Ромашки для королевы Демченко Оксана
Зрелище, надо отметить, того стоило. Большая часть жительниц поселка ругалась за место в очереди, пытаясь последний раз пустить в дело и без того сломанные и негодные предметы утвари.
По одной женщины ныряли под плотный полог, натянутый в дверях кузни ради создания необходимого гному полумрака. Очередь на миг стихала, и голос новой просительницы чистым медом разливался в предвечерье. Потом звон и стук возобновлялись. Парой минут позже женщина, совершенно счастливая, покидала кузню. Энтор нашел несколько очаровательных селянок в хвосте очереди и решил, что раздувать меха можно и нужно. За плату, само собой. Девушки захихикали и пообещали егерю свое полное внимание, если он ускорит работу кузнеца.
Брав покачал головой и ушел ужинать. Он здраво рассудил, что все и любые подробности безобразия увидит из окна и вызнает у хозяйки постоялого двора. Так и получилось. Стосковавшийся по работе гном проснулся еще до обеда, надел очки, замотал голову плащом и потребовал дать ему хоть какую работу. За полчаса Рртых починил все, что нашлось в хозяйстве из безнадежного железного старья. Это заметила глазастая соседка, хитро выпытала у младшей дочери содержателя постоялого двора про слабость гостя к приправам – и приволокла вдвоем с сыном плуг, три лопаты, дырявый котел, сковороду…
Острым к соседскому счастью зрением страдала не одна она, да и скрыть восстановление, например, большого медного котла – дело непосильное. Слух о том, что единственный на весь Рониг гном, отказавшийся участвовать в войне, способен починить буквально всё – мгновенно облетел село и взволновал души. Известна умопомрачительная цена упомянутого большого котла, победно пронесенного по главной улице управляющим из дворянского дома, самого богатого на всю округу. И запрошенное за его ремонт в городе – тоже знакомо, на то и существуют сплетни. Но правдивый рассказ управляющего о том, что гном залатал котел всего-то за щепоть редкого восточного бордового перца… Да он похуже сплетни! Село всколыхнулось и по-новому взглянуло на безнадежный железный лом. Рртых стал обладателем редкостной коллекции приправ. И продолжал богатеть с каждой минутой.
Когда горн небесного Труженика стал бледнеть и все отчетливее скользить к краю неба, очередь иссякла. Энтор вынырнул из кузни, голый по пояс и гордый собой. Его уже ждали девушки, вода и вышитые полотенца. Гном появился позже, тоже весьма довольный, с пухлой холщевой сумой, до самого верха забитой мешочками и коробочками с приправами, драгоценными в подгорной стране. Брав с нескрываемым интересом изучил фигуру Рртыха. Ничего подобного ему видеть не доводилось. Широкий монолитный мужичина, сотканный из сухих – кто бы мог подумать – жил. Длинных, выглядящих непривычно, и очень внушительных. Гном мылся долго и с удовольствием. А воевода забавлялся, наблюдая задумчивые вздохи дородной хозяйки постоялого двора. Женщину огорчало то, что посетители не задержатся еще немного, хоть на одну ночку. Столь же безмерно это обстоятельство радовало хозяина, тихо звереющего за стойкой.
Рртых закончил плескаться, обмотал голову полотенцем и зашагал к дому. Он умел помнить однажды пройденный путь и двигался уверенно, не глядя под ноги. В темном уюте зала синие глаза обрели долгожданный отдых от дневного света. Гном встряхнулся и подсел к столу воеводы. Брякнул связкой подков. Поманил ручищей хозяина.
– Нож, для дела, – важно сообщил гном. – У нас такими разделывают мясо, я ваши глянул – дрянь. Мясо отменное, а ножи – дрянь. Вот, смотри. Хорош ли? Ага, понял, сам покажу.
Последний недовольный человек в поселке подошел, с сомнением тронул широкий тесак. Гном вскочил, схватил разделочную доску, зелень, копченый окорок и взялся пояснять, чем хорош его нож и как им правильно пользоваться… Так что скоро хозяин пребывал в том же блаженном состоянии, что и все прочие. Брав даже заподозрил с легкой неприязнью, что за дополнительную пару ножей румяный детина простит еще одну ночевку с любыми ее последствиями.
Вот только гном тонкостей людской души не рассмотрел. Быстро умял остатки ужина, оделся в поход, заплел усы, перевязал тесемкой подсохшую бороду и натянул куртку, обхлопав все ее бессчетные карманы. К этому времени вернулся Энтор и сразу вывел лошадей. Благодаря его усердию путники покинули гостеприимный двор еще засветло.
– Знаешь, кудрявый, – задумчиво сообщил гном, – а ты, пожалуй, женишься пораньше папаши. Хорошо меха раздуваешь, как на девок поглядишь. Самое время тебя к мудрым, под пудовый замок! Брав, присматривать за ним надо. А то целый поезд к Кругу приведем. И станут мудрые решать, кому наш парень более всего задолжал.
– Просто двигаться надо быстрее, чтоб уставал и падал спать замертво, – предложил воевода.
– Тоже дело, – согласился гном. – Вот не думал я, что конь может быть хорош, а привязался. Поедем быстро, согласен. Еще деньков пят, и я смогу на горн ваш полуденный в очках смотреть. А пока замотаюсь плащом.
– Жестокие вы, – фальшиво возмутился стременной, чуть задумался. – Ну, ничего. Девушки магов уважают еще больше, чем егерей.
Как ни спешили путники, но шпили башен Круга увидели лишь к исходу южной поздней осени, истратив на путь четыре с лишним месяца. Пришлось переправиться через три крупных и десятки мелких рек, преодолеть четыре границы, где неизменно впадали в ступор при виде верхового гнома. И не просто гнома! Рост и стать Рртыха Третьего никак не соответствовали представлению вершинников о гномьей породе. Обретая дар речи, стражи границ донимали путников вопросами, досматривали с пристрастием – чтобы заново изумляться коллекции приправ, странности и мощи оружия, пестроте группы.
Брав вздыхал, прикрыв глаза и начинал пояснять и разбираться. Именно благодаря его спокойной манере общения, знанию всех и всяческих местных обычаев, дело очередной раз обходилось без особых осложнений. Но потерянного времени вернуть никто не мог, и его старались наверстать, – чтобы упереться в новый заслон.
Тревога висела в воздухе и ощущалась всеми. Она копилась давно, это было очень заметно. Сплетни и слухи ползли – один другого нелепее. Старые и новые истории переплетались, путались и наслаивались, обрастали бесконечными домыслами. Гном хмурился, вслушиваясь в них, самые разные, в каждой местности свои и, увы, одинаково невеселые. До какой-то степени могло успокаивать лишь то, что о гномах плохого не говорили – не накопилось еще. Разве что досадовали на срыв старых договоров, отмену новых заказов и торговые убытки. И на то, что ювелирное дело без гномьих камней – немыслимо, столичные модницы Ронига и Рэнии в голос стонут и требуют простить подгорникам все, лишь бы стали доступны рубины, столь желанные в этом сезоне.
Тревогу рождали иные слухи.
Где-то видели ведьменей, и там сгорела деревня, дотла. Говорят, дети пропали, да взрослым повезло не больше – все как есть вымерли, помянуть многих некому.
Странно болеет городской голова – зол и своих не узнает, а сменить его почему-то не торопятся. Уже и письма в столицу писали, и граф из соседнего уезда приезжал, был принят плохо и в гневе сказал, что сживет невежду со свету… а тот никак не сживается. Зато сам поедом людей ест, извел придирками, а еще и ворует страшно.
На скот пал мор, звали мага, но в результате он нелепо погиб, теперь ищут второго, испытать удачу. Ночами в селе собаки воют, а к чему – неведомо…
Все глупости, странности и страхи складывались в одну общую картину растущего непорядка. Заметного каждому, требующего внимания – и оставляющего, как кажется простому обывателю, равнодушными всех до единого правителей и их советников, министров, визирей – как ни назови. Любых людей, наделенных полнотой власти. Есть беды – и нет спешащих на дознание отрядов охраны, нет дотошных магов, нет и единого слова от мудрых, закрывшихся в своем малом мирке у берега. Зато копится, растет, шевелится невнятное озлобление, выплескиваясь в самых неожиданных формах. Бьют жен, пьют без меры, дерутся зло и до большой крови, соседей жгут. И ведьменей особенно нет, по крайней мере, мертвых, чтоб прилюдно показать – вот, поймали, казнили. Мертвых нет, живых видели мельком и то – не точно, а черное их дело процветает…
Круг путники увидели на восходе.
