Herr Интендантуррат Дроздов Анатолий

– У вас хорошие хирурги, – сказал Нестерович.

– Навострились! – согласился Гаркавин. – Со всей страны огнестрел везут, главным образом с Кавказа.

– Как его состояние? – спросил Федор.

– Стабильно тяжелое. Без сознания. Искусственная вентиляция легких.

– Настя у него?

– Да.

– Не гоните ее!

– Ее прогонишь…

Оба замолчали.

– Непонятно, что там произошло, – сказал Гаркавин минуту спустя. – Впрочем, это как раз ясно. Но как он смог переместиться с пулей в груди?..

Федор ничего не сказал.

– Это не была шальная пуля, – продолжил Гаркавин. – Правое плечо – сплошной синяк от приклада. Стрелял до последнего. Почему?

– Заигрался!

Гаркавин посмотрел недоуменно.

– Что может быть интересного для вашей службы в прошлом? – спросил Нестерович.

– Выяснилось, что многое.

– Например?

– Вы, Федор Семенович, – хирург с мировым именем, – сказал Гаркавин. – Сколько жизней спасли? Тысячу, две?

– Не считал.

– Но все же?

– Пару тысяч наберется.

– Слышали об операции «Багратион»?

– Кто ж не слышал?

– Помните: два сходящихся удара, стремительное развитие наступления, сотни тысяч убитых и пленных гитлеровцев – их потом по Москве прогнали, и все это при весьма скромных наших потерях. Я бы сказал: непривычно скромных. Немцы до последнего дня не подозревали о наступлении Красной Армии. Над обеспечением скрытности работали тысячи людей, но все могло пойти прахом, не узнай Крайнев одну тайну. Не уполномочен раскрывать подробности, но добытые им сведения были своевременно переданы в Ставку, а та приняла надлежащие меры. Тысячи, десятки тысяч красноармейцев и офицеров уцелели. Вы, Федор Семенович, делаете операции на сердце, спасаете главным образом немолодых людей. Продляете им жизнь. Это важно, это нужно, но в 1944 году уцелели пацаны. Восемнадцать-двадцать лет, армия сплошь состояла из таких. Вернулись домой, женились, родили детей… Сколько тысяч потомков тех солдат живут сегодня, не зная, кому обязаны? И ведь не узнают… Как руководитель операции, я недоволен поведением майора Крайнева, пошедшего на неоправданный риск. Но как офицер понимаю.

– Я могу навестить его? – спросил Федор.

– Разумеется! – пожал плечами Гаркавин.

Они вышли из кабинета и зашагали просторными коридорами госпиталя. Попадавшиеся навстречу врачи и медсестры с любопытством смотрели на Нестеровича, его явно узнавали. Некоторые здоровались. Федор вежливо кивал в ответ. Они свернули за угол и остановились у белых дверей из пластика. Рядом стояла кушетка. На ней, привалившись к стене, сидя спал старик: седой, в смешной круглой шапочке на макушке.

– Кто это? – спросил Федор.

– Сын. Ночью прилетел из Израиля. Кстати, врач.

Федор кивнул и толкнул дверь. В просторной палате стояла железная медицинская кровать, на ней, весь опутанный трубками и проводами, лежал человек. Провода и трубки тянулись к приборам, стоявшим на столиках, там что-то мерцало, высвечивалось и мерно дышало. Рядом с койкой на стуле сидела молодая женщина в белом халате и в такой же шапочке. Она не обернулась на шум шагов. Склонившись к лежавшему перед ней человеку, она что-то шептала ему на ухо и ласково гладила по лицу.

Федор ощутил, как защипало в глазах.

«Сколько видел, а все не могу привыкнуть!» – сердито подумал он. Он глянул на больного и протер глаза. Нет, ему не показалось. Весь опутанный проводами и трубками, бледный, с осунувшимся лицом человек улыбался. Трубка, оттянувшая угол рта, мешала ему. Человек сердито двигал серыми губами, кривил их, но все-таки улыбался…