Уж замуж невтерпеж Степнова Ольга

Я легко проделала трюк с проникновением в дом, легко нашла дверь и, отперев ее ключом, вышла в коридор. Света в коридоре не было.

Я прицелилась в темноту из пистолета и чиркнула зажигалкой. Плямя и не подумало появиться. Я чиркала, пока не заболели пальцы – безрезультатно. Наверное, в ней кончился бензин. Чего еще можно ожидать от балашовской зажигалки?

И тут что-то просвистело у меня над головой. Я ощутила такие колебания воздуха, будто кто-то потряс перед моим носом раскрытой книгой. Я плашмя бросилась на пол, палец нажал на курок, грохнул выстрел, но, кажется, пуля ушла в потолок, потому что сверху посыпался дождь из мельчайшего стекла – так ссыпаются разбитые лампы. Я полежала минуту, шум затих и не повторялся.

Я ползком доползла до подвала. Все-таки эту темень было не сравнить с той, подвальной, и я легко сориентировалась на первом этаже.

Щеколда была тяжелая. Я дергала ее, дергала, выбилась из сил и села на пол.

– Что случилось? – подал голос Балашов.

Я хотела сказать, что сейчас отдохну немножечко, и все у меня получится.

Я хотела это сказать, но передумала.

– Балашов, – сказала я, – я не выпущу тебя отсюда.

– Не понял! – крикнул Балашов. – Что значит «не выпустишь»?! Что за стрельба в доме? Открой! Ты что, заодно с ними?..

– Я не выпущу тебя, Балашов, пока ты не расскажешь мне, что сказал тебе Виктор в кабинете! Теперь понял?

– Зачем тебе это? Ты девочка, Снегурочка, подарок от каких-то там господ! Ты хотела принца, но промахнулась. У тебя свои тараканы, у меня свои проблемы! Зачем тебе они? Или ты все еще думаешь, что у меня хватит баксов на самую крутую собаку в мире? Открой!

– Я не открою, Балашов, пока ты не расскажешь мне, что сказал тебе Виктор в кабинете.

– Я могу наврать.

– Не можешь. На исповеди не врут.

– Ох, и много ты на себя берешь!

– Много.

Он замолчал. Что я затеяла, я и сама не очень хорошо понимала, но уже затеяла, и отступать было поздно.

– Тебя пристрелят. Или зарежут.

– Да, а подумают на тебя. Куча трупов в твоем доме, и ты – честный, добрый, начитанный. Замучаешься объяснять. Говори!

– Ну, хорошо. В моем кабинете Виктор сказал мне, что я разорен. Подчистую. Что мой бизнес уже не мой, дом, прочее имущество, и даже счета в банках мне не принадлежат, и что жена моя тоже не моя – она давно живет с ним, с Виктором.

– Это я уже слышала. Говори, почему бизнес, дом, прочее имущество, и даже счета в банках уже не твои. Про жену не надо, с ней и так все ясно.

– Ты точно не пожалеешь, что влезла в эту историю по самые... уши?

– Там видно будет. Пока ничего. Кровь по жилам бежит веселее. Говори!

– Открой!

– Говори!

– Включи мне хотя бы свет!

– Говори!

– Включи свет! Я действительной очень боюсь темноты. Особенно, когда один.

– Значит, говори быстрее!

– Черт! А у тебя там есть свет?

– Нет. Его опять кто-то выключил.

– Если я начну говорить, где гарантия, что кроме тебя это никто не услышит?

– Нет такой гарантии. Но при других обстоятельствах ты ничего не расскажешь. Говори.

– Ладно. Если тебе скучно жить, то слушай и развлекайся. Кстати, как тебя зовут?

– Лора.

– Как жену президента.

– Какого еще президента?

– Если ты такая темная, зачем тебе то, что я расскажу? Что ты будешь с этим делать?

– Говори, время уходит!

– Виктор с Кирой спят давно.

– Я думаю, Кира Виктором не ограничивалась.

– Заткнись. Или я предпочту остаться в подвале.

Такой поворот событий я не предусмотрела, поэтому решила больше его не перебивать.