Малый остров располагался в двух верстах от берега и связан был с основной сушей узкой – одному конному только-только проехать – каменной гривкой. Белый мрамор ее плит сиял древним узором. Тонкая арка обозначала вход, вместо ворот вился в ней лилейным узором туман. Тот же туман закрывал остров от глаз, давая заметить лишь высокие шпили трех башен – серебряные, ажурные.
Энтор спрыгнул с коня и подошел к туманным воротам. Тронул рукой вязь, проступившую под пальцами стальной сизой ковкой. Уверенно назвал себя, род и отца, учившегося в Круге двадцать лет назад. Металл истаял, в тумане качнулось некое сомнение. Все прибывшие отчетливо ощутили взгляд, изучающий их. Пристальный, удивленный, прямой. Потом туман колыхнулся и распался, выпустив высокого человека в светлом одеянии. Явного южанина – это читалось в чертах смуглого лица и волнистой густоте черных волос, в гибкой грации незнакомого поклона-приветствия.
– Вас примут, – сообщил пришедший. – Но учтите, уйти с острова не всегда возможно так быстро, как вы полагаете, входя. Маг проведет здесь десять лет. Гном останется на пять, его согласны учить. Воин сам решит, когда уходить. Я вот до сих пор не счел свое время истекшим.
– Благодарим, – поклонился Рртых и чуть суетливо уточнил, удивляя спутников: – а коня моего вы не обидите?
– Странные теперь гномы, прежде их к лошади и близко подвести не удавалось, – удивился южанин. – Коня можно держать в стойлах внешней школы. А обижать его, достойный гном, при вас и я бы не решился. Хотя это может повод получить интересный опыт боя.
– Я тебе дам веский повод, – буркнул Рртых, гладя бархатные губы своего Сумрака. – И опытом обеспечу, клянусь кривой киркой. Пошли, малыш, никто тебя не тронет. Выбьем мы из них овес, выдавим и ячмень. Сам пригляжу.
Когда серый в яблоках получил всё, что обещал ему хлопотливый гном, Рртых поднялся в большой зал центральной башни, где его уже ждали друзья.
Их устроили в удобных креслах, на столиках у подлокотников оставили кубки с водой. Гном с интересом рассмотрел три кресла напротив, пока пустые. Что-либо спросить он не успел. Двери внутренних покоев распахнулись и впустили в зал тех, для кого предназначались свободные места.
Эльфов, – это Рртых понял сразу по танцующей легкости шага, по гибкости слишком тонких фигур, по непривычному разрезу крупных глубоких глаз. А вот знаменитые длинноватые уши в глаза не бросались, вопреки не особенно вежливому вниманию всех трех гостей.
Двое вошедших были мужчинами, чей возраст в человеческом восприятии казался близким к тридцати пяти – сорока. Рослый светловолосый выглядел чуть старше, более плотный и низкий обладатель черных, как ночь, прямых волос и болотно-серых глаз казался молодым.
Женщине Брав не дал бы более тридцати, и ее внешность, вопреки ожиданиям, не блистала «неземной красотой» из легенд. Скорее её можно было описать, как живое и подвижное обаяние. Хотя назвать некрасивой светловолосую голубоглазую эльфийку не посмел бы и черный недоброжелатель. Но красота была чужая, непривычная, и в нее хотелось всматриваться, привыкая и находя особенности. Взгляд голубых глаз смущал еще больше – слишком они глубоко проникали в душу. Гном даже головой тряхнул – вроде говорить и не начинали, а уже есть ощущение общения.
Именно женщина начала разговор.
– Мы увидели вас и мы опечалены. Есть древнее пророчество: когда сюда ступит нога гнома из рода Гррхон, мир погрузится в новую войну, исход которой не определен. Но и не пускать бессмысленно, так судьбу не обманешь. Потому приветствую вас, гости. Мы окажем любую помощь, на которую способны. Я Эриль, старшая из мудрых. И, пожалуйста, не думайте, что мы себя возвеличиваем титулом в глупой гордыне. Так звался совет короля эльфов, в который мы входили очень давно – совет мудрых. Мы покинули край Лирро, когда Стена, прозванная позднее Черной, отгородила его от прочих земель. Мы были против отделения вечных от мира, но в Лирро уж тогда не желали слушать советов, лишь восхваления. Справа сидит советник и мастер боя, Кэльвиль. Слева наш маг, Лоэльви.
Гном с некоторым подозрением изучил легкую фигуру светловолосого мастера боя. Как он с секирой управляется? Кивнул, глянул на спутников и, по их молчаливому согласию, взял на себя бремя представления и основного рассказа. Затем Брав дополнил известное ему о делах севера, а Энтор передал то, что велел рассказать отец.
Эльфы некоторое время молчали. И снова заговорила женщина.
– Я могу твердо назвать причину изоляции гномов, хотя меня она ужасает, – дрогнувшим голосом молвила Эриль. – Это ведимы, я подозреваю их же руку и в изоляции нашего народа, случившейся много раньше. Тогда король словно обезумел… А мы не совладали, он никого не слушал. Теперь вы повторяете наш горький путь, Черные явно контролируют вашего короля. Как – не скажу, это почти невероятно, ведь народ гномов стоек и упорен. А уж семья Гррхон вне всяких упреков, достойный Рртых. Но я давно ощущаю силу ведимов, растущую в горах.
– Увы, гном, – добавил светловолосый Кэльвиль. – Мы не в силах пойти и всё выяснить, как желаешь ты, и это желание очень заметно… Я далеко не лучший из воинов Лирро, я давно живу в покое, да и прежде больших войн не знал. Нас только трое, и мы делаем то, что возможно. Учим, храним историю. Эльфы полностью замкнулись, это наше горе. Одолеть ведимов без наших воинов трудно, но устранить Стену способен лишь король. А ведь именно он замкнул заклятие.
– Н-да, опять молотом по макушке, – вздохнул гном. – Что я буду делать тут пять лет?
– Учиться у меня, – молвил третий эльф. – Древний ларец замкнул демонов при помощи шамана вашего народа. Сила его песни была велика. Насколько я знаю, гномы не утратили секретов древней магии своего народа. Вы бережно храните знания, это достойно большого уважения. Мне ведомо, как соединить в тебе, пусть и в малой степени, магию эльфов и знахарство. Ведь короля страны Гхросс хотелось бы вернуть в сознание, а не убить.
– Да уж, не могу не согласиться, все же речь о моем отце, – куда более охотно кивнул гном. – Но где нам искать силу? Настоящую, для боя, для магии… чтоб ведимов, как вы зовете гнилых вддыхров, укоротить на все их головы?
– Не знаю, – горько выдохнула Эриль. – Мы оставили ларец ордену людей. Башня ордена в диких лесах на границе нынешней Леснии и гор, близ Лирро. Если точнее, это стык границ Эрхоя, Леснии и дикого леса у эльфийской Стены. Крепок ли орден – мне неведомо, от магов севера никто не приходит уже сотню лет. Возможно, тайную тропу нащупали и перерезали ведимы. Прежде орден проведывал тот, кому очень трудно заступить дорогу, он единственный из эльфов помнит древнюю войну и умеет одолевать ведимов, и не только их. Но увы, его нет с нами уже пять сотен лет. Это пугает.
– Учите. Станет надо найти эльфа престарелого, я поищу как следует, а до страхов мне нет дела, – энергично потребовал гном. – И учтите, мне надо много внимания, я до дела жадный.
– Всё мое время – ваше, достойный гном, – поклонился с улыбкой Лоэльви. Школой людей станет заниматься Эриль.
– Отлично, – согласился гном, высверливая взглядом дырочку во лбу своего нового учителя. – Вот и начинайте. Мои пять лет уже пошли, а время дорого. Может, папаша там выдрал деду бороду, а я и не знаю.
О худшем гном предпочитал не думать. Потому что боялся не застать дома ни деда, ни прадеда. Рртых знал, насколько оба против всяческих скороспелых решений, а уж войн – особенно. И совершенно не понимал, как могли загреметь барабаны при живом дедушке. А если ведимы уничтожили деда Збыра, лучшего гнома на всем свете, если свалили и это на людей – вот тогда многое понятно. Такое могло довести отца до крайнего, неконтролируемого гнева! Не только отца – весь подгорный народ. Особенно при условии, что побег наследника сочтен похищением… А может, и Рртыха дома числят погибшим?
