Уж замуж невтерпеж Степнова Ольга

В тамбурочке было темно, Балашов споткнулся обо что-то, громко зазвенели ведра.

– Сеня! – заорал он. – Сеня, вставай!

Я стояла в проеме открытой двери, и отсвета белого снега с улицы хватало, чтобы увидеть, что поперек тамбурочка развалился могучий мужик в камуфляже.

– Сеня, бездельник, вставай!

Балашов несильно пнул его под ребра, но Сеня смотрел на нас и улыбался.

Он так странно, нехорошо и страшно улыбался, что прошло несколько секунд, прежде чем мы с Балашовым поняли – у Сени от уха до уха перерезано горло. Рана зияла кровавой улыбкой и не давала ни шанса ее обладателю остаться в живых. Балашов, конечно, кинулся искать пульс, на этот раз почему-то за ухом. Он перепачкался в крови, пару раз горестно выдохнул: «Сеня, эх, Сеня!», потом подергал дверь, ведущую на кухню, но она была закрыта изнутри, скорее всего, на щеколду. Я пошла к машине, повернула ключ зажигания, чтобы движок заглох, замолчал, и больше не размолачивал воздух своим сытым и наглым урчанием.

– Это машина Виктора! – крикнул из тамбура Балашов.

– Смотри! – он подошел ко мне и протянул на ладони что-то маленькое и круглое. В темноте я не поняла что это, пока не взяла в руки и не поднесла к глазам. Это оказалась пуговица – железная, с выбитыми на ней готическим шрифтом буквами. Я не представляю одежды, на которой она смотрелась бы органично.

– Пуговица, – подтвердил Балашов. – Она валялась рядом с Сеней.

– Он у кого-то ее выдрал, – сказала я, рассматривая кусочек серой грубой ткани в маленьком пуговичном ушке. – С мясом. Твои охранники что, безоружны? Они хватают врагов за грудки?

Балашов нагнулся над Сеней.

– Он даже не попытался достать оружие. Кобура застегнута. Я ничего не понимаю, Сеня и не думал сопротивляться!

– Может, он его знал? – предположила я, стуча зубами, кажется только от холода. – Балашов, мне страшно! – Я подошла к Балашову сзади, взяла его за локти и прижалась к огромной спине. Спина была горячая, широкая, напоминала каменную стену, и мне совершенно искренне захотелось за этой стеной спрятаться. Ну, скажи, пожалуйста: « Не бойся, девочка!»

– Мне тоже, – тихо сказал Балашов. – Мне тоже страшно!

Я бы так еще постояла, с иллюзией если уж не защиты, то просто близости, но где-то далеко закричала Кира. В том, что это визжала Кира, у меня не было никаких сомнений. Балашов вырвался из моих рук и побежал вокруг дома. Я понеслась за ним, по дороге нашла Кирины туфли, которые сняла, когда залезала в форточку, надела их и снова побежала. Бежать на каблуках было неудобно, но не так холодно. Кира все визжала на одном дыхании, на одной ноте, словно исправная милицейская сирена.

Мы прибежали к той стороне дома, но которую выходили окна гостиной. Кира висела как приспущенный вражеский флаг на одной из скоб, по которым я спускалась. Она решила повторить мой трюк, но скобы были скользкие, Кира пьяная, на первой же ступеньке ее нога соскользнула внутрь железной петли, и Кира повисла на уровне второго этажа вниз головой, зацепившись согнутым коленом за скобу, как воздушная гимнастка под куполом цирка.

– Не ори, – попросила я Киру, задрав голову, но она продолжала визжать.

– Ее что, выбросили из окна? – спросил запыхавшийся Балашов у ночного неба.

– Нет, она решила выйти как я, но если не можешь даже пристегнуть себя в самолете, то лазать по стенам лучше и не начинать.

– Ярик, помоги мне! – перешла на членораздельную речь Кира. – Я сломала ногу! Витя! – Она вдруг разродилась такими ругательствами, что Балашов отпрянул в сторону, а я рассмеялась – когда ломают ногу, ругаются короче.

– Женщина! – высунулся из окна Дед Мороз. Я его не сразу узнала, он снял колпак, нос, бороду, и превратился в мальчика с сельской внешностью. – Женщина! Я же говорил вам, что так нельзя спускаться, это опасно! Вот висите теперь, как кура на гриле, как какашка на тарзанке, а помочь вам ничем нельзя, извините, конечно!

Балашов кинулся к стене и попытался подтянуться на самой нижней скобе. Под его весом скоба с треском отвалилась и осталась у него в руках вместе с куском стены.

– Уроды! – провыла Кира из-под подола платья, которое закрывало ее с головой. В свете, падающем из окна, было видно, что на ней крохотные трусики-стринги, а на ляжках – целлюлит. Я бы погоняла ее в тренажерном зале до седьмого пота, ведь наверняка тратит прорву денег на бесполезные кремы.

– Обними меня, Балашов, и подсади, я ее вытащу!

Балашов не стал обсуждать стратегию спасения, он послушно и привычно меня обнял и приподнял. Я снова скинула туфли и полезла вверх по стене. Балашов остался стоять внизу большой и бесполезный, как слон в зоопарке. Добравшись до Киры, я одной рукой приподняла ее за спину и крикнула Морозу:

– Давай руку!

Мороз протянул худую ручонку. Кира совсем не помогала мне мышцами, не напрягала тело, она только беспрестанно и виртуозно ругалась. Я почувствовала, что могу сорваться в любой момент, и от злости шепнула ей в ухо: «Шевели граблями, кукла, если я упаду, то утащу тебя с собой, чтобы было мягче падать!»

Угроза подействовала, Кира напрягла спину и даже немного подтянулась, протянув Морозу руку. Я подсадила ее под мягкий зад, и Мороз, пыхтя, втянул ее в окно, проявив неожиданную силу.

– Я, женщина, в детстве скалолазанием занимался, – затараторил он в проеме окна, – но даже я в это время суток, в такую погоду – никогда! Это, извините, полный... абсурд, по скользкой стенке толстыми ногами сучить в каблуках и без трусов, извините, конечно.

От злого бессилия Кира сильно и звонко дала ему по морде. Я крикнула: «Руку!» и Мороз следом втащил меня в окно.

– Только не бейте! – попросил он. – Я на работе все-таки. Всего уже измутузили, голова болит, сил нет! Я с детства драться не любил, поэтому на бокс не записался. Вы тут так Новый год встречаете, я понимаю, у богатых свои причуды. Я в следующий раз на работу буду шлем одевать, у меня пацаны знакомые в пожарке работают – дадут погонять... или нет, у меня друган в детстве юным следопытом был, каску немецкую откопал, так я ее попрошу... Представляете, женщина, Дед Мороз в немецкой каске! Эксклюзив и полный... абсурд. Можно в два раза дороже брать, потому что об голову хоть бутылки колоти, еще бы Снегурку в бронежилете и крутых задорого поздравлять...

– Заткнись! – заорала я.

– Только не бейте!

Я выглянула в окно, Балашова внизу не было. Куда его черт понес? У меня, правда, ключ от комнат, я могу выйти, но Кира вряд ли меня выпустит одну, поэтому, придется опять спускаться по стене и искать Балашова. Неужели он решил вернуться в дом через тайный ход без меня?

– Скажи, мартышка, что там происходит? – прошипела Кира. – Где Виктор? Кто стрелял? Почему меня не выпускают? Почему погас, потом включился свет? Слышишь, говори! – Словно не очень рассчитывая получить ответ, она задрала подол платья и стала рассматривать свою ногу. На ней проступил кровоподтек, в остальном нога была целая и невредимая.

– Поссать надо, – не выдержал долгого молчания Дед Мороз.

– Этот идиот меня достал! – доверительно сказала мне Кира, будто не обзывала мартышкой секунду назад.

– Женщина, я же о вас забочусь, – обиделся Дед Мороз. – О вашей, извините, травме. На нее нужно поссать. Лучше ребенку.

– Заткнись! – заорала Кира.

– А от нервов, – не унимался Дед Мороз, – лучше внутрь урину принимать. По полстакана на ночь. Успокоитесь и помолодеете лет на двадцать пять, а если одну мочу без хлеба хлебать, то еще и похудеете лет на ...а-а!

Кира запустила в него тяжелой мраморной пепельницей, но Мороз увернулся, нырнув под стол, и пепельница вылетела в открытое окно. Я выглянула, не вернулся ли Балашов, но внизу никого не было. Придется покидать помещение через окно и догонять Балашова. Я отвела себе в этой истории слишком большую роль, чтобы сидеть в компании Киры и Мороза, и ждать, чем все закончится.

Я села на подоконник и свесила ноги вниз. Маршрут окно-стена-форточка становился таким же привычным как коридор-лестница-рубильник.

– Женщина, – обратился ко мне из-под стола Мороз, – не ходите в окно. Заработаете травму, а кто такая травма? Я раньше китайской медициной увлекался, так вот, с позиции тайпанга есть такой синдром, как переизбыток ян. От этого переизбытка происходит нарушение координации и у человека рождается внутренний ветер. – Мороз говорил все быстрее, желая договорить до того, как Кира нащупает очередной тяжелый предмет. – Почему пьяных качает? Потому что алкоголь, попадая в печень, вызывает переизбыток ян и рождает внутренний ветер. Просто так человек не падает, это от переизбытка ян, с которым нужно бороться.

От изумления я забыла, зачем уселась на подоконник.

– Так это тебя внутренний ветер у дверей свалил? Что же ты нам голову морочил?

– Нет, – поскучнел Дед Мороз, – у дверей меня чем-то по башке треснули. Против лома нет приема, – грустно закончил он.

Я нащупала ногой первую скользкую ступеньку.

– Стой! – заорала Кира. – Стой! Почему на тебе мои кольца?

– Ты уверена, что они твои? Разве все в этом доме принадлежит не Виктору?

– Стой! – сильно хромая, Кира бросилась к окну.

Вдруг в дверь кто-то негромко, но требовательно постучал. От неожиданности я вздрогнула и чуть не вывалилась из окна. Я вернула ногу со ступеньки на подоконник.

– Опять стучат, – шепотом сообщил Мороз. – Давеча вот так постучали, дверь подергали, а женщина так разнервничалась, что в торт бутылкой запустила. Я говорю: «Кто там?», а там молчат, а потом шаги, будто побежал кто-то. А еще свет погас, так женщина засуетилась, в окошко стала ноги свешивать. Как я ее не уговаривал, что ничего страшного, и у Чубайса лампочки перегорают...

Я подбежала к двери.

– Кто? – спросила я, надеясь услышать в ответ балашовский бас. Но не услышала ничего. От ужаса я взмокла, хотя в комнате было открыто окно, и гулял холодный ветер.

– Кто?! – заорала я, теряя контроль над эмоциями. Я забыла, что у меня в кармане оружие, забыла, что у меня есть ключ, забыла, как меня зовут.

– Кто? – еще раз крикнула я и поймала на себе странный взгляд Киры. Она была не удивлена и не испугана, мне показалось, что она всерьез прикидывает, хватит ли у нее сил задушить меня руками.

– Кто, кто, дед Пихто, – из-под стола прокомментировал Дед Мороз. Кажется, все происходящее ему очень нравилось, и он не спешил покинуть этот дом. – Эй! Кто там? Сто грамм? Почтальон Печкин принес за... а-а!

Я схватила какую-то безделушку со стеклянного столика и, не целясь, метнула в сторону его потока сознания. В наступившей тишине стали отчетливо слышны удаляющиеся шаги. Кира не сдвинулась с места. Мороз промолчал ровно три секунды.

– Привидение в доме дворцового типа, – хихикнул он. На этот раз его прервал хлопок, похожий на выстрел. Кира вздрогнула и обессилено рухнула в кресло, красиво уронив белокурую голову на высокую спинку.

– Ты можешь сказать мне, что там происходит? – нарочито спокойно обратилась она ко мне.

– Стреляют, – не смог не объяснить ситуацию Мороз из-под стола.

Раздался еще один хлопок. Меня затрясло крупной дрожью. Эти выстрелы могли означать, что Балашова убили. Или – Балашов кого-то убил.

Я нащупала в кармане жакета ключ. Я сейчас выйду. Я его увижу. Или ее. Может быть, их обоих. Я могу нарваться на пулю, ну что ж, такие правила игры. Меня покажут в криминальной хронике. Может быть, Васька заплачет, а может, похвастает Ваньке. Ива наденет красивое платье и с удовольствием даст интервью журналистам.

Я открыла ключом дверь. В коридоре было снова темно. У этой парочки маньяков просто бзик на световые решения своих мерзких спектаклей. «Я не боюсь», сказала я себе и отметила, что меня уже не колотит. Закрывать дверь не было времени. Я увидела, как Кира пантерой приподнялась в кресле, как Дед Мороз поглубже забился под стол. Я побежала быстро и тихо – Кирины туфли опять остались в снегу. Коридор-лестница-рубильник. Я рванула его на себя, вспыхнул родной уже голубоватый свет.

Внизу на лестнице сидел Балашов и держал себя за плечо. Пальцы у него были в крови.

– Балашов, миленький, не умирай! – Я подбежала к нему. – Пожалуйста!

– Размечталась! – прошептал Балашов. Он был бледен, но совершенно спокоен. – У этого дамского браунинга убойной силы никакой! Грохнуть можно только если в упор стрелять. – Он отнял руку от плеча и скосил глаза на рану. – Ерунда! Царапина.

Я осмотрела рану. Пуля деранула пиджак и рубашку, слегка оцарапав плечо. Рана была действительно ерундовая, насколько я могла судить о ранах.

– Ты его видел? – шепотом спросила я.

– Ты знаешь, – оставил он без внимания мой вопрос, – по дому действительно кто-то летает! Я тебя когда ждал там, внизу, услышал, что машина опять завелась и хлопнул багажник. Я помчался туда, но когда прибежал, опять никого не увидел. Все по-прежнему: Сеня лежит, дверь на кухню закрыта. Только багажник кто-то захлопнул и движок завел. Я побежал через свой вход, и когда вошел в дом через туалет, в коридорах уже было темно. И тут слышу – кто-то летит. Крыльями похлопал и затих. Ужас. Хорошо, что волосы сильно короткие, а то бы до сих пор дыбом стояли. – Он потрепал себя по короткому ежику и тяжело поднялся, по праву раненого опершись на мое плечо.

– Неужели ты никого не видел?

– Нет. Я даже ничего не слышал. Я шел к рубильнику и вдруг – выстрел откуда-то сбоку. Я выстрелил в ответ.

– А я слышала шаги. Кто-то постучал в дверь гостиной, потом ушел. В любом случае он должен был пройти мимо тебя. Неужели ты совсем ничего не заметил?

Балашов пожал могучими плечами.

– Когда в тебя палят в темноте, наблюдательность как-то притупляется. Знаешь, я готов поверить в привидения.

– Скорее всего, их двое, поэтому они так вездесущи.

– Что? Парочка злостных призраков?

– Убийц двое. Они хорошо знают дом и возникают в разных его точках, несмотря на то, что мы бегаем по всем комнатам и ищем их. И потом, это видно из записки.

– Мырка и мягкий знак! – усмехнулся Балашов. – Я не знаю имен, начинающихся с мягкого знака. Может, это перевернутое Р?

– Может быть. – Мне не понравилось, что эта мысль пришла не мне. Хотя, какой от нее толк? – Звони 02! Хватит самодеятельности.

– Да звонил я уже! – Балашов отмахнулся от меня окровавленной рукой. – Из туалета, перед тем как войти в дом.

– И что? Они уже в дороге?

– Они сказали, что нужно меньше пить. И поздравили с Новым годом. По-моему, они там сами, того, навеселе.

– Ты что, сказал, что по дому летает привидение? – с издевкой спросила я на пол-тона выше, чем мы разговаривали.

– Я сказал, – Балашов почему-то стал произносить слова по слогам, – что у меня в бильярдной труп, что в спальне, в шкафу, труп, и на кухне – тоже труп. Да, я сказал, что кто-то летает.

– А они?

– Они засмеялись и ответили, что пить надо кучнее, в одной комнате, тогда не будет такого разброса трупов. А что летает – ничего страшного. К утру приземлится и рассосется.

– Рассосется? Значит, помощи нам ждать неоткуда? Я правильно поняла?

Ну скажи, пожалуйста: «Не бойся, девочка!»

– Неоткуда. Ты правильно поняла. Английский детектив. Мы отрезаны от мира, у нас гора трупов, и мы сами должны найти убийцу.

– Я ненавижу детективы.

– А я не люблю английские. Там все притянуто за уши: большой дом, куча трупов, стихийное бедствие, отрезающее от внешнего мира, убийца – кто-то из числа гостей, и вечный вопрос – кто будет следующим?

– Следующим должен быть ты, Балашов.

– Почему я? Стреляли в темноте, кто знал, что это я?

– Твои шаги трудно перепутать. Следующий – ты. Тебе очень больно?

– Нет. Мне совсем не больно. Я хочу сказать, что физическая боль – это ерунда.

Наверное, он имеет в виду свою поруганную любовь, и тяжкие душевные страдания.

– Если бы тебя не было, – сказал он вдруг, – мне было бы труднее. Мне было бы невыносимо, непосильно трудно. И больно. Наверное, я бы сдался и пустил себе пулю в лоб.

Он взял меня за локти и притянул к себе. Я подумала, что по сравнению с Кирой я как Буратино по сравнению с Мальвиной и не стала к нему прижиматься. Я засмеялась:

– Ты бы промазал и попал в потолок.

– Какие у нас нежности! – раздался голос сверху. – Какое взаимопонимание!

Мы повернули головы синхронно и резко, будто всю жизнь танцевали в паре.

Вверху, на лестнице, стояла Кира.

– Где Виктор? – зло щурясь спросила она. – Что происходит?

Я не знаю, какую часть нашего разговора она слышала и слышала ли вообще.

Сильно хромая, Кира стала спускаться. Даже хромала она грациозно, придерживаясь за перила, как балерина за станок.

Балашов выпустил меня из кольца своих рук, и я сильно пожалела, что не успела к нему прижаться. Глядя на Киру, но сквозь нее, он сказал голосом, которым, наверное, проводил деловые собрания:

– Пойдем в гостиную. Нам надо поговорить.

– Поговорить? Ты приводишь сюда своих шлюх, ты палишь из оружия у меня перед носом, ты запираешь меня на замок и устраиваешь в доме бардак, а теперь тебе надо поговорить? Ты что, ранен? Где Виктор? – Кира сняла свой прищур и распахнула чудесные глаза в праведном гневе.

О чем он собирался с ней говорить? Жаль, я не успела закрыть на ключ дверь гостиной.

Балашов пошел навстречу Кире, по-хозяйски взял ее за руку и потянул наверх как мать – капризного ребенка. Кира не издала ни звука. Я посмотрела им вслед. Может, стоит проявить героизм, и пока они там беседуют в гостиной, в одиночку поохотиться на маньяков? Все равно Балашов мне не по зубам, все равно у меня нет шансов. Словно прочитав мои мысли, Балашов резко остановился, развернулся, неудобно вывернув Кире руку, и приказал:

– Пошли.

Я и пошла. Может, она и Мальвина, но без меня бы он давно сдался и пустил себе пулю в лоб.

За столом, в гостиной, сидел Дед Мороз. Он пировал. Огромный осетр, к которому за весь вечер никто так и не притронулся, был порезан на щедрые порции, одна из которых перекочевала к Морозу на тарелку. Туда же он набросал разноцветных салатиков, и даже примостил кусок торта, в котором я приехала. Мороз молча уставился на нашу делегацию. Он изнемогал от желания что-то сказать, но не мог, потому что набил рот так, что из-за щек не было видно ушей.

– Что, уже не тошнит? – спросила я, злорадствуя, что он не может ответить.

Мороз продолжительно замычал. Балашов толкнул Киру в кресло.

Что он задумал? Решил последовать совету 02 держаться кучнее, чтобы не было разброса трупов?

– Я думаю, – сказал Балашов, – пора выкладывать карты на стол.

– Госпожи и господины, – все-таки сумел заговорить с набитым ртом Мороз. – Я могу вам составить компанию в покер. Еще я знаю много других забавных карточных игр, например, «Акулина», она же «Зассыха», или «Кукареку», она же «Банзай». Давайте незабываемо встретим Новый год, а то вы чересчур увлеклись экстримом. Отдыхать надо интересно, а главное безопасно!

Балашов сумел заткнуть его властным жестом.

– Кстати, – жестко сказал он Морозу, – вы здесь человек случайный и вам лучше покинуть дом.

– Не-е, – замотал головой Дед Мороз, – я отсюдова без охраны не выйду. В доме непонятки творятся, я лучше в толпе... давайте в «Зассыху» поиграем, очень смешно, у кого дама пик, тот и зассыха!

– Значит так, – Балашов решил взять инициативу в свои руки. – Ты молчишь. – Он пальцем ткнул в Мороза, тот кивнул. – Говорю я. Мы все вляпались в какую-то историю. Нам действительно сейчас лучше находиться вместе. В доме кто-то есть.

Кира хихикнула.

– Этот кто-то... он убил Виктора, – продолжил Балашов.

– Убил? – Кира произнесла это почти спокойно. Может, ей и правда нравился этот эпизод ее жизни? – Убил? Кто-то? Ярик, ты перемудрил. Ты же сам позвал его стреляться. Ты его и убил!

– Этот кто-то убил не только Виктора. В твоей спальне, в шкафу, я нашел труп эконома. Иван Палыч зарезан ножом.

Кира захохотала.

– Хер с ним, с экономом, – заявил Мороз. – Давайте в «Зассыху», у кого дама пик, тот и...

– Ты молчишь, – рявкнул Балашов. – Говорю я. Внизу, у черного входа на кухню, зарезан охранник. Этот кто-то хорошо знает дом, он зачем-то постоянно вырубает свет. Он много натворил, но с места преступления не уходит. Мы пытались его обнаружить, но не смогли. Я не знаю, кто это может быть! Кира, что ты об этом думаешь?

– Я?! Я думаю, что у кого дама пик, тот и ... Разъяренный, вооруженный муж в этом доме ты, Ярик!

Только не вздумай говорить: «Это не я!», мысленно приказала я Балашову.

– Это не я, – сказал Балашов. – И доказать это не составит никакого труда.

– Друзья мои! – Мороз вдруг стал фамильярным. – Нужно легче относиться к проблемам. Вот меня по кумполу стукнули и ничего, я готов воспринимать жизнь такой, какая она есть, без прикрас, я готов радоваться ей. Кстати, я очень уважаю буддизм, очень! Я думаю, если мы с вами тут запремся и до утра проиграем в «Зассыху», то ничего страшного с нами произойдет. А утро вечера светлее, менты трезвее, все тайное станет явным, и этому стрекозлу уже ни к чему будет вырубать у нас свет. Кстати, господа, я знаю шикарный философский анекдот, он очень подходит к ситуации, но он матерный. И мат там незаменим, иначе анекдот перестает быть философским. Я расскажу, извините, дамы. Умирает пасечник...

– Молчать! – заорал Балашов во всю мощь своих легких и сорвал голос с баса на фальцет. – На чем мы остановились?

– На том, что ты замочил кучу народа, но можешь легко доказать, что это сделал не ты, – усмехнулась Кира.

Она странно себя вела, эта Кира. Вроде и наезжала на Балашова, но беспрекословно слушалась, когда он наезжал на нее. Может быть, она понимает в происходящем гораздо больше, чем мы думаем? Почему эта мысль пришла мне только сейчас? Словно прочитав ее, Балашов сказал:

– Кира, ты должна рассказать все, что знаешь. Скажи, когда и почему вернулся Иван Палыч? Как он мог очутиться в твоей комнате? Вспоминай, думай, рассказывай. Ты так же по уши в этой истории, как и я!

– Иван Палыч? В моем шкафу? Черт, придется менять гардероб! – начала дурачиться Кира.

Кажется, от нее ничего не добьешься. Может, мне снова поднапрячь мозги?

Мырка – это бывшая учительница. Она узнала о связи своего мужа и Киры, а также узнала о том, как красиво и тупо они оставили Балашова без штанов. Если Виктор выходит из игры, балашовские богатства достаются ей и ее ребенку. Сам бес велит избавиться ей от Виктора, тем более, если у нее есть какой-нибудь возлюбленный. Она наводит Балашова на сладкую парочку, они с дружком прячутся в доме и, подловив момент, обставляют все так, что убийство Виктора кажется делом рук ревнивого Балашова. Только почему они не смываются? Зачем обыскали Виктора и перерыли стол Балашова? Почему убили эконома, охранника, а Мороза огрели по голове? И самое главное. Неужели Кира такая дура, что позволила все захапать женатому любовнику? В чем ее выгода? Реальных вопросов получалось больше, чем возможных ответов.

– Умирает пасечник...

– Молчать! Кира, когда вернулся Иван Палыч?

– Мне об этом ничего не известно. Зато известно, что ты не улетал в Париж.

Значит, Мырка – это учительница. Мягкий знак – ее любовник. Откуда они так хорошо знают дом, что легко в нем прячутся и вырубают свет там, где хотят? Они не уходят, потому что следующий – Балашов. Он может раздуть скандал, подать в суд, заявить, что его обокрали мошенники. Но тогда и Киру нужно того... к Виктору, эконому и Сене. Нет, с Кирой что-то не то. Не могла она допустить, чтобы вот так все на Виктора. В чем ее выгода?

– Ну, господа, умирает пасечник...

– Значит ты, Кира, настаиваешь, что во всем виноват я.

Кире-то какая выгода?

– Я ни на чем не настаиваю.

«Калеса» – это машина Виктора. Они собирались ее использовать. Увезти трупы в багажнике?

– Я знаю, как вы с Виктором меня обставили. Только не могу понять – какой твой в этом интерес? Даже при разводе со мной ты имела бы больше. Ведь теперь у тебя ничего нет! Все достанется Тамаре.

– Ну, господа, этот анекдот идеально подходит к вашей ситуации! Вообще-то он подходит ко всем жизненным ситуациям, потому что очень глубоко философский. Но матерный. Умирает пасечник...

– Молчать!

Почему не гаснет свет? Интересно, что они будут делать, если мы действительно запремся в гостиной и просидим до утра, играя в «Зассыху»?

– Кира, я не пойму, зачем тебе это было нужно? Какой тебе прок от того, что все стало принадлежать Виктору?

– Не поймешь! – Кира залилась серебристым смехом. – Не поймешь!

«Я буду вовремя и на стреме». Вовремя – это когда? Значит, был условленный час? На стреме – это зачем? Чтобы убивать всех, кто попадется на пути? Мягкий знак – это не перевернутое Р. Этот парень с трудом пишет, он не стал бы экспериментировать с плохо знакомым ему алфавитом. Может быть, мягкий знак – это не начало, а конец слова?

– Кира, неужели ты никогда меня не любила?

Вот это он зря. Я думала, что мы это уже проехали. Ведь было же «кто такая Кира».

– Любила?! – Кира развеселилась от души. – Посмотри на меня, Ярик! А теперь найди зеркало и посмотри на себя! Любила! – Кира смеялась искренне, не натянуто, она радовалась так, будто ее любовничек, на которого переписано все балашовское имущество, на чей счет ушли все балашовские деньги – жив, здоров, и невредим.

Единственное мужское имя, известное мне, которое заканчивается на мягкий знак – это Лель. Трогательный юноша из сказочки «Снегурочка», который хорошо поет.

Балашов зашагал по гостиной. Он заметался туда-сюда, потом вдруг остановился у посудного шкафа с гнутым тонированным стеклом и уставился на свое отражение.

– Да, ты не могла меня любить. Как я сразу этого не понял?

Плевать на Балашова. Все равно это не Он.

– И я не мог тебя любить. Я любил твоего ребенка.

Кира перестала смеяться. Такое публичное признание ей не понравилось.

– Между прочим, господин Балашов, этот анекдот – идеальная психологическая помощь в вашей ситуации...

Балашов запустил руку в карман и вытащил десять долларов.

– Это тебе, – протянул он Морозу. – За десять минут молчания.

– Пять! – торганулся Мороз, схватив десятку. Он взял со стола бутылку коньяка, ловко ее открыл и плеснул темную жидкость в рюмку. – Раз не хотите анекдот, раз не желаете в картишки, то я напьюсь. Тост. Чтобы у нас все было и нам за это ничего не было! Гусары пьют стоя.

Мороз вскочил и залпом выпил коньяк. Он постоял секунду, словно прислушиваясь, как коньяк добирается до желудка, и вдруг осел на пол, увлекая за собой тарелку с остатками салата.

– Внутренний ветер, – вспомнила я. – Переизбыток ян.

Балашов бросился к нему и стал колотить его по щекам, рискуя выбить Морозу челюсть. Кира тяжело вздохнула:

– Зачем было тащить этого ублюдка сюда?

– Он спит, – сказал Балашов, нащупав у Мороза пульс. – Как убитый. Странно.

– Зря тратился, – я вытащила у Мороза из кулачка десятку и сунула себе в карман. И тут меня осенило. «Калеса» – это не машина. Это коньяк, от которого падают замертво.

– Странно, – сказал Балашов. – Откуда коньяк? В моем доме его никогда не бывает, я не переношу этот запах.

Кира развернула красивые плечи и резко встала из кресла.

– Ярик, дай ключ. Мне нужно в туалет.

Балашов поднял Мороза на руки и переложил на диван.

– Я слышал, такое бывает. Непереносимость алкоголя. Человек падает от одной чайной ложки.

– Ключ! – завизжала Кира. – Я умираю, хочу в туалет!

– Ты никуда не пойдешь. Это опасно.

– Ключ! Или я выпрыгну в окно.

Странно, что она ничего не боится. Ведь не думает же она всерьез, что всех убил Балашов.

– Я никого не боюсь! – заорала Кира. – Кроме тебя.

– Я не отдам тебе ключ. Мы просидим здесь до утра, а утром все...

– Приземлится и рассосется, – подсказала я ему.

Иван Палыча нашли в Кириной комнате. Кира занервничала после того, как Мороз кулем свалился под стол, выпив коньяк.

Я не знаю имени, заканчивающегося на мягкий знак. А если бы и знала – это ничего не меняет.

– Пусти! – Кира бросилась к открытому окну, но Балашов перехватил ее за руку и швырнул в кресло.

– Что ж ты так разбушевалась-то? Сиди. Все нужды – под елкой, – проявил он похвальную жесткость.

Жаль Мороза. Мне стало его не хватать.

– Ярик, – сбавила тон Кира, – ты же вооружен. Проводи меня, пожалуйста, в туалет, меня тошнит. – Она театрально поднесла руки ко рту.

– Жаль, он не успел рассказать свой анекдот, – устало сказал Балашов и присел на край дивана, рядом с сопящим Морозом. – Кира, откуда у нас в доме коньяк?

Кира промолчала.

– Кира, откуда? Я его на дух не выношу. Ты тоже.

– Ярик, я собиралась встречать Новый год с Виктором. Не с тобой, а с Вик-то-ром. А Виктор любил коньяк.

Значит, рухнуть под стол без чувств, должен был Виктор.

– Странно, – Балашов плеснул коньяк в рюмку и понюхал.