– И Кире, и Виктору я доверял как себе. Виктор был моим заместителем, Кире я подарил фирму, ей принадлежит сеть ресторанов и кафе. Я считал их своей командой, я думал, все, что они делают, мне на пользу. Нам на пользу. Виктора я взял на работу давно, еще до Киры. Он маялся тогда зав. отделом сбыта на одном умирающем заводике, получал копейки, имел жену учительницу и ребенка, который вечно болел. Я увидел в нем потенциал, пригласил к себе. Виктор быстро вырос, и уже три года как я сделал его своим замом. По сути, он занимался всеми делами концерна. Я уже говорил, что никогда его не контролировал. Человек, которому я дал все – положение, возможность зарабатывать, неограниченную власть – не мог меня обманывать. Я так думал. Может, я и дурак, но я и сейчас так думаю. Знаешь, было раньше такое выражение «бес попутал». Наверное, Виктор просто не справился с собой, когда получил доступ к деньгам. Ему захотелось больше и больше. И уже стало неважно, каким способом.

«Время, время, время!» – орала я про себя, но перебить его не рискнула.

Я задала конкретный вопрос, мне нужен конкретный ответ.

Мне совсем не интересны твои рассуждения о морали. Я давно поняла – у каждого своя мораль. У воров и убийц тоже есть и мораль и теоретическая база. Поэтому ты со своим старомодным «бес попутал» глуп, смешон, и еще раз смешон. Бес – это деньги, капуста, бабки, лаве. Чем их больше, тем крупней и сильней этот бес. Наверняка, ты никогда не был бедным, раз так снисходительно, так свысока и немного сочувственно можешь говорить о бесе.

– Виктор правильно решил, что если заполучит Киру, то сможет наворотить еще больше. Кире было позволено все...

«Ну да, – вспомнила я, – другим нельзя, а Кире можно. Можно врать, притворяться, обижать, наказывать...» И это называется любовь. Или геморрой. Кажется, тебе без разницы.

– Они с Кирой стали ... встречаться, и задумали прибрать к рукам мой бизнес, мои деньги, и... даже все мое имущество. Они зарегистрировали новую фирму «Вилен». Зная, что я никогда не контролирую то, что они делают, они многие сделки стали проворачивать через нее. Вскоре они все стали проворачивать через «Вилен». А я, не глядя, подписывал бумаги. В моей системе это не редкость – какие-то фирмы исчезают, другие появляются. Все так работают. Я не очень вникал и не придал значения появлению нового холдинга. Раз его создали Кира и Виктор, значит, так надо, так лучше. Я сутками пропадал на новом производстве и ничего не видел вокруг. В кабинете Виктор сказал мне, что среди множества бумаг, которые я подмахнул, не глядя, они с Кирой подсунули мне те, в которых я сам передавал Виктору право собственности на все свое имущество и на свой бизнес. Еще я подписал платежки, по которым все средства с моих счетов переводились на другой счет.

– Счет Виктора?

– Да... Это смешно, это ужасно, но это так.

– Но ведь Кира и так имела бы много при разводе с тобой.

– Им захотелось все.

– Им не просто захотелось «все»! Ты был таким идиотом, что им захотелось поиграть с тобой! А вдруг получится? Представляешь их восторг, когда получилось? – я прошипела ему это, но он не услышал. – Что еще он говорил в кабинете? – громко спросила я.

– Я сказал Виктору, что смогу оспорить правомерность его действий через суд, сказал, что обвиню его в мошенничестве. Он захохотал и сказал: «Валяй! Только не забудь, что ты нищий, а я всех куплю-перекуплю». Теперь у меня ничего нет. Ни дома, ни квартир, ни машин, ни бизнеса, – вздохнул он, и мне показалось, что ему очень понравилось исповедоваться. – Он показал мне договор купли-продажи фирмы, который зарегистрирован в налоговой. Там действительно моя подпись. Так что теперь я на самом деле нищий. И бомж. Потому что мой дом, квартиры, машины и всякая другая мелочь заложены под кредит, который я взял... у Виктора. Я подписывал все, что он складывал мне на стол. Я сам отказался от бизнеса, имущества, от всего.

– Кому все достанется после смерти Виктора?

– Черт! Его жене. Наверное.

– Учительнице?

– Она давно не работает. Вроде бы.

– А как же Кира собиралась приобщиться к богатствам? В чем был ее интерес переписывать все на Виктора?

– Понятия не имею... – Он еще бормотал что-то себе под нос, когда я рванула щеколду и открыла тяжелую дверь.

– Мне очень хочется тебя удушить, – сказал он где-то в проеме. Я щелкнула выключателем, и в подвале зажегся свет. Балашов стоял бледный, взъерошенный, черные глаза горели легким безумством, и таким он мне нравился больше, чем прежний, отрешенный Балашов.

– Мне никогда никого не хотелось удушить, а тебя хочется, – проникновенно повторил он.

Вопреки всем грустным обстоятельствам мои губы растянула довольная улыбка.

Отлично, сказала я себе. Будем по каплям выдавливать из тебя синоптика. Может, получится что-нибудь подходящее.

– Кто стрелял? – спросил Балашов, закрывая дверь подвала и выключая там свет. Мы опять остались в темноте, но это была нестрашная, прозрачная темнота, та, в которой есть контуры и тени.

– Я стреляла.

– Цель? – язвительно поинтересовался он.

– Кто-то пролетел мимо над головой.

– Попала? – ухмыльнулся он.

– В потолок, как водится. Лампу разбила.

Он потрогал мой лоб и сказал:

– Вроде бы здоровенькая девочка была. У меня в доме никто не летает.

– У тебя в доме и швейцаров нет, – огрызнулась я, и мы знакомым маршрутом потрусили наверх, к рубильнику.

– Мы не обыскали трупы, – заявила я Балашову, когда злосчастный рубильник был водворен в положение, при котором свет на лестнице и в коридорах зажегся.

– Что? – уставился на меня Балашов, будто этой ночью его еще возможно было удивить.

– Трупы нужно обыскивать, место происшествия осматривать. По-моему, так. Только тогда можно что-то понять.

– Хватит маяться дурью. Нужно звонить 02, – жестко сказал Балашов. – Я готов выдержать любые разбирательства, – добавил он менее решительно.

– Какие там разбирательства, да еще в Новый год! Пришьют, навесят, и еще раз пришьют! Откупаться тебе нечем, а им глухари не нужны.

– Но он же где-то в доме! – заорал Балашов.

– Или она. Или она. Маленькая, легкая, неуловимая. Как лист бумаги. Как перо. Вспомни, как были связаны руки у Деда Мороза, мужик бы так не связал. Не зря ей понравился дамский браунинг из твоей коллекции. Не зря Виктор не испугался, когда она взяла оружие в руки. Как зовут жену Виктора?

– Тамара. Кажется, Тамара. Это глупо. Она порядочная женщина, старше Виктора лет на восемь... Бывшая учительница.

– Тем более не глупо, тем более все сходится.

– Иван Палыча тоже она... приложила ножом между лопаток?

– Твой эконом очень маленький, хрупкий человечек. С ним справится даже Дюймовочка. Он что-то видел, слышал, или знал, поэтому вернулся. А у людей сносит крышу и из-за меньших денег.

– Ты с ума сошла. Тамара... у нее что-то с ногами, по-моему, она на инвалидности, да и вряд ли она в курсе делишек Виктора...

– Кто сообщил тебе о Кире с Виктором по телефону?

– Не знаю. Странный голос. Ни мужской, ни женский.

– Это могла быть Тамара?

– Я не знаю, какой у нее голос. Лучше всех это знает секретарша Виктора.

– Записать разговор ты, конечно, не догадался.

– Догадался! В моем мобильнике есть диктофон.

– Это в том, который остался в бильярдной?

– Да.

– Ты остаешься у рубильника, а я иду в бильярдную и спальню обыскивать трупы.

– Давай наоборот.

– Нет. У тебя все «кажется», да «вроде бы». А нужно наверняка.

– Навязалась ты на мою голову!

– Нашла приключения на свою...

– У тебя ее нет!

– А по-моему, все нормально!

Начав разговор с полушепота, мы закончили его почти криком, как супруги, затеявшие на ночь привычный скандал.

– Ладно, – сбавил обороты Балашов, – иди, осматривай... место происшествия. Только как мы поделим оружие? Пистолет-то один.

– Ты говорил, в бильярдной целая коллекция.

– Коллекция. А не склад.

– В смысле, заряженных больше нет?

– Черт с тобой, откроешь сейф, – он назвал код, – возьмешь «беретту».

– А на нем написано, что он «беретта»?

– Тьфу. На первой полке, в черной коробке, третьей слева. Этот я оставлю себе. У меня стратегически важный объект. Я тебя прикрою.

Я не стала с ним пререкаться и понеслась в бильярдную. Ноги несли меня, будто, касаясь пола, они получали в пятки электрический разряд. Никогда раньше я не совершала безрассудных поступков. Я всегда была осторожна, боязлива, предусмотрительна. Я считала, что те, кто рискуют только для того, чтобы словить адреналин, имеют нездоровую психику.

Что я задумала? Разобраться в этом деле сама? Провести забойную новогоднюю ночь? Привязать к себе Балашова недетскими подвигами? Я должна думать о маленьком Ваське, о беспомощной Иве, о том, что если меня подстрелят в этом доме, то Вадик непременно помрет с голоду. Я должна думать о тех, кто от меня зависит, только... я всю жизнь о них думала, и, наверное, поэтому сошла с ума.

В бильярдной все было по-прежнему. Первым делом я сунула в карман балашовский мобильник. Виктор полулежал на зеленом столе с кием в руках, будто собираясь из неудобного положения ударить по шарам. Маленькая кровавая дырка почти посредине груди говорила о том, что стрелявший стоял к нему лицом к лицу. Виктор совсем не боялся этого человека, значит, он его знал. Он не испугался даже тогда, когда человек взял в руки браунинг, лежавший, видимо, где-то рядом. Виктор не верил, что этот человек может в него выстрелить, как не верил в то, что на это способен Балашов.

Я порассматривала его лицо – тонкий нос, узкий рот, который даже после смерти кривила усмешечка. Он был сильно в себе уверен, этот Виктор. Балашов был уверен в других, а Виктор – в себе.

Я обшарила все карманы его пиджака, не забыв про внутренние, но ничего не нашла. Вообще ничего. Ни бумажника, ни документов, ни мобильного, ни даже сигарет! Пришлось сделать вывод, что до меня Виктора кто-то уже обыскал. На этом мои детективные способности иссякли, и я полезла в сейф за оружием. Дверь, легко ответив на нужный код, открылась, я увидела черные бархатные коробки, но вспомнить на какой полке и какой по счету пистолет мне следует взять, я не смогла. Эти черные коробки, изнутри подбитые красным атласом, совершенно сбили меня с толку. Все правильно, это же коллекция, а не склад. Забыв, какой пистолет я должна взять, я выбрала ... самый большой. Если он и не заряжен, то выглядит устрашающе, и весит как гантеля.

Пристроив его в карман Кириных брюк, я с трудом удержала вертикальное положение. И тут меня осенило. Я обыскала не все карманы у Виктора. Я забыла, что в брюках тоже они есть. А ведь именно там мужики таскают, или забывают всякие важные, иногда шокирующие мелочи. Однажды, стирая штаны Вадика, я обнаружила в кармане использованный презерватив. Я не стала уточнять тогда, с кем и когда он успел сходить налево, просто стала просить его освобождать карманы перед тем, как подсовывать мне брюки в стирку. С тех пор я не могу без брезгливости запускать руку в карманы мужских штанов. У Виктора я тоже что-то нащупала в недрах безупречных брюк. Прохладное, скользкое, омерзительное. Я отдернула руку, но вспомнила, что я теперь другая – я ничего не боюсь – ухватила пальцами «это» и вытащила на свет.

Это оказался паспорт. Паспортина в шикарной кожаной обложке. Это она так скользила в руках. Очень странно, что такой «шикарный парниша», как Виктор, был поклонником пролетарского способа хранения документов. « Я достаю из широких штанин, дубликатом бесценного груза...»? Я открыла паспорт. Камха Виктор Валерьевич, 1962 г. рождения, женат, сын – скудные паспортные данные. Скучно, плоско, неинформативно. Во всяком случае, для такого сыщика, как я. Я отправила паспорт к пистолету в карман, закрыла бильярдную на ключ и помчалась на второй этаж.

У рубильника скучал Балашов. Вид у него был такой, словно он мысленно писал стихи.

– Бдишь? – спросила я его, пробегая мимо.

– Бздю, – согласился он, перепутав значения слов.

Не такой уж он и начитанный.

– Ты лучше бди, – пошутила я, но он не понял и закатил глаза, наверное, подбирая красивую рифму.

У Иван Палыча оказались приоткрыты глаза. От ужаса я чуть не завыла, но потом вспомнила, что я другая, я крутая, у меня в кармане пугач размером с чугунную сковородку, и бояться нужно меня. Скорее всего, глаза у него были приоткрыты и тогда, когда я его обнаружила, просто я не старалась его рассмотреть.

Иван Палыч напоминал даже не сухую прошлогоднюю ветку – по сравнению с ним, она казалась бы гигантской. Он напоминал ... ковыль. Есть такая степная травка с белым пушком, она колышется от малейшего ветерка. Мертвый эконом вызывал у меня гораздо больше жалости, чем мертвый Камха. Белый пушок вокруг лысинки, сухие, узловатые ручки, ноги детского размера, лицо в глубоких, частых морщинах. Я рукой закрыла ему глаза. Спи спокойно, милый эконом. Ты никогда больше не выпьешь водочки с однополчанином из старой железной кружки и не споешь с ним любимые фронтовые песни. Смерть застала тебя на боевом посту. Что ты знал? Что видел? Почему вернулся? Сначала я обшарила карманы его брюк. Пусто. В пиджаке слегка раскрошились дешевые папиросы «Прима», да завалялись еще более дешевые таблетки от давления «Раунатин». Я осмотрела рану на спине – нож. Точно нож. Криминалистом быть не надо, снегурочка догадается.

Я решила прикрыть эконома покрывалом, которое стащила с Кириной кровати – кажется, так принято обращаться со свежими покойниками – как вдруг заметила, что одна рука у эконома сжата в крепкий кулачок.

Зачем так сжимать руку, если в ней ничего нет?

Я попыталась разжать кулак, но он оказался железным, неподатливым, и как будто упрямым. Может, это называется окоченением, но мне показалось, что старенький эконом и после смерти не хочет отдавать никому что-то очень важное.

Это была записка. На обрывке какого-то бланка, рукой не очень привычной писать, было нацарапано карандашом:

«Мырка, ты все предумала супер. Не ошибись в калесах чтоб шыто-крыто. Я буду вовремя и на стреме.

Твой Ь»

Именно так там все и было. «Предумала», «калеса», «шыто-крыто». И мягкий знак.

Этот человек мало и плохо учился.

Этот человек задумал что-то плохое.

Этот человек мужчина.

Это все, на что хватило моих куриных мозгов.

Почему Иван Палыч так сжимал эту записку? Кто такая Мырка? Я не знаю ни одного имени, начинающегося на мягкий знак!

Следов борьбы в этой комнате нет. Следов крови тоже. Следов ... – как это называется? – волочения не заметно. Такое впечатление, что... Я толкнула зеркальную дверцу шкафа, она плавно поехала вправо. Раздвинув плотный ряд одежды, я увидела, что платье из белесой джинсы, которое я хотела выбрать сначала, все в крови. Такое впечатление, что ... Иван Палыча зарезали прямо в шкафу.

Голова моя затрещала по швам. Я никогда так трудно не думала. Больше всего на свете я сейчас жалела о том, что не прочитала ни одного детектива. Я даже не смотрела криминальную хронику, потому что там часто показывают обезображенные трупы. Я не знала, в каком направлении нужно размышлять, и какие следует делать выводы. И тогда я решила делать свои выводы.

Первое. Записка имеет отношение к тому, что произошло в доме. То есть, она имеет отношение к убийству Виктора и Иван Палыча.

Второе. Если это так, то в преступлении замешаны как минимум два человека – женщина (если, конечно, Мырка – это не кошка, но кошкам, вроде, не пишут записки), и мужчина – твой Ь.

Третье. Черт его знает, что третье!

Хоть бы это был твердый знак, а не мягкий. Тогда бы в этом можно было усмотреть выпендреж, стиль, или что-то в этом роде. А так – это ничто, пустое место, дырка от бублика.

Версия с Тамарой мне нравилась. Может, Мырка – это она? Очень похоже на прозвище классной дамы. Тогда мягкий знак... ее любовник? Недоученный ученик? Приехали. Приплыли. Но больше версий нет. Жаль, что не читала ни про Холмса, ни про Каменскую.

Я сунула записку в тот карман, где лежал мобильник Балашова. Кажется, это называется «улика». Вроде бы. Я была не в теме, как Балашов не в курсе тонкостей своего быта.

Ноги сами поднесли меня к резному комоду. Я снова открыла кожаную шкатулку. Вот он – бес, блестит и переливается. Возьмешь чуть-чуть, а хочется больше. И в какой-то момент становится неважно, каким способом. Я вытащила из шкатулки тоненький браслетик – дорожка из разноцветных камней навевала мысли о тысячах, десятках тысяч долларов. Мой бес – не бес, он – бесик. Маленький, юный, почти безобидный. Возьму поносить, потом верну Балашову. Я едва успела застегнуть золотой замочек как в спальне...

В спальне погас свет.

В темноте я бросилась к двери, но споткнулась об эконома, которого так и не накрыла покрывалом. Я упала на него, ощущая под собой колючую окоченелость мертвого тела. От ужаса я не смогла даже закричать. Перелезая через Ивана Палыча, я твердо решила, что немедленно позвоню 02, как только выберусь на свет и смогу различать телефонные кнопки. А если в коридоре тоже темно, значит, Балашова убили...

Коридор был залит ровным голубоватым светом. Когда я домчалась до рубильника, Балашов по-прежнему стоял там с видом поэта, ловящего в небесном эфире единственно верную рифму.

– Где рубильник, которым выключается свет в комнатах? – запыхавшись, крикнула я.

– А что? – удивился недогадливый Балашов.

– Где?! – заорала я.

– В холле, рядом с входной дверью.

Я подождала, когда он скажет «кажется» или «вроде бы», но он не сказал. Он побежал вниз, и я – в который раз! – помчалась за его удаляющейся спиной.

В коридоре никого не было.

И в холле никого не было.

Дверцы, за которыми скрывался рубильник, точно такие же, как на лестнице, были открыты. Он опять очень торопился. Мягкий знак, дырка от бублика. Или она? Мырка, Тамара, бывшая плохая учительница. Они орудуют вдвоем, услышав, что я пошла обыскивать трупы, кто-то из них вырубил свет в комнатах.

– Да что же им надо? – крикнула я Балашову, когда он вернул рубильник в прежнее положение.

– Эй! Чего ты хочешь?!! – громыхнул своим басом Балашов. Ответом ему стало скудное эхо, которое смог дать двухэтажный дом.

– Смотри! – я протянула ему записку.

– Мырка?! – спросил Балашов. – Твой мягкий знак?! Где ты это нашла?

– В кулаке у эконома.

– Бред какой-то. Не ошибись в колесах, чтоб шито-крыто! Дай телефон.

Я протянула ему мобильный, он потыкал кнопки. Ну вот, осталось продержаться до приезда милиции.

– Охрана? – гаркнул Балашов. – Это Балашов. Вадик? Скажи, кто сегодня вечером проезжал или проходил на мою территорию? Нет, я не уехал. Нет, я не в Париже. Да, я дома, да, вы плохо работаете, поэтому скажи мне точно, кто ко мне приезжал, проходил, или... пролетал. Да, пролетал, потому что по дому кто-то летает. Это ты лыка не вяжешь, а я еще не выпивал. Кто? Да, торт на машине привезли, знаю, ели. Да, мой зам и Кира приехали, они здесь. Да, Дед Мороз поздравил, он тоже здесь. Да, выпивает. Когда вернулся Иван Палыч? Что значит, не возвращался? Ладно, пусть не возвращался. Больше никого? Почему Сеня ужрался? Как это ко мне побежал? Два часа назад? Черт! Сработала тревожная кнопка? У меня одна тревожная кнопка, в моем кабинете, и я ее не нажимал. Да, мы тут хорошо веселимся. Хорошо, я отправлю Сеню к тебе. – Балашов нажал отбой.

– У нас еще один труп? – поинтересовалась я.

– Не знаю. Охранник побежал в наш дом, потому что сработала сигнализация. Это было почти два часа назад. – Балашов посмотрел на часы.

– Примерно тогда, когда убили Виктора, – подытожила я.

– Получается так.

– Ты закрывал кабинет, когда выскочил на выстрел?

– Не помню. Кажется, нет.

– Ты не закрывал кабинет. Потому что потом мы заходили туда без помощи ключа.

– Убийца, который сам нажимает тревожную кнопку?..

– Звони 02!

– Я должен его поймать! Кто станет разбираться в новогоднюю ночь? Пришьют, навесят, еще раз пришьют, глухари никому не нужны. Убийца, который сам нажимает тревожную кнопку...

Он уже несся по коридору. Бежал он легко, несмотря на массу, несмотря на рост, несмотря на то, что – голову даю на отсечение! – он не бегал уже лет двадцать.

Дверь кабинета была открыта нараспашку. Балашов, замерев на секунду, бросился в глубь кабинета как герой-солдат на амбразуру.

– Мы сами не закрыли дверь! – вспомнила я. – Потому что услышали стон Деда Мороза и убежали!

Балашов обследовал кабинет, не забыв заглянуть в черный шкаф.

– Никого! – сообщил он мне, будто я могла не заметить, что никого нет.

Он нагнулся под стол.

– Здесь кто-то шуровал, в столе. Бумаги перевернуты в ящиках, – он быстро стал выдвигать ящики стола один за другим. В первое наше посещение он этого не делал. – Здесь все перевернуто! Кнопку нажали, скорее всего, случайно. Она тут, в столе. Где же Сеня?

– Здесь его точно нет, – поделилась я наблюдениями.

– Где же он может быть, мы осмотрели весь дом!

– Ты говорил, что вернулся через какой-то вход, о котором никто не знает!

– Я так говорил?

– Да!

– Ладно, пошли, – Балашов побежал, стартанув от письменного стола, и не заботясь о том, последую ли я за ним. Уходя, я поглубже натянула черную ткань на клетку. Пусть бедная птица не видит ужасов, она и так больна. Дверь кабинета я закрыла на ключ.

Догоняя Балашова, я десять раз подумала, что свет может погаснуть в любую секунду, что мы совершаем какие-то бесполезные, бестолковые действия, что противник над нами смеется и может убить в любую секунду. Только я не хочу ничего менять. И Балашов не хочет. Потому что... глухари никому не нужны.

Балашов нырнул в один из туалетов. Он так поспешно это сделал, что я подумала – он нырнул туда по искренней и спешной нужде. Я задержалась у двери, смущать его своим присутствием при общении с писсуаром я не собиралась. Но Балашов, не прикрыв за собой дверь и не затормозив у сверкающего унитаза, где-то что-то нажал, а потом толкнул стойку-стеллаж, на которой громоздились упаковки туалетной бумаги, баллоны с дезодорирующими и чистящими средствами. Стойка оказалось дверью, она беззвучно поддалась, открылась, за ней был темный узкий коридорчик.

– Тайный ход? – не без иронии поинтересовалась я.

– Ошибка проектировщиков, а потом и строителей. Почему-то они сделали вход в зимний сад через туалет. Потом все переделали, перестроили, но я попросил эту дверь оставить и замаскировать. Про нее никто не знал в доме, кроме меня.

– Пригодилась, – хмыкнула я, но он исчез за дверью.

Перед тем, как последовать за ним, я закрыла туалет изнутри, повернув круглую никелированную ручку-замок. В темном коридорчике оказалась еще одна дверь – на улицу, не дверь даже, а лаз, замаскированный снаружи под кирпичную стену. Согнувшись в три погибели, мы вылезли на улицу, Балашов вернул кусок стены на место. Не знаю, где там были фонари, наверное, у центрального входа. Здесь же свет давал только чистый, белый снег. Слева от нас блестел громадой стекол зимний сад, справа...

– Как тайно попасть в дом я поняла. А как проникнуть на территорию, минуя охранников? – Каждое мое слово вырывалось на морозе вместе с облачком пара, и я вдруг подумала, как было бы здорово, если бы мы с Балашовым вышли просто погулять в новогоднюю ночь, подержаться за руки, запустить первую искру взаимопонимания, а может, сорвать первый поцелуй... тьфу!

– А тебе это зачем? – невежливо спросил Балашов, тоже выпуская облако пара, как хороший паровоз. Он широко зашагал вправо, снова не заботясь о том, поспеваю ли я за ним.

Справа от нас была открыта какая-то дверь. У двери стояла иномарка, она монотонно и ровно молотила включенным движком. Багажник у машины был открыт, водительская дверь тоже.

– Стой! – закричал Балашов, подбегая к машине.

Догнав его, я заглянула сначала в багажник, потом в салон. Я ожидала увидеть там все что угодно: очередной труп, еще одного Деда Мороза, злодея, вооруженного до зубов, но машина была пуста. В салоне – чисто и пусто, под раскрытой челюстью багажника – только запасное колесо.

– Стой! – заорал Балашов и ринулся в открытую дверь. За дверью был небольшой тамбурочек, забитый ведрами и еще одна дверь, по-моему, она вела на кухню. Этим черным входом, наверное, пользовалась прислуга, чтобы упростить свои хозяйственные хлопоты.