Рыжий нервно фыркнул, отстегнул бесполезную секиру и решил учиться с полным усердием.
Враг всех эльфов
Король эльфов шествовал через огромную главную залу старого дворца.
Древняя архитектура завораживала даже его пресыщенный взгляд забытой гармонии света, цвета и формы. А еще – звука. Покинутый дворец поет, даже эхо в нем – произведение искусства. Главный зал шумит многозвучными летними ветерками в листве, шелестит травами и звенит скрипками кузнечиков.
Зал лугового полудня огромен. Некогда здесь шумели балы. Зеленый мрамор и теперь не обнаруживает ни единой трещинки-морщины, намекающей на его возраст. Мрамор выглядит живой травой в утренней росе. От самого пола лозы свиваются в колонны, взбираются по стенам прихотливым узором, меняющимся от малейшего движения так, словно ими играет ветерок. Прозрачные облака потолочного купола каждый день выглядит по-новому, возбуждая воображение. Водопады шепчутся с мраморными девушками и рассказывают им что-то приятное и приватное, судя по лицам красавиц. Шепот воды тоже – день ото дня иной, самые древние эльфы его понимают и слышат музыку в звучании струй.
Теперь так не умеют строить. Прежние мастера ушли, их талант не привился новым. Те глупые эльфы еще умирали. Сами! Иногда – в нелепых войнах чести. А чаще – по куда более абсурдным причинам. Например, строитель дворца Закатной чаши полюбил женщину людей и вроде бы не перенес ее смерти. Смешно и глупо!
Король усмехнулся и подумал: отец, безусловно, принял самое верное в своей жизни решение, когда обнес мир эльфов Стеной, дабы исключить для подданных сами причины к мыслям о постороннем. Вечные так редко создают семьи, что воевать за расширение страны им не приходится. Стена защищает от любопытства соседей, живущих унизительно мало. От людей и гномов, грязных и диких. Эти «друзья» всегда стремились украсть знания, позариться на золото или камни… что еще у них в цене? Впрочем, не важно. Теперь волей короля страна навсегда огорожена. Заклятие запечатано королевской кровью, никому не преодолеть его.
Лэйлирр бросил короткий взгляд в одно из зеркал.
Он, именуемый Гласом истины и Указующим перстом судьбы, редко бывал в замке отца. Лэйлирр рассмеялся. Что за странное воспоминание! У короля нет предков, он – начало рода и его основание. Когда-то началом и основанием был Лиррэль-а-Тэи, теперь это имя не просто забыто, оно под полным запретом. Ибо нет никого выше и знатнее Первого гласа. Лиррэль правил страной со дня, как эльфы ступили в эти земли: он был всегда и создал страну и ее законы. Коварный, умный, непостоянный и очень опытный, – таким его помнил сын. Когда позволял себе помнить, само собой. Когда это казалось полезно или занятно. Наедине, в тайном месте размышлений. Там он позволял себе и большее. С ярким и непроходящим восторгом смаковать день, когда стал взрослым. Ибо дети бессмертных королей – вечные принцы, недоросли без счета веков. Он прервал неправедный обычай. Отцу это стоило не только короны, но и головы, иначе трон не добыть.
Зато теперь Лэйлирр-а-Тэи шествует по древнему дворцу как господин. Единственный и полновластный. Его слово решает судьбу любого подданного. Свита следует за королем в немом подобострастии. Каждое движение выверено, каждый жест исполнен почтения и оттренирован бессчетными веками.
Он возвел почтение в ранг добродетели. И доказал, что в замкнутом мире за Стеной надо быть добродетельным, надо искренне и глубоко любить короля, чтобы вечность не стала проклятием. Не осознавшие мудрости и силы новых законов расстались с жизнью. Но смерть – не самое страшное. Он доказал и это, не дозволив казни врага своего – Орильра. И сегодня Лэйлирр прибыл в древний дворец, чтобы свита очередной раз вспомнила: вечность для некоторых – настоящее проклятие. Непосильное.
Пять сотен лет назад он стал зваться Первым гласом. Вскорости мерзавец Орильр вернулся из очередного запрещенного путешествия за пределы Стены. Очень спокойно кивнул, выслушав новость, и с легкой, едва уловимой, насмешкой посоветовал исполнить весь ритуал восшествия на трон. Разговор был в библиотеке нового дворца. Еще не законченной, но и там наглец вмиг нашел свиток с законом, который никто не помнил. Встряхнул, сдул пыль на камзолы советников и зачитал вслух на безупречном древнейшем.
Подлец получал немалое удовольствие, намекая, что сохранил свою память нетронутой во все века страны Лирро. Еще бы, он такой – один… Каждый брак эльфа стирает часть прошлого, меняя сознание. Каждая смена рода занятий – тоже. А еще есть усталость, за которой приходит магический сон, подобный во многом человеческой смерти. Тело во сне омолаживается, освобождается от шрамов и болезней, а душа возвращается к состоянию младенческой простоты. Вечность давит и порабощает своей безмерностью, она непосильна… Так что в Лирро в сон уходят почти все. Прежний король проделывал это раз двенадцать. Очнувшись, он объявлял новых королев, забыв прошлое начисто.
Лишь мерзкий Орильр пережил всех и не устал, не забыл, не поклонился.
Древний свиток, как ни смешно признать, дал ему право отказаться признать королем Лэйлирра-а-Тэи, надевшего чужой венец власти. Забытый закон, основанный на древнейшей магии самой природы эльфов, гласил: «Королем признается тот, кто создал страну. Если злая судьба унесет в небытие создателя, следует начать всё с начала. Выбрать место, привести народ, соединить помыслы вечных и дождаться их приглашения править».
Лэйлирр ждать не стал. Уводить народ в новую страну – тем более. Куда проще перенести столицу в пределах той же страны да выбрать новых советников. Покладистых, готовых соединять помыслы верным образом. А проклятый свиток, кстати, именно советники сделали недоступным для подданных.
Конечно, стоило бы и Орильра отправить вслед за прежним королем. Но подлинное удовольствие – не одно мгновение торжества, изредка и блекло оживающее в воспоминаниях. Истинное наслаждение – длится.
Потому уже почти пять веков король наведывается в заброшенный дворец. Спрашивает отступника, готов ли тот склонить голову, тайно мечтая об очередном отказе. Впрочем, подонок умудряется подпортить и это удовольствие. Лэйлирр нахмурился на мгновение, вспоминая, какую казнь изобрел для непокорного пленника пять десятков зим назад, во время предыдущего посещения. Кажется, что-то очень простое. Ах, да – голод и тесноту. Король усмехнулся, глянул на младшего советника, предложившего нужный свиток. Услужливый мальчик, далеко пойдет. И теперь его пояс наверняка отягощен двумя-тремя древними пергаментами. Когда Лирро была молодой землей, здесь жили бурно и казнили изобретательно. Да и людские и гномьи обычаи записывали все, даже самые, как тогда говорили, дикие и бессмысленные.
Советник понял взгляд по-своему и изогнулся в глубоком поклоне.
– Высочайший останется доволен, смею надеяться. Этого червя вчера извлекли из заточения, чуть отмыли и доставили в зал Синего заката. Я позволил себе недозволительную дерзость и распорядился, чтобы его поместили в камин.
– Оригинально, – рассмеялся король. – прямо в камин?
– Извольте сами взглянуть, – скромно кивнул советник.
Лэйлирр миновал высокую дверь, созданную из полупрозрачной золотой вязи лилий. Узор ковки жил и дышал, а цветы, как и пять веков назад, смыкали лепестки вечерами и распускались снова к утру. Никто не ухаживал за дворцом, но на золоте не лежала ни единая пылинка! Король нахмурился. В новом дворце пыль – это буквально проклятие, она всюду.
Коридор северной галереи, всегда прохладный, наполненный дыханием зимы, льдисто блеснул и лег под ноги черным мрамором в искрах снежинок. Король ускорил шаг, впереди уже приветливо распахнулись двери каминного зала. Синего до черноты, как небо над отстоявшимся брусничным морсом позднего заката.
Камин полыхал живым огнем, отгоняющим холод. Огромный – король уже забыл, как он велик! Дрова выложены полукругом, вдоль решетки, а каменная площадка в центре пуста. И достаточно велика, чтобы прикованный там коленопреклоненный пленник мог жить. Дышать обжигающим легкие воздухом, слышать запах собственных паленых волос… и все же – жить. Как приятно, что упрямцу до сих пор не захотелось поклониться! Борьба оттеняет скуку жизни, вечную, неизбывную – истинно королевскую скуку.
