Хроники железных драконов (сборник) Суэнвик Майкл

17

Принц в Джинни-Голле

Этот слух пронесся лесным пожаром по Гарлему, Джинни-Голлу, равно как и по соседним с ними общинам Белутахатчи и Дидди-Ва-Дидди: босой, в пропыленном плаще принц пришел к Салему Туссену, чтобы посоветоваться и, прежде чем предъявлять свои права на престол, получить у олдермена напутственное благословение. Хайнты высыпали на улицы, они сбегали по лестницам доходных домов, вываливались из пивных и бильярдных, выползали, пошатываясь, из опиумных притонов и дешевых борделей, выходили из парикмахерских и клубов по интересам, забывали свои вечерние школы и благотворительные кухни и глазами, полными несбыточных надежд, видели на асфальте его сияющие следы.

Вилл с лисицей намалевали их фосфоресцентной краской еще ночью, прикрыв подавляющим заклятием, срок действия которого истекал сразу же после заката, но никто этого, конечно же, не знал.

Войдя в кабинет олдермена, Вилл скинул капюшон и какую-то долю секунды наслаждался полным, откровенным изумлением своего бывшего работодателя.

Затем Салем Туссен протянул руку и крепко сжал его локоть, словно уверяя самого себя, что Вилл – это действительно Вилл.

– Так ты по правде, что ли, царь? – спросил он с сомнением, но тут же вернулся к своей всегдашней безапелляционной манере. – Нет, конечно же, нет. Так что же это ты задумал?

– Во всяком случае, я никак не считаю себя настоящим наследником, – начал Вилл. – Но мне тут стали говорить, что все-таки я наследник, и теперь… – Он пожал плечами. – Теперь я просто не знаю. – Он нагло врал своему старому наставнику и должен был вроде бы терзаться угрызениями совести. Но на практике это давало ему странное и очень приятное ощущение собственной силы. – Теперь я просто действую по обстоятельствам. Плыву по течению и жду, куда вынесет.

– Не дури ты мне голову, молодой человек, этот город говорит со мной без утайки. Что знает Вавилон, то знаю и я. И я очень надеюсь, мальчик, – Туссен надел самую строгую из своих бесчисленных масок, – что ты понимаешь, во что ввязался. А в противном случае позволь мне тебя предупредить: политика – это мясорубка. Не суй в нее пальцы, а тем более голову, если не имеешь точного представления, что и зачем ты делаешь. И даже если имеешь, все равно лучше не суй. А теперь скажи мне, что тебя сюда привело.

– Я хочу попросить тебя об одной услуге.

– Затем я, сынок, здесь и сижу, – облегченно улыбнулся Туссен, – затем я здесь и сижу. – Он вновь ощущал под ногами привычную почву.

– Нату нужна контора. В каком-нибудь таком месте, чтобы выглядело официально, но при случае сдавалось частным лицам. Чтобы выглядело вместе и солидно, и малость подзапущенно. Чтобы обилие посетителей не привлекало особого внимания. И чтобы кто-нибудь – ну, скажем, вроде тебя – мог быстро организовать аренду без всяких бумаг и за наличные. Вот эта ваша Старая Ратуша, – Вилл обвел рукою кабинет, – подошла бы идеальнейшим образом.

– Да зачем вам вдруг это?

– Ну… понимаешь… мы тут с ним прикинули, что, если появится новый царь, появится и уйма всяких личностей, которые хотели бы иметь к нему доступ, чтобы подсунуть свои жалобы и замыслы, и которые были бы вполне готовы ради такого доступа подмазать где и что надо.

– А-а, – понимающе кивнул Туссен. – Ты будешь продавать титулы и должности.

– Ты видишь меня просто насквозь! Ну так что, договоримся?

– Видишь ли, тут есть одно обстоятельство. Ната я, конечно же, очень люблю, но только он самую малость слишком известен в этих местах, чтобы мне можно было…

– Нет, что ты, – замахал руками Вилл, – и ноги его здесь не будет. Я и сказал-то про него, чтобы ты понимал: я ничего от тебя не скрываю. Заходите, графиня, – сказал он, распахнув дверь кабинета, а затем опять повернулся к олдермену. – Это графиня Лизетта иль Вольпоне. Это она будет сидеть в кабинете как представительница Ната.

На лисице был мужской пиджак без галстука, с орхидеей на лацкане. Глубоко расстегнутый ворот рубашки открывал для обозрения верхнюю часть ее грудей. В таком костюме вид у лисицы был обворожительный и чуть плутоватый, а подчеркнутая эксцентричность придавала фантастическому титулу нечто вроде достоверности.

