Олеся. Сожженные мечты Воронина Елизавета
– Все для меня «все»! – Беспредметная перепалка с мачехой стала утомлять Олесю. – Говорю же – я не насовсем, на «пока». Я вас тут сильно не объем.
– Ой, только этих бы проблем… – Ольгу уже совсем отпустило, она давно решила сменить гнев на милость. – Кстати, пошли, покормлю хоть. И… раз такое дело, – она прошлась пальцами по своим волосам. – Может, рискнуть? Укладка и стрижка, говоришь?
На свободу раньше срока Виктор Воловик вышел отнюдь не с чистой совестью. По складу своего характера Олесин отец был из тех, кто свято верит: именно с ними никогда и ничего плохого произойти не сможет. Просто потому, что такими вот фартовыми они родились. Правда, и особых удач до ареста у Виктора Воловика не было: его просто несло течение жизни, обходя пороги. Он даже представить себе не мог, что так будет не всегда. Потому, оказавшись в душной переполненной тюремной камере, тогда еще тридцатидвухлетний здоровый мужчина дал слабину.
Нет, новичка никто не обижал. К тому же Виктору титаническими усилиями удалось скрыть охвативший его ужас. Ничем особенным среди сокамерников Воловик не выделялся – подумаешь, хранение и распространение, кого этим сегодня удивишь. Это все равно, что в советские времена задерживать самогонщиков. Виктора нормально приняли в камере, его не били на допросах, знал он на самом деле мало, не болтать лишнего помог инстинкт самосохранения. И всё равно все эти тюремные дни, похожие один на другой, изо дня в день ломали Воловика, подтачивали изнутри, ослабляли волю, лишали способности мыслить здраво, хотя бы на один ход вперед.
Вот почему именно Воловика опытные в таких делах сотрудники однажды вызвали на вербовку и достаточно легко вывели на согласие сотрудничать с органами в обмен на условно-досрочное освобождение. На самом деле такие, как Виктор, в тюрьме и колонии никому особо не были нужны. Больше трех лет ему даже самый вредный судья не даст, значительную часть положенного срока он все равно отбыл благодаря неповоротливой бюрократии родной пенитенциарной системы. Как пошутил сотрудник, который расставил Воловику все точки над «і», он занимает чужие нары. Возможность скорого получения свободы так возбудила Виктора, что он забыл об ответственности человека за свои поступки, наступающую сразу после их совершения. На эту блесну его и поймали.
Первое время после досрочного освобождения Виктора Воловика никто не беспокоил. Он даже приятно удивился и уж точно обрадовался: оказывается, согласие сотрудничать с милицией ни к чему не обязывает. Однако обрадовался он рано. Уже месяца через три, когда он только начинал устраиваться под боком у Ольги, ему позвонили и назначили встречу. Даже из этого вчерашний арестант сделал неверный вывод – воспринял происходящее как игру в шпионов и даже всерьез подумывал изменить внешность. Усы приклеить, например. Да только вот реальность оказалась куда как прозаичнее увиденных им в детстве и отрочестве фильмов.
Капитан Балакирев, пришедший на встречу, передал Воловику привет от сотрудника и сразу взял быка за рога: Виктор должен был восстановить старые связи и заняться тем, за что его уже один раз судили – сбытом наркотиков. «Товар» станет получать лично от него, Балакирева, и вопросы, само собой, неуместны. На вопрос, что еще нужно делать, может, поузнавать чего, ответ прозвучал короткий и категоричный: «Не забивай голову дурным. Начнешь допытываться – люди узнают, что ты стучишь». И хотя Воловик так и не успел ни на кого «стукнуть», не слил своим покровителям даже ненужных сведений, сразу понял: проверять никто не станет, подобной информации обычно верят. Виктор сник – до него дошло, что влип на ровном месте.
А через некоторое время Воловик уразумел еще кое-что: «траву» и «колеса», которые он получает от Балакирева, отдавая взамен деньги при каждой новой встрече, толкают его руками… сами милиционеры! Капитан этот – из отдела по наркотикам, точнее, по борьбе с незаконным оборотом наркотических веществ. И наркотические вещества, незаконно распространяемые им, Воловиком – конфискат. Ушлые борцы с наркоманией фактически заставили завербованного курьера работать на себя. Это Виктор понял, получив небольшие комиссионные: заставить его трудиться совсем бесплатно правоохранители не рискнули, ведь так больше вероятность потерять над ним контроль.
Самое интересное было в том, что схема, придуманная в недрах отдела по борьбе с торговлей наркотиками, оказалась на удивление простой. Весь расчет строился как раз на том, что Виктор Воловик был до ареста мелкой сошкой и никого из покупателей не интересовало, откуда он получал товар, за который они платили вполне умеренную оптовую цену. Обычно в схеме «продавец – покупатель» задействовано достаточно много людей, чтобы сложнее отслеживалась цепочка. И продавец с покупателем могли заинтересоваться друг другом только в том случае, если на товар поступала рекламация или кого-то откровенно кидали на деньги. Так как милиция тщательно следила за изъятым у торговцев или на «точках» товаром, качество гарантировалось. В свою очередь, покупатели считали Виктора Воловика одним из десятков мелких сбытчиков, которые предпочитают продавать немного, но часто. Товар стоил своих денег, доставлялся вовремя, остальное оптовиков мало волновало. Получается, Воловику всего лишь надо было вернуться в систему, что тоже никого из старых знакомых не удивило бы: большинство после отсидки, пусть даже выйдя на УДО, погружаются в привычную среду.
Вот чем на самом деле занимался Олесин отец, и утешали его два обстоятельства: Балакирев давал возможность немного, но стабильно зарабатывать, притом что сожительница как частный предприниматель оформила его к себе на работу, и он же, Балакирев, от лица всего отдела его прикрывал. Так что, помандражировав немного, Виктор Воловик снова потерял осторожность. Свято верил: уж теперь-то с ним ничего не случится…
Гостья окинула невысокую Олесю критическим взглядом, чуть наморщила маленький веснушчатый нос.