Король уселся в кресле у огня и рассмеялся, подбросив пару поленьев, и взялся рассматривать того, кому сегодня он выберет новую казнь.
Пять веков упрямства превратили рослого и сильного Орильра в нечто, с трудом опознаваемое, как эльф. Шрамы на лице – старые, они залегли в первые годы, когда казалось, что сломить его будет просто. Остатки спаленных в каминном жаре грязных волос поседели тоже давно, два века назад. Тогда бывшая жена ничтожества стала новой пассией короля. Здесь, в этом замке, в зале Весеннего рассвета. Красивая, молодая по меркам вечных и неспособная долго грустить. Король улыбнулся. Не просто красивая. Она и до сих пор не знает отказа у тех, кого присмотрела для своих забав. А тогда… Да, скучно не было. Ни ему, ни Нильэсе. Ей понравилось управлять страной с вышитой золотом королевской подушки. И бывшему мужу она доказывала это охотно и весело. Помнится, она громко пожаловалась новому возлюбленному – прежний слишком стар и донимал ее своими малопонятными воспоминаниями. Умный эльф – это невыносимо скучно, не умеющий петь – и того омерзительнее. Тогда Орильр сидел в кресле всю ночь, его отмыли и одели, в полумраке он выглядел вполне здоровым, ведь лучшие мастера старались ненадолго вернуть пленнику прежний облик. А выпившая больше обычного женщина смеялась, рассказывала то, что не принято говорить посторонним.
Лэйлирру тогда показалось ненадолго, что проклятый эльф все же уйдет в сон забвения и проблема старого свитка решится – никто не будет помнить того, что в нем написано. А тем более того, что осталось не написанным и отягощает память лишь одного существа, присутствовавшего при составлении записи.
Было время… мерзавец тогда висел в самом буквальном смысле между жизнью и смертью в пыточной камере, и он умудрился очередной раз посмеяться над королем.
«Неправедный король погубит страну, так предрешено, – сказал Орильр, пытаясь улыбнуться разбитыми губами. – Неужели не видишь, что Лирро умирает, уходят знания, и твои подданные все чаще добровольно выбирают сон забвения. Можешь убить меня, но миропорядка тебе не изменить. У новой страны будет иной король». Тогда Лэйлирр поклялся не предавать насмешника смерти. Даже самой трудной. А упрямец ответно пообещал не облегчать королю задачи, признавая его власть. Потому что если все эльфы Лирро склонятся перед самозванцем, он станет почти королем, и проклятие существования под его властью уничтожит род вечных.
Король усмехнулся. Тоже, нашелся спаситель народа! Никому его жертвы не нужны, его упрямство нелепо и напрасно. Эльфы действительно все чаще уходят в сон. Что с того? Только то, что самого Орильра никто не помнит, кроме свиты короля и дворцовой службы пыток. А сейчас, проведя немалое время в жаркой топке камина, и сам он себя не осознает.
Орильр действительно был в беспамятстве.
Король недовольно обернулся к младшему распорядителю пыточной службы. Тот расторопно кивнул и взялся за дело. Над камином раскрылся ледяной цветок каменного полога, и прохлада спустилась в зал влажным туманом. Король с презрением смотрел на тело упрямца. Его не назвать даже тощим – просто скелет, обтянутый серой старой кожей, утратившей в сыром мраке подземелья цвет и гладкость.
Через редкие прутья верхней части каминной решетки к пленнику протянулся черпак на длинной ручке, вода выплеснулась на седую голову. Потом снова – на спину, сухие плечи, затылок. До тех пор, пока тлеющее тряпье не зашевелилось. Мужчина попытался еще плотнее сжаться в комок, отодвинуться как можно дальше от пламени, окружающего со всех сторон. Вот он тяжело облокотился на бессильные руки, и, сжигая кожу ладоней, попробовал поднять голову. Не вышло, и он повернул лицо в сторону, откуда доносился знакомый смех.
Наконец, пленник действительно очнулся. Жадно напился из черпака и стал щуриться, с трудом разлепляя гнойные веки, вынуждая отвыкшие от света глаза смотреть. Когда-то – король смутно помнил, – глаза были зелеными. Теперь неопределенно мутными и темными, словно лиственная зелень перегнила и состарилась в каменном мешке темницы. Весь этот Орильр – сплошная гниль. Так и должен выглядеть поверженный враг.
– Рад новой встрече, – улыбнулся король. – Ну, не передумал?
Пленник не стал тратить силы на ответ.
Не передумал, и так понятно.
Лэйлирр обернулся к советнику, заранее радуясь развлечению. Мальчик вышел из сна всего-то лет сто назад, и новая жизнь ему нравится. Он быстро поднялся до высокого места при дворе вечного короля и ценил расположение хозяина – искренне, глубоко и жадно. Память не обременила его глупостями вроде гордости или родовой чести. Ему понятны лишь законы выживания при дворе. И он освоил их превосходно. Подбежал, упал на колени, радуясь возможности услужить и оказаться самым полезным, расторопным и умным. Достойным награды.
– Извольте изучить, – руки чуть дрогнули, передавая тонкие листы пергамента. – Пытка водой.
– Было, – недовольно нахмурился король. – Нормальные существа от этого сходят с ума, а у некоторых его от рождения, по-видимому, нет. Дальше.
– Рассветная зелень…
– Было, – сердито перебил король, не слушая подробности.
Всё же малолетки, пусть и услужливые, – ничтожны. Мог бы изучить записи о наказаниях за все пять веков, но поленился. Выскочка. Пленник закашлялся, и король нервно сжал подлокотники. Когда этот мерзкий тип разучится смеяться? Ведь ни малейших поводов! Хоть бы раз попросил о смерти, ведь не может он легко переносить свое состояние. Находиться там, на раскаленном камне, невыносимо. Одно лечение ожогов, при всей выносливости эльфа, растянется лет на пять. И то – при нормальном питании и уходе, в присутствии магов старой школы. Даже король вынужден терпеть нескольких, кому же приятно болеть? Эти маги – непокорные твари, смутьяны. Хорошо уже то, что они выселены из столицы и приручены. Некоторых можно приручить. У таких есть, что терять, – вот хотя бы дети.
– Осмелюсь предложить еще один вариант, – дрогнувшим голосом шепнул мальчишка. – «Черная оса…»
– Не было, – довольно кивнул король. – Рвение, малыш, вполне удачно заменяет тебе опыт. Когда-то этот ничтожный был сильным воином, и я бы не решился оставить даже иглу возле его руки. Но теперь, когда он безобиднее мухи, можно попробовать. Эй, грязь костлявая, как суставы? Мне лекарь долго пытался объяснить, что такое ревматизм. Нашел в старой книге, еще из времен общения с людьми, это их болезнь. Говорит, у тебя необычное для эльфа почти полное разрушение суставов. Больно?
– Очень, – порадовал короля пленник. Задохнулся, сказав всего одно слово. Помолчал и добавил совсем тихо: – но в тепле мне становится легче.
– Значит, мы погасим камин, – ласково уточнил король. – Поручаю тебя своим лучшим специалистам, как обычно. Увы, мне пора: дела и заботы, я так опечален, что не могу уделить беседе больше времени. Скажу одно: «Оса» требует выносливости. Тебя чуть откормят, прежде чем познакомят с жалом. Снова дадут природной живучести стянуть раны и повторят, – ну, не мне рассказывать, ты у нас памятливый, сам знаешь все, полагаю? Займет лет десять. Потом свидимся. Постарайся не передумать, я очень огорчусь.
– Сдаешь, – усмехнулся пленник. – Нервы шалят, сны донимают.
– Замолчи! – прошипел король, дернувшись к решетке.
– Совесть просыпается, когда засыпает разум, – закашлялся седой. – Это наше горе.
Король резко встал и развернулся к пленнику спиной, передернул плечами и неприятно сузил глаза, рассматривая свою свиту. Эльфы склонились, как подрубленные. Те, кто расслышал лишнее в прошлый визит, пожалели о своем любопытстве. Нынешние предусмотрительнее, – король рассмеялся, – у всех в уши загнаны золотые заглушки. Можно не сомневаться, если и слышали, сами языки попроглатывают. Это старое присловье – «долгой тебе смерти». И очень точное. Пугающе точное, особенно при новом дворе. Вот только трепещут и заранее боятся кары все, кроме одного-единственного существа, страх которого жизненно необходим короне…
Орильр прикрыл глаза и расслабился.
Шаги свиты донимали гудящую голову, отдаваясь в камне, выстилающем камин. Или теперь мода на звучные подковки, как веков пятнадцать назад, или усталое сознание зло шутит, изводя по пустякам. Может, от пытки водой он и не сошел с ума. Благо, сознание бережно хранит то, что теперь напрочь забыто прочими. В последнюю большую войну, еще до возникновения страны Лирро, дальние предки ведимов питали свою силу жизнью и болью эльфов. И были они ничуть не менее изобретательны, чем нынешний «король».
Не сойти с ума в прошлый раз помог старый маг из людей, сам не вынес пыток, а эльфу помог. Тогда тоже было плохо, очень долго сознание двоилось, явь путалась с бредом. Но он – выдержал. Значит, справится и второй раз. Теперь проще. В прошлом, которое теперь никто не помнит, он потерял всех, кого ценил и уважал. Их выносили из камер одного за другим. А он упрямо ждал своего шанса, цепляясь за несбыточные надежды: рано или поздно сочтут слабым и сделают ошибку. Одну, хотя бы одну!
Он тогда знал и мог достаточно, чтобы переломить ход безнадежной войны – и про демонов, и про ловушку для них, и про плату, которую следует внести. Он сам был одним из тех, кто подготовил ларец-ловушку. Не знал лишь об одном: жертва уже выбрана и кровью своей подтвердила согласие заплатить по старым счетам эльфов… Не знал и того, что маги и шаманы спели все необходимое, завершили вязь заклятий на крышке ларца. Если бы догадывался – предпочел бы сойти с ума!
Что может быть хуже для воина-храна, избранного беречь королеву Тиэсу?
Он не вывел свою королеву из ловушки ведимов, куда они сунулись малым числом в последней безнадежной попытке укротить пожар безумия, охватившего мир Саймиль.
Он сам произнес невозвратные слова и опустил крышку ларца, соглашаясь на «оговоренную плату», без которой сил на заточение демонов не хватало у всех магов Саймили. Он исполнил долг и выжил… Но, едва стих грохот чудовищной отдачи заклятия, он узнал то, что от него держали в секрете.
В пустом лабиринте пещер жив лишь он, один из всех. Он обыскал все закоулки черного застенка… Тиэса лежала в своей камере, очень тихая и спокойная. Невозможно красивая, словно не было проклятой войны и долгих месяцев заточения. Королева была окончательно и необратимо мертва.
Много позже, когда похоронили погибших, когда затянулись раны выжившего храна, и боль утраты перестала сжигать его сознание целиком, маги виновато подтвердили: для печати на ларце нужна была только кровь королевы. Тиэса все знала и строго запретила говорить о совершенном обряде личному храну. Понимала: он никогда не поведет ее в лабиринт ведимов, на верную смерть. Хуже, он постарается выкрасть и станет делать любые глупости, самые немыслимые, забыв про войну, демонов и угрозу всему миру.
Тиэса была древней королевой, и подданные звали ее «Сердцем мира». Увы, давно и безнадежно израненным. Ведь именно избранник королевы впустил в мир зло первых демонов: поддался черному зову духов, проникших в мир из глубин нездешнего. Именно король предал свой народ, открыл ведимам секреты первозданной магии эльфов, сделав их безмерно опасными. Скорость реакции тварей возросла, их заклятия обрели новую мощь. Король предал всё, стремясь обрести власть над миром Саймили. И начал войну, которая в итоге стерла из мира эльфов, навсегда сделав их малым народом, ничего не решающим и живущим в жестокой изоляции.
Не везет эльфам с королями, если разобраться. Нынешнее ничтожество – чем лучше? Зато королева… она была безупречна.
Орильр помнил себя прежнего, из времени древней войны – молодого упрямого дурака, тенью следующего за королевой, которую подданные оберегали и любили безмерно. Он тоже оберегал, старался хоть немного облегчить бремя её бед. И – молчал, как истукан. Какой смысл говорить, что ты тоже любишь ее? Будь счастлив, что признали лучшим воином и дозволили находиться рядом, видеть каждый день…
Седой закашлялся в приступе удушья, вызванного и каминным дымом и старой болью утраты. И горьким смехом – тоже. Если бы «король» знал, как хран, не сохранивший королеву, винил себя тогда, безмерно давно, как просил сородичей о казни! Он желал боли, чтобы хоть так утешить истерзанную душу. А его уговаривали, успокаивали. Хуже, считали героем. Даже осмелились просить стать новым королем. Эльф усмехнулся. Хоть одно приятное воспоминание – как он гонял их всех по разрушенной площади прежней столицы! Впрочем, впрок не пошло. Королем предложили быть Лиррэлю-а-Тэи. Всего лишь за то, что он приходился племянником «спасителю мира». Только у вечных дядя может быть гораздо младше племянника! Лиррэль охотно принял власть и наслаждался ею. А «спаситель» – Лильор-а-Тэи, высший хран погибшей королевы – ушел из Лирро и долго бродил по странам людей и гномов. Так долго, что на родине забыли и его имя, и даже прозвище Ключник – то есть «закрывший ларец зла»…
Между тем дома, в долине эльфов, подданные короля Лиррэля все чаще пользовались возможностью уйти в сон забвения. Решали таким образом любые проблемы, забыв, что утрата памяти и личности – величайших грех для эльфа. А прежде было и более того – преступлением. И память всего народа… таяла.
Вернувшись, Лильор-а-Тэи не застал родных, способных узнать его, и обрадовался: никто более не зовет Ключником. Осталось лишь обновить имя. Прежнее – Лильор-а-Тэи – до сих пор иногда встречается в уцелевших пергаментах. Зато нового, ничуть не королевского, – Орильр – там нет. Теперь никто не ведает прежнего имени седого… Никто! Иначе выскочка Лэйлирр знал бы, что хран, не с ним боролся! Хран Тиэсы невольно погубил древнюю королеву, однако же он никогда не признавал иных носителей венца, переплавленного из ее диадемы. Более того, алмазы диадемы он не отдал для новой короны.
Лиррэль с трудом, но мирился с непокорностью родича, уступившего ему корону. А позже терпел по привычке. Это оказалось не так уж сложно: в столице новой страны, Лирро, назвавшийся Орильром почти не бывал, с утратившими память и личность соплеменниками он общался неохотно.
Бывший хран старался жить и «не делать глупостей», ведь он дал такое обещание самой Тиэсе! И он честно исполнял последний долг. Даже пытался наладить жизнь.
Однажды показалось: вот девушка, до боли похожая на древнюю королеву, на утраченное Сердце эльфов. Сходство было лишь внешнее, но и это грело душу, сладко обманывало рассудок… Орильр обманывался охотно, он сам выдумывал и взращивал нелепые мечтания. Мол, не случайно всё, не лицо подобно, это душа королевы пытается вернуться в мир… Когда жена предала, выстроенные на песке замки рухнули.
То была самая страшная пытка «короля», – усмехнулся Орильр. Знал бы самозванец, насколько – порадовался бы…
Тиэса-а-Роэль утрачена для мира, и эта боль не пройдет. Кровью и жизнью Тиэсы демоны заперты в ларце. И, пока они не сгорели, пока пляшут злыми Огнями ведимы, призывая тьму из бездны, душа королевы будет оберегать сохранность заклятия, слов которого никто уже не помнит. Нет более магов, способных повторить прошлые деяния.
Орильр устроился поудобнее, плотнее сжавшись на пятачке раскаленного каминного дна. «Король» обещал откормить и подлечить до новой пытки. Хорошо. Даже замечательно: первый шанс за тягучие десятилетия боли, подтачивающей остатки желания жить.
Он бы давно ушел в сон, лишающий бремени прошлого. Но забывать – то же самое, что предавать. Не друзей, но их память… А ведь неизвестно, что хуже. Орильр попытался улыбнуться, сухие губы треснули, жажда стала донимать острее. Ничего, тюремщики напоят – им велено сохранять в пленнике малую искру жизни.
Орильр снова упрямо улыбнулся. Безмерно давно был один вечер.
Гномы, обещавшие прорубить вход в катакомбы ведимов, еще не закончили туннель. Образовалось немного свободного времени. Маги копили силы, бойцы отсыпались впрок, и у людей, и у эльфов с гномами это получалось успешно и выразительно. Потолки дрожали от храпа!
Хран тогда решил: именно спасаясь от усердия отдыхающих королева пожелала посетить водопад заброшенного парка.
