Русская поэзия в 1913 году Лекманов Олег
© О. А. Лекманов, 2014
© ООО «Восточная книга», 2014
Вместо предисловия
«Русская поэзия в 1913 году». Так сформулированная тема привычно притягивает к себе сужающий подзаголовок. Но его нет, поскольку цель нашего исследования заключалась в попытке аналитического обзора всей отечественной стихотворной продукции 1913 года, а говоря скромнее и точнее – всех поэтических книг, вышедших на русском языке в этом году.
Технически предварительный этап работы осуществлялся следующим образом: из известного библиографического справочника Тарасенкова – Турчинского[1] выбирались позиции, описывающие издания, датированные 1913 годом. Затем они заказывались в Российской государственной библиотеке и прочитывались насквозь. В процессе чтения в стихотворениях, вошедших в эти издания, выявлялись значимые переклички и контрасты. Всего было прочитано 280 книг[2]; 52 книги, к сожалению, остались для нас недоступными[3].
Разумеется, очень многие из просмотренных стихотворений были написаны куда раньше интересующего нас сейчас временнго отрезка; зачастую они датируются одним из 1900-х или даже 1890-х годов. Но ведь вполне очевидно, что собранные в книги отдельные тексты начинают восприниматься совсем по-новому, складываясь в мотивные ансамбли, комментируя и дополняя друг друга. Тем более это справедливо для 1910-х годов с их отчетливым пониманием книги стихов как «большой формы». Следовательно, мы имеем полное право считать все стихотворения, включенные в поэтические книги 1913 года, литературными фактами именно этого периода.
Почему был выбран 1913 год? На этот вопрос у нас есть два ответа – ненаучный и (более или менее) научный.
Ненаучный: автору этой работы захотелось внимательно вглядеться в лицо русской поэзии, каким оно было в том самом году, который впоследствии стал отправной точкой для сравнений всего со всем в «старой» и «новой» (советской) России. «По сравнению с 1913 годом…» etc.
Претендующий на научность вариант ответа таков: 1913 год действительно явился одной из значимых хронологических вех в истории отечественной поэзии начала ХХ века. В 1913 году вышли в свет книги стихов Константина Бальмонта, Валерия Брюсова, Ивана Бунина, Спиридона Дрожжина, Василия Каменского, Василия Комаровского, Алексея Крученых, Сергея Клычкова, Николая Клюева, Осипа Мандельштама, Владимира Маяковского, Владимира Нарбута, Игоря Северянина, Велимира Хлебникова, Марины Цветаевой, Вадима Шершеневича и других видных поэтов. В полный голос заявили о себе два главных постсимволистских течения – футуризм и акмеизм; символизм тоже был еще очень силен.
Нужно добавить, что русская литература и печать в целом как раз к этому времени добились небывалой свободы слова, уже в следующем году задохнувшейся в ура-патриотическом угаре Первой мировой войны.
Два круга вопросов, которые будут далее затронуты, связаны с двумя большими темами.
Разработка первой из них – «Поэтический фон русского модернизма» – потребовала от нас не только разделить всех прочитанных стихотворцев на модернистов и не модернистов, но и отобрать среди не модернистов тех, кто испытал модернистское влияние. Способ сравнения модернистов с не модернистами был выбран самый простой и нами же ранее опробованный[4]: их книги сопоставлялись друг с другом по ряду формальных параметров[5].
Вторая большая тема – «Отражение в поэтических книгах 1913 года специфики жизни России того времени» – спровоцировала нас при сквозном чтении стихотворений, составивших эти книги, выделять для себя смысловым курсивом остросовременные фрагменты. При этом целый ряд мотивов, общих для многих прочитанных стихотворений, из поля рассмотрения был сознательно выведен, поскольку эти мотивы являлись сквозными для русской поэзии в течение очень долгого времени, а не только для стихотворений 1913 года. Вот далеко не полный их перечень: календарная смена времен года, путешествие поэта к морю (чаще всего в Крым или на Кавказ, иногда – за границу), Пасха, Рождество и колокольный звон, сопровождающий эти праздники, ночь на Ивана Купалу, загадка сфинксов… Отметим еще, что в некоторых не модернистских поэтических книгах 1913 (но, разумеется, не только 1913-го) года важное место отводилось стихотворениям, подводившим итоги уходящего года и содержавшим прогнозы на год грядущий[6].
Необязательное о графоманах
Но прежде чем перейти к попытке классификации русских поэтов, выпустивших книги стихов в 1913 году, чуть-чуть поговорим о тех из них, кто всегда пребывал в тени своих более талантливых собратьев по перу, – о графоманах.
В девятнадцатом столетии их насчитывалось немногим меньше, чем в начале двадцатого. Однако в силу стесненных денежных обстоятельств большинство поэтов-дилетантов не могли позволить себе издавать книги, довольствуясь списками и альбомами. Общее улучшение экономической ситуации в России и упрощение техники печатного дела вкупе с окончательным закреплением статуса книги стихов как главного итога издательских усилий поэта привело к тому, что в 1900–1910-е годы едва ли не каждый стихотворец мог и считал нужным выпустить за свой счет или за счет сердобольных родственников авторский сборник.
Для нас сейчас важно, что среди эпигонов модернизма графоманы хотя и реже, чем среди массовых поэтов, но тоже встречались. Хорошим примером могут послужить опусы юного москвича Л. Жданова, явно ориентировавшегося на изысканные лирические портреты Михаила Кузмина. Процитируем одно характерное для этого автора стихотворение полностью:
- Глаза с изящной косиной,
- Пробор изысканный и ровный,
- Щека с больною белизной
- И нос приподнятый и вздорный,
- И ряд ненужных, лживых фраз.
- Из скунса пышный воротник
- К щеке его кой-где приник,
- Пленяя мой уставший глаз.
Соответственно, в нашей классификации поэтов 1913 года они на графоманов и не графоманов подразделяться не будут.
На этом разговор о графомании можно было бы завершить, если бы не то совершенно особое «удовольствие от плохих стихов» (цитируя заглавие известной статьи В. Ф. Маркова)[7], которое способны получать иные читатели. Специально для таких читателей и написано несколько следующих страниц, а остальных приглашаем, не задерживаясь, перейти ко второму разделу работы.
Откровенно анекдотические образцы графомании представляют собой те поэтические книги 1913 года, чьи авторы не были носителями русского языка от рождения, впоследствии им овладели не вполне уверенно, но все же поддались искушению писать стихи по-русски.
Таково, например, вышедшее в Зугиди отдельным изданием душещипательное произведение поэта из Грузии А. Кирии «Живой в могиле (Песня монологическая)», из которого здесь приведем небольшой отрывок:
- Желание сбилося, он в руках врагов,
- Страдает невыный, закипит и кровь.
- В комнате темной задержан он был,
- В три сутки мучился не ел и не пил…
- Сам своей судьбы он по стенам читал,
- С душевной жалобы результат не ждал.
Таковы и стихотворения, составившие книгу стихов немца Николая Гейнрихсена, изданную на окраине империи, в г. Верном. Из нее процитируем три отрывка и одно стихотворение целиком:
- Он и она –
- На кончике пруда.
- Жеманится девица.
- Мельком встречаются глаза.
- ……………………………
- Уверенность в победу –
- Бросает кровь к челу.
- ……………………………
- Оставили места.
- Он – сдалека
- Держит ее на виду.
- Вот – я кокетка!
- Вижу все метко.
- Над старцем хохочу,
- Мечтателя гублю.
- За мною стая взоров,
- Охотников до вздора;
- Немало кикиморов, –
- Я не страшусь позора.
- Да, письмо в твоих руках!..
- Очи мрут, скорбя…
- Резко дергает в губах,
- Мята вся щека…
- Брызнула слеза в ресницы.
- Пеленой мутит глаза…
- Где вся гордость славной львицы?
- Чаша горечи полна!
- За лесок тот мало туч отсылается;
- Вечерком концами яреньких лучей
- Набосклон за рощей озаряется;
- А на ночь – в те края опускается
- Бойкое стадо мерцателей…
- За тучками, сучками –
- Со мною эти звездочки
- Наперебой играют в жмурки…
Шестую строку последнего фрагмента Гейнрихсен снабдил трогательным примечанием-разъяснением для читателя: «Должно быть – “За тучками, сучкми”».
Такова и трудночитаемая книга украинца Е. Н. Марченко, выпущенная в Харькове, из которой приведем одно стихотворение полностью и один отрывок:
- Неслись они подобно змею
- И один, кричал: «гони,
- Гони скорей я не успею»,
- И заблестели в миг огни.
- Кроме них, мчался с сигналом
- Пути свободу предвещал
- Прогремели тройки валом
- И над ними первый пар
- Проклубился над следами
- Но тут ошибка превзошла,
- Команда стройными рядами
- К совещанию пришла.
- «Стой ребята, все спокойно»
- Брандмейстер это сказал,
- Поворачивай, вольно
- Видно кто то нам соврал.
- Собралися снова силой
- Быстро вскочили на коней,
- Кони встряхнули только гривой,
- Исчезли факелы огней.
- Ах! Дуня, как вам не стыдно
- Вы так долго пробыла.
- Для вас конечно, безразлично
- Пустяк, забота и дела.
- Простите барыня, я извиняюсь
- Но в этом поступке не должна
- Я безпощадно, всю жизнь трепаюсь
- А жизнь, на радость мне дана.
Завершается книга Марченко стихотворением «Свiдитиль на судi», построенным в форме диалога двух персонажей: судья задает вопросы на ужасающем русском языке, а свидетель отвечает на вполне сносном украинском.
Но и некоторые природные носители русского языка вполне могли бы посоревноваться с только что процитированными авторами в неумении справиться с азами поэтической (и просто) грамоты, помериться с ними обилием синтаксических несуразностей, речевых, грамматических и орфографических ошибок:
- Пусть с голоду меньше бы гибнул бедняк,
- Пусть помощь нашел бы всегда наверняк,
- Всегда пусть богатый одно лишь поймет,
- Что крошкой богатства он брата спасет.
- Среди родных полей
- И шума городского
- Никогда мне не забыть
- Тебя, о море голубого.
- Лишь увидав его,
- Я назвала его «своим»…
- Он что-то взял от сердца моего,
- Он чем-то был тогда томим.
- В больших глазах скрывалась скорбь,
- И нервная походка говорила,
- Что в существе его таится боль,
- Что он далек, далек от светского горнила.
- …………………………………………
- …Я ближе подошла,
- Взглянула глубже в этот взор,
- И тайна вышла из нутра:
- – Он пережил Любовь!
- Все девицы от нее удалились,
- Она в зале осталась одна;
- И лицо у ней страшно изменилось,
- И тут вскоре она в спальню вошла.
- Ты не зови меня порочным;
- В моей измученной судьбе,
- Я другом был тебе не вечным,
- Но думал нежно о тебе.
- И часто летнею порою
- За рощей пышной, молодой,
- Ты помнишь ли, гулял с тобою
- Я мрачный, бледный и худой?
- И долго я тоской мятежной
- Не мог прошедшее будить
- И ручкой милой, белоснежной,
- Уста свои я шевелить.
- Теперь же от тебя узнавши,
- Что замуж за богатых думаешь идти,
- Презренные металлы взявши,
- Убить любовь и жизнь буржуйную вести.
- Тебе дороже платье тела.
- Как тело ценишь выше нравственной души.
- Ты как чумы боишься дела,
- Ты паразитом хочешь жить, но не в глуши.
- Пускай хохочут, издеваясь,
- Все силы худшие в людях,
- За все позорное хватаясь –
- Позор наш носят на руках!
- Пусть страсти низкие полчатся…
- Пороку царство отдают,
- Поэты станут преклоняться
- И величать порока суд!
- Я верю в царство не порока,
- Не себялюбья, а любви…
- Хоть путь ее, как путь порока,
- Купаем часто мы в крови!
- Ночь. Тишина. Во сне глубоком
- Природа вся погружена,
- И только плещет одиноко
- О берег сонная Нева.
Еще один тип графомании представлен в таких стихотворениях, где все слова, взятые по отдельности, смешными не кажутся и погрешностей против синтаксиса русского языка тоже не наблюдается, а комический эффект при чтении ощущается, и весьма сильный. Порождается он в первую очередь неумением авторов-любителей выдержать единую стилистическую манеру, забавной какофонией, возникающей в их стихотворениях от соседства строк, позаимствованных как бы из произведений разных жанров. Приведем несколько примеров разнообразных стилистических напластований из стихотворений поэтов-дилетантов, издавших свои книги в 1913 году:
- Целуя Матренины губы,
- Смотрел на закат Митрофан.
- Курились фабричные трубы,
- Клубился над речкой туман.
- И крики, подобные стону,
- Неслись от железных машин.
- Сжимая, целует Матрену,
- Огнем сладострастья палим.
- Еще одной могилкой больше.
- Угасла яркая звезда.
- Одним еще в России меньше
- Борцом – за идею труда.
- Вдруг настукали мы,
- Что желудок его
- Издает непонятный нам звук:
- Он неделю не ел,
- А желудок меж тем
- Был на ощупь и крепок и туг.
- Она на предложенье
- Отказ ему несла;
- Без всякого смущенья
- Удар свой нанесла;
- И молвила, что знатность,
- И пышность, и комфорт
- Влекут с собой развратность,
- Когда царят, как спорт.
- Ты Песню Русскую слагал нам –
- Ее споем мы до конца;
- Своею жизнию сплетал нам –
- Величье Царского Венца;
- Своею смертью завещал нам –
- Любить Отчизну и Творца;
- И друг наш, брат, – Ты приказал нам:
- Не брить Российского Лиц!
- Всегда ж, когда я ставить эту женщину готов
- На пьедестал.
- Мне каждый раз приходится познать, что не таков
- Мой идеал.
- Что эта женщина не стоила мучительных исканий,
- Что в ней нашел я лишь продукт ничтожных
- подражаний.
- И народ, лишенный инициативы,
- Наклонялся долу, как колосья нивы.
- Птичка скачет, птичка вьется
- Под названием скворца,
- Из уст сладка песня льется
- На унылые сердца.
- Птичка пырхаясь летает
- По селенью, у светлиц,
- Кажду за сердце хватает
- В заточении девиц…
- Пели Вы, и голос дивный
- Страстью чудною звучал,
- И дрожа весь… весь бессильный,
- Всю тебя я целовал…
- То было 8-го июля.
- Под тенью зеленого шатра
- Мы сидели вокруг стола.
- За здоровье хозяйки высокочтимой,
- Бокал вина подняв рукой,
- Я тост произнес такой:
- «За Ваше здоровье я пью,
- Благие пожеланья шлю:
- Пусть розовые цветы
- И такие же плоды добра
- Ваш жизненный путь устилают всегда!!»
Теперь из общей массы графоманов мы бы хотели выделить двух авторов, написавших сразу несколько стихотворений, невольно «предвосхитивших» манеру интереснейшего поэта 1920–1930-х годов – Николая Макаровича Олейникова.
Первый из них, петербуржец фон Бок, в предисловии к своей книге стихов «Аккорды души» кокетливо признавался читателю: «Наружным видом моя жизнь может ослепить каждого, она блистательна, своеобразна и картинна, но внутренний смысл ее ужасен». Из этой книги приведем два отрывка и два стихотворения полностью:
- Мы были на бале,
- Мы были на бале.
- Мы были на бале –
- – Но только не я.
- Тебя металл презренный ненавижу
- И все-таки тебя еще люблю.
- Тебя металл презренный проклинаю
- И все ж иметь тебя хочу.
- Вы меня посетили
- Вечерком как-то раз,
- И вдвоем говорили
- Мы без всяких прикрас.
- Говорили час целый
- Об актерском пути,
- Что в нем только лишь смелый
- Может счастье найти.
- Нужна тактика, знанье,
- Нужна смелость во всем
- И при том обладанье
- Энергичным умом.
- И когда уж стемнело,
- Вы ушли от меня,
- Вслед Вам фраза летела, –
- «Вам желаю добра».
- В мастерской на пьедестале
- Обнаженная стоишь…
- Вся сама ты как из стали,
- Ты застыла и молчишь.
- Дивно-мраморное тело
- Вызывает чувство – страсть.
- И художник онемелый
- Пред тобой готов упасть.
Второй поэт, из которого мы хотим процитировать одно стихотворение целиком плюс четыре отрывка, телеграфист из Вильно Илья Чалеев, в предисловии к своей книге «Горю – забвенье», выпущенной в Белостоке, уверял читателей: «Талант писателя несомненно во мне есть, я в этом уверен и надеюсь, что и критики это в моей книге обнаружат».
- Я славы не желаю,
- Я золото кляну
- И творчеством пылаю
- У Нади весь в плену,
- И ей хочу дарить любви расцвет –
- Люблю я Надю как поэт!
- Что блага жизни в сравненьи с Надей,
- С ее красноречием как артистки,
- С ее кудрями черных прядей
- И с буферами пышной суфражистки,
- Что всех чарует много лет –
- Люблю я Надю как поэт.
- Как трудно талантам дорога дается,
- Как трудно в журналы пробиться:
- Как рыбке об лед им приходится биться,
- Толпа же тупая коварно смеется.
- Хочу я счастливцем быть в мире,
- Тела чтоб в сплетеньи томились,
- Друг другу огненно молились:
- Ведь счастье не в царской порфире.
- По смерти хочу единенья:
- Чтоб мирно в гробнице лежали,
- Гармонии жизни внимали
- Пылинки телесного тленья.
- Противны мне рожи коллег,
- Цинизма, курения я не терплю:
- Их юмор – болезненный смех –
- Их вовсе острот не люблю.
- Хочу тебя одну безумно я любить,
- И в поцелуях телеграф забыть.
По-своему любопытный образчик непреднамеренного синтеза разнообразных жанровых, стилистических и временных элементов в одном тексте являет собой «драма (в стихах) в трех действиях» П. Н. Касперовича «Самосуд крестьян, или Казнь атамана разбойников». Здесь некоторый «атаман Пугач», зашедший подкрепиться в сельский трактир, выражает свое желание следующим образом:
- Я шайки атаман!!
- Но мирным хочу быть,
- Пришел к вам в ресторан,
- Чтобы выпить, закусить.
Затем один из его сподвижников ни с того ни с сего, подобно оперному герою, запевает «тенором, жестикулируя рукой в сторону публики»:
- Днем вчера я сидел здесь,
- Михей, мальчик, объяснил,
- У хозяйки деньги есть,
- Хозяин много накопил.
А еще ниже злодейски убитая этим сподвижником со товарищи жена трактирщика внезапно для зрителя оживает и разражается коротким, но энергичным монологом, обращенным к мужу.
В это время труп Гаши зашевелился, и Брылов с радостью бросился поднимать жену, которая, сильно дыша, открыла глаза, увидела мужа, с радостью вскрикнула:
- Ты здесь! Ты здесь!..
- Побудь со мной!
- Тебя ждала я, милый мой!
- Падает в обморок. (Занавес).
В финале драмы, как и было обещано в ее заглавии, «атамана Пугача» ждет лютая казнь:
Показалась кровь. Атаман не выдержал боли, согнулся в дугу и схватился руками за привязанную ногу, взобрался на сук и стал грызть веревку.
Завершая это несколько затянувшееся отступление, отметим еще удивительное самоограничение отечественных графоманов 1913 года при использовании ими стихотворных размеров. Различные варианты трехсложников встречаются у авторов-любителей лишь изредка, в виде исключения, преобладают же четырехстопный хорей и четырехстопный ямб.
Может быть, степень разнообразия употребляемых размеров и позволит со временем объективно отделить настоящих поэтов от дилетантов.
Модернизм и массовая поэзия
Эта тема до сих пор почти не привлекала внимания исследователей. Кажется, лишь М. Л. Гаспаров бегло наметил ее общие контуры: «Модернизм никоим образом не исчерпывает русскую поэзию начала века. Стихи модернистов количественно составляли ничтожно малую часть, экзотический уголок тогдашней нашей словесности. Массовая печать заполнялась массовой поэзией, целиком производившейся по гражданским образцам 1870-х годов и лирическим образцам 1880-х годов. Модернисты намеренно поддерживали этот выигрышный для них контраст, они не только боролись за читателя, но и отгораживались от читателя (настолько, насколько позволяла необходимость все же окупать свои издания)»[10].
Попробуем детализировать и кое в чем скорректировать гаспаровскую характеристику, но сперва сверхкратко поясним, кого в этой работе мы будем называть массовыми (не элитарными) поэтами: как раз всех тех авторов, от которых модернисты «отгораживались», то есть тех, кто не печатался в модернистских изданиях и не участвовал в модернистских литературных объединениях.
Указание Гаспарова на главные гражданские и лирические образцы для массовой поэзии начала ХХ века анализом нашего материала подтверждается на сто процентов: самым ощутимым на авторов 1913 года было ожидаемое воздействие Надсона и чуть менее ожидаемое – Фета.
Разговор о надсоновском влиянии на массовую гражданскую поэзию начала 1910-х годов здесь ограничим перечислением авторов, посвящавших Надсону стихотворения или бравших из него эпиграфы: Н. Васильковская (эпиграф к стихотворению); Н. И. Грамматчикова (стихотворение «На мотив Надсона»); А. В. Жуковский (эпиграф к стихотворению); Анатолий Иоссель (стихотворение «На мотивы из Надсона»); Иван Коробов (стихотворение «Памяти С. Я. Надсона); Т. А. Н – я (эпиграфы к стихотворениям); Л. Ростова (стихотворение «Надсону»).
Имя Фета встречается в поэтических книгах 1913 года реже – только четыре раза: трижды в заглавиях стихотворений: М. Вакар «К детской головке (подражание Фету)»; Геон «Отчего (Подражание Фету)»; Эспер Ухтомский («На смерть Фета»), а кроме того – в эпиграфах к стихотворениям Симеона Маслюка.
Однако реминисценций и интонационных заимствований из Фета полны и те лирические миниатюры наших поэтов о природе, в которых прямые апелляции к его имени отсутствуют. Примерами пусть послужат два почти комических случая – рабское подражание зачину фетовского стихотворения «Чудная картина…» и варьирование финала фетовского стихотворения «Шепот, робкое дыханье…»:
- Грустная картина,
- Как ты мне родна!
- Снежная равнина
- Без конца видна…
- Чайки, парус, тина и опять песок,
- Та же паутина, тот же и дымок.
- И куда хватает человека глаз: –
- Изумруда блики и топаз, топаз!..
Лирический шедевр Фета «Шепот, робкое дыханье…» послужил также контрастной основой для политической пародии, включенной в «Книгу настроений» В. Терновского:
- Шорох, пьяное дыханье,
- Трели кулака,
- Безнадежное стенанье,
- Взоры паука…[11]
и т. д.
Хотя осмеянный современниками Фет к 1913 году уже прочно вошел в пантеон русских классиков, его прямые поэтические наследники, модернисты, по-прежнему часто подвергались остракизму. В этом отношении ситуация в сравнении с 1890–1900-ми годами переменилась мало. Насмешки сыпались и на модернизм в целом, и на конкретных модернистов.
Иногда пародисты и эпиграмматисты проявляли своего рода деликатность, не называя имен тех элитарных поэтов, в которых метили их стрелы. Так поступил, например, П. Голощапов, чье юмористическое четверостишие было обращено к Валерию Брюсову как автору многократно пародировавшейся строки «Всходит месяц обнаженный при лазоревой луне»:
- Коль будет у тебя воочью
- Такой оптический обман,
- Что две луны увидишь ночью, –
- Ну, значит, ты, мой милый, пьян.
Порою высмеивались некие достаточно условные и тоже никого конкретно не задевавшие «измы», как в «повести в стихах» приятеля некоторых из акмеистов Алексея Липецкого «Надя Данкова»:
- Цветы и Гамсун, и наряды,
- Толстой, и сельские обряды,
- И «измы» разные смешно
- Сливались в целое одно…
А также вполне обобщенные «декаденты», как, например, в «Веселом райке дедушки Пахома»:
…картины пишут разные, хорошие и безобразные, а самые модные декадентские и хреноводные. Декадентская картина тем хороша, что не поймешь в ней ни шиша… А это современной публике и нравится, а художник тем и славится. Важнее шагает, длинные волосы отпускает и усердней за галстук заливает…
Или в стихотворении Жана Санаржана «В стиле нуво»:
- Ты мой слух декадентский ласкаешь, –
- От восторга я влез на забор –
- Ты поела, ты звонко икаешь,
- Будишь эхо далекое гор…
Или у И. М. Радецкого в стихотворении «Невский»:
- Наблюдаю, изучаю –
- Вижу много лиц…
- Много тощих декадентов, –
- Городских «интеллигентов» –
- И «лихих девиц»…
Впрочем, эпитетом «тощая», согласно мемуарной заметке Анны Ахматовой, врач-гигиенист и поэт-дилетант Иван Маркович Радецкий воспользовался, обличая в январе 1913 года ее и ее сотоварищей: «Бородатый старик Радецкий, выступая против нас, акмеистов… с невероятным азартом кричал: “Эти Адамы и эта тощая Ева!”»[12] Означает ли это, что и в только что процитированном стихотворении Радецкий наскакивал в первую очередь именно на акмеистов? Так или иначе, но еще один из его опусов изобилует грубыми нападками на прямо названного по имени уже в заглавии поэта и прозаика из поколения старших символистов:
- Конек мой – «Хам» во имя Бога…
- Пред мной широкая дорога:
- Стремлюсь я радостно вперед –
- Туда, где молится народ…
- Хочу молиться там и я. Но ах, –
- С конька свалился я во прах: –
- Мой «Хам» проклятый заскакал
- И в степь на волю ускакал.
Прямо перечисленные символисты обвинялись и в ядовитом стихотворении В. Терновского «Наши дни», вошедшем в его «Книгу настроений»:
- Промчался век богатырей, –
- Пошли Бальмонты, Сологубы –
- Стихов красивых душегубы
- И воспеватели страстей…
Легко заметить, что основными объектами для насмешек и инвектив массовых поэтов старшего и среднего поколений продолжали оставаться главным образом символисты. Чт такое футуризм и акмеизм, большинство из них просто еще не успели толком понять и прочувствовать. Однако более молодые со страстью обличали футуристов и (гораздо реже) – акмеистов.
К примеру, Н. Евсеев в стихотворении «Два памятника (Из Новочеркасских мотивов). По поводу постановки памятника Я. П. Бакланову» иронически стилизовал монолог прекраснодушных провинциалов, обращенный к условному скульптору-реалисту XIX столетия:
- Мы дети прогресса…
- Дней прошлых завеса
- Тебя отделяет от нас…
- Иди к футуристам,
- Примкни хоть к кубистам –
- Тебя просветим мы сейчас.
А Я. Коробов с А. Семеновским издали во Владимире-на-Клязьме книгу стихотворных пародий «Сребролунный орнамент», на титульной странице которой красовалось: «Автору “Громокипящего Кубка” благоговейно посвящаем». Адресата этого втайне глумливого посвящения пародировал Коробов:
- Белый фартук. Шарф, гребенка,
- На щеках бутоны роз.
- – Няня, няня, у ребенка
- Оплаточьте сопленос…
Он же насмешливо перепевал двух левых акмеистов – Владимира Нарбута и Михаила Зенкевича:
- Багряносиний рядотуш
- И жирногноестный прилавок…
- И целый сонм скотинодуш
- Укорно зрится с пялопалок.
При этом жанровое определение «пародия» в подзаголовке к книге Коробова и Семеновского отсутствовало: сметливому читателю предлагалось догадаться обо всем самому[14].
Но, по крайней мере, в одном встретившемся нам сходном случае даже самый сметливый читатель, вероятно, попал бы пальцем в небо: мы имеем в виду три вышедшие в Зенькове книжечки Сергея Подгаевского, производящие стопроцентное впечатление затянувшейся пародии на стихи сразу несколких кубофутуристов, в первую очередь Алексея Крученых и Владимира Маяковского.
Приведем один характерный фрагмент из книги «Бисер»:
- Затворились
- Квадратные
- Двери.
- Как же
- Не радоваться
- Такой
- Мудрости?!
- Свиньи,
- Гнояю
- Задверно
- Удавленных
- Гнидами.
- Гнусно
- Корчится
- Белиберда.
Один – из книги «Эдем»:
- из ночи слезливой
- выползла
- рыжая змея моих
- лжестраданий.
- Пускай будет так.
- Плач мой – визг.
- визг пришибленной собачонки…
- это
- из другой оперы…
- нет, нет… ничего
- подобного!
- улица. гм?
И один – из книги «Шип»:
- мне – учителю, тарабарщно,
- ните – ики.
И только твердое знание о том, что будущий соучастник Владимира Татлина по выставке «синтезостатичных композиций» Сергей Подгаевский писал свои стихи абсолютно «всерьез», заставляет перестать относиться к ним как к пародии и попытаться увидеть в этих стихах опыт усвоения футуристической поэтики.
И все-таки вслед за М. Л. Гаспаровым резко обособлять русскую модернистскую поэзию от массовой представляется нам не вполне корректным и уж точно – излишне категоричным. О значительном влиянии модернистов на не модернистов от противного убедительно свидетельствуют хотя бы процитированные выше пародии молодых авторов на стихи Северянина, Нарбута и Зенкевича[15].
Весьма многочисленными в стихотворениях не элитарных поэтов были вариации модернистских программных текстов, а иногда и прямое копирование модернистов.
Особенно усердно осваивали поэтику Бальмонта:
- Я – поэт для взалкавших немногих,
- Я – поэт предпоследних ступеней,
- Там, где света ползучие блики
- Переходят в холодные тени
- И шуршат на пороге.
- Я – горюч, едко-жгуч, как ланиты слеза,
- Я – река, я – ручей, я – загадка речей,
- Я – опал и рубин, аметист, бирюза…
- Я хотел бы быть дерзким и смелым,
- Парящим над небом орлом,
- Я хотел бы быть сильным, могучим,
- Людей всех бессильных царем!
Но рьяно подражали и Брюсову:
- Ты мне в неотвратимом сне приснилась
- И с дрожью радостной сошла творить обряд,
- И было сладостно испить священный яд
- И долго, долго стыть, пока ты возле тмилась.
А также Блоку:
- Но вот приходит он таинственный,
- И я бросаю танцевать,
- Сажусь с тобою, друг единственный,
- На эту яркую кровать…
И Городецкому:
- Дажбог, Дажбог,
- Ты солнца бог,
- Пролей нам свет
- На много лет.
- А ты, Перун,
- Рази стрелой,
- Кто нам, ведун,
- Грозит бедой.
Своеобразную «книгу отражений» представляет собой сборник московского поэта Георгия Рыбинцева «Ожерелье из слез и цветов». Его стихотворения отзываются то Брюсовым:
- И электрические луны
- Висят над окнами домов.
- Перехожу я мост чугунный,
- Не слыша собственных шагов.
то Блоком:
- В ресторанных накуренных залах
- Звенят бокалами, гнусавят скрипки.
- Поймет ли та, кому я шлю улыбки,
- Больной ужас желаний усталых.
Один же текст и вовсе может показаться наглым плагиатом блоковского «Балагана», а на самом деле, по-видимому, является слегка наивной попыткой использовать стихотворение Блока как остов для собственного поэтического высказывания, опытом соотнесения своего мироощущения с блоковским:
- По рытвинам ухабистой дороги,
- Волнуя бережно седой туман,
- Плетутся скорбно траурные дроги,
- Влача мой полинялый балаган.
- В углу грустит с букетом из жасмина,
- В костюме вышитом нуждой пестро –
- Подруга униженья – Коломбина,
- Боясь встревожить сонного Пьеро.
- За ними – ужас мук и неудачи,
- А там – кривлянье, тот же мертвый смех.
- Чуть тащат балаган худые клячи
- Для сладостных забав и для утех.
- Но, может, к старости – влача чуть ноги,
- Поймешь, что все, что было там – обман,
- И бросишь с отвращеньем при дороге
- Свой полинялый, пестрый балаган.
Не отвлекаясь более на отдельные, хотя бы и самые очевидные цитаты из модернистов у не модернистов, отберем из общего числа прочитанных нами книг массовых поэтов те, в которых встречаются эпиграфы из произведений модернистов. Расположив имена модернистов в получившейся таблице иерархически – в зависимости от частотности их упоминания в не модернистских книгах, мы получим возможность увидеть, кто из элитарных поэтов повлиял на массовых стихотворцев по-настоящему ощутимо:
Что обращает на себя внимание в этой таблице? Во-первых и в главных – само наличие среди не модернистов (пусть – тонкой, но действительно существовавшей) прослойки стихотворцев, испытавших модернистское влияние: 18 авторов из 258 нами прочитанных (более 7 %). Во-вторых – солидный отрыв Бальмонта, Брюсова[17] и Блока от остальных модернистов, чьи стихи выбирались для эпиграфов массовыми поэтами в 1913 году. Собственно, их воздействие на массовую словесность мы и предлагаем считать безусловным и значительным. В остальных же семи случаях приходится говорить о влиянии того или иного модерниста на конкретного автора-немодерниста. И, наконец, в-третьих, особо отметим достаточно широкий географический разброс книг не модернистов, представленных в таблице: кроме Москвы и Петербурга местами издания этих книг числились Киев (дважды), Юрьев, Пятигорск, Звенигородка, Омск и Чернигов.
Теперь вернемся к базовому для нашей работы разделению всех русских стихотворцев 1913 года на массовых поэтов и модернистов и сопоставим их книги между собой по нескольким критериям. Эти критерии таковы: наличие или отсутствие портрета (или фотографии) автора в книге, наличие или отсутствие авторского предисловия к книге, наличие или отсутствие разбиения книги на разделы, наличие или отсутствие датировок под стихотворениями.
Предварить это сопоставление мы бы хотели важной оговоркой, которую, наверное, следовало бы сделать чуть раньше: занесение того или иного поэта в разряд представителей массовой литературы или модернистов иногда бывает сопряжено с немалыми трудностями и даже с неизбежными отступлениями от реальной историко-литературной картины эпохи. Ведь некоторые из наших авторов пытались осторожно освоить модернистскую поэтику, не порывая в то же время с взрастившей и питавшей их массовой словесностью. Как с массовыми, так и с элитарными поэтами кое-кто из них был связан и биографически. Это в разной степени справедливо по отношению не только к тем девятнадцати авторам, о чьих книгах мы говорили только что, но также (как минимум) и по отношению к Николаю Агнивцеву, Аркадию Гурьеву[18] и Дмитрию Цензору[19] (в этой работе все они далее включены в ряд массовых поэтов). Но ведь подобные случаи как раз и подтверждают выдвигаемую нами гипотезу: границы между модернизмом и не модернизмом в 1913 году оказались уже сильно размытыми, особенно на периферии модернизма и массовой литературы.
А теперь приведем полученные нами и систематизированные в таблицу результаты для книг стихов массовых поэтов:
233 книги (83 % от общего количества книг, вышедших в 1913 году)
Эти результаты могут восприниматься как фон для обследованных по тем же параметрам книг модернистов:
47 книг (17 % от общего количества книг, вышедших в 1913 году)
Мы видим, что модернисты в 1913 году превзошли массовых поэтов в использовании всех простейших средств преобразования сборника стихов в концептуально оформленную книгу стихов, кроме портрета, предваряющего книгу (который массовыми поэтами использовался на 0,4 % чаще). Более того, в плане выразительности некоторые из фотографий не элитарных стихотворцев, предварявшие их книги, ничем не уступают портретам, открывавшим книги модернистов. Достаточно будет указать на фотоизображение пожилой поэтессы «народно-патриотического направления» Надежды Броницкой в роскошном кокошнике, или на эффектный фотопортрет молодого денди, украшавший книгу уже цитировавшегося нами в разделе о графомании стихотворца фон Бока, или на фото мудрого ласкового старика, которым открывался сборник И. М. Радецкого «Из мрака к свету и любви (Песни скорби и гнева)», или на портрет с подписью: «Алексей Петрович Ковалев (в берете Дижонского Университета)», сопровождавший книгу стихов этого автора «Пажьи напевы», или, наконец, на фотографию поэта Ф. Воронцова в белоснежном фартуке и с топором. Подпись под фотографией, помещенной на титульной странице воронцовской книги «Наброски из жизни мясника», гласила: «Мясник или самоучка. Поэт Ф. И. Воронцов. Получил ВЫСОЧАЙШУЮ благодарность за сочин<енный> Акростих».
Что касается авторского предисловия, то здесь модернисты оторвались от массовых поэтов совсем ненамного – всего на 1,3 %. Это объясняется легко: предисловие к книге, чаще всего выполнявшее роль текста, растолковывающего читателю художественные намерения автора, широко использовалось старшими символистами, однако к началу 1910-х годов оно потеряло для модернистов значительную долю своей привлекательности. Избранная публика, для которой предназначались модернистские книги, уже и безо всяких предисловий была подготовлена к восприятию авторского собрания лирики как «большой формы» поколением Бальмонта и Брюсова, а затем – Блока и Белого[20].
Гораздо чаще массовых поэтов русские модернисты в 1913 году распределяли стихотворения в своих книгах на озаглавленные или неозаглавленные разделы – разница составляет целых 16,1 %. При этом (как было показано в другой нашей статье)[21] в период с 1888 по 1912 год модернисты разбивали свои сборники на разделы еще усерднее. Напрашивающийся вывод: тяготение к макроциклизации – один из существенных и отчасти дифференцирующих признаков модернистской книги стихов.
Разительным в нашей таблице выглядит и зазор между количеством модернистских и не модернистских книг с датированными стихотворениями. Он составляет 10,5 %. Объясняется такая существенная разница в первую очередь тем, что младшее поколение модернистов как раз в интересующий нас временной отрезок активно осваивало различные вариации книги – лирического дневника с ее почти неизбежными хронологическими привязками всех стихотворений. В частности, в 1913 году были изданы столь яркие образцы стихотворных книг, тяготеющих к дневниковой форме, как «Первая пристань» Василия Комаровского, дебютное издание «Камня» Осипа Мандельштама, «Пятьдесят лебедей» Бориса Садовского и «Из двух книг» Марины Цветаевой.
Необходимо, однако, отметить, что отдельные, не складывающиеся в систему попытки освоить форму поэтического дневника предпринимались в 1913 году и представителями массовой словесности. Так, например, только что упомянутый Ф. Воронцов риторически вопрошал читателя в стихотворном «Предисловии» к своей книге:
- Не желаете ли, кстати, вы
- Прочитать и мой рассказ,
- Мои записки дневника
- Про жизнь, подробно мясника,
- Образ жизни их, ученье
- И притом здесь разъясненье…
А еще один поэт-дилетант, А. Замятин, выпустил в Минске небольшую книгу «Венок», в которой все стихотворения были выстроены в хронологическом порядке, датированы и в итоге образовывали единый дневниковый сюжет. Описание знакомства лирического героя с будущей женой перетекало в книге в историю их любви и семейной идиллии, а затем – в трагический рассказ о смерти жены от внезапно открывшейся болезни.
Тут самое время сказать несколько слов о художественных поисках некоторых массовых поэтов, которые велись «параллельно» с модернистами, а изредка даже упреждали модернистские творческие открытия.
В частности, именно массовыми поэтами в начале 1910-х годов разрабатывался тот тип книги, который всерьез заинтересовал элитарных ленинградских писателей для взрослых и детей лишь в 1920-е годы. Мы говорим о своеобразном рецидиве новой «натуральной школы», то есть о книгах представителей различных социальных, профессиональных или каких-либо еще сообществ, написанных с использованием характерной профессиональной или жаргонной лексики и рассказывающих читателям о самых разнообразных аспектах жизни этих сообществ[22]. Из достаточно многочисленного списка подобных книг, изданных в 1913 году, сейчас выделим поэтический сборник Ивана Бабина «Охота и природа: Охотничьи стихотворения и статьи», книгу «Стихотворения» А. В-ия, составленную из медицинских историй с говорящими заглавиями («На холере», «Препаровочный зал», «Ночное дежурство» и проч. в том же духе), изданную журналом «Образование пчеловода» книгу стихов М. Горбатова «Улей», а также подробно описывавшую быт заключенных книгу И. С. Булахова «В стенах тюрьмы»:
- Тюремный паек и тюремные щи
- Наскучили мне беспредельно,
- И, тщетно стараясь в них мясо найти,
- Ныряю я ложкой бесцельно.
- Эй, ребята, не толпись,
- Что вы как бараны?!
- Стремный, к месту становись
- Зорь за лягашами.
В этот ряд, безусловно, вписывается и книга стихов Ф. Воронцова «Наброски из жизни мясника», из которой здесь процитируем полностью одно стихотворение – «Бойцы»:
- Еще есть много мясников,
- Что на бойне бьют быков.
- Много их и также разных
- От делов разнообразных.
- У них свои есть образцы,
- Быков бьют – то есть бойцы,
- Телят колет – тот телятник,
- Свиней шпарит – то свинятник.
- Туго знает каждый дело
- И берется так умело,
- Кто башку быку ломает,
- Со сторон кто подлупает;
- И не боле пять минут,
- Точно пить быку дадут,
- Все так чисто, аккуратно,
- На все ученье-свет понятно.
- Хоть я мясник, но не хвалюсь,
- Быка зарезать не берусь,
- Я с этим делом не знаком,
- Свиней не шпарил, не колол.
- И право же, хоть я не трус,
- Писать же больше не берусь
- Про ихний образ, про порядки,
- Не попало, чтоб напрядки.
- Извольте вкратце образцы,
- Кто такой есть и бойцы.
Временно отвлекаясь от демонстрации новаций массовых поэтов в области составления и издания ими своих книг, отметим, что процитированный текст Воронцова кажется нам интересным не только в качестве примера стихотворчества поэта-мясника[23], но и как оттеняющий те датированные 1913 годом эпатажные опыты двух левых акмеистов – Михаила Зенкевича и Владимира Нарбута, в которых и бойцы скота, и сам убиваемый скот безудержно (де)эстетизированы. Чтобы было понятно, о чем идет речь, процитируем целиком стихотворение Зенкевича «Бык на бойне»:
- Пред десятками загонов пурпурные души
- Из вскрытых артерий увлажняли зной.
- Молодцы, окончив разделку туши,
- Выходили из сараев за очередной.
- Тянули веревкой осовелую скотину,
- Кровавыми руками сучили хвост.
- Станок железный походил на гильотину,
- А пол асфальтовый – на черный помост.
- Боец коротким ударом кинжала
- Без хруста крушил спинной позвонок.
- И, рухнувши, мертвая груда дрожала
- Бессильным ляганьем задних ног.
- Потом, как бритвой, полоснув по шее,
- Спускал в подставленные формы шлюз.
- В зрачках, как на угольях, гаснул, синея,
- Хребта и черепа золотой союз.
- И словно в гуртах средь степного приволья
- В одном из загонов вздыбленный бык,
- Сотрясая треньем жерди и колья,
- В углу к годовалой телке приник.
- Он будто не чуял, что сумрак близок,
- Что скоро придется стальным ногам –
- С облупленной кожей литой огрызок
- Отрезанным сбросить в красный хлам.
- И я думал, смиряя трепет жгучий:
- Как в нежных любовниках, убойную кровь
- И в быке каменнолобом ударом созвучий
- Оглушает вечная рифма – любовь![24]
Как видим, творческие установки двух авторов – не модерниста и модерниста – были диаметрально противоположными: Воронцов, как мог, пытался уберечь читателя от самых неприятных подробностей работы бойца скота. Хотя ему и не удалось совсем обойтись без страшных строк («Кто быку башку ломает, // Со сторон кто подлупает»), чуть ниже деликатный поэт-мясник предпринял попытку нейтрализовать шоковое читательское впечатление ссылкой на аккуратность и слаженность деятельности своих собратьев по ремеслу. Задача Зенкевича заключалась в том, чтобы поразить читателя обилием кровавых подробностей как можно сильнее, иначе финальное слово стихотворения не прозвучало бы так «оглушающе» неожиданно.
Пользуясь случаем, приведем еще один любопытный и совсем уже частный пример независимой разработки массовым поэтом, испытавшим влияние модернизма той же темы, что и автором-модернистом, – стихотворение Милия Стремина «Февральское», целый ряд мотивов которого (не говоря уже о размере и типе рифмовки – четырехстопный ямб, АВАВ) перекликается с шедевром раннего Бориса Пастернака «Февраль. Достать чернил и плакать…»:
- Сегодня день совсем весенний:
- Подтаял снег, журчит капель,
- Открыты настежь двери в сени,
- Перед окном воды купель.
- Неудержимое веселье
- Собак, сбежавших со двора.
- И, словно встретив новоселье,
- Шарманщик заиграл с утра.
- Мостки неверны, мокры, хлипки,
- Перед воротами ухаб…
- И расплываются улыбки
- На круглых лицах встречных баб.
- Охвачен радостным порывом,
- Весь от волнения дрожу,
- И далеко – каким-то дивом –
- В мечтах не званных ухожу.
- Сажусь, – пишу слова привета
- И адресую в Сан-Рем,
- Не дожидаяся ответа
- На прежнее свое письмо…
И стихотворение Пастернака, и стихотворение Стремина начинается с констатации внезапного наступления весны в феврале, продолжается мысленным облетом окрестностей, а завершается рождением спонтанного и в этом подражающего природе текста.
Возвращаясь к разговору об авангардном для своего времени устройстве некоторых русских не модернистских книг, назовем имена еще двух авторов, чьи сборники стихов, выпущенные в 1913 году, кажется, не имеют аналогов в тогдашней издательской практике. В книге «Змок моей души» первого из этих авторов, Иннокентия Жукова, фотографии вырезанных им же из дерева скульптур сопровождаются стихотворными подписями вроде следующей: «– Вот “Карл Иванович” стоит и смотрит виновато: почтеннейший вчера немножечко “того”, и я ему грожу шутливо пальцем». Во второй книге – «Пластические этюды. Стихотворения для “Танцев под слово”», – автором которой был Александр Струве, ключевые глаголы движения иллюстрируются фотографиями специально приглашенных танцовщиц и танцовщиков. Сам Струве гордо заявлял в предисловии к сборнику: «Выпуская в издательстве Б. В. Решке настоящую книжку, я хотел положить начало художественной литературе, созданной специально для сочетания слова с пластикой и танцем, в будущность которого я совершенно определенно верю».
В заключение этого раздела и отчасти как о курьезе упомянем еще о восьмистраничной книжечке стихов маленькой девочки, Лиды Шаховской, изданной в Москве ее любящими родителями. Стихотворения Лидиной книжечки, например, такое:
- Что из Лиды с Сергеем стало?
- Таких деток не бывало, –
- И прилежны, и умны,
- И совсем не шалуны.
было бы небезынтересно сравнить как со стилизаторскими опытами в этом роде, вошедшими в сборник Марины Цветаевой «Из двух книг», так и со стихами еще одной настоящей девочки – Зины В., включенными в откровенно экспериментальную поэтическую книгу Алексея Крученых «Поросята».
Современность в поэтических книгах 1913 года
Теперь попробуем представить набросок к целостной картине российской современности 1913 года, как она отразилась в тогдашних книгах стихов. Но дробности и пестроты, увы, избежать не удастся – слишком уж разнородные строны русской жизни привлекали внимание наших авторов. И еще одно уточнение: ключевые темы отечественных стихотворений, которые мы далее попытаемся выявить, с вариациями являлись таковыми для нашей словесности примерно от начала 1906 года и точно до дня вступления страны в Первую мировую войну.
С отношения поэтов к войнам, которые велись Россией в относительно недавнем прошлом, и с их оценок войны в целом как явления, пожалуй, и начнем. Это отношение предстает несколько неожиданным, особенно если иметь в виду бурный ренессанс ура-патриотической поэзии в августе следующего, 1914 года.
Пока же лишь самые отъявленные шовинисты были настроены кровожадно. Едва ли не как исключение из общего правила выглядят даже следующие вполне невинные строки о Русско-японской войне 1904 года:
- Пусть будет море нам могилой,
- А все ж «Варяг» не будет взят…
вылившиеся из-под пера провинциальной поэтессы, посчитавшей нужным вынести на обложку своей книги стихов такую самоаттестацию: «Верноподданная Нижегородская потомственная дворянка Надежда Авдеевна Кубаровская».
Преобладали же совершенно иные, миролюбивые и даже антивоенные, пацифистские настроения. Во многих стихотворениях изображались страшные последствия русско-японской и иных войн:
- Как не скорбеть за эти жертвы боя,
- За эти ужасы случайностей войны,
- Где гибнут родины безмолвные сыны,
- Сраженные изменчивой судьбою?!
- Рука ль моя ты, рученька,
- В Манчужурии земле.
- Безрукенького, ноченька,
- Баюкай и лелей.
- Как бедная чайка над сирым гнездом,
- Так мысль моя ныне грустит об одном,
- И в горьких слезах повторяет она
- Позорное, страшное слово – война.
- В чем бессилен Крупповский снаряд –
- Ты танцуя проскользнешь!
- В немой тиши, среди полей,
- Когда мечтает чуткий сад,
- Я слышу залпы, взрыв гранат
- И стоны гибнущих людей.
Однако чуть дело доходило до конкреных и совсем недавних исторических обстоятельств, миролюбие многих авторов куда-то улетучивалось. В частности, очень сильно некоторых из них будоражил славянский вопрос и Балканы:
- На радость нам – врагам на горе
- Ручьи славян с родных Балкан
- Сольются дружно в Русском море,
- С ним образуя океан.
- Малютка-Сербия сумела показать,
- Что не страшна ей Австрия-старуха…
- Темной лентой, вереницею.
- Без конца, за рядом ряд
- Войско резвою Марицею
- Шло в суровый Цареград.
- Он грудь открыл – в ней были раны, –
- Удары пули и штыка…
- Он защищал в бою Балканы!!
- И грудью шел он на врага!!
- Меж тем, там льется кровь, горят родные села,
- Неконченых работ оставлены дела;
- Чтоб узел разрубить их векового спора,
- Славянская семья на смертный бой пошла.
- Там где-то на горах, там где-то на Балканах,
- Идут, идут опять отряды орд диких,
- Чтоб показать еще на близких нам славянах
- Вражду свою к Кресту, к свободе для других…
- Теперь довольно жертв мученья
- Коварно-злобных мусульман;
- Раздайся грозный голос мщенья
- За кровь невинных христиан!..
- В бой за волю, в бой кровавый
- Мы спешим издалека.
- Все идем на смерть, быть может,
- Но назад уж никогда.
Тем не менее общее распределение на охранителей и колебателей устоев среди поэтов, выпустивших книги стихов в 1913 году, было далеко не равномерным – последние явно преобладали. Более или менее аккуратно завуалированные тираноборческие мотивы, а также героизированные портреты революционеров и революционерок с легкостью отыскиваются во многих книгах:
- Здесь, опьянен огромностью мечтаний,
- склонялся лоб вольнолюбивой Тани,
- и с завистью к летящей в небе птице
- она мечтала о большой столице,
- о миллионов побежденном горе,
- о Шлиссельбурге, Степняке, терроре,
- о курсах Лесгафта, о чем-то красном,
- о чем-то лучезарном и неясном…
- Но час придет, – и новый Муций
- на пламя руку возложу,
- иль шею протяну ножу
- в годину шумных революций.
- Разве можно молчать, когда стоны людей
- По отчизне родной раздаются?..
- Разве можно смотреть, со спокойной душой,
- Когда слезы рекой везде льются?
- Дитя мое, пышную елку
- Не в силах устроить тебе…
- Мы после ту елку добудем
- В труде и упорной борьбе.
- В Пресненском доме четырнадцать было
- Запертых в камере вместе со мной.
- Песни веселые пели уныло…
- Молча сияла весна за стеной…
- Надо быть поэтом нежным,
- Но при встрече с гнетом черным
- Надо в песне быть мятежным –
- Непокорным, непокорным!
- Светло звучал напевный гром
- О буревестнике свободном,
- И на ристалище народном
- Братался барин с босяком;
- В те дни кровавых баррикад,
- Переходя к делам от песни,
- Не строил с ужасом на Пресне
- Ожесточенный демократ.
- В прошлом видишь страницы кровавые,
- Нитью красною шьются теперь…
- Но стучись – и отворится дверь,
- И падут с пьедестала лукавые.
- Ваши действия грубы, вульгарны,
- Ваши помыслы – подлы, коварны, –
- Вы отраву несете народу –
- Вы казните святых за свободу…
- Кляну я своих палачей –
- Проклятие бьется о камень,
- И гаснет в душе моей пламень
- Под звуки проклятых цепей…
- Кляну я своих палачей.
- Я высоко свободы знамя
- Там разверну среди снегов,
- На зло наглеющих врагов
- И подо льдом взовьется пламя!
- Слышишь стон? Не средь барских палат
- Эти звуки нашли свой приют.
- Это тяжкие цепи звенят,
- Это люди по тюрьмам поют.
Голоса консерваторов, проклинавших революцию и восхвалявших правящий режим, в русских поэтических книгах 1913 года звучали гораздо реже:
- Страна вся превращается
- В какой-то ад земной,
- И это называется
- Свободой и весной.
- Народной совести препоны
- Взялись порвать попы Гапоны,
- И пастырь до того дошел,
- Что, крест подняв, сам бунт повел.
- Со всех сторон при прессе вольной
- Расти стал заговор крамольный,
- Он шел, коварно говоря
- Про все свободы Октября.
- И вот под хмельными парами
- Подонок, поднятый врагами,
- На бунт волной кипящей встал –
- И грянул вал, – девятый вал!..
- И дети мрака, эти гады[26]
- Доныне между нас живут,
- Россию губят без пощады
- И сети гнусные плетут.
- В дни революции факты доказали,
- Что офицерство закаленней стали:
- Опасность родины, приказ Царя
- В сердцах их будит долг богатыря.
- В дни испытаний, в годы лихолетий
- Они, как нежно любящие дети,
- Стояли грудью грозно у кормила
- Верховного Вождя, – их не смутила
- Растерянность властей – гражданских лиц,
- Упавших пред бунтующими ниц.
Спасительной отдушиной для поэтов и читателей, исповедовавших консервативную идеологию, могло бы стать пришедшееся на 1913 год трехсотлетие дома Романовых, которое широко отмечалось в стране и прославлялось в великом множестве стихотворных произведений, вошедших в стихотворные книги. Удручающее однообразие почти всех этих текстов позволяет нам здесь ограничиться лишь несколькими характерными (или забавными) примерами:
- Любящих армию, народ
- Цариц обеих – Мать, Супругу,
- Храни, Господь, из года в год,
- Не дай Их посетить недугу.
- ………………………………
- Всех награди святой любовью
- К Царю, к Отчизне дорогой,
- Чтоб были рады своей кровью
- Им дать величье и покой.
- Помни Тулец, как святыню,
- Ты завет, нам данный встарь:
- В небе – Бог, нам мать – Россия,
- А над нею – Белый Царь.
- Сегодня Володя лениво вставал,
- Чудесный свой сон он опять вызывал,
- Картинки истории русской земли
- В душе его прочно вчера залегли.
- Красивую книгу папаша привез,
- В пунцовой обложке, с тисненьем из роз.
- «О царстве Романовых», папа сказал,
- И с сыном ее целый вечер читал.
- С Ним сольемся для ловитвы
- В сети счастья – не Содом.
- Все к Царю мы обратимся
- И дадим мы все обет,
- Что до поту потрудимся
- И поддержим Руси свет.
- И вот под властью Николая
- Пришла желанная пора:
- Настал и для родного края:
- Век просвещенья и добра…
Все дело, однако, в том, что юбилейные славословия дому Романовых еще совсем необязательно свидетельствовали о консервативном настрое поэтов-прославителей. Так, например, С. Акимова, дежурно воспевшая Романовых в стихотворении «1613–1913 гг.», вошедшем в ее книгу «Песни старости»:
- И род Романовых стране
- Дал много доблестных царей,
- Покрытых гением
- Великого Петра!
включила в эту же книгу и совсем другую «песню»:
- Просыпайся, толпа терпеливая,
- Ты, великий рабочий народ!
- Пусть богатство и знатность спесивая
- Твое грозное слово поймет…
Преобладали голоса демократически настроенных авторов и в тех стихотворениях из книг 1913 года, в которых трактовался национальный вопрос. Это были преимущественно стихотворения поэтов-евреев, выразительно изображавшие страшные погромы и призывавшие русский народ к толерантности и милосердию. Упомянем тут о книге К. Бархина «Гроза и ночь», а еще из двух подобных сборников, Б. Гуревича и С. Дайтчмана, процитируем несколько строф:
- Кого-то убивали на глазах его детей;
- Фонари горели тихим, ровным светом;
- Библия раскрытая глядела на людей
- Радостным и благостным приветом!
- Кого-то убивали на глазах его детей.
- Били долго, медленно и слегка сопели…
- Девушка кричала, что он не еврей,
- А мальчик тупо стоял у колыбели.
- Русь – не одна только вера. Есть мать наша общая – Русь;
- Тихо за каждое поле, за каждую травку молюсь.
- Там на просторах усталый и грустный живет
- Кроткий народ-богоносец, правдивый и добрый народ.
- Ужели новый год твои умножит слезы
- И даст тебе лишь новый ряд невзгод?
- Когда же над тобой рассеется угроза
- И оживешь, как встарь, истерзанный народ?
Этим книгам в 1913 году русские поэты-шовинисты смогли противопоставить разве что книжонку стихотворных фельетонов В. Пуришкевича «Административные типы», в которой, впрочем, национальная тема не была главной, хотя время от времени неизбежно и возникала:
- И видит в том лишь утешенье,
- Чтоб, путь избрав разнузданных газет,
- Правительство на целый мир ославить,
- Себя на пьедестал поставить,
- Сказав еврею – «Я кадет!»
От тем политических перейдем к социологическим. Для начала отметим удивительное единодушие, проявлявшееся всеми нашими авторами (как охранителями, так и демократами), когда они противопоставляли привольную жизнь в деревне и на природе суетливому существованию в городе:
- Не по душе нам песенки
- Городские, холодные…
- У нас свои есть песенки –
- Сердечные, народные!
- От родных полей,
- От родных лугов
- Увезли меня
- С молодых годов –
- В город, в сторону
- Чужедальнюю,
- В люди отдали,
- В жизнь печальную.
- Носится облако пыли и смрада,
- Грудь надрывается – нечем дышать.
- В поле уйти бы от этого ада,
- Дальше б куда убежать.
- От электрического света,
- От шумной уличной тоски
- Нашел я отдых у поэта,
- В предместье, в доме у реки.
Писать, однако, большинство поэтов 1913 года предпочитали о жизни города (столичного или провинциального), иногда проклиная и высмеивая ее, иногда же – внимательно, с тайной или явной любовью присматриваясь к ее обыденным неприметным подробностям:
- К гнилым и кривым телеграфным столбам
- Подтяжки, подпорки все ставятся,
- Не новость – друзья, безобразие нам,
- Но думать об этом не полагается.
- С яичного склада желоб спущен,
- В Чечеры помои сливаются;
- На это нашел архитектор закон,
- Где думать об этом не полагается.
- Плит тяжеловесных мерные квадраты.
- Золотые вывески над узором штор.
- Цифры прейскурантов, пальцы и плакаты.
- Мраморные доски обществ и контор.
- Полутьма, полусон. – Разговор у «кафе».
- Изнуренные тени летят в «кабаре»,
- Изнуренные тени снуют по Морской,
- И над городом виснет задор напускной
- С бесконечной тоской.
- Стаканы опенены пивом.
- Вобла, горошек, сухарь.
- Желтая, сизая, серая гарь.
- Стойка с лиловым отливом.
- О, город сумрачный, холодный и туманный,
- Я проклинал тебя, но я тебя люблю!..
- О, мрачный исполин, чудовищный и странный,
- Ты задушил в своих камнях мечту мою!
- Здесь груды валенок и кипы кошельков,
- И золото зеленое копчушек.
- Грибы сушеные, соленье, связки сушек,
- И постный запах теплых пирожков.
- Домики с знаком породы,
- С видом ее сторожей,
- Вас заменили уроды
- Грузные в шесть этажей.
С темой города была тесно связана и чрезвычайно волновавшая авторов различных направлений в 1890–1910-е годы тема самоубийства. В книгах 1913 года мы часто находим сниженный, в духе «жестокого романса» вариант ее раскрытия:
- Душа младая отлетела,
- Но прах лежит еще в цветах,
- И смерть на нем запечатлела –
- Последний ужас и свой страх!
- Рука с ревльвером вздрогнла…
- Раздался выстрел… – смерть в виске!..
- Она последний раз вздохнула
- Здесь в ужасающей тоске!..
- Белоснежно рукою
- Она перекрестилась
- И тут скрылась под волною.
- С горя утопилась.
- Шутка была для него роковой.
- Вынесть не мог он, – покончил с собой.
Но встречается этот мотив и в бытовых городских зарисовках, а один раз (в первом из нижеследующих примеров) – в обличительном обращении к нижним офицерским чинам:
- Фельдфебель, взводный, где вы были,
- Когда он в муках изнывал?
- Вы дух устава позабыли:
- Никто в нем сына не видал.
- Последний раз привет бросаю,
- Прости мой мир угрюмых дум,
- Иду туда, куда не знаю –
- Сомненье жжет – слепой самум…
- И будущее кажется вам пошлым…
- Чего же ждать? Но – морфий или выстрел?..
- Тяжела ль была жизнь беспросветная,
- как осенняя, мрачная мгла,
- иль глубокая грусть безответная
- тебе камнем на сердце легла?
- Родители днем отдыхали.
- Вдруг начали в доме кричать:
- – О, дочь, ваша дочь… – И молчали,
- Боялись как бы досказать.
- Родители тотчас узнали
- В биеньи родимых сердец…
- И с криком на двор побежали,
- И плакал, как мальчик, отец.
- Чужие толпились в прихожей,
- Был шепот сочувственный груб.
- Вносили, прикрытый рогожей,
- Девичий заплаканный труп.
Особо отметим «Сборник стихотворений» поэта-самоубийцы И. И. Иванова, изданный стараниями его родственников и друзей[27].
Как сугубо городскую можно рассматривать и большую тему «Торжество технического прогресса», чрезвычайно актуальную для поэтических книг 1913 года. При этом, как водится, одними авторами прогресс восторженно воспевался, другими – с горечью разоблачался. В качестве яркого примера реализации первой позиции приведем несколько отрывков из цикла В. Мазуркевича «Песни прогресса», вошедшего в его книгу «Старые боги»:
- Человек, создавший птицу,
- Птицей сделавшийся сам,
- Обгоняющий орлицу
- Быстрым взлетом к небесам!
- Кто обозначил пределы
- Дерзостной мысли людской?
- Яркие молнии стрелы
- Мечет она за собой.
- Ведь в этом ящике дубовом –
- – Моя любовь – твоя душа!
Вторую позицию проиллюстрируем зачином стихотворения А. Невской «Нижний Новгород (Невеселые думы)»:
- Ныне люди умней, –
- Все хитрят и мудрят:
- Сколько разных затей
- Отовсюду глядят:
- На парах мы летим
- По земле, по воде, –
- Электричеством мним
- Покорить все себе;
- И, подобно орлам,
- Вознесясь над землей,
- По воздушным волнам
- Мы скользим с быстротой.
- Хоть дела хороши,
- Да любви нет живой;
- Не согреешь души
- Ведь наукой одной.
- Телефон, телеграф
- Хоть сближают людей, –
- Стало меньше стократ
- Неподкупных друзей.
Большой простор для всевозможных метафорических спекуляций и обобщений противникам прогресса и цивилизации предоставила гибель гигантского парохода «Титаник» весной 1912 года. Упомянем тут дилетантское стихотворение А. Богатырева, давшее заглавие одной из его поэтических книг 1913 года – «Гибель “Титаника” и проч.», а из двух других текстов на эту тему, напечатанных в стихотворных сборниках 1913 года, приведем два отрывка:
- По синим волнам океана
- Гигантский Титаник летел,
- Летел, не боялся тумана,
- Опасности знать не хотел.
- Недолго агония длилась:
- Раздался мучительный крик,
- И в недрах бездонного моря
- Навеки исчез Titanic.
Краткий реестр конкретных научно-технических изобретений человечества, описанных в русских поэтических книгах 1913 года[28], начнем с телефона, который, кроме стихотворения А. Невской, упоминается еще у двух авторов, причем у первого из них он сатирически изображается как плохо оправдывающее себя средство:
- В телефон кричишь – скандал.
- Жди там час ответа.
- А преступник, он удрал
- И виновных нету.
- Сама подошла к висячему телефону
- И обо всем сообщила удивленному мужу.
Плохо работающий граммофон был помещен в центр юмористического четверостишия П. Налима:
- Слышен у нас жалкий стон:
- «Не годится граммофон…»
- Без рупора только шипит
- И временами говорит…
В тех двух стихотворениях из книг массовых поэтов 1913 года, в которых речь заходит о кинематографе, отношение к нему авторов оказывается неоднозначным – волшебный мир кино и манит, и пугает своей иллюзорностью, стремлением подменить собою мир подлинных человеческих переживаний и ценностей:
- В кинематографе народ
- Порой так шумно восторгался,
- Порой мечтал и забывался,
- Картин, волнуясь, ждал вперед.
- Все смешалось – люди, тени,
- Правда жизни, сказки, ложь,
- Трепет сладостных видений
- И предсмертных вздохов дрожь…
- Все метется, все мигает,
- Эфемерно все, как сон…
- Что же мир наш ожидает
- И к чему стремится он?
Подобная двойственность в отношении к кино совершенно отсутствовала у футуристов, вменивших себе в обязанность воспевать технический прогресс в качестве одного из символов грядущего дня. В частности, Игорь Северянин пытался сымитировать и таким образом освоить поэтику нового искусства в стихотворении «Июльский полдень (Синематограф)», а Вадим Шершеневич в специальном стихотворении хвалился знанием сокровенных технических (что в данном случае означало и метафизических) подробностей кинопоказа:
- Прихожу в кинемо; надеваю на душу
- Для близоруких очки; сквозь туман
- Однобокие вальсы слушаю
- И смотрю на экран.
- Я знаю, что демонстратор ленты-бумажки
- В отдельной комнате привычным жестом
- Вставляет в аппарат вверх тормашками,
- А вы все видите на своем месте…
- Как перевертывается в воздухе остов
- Картины и обратно правильно идет,
- А у меня странное свойство –
- Я все вижу наоборот.
- Мне смешно, что моторы и экипажи
- Вверх ногами катятся, а внизу облака;
- Что какой-то франтик ухаживает,
- Вися у потолка.
- Я дивлюсь и сижу удивленно в кресле,
- Все это комично; по-детски; сквозь туман
- Все сумасшедше; и мне весело
- Только не по-Вашему, когда я гляжу на экран.
Он же в одном из своих стихотворений не упустил возможности изобразить движение лифта:
- Поднимаюсь на лифте… В гробу фарфоровом
- Вы лежите утонченней!
А еще один стихотворец левого толка, Илья Эренбург, в своей парижской книге стихов «Будни», явно зависимой от практики ругаемых им в ту пору футуристов, ухитрился посвятить целое стихотворение транспортному средству, которое в России в 1910-е годы вообще отсутствовало:
- Под землею было душно, пахло мылом,
- Душно было, страшно, тяжело,
- Поезда, скользя по черным жилам,
- Выбегали и шипели зло.
Зато автомобили в стихах петербургских и московских поэтов, как правило, изображались в качестве давно привычной, а иногда – изрядно поднадоевшей детали городского пейзажа. Так они описываются в финале «Петербургских строф» О. Мандельштама:
- Летит в туман моторов вереница;
- Самолюбивый, скромный пешеход –
- Чудак Евгений – бедности стыдится,
- Бензин вдыхает и судьбу клянет!
И у мандельштамовского эпигона И. Евдокимова:
- Промчится моциклетка
- Со свистом в полный ход,
- Под Троицкую сетку
- Проскочит пароход.
- Куранты крепостные
- Проплачут над Невой,
- Буксиры винтовые
- Затянут встречный вой.
- Вдыхаю гарь бензина,
- И морщусь, и кривлюсь…
- Быть может, под машину
- Я на торец склонюсь!
Сходно автомобили изображались многими другими столичными авторами, причем почти всегда подчеркивалось, что их много, что они шумны и что они суетливо быстры, как сама современность:
- Не красным Клаусом старинного поверья,
- В щеголеватом новеньком пальто
- Идет в толпе. Навстречу шляпы, перья.
- Грохочут фьякры, фыркают авто.
- Скользят коляски; мимо них,
- Гудя, летят автомобили;
- Но строго, у коней своих,
- Литые юноши застыли.
- …………………………
- Гудя, лети, автомобиль,
- В сверканье исступленных светов…
- Вдали Адмиралтейский шпиль
- В огне закатном, фиолетов.
- Вереницы экипажей,
- Камионы, автобусы,
- И трициклы, и моторы,
- Вкривь, и вкось, и вдоль, и в ряд;
- Рев гудков, и брань, и споры,
- И бубенчики, как бусы,
- С шеи кляч спадая, в раже
- Необузданном звенят.
- Люди шли, неслись машины,
- Мир рождался, умирал…
- Но покой хранил старинный
- Неизменный, старый зал.
- Бульварных ясеней вершины
- Шуршат… Внимаешь чей-то шаг ты,
- Потом в ответ шипящим шинам
- – Копыт отчетливые такты.
- Ветер взносит хлопья пыли
- С едкой, грязной мостовой,
- И жужжат автомобили,
- Как густой осиный рой.
Чтобы остраннить автомобиль и воспеть его как удивительную диковинку, понадобилась неуемная энергия провинциальных русских куплетистов:
- Летит стрелой автомобиль,
- Пуская смрад, вздымая пыль,
- На нем купец Н. Н. несется,
- Вдруг крик – в крови прохожий бьется,
- Автомобиль свалил его…
- Купца в участок тащат прямо.
- Суд, штраф и гласность… ничего!
- Зато – прекрасная реклама!
- Везде и всюду разговор:
- «Испортился уже мотор;
- Нет в городе больше гула –
- Фортуна его заснула…»
- В экипаже на колесах шины,
- И в кредит он выписал машины,
- Все по городу хлопочет,
- И под нос себе бормочет:
- Тресни, но держи фасон.
Или же – ничуть не меньший запас энергии, которым, безусловно, обладали футуристы:
- Потому что вертеться веки сомкнуты,
- Потому что вертеться в тюль автомобили…
- Хотите ли, чтобы перед вами
- Жонглировали словами?
- На том же самом бульваре
- В таксомоторе сегодня ваши догадки
- Бесплатно катаю, милостивые государи.
- Автомобиль подкрасил губы
- У блеклой женщины Карьера…
- Затянут в черный бархат, шоффер – и мой
- клеврет –
- Коснулся рукоятки, и вздрогнувший мотор,
- Как жеребец заржавший, пошел на весь простор,
- А ветер восхищенный сорвал с меня берэт.
- Бесшумно шло моторное ландо
- По «островам» к зеленому «пуанту»,
- И взор Зизи, певучее рондо,
- Скользя в лорнет, томил колени франту…
- Не повезут поэта лошади, –
- Век даст мотор для катафалка.
- На гроб букеты вы положите:
- Мимоза, лилия, фиалка…
- Колоратурен и дик миговой
- Моторов вой.
- А я люблю только гул проспекта,
- Только рев моторов, презираю тишь…
- И кружатся в строфах, забывши такты,
- Фонари, небоскребы и столбы афиш.
- Милая, как испуганно автомобили заквакали!
- …Горсть крупного, тяжелого бисера
- Рассыпал передо мною мотор.
В качестве привычной и шумной приметы большого города автомобиль во многих стихотворениях соседствует с трамваем. Исключение – последнее из далее цитируемых стихотворений, в котором зимний трамвай движется бесшумно:
- О всем, что знали и любили,
- Не умолкая никогда,
- Лепечет гром автомобилей,
- Звенят трамваев провода.
- Вот отзвенел трамвай. Умчались
- Автомобили, лихачи,
- И в город стаями ворвались
- Нездешней белизны лучи.
- Солнце. Моторы. И грохот трамвайный.
- Гулы. Шуршанье бесчисленных ног.
- А наверху – голубой и бескрайний,
- Бледный, магический, древний цветок.
- Я слышу робкий звон бегущего трамвая,
- Доносится колес неугомонный шум,
- Как будто силится, шумливо пробегая,
- Прервать прямую цепь тяжелых, мрачных дум.
- Я шел, тоскуя.
- Звонки трамваев звучали глухо;
- Летели искры от липкой стали;
- Был хаос жизни. Сновали люди.
- Шипя скользили автомобили,
- И пахло гарью.
- Беззвучно движутся трамваи,
- Шипят на мерзлых проводах.
- Бегут моторы, развевая
- Воздушно-белый, снежный прах.
Но трамваи описывались и сами по себе, причем, в отличие от автомобилей, они никогда, даже у футуристов, не были окутаны в стихотворениях поэтов 1913 года романтической или инфернальной дымкой – до 1921 года и «Заблудившегося трамвая» Гумилева оставалось еще целых восемь лет:
- …Но судьба нас, рукою суровой,
- Разбросала с усмешкой хмельной!..
- – Ах, у вас был билет – до Садовой,
- У меня же, увы, – до Сенной!!!
- На маленьком трамвайчике,
- Из дремлющей тайги,
- С морковкой едут зайчики
- От бабушки Яги…
- Из зелени пропыленной заглядывай
- На улыбнувшийся тобой бульвар.
- Смеясь, идешь трамвайной проволкой обрадован,
- Мой Август, на избитый тротуар.
- Картина шестнадцатая, это московский трамвай, ходи, гляди и не зевай, а то спаси Бог живо останешься без ног, а то и без головы, а ведь это не так ловко, дома могут быть жена, ребятки, а тебе вдруг отрежут голову или пятки…
- В чугунном гремящем трамвае
- Я мчался с тоской непонятной,
- Мечтая о ласковом мае
- В долине цветов ароматной.
- Томления неясные
- От сердца отгони,
- Зеленые и красные
- Трамвайные огни…
- Отвяжитесь, шалопаи,
- Надоели, пристают.
- «А зачем у нас трамваи» –
- Дети вновь вопрос дают.
- От детей чтоб отвязаться,
- Мать такой ответ дает:
- «Если хочет кто кататься
- То того трамвай везет».
- «Мы кататься не желаем» –
- Заявляют дети ей.
- «Мы видали, как трамваем
- Задавило двух людей».
- Сначала Надю занимали
- Столичной жизни пестрота,
- Трамвай, движенье, суета,
- Чугунный Петр на пьедестале
- Над живописною Невой
- И пароходов бег живой…
- Фокусник
- Рельсы
- Тянет из пасти трамваев…
- На углу у переулка
- Опустелый ждал подъезд.
- Пронеслись трамваи гулко.
- Были нежны взоры звезд.
Напротив, авиация и авиаторы во всех без исключения стихотворениях, вошедших в книги 1913 года, изображались с восторгом и подъемом – в этом пункте разница между модернистами и не модернистами, столичными жителями и провинциалами стиралась. Часто описываемая в таких стихотворениях гибель авиатора только добавляла героичности в общую картину, иногда невольно предвосхищая образность «Осеннего крика ястреба» И. Бродского:
- Все пролетает, как быстрая птица,
- Как аэроплан над землей…
- Взмотрить вверх, уснуть на пропеллере,
- Уснуть, сюда, сюда закинув голову,
- Сюда, сюда, где с серым на севере
- Слилось слепительно голубое слово.
- Если что еще мне нравится,
- Это – вольный аэроплан.
- Хорошо б, как он, направиться
- В беспредельность синих стран.
- Надо мною неба легкая эмаль,
- Подо мною дремлет водяная сталь.
- Шелестит пропеллер в вышине небес,
- И Борей затихший чуть колышет лес.
- А вдали, где реет дымчатый туман,
- В высоте белеет птицею «Форман»,
- А над ним красивой розовой каймой
- Тихо догорает запад золотой.
- О безумный летчик, ищущий богов,
- Ты сразиться с ними с высоты готов!
- Ты стремишься к солнцу жаждою мечты,
- Ты желаешь новой чистой красоты.
- Нет, безумец, солнца не достичь тебе,
- Твой конец начерчен в гаснущей судьбе.
- Ты сегодня гений, завтра властелин,
- Но в душе усталой ты – один, один.
- У меня есть крылья, крылья вольной птицы, –
- Полечу навстречу я лучам денницы…
- Приветствую тебя, отважного пилота,
- Прими восторга дань посильную мою, –
- В величественный миг блестящего полета
- Гимн с Музою моей я в честь тебя пою.
- Садись на мой аэроплан, –
- Мы полетим за облака,
- Куда вознес главу Монблан,
- Где так лазурь небес близка!..
- На воздушной колеснице
- Над ковром лесов и нив
- Ты летаешь выше птицы,
- Прихоть ветра подчинив.
- Я в Твердь лететь хочу,
- И мысль я ввысь крылю,
- Мечусь, учусь, учу…
- Во сне, в огне киплю!
- Я я я футурист песнебоец
- Пилот-авиатор
- Эластичным пропеллером
- Ввинтил облака
- Вперед! – осолнечен пропеллер,
- Стрекочет, ветрит и трещит.
- Моторолет крылит на север,
- Где ощетинен бора щит.
- Я непосредственно сумею
- Познать неясное земле…
- Я в небесах надменно рею
- На самодельном корабле!
- Высоко-высоко над простором полей,
- В поднебесной, прозрачной дали,
- То не птица летит, мощной грудью своей
- Рассекая эфира струи.
- Но на птицу похож тот стальной аппарат,
- И движенья его так легки,
- Так же плавны они, и на солнце блестят
- Его крылья, так снежно-белы.
- Над землей, где в страстном ожиданьи
- Вся толпа в молчаньи замерла.
- Он парит весь в солнечном сияньи,
- С царственною смелостью орла.
- В победный век великих откровений
- Стал слишком стар былых творений план,
- И мы желаем лучших совершений
- Затем, что есть теперь аэроплан.
- Пример: пилот, – прообраз всесторонца,
- Зажавший рот твердивших в унисон:
- Полет – для птиц, – стремится ближе к солнцу,
- Как мы, быть может, солнцем увлечен.
- У них была своя забота,
- Свои печали будних дней…
- Слетел к ним в образе пилота
- И… умер некий чародей…
- И разбудил их задремавших…
- Пугливо сетуя, они
- Вдруг крылья высоко летавших
- В себе почуяли в те дни.
Из модных спортивных увлечений начала 1910-х годов в книгах стихов 1913 года благодаря Валерию Брюсову (который не меньше футуристов любил оказываться первооткрывателем новых, никогда до него не разрабатывавшихся тем) упоминаются ролики:
- Скетинг-ринг залит огнем,
- Розы спят на нашем столике,
- И, скользя, летят кругом
- С тихим, звонким скрипом ролики.
А в двух стихотворениях 1913 года речь заходит о футболе; в первом – мимолетно, в соседстве с цитатой из «Ревизора» Гоголя и упоминанием о большом теннисе; для второго стихотворения футбол был выбран главной темой:
- И вот, засунув ручки в брючки.
- Благонадежен и душист,
- Стал вылезать на свет, по штучке,
- Академист! Академист!
- Пришел он правой стороною,
- Пришел, понюхал и – ушел:
- Наука – нечто ведь иное,
- Чем лаун-теннис и футбол!..
- Футбол, футбол!
- Вот первый гол
- Взлетает ввысь.
- Гордись, гордись
- Чьей силы дар
- Ноги удар
- Опасность отвратил,
- Когда от сил
- Отстав, он мяч
- Опередил и вскачь
- По мятой зелени
- Его к тени
- Противника пустил!
- Рукоплесканья.
- Похвальные желанья
- Первым быть
- Их молодая прыть
- Высказывает прямо,
- И отроки упрямо
- Оспаривают шар,
- Пока вечерний пар
- Их крепких ног
- Не скрыл. Итог
- Судьею оглашен;
- Финала звон…
- Так отроки милы,
- Когда в пыли
- Под зноем
- Несутся роем
- И мчит, как конь,
- Их молодой огонь!
- Забыв и «Ять»,
- «Колы» и «Пять»,
- Восторженно они сияют,
- Пред зрителем мелькают
- То сине-белым,
- То ярко-красным
- Одежды цветом…
- Тогда приветом
- Дальним Рима
- Их бега кажется картина…
Если большинство русских поэтов, затрагивавших в 1913 году национальный вопрос, показали себя просвещенными членами общества, суждения тогдашних стихотворцев, касающиеся так называемого «женского вопроса», особой толерантностью не отличались. Мужчины высказывались о женском равноправии с негодованием или – в лучшем случае – в юмористическом, ироническом или же недоуменном тоне:
- Женщина будет – инженер,
- Женщина будет – землемер,
- Мэр, акушер и офицер,
- Радуйтесь даже, даже шоффер.
- Нелегко смотреть на
- подобное явление,
- Когда женщина,
- Стремлением
- К равноправию, теряет
- Врожденный
- Облик свой, потом
- Хотя бы
- Раскаяние, но как помочь?!
- раз потеряно
- Уже все. –
- Это ли победа!!
- Нет!!.
- На Руси надо нечто
- иное, –
- Культура должна быть
- своя…
- Может так когда случаться
- И ваканцы находить,
- Будет женка отличаться
- Адвокатом выходить.
- Будет знать бюджет в приходе
- И отчеты издавать,
- При собраньи и на сходе
- Может голос подавать.
- И о женском идеале
- Я хотел затронуть темы,
- Как его определяют
- Социальные системы,
- Пояснив, что в женском сердце
- Не должно быть вовсе места
- Пошлым радостям алькова
- И куриного насеста…
А вот о таком явлении, как проституция, поэты-мужчины, выпустившие свои книги в свет в 1913 году, писали совершенно с разными интонациями.
От чуть ли не одобрения:
- Быть верным женщине одной до гроба невозможно,
- Красивее минутная любовь.
- Любить я не хочу, такое чувство ложно,
- А если захочу, – любовь куплю я вновь.
До праведного негодования (особенно при этом досталось главному петербургскому проспекту):
- Здесь отравою разврата –
- Развращают сестры брата,
- Мать выводит дочь.
- Здесь, на Невском каждодневно
- Жизнь кипит отравой гневно, –
- Смерть несет ей ночь…
- Разодета как царица
- В драгоценные меха, –
- Вот она, столицы львица,
- Дочь позора и греха.
Очень часто эта тема эксплуатировалась бульварными виршеплетами в духе все того же «жестокого романса»:
- Я проститутка –
- Дитя я горя:
- Отец мой – голод,
- А мать – нужда.
- С неправдой жизни
- Недолго споря,
- Я долго билась
- В тисках труда.
- Невинный ребенок играет
- Весел беззаботен всегда;
- Про мать ничего он не знает,
- Не знает хлопот и труда.
- Мамаша его проститутка
- Торгует собой без стыда;
- О, бедный, ты бедный малютка!
- Жалею тебя я всегда.
- А на лице твоем юностью писаны
- Горят роковые слова,
- Продается с публичного торга,
- Не зная людского стыда.
- Сиротой расти не шутка,
- Особливо коль нужда,
- Перед Вами – проститутка,
- Осуждайте, не беда.
Нередко в русских поэтических книгах 1913 года встречаются и бытовые сценки с участием проституток, как бы предсказывающие типологически сходные эпизоды из рассказов позднего Бунина:
- В маленьком номере дальней гостиницы
- Все для торжественной встречи готово.
- Шутка ль! Сегодня там две именинницы –
- Две проститутки из Шклова!
- – Мужчина, ангел, проводите!
- Вы не хотите? одна печаль…
- Хоть папиросой угостите,
- Коли не жаль.
- Очень просто: встретились на улице,
- Посмотрели, улыбнулись и пошли,
- Шесть кварталов по какой-то улице,
- На шестой этаж по лестнице взошли.
- – Я полночная блудница.
- Полюби. Пойдем сейчас.
- – О, малютка! Ты зарница…
- Я же… Я давно погас.
Эпатажное обобщение в духе ранних декадентов сделал в одном из своих стихотворений 1913 года Сергей Рафалович:
- И, осилив трепет жуткий,
- Заявлю перед Судом,
- Что все люди – проститутки
- И весь мир – публичный дом.
Практически полное отсутствие в России начала 1910-х годов цензуры спровоцировало многих авторов, издавших книги стихов в 1913 году, попробовать свои силы в эротической поэзии.
Самые скромные ограничивались изображениями обнаженных красавиц в не фривольных ситуациях:
- Вот стоит на возвышенье,
- вот замедлилась немножко,
- но потом – одно движенье,
- и отстегнута застежка.
- И, как пенный водоскат,
- белый шелк к ногам скользит.
- Обнаженная стоит.
- Я видел женщину нагую,
- Когда, прекрасна и строга,
- Вдруг раздробила гладь речную
- Ее точеная нога.
Менее стыдливые описывали более рискованные ситуации:
- Как, неужели муж у Вас,
- Перед которым Вы, смущенная
- Бесстыдным взглядом тусклых глаз,
- Стоите нагло – обнаженная?
- Иной вздыхает глубоко
- О ножках маленьких в трико,
- О том, как фея карнавала,
- Танцуя бешеное па,
- Крутые бедра обнажала…
- В театры, картины
- Те дети невинны
- С охотой бегут.
- Где видят лобзанье,
- Секретны свиданья,
- И портят их тут.
- Одеяло белоснежное –
- Чистый, девственный покров,
- Под тобою дева нежная
- Спит в объятиях богов.
- Ты, обвивши ноги стройные,
- Грудь лилейную обняв,
- Даришь ласки беспокойные,
- Тело девы разметав.
- Знойной негою разбитое,
- Тело льнется и горит…
- И глаза полузакрытые
- Сладострастие томит.
- Хочет вихря-наслаждения.
- О! Как мучает жара!!
- И тебе без противления
- Отдается до утра.
- И обводили мутным взглядом
- Певиц визгливые ряды,
- Их бедра, груди и зады.
- Им нагло брошенное семя
- Уж укреплялось в глубине,
- А он, довольный, в это время
- Храпел на потной простыне.
Самые же «смелые» упивались подробностями любовных сцен и чувственных описаний. При этом разница между модернистами и массовыми поэтами, мастерами стиха и графоманами опять же оказывалась несущественной:
- Приди с улыбкою наяды –
- Тебя я жду в мерцанье свеч,
- Приди и скинь свои наряды
- И обнажи свой мрамор плеч.
- Я расстегну шнуры на платье,
- Я обнажу твой пышный стан,
- И ты падешь в мои объятья,
- В мой опьянительный вулкан.
- Измяты пышные цветы,
- Одежды белые прелестной красоты
- Рассеяны кругом небрежно,
- И упоение страстию мятежно
- Здесь сладостный нашло приют.
- Здесь мил сердцам немой уют,
- В нем Лидия в сиянье красоты,
- На юноши стальную грудь
- Раскинув кудри золотисты,
- Вдыхала запах лип душистый.
- И безупречный алебастр девических грудей,
- То две лампады светят мне на празднестве страстей.
- Как кость слоновая – живот, и, торжество стиха,
- Уводит грезу нежный грот, укрытый дымкой мха.
- Там поцелуи и вздохи объятий,
- Тела бесстыдного радостный стон,
- Горе отвергнутых смертных проклятий.
- Бубна танцовщицы рокот и звон…
- Бесстыдно в нирване шелков утопая
- Призывным волненьем роскошной груди,
- Она разметалась, раскрылась на ложе
- Непентой коварной, к безумьям спеша.
- Сквозь гибкое, хищное тело слепая
- Едва лишь украдкой дышала душа.
- И снова ты, и на груди целованной
- Мой поцелуй отметили сосцы.
- Такой же юный, ты пошли уловы нам,
- Твоей мы ночи ранние косцы.
- Сорви с себя наряд свой празднично-крикливый,
- Одежд последних ткань я сам с тебя сорву,
- Я потушу огни; как воин торопливый
- Я страсти натяну живую тетиву.
- ………………………………
- И вот мы на костре. Кровавыми кругами
- Нас обступила тьма. Змеями ног и рук
- С тобой соплетены, как чарами, как снами
- Мы тьмою опоясаны для ада мук.
- Мы сожжены, мы падаем в бессилье,
- Как мира два сгорающих в друг друге мы…
- Где пурпур нежных роз? Где свежесть белых лилий?
- Где алость юных утр, рожденная из тьмы?
- В змеиных сгибах сладострастных
- Вопьюсь в твой стан я вновь и вновь,
- Из жил трепещущих и красных,
- Как хмель, я жадно выпью кровь.
- она невинная нагая
- и капли блуда
- в пляске зноя желанием роняя
- сильнее пью дым кальяна
- закрыв глаза смотрю
- молчаньем говорю
- в пустых объятьях
- ее сжимаю
- немую нежную нагую
- Ты была черноглаза,
- Шаловливая Катя.
- Развязалися платья
- Под защитою вяза.
- Покраснев, ты молчала,
- Стало сонно и сладко.
- Жадный миг отвращала,
- Сдвинув ноги украдкой.
- Тонкий писк комариный,
- Ты тепла и стыдлива.
- Зеленеет крапива,
- Жжет нам руки и спины.
- В моих объятьях прижиматься…
- Всем телом знойно… целовать…
- Дыханью страсти отдаваться
- И в наслажденье замирать.
- Волшебной силой вдохновенья
- Дышу при встрече я с тобой,
- И дышит силой обольщенья
- Прелестный стан полунагой…
- И линьями, движеньем тела
- Меня швыряла ты как пса…
- Меня ты в страсть преобратила…
- За то ж должна ты быть моя.
- Я пальцы длинные целую,
- Быть может рук, быть может ног…
- Никто загадку их немую
- Мне разгадать бы не помог…
- И в темных чарах смутной мари
- Кружась, как листья на воде,
- Округлость двух я полушарий
- Ласкаю – и не знаю: где?
- Кругом обманны стали дали,
- Обманны тени в терему:
- К каким губам твоим припали
- Мои уста – я не пойму…
- Ты упала с томным стоном,
- Звонко бросивши тимпан…
- Тише, с шепотом влюбленным
- К персям девы воспаленным
- Припадает юный Пан.
- Поет душа, под осени berceuse,
- Надежно ждет и сладко-больно верит,
- Что он придет, галантный мой Эксцесс,
- Меня возьмет и девственно озверит.
- Люблю тебя, страсти весталка,
- Красивая, злая шатенка,
- Смеясь, и качаясь, и плача,
- Ты молвила с блеском оттенка:
- «Мой папа уехал на дачу,
- Нас могут подслушать сквозь стенку!»
Вместо подведения итогов к этому разделу нашей работы попробуем сменить оптику и очень коротко показать, чт может дать читателю и исследователю рассмотрение той или иной конкретной книги стихов на выявленном нами тематическом фоне.
Примером послужит первое издание «Камня» (1913) Осипа Мандельштама.
Эта маленькая двадцатидевятистраничная книжка была издана без портрета автора, предисловия и разбиения на разделы. Тем более важна в ней композиционная роль датировок, которыми снабжены все стихотворения. В книге прослеживается тяготение к точной календарной хронологии, лишь с двумя сбоями.
Общее впечатление от «Камня» как от поэтического дневника поддерживается неброским объединением всех стихотворений в пространственные группы (комната, лес, Петербург, внутреннее пространство великих соборов), а также дневниковыми зачинами некоторых из стихотворений («Сегодня дурной день…»; «Уже светло…»; «Целый день сырой осенний воздух // Я вдыхал в смятенье и тоске…»; «Я на прогулке похороны встретил // Близ протестантской кирки, в воскресенье…»).
Ключевые для 1913 года темы затрагиваются в первом издании дебютной мандельштамовской книги только в уже процитированном нами финале «Петербургских строф»: «Летит в туман моторов вереница…» и т. д. Лишь с большой натяжкой можно усмотреть отражение темы «Трехсотлетие дома Романовых» в стихотворении «Царское Село»[31]:
- Свист паровоза… Едет князь.
- В стеклянном павильоне свита!..
- И, саблю волоча сердито,
- Выходит офицер, кичась, –
- Не сомневаюсь – это князь…
Однако именно в 1913 году Мандельштам написал сразу несколько стихотворений, в которых последовательно и целенаправленно осваивал остросовременные темы, но в первое издание «Камня» эти стихотворения не включил. Вот эти темы и микротемы: кинематограф (стихотворение с одноименным заглавием), футбол и теннис (стихотворения «Футбол», «Второй футбол», «Теннис»), судьба династии Романовых (стихотворение «Заснула чернь. Зияет площадь аркой…»), гибель «Титаника» (строки: «Забыв “Титаника” совет, // Что спит на дне, мрачнее крипта» из стихотворения «Американка»), самоубийство (финал «Летних стансов»: «И, с бесконечной челобитной // О справедливости людской, // Чернеет на скамье гранитной // Самоубийца молодой»).
Правдоподобное объяснение подобной тактики Мандельштама как автора и в то же время составителя своей первой книги стихов, как кажется, лежит в области истории борьбы и взаимодействия тогдашних литературных группировок. Мы уже имели возможность убедиться, что самыми рьяными энтузиастами актуальных для 1913 года тем были футуристы. Будущий же автор «Камня» как раз в этом году всерьез задумывался о вхождении, вместе с Михаилом Зенкевичем и Владимиром Нарбутом, в кубофутуристическую группу «Гилея». Такой альянс в силу различных причин не состоялся, соответственно, Мандельштам и в «Камень» (1913) свои остроактуальные стихотворения не включил – в акмеистическую программу воспевание технического прогресса вписывалось не очень органично.
Иными словами, или, если угодно, под иным углом зрения: некоторые из перечисленных в предыдущем абзаце мандельштамовских стихотворений, вероятно, правомерно будет счесть его осторожной попыткой нащупать точки соприкосновения с футуристическим движением.
Тк взглянуть на эти стихотворения Мандельштама позволило нам соотнесение их тем с главными темами русской поэзии 1913 года, намеченными и кратко проанализированными выше.
Вместо эпилога: русская поэзия в 1916 году – эпиграфы из модернистов
Теперь зададим себе еще один (и напрашивающийся) вопрос: чт и как изменилось на панораме отечественной поэзии с течением времени?
Стремясь дать ответ, мы отыскали во все том же справочнике Тарасенкова – Турчинского описания поэтических книг, вышедших на русском языке в 1916 году – последнем году, когда отечественная словесность развивалась естественным путем, почти не испытывая мощного деформирующего воздействия государственного пресса. Таких книг мы насчитали 158 (34 авторов-модернистов и 117 авторов-немодернистов)[32]. 30 книг остались для нас недоступными[33].
Экономя собственные силы, а также время читателя, мы решили в эпилоге сопоставить книги стихов 1916 года с поэтическими сборниками 1913 года только по одному критерию: наличие / отсутствие эпиграфов из модернистов к стихотворениям, вошедшим в сборники поэтов-немодернистов (или, если угодно, массовых поэтов). Не модернистами (= массовыми поэтами) мы по-прежнему будем называть тех авторов, чьи произведения не печатались или почти не печатались в модернистских изданиях и издательствах[34].
Для начала стоит отметить, что в поэтических книгах 1916 года, так же как и в стихотворных сборниках 1913 года, с легкостью отыскиваются грубые нападки не модернистов на «декадентов». В качестве примера можно привести стихотворение оренбуржца Льва Исакова «В “декадансе”», описывающее одно из «злачных» мест этого города:
- Голые ноги мелькают,
- Голые плечи дрожат.
- Юбки на воздух взлетают,
- Юбки как листья шуршат.
- Словно цветами могила
- Блещет наряд танцовщиц,
- Но не скрывают белила
- Язвы истасканных лиц.
- Зноем разгула трепещет
- Шнуром затянутый стан.
- Бурно толпа рукоплещет –
- Зритель и весел и пьян!
- Ноги все выше мелькают,
- Плечи сильнее дрожат,
- Юбки на воздух взлетают,
- Юбки как листья шуршат!
При этом массовые поэты, особенно провинциалы, явно не поспевали за стремительным развитием русского модернизма. Так, киевлянин Михаил Мукалов напечатал в своей книге 1916 года две пародии на Александра Блока, датируемые 1909 и 1912 (!) годами и в первой из них ничтоже сумняшеся обозвал автора «Стихов о Прекрасной Даме» и «Незнакомки» Алешкой Блохой.
Впрочем, одна из новейших поэтических модернистских школ в стихотворных книгах не модернистов тоже обличалась и высмеивалась.
В частности, уже цитировавшийся нами Мукалов поместил в своем сборнике такое задиристое стихотворение с посвящением «футуристу Давиду Бурлюку»:
- Футу – футуризм
- Техникой стиха ужасной
- Настоящий утопизм
- Туфли бантом и атласный
- Шарф – зеленый шарф
- Задумали концерт для арф,
- – Стихо – стихоплет
- Рифмо – рифморот;
- Все равно какой урод…
и т. п.
В прозаическом тексте Элеоноры Диксон, завершающем ее ташкентскую книгу стихов «Гюльхана», цинические барышни принимаются, «точно мячами, перебрасываться словами, которые можно услышать лишь среди извозчиков или… футуристов»; а А. Н. Фомин (отец) в своем харьковском сборнике «О поэтах и поэзии» гневно клеймил не называемого по имени поэта-эгофутуриста:
- Многословно, многократно,
- Все, что пишет он, ему
- Одному лишь здесь понятно,
- А другому никому!
- Но он в силе, но он в духе
- Пропаганды, что кричит
- Меж юнцами о разрухе…
- Что великим здесь грозит!
- Что на их здесь пепелище
- Царство, будто бы, создаст
- Новой мысли… Жалкий нищий
- Что в замен, он миру даст?
Тем не менее в поэтических книгах не модернистов 1916 года, так же как в стихотворных сборниках не модернистов 1913 года, эпиграфы из модернистов встречаются несколько раз. Напомним, что в не модернистских книгах 1913 года мы выявили их у 18 авторов из 236 нами прочитанных (7,6 % от всего количества авторов-немодернистов). Чаще всего эпиграфы брались в том году у Бальмонта (эпиграфы из него встречаются у 9 авторов), затем следовали Брюсов (8 авторов) и Блок (5 авторов). По одному разу для эпиграфов использовались произведения Гиппиус, Городецкого, Гумилева, Мережковского, Парнок, Пяста и Сологуба.
В 1916 году эпиграфы из модернистов к своим стихотворениям взяли 14 авторов-немодернистов из 151 (9,2 % от всех не модернистов, то есть на 1,6 % больше, чем в 1913 году). Эпиграфы из модернистов мы находим в книгах, изданных в Петрограде, Москве, Орле и Симбирске.
По одному разу авторы-немодернисты в 1916 году взяли эпиграфы из произведений: Иннокентия Анненского (А. Биленкин «Роза во льду: Стихи»), Анны Ахматовой (А. Биленкин «Роза во льду: Стихи»), Андрея Белого (В. Городец «Пути души: Стихотворения»), Вячеслава Иванова (А. Гриневич «Стихотворения»), Ивана Коневского (Н. Ашукин «Скитания: 2-я книга стихов»), Марии Моравской (Б. Корнеев «Юность»)[36] и Федора Сологуба (Н. Ашукин «Скитания: 2-я книга стихов»).
Дважды в качестве автора эпиграфа был выбран Александр Блок (А. Биленкин «Роза во льду: Стихи»; К. Арсенева «Стихи о жизни»), при том что отзвуки блоковской поэзии слышатся во многих стихотворениях авторов-немодернистов, вошедших в их книги 1916 года:
- Прекрасной Даме мои лирезы
- Помпезно в свертке подношу.
- Я в сотни раз богаче Креза:
- В груди моей огонь ношу!
- Для вас, людей, лирезы – ломка,
- А за проломом – новый свет.
- Она, как прежде, – Незнакомка
- И для нее запрету нет.
- По вечерам, когда волокнами
- Ложится сумрак при луне,
- Идут перед моими окнами
- Чужие люди в тишине.
Трижды в стихотворных сборниках авторов-немодернистов, вышедших в 1916 году, встречаются эпиграфы из Валерия Брюсова (Н. Ашукин «Скитания: 2-я книга стихов»; О. Полярный (В. Дворяшин) «На зеленом кургане: поэзы для чтения в трамвае»; А. Коровин, В. Лебедев, Е. Перлин «Первая брошюра стихов» (эпиграф из Брюсова предпослан одному из стихотворений Е. Перлина))[37].
По-прежнему весьма популярным среди поэтов-немодернистов оставался Константин Бальмонт. Эпиграфы из его произведений находим у трех авторов (А. Сиротинин «С родных полей»; М. Файнберг «Стихи»; Н. Черкасов «Выше! Лиремы» – в последнем случае для эпиграфа были выбраны строки Шелли с указанием, что цитируются они в переводе Бальмонта). Кроме того, в нескольких поэтических книгах отыскиваются стихотворения, обращенные к Бальмонту и/или написанные о нем. Мы подразумеваем злобно-завистливый опус А. Фомина (отца) «А. С. Пушкин и Бальмонт»:
- Говорят: «стихийны оба:
- Пушкин с Бальмонтом вдвоем»…
- Но здоровый ум в… одном!
- И шипит бессильно злоба,
- Как змея, в певце другом,
- Что бахвалится у гроба
- Над его отцом!
- Ты стихийно так могучий,
- Ты стихийно так велик,
- Пушкин! ты, как из-за тучи,
- В непогоду, солнца лик!
- Две стихийные есть силы:
- Гений творчества в одной
- И докучливый, постылый
- Дует ветер от другой…
- Это, Пушкин, – сын твой хилый,
- Нездоровый Бальмонт, злой![38]
И – два восторженных посвящения автору «Будем, как Солнце».
Первое принадлежит Е. Перлину:
- Ты – дьявол упрямый, ты – Вихорь морей,
- Ты – бездны морской обитатель,
- Ты – ложный, волнистый, подвижный, как змей, –
- Бездонно-влюбленный мечтатель!
Второе – Н. Чарековой:
- Нежных, звонких, музыкальных
- Много песен ты создал.
- Серебристых и хрустальных
- Слов чудесных наковал.
Однако в книгах не модернистов 1916 года, в отличие от сборников массовых поэтов 1913 года, тройка самых влиятельных модернистов (Бальмонт, Брюсов, Блок) была решительно отодвинута в сторону автором, набравшим беспрецедентную популярность в читательской среде как раз в 1913–1916 гг.
Мы, разумеется, имеем в виду Игоря Северянина.
Было бы преувеличением утверждать, что в сборниках 1913 года нельзя обнаружить следов его воздействия на стихи модернистов и не модернистов. Напомним, что Я. Коробов с А. Семеновским тогда издали книгу «Сребролунный орнамент», посвященную «автору “Громокипящего Кубка”». А Дмитрий Крючков обратил к Северянину восторженное стихотворение, вошедшее в сборник «Падун немолчный»:
- Дорогой и пленительный Игорь!
- Ты – воспевший Балькис и Менкеру,
- Ожививший мне сладкую веру
- В золотое веселие игор,
- Ты – создавший ручьи между лилий,
- Звоны радостных, новых созвучий –
- Снова сердце мне нежно измучай
- Устремлением дерзостных крылий!
Но «Сребролунный орнамент» представлял собой собрание стихотворных пародий (причем не только на Северянина), а Дмитрий Крючков был эгофутуристом, то есть северянинским соратником. Главное же для нас состоит в том, что приведенными примерами список обращений и отсылок к автору «Ананасов в шампанском» в книгах 1913 года едва ли не исчерпывается.
В не модернистских сборниках стихов 1916 года пародий на Северянина и всевозможных глумлений над ним отыскивается гораздо больше, чем в 1913 году, что косвенно свидетельствует о возросшей популярности автора «Мороженого из сирени…» среди массовых поэтов. Ведь еще Ю. Н. Тынянов рассматривал пародирование как один из случаев усвоения поэтики. Так, Николай Черкасов напечатал в книге «Выше!: Лиремы» свое «Толкование увертюры Игоря Северянина из “Ананасов в шампанском”»:
- Сельдерей и петрушечка! Свекла, лук
- и морковушка!
- Удивительно даже, как тут мимо пройти!..
- Ах, вам фруктов? Каких-с ананасов изволите?
- В бакалейную лавочку потрудитесь зайти!
Дина Стож в сборнике «Забытая тетрадь» уличила в подражании Северянину автора книги «Цветы на свалке», молодого поэта Владимира Пруссака:
- Пламя в сердце запылало
- («Игорь» спичку Вам поднес),
- Все цветы оно пожрало
- И… остался лишь «навоз».
А Александр Тарасов именно любителя экзотизмов – Игоря Северянина – в первую очередь клеймил в стихотворении, обобщенно озаглавленном «Футуристам»:
- Вам угодно отличаться, показать себя хотите,
- Что себя вы в целом свете постоянно так черните?
- <…>
- Повыдумывавши массу самых глупых выражений,
- Написали очень много новых вы стихотворений,
- Окрестив автомобили и галоши в «пантилеты»[39].
- И назвавши как-то дико все житейские предметы.
Но куда чаще в поэтических книгах 1916 года обнаруживаются вполне серьезные посвящения и обращения к Северянину, а также – в разной степени успешные попытки имитации его легко узнаваемого стиля. Иногда – почти рабские, пусть даже и без прямых ссылок на поэта:
- Мы сидели над морем, в рубке бело-ажурной
- Аметистово небо пылало вдали,
- И опаловый перстень казался пурпурным
- На руке вашей томной, как отблеск зари.
- Миг напряженности… Дыханье вечера…
- Ты одеваешься в манто атласное…
- Ты вся холодная, как холод глетчера,
- А жизнь заставила быть нагло-страстною.
- Позади только замыслы. Впереди воплощения.
- А сейчас я бездействую… но со мной моя лень.
- Лень! – какая красавица!.. и в каком отупении –
- Обвилась и не движется: то сирена, то пень.
Иногда стихотворные подражания Северянину прямо обращены к нему или снабжены эпиграфом из него, как, например, одно из стихотворений в книге Нины Каратыгиной «Кровь животворящая» или послание Владимира Коробкова «Игорю Северянину»:
- Парнас был скучен и пустынен,
- Лелея прошлый трафарет,
- И вдруг меж нас, как некий Минин,
- Возник неслыханный поэт.
Или стихотворение Анатолия Микули «Золотой купидон. На мотив И. Северянина»[41]; или послание Давида Хаита из его книги «Шрапнель страстей: лирионетты» «Игорю Северянину (Экспромт)»:
- Умерли двое – Мирра и Фофанов…
- Душу огрезив лиловью,
- Кажете свету вы строфы новь,
- Где расцветают любовью
- Мирра и Фофанов.
- Лавой души ослепленный,
- Пьете улыбь вы и кофе нов,
- Сердце же ранят влюбленное
- Мирра и Фофанов.
Или его же стихотворение «Небожители», посвященное «Моему солнечному учителю Игорю Северянину».
Весьма показательно, что именем автора «Громокипящего кубка» открывается список поэтов-учителей в предисловии Аркадия Коровина, Василия Лебедева и Елизара Перлина к их «Первой брошюре стихов»: «Перед нами стояли колоссы модернизма, и мы безотчетно шли к ним. Это были: Северянин, Блок, Брюсов, Бальмонт. И в наших стихах порой слышатся их мотивы, порой мелькают искры их настроений».
Отдельного упоминания заслуживает стихотворец Виктор Дворяшин, чье преклонение перед автором «Кареты куртизанки» отразилось даже в выборе собственного псевдонима. На обложках двух сборников Дворяшина, вышедших в 1916 году, красовалось – «Олег Полярный». Впрочем, подспудно здесь таилась и гордыня: Дворяшин хотел быть «севернее» самого Северянина[42]. Он воображал себя тем «Поэтом», явление которого Северянин предрек в своем «Прологе»:
- Придет Поэт! Он близок, близок!
- Он запоет! Он воспарит!
Эти строки Дворяшин-Полярный взял эпиграфом к стихотворению, вошедшему в его книгу «На зеленом кургане: поэзы для чтения в трамваях»:
- Быть может, кто-нибудь с окраин
- Мне скажет: подражаю я.
- – Замечен мною Северянин,
- К нему лежит стезя моя.
- Он лучезарный мой предвестник,
- Провозгласивший мой восход!..
- Но я спою такие песни,
- Что снег сиренью зацветет.
- И подражать мне не угодно.
- Бегу безличья, как чумы.
- Кто виноват – что наши сходны
- И грозы, грезы и умы!
- Я перелью жасмин в напевы!
- Из струнных слез вспеню вино!
- В улыбки ландышей все гневы!
- Мне многое свершить дано!
А еще одной своей поэтической книге, изданной в 1916 году («Зигзаги души: поэзы»), Дворяшин предпослал уведомление, трогательно и наивно перекликающееся со знаменитыми объявлениями для издателей, поэтесс и поклонниц, печатавшимися на задней стороне обложек книг Северянина: «Г. Г. издатели, желающие приобрести право на издание следующих сборников Олега Полярного, а также организаторы концертов в разных городах, желающие устраивать выступления Олега Полярного, переводчики на иностр<анные> языки, начинающие поэтессы и поэты и поклонницы -ки, могут обращаться к нему по адресу: Г. Кашин, Тверской губ. Село Введенское при Угличской дороге, В. Дворяшину для Олега Полярного».
Так и встает перед мысленным взором грустная русская картинка: поздней слякотной осенью непризнанный гений Дворяшин-Полярный тоскливо сидит у окна в селе Введенском при Угличской дороге и в безумной надежде поджидает появления на грязной размокшей дороге толп поклонниц, поклонников и поэтесс или хоть издателей и организаторов концертов, на худой конец…
Итак, можно констатировать, что Игорь Северянин с его исключительно выразительными стихотворениями, в которых подлинно утонченное и модернистское причудливо скрестилось с вульгарным и низовым, стал идеальным посредником между двумя до того слабо соприкасавшимися мирами: русским модернизмом и массовой поэзией. Напомним, что именно в 1916 году в Москве была издана книга «Критика о творчестве Игоря Северянина», в которой были собраны отзывы о его стихах, принадлежавшие Валерию Брюсову, Сергею Боброву, Зинаиде Гиппиус и другим элитарным авторам.