– Знакомство с вами, олдермен, – это большая честь, – поклонилась лисица. – Вилл рассказывал мне о вас очень много хорошего.

– Миледи. – Салем обошел свой стол, низко склонился и поцеловал ей руку.

– Ой, мамочки! – зарделась лисица и обмахнулась веером. – Вилл, возьми на заметку. Зуб даю, этот кент никогда не ложится в постель в одиночку.

Туссен разулыбался, как десять тысяч добрейших дядюшек, слитые воедино.

В этот самый момент из боковой двери показался Джими Бигуд. Увидев Вилла, он пораженно присвистнул, пробормотал: «Чтоб меня черти драли», крикнул через плечо: «Дохлорожий, оторви свою задницу от стула и беги сюда!» – и недоуменно воззрился на Туссена.

– А не тот ли он, случаем?..

– Тише, тише, – успокоил его Туссен. – Не будем делать поспешных выводов. Лучше подождем и посмотрим, во что нам выгоднее верить. А пока что этой прелестной леди нужно помещение под офис.

Начались переговоры. Называли суммы, спорили о размере комиссионных. Предложения выдвигались и тут же забирались обратно. Затем наступил волшебный момент, когда все уже было согласовано, и Вилл поспешил объявить сделку заключенной, иначе лисица и олдермен промчались бы дальше и торговались всю ночь из чистого удовольствия иметь дело с достойным профессионалом. Туссен вручил лисице ключи от кабинета, расположенного не слишком близко к его собственному, но и не слишком далеко, чтобы всегда была возможность за нею присматривать. Лисица сложила перед собой ладони и низко поклонилась.

– Домо аригато[84].

– Де нада[85], – откликнулся Салем Туссен и тут же удивленно спросил: – А что это там за шум?

Джими Бигуд открыл окно, и они увидели, что улица внизу запружена хайнтами. И все они смотрели вверх, на здание. Заметив в окне движение, хайнты начали скандировать:

– Дай-те нам ца-ря, дай-те нам ца-ря!

– Мать твою так, – сказал Дохлорожий.

– Слышишь, мальчик? – спросила лисица. – Это они тебя так любят. Выйди на балкон и помаши им ручкой.

Как ни странно, эта демонстрация преданности ввергла Вилла в тоску.

– Ну чего это их так волнует? – спросил он всех и никого. – Разве в те времена, когда Вавилоном, Вавилонией и Присовокупленными территориями правил царь, было хоть на йоту лучше? Ну с какой такой стати те, кто никогда не видел от монархии ровно ничего хорошего, приветствуют ее восстановление?

– Дай-те нам ца-ря.

– Его Отсутствующее Величество являет собой воплощение справедливости, – объяснил Салем Туссен. – Поэтому более чем естественно, что все честные граждане жаждут его возвращения, а те, кто их эксплуатирует, боятся. – Один из его золотых зубов жарко сверкнул на солнце. – И эта сцена наглядно подтверждает, что все мои избиратели суть порядочные граждане.

– Дай-те нам ца-ря, дай-те нам ца-ря.

Все это время Джими Бигуд дергал высокое, до пола, окно, выходившее на маленький захламленный балкон. Теперь его труды увенчались успехом: окно с треском распахнулось.

– Ты надел бы этот свой колпак, – посоветовал Виллу Туссен. – А потом выйди, чтобы они на тебя посмотрели.

Вилл вышел на балкон с чувством, близким к головокружению, и увидел внизу, на улице, море запрокинутых лиц. Не придумав ничего содержательнее, он вскинул руку.

Толпа взорвалась криками и аплодисментами, заморгали слепящие вспышки фотокамер. Волна любви, кипевшая на улице, захлестнула Вилла и понесла, наполнила его невероятной энергией. Он чувствовал в себе достаточно сил, чтобы поднять автобус, достаточно ловкости, чтобы ходить по воде. Это было изумительное, незнакомое чувство. Он поворачивался то налево, то направо, махал то одной рукой, то другой и все улыбался, улыбался, улыбался, как слабоумный. Скажи ему прежде, что такое возможно, он бы никогда не поверил.

Но по прошествии какого-то – до обидного малого – времени чьи-то руки схватили его за плечи и втащили назад в кабинет. Он задыхался и хватал ртом воздух. А потом из тумана выплыло лицо Салема Туссена, и тот явно что-то говорил.