Тиэса гуляла, напевала что-то почти неразличимое для слуха. Смеялась, принимая слабые, вялые, на полусухих стеблях, поздние осенние цветы, которые усердный хран умудрялся находить в глухой темноте безлунной полуночи. Тиэса была необычайно спокойной, даже веселой. Обряд уже прошел, плата уже объявлена – ларец сам возьмет ее. Либо когда его закроет кто-то из идущих в катакомбы с Тиэсой, либо когда иссякнет последний вздох королевы. Значит, старую вину эльфов, передавших ведимам опасные знания и возжелавших власти, можно счесть искупленной. Подобные счета должны оплачивать короли, она была уверена. И раз сделано всё возможное… Все эти мысли королевы Орильр смог понять гораздо позже. А тогда…
– Ну-ка постой, самый молчаливый из моих подданных, – Тиэса вдруг поймала руку с очередным цветком.
– Жду ваших приказов, единственная, – мягко поклонился хран.
– Ждет он, – с сомнением пожала плечами королева, изучая цветок. – Нормальные подданные так и делают. А не нормальные умудряются на редкость нетактично и выразительно молчать. Ты хоть понимаешь, что так внятно «рассыпать» комплименты непристойно.
– Я не смею…
– Нет, мысли я читать не умею, – рассмеялась королева, вызвав новые подозрения в этом утверждении. И добавила заговорщицким шепотом, вцепившись ноготками в ухо рослого храна и вынудив его склонить голову: – Но у тебя же глаза светятся зеленью в темноте, как у кота. Да не щурься, мне всё равно видно! Готова спорить со всеми гномами мира, хоть нет никого упрямее и памятливее на нашей Саймили, которую они зовут Симиллой, а люди – Саймилией: ты думаешь о королеве… недопустимое.
– Нн-е-ет, – охрип «кот», попытался покачать головой и обнаружил, что королевские ноготки имеют цепкую и твердую хватку.
– Зовешь меня в мыслях на «ты», – сокрушенно продолжила Тиэса. – И полагаешь, что мальчишке трех веков от роду дозволено иметь мнение о глазах, руках и, страшное дело, талии королевы. И так далее, – обличающе кивнула Тиэса, дождалась нового покаянно-стонущего восклицания и нехотя отпустила ухо. – Ты с первого дня в свите действовал мне на нервы, ты вмешивался в дела, ты безобразно пристально смотрел и неподобающе отчетливо сочувствовал… Дикий и глупый, но советники говорили – полезный. Сначала я собиралась удалить тебя из королевского эскорта вопреки здравым доводам, но в наше время умение убивать, выживать и защищать важнее иных качеств. Ты выучился этому пугающе быстро и безошибочно, ты вырос в войну и знаешь ее как главное свое предназначение. Я обязана тебе жизнью, кажется, даже дважды…
Хран кое-как перевел дух и остался стоять столбом, чувствуя себя окончательным дураком, ничего не понимающим в странном, даже невозможном разговоре. Ведь королевы с охраной не общаются, таков этикет. Для приказа довольно и жеста. Правда, он действительно давно и бестактно вышел за рамки своих прав и этикета. Не допускал к королеве ночных гонцов с дурными вестями, гонял бестолковых просителей, отнимающих у нее редкие минуты отдыха, выискивал и подбрасывал в комнаты и походные шатры столь любимые Тиэсой луговые дикие ромашки – цветы, строго недопустимые этикетом хотя бы за свою убогую, нищенскую простоту…
Само собой, он думал про королеву и смотрел на нее. Уже пять с лишним десятков лет, недолго по меркам эльфов… Но опаленные пожаром общего безумия, они куда плотнее и ярче многих мирных веков, пресных и размеренных. Он видел королеву в день, когда сгорела столица, когда эльфы во второй раз оставили укрепления и ушли, не сумев даже похоронить погибших. Он был рядом при первой встрече с давно разорвавшими союз гномами, когда разговор начался со свистящего замаха секиры… Раненой он тоже помнил ее, и еще – отчаявшейся, перешагнувшей через свое горе и снова готовой спасать то, что можно и нужно спасти. Но до сих пор не видел такой – беззаботной и какой-то… недопустимо молодой. Он не задумывался о возрасте королевы, это не имеет смысла в мире эльфов. Она была – единственной, и для него, действительно мальчишки, она была – всегда.
Ухо, смятое тонкими, но сильными королевскими пальчиками, потихоньку перестало гореть и теперь тлело вполне терпимо, то есть – равномерно со вторым. Интересно, ей и это видно в темноте? Жутковатое зрелище: глаза горят, уши полыхают…
– И, раз мой охранник возмутительно наблюдателен, он и о руках королевы все знает, – фыркнула Тиэса, не пытаясь сдержать смех, – а избавиться от него невозможно, мне пришлось привыкать к твоей бестактной опеке. Самое возмутительное, я и правда привыкла. Мне даже стало интересно, что не совместимо с моим положением, возрастом и обстоятельствами. Меня более не донимает прошлое, и мой голубоглазый предатель-король канул в бездну, даже снов не портит. Но сегодня ночь королевской мести. Я желаю сказать то, что думаю, и получить одно обещание. Простое. Сейчас ты так полагаешь.
– Любое, – решительно сообщил хран.
– По-детски опрометчиво, – улыбнулась королева. – Если ты уцелеешь, не делай глупостей и изволь жить. Это посильно, так что не выдумывай наперед отговорки. Я пережила и того, кого любила, и свою любовь к нему, и ненависть, и отчаяние.
– Я-я…
– Молчал полвека, и теперь прикуси язык, – сердито посоветовала Тиэса. – Все же мне во много раз больше веков, чем тебе. Молчать – умная тактика, ты пока и понятия не имеешь, какими восхитительными гирляндами слов пытались ублажить мои милые ушки в прежние мирные времена. Говорить комплименты ты едва ли научишься, нынешнее наречие грубее изначального. Про книги, стихи и общее образование я из милосердия умолчу. С такими кулаками не играют на арфе… И все же, вот что я хочу сказать тебе. В этом мире и в этой жизни твое место известно нам обоим, и оно не изменится, даже если ты изведешь все на свете заросли моих обожаемых ромашек. Но в ином мире, который нам не дан, я была бы рада каждому цветку. Поэтому постарайся выжить и не забывай посматривать по сторонам. Может, найдешь, кому подарить уцелевшие ромашки. Поиск – тоже определенный смысл для долгой жизни. Потом поймешь.
Орильр вздрогнул, покидая воспоминания.
На спину лилась вода. Камин остывал…
Седой эльф попытался сесть, поднял от пола непосильно тяжелую голову. «Король» в чем-то прав. Лучшим из воинов он, хран истиной королевы, был очень давно. Но упрямства не растерял, да и опыт с тех пор копил с полным усердием. Конечно, сейчас он едва ли сможет голыми руками уложить выставленную в каминном зале охрану – троих недотеп с арбалетами и пару бездарных мечников. Но их уверенность в собственной безопасности весьма занятна. Три тысячи лет не было войн, а изоляция добавила вовсе не опыта, скорее уж глупого самомнения. И презрительного высокомерия сытых и сильных к слабому и забитому. Орильр бессильно обмяк на камнях, втайне радуясь и рассматривая охрану из-под век. Один толковый гном уделал бы всех! А сын короля Гррхона, который вошел в катакомбы вместе к королевой и её храном и остался в коридоре один, дав время спрятать ларец, – тот бы смахнул дурней и не заметил…
Орильр, седой покалеченный эльф, пока не стоит в бою и полгнома, и то – обычного норника, а на рыжего наследника подгорных королей. Так что надо лежать и отдыхать. Хорошее место – старый дворец. Все здесь знакомо, всё создано лучшим из поздних друзей. Занятно… хоть кто-то из нынешних малолеток способен выяснить, что здесь, в центре огромного камина, есть люк? Кажется, на планах его никто не обозначал, то была детская шалость. Влюбчивому парнишке исполнилось всего-то пятнадцать веков, его счастью так радовалась душа! За недопустимо короткую для вечного жизнь юноша построил всего один дворец. Пусть так, но ведь лучший из всех, живой и настоящий. Если слушать фонтаны внимательно, в них и теперь звучат голоса Бильоля и его жены – единственной женщины рода людей, посетившей стану эльфов за три тысячи лет замкнутости. И похитившей у бессмертных лучшего художника. А вывел Бильоля за Стену он – родич короля, о силе крови которого все давно забыли. Как смешно было смотреть на переполох с тройным пересчетом колец допуска во внешний мир! Интересно кстати, кто еще бывает там? Счет не сошелся, значит, пара колечек на руках у самых любопытных…
Орильр лег поудобнее, с удовольствием отмечая – камни остывают. Он прикрыл утомленные глаза и забылся сном. Обычным, не несущим угрозы забвения и утраты личности. Самым счастливым и редким из всех. Прежде он видел этот сон лишь однажды и не мог позже вызвать по своему желанию, как многие иные.