– Она ж совсем малая еще, Ольк…
– А я не говорила, что Леська большая, – криво усмехнулась Ольга. – Она даже не великая парикмахерша еще. Но будет. Станешь ведь, Лесь?
– Свой салон открою! – дерзко ответила девочка, которой не понравилось, как Вера, подруга отцовской сожительницы, посмотрела на нее.
– Прям щас? – Вера сделала большие глаза. – Здесь вот?
– Потом. – Олеся посчитала, что такого ответа достаточно, скрестила руки на груди, демонстративно повернулась к хозяйке дома. – Теть Оль, мы делаем сегодня что-нибудь?
– Глянь, и правда как большая, – Вера даже прищелкнула языком. – Смотри ты, дуется еще… Я тебе, между прочим, волосы хочу доверить. Ольга… тетя Оля сказала мне, что у тебя ничего так получается. А вот со мной не у каждого парикмахера выходит.
– Я не парикмахер, – отрезала девочка. – И вообще, это отживающее название. Я стилистом хочу быть, и буду. Салон свой открою… когда-нибудь.
– В Кировограде?
– Хотя бы!
– Деньги где возьмешь? Любовник даст? – Вера подмигнула.
– Ладно, хватит ее дразнить. – Ольга тронула приятельницу за полное плечо. – Говорю тебе, малая-малая, а такую укладку мне делает, что все внимание обращают. Ты же вот обратила?
– Потому что волосы у нас с тобой одинаковые, подруга. А я вечно как лахудра.
Олеся вздохнула.
– Ничего они у вас не одинаковые. У тети Оли они чуть только вьются и длиннее. С ними несложно работать, плойка нужна и круглая щетка для волос.
– Вот-вот, а мне Витька все время долдонит: не люблю, когда ты, в смысле я, в бигудях, представляешь? Денег же на нормальную парикмахерскую не выпросишь. И когда про стрижку заговорю, начинает бурчать. Короче, подруга, все этим мужикам не так.
– Гнать таких надо… Которые выкобениваются, – заметила Вера.
Из услышанных краем уха телефонных разговоров Олеся уже знала, что Ольгина подруга никак не может удержать возле себя мужчин, хотя постоянно к этому стремится. Как и большинство женщин, работающих реализаторами на базаре, Вера выскочила замуж в смутные для страны времена, вскоре после развала Союза, когда хотелось держаться хотя бы за кого-то. Подобных браков хватало максимум лет на семь. После чего следовали взаимные обвинения, громкие разводы и оставленные мужья выбирали обычно два пути: либо спивались полностью, либо «поднимались» уверенно, без оглядки на утративших иллюзии жен. Женщины же, оставшись одни, рано или поздно обречены были встать за раскладной базарный прилавок, работая «на хозяина». Образование на базарах значения не имело, важно приходить на работу вовремя и ничего особенного от жизни не требовать.
Вера в свои тридцать четыре выглядела гораздо старше. Она много курила, отчего «посадила» голос, плохо и неправильно питалась, что сказалось на цвете лица и фигуре, вернее, почти полном ее отсутствии. Толстой Вера не была, скорее рыхлой, что особенно подчеркивало синее платье, открывающее не только спину, но и белые бретельки простенького бюстгальтера. И все-таки Олеся согласилась с Ольгой, которая прежде, чем пригласить Веру, поговорила с падчерицей, как со взрослой. «Понимаешь, у нее волосы проблемные. Все дело в волосах. Если их хорошо уложить, она должна поменяться. Тогда все остальное бросаться в глаза не будет». О чем «остальном» говорила мачеха, Олеся тогда спросить постеснялась. И вот сейчас девочка увидела Веру во всей красе и поняла сразу, не такая малая, какой ее считает Ольга, да и отец тоже.
Эта Вера была первым настоящим клиентом, приведенным Ольгой после того, как подружки обратили внимание на ее ухоженные волосы. Олеся, занимаясь ими, действовала по интуиции, плюс приводила в порядок в своей памяти прочитанное в глянцевых журналах. А там писали: даже самую привлекательную женщину могут испортить неухоженные волосы либо же неправильно выбранная прическа. Она должна соответствовать стилю самой женщины, который индивидуален. Или же нужно придумать стиль, для чего Бог и создал стилистов. Олеся чувствовала: у нее получится. Нужна практика, и если мачеха доверяет ей свою голову, что ж, тем лучше. Хоть как-то оправдает собственное летнее проживание в ее доме.
– В общем, так, тетя Вера, – проговорила девочка, стараясь, чтобы ее слова звучали как можно весомее. – У вас, я так себе вижу, волос не кучерявый, как вот у тети Оли. Он не сильно густой, объема не получается. Такие волосы удобнее всего стричь. Не совсем коротко, но все равно где-то вот так, – она коснулась кончиками пальцев середины своей шеи.
– Мы ничего не будем стричь! – отрезала Вера, волосы у которой доходили до плеч, и женщине это нравилось.
– Если б вы хотели, давно бы постригли, я правильно понимаю?
– Ты все правильно понимаешь, девочка.
– Тогда давайте попробуем просто придать им нужный объем. Сделаем как бы немного пышнее. Вам никогда не предлагали? В городе же салоны разные есть…
– Не предлагали!
Вере не хотелось развивать эту тему. По модным салонам она ходить стеснялась, посещала парикмахерскую недалеко от базара, где ей по большей части лишь состригали секущиеся концы волос, а шампуни покупала, руководствуясь рекламой по телевизору. Своих плохих, по ее мнению, волос Вера стеснялась. Прикрывала их шапочкой или косынкой, но чаще – щедро поливала лаком, пытаясь хоть так удержать подобие прически. Лак оказывал медвежью услугу: утяжелял волосы, склеивал, придавая им еще более неухоженный вид. Вера понимала это, однако поделать ничего не могла – страх войти в модный салон красоты в непрезентабельном виде все-таки сдерживал. К тому же она подозревала, что такой визит обойдется ей гораздо дороже, чем посещение прибазарной парикмахерской.
– Ладно, – легко согласилась Олеся. – Тогда давайте вот как с вами сделаем. Сейчас помойте волосики хорошо, потом возьмите мусс специальный, у тети Оли есть, мы покупали. Нанесите на волосы, только без фанатизма. Я помогу. Ну, после делом займемся. – Девочка ободряюще улыбнулась.
Взглянув на приятельницу и получив ее молчаливое согласие, Вера удалилась в ванную. Водопровод сюда провели совсем недавно, воду для мытья Ольга грела на плите. Но ожидать гостье не пришлось: вода уже была готова, Ольге осталось только поливать из эмалированного ковшика.
Шампунь Олеся просила не использовать, просто смыть остатки лака обычным мылом. Когда Вера тщательно отжала влажные волосы, девочка выдавила себе на ладонь немного ароматного мусса, усадила свою первую в жизни клиентку на табурет. Руки запорхали над ее головой. Казалось, Олеся занималась укладками всю свою недолгую жизнь – Ольга, еще ни разу не видя работу падчерицы со стороны, на какое-то время даже забыла, что перед ней всего лишь подросток. Олеся трудилась со спокойным усердием профессионального парикмахера.
– Ну, так как-то, – проговорила девочка наконец, осмотрев результат работы и оставшись довольной. – Тащите фен, теть Оля.
Ольга послушно принесла фен. Девочка легким жестом заставила Веру наклонить голову, затем принялась старательно сушить волосы у самых корней. Не досушив до конца, Олеся вооружилась круглой щеткой для волос. Уверенно орудуя ею, помогая себе теплым воздухом фена, вытягивала пряди. При этом даже начала напевать себе под нос одной ей известную мелодию. Вера сидела терпеливо, рассудив, что хуже все равно не будет, а работу девочки она успела оценить по Ольгиной прическе. Поглядим, что из этого получится…
Когда Олеся закончила и подала Вере зеркало, та сперва себя не узнала. На нее взглянула женщина не первой молодости, однако – свежая, с лицом, обрамленным уложенными, словно на картинке, пышными локонами. Вера даже зажмурилась на секунду. Потом взяла зеркало, внимательно всмотрелась в него, протянула Ольге, медленно и грузно поднялась, повернулась к девочке.
– И как это называется?
– Укладка, – голос Олеси невольно дрогнул, она почуяла неладное.
– И за этот детский сад – пятьдесят гривен? – на Верино лицо набежала серая тень. – Это ты мне должна.
– Я? – удивилась девочка.
– Ты, ты! Я на тебя время потратила! За это время… А, повелась я, дура такая!
Теперь уже и Ольга отказывалась что-либо понимать. На ее взгляд, падчерица потрудилась отлично, толстая Верка впрямь преобразилась. Не совсем, конечно, однако теперь хотя бы на ее прическу смотреть приятно.
– Что не так? – тихо спросила Олеся.
– Все не так! Деньги ей плати, стилист недоделанный! Учиться тебе надо! – Вера повернулась к Ольге всем корпусом. – Учиться ей надо, Оля, а не экспериментировать на живых людях!
– Я переделаю, – пробормотала девочка.
– Тебя саму переделать надо! Так что спасибо и до свидания!
Все произошло так стремительно, что Олеся не успела ничего толком понять. В отличии от Ольги, которая все уже поняла. И даже пожалела о том, что заварила эту кашу.
Подозрения подтвердились утром, на базаре.
Укладка за ночь не сбилась. А столь резко изменившаяся Вера привлекала внимание подруг. Когда ее спрашивали, где делала укладку и сколько платила, толстуха гордо касалась ставших вдруг пышными волос, закатывала глаза и важно произносила: «Ой, девочки, все деньги!» Ольгу же приятельница угостила кофе с коньяком – алкоголь принесла в пластиковых стаканчиках из ближайшего кафе, растворимый кофе взяли тут же, на базаре: несколько женщин продавали вразнос чай, кофе, воду, пирожки и горячие обеды.
– Ты ж понимаешь, подруга, слишком жирно соплюхе платить, – объяснила она, отхлебнув теплый, налитый из термоса сильно подслащенный кофейный напиток. – Пускай жизни учится. Губу раскатала – чуть школу закончат, уже им деньги давай… Ничего, злее будет.
Особой щедростью Вера действительно не отличалась, хотя Ольга не допускала, что приятельница унизит девочку из-за нежелания платить той за работу. Причем по нынешним временам не очень большие деньги, чуть больше пяти долларов, если уж по базарным меркам считать. Но Верка – это Верка. Ее не переделаешь.
Тем не менее девочку Ольге было все-таки жалко. Олеся после вчерашней истории до конца дня выглядела подавленной, ушла в себя, ночью плохо спала. Утром депрессия никуда не ушла, и Ольга, решив, что так будет лучше, после коньяка с Верой позвонила девочке.
– Что? – услышала в трубке глухой Олесин голос.
– Лесь, я говорила тебе: не бери в голову! Прическа получилась классная, Верка тут с утра хвастается. Больше мы с ней дела иметь не будем, она просто деньги зажала, понятно тебе?
– Пятьдесят гривен? – уточнила девочка, при этом голос ничуть не изменился.
– Ой, Лесь, она за копейку удавится! То я не подумала. Пожалела, знаешь, хоть и ходит как лахудра. А сейчас вон даже с мужиками любезничает…
– Ясно. – Похоже, настроение Олеси так и не поменялось.
– Короче, с твоими талантами все нормально. Просто люди разные есть. И Верка, в принципе, нормальная, несчастная только. Потому так себя и ведет. Давай так…
Она не закончила – Олеся отключилась.
Посмотрев на трубку и пожав плечами, Ольга вернулась к работе, решив вечером еще раз поговорить с девочкой. Коньяк уже оказал нужное воздействие: через некоторое время Ольга даже решила дать Олесе свои пятьдесят гривен, якобы у Верки заговорила совесть, она решила извиниться и заплатить. Прикинув, что в принципе такой вариант может сработать, она окончательно успокоилась, даже решила угостить Веру в ответ – все равно вторник, покупателей мало, стоять среди душных контейнеров скучно…
Скука развеялась примерно через час.
На базаре появилась Олеся Воловик. Потом Ольга будет долго оправдываться перед приятельницами: не углядела падчерицу именно потому, что та, видимо, сама не хотела попадаться ей на глаза. Девочка даже знала, где на рынке стоит Вера – и толстуха, как на грех, тоже находилась вне поля зрения Ольги. Когда Олеся возникла у ее контейнера, словно из горячего воздуха, Вера даже вздрогнула. Но затем быстро пришла в себя, выдавила улыбку:
– О, привет! Тетю Олю ищешь?
Олеся молча покачала головой, глядя прямо перед собой, на результат своей вчерашней работы.
– Хочешь, я позову?
Девочка снова покачала головой.
– Ладно, – повела плечами толстуха. – Слушай, не обижайся. Я не в настроении вчера была. Женские дела, знаешь… Нормально все на самом деле. Жизнь, привыкай. Или как?
Олеся по-прежнему не отвечала.
– Обижаешься? – опять спросила Вера. – Вот зря ты. – Заметив боковым зрением, что на них уже обращают внимание, решила форсировать события. – Ты, может, кофе хочешь?
– Хочу, – неожиданно ответила Олеся, подойдя ближе.
– О, вот и славно! – обрадовалась Вера. – Значит, поставлю тебе кофе сейчас. Заслужила. Конечно, до идеала далеко… Стараешься, стараешься, молодец.
Мимо как раз проходило «передвижное кафе», и толстуха попросила кофе.
– Может, тортик? Эта вот тетя хорошие тортики делает.
– Спасибо. Кофе хватит, – сдержанно ответила Олеся, затем быстро добавила: – А можно два кофе?
– Хоть три!
Один стаканчик Олеся взяла в руку, другой, поискав глазами удобное место, поставила на край фанерного прилавка, возле выложенных в ряд разноцветных турецких лифчиков.
– Ты осторожно, смотри! – предупредила Вера. – И вообще, два кофе – не лопнешь?
На нее тоже действовал выпитый коньяк. Тем более что с утра она уже успела по привычке причаститься – ей в кафе иногда отпускали в долг, чем Вера могла злоупотребить.
Олеся сделала глоток. Напиток оказался теплым, липким от сахара и совсем не походил на тот кофе, который девочка уже успела попробовать с подружками в торговом центре, из недавно установленного автомата. Между тем Вера увлеклась процессом примирения.
– Слушай, ты не дуйся, а давай так: считай, что испытательный срок прошла. Лады? В следующий раз уже по-другому станем договариваться. Как, годится?
– Когда – в следующий раз?
– Ну, не знаю… Когда у тебя время будет… Я тебя еще кому-нибудь посоветую. Ничего, всякое случается. Так как?
– Вот так!
Махнув левой рукой, Олеся Воловик опрокинула пластиковый стаканчик на лифчики.
Коричневая жидкость залила товар, мгновенно испортив сразу несколько бюстгальтеров. У оторопевшей Веры слова застряли во рту, но девочке ее слова были неинтересны – кофе из второго стаканчика она, подавшись вперед, выплеснула толстухе в лицо. А когда та, заорав благим матом, выбралась из-за прилавка и бросилась на хулиганку, Олеся крепко вцепилась в ее волосы, сводя на нет плоды своего вчерашнего кропотливого труда.
Вера орала в голос. Олеся сводила счеты молча, сосредоточившись только на обидчице. На крик с разных сторон бросились продавцы, преимущественно женщины. Ольга, почуяв неладное, растолкала толпу и, мгновенно оценив ситуацию, принялась оттаскивать Олесю от растрепанной, орущей и машущей руками, как мельница, Веры. Немногочисленные покупатели бросились врассыпную, убегая от скандала.
– Милиция! Милиция! – разорялась толстуха. – Чего стоите все?! Интересно?! Милиция! Убью, сучка малолетняя!
Патруль уже спешил на скандал. Ольга, стараясь одной рукой удержать разбушевавшуюся в праведном гневе девочку, другой лупила ее куда попало.
Затем последовали долгие и путаные объяснения, из которых милиционеры ничего толком не поняли, кроме того, что тут какие-то личные, бабские дела. Согласились отдать хулиганку на поруки Ольге с тем, чтобы она сейчас же собралась и увела ее домой. Веру такой расклад не устроил, она кричала что-то про возмещение ущерба. Но девочке очень повезло, что толстуху здесь недолюбливали: те, кто сбежался на шум и с любопытством наблюдал за происходящим, просто отказались стать свидетелями. После чего патрульные, которым меньше всего хотелось в такую жару заниматься женскими разборками, настоятельно попросили всех разойтись и заняться своими делами.
Конечно же, Вера тоже свернула торговлю…
– Все она правильно сделала! – заявил Виктор Воловик вечером, услышав о происшествии. – Слышь, Леська, все ты сделала правильно. Верка эта жирная давно напрашивалась, я ее знаю немножко…
– По каким это ты делам ее знаешь? – подозрительно поинтересовалась Ольга, ревниво воспринимая каждое знакомство своего мужа с другими женщинами, даже такими, как Вера.
– Не начинай, Олька, – отмахнулся Виктор. – Кто у нас на базаре ее не знает, спроси пойди? Теперь вот и ты знаешь.
– Тогда ты должен понимать, Витя, чем это закончится, – отчеканила Ольга. – С нее станется. Заяву накатает. Возьмет и накатает. А мне вообще точку подпалит.
– Хоть будешь знать, где искать виноватых, – криво усмехнулся Воловик. – Короче, пускай пишет, куда хочет и кому хочет. Над ней старшие есть? У тебя свой хозяин. Надо поговорить – пусть ко мне идут. Так ей и скажи. А у Леськи все будет хорошо.
– У меня плохо! – не сдавалась Ольга. – Сдерживаться надо!
– Ты разве не знала, кого в дом привела? Пожалела – волосы у толстой проблемные… Пусть, значит, сама со своими волосами разбирается теперь до конца жизни! И хватит, пойдем ужинать.
Все это время Олеся молчала. Девочка была уверена, что отец заступится за нее, хотя понимала: у Ольги действительно появилась проблема. Если не навсегда, то надолго. На свой счет эти проблемы она почему-то не принимала. Настроение у девочки после свершенной мести улучшилось, к этому прибавилось понимание того, что папа ее все-таки любит и постарается не дать в обиду.
За ужином тему плавно закруглили, Олеся послушно отправилась спать, считая скандал частично улаженным, а проблему – временно решенной.
Засыпая, девочка не знала: настоящая беда придет завтра.
Они явились в шесть утра. Участковый в форме. С ним – двое в гражданском с деревянными лицами. Еще – худой мужчина без возраста в белой рубашке с короткими рукавами и в галстуке. Он и предъявил Виктору Воловику ордер на обыск.
Дом те двое, что пришли с ним, перелопатили за час. Нашли на кухне туго перемотанный пакет с маковой соломкой, предложили выдать остальное. Воловик заявил – больше нет ничего, и не соврал: во-первых, больше впрямь ничего здесь не хранил, а во-вторых, его застали врасплох, он не ожидал проблемы со стороны милиции. Потому у Виктора просто не было сил врать и изворачиваться.
Уже на первом допросе попытался апеллировать к капитану Балакиреву. На что получил краткий и исчерпывающий ответ: всю компанию, которая сбывала налево конфискованные наркотические вещества, накрыли одним махом. Пасли коллег давно, Воловик снова оказался частью преступной цепочки. Только на этот раз – в составе группы, к тому же не в первый раз, да еще нарушив условия условно-досрочного освобождения. Так что грозило Воловику минимум пять лет, однако в камере ему прочистили мозги: если менты начнут отмазывать своих, предпринимая все возможное для того, чтобы коллеги получили меньше положенного, крайним в таком серьезном деле кого-то выставить надо. И этим «кем-то», скорее всего, сделают рецидивиста Воловика. Значит, ему нужно готовиться к приземлению в лучшем случае на семь лет, в худшем – на десять.
Так или иначе, через три недели после задержания мужа Ольга, даже не стараясь смягчить удар, заявила Олесе:
– С отцом твоим у нас всё. Хватит с меня уголовщины. И ты мне, извини, получается, никто. Неделю еще пожить можешь. Думаю, тебе хватит времени, чтобы крышу над головой найти. Не хватит – к матери возвращайся. Или на лавочке в парке спи – лето, жарко, не замерзнешь.
Игорь, Артур, Юрий
– Бывает.
Игорь Крутецкий, обернувшись простыней, будто римский патриций, похлопал Артура Грекова по плечу.
В этом жесте парень увидел почему-то не попытку успокоить, а некое снисхождение. Хотя он считал, что не нуждался ни в том, ни в другом, и резким движением сбросил руку Игоря со своего плеча.
– Чего ты? – искренне удивился тот.
– Ничего, – окрысился Греков.
– Думаешь, у меня такого не случалось никогда? Здесь два варианта, брат. Или телка неправильная, как мед в горшочке Винни-Пуха, или ты сам сильно перебухался. Хотя, чувак, я допускаю оба варианта: глупая девушка не смогла решить проблемы твоего отравленного алкоголем организма.
– Очень смешно. Вот прямо так смешно…
– Я не смеюсь, ты чего! Мы можем девке вломить, между прочим. Если тебе легче от этого станет.
– Я не бью женщин, – проворчал Артур. – А легче мне станет, если мы с тобой накатим.
– О! – Крутецкий снова хлопнул друга по плечу. – Золотые слова, старичок! Только что мы с тобой накатим, если ты все и выжрал? Кстати, если бы ты меньше старался с вискарем, у тебя все получилось бы с телками.
– Задолбал ты уже.
Друзья отходили в сауне. Часы на стене показывали начало первого ночи. Хотя у Крутецких имелся свой загородный дом с сауной, праздновать там сдачу летней сессии Игорю не разрешили. «Вы нам дом разнесете», – сказал отец, вполне трезво оценивая риск.
…Подобного прецедента не было потому, что Крутецкий-старший, опытный во многих делах человек, умел просчитывать развитие событий на несколько ходов вперед. Он отдавал себе отчет: приемный сын вырос таким, каким его воспитали они с Ингой. Другой бы винил во всем некие мифические дурные гены, однако Николай Николаевич Крутецкий был достаточно разумен и адекватен для того, чтобы не использовать этот аргумент. Мальчишка избалован, и то, что он им с Ингой не родной, здесь ни при чем. Однако по-другому он и не хотел воспитывать сына: сам поднявшись из низов, Крутецкий не собирался давать мальчишке такую же жизненную площадку.
Игоря такое отношение вполне устраивало.
Мужской разговор с отцом у него состоялся всего однажды, походил не на беседу папы с сыном, а скорее на деловые переговоры. В результате Николай Николаевич озвучил Игорю главное требование: не наглеть. Делать можно все, что угодно, возможности у семьи для этого есть. Однако здесь как раз и кроется главная сложность, самое важное испытание в его начинающейся жизни: как, имея больше возможностей, чем многие сверстники, умудряться при этом не нарываться на неприятности. Зная, что проблемы решатся, стараться не создавать их в ожидании решения, а наоборот – уходить от них. Дабы не распылять силы и использовать возможности только в крайнем случае, чтобы наверняка. А от крайнего случая в современной жизни не застрахован даже влиятельный Николай Крутецкий, не говоря уже о гражданах с меньшими возможностями.
– Ты уже не пацан, Гоша, – говорил тогда отец. – Ранний не по годам, все слышишь и все понимаешь. Знаешь, наверное, что у нас тут, в Головановском районе, Валера, один мой коллега, депутат, мужика застрелил?
– По телевизору что-то такое было, – согласился Игорь.
– Я больше могу рассказать, только не буду. Тебе, сына, оно не надо. У меня к тому виновнику, так сказать, торжества уже давно есть ряд вопросов. Теперь их, вероятно, ему зададут другие люди и в другом месте. Но урок отсюда такой: если ты считаешь, что какой-то левый мужик забрел на твою территорию, ты не должен его за это убивать. У человека охраны навалом, там еще прокурор районный с ним гулял, другие люди… Скажи охране, пусть возьмут дурня под руки, выволокут с территории, надают тумаков для острастки. Только пусть голову не разбивают, рук не ломают, и тем более стрелять нельзя. Подобные вещи, сын, называются беспределом, привлекают дополнительное ненужное внимание, а это как раз ни к чему. У себя в районе тот мой приятель-депутат считался как бы помещиком. Население по умолчанию – его холопы. И раз они согласны, что барин иногда с дурной головы может всыпать горячих либо наказать как-то иначе, значит, они сами заслуживают наказания. А времена совсем не поменялись. Ты про Салтычиху слышал что-нибудь?
– А она из какого района?
Отец тогда усмехнулся.
– Н-да, в школе вы явно не проходили этого по истории. Ладно, мы тоже, хотя я рос и учился совсем в другой стране. Точнее, название другое, так-то ничего не поменялось… Хорошо, ты у нас парень грамотный, должен сам знать. Была такая помещица в восемнадцатом веке, Дарья Салтыкова. Ну, теперь вспомнил?
– Ничего я не знаю про это, пап…
– Значит, слушай. Жила она в Москве, в самом центре. Рано овдовела. Получила в собственность несколько сот крепостных. И потом почти десять лет занималась тем, что пытала своих крестьян до смерти. Особенно боялись ее молодые девицы: попав к ней в услужение, многие умирали от пыток уже через несколько недель. Жалоб на Салтычиху писали много, однако хода им не давали – все спускалось на тормозах, там заряжались немалые деньги. Жалобщиков же пороли за клевету и ссылали в Сибирь. Но все-таки пришло, как говорится, и ее время. Власть поменялась, на трон села Екатерина Вторая, тут-то жалобщики подсуетились. Вот новая царица и решила устроить показательный процесс. Посадили ее пожизненно в темную яму, где просидела Салтычиха следующие тридцать с небольшим лет своей жизни. Нравится?
– Кому? – не понял Игорь.
– Тебе, тебе. Я это для тебя рассказываю.
– Понял я, что для меня. Не понял только, на фига.
– Ты не «фигай», а вникай, – отец многозначительно поднял палец. – Я понятия не имею, что творилось у той бабы в голове. И почему ей было недостаточно просто посечь своих крепостных девок или даже повырывать им патлы по барской дури. Но если бы она сдерживалась, кабы не наделала больше сотни трупов, не пыталась убивать даже неугодных ей дворян – умерла бы в своем доме, на своей мягкой постели, а не в темной сырой монастырской яме. Пойми, сын: одно дело – пороть своих крестьян, это даже вроде как барская обязанность. И совсем другое – забивать их до смерти. Вот так вот, внаглую. Одну смерть еще можно прикрыть, даже пускай две. Но не сотню, согласись. И еще согласись, сынок: времена не меняются, а ситуации, обстоятельства – да.
– Я тут при чем?
– Вот чтобы ты был ни при чем, я тебе все это и рассказываю. Смотри, если бы тот депутат, ну, про которого ты слышал, хозяин Головановского района, просто отметелил бы мужика, ему ничего бы не было. Больше тебе скажу – дал бы мой приятель-депутат побитому сто баксов, так тот бедолага каждую бы неделю рожу подставлял под кулак. Только Валера, тот самый мой дружбан, пошел по беспределу. И, как сам видишь, может плохо кончить. Власти нужен показательный процесс. Такой же, как новой русской царице-матушке – над садисткой Салтычихой. Она, думаешь, одна такая была? Фига с два!
– Не «фигай», – пришла очередь Игоря усмехаться.
Отец отмахнулся, явно войдя в раж воспитательной работы.
– Нет, таких салтычих по необъятной Российской империи было немало. Только обнаглела именно барыня Салтыкова. Потеряла страх, вот и попала, как сегодня говорят, под раздачу.
– Получается, я должен бояться? – уточнил тогда Игорь.
– За себя! – Отец снова поднял вверх указательный палец. – За себя бойся, сын! Держись скромнее, веди себя осторожно. Понимаю, не всегда получается… Только одно дело – вытаскивать тебя из мелких неприятностей, вроде, сам понимаешь, банального мордобоя, ну, или гаишника ты однажды пошлешь туда, где им самое место. Но совсем другой компот, если ты, к примеру, станешь щелкать клювом и к тебе под колеса случайно влетит какой-то лох-пешеход. Или же ты влупишься в автомобиль лоха-водителя, который в результате вылетит щучкой через лобовое стекло. Тогда отмазать тебя будет сложнее.
– Почему? Что, нельзя кому-то сунуть?
– Сунуть можно, – согласился отец. – Однако при этом наша фамилия окажется в центре ненужного внимания. Вот это для нас плохо. Это – слабое место, в первую очередь – мое, сынок. В системе, где я кручусь, желательно вообще не привлекать лишнего внимания к своей персоне. Тем более когда речь заходит о криминале. Я сразу начну терять очки, попаду в зависимость к таким сволочам, о которых ты даже представления не имеешь… В общем, Гоша, как пел в дни моей студенческой молодости Виктор Цой, следи за собой, будь осторожен…
Вот почему, когда Крутецкий заикнулся отцу про ключи от их загородного дома – дачей называть это сооружение не поворачивался язык, видали они дачи, – тот предложил альтернативный вариант: снять дом со всем необходимым на сутки. Даже выделил денег, назвав это своим личным подарком в честь завершения его сыном очередного учебного года. «Постарайтесь не особо там бузить, – предупредил Николай Николаевич, – но если сильно захочется – готовьтесь возмещать ущерб из своих карманов». Из его слов явствовало следующее: если бы Игорь с компанией начудили на их собственной даче, ущерба никто никому возмещать бы не стал.
Так Крутецкий лишний раз убедился, какой практичный и дальновидный у него старик.
И вот сейчас они с Артуром приходили в себя в сауне арендованного на сутки загородного дома, специально оборудованного для таких вот утех. Наверху, в комнате, приходили в себя две девицы, которых по стечению обстоятельств звали одинаково – Анями. Женское общество взялся обеспечить Игорь, позвонил одной из своих приятельниц не слишком строгих правил, обрисовал ситуацию, попросил привести подружку. Та согласилась, и вот при знакомстве оказалось: обе Ани, причем обе шатенки и примерно одинакового роста.
Крутецкому такой расклад даже понравился, и он предложил в процессе меняться Анями. Против чего девчонки тоже не возражали, вот только Артуру Грекову от этого все равно легче не стало. Он умудрился напиться, и алкоголь сыграл с его организмом злую шутку. Если у большинства мужчин его возраста, то есть двадцатилетних, спиртное стимулирует эрекцию, в случае с Артуром вышло наоборот. Ни одна из Ань не смогла помочь парню справиться с проблемой, праздник был подпорчен, и, хотя девчонки благоразумно помалкивали, Игорь подозревал: выводы в отношении Артура они сделали не самые приятные и выгодные для его друга.
Постельный конфуз Грекова осложнялся двумя вещами. О первой Крутецкий знал, о второй даже не догадывался, иначе подавленное состояние друга детства стало бы ему более понятно. Первое – девчонки не были профессионалками. Игорь принципиально не связывался с проститутками, считая неприемлемым для себя платить за то, что сын Николая Крутецкого получал обычно даром. А второе – у Артура сегодня случился не первый конфуз по пьяному делу, о чем он другу, конечно же, не рассказал, чтобы тот невольно не сделал выводов.
Обе Ани хотели было отправиться в сауну с парнями. Игорь велел им оставаться на месте, сходить в душ и привести в порядок стол, то есть – накрыть его заново, облагородив остатки еды. Пить же было уже нечего: бутылку виски и две бутылки «Артемовского розового» приговорили ускоренными темпами.
Не случись с Артуром такой мужской неприятности, этим бы вечеринка и ограничилась. Когда рядом две симпатичные девчонки, готовые принимать любые правила игры, это пьянит больше, чем самый крепкий алкоголь. Но сейчас Грекову хотелось выпить и, вернув себе кураж, реабилитироваться в собственных глазах.
– Погнали в город, – проговорил Артур, глядя перед собой на обитую деревянным брусом стену парной. – Еще возьмем.
– Дурной вопрос, – кивнул Игорь. – Только из меня еще не все вышло.
– Гаишников зассал? – В вопросе не звучало удивления – только голая констатация факта.
– Поехали! – легко согласился Крутецкий, рывком сбрасывая с себя простыню.
Его тянуло на ночные приключения.
Подружек оставили, отправились вдвоем. При этом у Игоря создалось впечатление: обе Ани как-то даже обрадовались, что кавалеры минимум на час оставят их в покое. Хотя стол уже успели собрать, Крутецкий даже подхватил и отправил в рот перышко зеленого лука. Пусть, если что, от него лучше пахнет цыбулей, чем перегаром.
Греков накинул рубашку, натянул джинсы, сунул босые ноги в кроссовки. На его фоне Крутецкий выглядел более экстравагантно: шорты-бермуды, резиновые банные тапочки, голый торс. Кошелек он сунул в карман шортов, на шее болтался золотой крестик на такой же цепочке. Артур тоже носил крестик, правда, больше и массивнее, только в парилке снял, оставил на столе в предбаннике. Игорь же, когда входил в парную, совал крестик в рот и зажимал зубами – снимать украшение ему почему-то не хотелось.
Своей машины у Крутецкого пока не было. Отец обещал подарить в день получения диплома о высшем образовании, то есть, если все пойдет хорошо, через два года. Игорь ездил на машине матери. Сотрудникам автоинспекции в подавляющем большинстве случаев было достаточно показать права и прочитать в них фамилию, после чего машинально отдавали честь и желали счастливого пути. Как раз в эти дни матери не нужен был автомобиль, она улетела в Анталию по горящей путевке. Вернуться должна как раз через два дня, Игорю предстояло ехать в Борисполь встречать, до того времени он мог распоряжаться транспортом по своему усмотрению.
На ночной трассе в это время не встретилось ни души, и до Кировограда друзья не доехали – долетели за рекордно короткое время даже для Крутецкого, любителя стритрейсинга. Въехав в черту города, Игорь благоразумно сбавил скорость, уверенно порулив туда, где в это время можно было купить виски – ничего другого они с Артуром в этот момент не хотели.
Им нужен был один из мини-маркетов, которыми владела мать Грекова. Нацеливаясь на этот магазин, Артур настаивал, чтобы Игорь не брал денег, он возьмет спиртное в долг, после с матерью решит вопрос. На что Крутецкий благородно возразил: бизнес друзей не любит, и если он купит бутылку виски именно там, то внесет свою скромную лепту в развитие дела Грековых. То есть заплатит не чужим, а своим. Пререкались парни всю дорогу, но как только приехали, их ожидало горькое разочарование.
А именно: маркет, который, как значилось на витрине, работает двадцать четыре часа в сутки, сейчас был закрыт. Самое обидное – изнутри торговый зал освещался тусклым светом, что было необходимо для работы сигнализации, и желанные бутылки призывно манили из своего уголка.
Греков скрипнул зубами.
– Сейчас мамке позвоню, – процедил он с пьяной настойчивостью.
– Чего ты заманьячил? – Крутецкий в который раз за вечер хлопнул друга по плечу. – По ходу, ты чего-то не знаешь.
– Из головы вылетело, – проворчал Греков. – Там какое-то распоряжение, короче, мамка жаловалась… В общем, в спальных районах круглосуточные точки сказали закрыть. Для профилактики чего-то там или для борьбы с чем-то… Словом, такая хрень. Как-то я даже не подумал…
– Ничего, не парься. У нас в городе не один магазин, – успокоил его Крутецкий. – И вискарь сейчас не дефицит. Ну, не заработаете вы сегодня – я завтра специально сюда приеду и эту бутылку куплю!
– Я хочу сейчас. – Теперь Артур демонстрировал пьяное упрямство.
– Хорошо, хорошо, сейчас поедем в другое место и там купим!
– Я хочу здесь взять!
Прежде чем Игорь успел отреагировать, Греков выбрался из машины на теплый летний воздух, с громким хлопком закрыв дверцу. Стараясь держаться прямо, Артур решительно направился к входной двери магазина, за стеклом которой маячил силуэт охранника. Тот со своего места, вероятнее всего, заметил проявленный ко вверенному ему объекту нездоровый интерес: силуэт приблизился к двери.
– Артурчик, не дурей, назад иди! – крикнул Игорь, тоже выбираясь из машины и спеша за другом.
Поздно: Греков уж колотил кулаком в толстое дверное стекло.
– Чего надо? – послышалось изнутри. – Закрыто!
– Вижу! Бутылку дай! – проорал в ответ Артур, не переставая барабанить.
Дверь открылась, заставив Грекова отступить. В проеме выросла фигура охранника в униформе частной фирмы. Фонарик в его руке ослепил дебошира.
– Я вот сейчас дам! Только не бутылку, а бутылкой, понял? По голове! И отвечу, веришь?
– Ответишь, козел! – гаркнул Артур. – Ты на меня работаешь, бутылку давай!
– Что-что? Ты что там сказал? Я на тебя работаю?
– На меня! Моя фамилия Греков, не узнал? Так научись узнавать хозяина, придурок!
При других обстоятельствах, в другое время и в другом месте Артур вряд ли позволил бы себе такое поведение. Но именно сегодня его выворачивало наизнанку желание самоутвердиться любым, пусть даже самым экстремальным способом. Какая-то доля мозга подсказывала: так делать нельзя, нужно остановиться, развернуться и уйти. Однако как раз этот червячок сомнения сыграл роковую роль: решив, что в нем говорит трусость и он вновь рискует оказаться не мужчиной, Греков легко подавил слабый голос если не совести, то здравого смысла.
Ни он, ни Игорь не могли себе даже представить, что охраннику сейчас было проще. По магазинам, даже принадлежавшим его матери, Артур ходил достаточно редко. Но даже если бы наведывался часто, не заморачивался бы запоминанием лиц кассиров, продавцов и охранников. Вот только сегодня ночью как раз дежурил новенький, недавно принятый на работу парень Юра Марущак. Он не служил в армии, работа досталась чудом, Юрке очень хотелось проявить себя на новом месте с лучшей стороны, и главное: он знал фамилию своей работодательницы, но никогда в глаза ее не видел. Что уж говорить об очевидно пьяном идиоте, называющем себя хозяином…
– А ну, вали по-хорошему! – рявкнул Марущак во всю силу легких.
Переложив фонарик в левую руку, правой отцепил от пояса резиновую дубинку: единственное средство защиты, которое ему позволялось иметь на дежурстве. Юра знал, что у большинства коллег-охранников есть разрешение на пневматическое, газовое, а кое у кого – даже на огнестрельное оружие, которое они имели при себе на службе. Ему же, опять-таки по причине закоса от воинской службы, такое разрешение в ближайшее время даже за большие деньги никто не выдаст. К тому же нет их у Юрика пока, этих самых больших денег. И, наверное, не скоро предвидятся…
– Что ты мне сделаешь, убогий! – выкрикнул Артур.
А затем, набычив голову, кинулся на охранника, маша кулаками, даже пытаясь пнуть противника ногой, по примеру виденных в кино каратистов.
Марущак никогда не считал себя опытным уличным бойцом. Наоборот, когда Артур, не испугавшись формы и предупреждений, бросился на него, Юрий даже растерялся. Вот же незадача, чувак прет, как бык на ворота, надо как-то реагировать. Помогла естественная для любого реакция на агрессию: Марущак швырнул в атакующего фонариком, а когда тот уклонился и слегка потерял равновесие – резко поднял и опустил руку с дубинкой.
Греков взвыл от боли – попало по плечу. Но подстегивала не так боль, как досада: почему слуга, которому его мать платит деньги, не слушается, ведет себя так нагло и вызывающе… Подталкиваемый желанием восстановить статус-кво, Артур сделал решительный бросок вперед – и наткнулся на двери. Марущак успел отпрыгнуть от порога, потянув дверную ручку и защелкнувшись изнутри. Потом он скажет: вызывать милицию именно в тот момент не было желания. Решил разобраться сам, посчитав, что ему бросили вызов.
Хотя милиция могла приехать всего лишь минут на десять раньше. И все равно ничего не смогла бы предотвратить.
Потому что Артур Греков, отступив на два шага, подхватил с земли какой-то камень, коротко замахнулся и швырнул им в дверное стекло. Оно не разбилось, однако треснуло – по поверхности в разные стороны разошлись кривые трещины-лучи.
А Игорь Крутецкий, увидев, как обращаются с его другом, сделал то, что при других обстоятельствах, вспомнив наставления отца, все-таки обдумал бы получше… Но не сейчас: вернувшись в машину, он завел мотор, резко стартанул и въехал передком в наполовину застекленную стену.
Грохот. Звон – передние фары разбились и погасли, сверху на капот посыпались дождем крупные осколки.
Марущак, поняв, что ситуация выходит из-под контроля, благоразумно сбежал в подсобку. Закрылся там. И наконец-то начал звонить с мобильного в милицию. Тем временем Артур Греков, легко вскочив на капот, забрался с него через разбитую витрину внутрь магазина, под рев сигнализации нашел-таки бутылку «Джонни Уокера». И, пока милиция была в пути, успел распить вместе с на удивление спокойным Крутецким большую часть содержимого.
Оба позволили надеть на себя наручники. Приключение нравилось им все больше, а за свое ближайшее будущее ни Артур, ни Игорь не беспокоились.
Фамильярный тон полуголого и пьяного задержанного вывел из себя сержанта Плахотнюка сразу же, с первых минут. И несдобровать бы наглецу, если бы тот не назвал свою фамилию, как только увидел патруль. Второй представился как Греков, сын владелицы поврежденного магазина. А тот, кто именовал себя Крутецким, со словоохотливостью, которая бывает присуща пьяным, попытался доказать милиционерам: нельзя считать правонарушением то, что человек повредил свою собственность, позволив постороннему, в данном случае – ему, Игорю, своему другу, разбить стекло в витрине.