с места, плохо был закреплен, разболтался. То есть надо немедленно бежать вниз и проверять… Стой, бегун. Забываешь, что сказал Эйнштейн: на пульте высвечивается полный порядок, ворота якобы открыты. Что же это значит? Что-то ведь значит, что-то очень простое и понятное… Плохо, если замкнуло. Замыкание на замке – это катастрофа, добраться до него сможет только ремонтная бригада в полном оснащении. Замыкание в других местах – запаришься искать. Тахорг ждать не станет. Кстати, прежде чем искать, надо все обесточить, причем не только пультовую. Питание надо отключать полностью, тотально, включая аварийные батареи рядом с двигателями… Хорошо, отключили, что дальше? А дальше – снова включить. Система неизбежно начнет перезагружаться, замкнуло где-то или нет, без разницы. Это займет минимум пятнадцать минут, но хитрость в другом. В самом начале будет несколько секунд, когда механизмы и сервоприводы встанут в исходное положение. В том числе стопор двигателя. Створки ворот при этом разблокируются, а значит, можно попытаться их сдвинуть! Хотя бы щелочку для людей сделать, чтоб вылезали поодиночке… Это идея. За неимением других…
Стой, не беги, удержал я себя. Это диверсия, забыл? Отсюда и пляши. Самая простая, доступная и надежная цель для короткого замыкания – контроллер замков. То устройство, за которое ты зацепился вчера взглядом. Установленное в подвесном потолке возле хозяйственного блока. Без которого электронные замки не работают, а ворота с такими замками умирают… Да, но если б контроллер коротнули заранее, КПП сразу бы вышел из строя, и никто бы в Зону вообще не попал. Получается, испортили только что, в нужную секунду? Нет, не могли: охрана наблюдает за коридорами. А если б даже сам момент диверсии был охраной профукан, то в записи бы это осталось. Они ж наверняка сейчас все записи в спешке потрошат, ищут злодея.
Кроме того, как мне хорошо помнится, в контроллере зачем-то была дублирующая цепь. Я тогда подумал: замкнуло одну – вторая наготове. Ведь из-за этого дублирования я вчера и промолчал, решил не беспокоить господина главного инженера, хотя на самом деле просто побоялся выглядеть идиотом.
Что-то не складывалось…
А потом случилась катастрофа.
Тем, кто перекидывал на ту сторону ящики, времени не хватило. Тахорг оказался возле контейнера с пьяным, возбуждающим его запахом – у дальней стороны клетки. Подцепил игрушку мордой, начал рыть землю… И вдруг рванул один из стальных шестов, вкопанных в землю и составлявших каркас клетки. Выдрал. Рванул второй – выдрал! Сетка приподнялась – и… Гость нашел дорогу к отрезанным от мира хозяевам.
Полетели во все стороны электрические брызги. Монстр прыгал по стыкам, не обращал внимания на аномалию, плевал он на правила игры. Ближайшего, самого нерасторопного охранника вогнал в плиты – буквально. Лепешка, пятно. Навстречу ему выскочили две воспитательницы, одна в обычной форме, вторая – в вязаной безрукавке. В домашней, чистой шерсти, с красивыми «косами». «Мама», – задохнулся я. Зверь махнул лапой, и головы у одной из женщин не стало.
У той, что в вязаной безрукавке.
Кровь ударила вверх, как фонтан. Куда подевалась голова, я не видел. То, что от женщины осталось, мягко свалилось на плиты – набитая ватой, выкрашенная алым кукла.
Вторую женщину швырнуло на сетку, тело отрикошетило и тоже где-то упало. Вторая кукла. Электрический фейерверк завершил этот коротенький эпизод.
Дальше – не помню…
Короткое замыкание вселенских размеров.
Читать бесплатно другие книги:
