Аня с острова Принца Эдуарда Монтгомери Люси

Глава 13

Стезей греха

Дэви и Дора отправлялись в воскресную школу В этот день они шли одни, так как обычно сопровождавшая их миссис Линд подвернула ногу и решила остаться дома. Представлять семью в церкви также предстояло одним близнецам, так как Аня накануне вечером уехала в Кармоди, чтобы провести воскресный день в доме друзей, а у Мариллы была головная боль.

Дэви медленно спустился по лестнице. В передней его уже ждала Дора, которую собрала в школу миссис Линд. Дэви собрался сам. В кармане у него были цент на пожертвования в воскресной школе и пятицентовик на пожертвования в церкви; в одной руке он держал Библию, в другой — учебник воскресной школы; он знал все, что было задано к уроку: и текст из Священного Писания, и вопрос из катехизиса. Разве не пришлось ему учить их волей-неволей в кухне миссис Линд всю вторую половину прошлого воскресенья? Так что, пожалуй, Дэви следовало бы пребывать в наибезмятежнейшем умонастроении. Но на самом деле, вопреки знанию и текста, и вопроса из катехизиса, в душе он был подобен пресловутому «волку алчущему».

Когда он подошел к Доре, из своей кухни, прихрамывая, вышла миссис Линд.

— Ты чистый? — спросила она строго.

— Да… все, что видно, чистое, — ответил Дэви сердито и с вызовом.

Миссис Линд вздохнула. У нее были большие подозрения насчет шеи и ушей Дэви. Но она знала, что если попытаться произвести осмотр, Дэви, по всей вероятности, пустится наутек, а преследовать его она была в этот день не в состоянии.

— Ведите себя как следует, предупредила она обоих. — Не ходите по пыли. Не задерживайтесь на крыльце, чтобы поболтать с другими детьми. Не ерзайте и не вертитесь на местах. Не забудьте текст из Священного Писания, который учили. Не потеряйте деньги на пожертвования и не забудьте опустить их в кружку. Не перешептывайтесь во время молитвы и внимательно слушайте проповедь.

Дэви не удостоил ее ответом. Он зашагал по тропинке к большой двери, а кроткая Дора последовала за ним. В душе Дэви кипел гнев. Он немало пострадал — или, точнее, думал, что пострадал, — от рук и языка миссис Линд, с тех пор как она переселилась в Зеленые Мезонины, ибо миссис Линд не могла жить бок о бок ни с кем, будь ему девять лет или девяносто, без того, чтобы попытаться правильно его воспитать. И как раз накануне этого дня она убедила Мариллу не позволять Дэви ходить с детьми Тимоти Коттона удить рыбу. Дэви все еще кипятился из-за этого.

Как только близнецы вышли на большую дорогу, Дэви остановился и сделал такую невероятно страшную гримасу, что даже Дора, которой был известен его талант в этой области, по-настоящему испугалась, как бы он не остался навсегда с перекошенной физиономией.

— Черт бы ее побрал! — с чувством произнес Дэви.

— Ох, Дэви, не ругайся! — в ужасе воскликнула Дора.

— Черт побери — это не ругательство… не настоящее ругательство. Да если и настоящее, мне плевать, — возразил Дэви беспечно.

— Если уж ты не можешь обойтись без плохих слов, не говори их хотя бы в воскресенье, — взмолилась Дора.

Дэви, как ни был он далек от раскаяния, в глубине души признал, что, возможно, переступил допустимые границы.

— Тогда я выдумаю свое собственное ругательство, — заявил он.

— Бог накажет тебя за это, — строго и торжественно провозгласила Дора.

— Тогда, по-моему. Бог — противный старый придира, — парировал Дэви. — Разве Он не понимает, что человеку нужно как-то дать выход чувствам?

— Дэви!!! — Дора ожидала, что брат будет тут же поражен громом и умрет на месте. Но ничего такого не случилось.

— И вообще, я не собираюсь больше терпеть, чтобы мной распоряжалась миссис Линд. Аня и Марилла имеют право мной командовать, а она — нет. И буду делать все то, что она мне запрещает. Вот увидишь!

И в мрачном, нарочитом молчании Дэви на глазах парализованной ужасом Доры свернул с поросшей травой обочины в глубокую, по колено, тонкую пыль, покрывавшую дорогу после четырех недель сухой погоды, и зашагал по ней, злонамеренно шаркая ногами, пока его всего не окутало облако пыли.

— Это только начало, — объявил он с торжеством. — И буду стоять на крыльце и болтать до тех пор, пока там будет кто-нибудь, с кем можно болтать. И ерзать буду, и вертеться, и шептаться, и скажу, что не знаю текст из Писания. И прямо сейчас выкину деньги, которые мне дали на пожертвования.

И Дэви в неистовом восторге швырнул цент и пятицентовик за изгородь мистера Барри.

— Это дьявол тебя подстрекает, — с упреком сказала Дора.

— Нет! — раздраженно выкрикнул Дэви. — Я сам все решил. И даже еще кое-что придумал. Я вообще не пойду ни в воскресную школу, ни в церковь. Буду играть с Коттонами. Они вчера сказали мне, что не пойдут в воскресную школу, потому что их мать уехала и некому их заставить. Пошли, Дора, отлично проведем время!

— Я не хочу, — запротестовала Дора.

— Пойдешь, — заявил Дэви. — А не пойдешь, скажу Марилле, что Фрэнк Белл поцеловал тебя в школе в прошлый понедельник.

— А что я могла сделать? Я же не знала, что он собирается меня поцеловать! — воскликнула Дора, заливаясь ярким румянцем.

— Но ты не дала ему оплеуху и даже ничуть не рассердилась, — возразил Дэви. — Я и это скажу Марилле, если ты не пойдешь. Пошли напрямик, через поле.

— Я боюсь тех коров, — сказала бедная Дора, усмотрев в этом для себя надежду на бегство.

— Тебе да бояться этих коров! — насмешливо взглянул на нее Дэви. — Да они младше тебя.

— Зато они больше меня, — поежилась Дора.

— Ничего они тебе не сделают. Пошли. Ну вот и отлично! Когда вырасту, не буду себя утруждать хождением в церковь. Я и без нее смогу попасть на небеса.

— Ты попадешь в другое место, если будешь нарушать священный день отдохновения и покоя, — пробормотала несчастная Дора, следуя ним против собственной воли.

Но Дэви не испугался — пока. Ад был очень далеко, а радости рыбной ловли в обществе Коттонов совсем близко. Он жалел лишь, что Дора такая трусиха. Она продолжала оглядываться назад и, похоже, могла разреветься в любую минуту — и это портило человеку все удовольствие. Пропади они пропадом, эти девчонки! На этот раз Дэви не сказал «черт побери» даже мысленно. Он не жалел — пока еще — о том, что сказал так один раз, но счел, что лучше все же не искушать Неведомые Силы слишком часто на протяжении одного дня.

Младшие Коттоны играли на заднем дворе своего дома и приветствовали появление Дэви восторженными криками. Пит, Томми, Эдолфес и Мирабел были дома одни. Мать и старшие сестры уехали на один день в соседнюю деревню. Дора была рада уже тому, что Мирабел дома и она, Дора, не окажется, как опасалась прежде, единственной девочкой в компании мальчишек. Впрочем, Мирабел была ничуть не лучше своих братьев — такая же шумная, загорелая, дерзкая. Но она, по крайней мере, носила платье.

— Мы пришли удить рыбу, — объявил Дэви.

— Ура! — завопили Коттоны и тут же бросились копать червей; в авангарде была Мирабел с жестянкой в руках. Дора была готова сесть и заплакать. О, зачем только этот гадкий Фрэнк Белл поцеловал ее! Не будь этого, она могла бы не подчиниться Дэви и пойти в любимую воскресную школу.

Удильщики, разумеется, не осмелились пойти на пруд, где их увидели бы прихожане, направляющиеся в церковь. Пришлось ловить рыбу в ручье, в лесу за домом Коттонов. В ручье было полно форели, так что они великолепно провели все утро — по крайней мере, Коттоны явно получили немалое удовольствие, да и Дэви, казалось, тоже. Не совсем забыв осторожность, он заранее снял ботинки и чулки и одолжил старый костюм у Томми Коттона. В таком обмундировании ему были не страшны сырые места, болота и подлесок. Дора же была явно и глубоко несчастна. Она покорно следовала за остальными в их странствованиях от заводи к заводи, крепко сжимая в руках свою Библию и учебник и с горечью думая о своем любимом классе, в котором должна была сидеть в эту минуту перед учительницей, от которой была в восторге. А вместо этого вот она здесь бредет по лесам с этими полудикими Коттонами, стараясь не промочить ботинки и не порвать и не испачкать хорошенькое белое платьице. Мирабел хотела одолжить ей передник, но Дора с презрением отвергла ее предложение.

Форель клевала отлично, как это всегда бывает по воскресеньям. За час маленькие грешники наловили столько рыбы, сколько хотели, и решили вернуться домой, к Дориному большому облегчению. Она с чопорным видом сидела во дворе на крыше низенькой пристройки к сараю, в то время как остальные развлекались — сначала с шумом и криками играли в пятнашки, а затем влезли на крышу свинарни и вырезали свои инициалы на коньковом брусе. Курятник с плоской крышей и кучей соломы возле стены вдохновил Дэви на изобретение еще одной забавы, и они замечательно провели еще полчаса, взбираясь на курятник и ныряя оттуда с визгом и воплями в пышную солому.

Но даже незаконным радостям приходит конец. Когда на мосту над прудом загромыхали колеса, Дэви понял, что люди возвращаются из церкви и пора уходить. Он скинул одежду Томми, вновь облачился в свой собственный костюм и со вздохом отвернулся от веревочки со своим уловом. Нечего было и думать о том, чтобы взять ее с собой.

— Ну вот, разве не весело было, а? — с вызовом спросил он сестру, когда они направились домой через поле.

— Мне — нет, — прямо заявила Дора. — И я не верю, что тебе было весело — по-настоящему весело, — добавила она с проницательностью, которой было трудно ожидать от нее.

— Было! — крикнул Дэви, но как-то уж слишком вызывающе. — Тебе-то, конечно, не было весело — сидела весь день, как… как осел.

— Я не собираюсь водиться с Коттонами, — проронила Дора с высокомерным видом.

— Коттоны — отличные ребята, — возразил Дэви. — И живется им куда веселее, чем нам. Они делают, что им нравится, и говорят, что хотят и кому хотят. И я с этого дня тоже буду так поступать.

— Есть много такого, что ты не каждому осмелишься сказать, — заявила Дора.

— Нет такого.

— Есть. Вот, например, скажешь ты, — Дора посмотрела на него очень серьезно, — скажешь ты «кобель» в присутствии священника?

Что и говорить, аргумент был сильный. Дэви не был готов к рассмотрению столь конкретного примера реализации права на свободу слова. Но человеку совсем необязательно быть последовательным в споре с Дорой.

— Конечно, не скажу, — признал он, надувшись. — «Кобель» — это не святое слово. Я совсем не стал бы упоминать о таком животном в присутствии священника.

— Ну, а если бы тебе все-таки пришлось? — упорствовала Дора.

— Я назвал бы его «пес», — неуверенно сказал Дэви.

— Мне кажется, что «собачка-джентльмен» было бы более вежливо, — задумчиво продолжила Дора.

— Тебе кажется! — фыркнул Дэви с уничтожающим пренебрежением.

Ему было не по себе, хотя он скорее умер бы, чем признался в этом Доре. Теперь, когда опьянение незаконными радостями прошло, начались благотворные угрызения совести. Возможно, было все-таки лучше пойти в воскресную школу и в церковь. Конечно, миссис Линд любила командовать, но у нее в буфете всегда было печенье, и она не была жадной. К тому же в этот самый неподходящий момент Дэви вдруг вспомнил, что, когда на прошлой неделе он порвал свои новые школьные брюки, миссис Линд аккуратно зачинила их и даже не сказала об этом ни слова Марилле.

Но чаша беззаконий Дэви еще не была полна. Ему предстояло узнать, что один грех требует совершенно другого, для того чтобы скрыть первый. В тот день они обедали с миссис Линд, и первым вопросом, который она задала Дэви, был:

— Все мальчики из твоего класса были сегодня в воскресной школе?

— Да, мэм, — сказал Дэви, с усилием сглотнув. — Все… кроме одного.

— Ты отвечал текст из Писания и урок из катехизиса?

— Да, мэм.

— Миссис Макферсон была в церкви?

— Не знаю.

«Хоть тут не солгал», — подумал несчастный Дэви.

— А было объявлено о собрании женского благотворительного комитета на следующей неделе?

— Да, мэм. — В голосе Дэви была дрожь.

— А о молитвенном собрании?

— Я… я не знаю.

— Должен знать. Следовало слушать внимательно. Какой текст из Библии выбрал сегодня для проповеди мистер Харви?

Дэви схватил свою чашку, сделал отчаянный глоток и, проглотив вместе с водой последние укоры совести, гладко и бойко процитировал текст из Священного Писания, выученный им несколько недель назад. К счастью, после этого миссис Линд перестала мучить его вопросами, но удовольствия от обеда он получил мало. Ему удалось съесть только одну порцию пудинга.

— Что с тобой? — спросила имевшая все основания удивиться миссис Линд. — Ты заболел?

— Нет, — пробормотал Дэви.

— Ты что-то бледен. Лучше тебе сегодня не выходить на солнце, — предостерегла его в заключение миссис Линд.

— Знаешь, сколько раз ты сегодня солгал миссис Линд? — укоризненно спросила Дора, как только они с братом остались одни после обеда.

Дэви, доведенный до отчаяния, резко обернулся к ней.

— Не знаю и знать не хочу! А ты, Дора, помалкивай!

Затем бедный Дэви отправился в укромный уголок за поленницей, чтобы в уединении предаться размышлениям о стезе греха.

Когда Аня вернулась домой, Зеленый Мезонины были погружены в темноту и безмолвие.

Не теряя времени, она отправилась в постель, так как очень устала и хотела спать. На минувшей неделе в Авонлее и Кармоди прошло несколько веселых вечеринок, заканчивавшихся в довольно поздние часы. Едва коснувшись головой подушки, Аня почувствовала, что засыпает, но в то же мгновение дверь тихонько приоткрылась и умоляющий голос окликнул:

— Аня!

Аня села в постели, сонно моргая.

— Дэви, это ты? Что случилось?

Фигурка в белом стрелой пронеслась через всю комнату и оказалась на постели.

— Аня, — всхлипнул Дэви, обнимая ее за шею. — Я ужасно рад, что ты дома. Я не могу заснуть, пока не скажу кому-нибудь.

— Скажешь кому-нибудь? О чем?

— Как я несчастен.

— Почему же ты несчастен, дорогой?

— Потому что я был таким плохим сегодня, ужасно плохим — таким плохим я еще никогда не был.

— Что же ты сделал?

— Я боюсь тебе сказать. Ты больше не будешь меня любить, Аня. И я не могу сегодня читать молитву. Я не могу сказать Богу, что я сделал. Мне стыдно Ему об этом сказать.

— Но Он все равно знает обо всем, Дэви.

— Дора тоже так сказала. Но я думал, что, может быть. Он не заметит — на этот раз… Все-таки я лучше скажу сначала тебе.

— Да что же ты сделал?

И слова признания полились стремительным потоком.

— Я не пошел в воскресную школу… и пошел удить рыбу с Коттонами… и я столько наврал миссис Линд… ох!.. раз пять соврал, если не больше… и… и… я… я… сказал… ругательство… ну, почти ругательство… и нехорошо обозвал Бога.

Последовало молчание. Дэви не знал, чем его объяснить. Неужели Аня в таком ужасе, что больше никогда не заговорит с ним?

— Аня, что ты теперь со мной сделаешь? — прошептал он.

— Ничего, дорогой. Я думаю, ты уже наказан.

— Нет еще. Со мной еще ничего не сделали.

— Но ведь ты чувствовал себя очень несчастным, с тех пор как поступил нехорошо, правда?

— Еще каким несчастным, — выразительно подтвердил Дэви.

— Так вот, это твоя совесть наказывала тебя.

— Что это такое «моя совесть»? Я хочу знать.

— Это нечто такое внутри тебя, Дэви, что всегда осуждает тебя, если ты поступаешь нехорошо, и делает тебя несчастным, если ты упорно продолжаешь вести себя нехорошо. Ты это замечал?

— Да, но я не знал, что это совесть. Хорошо бы у меня ее не было. Мне было бы гораздо веселее. А где она — эта совесть, Аня? Я хочу знать. В животе?

— Нет, она в твоей душе, — ответила Аня, радуясь тому, что в комнате темно, поскольку при обсуждении серьезных вопросов надлежит сохранять сдержанность.

— Тогда мне, наверное, от нее не отделаться, — вздохнул Дэви. — Ты расскажешь про меня Марилле и миссис Линд?

— Нет, дорогой, я никому не скажу. Ведь ты жалеешь о том, что так плохо поступил, правда?

— Еще бы?

— И ты никогда больше не будешь так поступать?

— Нет, но… — Дэви проявил осмотрительность, добавив: — Я могу оказаться плохим как-нибудь по-другому.

— Но ты не будешь говорить плохие слова или прогуливать занятия в воскресной школе, или лгать, чтобы скрыть свои прегрешения?

— Нет. Радости от всего этого мало, — сказал Дэви твердо.

— Ну вот, тогда просто скажи Богу, что ты сожалеешь о своих дурных поступках и попроси Его простить тебя.

— А ты, Аня, простила меня?

— Да, дорогой.

— Тогда, — обрадовался Дэви, — мне не так уж важно, простит меня Бог или нет.

— Дэви!

— О… я попрошу у Него прощения… конечно… обязательно, — торопливо забормотал Дэви, вылезая из постели. Анин тон убедил его в том, что он сказал что-то ужасное. — Я совсем не против того, чтобы попросить Его… Дорогой Бог, мне ужасно жаль, что я так плохо поступал сегодня. Я постараюсь быть хорошим по воскресеньям. Пожалуйста, прости меня… Вот, Аня.

— Ну а теперь будь молодцом и беги в свою постель.

— Ладно. Знаешь, я уже не чувствую себя несчастным. У меня отличное настроение. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи!

Аня со вздохом облегчения опустилась на подушку. Ох… как хочется… спать! Но в следующую секунду снова послышалось:

— Аня!

Дэви опять был возле ее постели. Аня с трудом подняла тяжелые веки.

— Что еще, дорогой? — спросила она, стараясь скрыть звучащую в голосе досаду.

— Аня, а ты замечала, как мистер Харрисон умеет плевать? Как ты думаешь, если я буду долго упражняться, то смогу научиться так плевать?

Аня села в постели.

— Дэви, сейчас же отправляйся в свою кровать, и чтобы я тебя в эту ночь больше не видела! Иди сейчас же!

И Дэви не мешкая удалился.

Глава 14

Властное повеление

Аня сидела вместе с Руби возле дома Джиллисов. Был поздний час. День, медленно и лениво прокравшись через сад, исчез, и его сменил теплый, тихий летний вечер. Мир был во всем великолепии цветения. Праздные долины заполнил легкий туман. Просеки были разукрашены причудливыми тенями, а поля пурпуром астр.

Аня отказалась от поездки при лунном свете на побережье в Уайт Сендс, для того чтобы провести вечер с Руби. Она провела с Руби много вечеров в это лето, хотя часто задумывалась, если ли кому-нибудь от этого польза, и иногда уходила домой с ощущением, что не сможет прийти снова.

По мере того как лето подходило к концу, Руби становилась все бледнее. Она отказалась от намерения с осени поступить на работу в школу в Уайт Сендс — «отец считает, что мне лучше подождать до Нового года», — а вышивание, которым она так любила заниматься, все чаще и чаще выпадало из ее слабеющих рук. Но она по-прежнему была весела, полна надежд, болтала и шептала о своих поклонниках, об их соперничестве и муках. Именно это и делало визиты к ней такими томительными и тяжелыми для Ани. То, что прежде она находила глупым и забавным, теперь казалось пугающим: смерть проглядывала через упорствующий покров жизни. Но Руби так и льнула к Ане и всякий раз не отпускала ее до тех пор, пока та не давала обещание прийти вновь. Миссис Линд выражала решительное недовольство по поводу этих частых визитов и предупреждала, что Аня подхватит чахотку. Даже Марилла засомневалась, стоит ли продолжать эти посещения.

— Каждый раз, когда ты возвращаешься от Руби, у тебя такой измученный вид, — сказала она.

— Все это так печально и страшно, — ответила Аня тихо. — Руби, кажется, совершенно не осознает своего положения. И тем не менее я чувствую, что ей нужна помощь, — она жаждет помощи, — и я хочу помочь, но не могу. Все время, пока я с ней, у меня такое чувство, словно я вижу, как она борется с невидимым врагом, — пытается оттолкнуть его, собрав остатки сил. Вот почему я прихожу домой такая измученная.

Но в нынешний вечер Аня не чувствовала этого с такой остротой. Руби была странно молчалива. Она не сказала ни слова о вечеринках, поездках, платьях и парнях. Она лежала в гамаке, белая шаль была накинута на худые плечи, рядом лежало нетронутое вышивание. Длинные светлые косы — какую зависть вызывали они у Ани в школьные годы! — лежали по обе стороны от Руби. Она вынула из прически шпильки — от них у нее, по ее словам, болела голова. Лихорадочный румянец на время исчез, и она была очень бледна и похожа на ребенка.

На серебристом небе появилась луна, сделав жемчужными ближайшие к ней облака. Внизу в ее дымчатом свете сверкал пруд. Прямо за фермой Джиллисов находилась церковь, возле которой было и старое кладбище. Лунный свет озарял белые могильные камни, и они отчетливо выделялись на фоне темных деревьев.

— Как странно выглядит кладбище в лунном свете, — вдруг сказала Руби. — Так призрачно! — И она содрогнулась. — Недолго уж ждать, Аня, скоро и я буду лежать там. Ты, Диана и все остальные будете ходить кругом, полные жизни… а я буду там… на старом кладбище… мертвая.

Это прозвучало так неожиданно, что Аня растерялась. Несколько мгновений она не могла найти слов, чтобы заговорить.

— Ты ведь знаешь, что это так, правда? — с настойчивостью в голосе спросила Руби.

— Да, знаю, — ответила Аня тихо. — Руби, дорогая, я знаю.

— Все знают, — с горечью сказала Руби. — И я знаю… я все лето знала, но не признавалась. Ах, Аня! — Она потянулась к Ане и порывисто, умоляюще схватила ее за руку. — Я не хочу умирать. Мне страшно умереть.

— Но почему ты боишься, Руби? — спросила Аня негромко.

— Потому… потому что… Нет, я не боюсь, что я не попаду на небеса. Ведь я принадлежу к церкви. Но… это будет совсем другое… Я все думаю и думаю… и мне так страшно… и… и… так не хочется расставаться с родным домом. Конечно, на небесах, должно быть, очень красиво — так Библия говорит… Но, Аня, это будет не то, к чему я привыкла.

Непрошеное воспоминание о забавной истории, услышанной от Филиппы Гордон, вдруг пришло Ане на ум. Это была история о каком-то старике, сказавшем почти то же самое о жизни, которая ожидает нас после смерти. Тогда это звучало забавно — она вспомнила, как они с Присиллой смеялись над этим рассказом. Но те же слова совсем не казались забавными теперь, когда они слетели с бледных, дрожащих губ Руби. Это было печально, трагично — и это была правда ! Небеса не будут тем, к чему привыкла Руби. В ее веселом, легкомысленном существовании, в ее мелких интересах и стремлениях не было ничего, что подготовило бы ее к этой великой перемене или позволило представить загробную жизнь иначе, чем нечто чуждое, нереальное, нежеланное. Аня растерянно спрашивала себя, что она может сказать, чтобы помочь Руби. Где и как найти слова?

— Я думаю, Руби, — начала она неуверенно, так как ей трудно было говорить с кем-либо о своих самых сокровенных мыслях и о новых представлениях, которые касались великих тайн этой и грядущей жизни и пока лишь смутно начинали вырисовываться в ее уме, заменяя собой прежние детские понятия. Но еще труднее было говорить о них с человеком такого склада, как Руби Джиллис, — я думаю, что, возможно, у нас весьма ошибочные представления о небесах, о том, что это такое и что ждет нас там. Мне кажется, что жизнь на небесах не может так сильно отличаться от жизни на земле, как думает большинство людей. Я верю, что и там мы продолжаем жить — во многом именно так, как живем здесь, — и это будем все те же мы, только там нам будет легче быть хорошими… и следовать высочайшим идеалам. Все затруднения и недоумения исчезнут, и мы все увидим ясно. Не бойся, Руби.

— Я не могу не бояться, — сказала Руби жалобно. — Даже если то, что ты говоришь о небесах, правда, — а ты не можешь знать наверняка и, может быть, это только твое воображение, — там все равно не будет точно так же, как здесь. Этого не может быть. Я хочу по-прежнему жить здесь. Я так молода. Я еще не жила. Я так упорно боролась за жизнь — и все напрасно… Я должна умереть… и покинуть все, что я люблю.

Аня слушала с почти невыносимой болью в душе. Она не могла лгать даже для того, чтобы утешить Руби, а все, что та говорила, было ужасающе справедливо. Она действительно покидала все, что любила. Все ее сокровища были на одной лишь земле; она жила единственно ради мелочей земного существования — всего того, что преходяще, и забывала о том великом, что простирается в вечность и перекидывает тем самым мост через пропасть, разделяющую две жизни, — мост, который делает смерть просто переходом от одного существования к другому, от рассвета к безоблачному дню. Бог позаботится о ней там — Аня верила в это, — она узнает, научится… Но сейчас не было ничего удивительного в том, что бедная душа цеплялась в слепой беспомощности за то единственное, что знала и любила. Руби приподнялась на локте и устремила свои большие, красивые голубые глаза на озаренное луной небо.

— Я хочу жить, — сказала она дрожащим голосом. — Я хочу жить, как другие девушки. Я… я хочу выйти замуж, Аня… и… и… иметь детей. Ты знаешь, я всегда любила малышей. Я не смогла бы сказать об этом никому, кроме тебя. Я знаю, ты поймешь. И потом, бедный Херб… он… он любит меня, и я люблю его. Другие ничего не значат для меня, а он значит… и если бы я осталась жить, я вышла бы за него замуж и была бы счастлива. Ах, Аня, это так тяжело!

Руби снова упала на подушку и судорожно зарыдала. Аня сжала ее руку с глубоким сочувствием — безмолвным сочувствием, которое, вероятно, помогло Руби больше, чем какие-либо несвязные, несовершенные слова. Она вдруг успокоилась, рыдания стихли.

— Я рада, что все сказала тебе, — прошептала она. — Мне легче уже оттого, что я это высказала. Я давно хотела заговорить об этом — все лето, каждый раз, когда ты приходила, — хотела, но не могла. Мне казалось, что если я заговорю о смерти или кто-то другой заговорит или намекнет, то это сделает смерть такой неотвратимой. Днем, когда вокруг были люди и все казалось таким веселым, мне было нетрудно отогнать мысли о смерти. Но ночью, когда я не могла уснуть, это было так страшно, Аня. Тогда я не могла не думать о ней. Она приходила и смотрела мне в лицо до тех пор, пока я не пугалась так, что чуть не начинала кричать.

— Но ведь ты не будешь больше бояться, Руби, правда? Ты будешь мужественной и будешь верить, что все окажется хорошо.

— Я попытаюсь. Я буду думать о том, что ты сказала, и постараюсь поверить в это. А ты будешь приходить ко мне как можно чаще, да, Аня?

— Да, дорогая.

— Теперь… теперь уже недолго ждать, Аня. Я уверена в этом… И мне больше хочется побыть в эти дни с тобой, чем с кем-либо другим. Ты всегда нравилась мне больше всех остальных девочек, с которыми я училась в школе. Ты никогда не была ни завистливой, ни мелочной, как некоторые другие… Бедняжка Эм Уайт вчера приходила повидать меня. Ты, наверное, помнишь, мы с Эм так дружили, когда ходили в школу. А потом на школьном концерте поссорились и с тех пор не разговаривали друг с другом. Ну разве не глупо? Все это кажется глупостью теперь. Но вчера мы с Эм помирились. Она сказала, что давным-давно стала бы снова разговаривать со мной, да только боялась, что я не захочу. А я никогда не заговаривала с ней, так как была уверена, что она не станет говорить со мной. Разве это не странно, Аня, как люди иногда могут совсем неправильно понимать друг друга?

— Мне кажется, что большинство неприятностей в жизни происходит именно от взаимного непонимания, — сказала Аня. — Мне пора домой, Руби. Уже поздно, и тебе тоже не стоит оставаться на сыром воздухе.

— Ты скоро придешь опять, да?

— Да, скоро. И если я чем-то смогу помочь тебе, то буду очень рада.

— Я знаю. Ты уже помогла мне. Ничто не кажется мне теперь таким ужасным. Доброй ночи, Аня.

— Доброй ночи, дорогая.

В лунном свете Аня очень медленно брела домой. Этот вечер что-то изменил в ее жизни. Сама эта жизнь приобрела другой смысл, более значительную цель. Внешне все осталось по-прежнему, но в глубине началось движение. Нет, с ней, Аней, не должно произойти так, как с бедной красивой и легкомысленной «бабочкой» Руби. Когда она, Аня, подойдет к концу своего земного существования, встреча с будущей жизнью не должна вызвать в ее душе ужас и желание отпрянуть — отпрянуть от чего-то совершенно чуждого, такого, к чему ее не подготовили привычные мысли, идеи, стремления. Мелкие радости земной жизни, что так хороши на своем месте, не должны быть тем, ради чего живешь; нужно искать высочайшее и следовать ему; небесная жизнь должна начинаться здесь, на земле.

То прощание в саду было последним. Больше Аня не видела Руби живой. На следующий День Общество Друзей Авонлеи устроило прощальную вечеринку в честь Джейн Эндрюс накануне ее отъезда на Запад. И в то время, когда легкие ножки мелькали в танце, яркие глаза блестели и смеялись, а веселая болтовня звучала не умолкая, одна юная душа в Авонлее услышала обращенное к ней властное повеление, от исполнения которого нельзя ни отказаться, ни уклониться.

На следующее утро от дома к дому понеслась весть о том, что Руби Джиллис умерла. Она скончалась во сне, спокойно, без страданий, и на лице ее была улыбка — как будто смерть все же пришла к ней как добрый друг, ведущий за великий порог, а не как вызывающий суеверный страх грозный призрак, которого она так боялась.

Миссис Линд с особенным выражением заметила после похорон, что покойницы красивее, чем Руби Джиллис, ей видеть не доводилось. Руби лежала вся в белом среди нежных цветов, которыми убрала ее Аня, и о красоте этого зрелища вспоминали и говорили в Авонлее долгие годы. Руби всегда была хороша собой, но ее красота была земной, преходящей, и в этой красоте было что-то дерзкое, вызывающее, словно она выставляла себя напоказ; дух никогда не сиял через нее, ум никогда не делал ее утонченной. Но смерть своим прикосновением освятила эту красоту, выявив прежде невидимую тонкость черт и чистоту контуров, и тем самым сделала то, что только жизнь и любовь, глубокое горе и глубокие радости женского существования могли сделать для Руби. И Аня, глядя сквозь дымку слез на подругу детских игр, подумала, что видит лицо, которое предназначал Руби Бог, и запомнила ее такой навсегда.

Перед тем как похоронная процессия покинула дом, миссис Джиллис отозвала Аню в пустую комнату и подала ей маленький сверток.

— Я хочу, чтобы ты взяла это, — с рыданием в голосе сказала она. — Я думаю, Руби была бы рада оставить это тебе на память. Это салфетка, которую она вышивала. Узор не совсем закончен… игла осталась в том самом месте, где бедные ручки воткнули ее в последний раз, когда Руби отложила вышивание вечером, накануне своей смерти.

— Да, всегда остается незаконченная работа, — сказала со слезами на глазах миссис Линд. — Но всегда, я думаю, есть кому закончить ее.

— Как трудно осознать, что кто-то, кого мы всегда знали, вдруг мертв, — сказала Аня, когда они с Дианой возвращались домой после похорон. — Руби — первая из наших школьных подруг ушла навсегда. И одна за другой, рано или поздно, мы все должны будем последовать за ней.

— Да, полагаю, что так, — отозвалась Диана с чувством неловкости. Ей не хотелось говорить об этом. Она предпочла бы обсудить подробности похорон: великолепный, обитый —белым бархатом гроб, изготовленный для Руби по настоянию мистера Джиллиса — Джиллисы всегда норовят пустить пыль в глаза, даже если это похороны, — печальное лицо Херба Спенсера и отчаянные рыдания одной из сестер Руби. Но обо всем этом Аня не стала бы говорить. Она погрузилась в задумчивость, которую Диана, как она это с грустью почувствовала, не могла разделить.

— Руби Джиллис любила похохотать, — неожиданно сказал Дэви. — Она будет так же часто смеяться на небесах, как и в Авонлее, да, Аня? Я хочу знать.

— Да, я думаю, что будет, — ответила Аня.

— Что ты, Аня! — запротестовала шокированная Диана с довольно растерянной улыбкой.

— А почему нет, Диана? — спросила Аня серьезно. — Ты думаешь, мы никогда не будем смеяться на небесах?

— О… я… я не знаю, — запинаясь, попыталась выпутаться Диана. — Это кажется не совсем… не совсем уместным. Ты же знаешь, нехорошо смеяться в церкви.

— Но небеса не будут похожи на церковь… все время, — возразила Аня.

— Да уж надеюсь! — заявил Дэви выразительно. — А иначе я туда не хотел бы попасть. Церковь — это ужасно скучно. Я намерен жить до ста лет, как мистер Томас Блеветт из Уайт Сендс. Он говорит, что прожил так долго потому, что всегда курил табак, и табак убивал всех микробов. А мне, Аня, скоро можно будет курить?

— Нет, Дэви, я надеюсь, ты никогда не будешь курить, — отозвалась Аня рассеянно.

— А каково тебе будет, если меня убьют микробы? — возмущенно потребовал ответа Дэви.

Глава 15

Страницы: «« « 12345678 » »»