– Да послушай же ты! – Олдермен встряхнул Вилла за плечи. – Слышишь или нет? Я сказал Дохлорожему, чтобы подогнал машину. Нужно вытаскивать тебя отсюда. Это дело, – он повернулся к лисице, – слишком уж склизкое, чтобы мне напрямую с ним связываться. Но у меня есть какое-то странное предчувствие. Возьмите с собою Джими. Все прекрасно знают, что он из моих ребят, но в крайнем случае я всегда смогу сказать, что послал его как наблюдателя. Ну, – повернулся он к Виллу, – счастливо. Я так и считаю, что только полный псих может делать то, что уж ты там делаешь. Но будем надеяться, что как-нибудь оно проскочит.

– Спасибо, Салем, ты настоящий мен.

– Я вобью за тебя в нкиси-нконде новый гвоздь.

У парадного входа Старой Ратуши столпилась уйма зевак, у заднего входа их было немногим меньше, поэтому Вилл попытался проскользнуть в боковую дверь. Но все равно его заметили.

– Да это же белый, – сказал чей-то голос.

– Привет, очень рад с тобой познакомиться. – Вконец смешавшийся Вилл пожал какому-то хайнту руку. – Как жизнь? – Он хлопнул другого по плечу.

Подходили все новые и новые хайнты, они восхищенно бормотали, тянулись его потрогать, он ощущал на плечах и спине их легкие, как дуновение, пальцы, а сам тем временем пожимал руки и хлопал по спинам, как белый помолодевший извод Салема Туссена.

– Я с вами, – говорил он, – и спасибо за вашу поддержку. И не считайте себя забытыми, потому что вас не забыли.

Дохлорожий сумел наконец подогнать «кадиллак». Дверца чуть приоткрылась, и Вилл, а за ним лисица и Джими проскользнули на заднее сиденье. Медленно и мучительно машина начала пробираться сквозь все прибывавшую толпу. По крыше и капоту барабанили, а несколько юных хайнтов даже залезли на багажник. Когда толпа осталась далеко позади, Дохлорожий притормозил, выскочил из машины и согнал лихих наездников. Теперь можно было вздохнуть свободно.

Прошло еще несколько минут, и сидевшая рядом с Виллом лисица вдруг согнулась пополам.

– Что с тобой? – встревожился Вилл, а затем вдруг увидел, как ее уши удлиняются и обрастают жестким волосом. – О-о-о.

Нат распрямился, сунул руку за ворот рубашки, вытащил наружу бюстгальтер и, подмигнув Джими Бигуду, спрятал его в карман. Потом застегнул рубашку доверху, выкинул в открытое окошко орхидею и повязал себе галстук, извлеченный из другого кармана.

– Гони вовсю, – сказал он затылку Дохлорожего. – Номер машины был на виду, так что нас наверняка уже ищут.

Дохлорожий изумленно обернулся:

– А где дамочка?

– Здесь. – Нат указал на свое сердце и тут же, сменив тему, удовлетворенно потер руки. – О’кей, один этнический блок электората нам обеспечен, можно заняться следующим. Это будут… – он взглянул на свой карманный органайзер, – клуриконы! Великолепно!

– Послушай, Нат, – взмолился Вилл, – у меня же ничего не получится.

– Поздно, сынок, слишком поздно. Ты уже в седле, и либо скачи, либо будешь затоптан. – Нат достал из кармана сотовый телефон. – Выдвигай громилу на исходные. Когда? А ты сам-то как думаешь? Прямо сейчас и начинается. Да. Да. Ты знаешь, где главный зал Общества клуриконов? Прекрасно. У них сегодня их ежегодный банкет с вручением премий. Встретимся снаружи, где-нибудь рядом с входом.

«Он грядет», – обещало огненное граффити на пешеходном мостке, оно осталось за спиной и быстро исчезло из виду. Зато показалось другое такое же, сиявшее на стене банка. «Он грядет», – кричали огненные буквы высотою в этаж, намалеванные вдоль целого квартала, «ОН ГРЯДЕТ!» – шипел и потрескивал призрачный голубоватый огонь на фанерных ларьках, краснокирпичных стенах и станциях подъемника.

– Ты только посмотри, – изумился Вилл, – они же буквально повсюду. Откуда это взялось?

– Прямо мурашки по коже, верно? Двадцать тэггеров три ночи подряд снашивали ноги до задницы. Во сколько обошлось – страшно даже вспомнить, но зато уж действительно запоминается. Сегодня здесь, в Малой Туле, только об этом и говорят.

Общество клуриконов было организацией, заботившейся о благополучии первых обитателей Блаженных островов. Говоря попросту, это был питейный клуб. Однако со временем, в силу того что среди его членов было много преуспевающих личностей, это общество приобрело серьезный политический вес. Что автоматически означало, что Салем Туссен был здесь постоянным посетителем, а значит, и Дохлорожий мог доехать туда с завязанными глазами.

Они остановились перед бывшим оперным театром, побывавшим затем последовательно кинотеатром, кафешантаном, оперативным штабом фирмы, занимавшейся доставкой обедов на дом, профсоюзным залом для собраний и мебельным складом, каковому последние покупатели, клуриконы, вернули нечто вроде изначального великолепия. У входа в зал тоскливо слонялся строительный великан, ни на секунду не расстававшийся с ржавой железной бочкой. Нат сразу же отошел побеседовать с троллем, курившим вонючую сигару чуть поодаль.

– Ну все, – сказал он, демонстрируя Виллу пустой, как башка идиота, бумажник. – Это были наши последние деньги. Если фокус не сработает, даже не знаю, на что нам и жить.

Но по тому, как Нат при этом улыбался, было понятно, что он ничуть не сомневается в успехе.

Над дверью висела веточка укропа, и Нат ее тут же снял, чтобы хайнты могли войти. Джими Бигуд провел их прямо к банкетному залу, но входить они не стали, а остановились у тяжелых двойных дверей.

– Терпение – главная из добродетелей, – сказал Нат, заметив, что Вилл взглянул на часы. – Но еще важнее правильно выбрать момент.

Бум-м!

Там, на улице, великан шарахнул по железной бочке заранее припасенным стальным рельсом. Грохот прокатился по зданию и заставил утихнуть разноголосую болтовню в банкетном зале.

Бум-м!

Бочка гремела, как гром.

– Мы трое – его свита, – напомнил Нат Джими и Дохлорожему. – Держим себя с достоинством, идем, отставая от него примерно на шаг, и, что бы там ни случилось, никаких эмоций. Ну как, сумеете?

– Мен, я работаю на Салема Туссена!

– Аналогично.

– Ну и ладушки, ребята.

Бум-м!

Затем, как и было предусмотрено Натом, великан сложил руки рупором и проорал голосом, от которого задрожали перекрытия:

– ОН… УЖЕ… ЗДЕСЬ!

Нат и Дохлорожий дружно распахнули двери банкетного зала.

И Вилл вошел. Все сидевшие в зале повернули головы и смотрели теперь на него.

В наступившей гробовой тишине Вилл прошел сквозь зал с Джими Бигудом по правую руку и чуть сзади, Дохлорожим по левую и Натом прямо сзади. Дойдя до конца зала, он поднялся на помост вроде сценического, взошел на подиум и откинул капюшон, чтобы все могли видеть его лицо. Нат осторожно, как умелый дворецкий, снял с его плеч серый плащ. Теперь Вилл был в свободных белых брюках и свободной белой рубашке. Его фигура словно светилась сама собой.

– Привет, – сказал он. – Прежде чем представиться, я хотел бы сказать вам несколько слов.

Я хочу поговорить о молодом пилоте дракона – имени я не называю, – который, подобно тысячам сверстников, пошел добровольцем в армию, чтобы защитить свою страну и свою башню от иностранной агрессии. Он сражался умело и храбро, и тем больше была скорбь его товарищей, когда его любимая машина была подбита над джунглями в захолустной сельской провинции, известной тем немногим, кому она известна, как Спорные Горы. К счастью, он не погиб, хотя был ранен весьма серьезно. Местные жители нашли пилота висящим на парашюте и принесли в свою деревню, где умелые целительницы после долгих и тяжелых трудов вернули его к жизни.

Как вы, несомненно, знаете, все пилоты драконов отчасти смертны, потому что одна лишь красная кровь может выдержать соседство с таким количеством холодного железа. В жилах каждого из них течет кровь повелителей. Возможно, именно на это отозвались селяне, либо они распознали в нем некое врожденное благородство. Так или иначе, но как раз в эти дни умерла женщина, бывшая у них мэром, и они нуждались в новом вожде.

Они избрали его своим лордом. Пилот, ничуть не колеблясь, взялся править этой маленькой мирной общиной. Его работа была отнюдь не тягостна. Два-три раза в месяц он разрешал какие-нибудь споры, и его решения неизменно принимались с всеобщим восторгом, потому что были столь же милостивы, сколь и мудры. Простая, здоровая сельская жизнь текла своим чередом. Возможно, там не обошлось без девушки, которая… ладно, не будем об этом говорить.

Но сколь ни приятны радости сельской жизни, наш пилот был офицером ВВС Его Отсутствующего Величества и во исполнение присяги был обязан вернуться на службу. Пришел день, когда он почувствовал себя достаточно сильным, чтобы покинуть деревню, и – сколько ни плакали его подданные – так и сделал.

По исстрадавшейся, разоренной войною земле он пробирался к границе. Усталый и голодный, избегая всяческих встреч, он крался по вражеской территории. Однажды он все же наткнулся на патруль кентавров. Огромные, сплошь поросшие волосом чернобородые скоты, не желавшие и знать о законах цивилизованной войны, едва его не убили, однако он оказался хитрее и сам перебил их всех.

Но, увы, его героизм оказался тщетным. Он был схвачен врагами и помещен в концлагерь. Вы можете себе представить, каковы были там условия: скудное питание, почти не пригодная для питья вода, непосильный принудительный труд, даже пытки. Но и здесь наш пилот не забыл свой долг. Он собрал павших духом товарищей по несчастью под своим руководством. Он пришел от их имени к коменданту лагеря и потребовал соблюдать Женевскую конвенцию. В довершение всего он устроил массовый побег.

И наконец, после многих трудностей и лишений, он снова оказался в Вавилоне. Здесь пилот узнал, что, пока он находился в лагере, срок его службы закончился и он, отсутствующий, был отправлен в почетную отставку. Я мог бы не говорить об этом, но наш пилот был сиротой, не имел ни дома, ни семьи, и податься ему было просто некуда. Потыкавшись туда-сюда, он решил в конечном итоге совершить паломничество к ясновидящей, обитавшей во тьме, в потаенных глубинах, у самых корней Вавилона.

Был ли путь пилота опасен и труден? Верно ли, что он видел солнце, восходящее в полночь? Об этом, как и о многом подобном, он поклялся ничего не говорить. Но так или иначе, он дошел до ясновидящей, заплатил ей цену, которую нельзя никому раскрывать, и узнал от нее то, что было для него самым главным: тайну своего рождения.

Путь из мрака наверх оказался не менее трудным. По чистой случайности он вышел на свет посреди Висячих садов и был тронут почти до слез красотою природы, представшей там перед ним. Он знал теперь, что имеет законное право на огромнейшее наследство, однако не стал себя раскрывать. Дело в том, что он был лишен всякого честолюбия. Вместо этого он начал работать с самого низа и со временем стал собственником маленького бизнеса, внося – как и многие здесь присутствующие – свою скромную лепту в процветание нашей державы как целого.

Однако нельзя жить в городе и не видеть его невзгоды. Нищету, несправедливость, отсутствие руководства и перспективного мышления. И вот, в свободные от работы часы пилот начал искать ответы. Он бродил по городу, встречался с представителями всех племен и социальных классов, слушал их рассказы о наболевшем. Постепенно ему стало ясно, что нужно делать.

Вавилон опасно болен, и это потому, что нет царя. Простейшая истина, которую никто из вас, здесь сидящих, не станет отрицать. Все наши беды коренятся в том факте, что Обсидиановый Престол давно пустует. Нужны серьезные радикальные решения, а их просто некому принимать. Оппортунизм и беспринципность – вот кто правит страной. Бедными пренебрегают, предприниматели стонут от бремени непомерных налогов, аристократия зажралась и обленилась. Вавилону нужен царь! Только где же его найти?

Вилл сделал долгую театральную паузу, а затем приблизил губы к микрофону.

– Меня звать Вилл ле Фей. Его Отсутствующее Величество был моим отцом.

Все, кто был в зале, вскочили на ноги и взревели.

Сыны Блаженных рванулись вперед, подняли его на плечи и торжественно вынесли на улицу, куда как раз подходили первые группы хайнтов из Джинни-Голла. Два встречных потока сомкнулись, образовав водовороты темных и бледных лиц, все пели и смеялись, друзья смыкали руки, незнакомцы обнимали незнакомцев.

Виноградные лозы пробивались сквозь асфальт и оплетали стены зданий. Там, где проносили Вилла, деревья покрывались цветами, а птицы начинали петь. Кто-то выбежал из мебельного магазина с чиппендейловским креслом, Вилла с размаху на него усадили, и этот импровизированный трон поплыл по Вест-Сайду, как пробка по бурной реке. Кто-то другой забежал в хозяйственный магазин и вынес оттуда охапку садовых факелов, которые тут же зажгли и раздали. Ликующая процессия превратилась в факельное шествие.

Как раз в эти дни на город нахлынули морские эльфы. И если во всем Вавилоне осталась хоть одна не соблазненная ими девица, значит ей этого попросту не хотелось. Теперь они повываливали из пивных и стрип-баров, все в ослепительно-белой, до хруста накрахмаленной парадной форме, увидели процессию и тут же в нее влились, маршируя шеренгами по четыре под старые хвалебные песни.

И вся улица подхватила припев:

Под Вилловым престолом сам по себе появился грузовик с платформой. Граждане тут же забросали его цветами, так что исчезла из виду даже кабина. Цаплеголовые девушки выписывали в воздухе петли и размахивали яркими шелковыми вымпелами.

Все эмоции, кипевшие в этой толпе, втекали в Вилла, и через малое время он совсем от них опьянел. Он махал руками и рассылал воздушные поцелуи, а тем временем конфетти сыпались бумажной метелью, а вокруг грузовика кувыркались голые менады и фавны. Это было, словно он пробудился и увидел, что сон все равно продолжается, а затем пробуждался еще и еще, и всегда с одним результатом. Это было чудесное ощущение.

Среди приплясывающих голов хайнтов и клуриконов, ни на шаг не отстававших от грузовика, возникли ослиные уши. Вилл присмотрелся и увидел улыбку Ната.

– Ты на коне, сынок, ты на гребне. Это твой момент. Хватай его за глотку и не отпускай.

– Нат, это просто невероятно. Тебе бы стоило… – Но его слова потонули в гуле толпы.

А он хотел сказать, чтобы Нат никуда не пропадал, держался рядом, помогал советом, не давал увлечься и переиграть. Ведь рядом с этим грандиозным мошенничеством все, что он делал прежде, было просто тьфу.

Но Нат уже отстал и затерялся в толпе.

И думать об этом было некогда, потому что появились – наконец-то – телевизионщики. Их машины зажали его в тиски, их прожектора зажгли его образ земной звездой на всех телевизорах города. Морские эльфы, все еще продолжавшие петь, снова дошли до припева и снова грянули хором:

Прошли ли часы? Или только минуты? Этого Вилл так никогда и не смог понять. Но в этот момент толпы вавилонян, миллионные, как тогда казалось, натолкнулись на жиденькую цепочку волхвов и колдуний, одетых в должностные белые мантии и вздымавших к небу волшебные жезлы, наглухо перекрывая дорогу к «Арарату», высочайшему в городе небоскребу, на верхних этажах которого находился Дворец Листьев. При всей своей дряхлости и видимой слабости они с легкостью сдержали напор орды, накатившей на них штормовым, сокрушительным валом.

А потом заговорила старейшая из них, и, хотя ведьма говорила спокойно и тихо, слова ее услышали все.

– Выйди вперед, Претендент на Престол, и отдай себя нашей воле, дабы мы могли тебя испытать.

Толпа протестующе загудела, однако Вилл мановением руки призвал ее к молчанию.

– Успокойся, о мой народ! – воскликнул он. Выбор местоимения «мой» вместо царственного «наш» был осуществлен спонтанно и по наитию – скромность и простота выставляли нового монарха в свете куда лучшем, чем могли бы пышность и помпезность. – Естественно и справедливо, что Совет Волхвов хочет проверить мое происхождение. Ровно так же нет ничего плохого в именовании Претендент на Престол, оно совсем не означает, что мои претензии ложные, а только то, что нужно проверить их истинность. И я не просто соглашаюсь на такую проверку, я ее требую, поскольку титул царя Вавилона не какой-нибудь пустячок, чтобы им распоряжаться бездумно, с ним связана огромная ответственность, нести которую способны лишь прямые потомки Мардука. Поэтому я весьма доволен моими волхвами и ведьмами. Верно и преданно хранили они мой престол, за что будут удостоены богатых даров, когда я на него воссяду. Как и все вы, любезные мне, беззаветно мне преданные подданные, как и все вы!

Аплодисменты, переходящие в овацию.

– А теперь я вас покидаю, дабы меня проводили во Дворец Листьев и там подвергли всем расспросам и проверкам, какие нужны для доказательства моей законности. Они предписаны обычаем и никак не могут быть ускорены. Они могут занять недели и недели.

