Как влюбиться без памяти Ахерн Сесилия
Глава I
Как найти спасительный аргумент
Говорят, молния никогда не ударяет дважды. Неверно. То есть говорят именно так, но это неверно как факт.
Ученые из агентства НАСА обнаружили, что молния нередко попадает сразу в два или даже несколько мест, да и шансы, что она ударит именно в вас, на сорок пять процентов выше, чем принято думать. Впрочем, большинство людей, толкуя о молниях и меткости их попаданий, имеют в виду, что молния никогда не ударяет дважды в одного и того же человека. Неверно и это. Хотя вероятность встречи с молнией составляет один к трем тысячам, в Роя Кливленда Салливана, лесничего из Национального парка в Вирджинии, они ударяли семь раз: первый — в 1942 году, а последний — в 1977-м. Молниям не удалось отправить его на тот свет, но в семьдесят один год он покончил с собой выстрелом в живот, по слухам — из-за неразделенной любви. Если бы люди не прибегали к метафорам, а напрямую говорили, что думают, стало бы ясно: они считают, будто одно и то же крайне маловероятное событие не может произойти дважды с одним и тем же человеком. Опять неверно. Кому как не Рою было знать, сколь велики шансы, что крайне маловероятное несчастье может повториться вновь! И теперь я подхожу к сути моего рассказа, к первому из двух событий, чья вероятность была ничтожно мала.
В одиннадцать часов в морозный дублинский вечер я попала туда, куда раньше мне попадать не приходилось. Это не метафора, чтобы передать мое психологическое состояние, хотя тоже подходит, просто я буквально, в географическом смысле, никогда там не бывала.
Ледяной ветер насквозь продувал заброшенный квартал в Саутсайде, таинственно выл и стенал, раскачивал строительные люльки и гудел в пустых оконных проемах.
Незастекленные окна зияли черными дырами, зловеще глядели голые, без отделки, стены, грозно высились перевернутые цементные плиты, укрывая в своей тени коварные ямы и колдобины. Наспех прилаженные балконы, водосточные трубы, провода, которые шли неизвестно куда неизвестно откуда, — готовая сценическая декорация для трагедии. Я поежилась не столько от холода, сколько от неприветливой обстановки. В этих домах должны были жить люди, тогда в окнах было бы темно, потому что они уже погасили бы свет и уютно спали за плотными шторами. Но жилища стояли необитаемые, подрядчики не выполнили обещания, данные во времена строительного бума, и вместо роскошных квартир домовладельцы получили неустанно тикающую бомбу замедленного действия, поскольку список претензий у служб пожарной безопасности был такой же длинный, как перечень лживых заверений строителей.
Мне не следовало там находиться. Я проникла туда незаконно, но тревожило меня не это: там было опасно. Обычному законопослушному человеку нечего делать в подобном месте, и мне надо было развернуться и уйти. Все это я отлично понимала и однако же упорно пробиралась дальше, хоть поджилки и тряслись от страха. Я вошла в дом.
Сорок пять минут спустя я вышла оттуда, вся дрожа и трясясь, и стала ждать, когда приедет полиция, как велел мне оператор экстренной службы 999. Сперва в отдалении замелькали огни «скорой помощи», и следом почти сразу появилась полицейская машина без опознавательных знаков. Из нее выскочил детектив Магуайр — небритый, с растрепанными волосами, суровый, чтобы не сказать свирепый, и, как я успела узнать раньше, очень неуступчивый, притом готовый взорваться в любую минуту — словом, черт, с трудом удерживающий себя в табакерке. Пускай с виду Магуайр в свои сорок семь лет сильно смахивает на заядлого рок-музыканта, но он офицер полиции, и потому не важно, как он выглядел, а важно, что он там был, — это означало, что дело нешуточное. Проводив их до квартиры Саймона, я вернулась на улицу и снова принялась ждать, должна же я была изложить свою историю.
Я рассказала детективу Магуайру, что тридцатишестилетний Саймон Конвей, с которым я случайно столкнулась в пустой квартире пустого дома, был одним из тех пятидесяти бедолаг, которым пришлось отказаться от надежды поселиться здесь ввиду явной ее несбыточности. Саймон говорил по большей части о деньгах, о том, что он не в состоянии платить по ипотеке за квартиру, где ему запрещают жить, о бюрократах, которые чинят ему всяческие препоны, и о том, что он только что потерял работу. Я не слишком внятно передала Магуайру свой разговор с Саймоном, путая то, что реально было сказано, с тем, что, как я потом поняла, надо было сказать.
Дело в том, что у Саймона, которого я никак не ожидала там увидеть, в руке был пистолет. Думаю, я удивилась нашей встрече даже больше, чем он моему внезапному появлению в заброшенном доме. Похоже, он решил, что меня туда направила полиция, чтобы поговорить с ним, и я его в этом разубеждать не стала. Пусть лучше считает, что в соседней комнате у меня наготове вооруженная толпа народу, думала я, не в силах оторвать взгляд от вороненого ствола, которым он беспрерывно размахивал. Он говорил и говорил, а я пыталась стоять спокойно, борясь с желанием увернуться, вильнуть в сторону, а то и вовсе броситься вон из комнаты. То и дело накатывали волны панического ужаса, но я все равно успокаивала Саймона и убеждала отложить пистолет. Мы заговорили о его детях, и я, как могла, выискивала светлые моменты в его мрачном положении. В итоге мне удалось добиться того, что он положил оружие на подоконник, и тогда я позвонила в полицию, куда же еще. Не успела я убрать телефон, как все вдруг неуловимо изменилось. Я что-то им сказала, какую-то незначительную, проходную фразу — но именно ее, как я потом поняла, говорить было нельзя, — и это сработало как спусковой механизм.
Саймон глядел на меня, и я знала, что он меня не видит. Его лицо исказилось. В голове у меня раздался сигнал тревоги, но прежде чем я успела что-нибудь сделать, он взял пистолет и приставил себе к виску. Пистолет выстрелил.
Глава II
Как уйти от мужа без скандала
Иногда у того, кто видел, а тем более стал участником подлинно драматического события, возникает желание перестать притворяться. Вдруг ощущаешь себя идиотом, шарлатаном. И хочется покончить с подделками, будь то безобидные мелочи или кое-что поважнее, например замужество. Так случилось со мной.
Если человек начинает завидовать друзьям, которые решили развестись, ему пора осознать, что его собственный брак дал трещину. Последние месяцы у меня было странное чувство, точно я догадывалась о чем-то, но в то же время и нет. Когда наш брак развалился, я поняла, что с самого начала знала: он был ошибкой. Конечно, выпадали и счастливые дни и порой посещала радостная надежда, что все вообще неплохо обернется. Кто ж спорит, позитивный настрой — великая вещь, но одни лишь благие намерения — шаткое основание для семейной жизни. И вот этот случай или, как я мысленно его называла, «урок» Саймона Конвея помог мне наконец взглянуть фактам в лицо. На моих глазах произошло нечто до ужаса реальное, и пришла простая мысль — хватит притворяться, будь собой, живи честно.
Моя сестра Бренда убеждена, что я ушла от мужа, потому что не смогла справиться с посттравматическим стрессом. Она умоляла меня поговорить с кем-нибудь, кто в этом разбирается, и я сообщила ей, что уже поговорила, и не раз, поскольку действительно уже давно веду с собой задушевные беседы. Это чистая правда, и Саймон лишь приблизил окончательное прозрение. Разумеется, Бренда ждала от меня другого ответа, она имела в виду, что я обращусь к специалисту по задушевным разговорам, а вовсе не пьяные излияния у нее на кухне посреди ночи посреди недели.
Поначалу мой муж Барри старался понять и поддержать меня, что называется, «в трудную минуту». Он тоже думал, что мое неожиданное решение расстаться с ним — своеобразная отдача от пистолетного выстрела. Но потом до него дошло — я ведь собрала вещи и ушла из дома, — что я не шучу, и он тут же принялся говорить обо мне всякие гадости. Я его не осуждаю, хотя очень удивилась, узнав, что я «толстуха», а больше того, что он думает, будто я куда лучше отношусь к его матери, чем к нему самому. Всем казалось странным то, что я сделала, и никто мне не верил. Неудивительно, ведь всю дорогу я тщательно скрывала, как мне плохо с Барри, а тут вдруг поняла, что время вышло.
В ту ночь, когда я сперва сообразила, что это из моего горла вырвался истошный вопль, а потом второй раз позвонила в полицию, а потом дала показания, а потом выпила чаю с молоком в ближайшем супермаркете, я приехала домой и сделала четыре вещи. Во-первых, пошла в душ, чтобы хоть попытаться смыть с себя весь этот ужас. Во-вторых, перелистала уже порядком потрепанную книжку «Как уйти от мужа без скандала». В-третьих, разбудила его, предложила ему кофе, тост с маслом и поскорее развестись. В-четвертых, в ответ на его недоумение рассказала, что у меня на глазах застрелился человек. Вспоминая об этом позже, я поняла, что Барри куда сильнее заинтересовало ночное происшествие, чем то, что я от него ухожу.
Меня очень удивило то, как он повел себя после нашего разрыва, и собственное в этой связи изумление поразило ничуть не меньше. Мне казалось, что куча полезных книг, которые я успела проштудировать, должны были подготовить меня к такой ситуации. Я ведь столько раз прикидывала, какие у каждого из нас возникнут переживания, если я все же решусь на развод, столько всего на эту тему прочитала — на всякий случай, чтобы подготовиться и принять верное решение. Многие мои друзья успели развестись, и я провела не одну ночь, выслушивая обе стороны. И все-таки мне никогда не приходило в голову, что мой муж способен вдруг в одночасье превратиться в ядовитого, злобного, агрессивного психа. Наша общая квартира стала его квартирой, и он меня туда на порог не пускал. Наша общая машина стала его машиной, и он не давал мне ею пользоваться. И все остальное, что было нашим общим, он усиленно пытался отвоевать себе. Даже то, что ему вовсе не было нужно. Это был обмен по его курсу. Имей мы детей, он бы забрал их и навеки запретил мне с ними видеться. Он был нежно привязан к кофеварке, горячо любил столовый сервиз, обожал тостер и питал искреннюю симпатию к электрическому чайнику.
Собирая вещи, я терпеливо сносила его вопли — на кухне, в гостиной, спальне и даже в туалете, куда он последовал за мной, чтобы орать там, пока я писала. Изо всех сил старалась быть спокойной, понимающей и даже сочувствующей. Я всегда умела слушать и готова была выслушивать его сколько потребуется, но вот объяснять, оказывается, я умела гораздо хуже, да мне и странно было, что ему нужны какие-то объяснения. Я не сомневалась, что в глубине души он относится к нашему браку точно так же, как я, но его настолько оскорбило мое желание уйти, что он напрочь позабыл обо всем, что было раньше. Например, как нам обоим порой казалось, будто мы накрепко заперты в ловушке никому не нужных отношений. Им владела ярость, а ярость делает человека глухим к чужим доводам. Его, во всяком случае, она сделала глухим как пень, а потому я покорно ждала, пока он отбушует, и надеялась, что когда-нибудь мы сможем поговорить обо всем начистоту.
Да, я знала, что права, а все же меня страшно мучала совесть из-за того, что я так с ним поступила. И эти мои угрызения, и горечь вины, оттого что я не сумела удержать человека от самоубийства, тяжким бременем лежали у меня на душе. Я и до того несколько месяцев спала очень плохо, а теперь, кажется, перестала спать вовсе.
— Оскар, — сказала я клиенту, сидящему в кресле напротив моего стола, — водитель автобуса не хочет вас убить.
— Хочет. Он ненавидит меня. Вы этого не понимаете, потому что не видели его и не знаете, как он на меня смотрит.
— А с чего бы это водителю так к вам относиться?
Он пожал плечами:
— Как только автобус подъезжает, он открывает дверь и потом сразу на меня смотрит.
— Он вам что-нибудь говорит?
— Когда я захожу, ничего. А когда нет, он вроде как ворчит на меня.
— А что, вы не всегда заходите в автобус?
Он отвел глаза и уставился в пол.
— Иногда мое место бывает занято.
— Ваше место? Это что-то новенькое. Какое место, Оскар?
Он вздохнул, понимая, что влип. И признался:
— Слушайте, в автобусе все на всех пялятся, так? На этой остановке захожу только я один, и все пялятся на меня. И поэтому я сажусь позади водителя. Ну, знаете, боковое сиденье, лицом к окну? Там удобно, оно как бы полностью скрыто от всего автобуса.
— Там вы в безопасности.
— Отличное место. Сидя там, я мог бы, наверное, доехать даже до города. Но иногда там уже сидит эта девушка, ну, такая, с отклонениями, и она слушает свой айпод и поет синглы «Степс», громко, на весь автобус. И если она там сидит, я не захожу, потому что меня напрягают люди с отклонениями и еще потому что это мое место, понимаете? А увидеть, сидит она там или нет, я могу только, когда автобус остановился. Ну, я проверяю, и если место занято, то не еду. Водитель меня ненавидит.
— Сколько это продолжается?
— Не знаю, пару недель.
— Оскар, вы понимаете, что это означает. Нам придется все начать сначала.
— О нет! — Он закрыл лицо руками и уткнулся в колени. — Но я же проезжал полдороги до города!
— Не будем спорить. Итак, завтра вы непременно войдете в автобус. Сядете на любое свободное место и проедете одну остановку. Потом можете выйти и вернуться домой пешком. На следующий день, в среду, вы войдете в автобус, займете любое свободное место и проедете две остановки, а затем прогуляетесь до дому. В четверг — три остановки, в пятницу — четыре, слышите меня? Вам нужно справляться с этим мало-помалу, шаг за шагом, и в конце концов вы решите эту задачу.
Я не была уверена, кого именно пытаюсь убедить. Его или себя.
Оскар медленно разогнулся, провел ладонями по щекам и посмотрел на меня.
— У вас все получится, — мягко сказала я.
— Вам легко говорить.
— А вам нелегко это сделать, я понимаю. Отрабатывайте технику дыхания. Вскоре вы увидите, что дело не такое уж и трудное. Вы сможете оставаться в автобусе всю дорогу до города, и на место страха придет радость. Вам сейчас кажется, что впереди тяжелые дни, а потом вы поймете, что они были счастливыми, потому что вы сумели преодолеть огромные проблемы.
Он, похоже, сомневался.
— Поверьте мне.
— Я верю, только мне смелости не хватает.
— Смелый не тот, кто не боится, а тот, кто побеждает свой страх.
— Ммм… это из ваших книг?
Он кивнул на полки, заставленные всевозможными сборниками и пособиями на тему «помоги себе сам». На все случаи жизни. Да, их у меня в кабинете накопилось немало.
— Это из Нельсона Манделы, — улыбнулась я.
— Жалко, что вы трудоустройством занимаетесь, из вас бы вышел хороший психолог, — заметил он, рывком выдернув себя из кресла.
— Ну, я в общем-то ради нас обоих стараюсь. Когда вы начнете отъезжать от дома дальше чем на четыре автобусные остановки, это расширит круг моих поисков и возрастут шансы найти вам работу.
Надеюсь, мне удалось скрыть раздражение. Оскар — научный сотрудник, очень талантливый, высококвалифицированный. Найти для него работу было бы совсем несложно — я уже трижды его устраивала в разные места, — но из-за его проблем с транспортом задача резко усложнялась. Я старалась помочь ему преодолеть эти страхи, чтобы в итоге подыскать такую работу, куда он мог бы спокойно ездить каждый день. Учиться водить машину он тоже боялся, а я не готова была зайти так далеко, чтобы стать еще и его инструктором по вождению. Ну спасибо, он хоть согласился побороть свой страх перед автобусами. Я глянула на часы.
— Что же, ладно. Пусть Джемма скажет вам, когда прийти на следующей неделе. Надеюсь, вам будет что рассказать мне о своих достижениях.
Как только он вышел, я убрала с лица вежливую улыбку и обратила взгляд на полку в поисках подходящего издания из серии «Как…». Клиенты изумлялись, сколько у меня книг, а я порой думала, что моя подруга Амалия, владелица небольшого книжного магазинчика, еще не прогорела исключительно благодаря мне. Книги — мое спасение, моя палочка-выручалочка, они помогают мне решать свои и чужие проблемы. Последние десять лет я мечтаю сама что-нибудь написать, но все попытки заканчиваются тем, что, исполнившись вдохновения, я сажусь за стол, включаю компьютер и долго смотрю в монитор. Пустая белая поверхность наглядно отражает мои творческие возможности.
Моя сестра Бренда говорит, что идея написать книгу увлекает меня куда больше, чем ее реальное воплощение, потому что если б я правда хотела писать, то я бы так и делала каждый божий день. Она говорит, что настоящего писателя ничто не остановит — есть у него идея или нету, есть на чем писать или нет — он все равно пишет. И ему все едино, что зеленые чернила, что синие, с молоком у него кофе или вообще без сахара, это все мелочи, они на творческий процесс не влияют. А меня, увы, именно такие мелочи всякий раз сбивают с нужного настроя, стоит мне только сесть за стол. Бренда частенько изрекает прискорбные истины, но, боюсь, это как раз тот случай, когда она права. Мне хочется писать, я просто не знаю, получится ли у меня, и мне страшно убедиться, что ничего не выйдет. Книжка с манящим заголовком «Как написать успешный роман» полгода пролежала у меня рядом с кроватью, но я так ни разу и не открыла ее, боялась, что если тамошние полезные советы мне не помогут, то придется навеки проститься с мечтой о книге. Поэтому я припрятала литературное руководство в комод — до лучших времен.
Наконец я нашла то, что, собственно, и искала. «Как уволить сотрудника. 6 советов с иллюстрациями».
Толку от этих иллюстраций, по-моему, никакого, но все же я подошла к зеркалу и попыталась состроить такую же озабоченную физиономию, как у работодателя на странице сорок шесть. Затем почитала собственные заметки на обороте задней стороны обложки. Сомневаюсь, что мне удастся это исполнить. Моя компания по подбору персонала «Роуз рекрутмент» существует вот уже четыре года, и сотрудников в ней тоже четверо. Секретарша Джемма очень полезный член нашего маленького сообщества, и мне жаль было бы с ней расстаться, но, учитывая мои нынешние финансовые обстоятельства, надо рассматривать и такой вариант. Я читала свои заметки, когда в дверь постучали и тут же вошла Джемма.
— Джемма, — взвизгнула я и виновато засуетилась, старательно пряча от нее книжку. Я попыталась приткнуть ее на полку, но там и так все было забито. Второпях я сделала неловкое движение, глянцевое издание выскользнуло у меня из рук и плавно приземлилось у ног Джеммы.
Она хихикнула и нагнулась, чтобы поднять книгу. Прочла название и густо покраснела. Выпрямилась, посмотрела на меня, и в ее глазах были удивление, страх, растерянность и обида. Я открыла рот, не нашлась что сказать, закрыла его, потом снова попыталась выдавить что-нибудь, лихорадочно вспоминая, как эта полезная книжка советует сообщить сотруднику нерадостную для него весть. Что там… а, доходчиво, сочувственно, не слишком эмоционально, откровенно… или не надо откровенно? Впрочем, пока я мялась, она и так уже все поняла.
— Ну наконец хоть какая-то польза от одной из ваших дурацких книг, — пробормотала Джемма, с трудом сдерживая слезы, сунула ее мне в руки, сгребла свою сумку и стремительно бросилась вон из офиса.
Вконец расстроенная, я все же чувствовала себя задетой этим «наконец». Я без моих книг как без рук. От них есть польза.
— Магуайр, — неприветливо рявкнул в трубку хриплый голос.
— Здравствуйте, это Кристина Роуз.
Я заткнула свободное ухо пальцем, чтобы не слышать, как за стеной в приемной надрывается телефон. Джемма с тех пор так и не появилась, и мне не удавалось собрать всех вместе, чтобы решить, как нам поделить ее обязанности между собой. Питер и Пол не выказывали ни малейшего желания брать на себя работу так несправедливо уволенной сотрудницы. Все ополчились против меня, хотя я им сто раз объясняла, что вышло недоразумение. Аргумент «я не собиралась ее увольнять… сегодня», судя по всему, никуда не годился.
Утро выдалось просто кошмарное. Было очевидно, что без Джеммы работать невозможно, — я уверена, именно это она и стремилась доказать, — однако мой счет в банке отвергал очевидное. Я по-прежнему должна была выплачивать половину кредита за наш с Барри дом, а с этого месяца мне придется выкладывать еще и шестьсот евро за съемную двухкомнатную квартиру. Надо же мне где-то жить, пока мы с ним не уладим финансовые вопросы. Исходя из того, что мы будем вынуждены продать жилье, потому что ни ему, ни мне в одиночку оно не по карману, а дело это долгое, я думаю, мне придется регулярно посягать на свои сбережения. Барри, например, уже вовсю на них посягает, вероятно, руководствуясь поговоркой «отчаянные времена требуют отчаянных мер». Он забрал все до единой драгоценности, которые когда-то мне дарил, и твердо намерен оставить их себе. О чем известил меня через автоответчик. С этого сообщения и началось мое утро.
— Я понял. — Большого восторга в голосе Магуайра я не услышала. Впрочем, странно, что он вообще меня помнит.
— Я уже две недели вам звоню. И сообщения оставляла.
— Да, я заметил. У меня весь автоответчик ими забит. Вы зря дергаетесь. Проблем у вас не будет.
Я была сбита с толку. Мне и в голову не приходило, что у меня могут быть проблемы.
— Я вам не поэтому звонила.
— Вот как? — нарочито удивился он. — А то ведь вы мне так и не объяснили, что делали в заброшенном здании на частной территории в одиннадцать часов вечера.
Я молчала, потому что не знала, что сказать. Почти все задавали мне этот вопрос, а те, кто не задавал его вслух, явно с трудом от этого удерживались, и ответа я пока не сумела дать никому. Надо было срочно менять тему, пока он не вцепился в меня мертвой хваткой.
— Я звонила насчет Саймона Конвея. Хотела узнать, где и когда будут похороны. В газетах ничего об этом не сообщалось. Но с тех пор две недели прошло, ясно, что похороны я пропустила. — Я старалась говорить сдержанно, без раздражения.
Звонила я потому, что надеялась узнать побольше о Саймоне Конвее. С его уходом у меня в душе образовалась огромная брешь, а в голове — множество вопросов. Мне не будет покоя, пока я не узнаю, что произошло после того злосчастного дня. Я хотела выяснить что-нибудь о его семье, хотела рассказать им, как нежно и с какой любовью он о них говорил, без единого слова упрека. Я должна сказать им глаза в глаза: все, что тогда было в моих силах, я сделала. Чтобы они не так терзались или я? А что плохого, если и то и другое? Я не собиралась, конечно, впрямую спрашивать Магуайра обо всем этом, да он бы и не ответил, но провести черту и не вспоминать больше о той ночи я тоже не могла. Мне нужно, мне жизненно важно знать больше.
— Значит, две вещи. Первое — нельзя так сильно переживать из-за каждого потерпевшего. Я в эти игры давно играю и…
— Игры? Человек на моих глазах пустил себе пулю в голову! Для меня это не игра. — Голос у меня сорвался.
Мы оба замолчали. Я передернулась и закрыла глаза ладонью. Потом выдохнула. Взяла себя в руки, прочистила горло и спросила:
— Алло, вы там?
Я ожидала, что он по обыкновению съязвит, но ничего подобного. Наоборот, он ответил очень мягко, и если раньше из трубки доносились чьи-то голоса, сейчас те, кто был рядом с Магуайром, притихли, и я с тревогой подумала, что все они меня слушают.
— Знаете, у нас тут есть сотрудники, которые помогают прийти в себя после таких событий. С ними можно поговорить. Помните, я вам еще тогда ночью об этом сказал. И телефон дал. Вы его сохранили?
— Да не нужно мне ни с кем говорить, — рассердилась я.
— И то верно. — Он мгновенно отбросил манеру добродушного дяди. — Короче, возвращаюсь к тому, на чем вы меня перебили. Сведений о похоронах у меня нет. Потому что не было никаких похорон. Не знаю, откуда у вас информация, но вам навешали лапши на уши.
— В каком смысле?
— Навешать лапши — облапошить.
— Нет, в каком смысле — не было похорон?
Магуайр явно злился, что приходится объяснять очевидное.
— Он не умер. Во всяком случае, пока что. Лежит в больнице. Я узнаю в какой. Позвоню туда и скажу, что вам можно его навестить. Хотя он в коме и не особо готов общаться.
Я была так потрясена, что лишилась речи.
Последовало долгое молчание.
— У вас все или есть еще вопросы? — Он говорил уже на ходу, я слышала, как хлопнула дверь и кто-то громко ругал «проклятых электриков».
Я все пыталась осознать то, что он сказал. Ноги подкашивались, и я медленно опустилась в кресло.
Если тебе дано было узреть чудо, то начинаешь верить, что нет ничего невозможного.
Глава III
Как поверить в чудо и что делать дальше
Тишину больничной палаты нарушал лишь ровный писк кардиомонитора и шелест аппарата искусственного дыхания. Саймон разительно переменился по сравнению с тем, каким я видела его в последний раз. Он выглядел спокойным и умиротворенным. Голову и правую часть лица скрывали бинты, а на левой было такое безмятежное выражение, будто ничего не случилось. Так что я села слева от его койки.
— Я была рядом, когда он выстрелил, — шепотом сказала я Анджеле, его медсестре. — Он прижал пистолет вот сюда, — я показала, куда именно, — и нажал на спуск. Я видела, как его… ну, в общем, его голова разлетелась. Как же ему удалось выжить?
Анджела улыбнулась, и это была грустная улыбка, даже не улыбка, а так, легкое движение губ:
— Чудом.
— Что же это за чудо такое? — по-прежнему шепотом, чтобы Саймон не услышал, спросила я. — Постоянно об этом думаю, и так и эдак кручу в голове.
В книгах, которые я читала, было сказано, что если вам удастся заставить человека, который грозится совершить самоубийство, мыслить рационально, если он реально, в подробностях, представит себе и суицид, и его последствия, то, возможно, он и откажется от своего намерения. Ведь самоубийцы на самом деле хотят, чтобы прекратились их душевные страдания, а не жизнь, поэтому, если показать им, что есть другой способ облегчить боль, это может помочь.
— У меня же нет никакого опыта, так что, думаю, я неплохо справилась. Мне удалось до него достучаться. Он ведь ко мне прислушался. Ну, в какой-то момент. Знаете, даже убрал пистолет и разрешил мне позвонить в полицию. Я только никак не пойму, почему он потом передумал и все-таки выстрелил.
Анджела нахмурилась, точно увидела или услышала что-то, что ей не понравилось.
— Вы понимаете, что это не ваша вина? Понимаете?
— Да понимаю, — отмахнулась я.
Она пристально в меня вглядывалась, а я сосредоточенно изучала правое колесико больничной койки, представляя, как оно ездит туда-сюда и на полу остаются слабые черные следы.
— Знаете, есть специалисты, с которыми можно обсудить такого рода вещи. Вам имеет смысл рассказать кому-нибудь о том, что вас тревожит.
— Почему все упорно мне об этом твердят? — рассмеялась я как можно беззаботнее, но в глубине души нарастала злость. Мне надоело, что меня анализируют, что со мной обращаются как с несмышленышем, которого надо опекать и направлять. — Со мной все прекрасно.
— Я вас оставлю с ним на какое-то время. — Анджела вышла, так тихо ступая белыми туфлями, что казалось, она парит над полом.
Ну вот, я пришла сюда и совсем не знаю, что теперь делать. Хотела было взять Саймона за руку, но в последний момент удержала себя. Будь он в сознании, может, и не захотел бы, чтобы я к нему прикасалась, вдруг он осуждает меня за то, что случилось. Моя задача была его остановить, а я с ней не справилась. Возможно, он надеялся, что я помогу ему передумать, найду верные слова, а я обманула его ожидания. Я прочистила горло, огляделась вокруг, чтобы убедиться, что никто не слышит, и наклонилась к его левому уху, но не слишком близко, чтобы не напугать.
— Привет, Саймон, — прошептала я.
Посмотрела, как он отреагирует. Никак.
— Меня зовут Кристина Роуз, вы говорили со мной ночью на кухне, ну… когда это все произошло. Надеюсь, вы не против, что я посижу с вами немножко.
Я слегка отодвинулась и постаралась уловить хоть что-нибудь, хоть малейший намек, что ему неприятно мое присутствие. Меньше всего мне бы хотелось причинить ему лишнюю боль. На поверхности все по-прежнему было тихо и спокойно, я поудобнее устроилась на стуле и расслабилась. Я не ждала, что он очнется, не было ничего такого, о чем мне хотелось бы ему сказать, просто хорошо было сидеть вот так, молча, рядом с ним. Хорошо, что я здесь, а не где-нибудь вдали от него, в полном неведении, что с ним происходит.
В девять вечера, когда часы посещения закончились, никто не попросил меня уйти. Понятно, что с пациентами вроде Саймона больничное расписание можно не принимать в расчет. Он в коме, на искусственном жизнеобеспечении, состояние его не улучшается. Я сидела и думала о его и о своей жизни, о том, как наши пути пересеклись и наши судьбы безвозвратно изменились. Прошло всего две недели с тех пор, как Саймон пытался совершить самоубийство, но это событие уже отклонило линию моей жизни, задав ей новое направление. Оставалось только гадать, было ли это простым совпадением или я оказалась в том доме волею судьбы.
— А что ты вообще там делала? — спросил меня Барри.
Растерянный, помятый со сна, он сидел в кровати, близоруко щурясь, но потом надел очки с черными дужками, и его крошечные глазки сделались огромными. Я и тогда не могла ему ответить, и сейчас не могу. Произнести это вслух означает расставить все точки над «i», сразу станет ясно: я нахожу, что пропадаю, почти пропала уже. Такой вот горький парадокс.
Помимо вопроса о том, что я там делала, возникает и еще один: что побудило меня остаться в заброшенном доме один на один с вооруженным мужчиной? Мне нравится помогать людям, но думаю, дело не только в этом. Решать проблемы — мое призвание, так я себя вижу в этой жизни, и соответственно этому поступаю. Если проблему нельзя устранить полностью, то можно попытаться изменить к лучшему хоть что-нибудь, в первую очередь образ действий. Мои взгляды и навыки сформировались благодаря отцу, который вынужден был постоянно решать сложные задачи. Нас у него было трое дочерей, и росли мы без матери. Лишенный, понятное дело, материнского инстинкта, он не мог интуитивно знать, что для нас хорошо, а что плохо, посоветоваться ему было особо не с кем, и потому он задавал нам вопросы, выслушивал ответы и искал решение. Он избрал такой способ, потому что он был наиболее действенным. Отец, на руках у которого остались трое детей — старшей десять лет, младшей четыре года, — пытался защитить нас как умел.
Я открыла собственное агентство по трудоустройству, что и без того звучит достаточно солидно, но предпочитаю думать о себе как об устроительнице в более широком смысле, ведь найти человеку хорошую работу — это, по сути, устроить его судьбу. И если все складывается удачно, то в выигрыше оказываются все: компания получает от сотрудника именно то, что ей нужно, а он, в свою очередь, то, что нужно именно ему, от компании. Ну и я тоже довольна. Иногда это простая арифметика — есть подходящее место и на него подходящий претендент, а иногда, как в случае с Оскаром, я выхожу далеко за пределы своих прямых обязанностей. Люди, с которыми мне приходится общаться, настроены очень по-разному. Одни потеряли прежнюю работу и переживают сильный стресс. Другие просто хотят сменить занятие и тоже, конечно, волнуются, но исполнены счастливых ожиданий. Есть и те, кто впервые нанимается на работу, и они предвкушают начало чего-то нового. Как бы то ни было, а все они, так сказать, в пути, и я их проводник. Я в полной мере отвечаю за каждого и должна привести его в нужное место. Н-да, следуя этой логике, получаем, что я привела Саймона Конвея в больничную палату.
Мне не хотелось оставлять его там одного, да и возвращаться в полупустую съемную квартиру, где, кроме как тупо смотреть в стенку, и заняться-то нечем, тоже не хотелось. У меня много друзей, у которых теоретически можно было бы пожить, но это наши с Барри общие друзья, и они не торопятся меня приглашать, потому что не хотят встревать в наши дрязги, занимать чью-либо сторону, а в особенности мою. Ведь это я — зачинщица, я — злое чудище, разбившее сердце крошки Барри. Нет, не стоит мне подвергать их таким испытаниям. Бренда предложила мне пожить у нее, но я бы не вынесла ее сестринских хлопот по устранению моего посттравматического синдрома. Я хочу поступать по собственному разумению и чтобы никто не донимал меня вопросами, в первую очередь о том, разумно ли я поступаю. Мне необходима свобода — это и была главная причина, по которой я ушла от мужа. Тот факт, что в отделении интенсивной терапии мне, как нигде, вольготно, говорит о многом.
Теперь о том, чего я не могла сказать ни следователю Магуайру, ни Барри, ни сестрам, ни отцу — вообще никому. Я пыталась найти особенное место, где мне было бы хорошо. Вычитала я об этом в книжке под названием «Как найти место счастья». Идея в том, что надо найти такое место, где у вас резко повышается настроение. Оно может быть связано с какими-то счастливыми воспоминаниями, окрыляющими душу, а может, там просто освещение удачное или вообще хорошо без причины, непонятно почему. Когда вы отыщете это «место счастья», говорилось в книжке, начинайте тренироваться, и в итоге вы научитесь вызывать счастливые ощущения, связанные с ним, абсолютно всегда и везде, где только пожелаете. Однако работает это только в том случае, если вам и вправду удастся отыскать правильное место. И я стала его искать. Именно этим я и занималась в ту ночь, когда встретила Саймона Конвея в заброшенном доме. Но я пришла вовсе не в этот дом, а просто туда, где он находится. Мне хотелось увидеть то, что там было раньше.
Крикетная команда Клонтарфа играла против Саггарта. Мне было пять лет, мама умерла всего несколько месяцев назад, и я помню, что день выдался очень солнечный, первый ясный день после долгой холодной и мрачной зимы, и мы с сестрами пришли смотреть, как будет играть папа. На матч явились болеть все члены клуба, и я помню, как крепко пахло пивом, и еще вкус соленых орешков из пакетиков, которые я опустошала один за другим. Отец бил по мячу, это было уже под конец игры, я видела его напряженное лицо, у него было то самое выражение, которое не покидало его все последние месяцы, казалось, что глаза совсем спрятались под нахмуренными бровями. Соперник ошибся, отбивая его подачу, и промазал. Мяч разрушил калитку, и тот парень был выведен из игры. Папа завопил так громко и так яростно выбросил вверх сжатые кулаки, что болельщики взорвались от восторга. Сначала я испугалась общего бурного безумия, казалось, все вокруг разом подхватили загадочный вирус (как в фильме про зомби, который я видела незадолго до того), а на меня этот вирус почему-то не подействовал, но потом увидела папино лицо и поняла, что все в порядке. Он улыбался во весь рот, и сестры тоже были совершенно счастливы. Их, как и меня, не слишком интересовал крикет — на самом деле всю дорогу на матч они ныли, что лучше бы папа разрешил им остаться играть во дворе, — но теперь, когда они наблюдали миг его торжества и вся команда дружно подняла его на руках, они разулыбались, и я помню, что вдруг подумала: у нас все будет хорошо.
Я пришла в те края, чтобы снова поймать это ощущение, но вместо этого обнаружила заброшенную стройплощадку и встретила Саймона.
Вечером, выйдя из больницы, я вновь двинулась на поиски места, поднимающего настроение. К тому времени я занималась этим уже полтора месяца и успела побывать в своей старой начальной школе; на баскетбольной площадке, где когда-то целовалась с парнем, который, как мне казалось, был во всех отношениях — игрок высшей лиги; в колледже; в доме, где жили бабушка с дедом; в садовом питомнике, куда мы часто с ними ходили; в местном парке; в теннисном клубе, где я бывала во время летних каникул, и во многих других местах, о которых у меня сохранились добрые воспоминания. Я даже заглянула наугад к своей однокласснице по начальной школе, и мы немного поболтали. Ничего кошмарнее себе и вообразить нельзя, я немедленно горько пожалела, что зашла. Вообще-то я была на этой улице по делу, но, проходя мимо ее дома, вдруг вспомнила: сладкий запах горячей выпечки у нее на кухне. Кажется, всякий раз, когда я у них бывала, ее мама что-нибудь пекла. Двадцать четыре года спустя уже не было ни того запаха, ни ее мамы, а взамен появились два ребенка, которые висли на моей измученной приятельнице, точно она не человек, а шведская стенка. Они ни секунды не дали нам поговорить спокойно, и это было прекрасно, потому что сказать нам друг другу было решительно нечего, разве что в ее глазах я прочитала немой вопрос: «За каким чертом ты сюда притащилась? Мы ведь даже не дружили по-настоящему». Но, видимо, она сочла, что у меня в жизни трудный период, и потому из вежливости не спросила об этом вслух.
Поначалу я не слишком тревожилась, что мне не удается найти «место счастья», поиски давали мне возможность чем-то себя занять, но постепенно я стала впадать в уныние. Вместо того чтобы подзаряжаться позитивной энергией, я планомерно уничтожала свои хорошие воспоминания.
Визит в больницу преисполнил меня железной решимости найти это место. Мне надо было взбодриться, и я понимала, что у себя в съемной квартире с обоями в магнолиях я бодрости не обрету.
Вот чем я была занята, когда крайне маловероятное событие произошло второй раз за один и тот же месяц с одним и тем же человеком.
Глава IV
Как ухватиться за жизнь
В ночь на воскресенье на улицах Дублина было тихо и малолюдно, зато зверски холодно. Я шла по набережной Веллингтона к мосту Хафпенни. Небо заволокли тучи, предвещая скорый снегопад. Официально старинный пешеходный мост, соединяющий северную часть города с южной, зовется Лиффи-бридж, по названию реки. А в народе его называют «Хафпенни», потому что в 1816 году, когда его построили, за проход взимали плату — полпенни. Этот мост с чугунной решеткой особенно хорош ночью, когда его освещают арочные фонари — три дуги, перекинутые над перилами по краям и в середине. Я пришла туда потому, что с этим местом у меня связаны воспоминания об «испанском изгнании», когда я год перед дипломом провела в Мадриде, изучая испанский и экономику. Не помню, насколько дружной была наша семья при маме, но точно знаю, что ее смерть сплотила нас на долгие годы, и казалось невероятным, что кто-то покинет семейное гнездо. Поступая в колледж, я точно знала, что он участвует в международной программе «Эразмус Мундус», а это неизбежно предполагает стажировку за границей, но тогда перспектива ослабить прочные узы и отправиться в свободный полет казалась мне чрезвычайно заманчивой. Едва приехав в Испанию, я сразу поняла, какая это была ошибка. Я бесконечно рыдала, не могла ни есть, ни спать, ни хоть сколько-нибудь сосредоточиться на занятиях. У меня было такое чувство, будто в груди образовалась зияющая рана, потому что сердце мое осталось дома, с родными. Папа писал мне каждый день, с юмором рассказывал всякие житейские мелочи о себе и моих сестрах. Так он старался поднять мне настроение, а я, напротив, скучала по ним с удвоенной силой. Но однажды он прислал фотографию, которая вдруг помогла мне справиться с хронической тоской по дому. Точнее, тоска осталась, но с ней уже можно было жить. На фото был мост Хафпенни, над ним ночное дублинское небо, подсвеченное огнями, а внизу — темная лента Лиффи, в которой отражаются разноцветные фонари. Как завороженная, вглядывалась я в увеличенные пикселица людей, по случайности попавших в кадр, придумывала им имена и биографии, сочиняла истории о том, куда они шли, когда фотограф выхватил их из потока жизни. Я распечатала эту картинку в двух экземплярах и один пришпилила у себя над кроватью, а другой носила с собой, так что частичка дома неизменно была при мне.
Я была не настолько наивна, чтобы надеяться вернуть прежние ощущения во всей их полноте, стоит мне только увидеть этот мост, тем более что видела я его почти каждую неделю. К тому моменту у меня уже накопился изрядный опыт, и я знала, что настоящее «место счастья» найти не так-то просто, но мне хотелось просто постоять там и хоть немного окунуться в прошлое. Была уже ночь, темное небо слегка светилось на горизонте, и, несмотря на то что по берегам реки встали новые дома, отчего вид несколько изменился, огоньки все так же отражались в черной воде. В целом все было почти как на той картинке.
За одним исключением.
Одинокая фигура стояла на мосту с внешней стороны ограды. Мужчина, весь в черном, судорожно вцепившись в перила, безотрывно смотрел вниз, на реку — холодную, стремительную, обманчивую.
На ступеньках со стороны набережной Веллингтона собралась небольшая толпа. Все они глазели на человека на мосту. Я примкнула к ним, в голове метались бессвязные мысли, и вдруг я поняла, что подумал Рой Салливан, когда в него во второй раз ударила молния: «Как, опять?!»
Кто-то вызвал полицию, и все обсуждали, как скоро они приедут и успеют ли вовремя. Затем принялись спорить, что надо делать. А у меня перед глазами стояло исказившееся лицо Саймона, когда он вдруг схватил пистолет. Что-то перещелкнуло у него в сознании. Было ли это связано с тем, что я ему сказала? Я не помнила дословно наш разговор, так что нельзя исключать, что это моя вина. А потом оно стало пустым, отрешенным, и он нажал на спуск. Я подумала о его дочках, совсем еще маленьких, которые не понимают, почему папа все спит и не просыпается. Затем посмотрела на мужчину на мосту и представила, сколько судеб изменится и как будут потрясены его близкие, потому что он решил положить конец своим страданиям и не нашел для себя никакого иного выхода.
Неожиданно я ощутила резкий выброс адреналина, и в голову пришло единственно возможное решение. Выбора нет: я должна спасти этого человека на мосту.
На этот раз я буду действовать по-другому. После урока Саймона Конвея я прочитала несколько книг, пытаясь понять, что сделала не так и можно ли было переубедить его. Первый шаг — сосредоточиться на нем одном, не обращать внимания на суету вокруг. Рядом со мной трое мужчин заспорили о том, что надо предпринять, но толку от подобных рассуждений ноль. Я встала на первую ступеньку моста. И твердо себе сказала, что смогу это сделать. Откуда-то пришли уверенность и спокойствие.
Ледяной ветер хлестнул меня по щеке, словно говорил: «Очнись! Будь наготове!» От холода ломило уши, лицо закоченело, и я начала хлюпать носом. Вода в Лиффи сильно поднялась — черная, мрачная, враждебная. Я мысленно отсоединилась от людей, выжидательно наблюдавших с берега, и постаралась не думать о том, что каждое мое слово и даже прерывистый вздох ветер может донести до их жадных ушей. Теперь я видела его совсем ясно: мужчина в черном стоял по ту сторону ограды, на узеньком неудобном выступе, изо всех сил вцепившись в перила. Возвращаться было уже поздно.
— Привет, — сказала я мягко, чтобы он с испугу не свалился в воду.
Из-за ветра приходилось говорить погромче, но голос мой звучал спокойно и ровно. Я все время помнила, что советуют в книгах: избегайте резких интонаций и постарайтесь наладить зрительный контакт.
— Пожалуйста, не бойтесь, я не собираюсь вас трогать.
Он обернулся посмотреть на меня, а затем снова устремил взгляд вниз, напряженно вглядываясь в черную воду. Было ясно, что мне не удалось отвлечь его от того, о чем он думает, он был слишком погружен в свои мысли, чтобы обратить на меня внимание.
— Меня зовут Кристина. — Я медленно, потихоньку подошла чуть ближе. Остановилась у ограды так, чтобы видеть его лицо.
— Не приближайтесь ко мне! — крикнул он, охваченный внезапной паникой.
Я остановилась. Слава богу, он совсем рядом — на расстоянии вытянутой руки. Если этого будет никак не избежать, я сумею дотянуться и схватить его.
— Все, все, стою здесь.
Он опять оглянулся, чтобы понять, насколько я близко.
— Осторожней. Я не хочу, чтобы вы упали в воду.
— Упал?
Он быстро взглянул на меня, потом опять вниз, снова на меня, и наши взгляды встретились.
Ему лет тридцать, подумала я. Твердо очерченный подбородок, волосы спрятаны под черной шерстяной шапкой. Большие перепуганные глаза, зрачки такие огромные, что синей радужки почти не видно. Под наркотиками или пьяный?
— Вы шутите? Думаете, я что, боюсь упасть? Вы считаете, я сюда случайно попал?
Он отвернулся и попробовал выкинуть меня из головы, сосредоточенно глядя в воду.
— Как вас зовут?
— Отстаньте, — отрезал он, а потом тихо добавил: — Пожалуйста.
Ему так плохо, а он проявляет вежливость.
— Не могу же я равнодушно на это смотреть. Понятно, у вас что-то случилось. Я хочу помочь.
— Не нужна мне ваша помощь.
Он перестал обращать на меня внимание и упорно смотрел вниз, в воду. Я видела, что костяшки пальцев у него то бледнели, когда он ослаблял хватку, то краснели, когда снова брался покрепче. Всякий раз, как он немного разжимал пальцы, сердце у меня начинало биться как безумное, я боялась, что он разомкнет их вовсе. Времени у меня совсем мало.
— Давайте поговорим. — Я придвинулась на полшажка.
— Пожалуйста, уходите. Оставьте меня одного. А этого всего не надо. Я не собираюсь устраивать спектакль, я хочу просто взять и сделать это. В одиночестве. Не думал, правда, что… это будет так долго. — Он нервно сглотнул.
— Послушайте, никто к вам не подойдет, никто вас не тронет. Так что не надо никакой паники, не дергайтесь, а спокойно все обдумайте. Времени у нас полно. Все, о чем я прошу, это чтобы вы со мной поговорили.
Он молчал. Я мягко задала еще несколько вопросов, но ответа не получила. Я была готова выслушать его, готова произнести разумные, правильные слова, но он молчал, и это сбивало с толку. С другой стороны, он пока не прыгнул, а это уже немало.
— Скажите хотя бы, как вас зовут.
Никакого ответа.
И снова передо мной возникло лицо Саймона, он смотрел мне в глаза и жал на спуск. На меня накатило отчаяние, хотелось кричать, выть и рыдать от бессилия. Но этого нельзя, ни в коем случае. Ужас охватывал меня все сильнее. Я была на грани — еще немного, и я бы сдалась, развернулась и пошла обратно к небольшой толпе зевак, сказать им, что я не смогла, что я не хочу быть в ответе еще за одного человека. И тут он сказал:
— Адам.
— Вот как. — Мне слегка полегчало, наконец-то он откликнулся.
В памяти всплыл совет из книжки: надо напомнить человеку, который решил покончить с собой, что есть те, кому он дорог, кто — понимает он это или нет — его любит, но я боялась, как бы мои слова не вызвали обратную реакцию. А что, если он здесь как раз из-за них или потому, что считает себя для них обузой? Я лихорадочно соображала, что делать дальше. В справочниках было множество разных указаний на этот счет, но мне сейчас важно одно — помочь ему.
— Я хочу помочь вам, Адам, — в итоге сказала я.
— Напрасно.
— Ну вам же есть что сказать, вот и скажите мне. — Важен позитивный настрой. Слушайте внимательно, не говорите «не делай», не говорите «не сможешь». Я быстро перебирала в уме все, о чем читала. Ошибиться нельзя. Ни в одном слове.
— Вам меня не отговорить.
— Сейчас вам кажется, что это единственный выход, но, если вы мне позволите, я смогу показать, что есть много других, куда лучше. Вы очень устали — давайте я вам помогу. Перелезайте сюда, и мы вместе найдем подходящее решение. Возможно, его трудно углядеть так сразу, но оно существует. Всегда есть варианты. Однако здесь не самое подходящее место, перебирайтесь на мост, и мы все обсудим.
Он не отвечал. Он просто смотрел на меня, и я узнала этот взгляд. У Саймона было такое же выражение.
— Простите.
Он уже почти не держался за перила, согнулся и сильно наклонился вперед.
— Адам!
Я рванулась к нему, просунула руки сквозь прутья ограды и крепко обхватила его, с такой силой, что его буквально припечатало к ограждению. Моя грудь тесно прижалась к его спине, я уткнулась в черную шерстяную шапочку, зажмурилась и напряглась в ожидании. Если он начнет вырываться, то надолго меня не хватит, и он, конечно, это понимает. Ну, черт побери, может быть, кто-то из толпы догадается прийти мне на помощь? И где же полиция, я с готовностью уступлю место профессионалам! Мне это все не по силам, и о чем я только думала, когда в это ввязалась? Стоя с закрытыми глазами, я невольно вдыхала его запах — отчетливый аромат крема после бритья, точно он только что вышел из ванной. Так пахнет тот, кто полон жизни, кто собрался куда-то по делам, а вовсе не прыгать с моста. И тело у него живое, сильное, мне с трудом удалось сомкнуть руки на его широкой груди. Нет, я ни за что его не выпущу, ни за что.
— Что вы творите? — спросил он, тяжело, прерывисто дыша.
Я оглянулась и посмотрела на людей, столпившихся у входа на мост. Потом на набережную — нет, ни полицейских машин, ни желающих броситься мне на помощь. Ноги у меня дрожали, словно это я собиралась прыгнуть в темную воду Лиффи.
— Не делайте этого, — прошептала я и расплакалась. — Пожалуйста, не надо.
Он попытался обернуться, чтобы посмотреть на меня, но я стояла прямо за ним, и он не мог увидеть мое лицо.
— Вы что… вы плачете?
— Да. — Я шмыгнула носом. — Пожалуйста, не делайте этого.
— Господи. — Он снова попытался оглянуться и посмотреть на меня.
Я расплакалась еще сильнее, не в силах сдержать горькие всхлипы. Плечи ходили ходуном, а руки по-прежнему сжимали его изо всех сил.
— Какого черта? — Он слегка подвинулся и встал вдоль выступа, чтобы иметь возможность повернуть голову и видеть мое лицо.
Наши взгляды встретились.
— Вы… с вами все в порядке? — Он немного смягчился и, похоже, вышел из состояния транса.
— Нет. — Я пыталась успокоиться и перестать плакать. Хотелось вытереть нос, из которого ручьем лило, но я боялась отпускать его.
— Я вас знаю? — Он растерянно всматривался в меня, удивляясь, чего я так из-за него переживаю.
— Нет. — Я снова шмыгнула носом. И обхватила его покрепче. Так крепко мои руки не обвивали никого уже давным-давно, с самого детства, с тех пор как умерла мама.
Он глядел на меня как на сумасшедшую, точно из нас двоих он в здравом уме, а я спятила. Мы стояли почти нос к носу, он пристально изучал меня, как будто выискивал что-то большее, чем видно глазами.
И вдруг наше единение нарушилось. Какая-то сволочь с набережной громко крикнула: «Прыгай!» И он с отчаянной злостью начал выдираться из моих рук.
— Пустите меня, — прохрипел он, яростно пытаясь высвободиться.