Во сне молодой страж Лильор-а-Тэи сидел на холме – зеленом, полуденном и ярком. Спина его грелась о белый песчаник одинокой скалы. Под холмом, лежал луг, окруженный драгоценным поясом серебряных ив и огражденный ими от сплошного лиственного леса, который украшали багровые и золотые кроны клёнов. Такой лес жил лишь в прежней стране эльфов – Рэлло, в землях, где правила Тиэса.
Тот мир сожгла древняя война. Но в видении лес шумел и танцевал, гибко покачиваясь под ветерком. В пушистой зелени луга устроилась королева, одна, без свиты, и потому никто не мешал ей нарушать этикет. Сидеть босиком и плести венок из луговых ромашек. И никто не мешал храну нахально полагать, что венок подарят ему. Если не подарят, можно улучить минутку и самому украсть королевское сокровище. Тиэса притворно хмурилась и качала головой. Ее великолепные серебряные волосы рассыпались по плечам, мягко сияли под солнцем. Мысли наглого мальчишки читались совершенно отчетливо, но не вызывали порицания. Глаза королевы были спокойные, ясно-серые и теплые, как летний полдень…
Прошлый раз сон пришел перед самым выздоровлением. Полумертвого храна вынесли из развалин катакомб и усердно лечили, пытаясь уговорить остаться в мире живых. Старались лекари людей, знахари гномов, маги всех трех рас и немногие выжившие друзья, – но задерживаться на опустевшей земле Лильору не хотелось. Лишь во сне он припомнил данное королеве обещание… и сокрушенно признался: оно оказалось в исполнении совсем не простым. Как она и предупреждала – древняя, знавшая многое наперед.
Увы, трудность осуществления не отменяет обязательств. Ни тогда, ни теперь.
Поток ледяной воды окатил голову и плечи, смыл покой счастливого сна.
Орильр нехотя вернулся в реальность заброшенного дворца. Тот же камин, остывший напрочь, те же камни под боком. Только охрана сменилась. Впрочем, число и умение у новых так же позорны для рода эльфов, чем у прежних.
Седой с интересом пронаблюдал, как приблизился слуга с ведерком и вылил вонючее содержимое емкости в скотное корыто, придвинутое к камину. Помои, самые обыкновенные. «Король» неоригинален, унижает по мелочам. Но теперь – не важно. Впрочем, как и прежде.
Шанс уже совсем близко, и для побега потребуются силы. Восстановить их можно, используя любую пищу. Орильр благодарно кивнул парнишке с ведром, смущенному своей причастностью к службе пыток, и медленно двинулся к пище. Он уговаривал руки дрожать как можно усерднее. Он запрещал телу показывать, что малые крохи прежней подвижности еще сохранились, как раз на один рывок. Есть хотелось до помутнения рассудка, но ползти следовало медленно, а выглядеть – жалко. Дважды седой терял сознание и отлеживался, из последних сил выдерживая избранную заранее ничтожную скорость перемещения. Лишь к полудню он добрался до корыта и позволил себе есть жадно и неразборчиво, облизывая руки и пачкая помоями уцелевшие в жаре костра пряди длинных слипшихся волос.
Орильр не тратил сил, чтобы убрать волосы. За уши не получится – уши ему укоротили еще в катакомбах ведимов. Помнится, так и сказали: «Чтоб не верил, что отличается от людей внешностью, а заодно – и способностью жить долго». Мол, сегодня уши, а ночь повисишь, – и завтра уже шею… Хороший план, согласился он. И утром основательно занялся чужими шеями, зря тюремщики плохо закрепили тот крюк…
Орильр выловил последний кусок густого месива и позволил себе отдышаться. Пусть презирают. Путь смотрят, как на зверя в клетке. Диких считают глупыми, слабых – безопасными. Он очень глупый и совершенно безопасный: глуховатый, полуслепой, больной. А еще он когда-то был наставником следопытов и первым мечом короны, но этого уже не помнят. Есть своя польза в снах забвения, есть!
– Животное, – выдохнул один из юнцов-арбалетчиков, отворачиваясь и сглатывая рвотный спазм. – Псих.
– Терпи, завтра утром его переводят в подвалы, – сдавленно посоветовал не менее зеленый мечник. – Там своя охрана. Пыточные, они к такому привычнее. Слушай, а он точно эльф? Уши сверху короче человечьих, как я себе представляю их.
– Вроде да, – с сомнением отозвался третий охранник. – Тот важный чин, из сыскных, говорил, что он выродок. Его покусали бешеные твари внешнего злого мира у защитной Стены. С тех пор подлец служил им и готовил гибель для Лирро.
– С советником всегда так, мне говорили иное, – зло отрезал последний и шепотом добавил: – это, мол, и есть настоящий убийца нашего истинного короля. И он будет жить, пока не назовет всех сообщников.
– Вот как, – выдохнул первый. – А я его почти пожалел. Думал, зря мучается.
– Не зря, – скривился самый осведомленный охранник. – И пока не мучается. Завтра им по-настоящему займутся, пусть говорит, что следует. Знаешь, что такое «черная оса»? Эй, зверек, и тебе полезно будет послушать. Универсальный яд. Его наносят иглой. День за днем, пока он не проступит татуировкой. В каждом нерве, в каждой мышце. Вкалывают несколько лет, а выходит он из тела веками. И во все эти века неотступная боль.
– Тогда я и не знаю, кто здесь животное, – засопел мальчишка и отвернулся. – Что мне дома не сиделось? Ах, столица! Я думал: дворец, балы, библиотека. Вот и получил свое. К пыточному делу оказался годен.
– Предатели достойны наказания, – упрямо сообщил старший. – И презрения.
Орильр лежал, прикрыв глаза, и внимал блаженной сытости, разливающейся по телу. Приятно до головокружения, что мальчишки не так плохи, как можно было ожидать. И что убивать их не надо – тоже хорошо. Дурно одно. Уходить надо сегодня, а сил почти нет. До Стены отсюда пешком не дойти, не доползти… Значит, надо лежать и думать. Кони наверняка стоят в старой конюшне, как и прежде. Там тоже стражи, их будет опять же жаль. Глупых, запутавшихся, наивных.
Может, попробовать путь через Зал южных песков? Там прежде жили пустынные ящеры, дикие и почти такие же вечные, как эльфы. Двоих он знает: мать племени Драконэль и ее старшую дочь. Может, еще живы и помогут? Настоящего разума у ящеров нет, но их память и сила велики. К югу от дворца заброшенный парк, за ним – лес.
Если не будет следов и запаха беглеца, никто туда не пойдет. Оттуда выбираться на волю, за выстроенную глупым племянником Черную стену, много проще. Древние эльфы звали Стену «удавкой смерти», а новые советники – «нерушимым щитом». Сколько раз говорено было Лиррэлю: не отрывай свой народ от общения с миром, в уединении нет развития. Но ему хотелось быть королем, не подлежащим сравнению. Зачем такому чужие посольства, соседи с их склоками и просьбами?
В год воздвижения Стены Орильр расстался с последними друзьями. Весь стоящий уважения совет мудрых покинул долину. Мудрые унесли ларец, опасаясь очередных чудачеств Лиррэля. Так демонов, запечатанных душой королевы Тиэсы, передали людям. Для короткоживущих бремя непосильное, давно следует проведать их орден и выяснить, целы ли маги, как им удается противостоять времени, жестокому к памяти и славе прошлого. А ведь до сих пор справляются! Иначе ведимы уже вернули бы демонов в мир.
Орильр напился мутной жижи, устроился поудобнее и задремал. Скоро закат, а там и до ночи всего ничего. «Король» не даст окрепнуть. Всего-то день выделил для восстановления, угрожающе мало!
На закате тюремщики преподнесли пленнику внезапный подарок. Наловили в подвале крыс и бросили их в корыто, обварив кипятком. Чтобы было смешнее, сыпанули на камни две горсти приправ. Застали по решетке, вынуждая седого проснуться.
– Ужин, зверек! – шумел самый «умный». – Жри. Их, может статься, отравили, ловить было слишком уж легко, но к ядам тебе так и так придется привыкать.