Толпа застонала.

– Но я спокоен и чужд нетерпения. И вы тоже не должны торопиться, будучи абсолютно уверенными в неизбежном счастливом исходе всех надлежащих проверок. Тем временем вы сможете следить за их продвижением через средства массовой информации, так что в некотором смысле мы с вами не будем разделены, но сохраним единство общей цели и уверенности. Мы с вами едины сейчас и пребудем едины.

Затем Вилл властно взмахнул рукой, и восторженно орущая толпа расступилась, расчистив проход от его чиппендейловского трона до недвижно стоящих волхвов, чьи лица сияли как фальшфейеры.

Он сошел с грузовика (вставший на колени людоед послужил ему ступенькой и был за то вознагражден чуть заметным кивком) и, все так же босой, направился к Совету Волхвов; все стоявшие по сторонам прохода опускались на колени и низко склоняли головы.

Кто-то истерически закричал. А затем по правую руку от Вилла тон и каденция звуков неожиданно изменились, это резало ухо, словно море вдруг поменяло свой голос. Всплеснулась багровая опасная теплота, а следом за нею нахлынул ужас. Вилл повернулся.

И увидел.

Как и где Пылающий Улан раздобыл себе лошадь? Как он вернул себе свою пику? Как он подобрался так близко, почему его никто не заметил? Такие вот глупые, никчемные вопросы затопили сознание Вилла, не оставив места ни для разумной оценки ситуации, ни для понимания, что же теперь следует делать.

На долю секунды Пылающий Улан заполнил собою двери ближайшей гостиницы, стекло в ней взорвалось и разлетелось по сторонам.

А затем, выкатив от ужаса глаза и широко раздувая ноздри, его тяжелый, как битюг, жеребец помчался прямо на Вилла. Толпа завопила и прыснула по сторонам.

Вилл стоял, словно примерзший к асфальту.

Он был один посреди этой улицы, опустевшей как по волшебству. Пылающий Улан набычил голову, нацелился пикой и пришпорил своего скакуна.

– Ублюдок! – кричал он. – Наконец-то ты умрешь!

Фигура улана разрасталась, заполняла все поле зрения. Вилл слышал где-то в своей глубине истошные вопли дракона, который требовал для себя полной свободы действий. Каковое требование с учетом обстоятельств было более чем разумным, но Вилл просто не мог ничего предпринять, он был как заяц, попавший в луч света от фары, или мошка, зачарованная пламенем, с той лишь единственной разницей, что для него парализующим светом стало ошеломленное понимание, что жизнь его стремительно движется к концу.

Возникшие из ниоткуда руки схватили Вилла и грубо отшвырнули в сторону.

Падая на землю, Вилл успел увидеть, что точно на том самом месте, где только что стоял он сам, стоит теперь Нат. Он видел, как пика вошла в Натово тело и вышла с другой стороны. Он увидел, как Натово лицо исказилось от боли. Он увидел, как брызнула кровь.

Он увидел, как Нат умер.

Но ровно через мгновение толпа вновь нахлынула и ликующе вскинула Вилла вверх, демонстрируя тем, кто подальше, что он не погиб. Пританцовывая от радости, его передали волхвам, которые, почтительно кланяясь, усадили Претендента на Престол в уже поджидавший портшез. Его почетный караул составили невозмутимые, в полной парадной форме офицеры политической полиции, а следом выстроились рядами самые видные из высоких эльфов, в их числе – все Лорды Правления. Затем четыре старейшие, почтеннейшие ведьмы подняли портшез на свои старушечьи плечи, и вся процессия проследовала к вестибюлю «Арарата», откуда лифты должны были вознести их во Дворец Листьев.

А сзади, словно взбесившиеся призраки, визжали и улюлюкали десятки сирен. Дробным стаккато мигали фотовспышки. Полицейские, сцепившись руками, еле сдерживали напор репортеров. Но Вилл всего этого не видел и не слышал, он закинул голову к небу и в голос завыл.

Ната Уилка больше не было.

Под звуки бойрана, флейты и цевницы беспомощного Вилла уносили все дальше от окровавленного тела Ната. Бесись сколько хочешь, вой сколько хочешь, все равно никто тебя не услышит.

А на улице оркестрик из дуппи наяривал регги и граждане весело танцевали.

Царевич, законный наследник нашелся, и монархия восстановилась. Распорядительству Совета Волхвов, Лиосалфара, Докалфара и Лордов Мэральности пришел конец. О демократии можно было забыть. И все, как казалось, жители Вавилона были вне себя от радости.

Для них это был счастливейший из дней.

18

В тени Обсидианового престола

Значение ночного гудка паровоза одно и то же на всех языках. Оно замешано на одиночестве, инаковости и бессильном желании быть где угодно, но только не здесь, кем угодно, но лишь не этим проклятым собой. От этого звука сердце сжималось мучительным осознанием, что поезд уезжает без тебя и так же будет и в будущем. Ты никогда не поспеешь на волшебный поезд, который унесет тебя в дальнюю страну, где лежат решения всех твоих проблем. Ты никогда не приедешь в тот сказочный город, где все, к чему ты втайне стремился, раздают бесплатно на улицах.

Сидя в полуночном саду на резной серпентиновой скамье и слушая, как затихает далекий гудок, Вилл уже почти жаждал, чтобы этот поезд все-таки пришел и унес его к смерти.

Он тяжело вздохнул.

– Сэр? Вам что-нибудь нужно? – вопросил бесплотный голос мажордома.

– Нет. Конечно же нет. У меня есть все. Ну что мне может быть нужно?

– Сэр?

– Уйди, Ариэль.

У ног его поблескивал пруд, темный, как лужица туши. Над ним висела луна. Он посмотрел сперва на луну, а затем на пруд. В этом пруду водились рыбы ничуть не менее странные, чем все, что можно найти в хрустальных чертогах луны. И все равно он не мог себе даже представить ничего столь же странного, как он сам – фактический царь, только и мечтавший, что ускользнуть от всех этих слуг, богатства и дворца, жулик и проходимец, жульничеством загнавший себя в самую роскошную тюрьму во всей мировой истории.

– Сюда идет Мастер Испытаний.

– Заткнись, Ариэль.

Беззвучно ступая по гравию садовой дорожки, едва различимый во мраке, Мастер подошел к скамейке и сел рядом с Виллом.

– Думаю, теперь ты ориентируешься в ситуации получше, чем при первой нашей встрече.

Это был Флориан Л’Инконну. Он не то чтобы улыбался, но смотрел на Вилла с выражением далеко не таким недружелюбным, как мог бы тот ожидать.

– Я чувствую себя как в капкане.

– Тебе ни к чему так думать. Тем более теперь, когда испытания прошли столь успешно.

Так оно, в общем-то, и было. Анализы показали наличие в крови Вилла значительной смертной доли, что ничуть того не удивило, а кольцо, полученное им от Ната, было объявлено достаточно старым и вполне соответствующим описаниям царского фамильного перстня, что, если учесть всегдашнее стремление Ната к максимальной правдоподобности, тоже было вполне естественно. Но удачно прошли и личные испытания: мгновенное исцеление золотушного чертенка, когда Вилл коснулся его рукой, и одобрение волхвами невзрачной деревянной ложки, выхваченной им наугад из целой россыпи всевозможных безделушек, – чего он никак уж не ожидал. А не далее как этим утром сивиллы подкинули семнадцать монет, чеканенных из самородного серебра, и все они выпали орлом. Это стало для Вилла, который мог бы проделать тот же самый трюк дюжиной различных способов, наилучшим доказательством, что идет откровенный мухлеж в его пользу.

– Ну и что? Конец тут может быть только один.

– Да, – кивнул Флориан, – я знаю, что ты считаешь себя самозванцем. Но не исключено, что ты ошибаешься, не забывай и о такой возможности. Было допрошено достаточно беженцев из этой твоей деревни, чтобы надежно установить: твое происхождение более чем туманно.

– Иначе говоря, я ублюдок, незаконнорожденный.

– Чего отнюдь не следует стесняться, если отец твой царь. Монарх по сути своей божествен. Его прикосновение возводит простолюдина в рыцарское достоинство. Его семя порождает наследников.

– Ну да, – кивнул Вилл, – роскошный способ клеиться. – Он надолго замолчал. – А как там она?

– Да вполне нормально. – Флориан не стал притворяться, будто не понимает, о ком речь. – У нее по горло работы, это затягивает. Помнишь, как ты пришел к «Арарату» и привел за собою весь этот сброд? Там же стоял наш драгоценный Совет в полном составе, без никаких уклонистов. Так знаешь, кто это организовывал? Алкиона, ей дали за это почетный значок.

– Рад слышать.

– И все время спрашивает, как у тебя дела. Так, словно между прочим. Кстати сказать, как тебе здешняя обслуга?