Орильр сосчитал крыс и улыбнулся. Полчаса на ужин, два – на отдых. К полуночи он станет гораздо сильнее. Хорошее начало многообещающего вечера. Седой медленно подтянул свое сухое тело к краю корыта, сел, опираясь на руки и почти без усилий демонстрируя слабость. По крайней мере, головокружение было неподдельным. И приключилось оно от тошноты скороспелой сытости в смеси с гневом. Эльфы находят забавным кормить соплеменника крысятиной! И кто – охрана, а не палачи. Не просто охрана, а истинные храны из службы Жаса!
До чего добрел Лирро, светлые звезды! Стоит ли дальше стремиться к чему-то и бороться? Впрочем, сдаться никогда не поздно. А пока, раз некоторые хотят развлекаться, надо помочь им. Тем более – есть специи. Настоящие травы дикого леса, один их запах напоминает о свободе и дарит радость. Орильр взял щепоть и бережно понюхал. Лизнул, улыбнулся. Крысятина в его тюремном меню – вовсе не гадость. Обваренную и даже со специями он еще не пробовал, должно быть весьма недурно.
Седой благодарно кивнул мечнику и задумчиво глянул на свой ужин.
Наивные ребята! Пять веков он сидит в клетках самого разного и одинаково мерзкого вида. Брезгливый бы давно умер или дошел до окончательной слабости. А он – воин, он не может позволить себе прекратить тренировки. Сухость тела и чудовищная худоба обманули даже достаточно опытного Лэйлирра. Но это еще не окончательное бессилие. Просто нынешняя внешность смотрится поистине удручающе на фоне розовощекой беспечности окружающих. Седой выбрал самую аппетитную крысу и покопался пальцами в приправах.
– А слизней в подвалах не нашлось? – тихо и мечтательно спросил он. – Нежное, деликатесное мясо. Не хуже виноградных улиток.
Самого младшего все же вырвало. Он зло всхлипнул и ушел в дальний угол обширного зала, бормоча что-то невнятное, бессвязное. Седой удивленно и почти благодарно отметил – малыш ругал не его странные слова, а жестокость своих напарников.
Четверо старших молча и потрясенно смотрели. Им уже не было смешно. Когда пленник закончил ужин, арбалетчики следили за ним куда пристальнее. «Умный» мечник сходил и привел младшего. Тот все еще всхлипывал и смотрел на страшное существо в клетке с каким-то окончательным отчаянием. Малыш – понимал Орильр, теперь глядел на существо в клетке и думал: что могло так изуродовать эльфа, от природы – доброго, если на пленнике действительно лежит страшная вина? Правдивы ли обвинения? Что надо сделать с эльфом, чтобы он ел столь мерзкое – с настоящим удовольствием? Как король может радоваться мукам подданного, пусть и не самого верного? Мальчик думал много, нервно и невнятно. И мысли, не всегда разборчивые для него самого, – Орильр усмехнулся, припоминая королеву, – читались до смешного отчетливо на лице, в глазах, в неуловимым движениям рук и смене позы. Это и называется – разница в возрасте.
Пленник улыбнулся. Может, он поумнел. Но говорить комплименты и играть на арфе так и не научился. Как глядела бы на него Тиэса, узнай она, что у непутевого храна нет даже самой малой толики отпущенного каждому эльфу музыкального слуха? Наверное, она бы посочувствовала.
– Не переживай, малыш, – посоветовал седой. – Жизнь штука сложная, а вы так много спите и мало помните, что забыли и это. Злые шутки тоже идут от излишней простоты. Я не в обиде за этот нелепый ужин. Все лучше, чем голодать, уж поверь.
– Не понимаю, – в полном отчаянии всхлипнул арбалетчик.
– О, это куда честнее и взрослее, чем всё и сразу понимать, – утешил Орильр. – Прежде эльфы жили дольше и становились по-настоящему взрослыми. Они уважали королей не потому, что так им велят. Сами выбирали правителей и не исполняли злых и глупых приказов. Я выбрал свою королеву сознательно. Я присягал только Тиэсе-а-Роэль, именуемой Сердцем эльфов. Лирро – не мой мир, я родился в Рэлло, и помню тот край. Здешние правители меня не интересуют, ни умерший, ни живой. Но я рад, что некоторые до сих стараются думать самостоятельно и растут.
– Ты, как утверждает наш не слишком честный служитель, убил короля, – прищурился старший, все более досадуя на странную беседу. – Это стоит наказания, и самого тяжкого.
– Да сдался он мне! – тихо рассмеялся седой. – Ничтожество, огородившее страну Стеной. Он лишил вас радости и права познавать мир. И все же он был лучше нынешнего подлеца. Если бы я взялся за дело, начал бы с Лэйлирра. Скажи лучше, вас сильно накажут за мой побег?
– Наглец, – почти восхитился младший, даже слезы высохли.
– Если упустим в прямом бою, само собой, не пощадят, – куда практичнее прикинул старший. – Но ты же двигаешься с трудом, зверек.
– А если по недосмотру советника? – задумчиво уточнил пленник.
– Тогда голову снесут советнику, – с явным удовольствием предположил мечник. – А нас в ссылку, во внешний дозор, в дикие леса. Хорошее дело, от дворца далеко.
Орильр покивал. Смешная беседа. Кошки-мышки. Стоящие вне кружева каминной решетки полагают, что он, седой старик, – жалкая безумная мышь. Младший жалеет сумасшедшего родича, теперь уже это совсем очевидно. Хороший, добрый мальчик, в лесу ему будет куда уютнее. Мутные усталые глаза бывшего храна поймали взгляд синих наивных, которым весь мир в новинку.
– Флягу подаришь? – серьезно спросил седой.
Малыш задумался. Неуверенно помялся, глянул на старшего, решительно качнувшего головой. Мол, нельзя. Да и к решетке подходить – строго запрещено. Малыш снова вздохнул, упрямо закусил губу и непослушными пальцами стащил с плеча флягу на ремне. Еще раз пожевал губу, зажмурился. Потом все же шагнул вперед, и еще, еще…
Идти ему было страшно, бросить флягу издали не позволяли ни воспитание, ни храбрость – пока еще детская и глупая, но способная вырасти в нечто стоящее. К тому же пацан желал хоть немного ослабить бремя вины за шутку с крысиным ужином.
Сухая рука пленника приняла флягу под донышко, не угрожая неосторожному стражу. Двое арбалетчиков, нервно выцеливавших врага, чуть расслабились. Синеглазый отшатнулся назад и выдохнул.
– Зря тратишь время на арбалет, – задумался Орильр. – Не твое. Ты из рода Шаэль, это очень заметно. Вы всегда были хороши с парными клинками. Легкими, сабельного типа. Теперь, пожалуй, и не учат такому бою.
– Не учат, – преодолевая дрожь голоса, кивнул малыш. – Я думал, в главной библиотеке…
– Нет там ничего путного, – сморщился Орильр, все более забавляясь беседой. – Зато если внимательно смотреть на узоры стен Зала туманного восхода, это отсюда в двух коридорах к востоку, можно кое-что и рассмотреть. Как-никак, строил это чудо старой столицы Бильоль-а-Шаэль. Он был одаренным бойцом, хоть и сущим мальчишкой. Сходи, когда удастся сюда вернуться. Назови себя и попроси об уроках.
– Эй, зверек, – перебил старший, – мы сменимся через десять минут. Так что заканчивай с трепом и совершай чудо. Или отдыхай. Позже не получится ни то, ни другое.
– Значит, по счастью, еще есть время. Я чудовищно устал от молчания, – рассмеялся седой. – Дождусь, пока придут ваши сменщики. Вам же лучше, лишние свидетели, меньше вина. Знаете, я рад, что мы так мило поболтали. Тяжело покидать Лирро, полагая соплеменников слабыми и гнусными слугами ничтожества. Увы, как бойцы вы не стоите ничего, уж извините. Зато в остальном вполне нормальны, а это куда важнее.
– Почему не стоим? – возмутился старший. – Меня учил сам Рольэри-а-Лоэ.
– То-то и оно, – вздохнул седой. – Его учил Дольмиль, а малыша наставлял Шильосэль, которого кое-чему вразумлял относительно дельный воин, хоть и не знавший настоящих боев, Кэльвиль. – Седой с едва уловимой иронией добавил: – Ученик самого Жависэля.
– Точно, – удивился мечник. – Это немногие помнят.
Читать бесплатно другие книги:
