Горькая радость Маккалоу Колин

– Твои практикантки работают до изнеможения. А их жилье вполне в духе Фрэнка Кэмпбелла – жесткие стулья и солдатские койки. Кухней им пользоваться не разрешают. По счастливой случайности их дом отапливается, так что они хотя бы не мерзнут. Но им самим приходится колоть дрова и топить котел, чтобы иметь горячую воду, а это уже слишком! Ты меня слышишь? Это преступно! Несмотря на свое происхождение, они были воспитаны в скромности – тебе повезло, что их мать эгоистичная стерва.

Положив ладони на безупречный стол медсестры, доктор вперил в нее грозный взгляд.

– Я еще поговорю с Фрэнком Кэмпбеллом на эту тему и надеюсь на твою полную поддержку, Герти. Каждая из девушек должна иметь отдельную спальню. Им также следует выделить общую комнату с креслами, столами и полками для книг, чтобы они могли там заниматься. Разреши им готовить на кухне и проследи, чтобы к весне у них был ящик со льдом. Оторви зад от стула и обеспечь им нормальные условия! Пусть Марджи Бейнбридж присматривает за ними, ради бога, но роскошествовать ей совсем не обязательно. Я слышал, для медсестер собираются построить новый дом, но пока его нет, я хочу, чтобы мои подопечные жили в человеческих условиях.

Гертруда Ньюдигейт выслушала его до конца, но разделить ответственность за скаредность Фрэнка Кэмпбелла оказалась явно не готова.

– Сам воюй с этим типом, – холодно проговорила она. – А я уже сыта по горло.

– Вздор! Вам с Фрэнком меня не запугать. Герти, ты только подумай! Эти девушки достойны лучшего! Разве стоит терять четырех потенциальных медсестер ради того, чтобы ублажить шайку невежественных сиделок, которые не могут отличить натрия от калия? И ни черта не разбираются в медицинских терминах, хоть им кол на голове теши. Направь свою энергию в нужное русло и постарайся убедить этих теток, что современная медицина требует грамотного персонала. Надо идти в ногу со временем!

К Гертруде вернулось ее обычное самообладание. Она отлично поняла доктора, но его претензии показались ей необоснованными. Слишком недолго пробыла она в больнице, чтобы по-настоящему оценить, какую опасность таит невежество здешних сиделок. В отместку она выпустила в него отравленную стрелу.

– Как поживает твоя жена? – участливо спросила она.

Но доктор был неуязвим для подобных выпадов.

– Флиртует, как обычно. Горбатого могила исправит.

– Ты должен с ней развестись.

– Зачем? Я же не собираюсь снова жениться.

Для сестер Латимер доктор Финакан был лучом света в непроглядной тьме, и они искренне полюбили его. Обнаружив их незаурядные способности и отменную подготовку, он с энтузиазмом отдался преподаванию и был поражен уровнем девических познаний в области математики и физики, позволявшим им разбираться в таких сложных вещах, как электричество и теория газов. Его слушательницы не уступали мужчинам с медицинским дипломом. Все новое они схватывали с поразительной быстротой. Даже у Грейс было достаточно соображения, чтобы справляться с теорией, но ей мешало отсутствие интереса. И хотя в разговоре с сестрой Ньюдигейт речь шла о «четырех потенциальных медсестрах», точнее было бы говорить о трех, ибо Грейс явно не горела желанием становиться дипломированной медсестрой.

Любимицей доктора была Тафтс, которую он неизменно называл Хизер. Конечно, Эдда была умнее и одареннее, но патологоанатом Лиам обожал порядок, логику и методичность – а уж в этом Тафтс не было равных. Из Эдды мог получиться блестящий хирург, а Тафтс была прирожденным патологоанатомом, дотошным, упорным и усидчивым. Их симпатии были взаимными. Ни мужская импозантность хирурга Эриха Герцена, ни кипучее обаяние главного акушера Неда Мэсона не шли ни в какое сравнение с магнетизмом доктора Финакана с его чуть седоватой шевелюрой, узким изящно вылепленным лицом и серо-голубыми глазами. Это отнюдь не означало, что Тафтс, вообще не склонная к романтике, грезила о нем по ночам. Просто он нравился ей как личность, и ей доставляло удовольствие находиться в его обществе. Уважая особенности ее характера, сестры никогда не поддразнивали ее по поводу мужчин, тем более когда дело касалось доктора Финакана. В натуре Тафтс было что-то монашеское, хотя обликом она ничуть не напоминала Христову невесту.

Факел, которым Лиам опалил старшую медсестру, стал своего рода эстафетной палочкой. Гертруда Ньюдигейт припекла им сестру Бейнбридж, которая, в свою очередь, подпалила Лину Корриган, неформального лидера сиделок, а та распространила пламя на все вест-эндское сообщество. Ожоги не проходили долго.

Жилище практиканток претерпело самые радикальные изменения – его расширили и вылизали до хирургической чистоты. Теперь у каждой из сестер была собственная спальня, в общей гостиной появились мягкие кресла, столы и даже радиоприемник, на кухне стало возможно готовить, к двум ванным срочно подвели горячую воду, для чего была вырыта отдельная траншея. Санитар Гарри ежедневно забирал их форму для стирки, а шкафы в кухне были набиты печеньем, банками с джемом, бутылочками с соусами, чаем, кофе с цикорием, какао-порошком, экстрактами для приготовления прохладительных напитков и черносмородиновой настойкой. Но все это бледнело по сравнению с большим ящиком со льдом, где могли поместиться и яйца, и бекон, и масло, и колбаса.

– Наверное, я уже умерла и нахожусь на небесах, – вздохнула Грейс.

Совершенно неожиданно сестру Бейнбридж выселили в отдельный маленький домик по соседству. Но перед уходом она успела поделиться со своими подопечными секретом английской соли. Если бросить ее в таз или ванну с горячей водой, она мгновенно снимает боль в уставших членах. И как только они раньше без нее обходились?

– Теперь, вероятно, на небо попала я, – заявила Эдда. – Мои ноги просто как новые.

И хотя признание среди сиделок старой закалки пришло к ним очень нескоро, их явная враждебность резко пошла на убыль. Какой смысл метать стрелы, если мишени все равно целы?

– Это началось в середине июля, – заметила Эдда на исходе сентября, когда вокруг зажелтели моря нарциссов. – Кто-то явно за нас заступился – но кто?

Их догадки охватывали широкий круг лиц, от заместительницы старшей сестры Энн Хардинг до самой безобидной из сиделок Нэнси Уилсон. Но никто из девушек, включая Тафтс, не заподозрил доктора Лиама Финакана, который с удовольствием наблюдал, как расцветают его протеже в достойной их обстановке.

– Первая мировая война способствовала значительному прогрессу в хирургии, но в лечении болезней серьезных сдвигов не произошло, – начал доктор Финакан свою очередную лекцию. – Безжалостные убийцы продолжают свое черное дело, выкашивая огромное количество людей – это прежде всего пневмония и сердечно-сосудистые болезни. И вам, девушки, предстоит сделать огромный вклад в лечение пневмонии. – Он поднял брови, и глаза его заискрились. – Не верите? А дело вот в чем. Власти предержащие наконец осознали, что хорошо обученная, квалифицированная медсестра может обеспечить по-настоящему эффективный уход за больными. Имея достаточные познания в анатомии и психологии, она не ограничится выносом суден и заправкой постелей. Нет, она будет постоянно теребить больного, чтобы он не лежал, как тряпичная кукла, а хотя бы немного двигался, вселит в него надежду на выздоровление, объяснит ему простым языком – чего никогда не делают врачи, – чем именно он болен, и никогда не оставит его без внимания, даже если будет занята по горло. Пневмонию лечит прежде всего постоянная забота и грамотный медицинский уход.

Практикантки жадно внимали доктору, все более проникаясь убеждением, что для подобной миссии сиделка должна быть основательно подкована в медицинских науках.

– Вот в этом и заключается главная проблема наших вест-эндских коллег, – сказала Эдда своим сестрам, когда они заправлялись бутербродами с колбасой на своей теплой кухне. – Они живут дома, тянут семью и хозяйство, едва умеют читать и писать и владеют лишь самыми примитивными навыками ухода. Некоторые становятся отличными сиделками, но для большинства это просто не слишком приятная работа. Если больного пневмонией требуется размять, заставить двигаться или откашляться, все будет зависеть от занятости или добросовестности сиделок и благосклонности дежурной медсестры. Под этим нет никакой теоретической основы.

– Ну, это точно не про нас, – мрачно процедила Грейс. – У меня голова пухнет от всех этих болезней и медицинских терминов.

– Да полно тебе, Грейс. Голова у тебя пухнет от того, что ты наконец используешь ее по назначению, вместо того чтобы читать журналы и обмирать по Рудольфо Валентино.

– А мне нравится учиться, – заявила Тафтс, на секунду оторвавшись от «Анатомии» Грейса.

– Если насажаешь на книжку жирных пятен, устрою тебе головомойку, – пригрозила Эдда.

– Когда это я портила книжки?

Их занятия не прерывались ни на один день. Доктор Финакан был неутомим.

– Чтобы убить большинство микробов, достаточно и щепотки перца. Мы уже хорошо их изучили и знаем, как с ними бороться. Но только не тогда, когда они проникли в наш организм. Бациллы, находящиеся в тканях, как в случае с пневмонией, для нас неуязвимы. Мы можем разглядывать их в микроскоп, но никакие лекарства, вводимые перорально или посредством инъекций, не в состоянии их убить.

Он посмотрел на Тафтс – вот она, идеальная медсестра!

– Как главный судмедэксперт Корунды, я обязан проводить вскрытия, то есть хирургическое рассечение тел умерших. Вы будете изучать анатомию и физиологию в морге. Если попадется покойник без родственников и друзей, я вскрою все его тело, чтобы вы в подробностях изучили системы организма – например, лимфатическую, сосудистую, пищеварительную. Будем надеяться, что в морг попадет достаточное количество нищих. Обычно с этим не бывает проблем.

Он строго посмотрел на практиканток.

– И прошу вас запомнить! Умерший, которого мы вскрываем, является творением Господа, каким бы ничтожным он ни был при жизни. Эти люди были живыми, частью Божьего промысла. Любое человеческое существо имеет право на уважение даже после смерти. Сестра Латимер, вы должны помнить, что желания пациентов для вас не менее важны, чем ваши собственные. Сестра Тридби, имейте в виду, что не все дети ангелы ни по характеру, ни по поведению. Сестра Скоуби, знайте, что бывают случаи, когда не работают даже самые испытанные приемы. А вам, сестра Фолдинг, я хотел бы указать, что даже самые отвратительные проявления болезней созданы Богом. – Доктор усмехнулся. – Нет, я не религиозен, как ваш отец, уважаемые леди, для меня Бог – это совокупность всего, что было, есть и будет.

Хороший человек – таков был вердикт Эдды, горячо поддержанный Тафтс. Китти решила, что он несколько резковат, а Грейс посчитала его вестником судьбы, обрекающим ее на каждодневную грязь и малоприятные процедуры.

Одно утешало: о том, что они близнецы и сводные сестры, не знал никто, кроме старшей медсестры, доктора Кэмпбелла и Лиама Финакана. Между домом пастора и городской больницей пролегала глубокая пропасть.

По мнению Эдды, ни один мужчина даже в подметки не годился Джеку Терлоу, с которым она повстречалась на конной тропе, когда ей было семнадцать. Под ним была высокая породистая лошадь, серая в яблоках с черной гривой и таким же хвостом. Эдда, восседавшая на толстой старой Тамберлине, могла о такой только мечтать, прекрасно понимая, что ничего подобного ей не светит.

Она до сих пор помнила этот день: был конец осени, и с плакучих ив летели желтые листья, похожие на маленькие дротики. Вода в реке была прозрачной, как стекло, ее блестящая лента уходила к горному перевалу, чьи округлые вершины теснились к востоку от Корунды, закрывая собой горизонт. Волшебный мир пронзительных ветров, далекого дыхания снегов, острого запаха земли, неба с барашками облаков…

Эдда увидела всадника сквозь поникшие ветки ив, когда он легким галопом спускался по тропе. Он отлично держался в седле, его загорелые мускулистые руки небрежно придерживали поводья, уроненные на шею лошади. Похоже, они давние друзья, подумала Эдда, съезжая с тропы, чтобы пропустить незнакомца. Интересно, он проедет мимо, проигнорировав ее присутствие, или все же остановится, чтобы поприветствовать собрата-наездника?

День был пасмурным, и мужчина ехал с непокрытой головой. Замедлив шаг, он поднял руку ко лбу, словно хотел приподнять шляпу. Не кинозвезда, конечно, но Эдде он показался гораздо привлекательнее, чем эти манерные господа со слоем грима на лицах, накрашенными ресницами и ярко-красными губами. Типичный уроженец здешних мест и вдобавок очень интересный. Продемонстрировав хорошие манеры, незнакомец остановился и, соскочив с лошади, помог спешиться Эдде, хотя она в этом ничуть не нуждалась.

– Этой старушке пора на покой, – представившись, заявил он и похлопал Тамберлину по морде.

– Да, конечно, но с тех пор как отец ездит на машине, у нас не осталось других лошадей.

– Предлагаю вам обмен.

Эдда удивленно распахнула светло-серые глаза:

– Обмен? Мне?

– Ну, не лично вам, а пастору. Мой домашний загон слишком мал для молодой резвой лошади, а для вашей старушки будет в самый раз. Я забираю ее себе, а взамен даю вам четырехлетнюю кобылу Фатиму, но с условием, что вы будете регулярно на ней выезжать. Ей нужно двигаться, – объяснил Джек, вынимая сигарету.

– Если отец согласится, я готова меняться хоть завтра! – воскликнула Эдда, не веря своему счастью. Крепкая молодая лошадь для прогулок и зеленый загон для Тамберлины! Только бы папочка согласился!

Джеку Терлоу только что исполнилось тридцать. Он был высок и хорошо сложен. Густая золотистая шевелюра, мужественное лицо, голубые глаза и решительный взгляд – одним словом, Бердам с головы до ног.

– Я наследник старика Бердама, – мрачно сообщил он.

У Эдды перехватило дыхание.

– Вас, кажется, это не радует? – засмеялась она.

– Какая, к черту, радость! Что мне делать с этими деньжищами и всем прочим? – фыркнул он, словно деньги и власть были чем-то на редкость отвратительным. – Я с восемнадцати лет управляю поместьем Корундубар, которое принадлежит старику, и это все, что мне надо. Овцы приносят стабильный доход, а мои арабские скакуны уже получают призы на самых престижных скачках. Все остальное меня просто раздавит.

«Парень без особых амбиций», – подумала Эдда, еще не оправившаяся от известия, что путь в медицину для нее закрыт. Если бы старик Бердам подарил ей 5000 фунтов на учебу, для его капиталов это был бы мизер, а его наследник не хочет ничего. Корундубар – это лишь 5000 акров прекрасной земли, а ведь у Тома еще много чего есть. «В какие круги мы теперь вхожи!»

Так началась их странная дружба, которая ограничивалась лишь конными прогулками вдоль реки. К удивлению Эдды, отец ей никак не препятствовал – он не возражал ни против дареной Фатимы, ни против неформального общения дочери с Джеком.

И тут, конечно, не обошлось без Мод. Когда возмущенный пастор сообщил ей, что Джек Терлоу имел наглость подкатиться к его невинной дочери и предложить ей Фатиму в обмен на Тамберлину, о чем и речи быть не может, так же как и о дальнейших конных прогулках, в ее голове моментально сработал арифмометр, который стал быстро производить подсчеты.

– Какая чепуха! – воскликнула она, пораженная глупостью мужа. – Мы сегодня же вечером поедем в Корундубар, Томас, и поблагодарим Джека Терлоу за любезное предложение. Какими же глупыми могут быть мужчины! Парень из рода Бердамов, очень неплохо устроен и к тому же единственный наследник старого Тома. Ты должен Бога благодарить, что Он послал его Эдде! Если повезет и мы немного постараемся, она в ближайшие три года станет его женой.

Эту тираду слышали сестры и в течение трех последующих лет неоднократно возвращались к ее обсуждению. Объект этой интриги – Эдда не слишком переживала на этот счет. Ей было достаточно Фатимы и нового друга. Но вот чувствительную Китти такой неприкрытый расчет поверг в ужас. Если Мод так поступает с Эддой, в отношении которой она не строила особых планов, что же она будет творить, когда придет очередь Китти?

Ни о чем, кроме дружбы, здесь и речи быть не могло. Девственность была в цене, и дочки пастора воспитывались в уверенности, что любой приличный мужчина вправе ожидать, что его невеста не потеряла невинности до брака. Внебрачная беременность считалась самым тяжким грехом.

Тому были серьезные причины, и пастор счел необходимым разъяснить их своим дочерям.

– У мужчины есть только один способ удостовериться, что он является отцом своих детей, – сообщил пастор своим дочерям, когда им исполнилось пятнадцать. – Невинность жены в день свадьбы и ее верность в браке. С какой стати мужчина должен давать пищу и кров чужим детям? Ветхий и Новый Заветы требуют соблюдать целомудрие и супружескую верность.

В дальнейшем Томас Латимер неоднократно повторял эту проповедь, хотя невинность дочерей в большей степени гарантировалась тем фактом, что ни одна из них, включая Эдду, не горела желанием пуститься во все тяжкие.

Несмотря на все свои достоинства, Джек Терлоу не заставил Эдду потерять голову, как, впрочем, и любой другой мужчина из тех, кого она встречала раньше. Зная о своей способности покорять мужские сердца, она ждала, когда заговорит ее собственное. Но этого так и не произошло. Склонная во всем винить себя, Эдда решила, что просто не способна на глубокие чувства. «Видно, я холодная натура, – рассуждала она, – раз никто меня не волнует. Все эти поцелуи для меня ничего не значат. А обжимания в темных углах, когда приходится бить по рукам, чтобы тебя не хватали за грудь? Ну что в этом хорошего?»

И все же она продолжала встречаться с Джеком Терлоу во время конных прогулок, мысленно благодаря его за сдержанность – он никогда не делал попыток обнять или поцеловать ее. Конечно, между ними существовало некое физическое притяжение, но они оба держали его под контролем.

Однако в январе 1926 года она сама поцеловала его.

В тот день, увидев Эдду, Джек пустил своего серого мерина в галоп и, быстро спешившись, дрожащими руками стащил ее с Фатимы.

Он весь трясся и не скрывал слез, что не помешало ему схватить Эдду в охапку и, оторвав от земли, закружить в безумном суматошном танце.

– Нарисовался новый наследник! – сообщил Джек, опуская Эдду на землю. – Старый Том спустил меня с поводка! Сегодня в десять утра я стал официальным владельцем Корундубара и подписал отказ от всех других владений Тома. Я свободен, Эдда! Свободен!

Она не смогла удержаться и поцеловала его в губы, поздравив таким образом с радостным событием, однако поцелуй этот длился несколько дольше, чем того требовали приличия, грозя перерасти в нечто более серьезное и глубокое. Но Джек вовремя отвернул залитое слезами лицо и сжал ее руки в ладонях.

– Я так за тебя рада, – хрипло сказала Эдда, и на лице у нее появилась улыбка.

– Эдда, сбылась моя мечта!

Джек вытащил платок и вытер глаза.

– Корундубар – превосходная собственность, и размер у нее в самый раз. Там нет проклятых рубинов, так что капиталы и власть мне больше не грозят. – Усмехнувшись, он взъерошил ее короткие волосы, чего она терпеть не могла. – А то я просто не знал, куда деваться – ведь ты через три месяца отправляешься в свою больницу, и наши прогулки придется прекратить. Я даже подумывал податься на запад, чтобы разводить мериносов. И вдруг такой сюрприз!

– Я смогу выезжать в свои выходные, – сообщила Эдда.

– Это меняет дело.

Старик Бердам наконец нашел подходящего наследника, и все с нетерпением ожидали, когда его привезет сиднейский или мельбурнский поезд. Но он так и не появился, а старина Том никак не комментировал его отсутствие.

Сведения о нем были крайне скудны и отрывочны и никак не могли удовлетворить аппетиты местных сплетниц.

Самой предприимчивой из них оказалась Мод, у которой, по счастью, успели созреть ранние яблоки. Набрав целую корзину, она отправилась к Тому и Ханне Бердам. Там она пустила в ход все известные ей уловки, но результат оказался довольно скромным. Тем не менее она узнала достаточно, чтобы заморить червячка и пуститься на дальнейшие поиски информации.

От Тома и Ханны она узнала, что нового наследника зовут Чарлз Генри Бердам, ему тридцать два года, он родился и воспитывался в Англии и продолжает жить там сейчас. Наследство Тома для него не такое уж большое приобретение, поскольку он и сам достаточно богат. Том с гордостью сообщил, что парень хорошо известен на лондонской бирже, а Лондон, как известно, – мировая финансовая столица!

Вооружившись этими сведениями, Мод отправилась на станцию, чтобы сесть на ночной поезд Мельбурн – Сидней, куда она и прибыла в шесть часов утра. Позавтракав на Центральном вокзале, она устремилась в публичную библиотеку и стала дожидаться ее открытия. Там, в читальном зале, она наконец выяснила массу подробностей о Чарлзе Генри Бердаме. Да, в предприимчивости этой даме было не отказать!

Чарлз Бердам был богат, но не лишен альтруизма – он посвятил себя медицине и занимал должность заместителя главного врача Манчестерского королевского лазарета. Очень престижное место! Похоже, в его медицинской карьере не последнее место сыграли деньги. Мод перерыла все что можно: биографические словари (Итон, Бейллиол, Гайс), толстые подшивки газет, желтую бульварную прессу, журналы светских новостей, журналы поскромнее и совсем уж сомнительные журнальчики, которые балансировали на грани нарушения закона о диффамации. Все они дали неплохой навар – доктор Чарлз Бердам был весьма заметной фигурой.

В 1925 году он обручился с единственной дочерью герцога. Это скандальное событие подробно обсуждалось всеми бульварными газетами по обе стороны Атлантики, поскольку доктор Бердам, несмотря на все свои деньги и обширные поместья в Ланкашире, был, с точки зрения герцога, неподходящей партией для его дочери. Когда на первой странице News of the World появилась фотография Сибиллы, отплясывающей чарльстон с Чарлзом Бердамом на какой-то подозрительной вечеринке, герцог срочно изъял свою дочь из жизни Чарлза. Заинтригованная Мод быстро выяснила, что Сибилле было всего семнадцать и она во всем зависела от отца. Но любовь была так сильна, что парочка пустилась в бега, но была поймана, после чего Сибилла исчезла с лица земли. Пронырливый французский фотограф ухитрился сфотографировать дочь герцога, печально сидящую на лоджии их виллы на Ривьере. На следующей фотографии она уже была в подвенечном наряде и сочеталась законным браком с женихом, которого подыскал для нее герцог: потомок Вильгельма Завоевателя по женской линии, рост шесть футов четыре дюйма, владелец чуть ли не всего Камберленда и Нортумберленда, а со стороны отца – в близком родстве с Ганноверским королевским домом.

Единственное, чего не нашла Мод, так это приличной фотографии денежного доктора. Черно-белые снимки не давали ответа на самый животрепещущий вопрос – хорош он собой или нет; на них лишь было видно, что у него есть нос, рот, глаза и копна светлых волос. Фотографии в компании других мужчин давали понять, что он не слишком высок… Ну и прекрасно, подумала Мод, долговязый парень для Китти не подойдет.

Мод с удовольствием разнесла на хвосте нарытые сведения, благоразумно умолчав о своих планах относительно Китти. Рано или поздно Чарлз Бердам явится проинспектировать свое колониальное наследство, причем наверняка в холостом качестве – после сокрушительного фиаско с дочерью герцога полученные раны заживут не скоро. Китти же, целиком поглощенная медицинской практикой, к этому моменту сохранится в нетронутом виде. Все складывается как нельзя лучше! Эдда выйдет замуж за Джека Терлоу, Грейс выскочит за какого-нибудь жалкого неудачника, зарабатывающего на жизнь своим собственным трудом, а Тафтс станет для них главной помощницей, незамужней сестрой, помогающей растить родившихся детей.

Мод ничуть не сомневалась, что все произойдет именно так. Бог поможет осуществить все ее замыслы – ведь им руководит прежде всего разум, иначе зачем он тогда сотворил Мод?

В любом новом деле труднее всего даются первые полгода. Эту мантру сестры Латимер повторяли вплоть до самого конца 1926 года, когда с удивлением обнаружили, что вся их компания сумела выжить, не исключая слабую духом Грейс.

«Жаль только, что мы находимся в полной изоляции, – часто думала Тафтс. – Здесь все разделены на касты: нам не разрешают общаться с докторами или обслугой, а сестры внушили сиделкам, что мы не их поля ягода, а лишь предвестницы новых больничных порядков. Я не могу подружиться с санитарами Гарри и Эрни, не могу сидеть в столовой в компании сиделок, а если в палате появляется доктор, меня срочно отсылают разбирать грязное белье или драить судна. Я нахожусь на определенном уровне, выше или ниже которого мне доступ запрещен. О каком товариществе может быть речь, если персонал больницы не может общаться между собой просто по-дружески? А ведь наши яростные враги могли бы извлечь пользу от общения с нами. Я бы с удовольствием поделилась с Линой Корриган, Нэнси Уилсон и Морин О’Брайен своими знаниями по химии и физике, чтобы они были в курсе, что вода имеет три состояния, а йод является химическим элементом. Но они не желают учиться, ведь признаться в своем невежестве для них означает потерпеть поражение в той нелепой войне, которую они нам объявили. И как прикажете им вдолбить, что только знания могут вывести их из нищеты и жалкого подчинения?»

– Сиделки убеждены, что если мы будем вариться в собственном соку, то рано или поздно располземся по всем швам, – сказала Эдда. – И когда они наконец очнутся?

В канун Рождества сестры одевались, чтобы пойти в церковь. За всю их практику это было первое воскресенье, когда все четверо были свободны. После службы они собирались пойти домой, где их ждал праздничный обед. В августе Тафтс и Китти исполнилось девятнадцать, а в ноябре Эдде и Грейс – двадцать один. Это никак не отмечалось, и поэтому сегодняшний обед был особенным.

Проверив швы на своих шелковых чулках, Грейс подняла глаза на Эдду.

– Сиделки не знают, что мы родные сестры, и не перестают удивляться нашим теплым отношениям.

«Какая она эффектная! – думала Грейс, глядя на сестру. – Почему я не могу так выглядеть? Все дело в манере двигаться, плавно и волнующе, посадке головы, чуть заметной загадочной улыбке. И красный цвет ей очень идет, причем любого оттенка».

Сегодня Эдда была в ярко-красном платье из плотного крепа, которое свободно ниспадало вниз, подчеркивая все достоинства ее фигуры. Голову украшала плоская шляпка с волнистыми полями, кокетливо сдвинутая набок. Наряд дополняли черные туфли, сумочка и перчатки.

– Ты отлично выглядишь, Грейс, – вдруг сказала Эдда, словно прочитав мысли сестры. – Кружева просто потрясающие. На кремовом крепе они смотрятся как рисунок на крыльях бабочки. Прямо в стиле Обри Бердслея.

Грейс просияла. Натягивая длинные лайковые перчатки, она спросила:

– А как тебе моя шляпка?

– Само совершенство. Словно сложенные крылышки с черной каймой.

Группа сиделок с недовольством наблюдала, как сестры Латимер выходят на Виктория-стрит. Лина Корриган нахмурилась. Просто непостижимо, как после восьми месяцев полной изоляции девушки не переругались друг с другом. Выглядят на миллион долларов, смеются, шутят, сразу видно, что всем довольны и счастливы, а это уже совсем непонятно.

– Неужели все дело в образовании? – недоумевала Лина.

– А при чем здесь оно?

– Не знаю, Нэнси, но что-то в них такое есть, – вздохнула Лина. – И мне они начинают нравиться. Особенно эта Латимер. Прямо королева, но ничуть не задается.

– Да они все не задирают нос, – уточнила Морин. – Даже эта белобрысая Тридби.

Сиделка Корриган отошла от окна.

– Знаете что, девочки? Я сыта по горло этой войной. Им и двадцати нет, но не успеешь оглянуться, как они получат официальное свидетельство. Сдается мне, нам пора нажать на наших мужиков – вместо того чтобы дуть пиво, пусть потратят денежки на дочек, чтобы они выучились как следует. Это не я, это Скоуби так говорит.

Для Эдды, Тафтс и Китти больничная практика была всего лишь нелегким испытанием, но для Грейс она стала непрерывной мукой. Все дипломированные медсестры считались государственными служащими со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вест-эндские сиделки считались «наемными работниками» без каких-либо привилегий и стояли вровень с санитарами, уборщицами, посудомойками, машинистками и тому подобным подручным персоналом. Они могли быть замужними и считались относительно свободными. Государственные служащие женского пола не имели права выходить замуж, поэтому все медсестры были одинокими. Исключение составляли вдовы и разведенные, хотя у последних практически не было шансов быть допущенными к собеседованию. Поэтому разведенки выдавали себя за вдов и старались не показываться в компании мужчин. Многие медсестры жили на съемных квартирах, чаще всего парами, однако некоторым из них больница предоставляла казенное жилье на своей территории. Фрэнк Кэмпбелл предпочитал, чтобы бараки, оставшиеся со времен войны, не стояли пустыми, а приносили доход, пусть и очень скромный. Ведь медсестры были отличными квартирантками – ни детей, ни мужей, регулярно накачивающихся пивом.

О жертвах, принесенных на алтарь профессиональной карьеры, никто, кроме самих медсестер, никогда не задумывался: нерожденные дети, холодная постель, отсутствие стимулов в чисто женском окружении, нищая одинокая старость. Лишенные человеческих радостей, они с головой уходили в работу, пытались дружить с соседками по комнате, заводили случайные интрижки на стороне или в кругу себе подобных. Все это не лучшим образом отражалось на их характерах. Но что делать, приходилось играть по правилам. Если бы в те времена существовали женщины-судьи, получавшие жалованье от государства, их бы тоже ждала участь старых дев.

Больничные сутки делились на три смены – с шести утра до двух пополудни, с двух до десяти вечера и с десяти до шести утра. В каждой палате должна была постоянно дежурить медсестра, а в детском отделении – двое. Всего их было пятьдесят, если считать вместе с психиатрической лечебницей и домом для инвалидов и престарелых.

Некоторые медсестры, такие как Уна Робертсон из мужского отделения и Мэг Мултон из детского, дали о себе знать, едва практикантки переступили порог больницы. Другие же, как, например, заместительница старшей медсестры Энн Хардинг, долгое время оставались в тени. Сестра Мултон была просто лапочка, в то время как сестра Робертсон могла с легкостью перещеголять любую мегеру. Обе они были женщинами средних лет с намечавшейся порослью на подбородках, расплывшимися талиями и увядшей кожей, но на этом их сходство кончалось. Всю свою любовь сестра Робертсон отдавала пациентам мужского пола, которые боялись ее, как огня, и те же чувства испытывали к ней доктора. Для Грейс она была страшнее самого дьявола.

– Фолдинг, куда вы несетесь? – осаживала сестра Робертсон суетящуюся Грейс. – Немедленно прекратите! Сиделка может бегать только в двух случаях – при пожаре или кровотечении.

«Но как тогда справляться со всей этой бесконечной морокой? – думала Грейс. – И зачем каждый день брить пациентов? Пятьдесят физиономий за смену, даже если это умирающие».

Надо сказать, большинство больных мужского пола полностью разделяли это мнение. Грейс как-то раз услышала, как возмущался один из пациентов:

– Сами попробуйте побриться, сестричка. Стаскивайте свою косынку, а я поскребу вас этой проклятой бритвой. Узнаете, каково это. Вы прямо хуже кайзера Вилли!

– Бедняга! – посочувствовала ему чуть позже Грейс, рассказывая об этом случае Китти. – Через пять минут сестра собственноручно засунула ему в зад громадную свечу, и он все утро провел в туалете. Еще хорошо, что он ходячий.

В их практике было множество забавных моментов, но и горестных было не меньше, так что весь 1926 год сестры привыкали держать себя в руках. Одни пациенты поражали своим мужеством, другие, наоборот, трусили и скулили. Но все они старались не задерживаться в больнице, даже если их никто оттуда не выставлял. И причиной тому была патологическая скупость главного врача, от которой страдали и врачи, и пациенты. Старые продавленные матрасы, ветхие заштопанные простыни, вытертые до дыр полотенца, кустарное едкое мыло, резаные газеты вместо туалетной бумаги и отвратительная еда, годящаяся разве что для скотного двора.

Более всего сестер поражало, как может их отец, наведывавшийся к своим подопечным ежедневно, не замечать того, что творит Фрэнк Кэмпбелл. Но нет, папочка с видом святого фланировал по палатам, улыбался, ободрял страждущих, оказывая им посильную духовную поддержку и совершенно не замечая их жалкого физического состояния. А между тем пребывание в больнице не было бесплатным. Даже самым бедным пациентам выписывали счета, что существенно затрудняло работу местных социальных учреждений: им приходилось изобретать различные поводы, чтобы освободить людей от платы, а это не всегда удавалось. Доктора были люди порядочные и консультировали бесплатно, но Фрэнк Кэмпбелл стремился содрать с пациентов за каждый клочок туалетной газеты.

Китти просто расцвела в больнице, особенно после того, как ее направили в детское отделение, где было множество ребятишек с различными костными проблемами: переломы, врожденные искривления бедренных костей, нагноения, нарушение плотности костей и рахит – болезни детей из бедных семей. Прикованные к постели, они, несмотря на боль, сохраняли детскую живость, а встав на ноги, и вовсе становились неуправляемыми. Но Китти это не смущало – она любила детей и наслаждалась общением с ними.

Мальчики и девочки до шести лет содержались вместе, а те, кто был старше, лежали в разных палатах. После четырнадцати их определяли во взрослые отделения. Зимой чаще встречались переломы, летом – желудочно-кишечные расстройства, но все пятьдесят коек были заняты круглый год, поскольку детям требовалось более длительное лечение. Здесь преподобный Томас Латимер был более чуток к нуждам пациентов – детей завалили игрушками и книжками, а палаты бесперебойно отапливались паровыми батареями, что не всегда соблюдалось в других местах. Бюджет больницы предусматривал единственного сантехника, который мог только мечтать о напарнике.

Китти была так поглощена работой, что совершенно не заметила, в какой момент исчезла ее депрессия. Возможно, она покидала ее тихо и незаметно, а в детском отделении окончательно сдала позиции. Возня с детишками явилась тем благодатным покровом, который согревал, успокаивал, придавал силы и отгораживал от суетных желаний. Она поняла, что мир полон страданий, по сравнению с которыми ее собственные кажутся просто смешными. Девятнадцать лет она была центром всеобщего внимания, а теперь вдруг очутилась на самой его периферии – здесь она никто и ничто. Китти так понравилось это перемещение, что она и думать забыла о своей красоте, о Мод и прежней жизни под родительским кровом. Даже самый несносный ребенок не мог нарушить ее внутренней гармонии. Китти наконец обрела свободу.

Она совершенно не замечала, что подобное преображение только добавило ее красоте притягательности. Пытаясь изолировать практикантку от назойливого внимания мужчин, старшая медсестра прибегла к последнему средству, отправив Китти в детское отделение.

– Проблема в том, что эта Тридби такая хорошая сиделка, что я просто не имею права ее потерять, – заявила старшая сестра Лиаму Финакану. – И надо сказать, она ни капли не кичится своей внешностью. Но мужчины при виде ее теряют головы, а женщины ее просто ненавидят и за красивое личико, и за ангельскую доброту.

– К счастью, в нашей больнице нет Париса, который мог бы похитить Прекрасную Елену, – усмехнулся Лиам.

– А ты почему к ней равнодушен, Лиам?

Доктор отбросил со лба волосы, которые обычно падали ему на глаза.

– Не знаю. Вероятно, мне не нравятся крашеные блондинки.

– К величайшему сожалению, волосы у нее натуральные! Возможно, чернота у корней несколько охладила бы наших молодых докторов.

– Тридби вполне устраивают дети, – примирительно сказал Лиам.

– Да, но она не может оставаться в детском отделении вечно.

– Ты права. Тогда сведи до минимума ее общение со взрослыми пациентами.

– Мэг Мултон просто обожает ее, она мне все уши прожужжала, как Тридби замечательно ухаживает за детьми. Эта девица просто светится от счастья в детских палатах и работает там, как лошадь.

– У каждого свои недостатки, Герти, – подытожил доктор Финакан.

Дрейфуя по палатам с улыбками, прыжками и танцевальными па, которыми она пыталась развеселить детишек, Китти продолжала делать открытия, удивляясь своей прежней слепоте. Раньше в глазах людей она была всего лишь красивой пустышкой, неспособной ни на что путное, но в больнице, и в особенности в детском отделении, все стало на свои места. Теперь у нее появилась цель, и она наконец почувствовала себя нужной.

Дети просто не оставляли времени для внутренних рефлексий. Только успевай поворачиваться: то Джимми Коллинз расковыряет незажившую болячку, то Джинни Джакометти расшалится так, что свалится с кровати, то вечно голодный Элф Смизерс съест целую коробочку цветных мелков.

– У него могла бы быть потрясающе радужная улыбка, но последними он съел черные – и все испортил! – сообщила Китти сестре Мултон.

Их разговор прервал громкий вопль – это был Барри Симпсон:

– Сестра, сестра! Я сделал каку в кровати!

– Прощай, простыня! – заметила Китти. – У Барри грандиозное пищеварение.

Но даже в детском отделении Китти доставали мужчины. Особенно настойчивым был врач-ординатор Нейл Крэншоу, который беззастенчиво пользовался своим служебным положением. Китти терпеть его не могла, но приходилось соблюдать внешние приличия.

– Как насчет ужина в «Парфеноне»? – поинтересовался он, наблюдая, как сестра Тридби справляется с последствиями детской неожиданности.

– Извините, сэр, но я занята.

– Но вы же не можете быть заняты каждый вечер, сестра.

– До июня двадцать девятого года могу.

– И что произойдет потом? – спросил доктор, прикидывая, как лучше к ней подъехать. Такая красотка! Он принял смиренно-восхищенный вид, несколько подпорченный откровенным вожделением, сквозившим в его взгляде.

– Я получу официальный диплом медсестры и смогу принимать приглашения на ужин, – с притворной скромностью ответила Китти. – А до тех пор я вынуждена все свободное время посвящать занятиям.

Он попытался настаивать, но тут появилась сестра Мултон, причем в полной боевой готовности, и доктор Крэншоу срочно ретировался.

– Спасибо, сестра, – поблагодарила Китти. – Неженатые доктора – такая головная боль, – заявила она сестрам чуть позже.

– Ты мне это говоришь, – фыркнула Эдда.

– Нейл Крэншоу и к тебе пристает? – спросила Тафтс, сгибаясь от смеха. – Он на днях пригласил меня отужинать в «Парфеноне». Так я уставилась на него, как ненормальная, скосила глаза и стала чмокать губами. Его как ветром сдуло.

– Имейте в виду, что в нашей лечебнице сливки Сиднейской медицинской школы не оседают. Они предпочитают столичные больницы, – заметила Эдда. – Я не хочу сказать, что у нас здесь полный отстой, но все они оставляют желать лучшего.

– Ну, где еще человек с внешностью Стэна Лорела сможет приобрести репутацию сердцееда? – вздохнула Тафтс.

– Крэншоу и вправду вылитый Лорел, – согласилась Китти.

– От него вечно несет дешевыми сигарами, – внесла свою лепту Грейс. – И потом он же рыжий. Мне вообще здесь никто из врачей не нравится. Воображают о себе бог знает что.

К счастью, доктор Крэншоу не слышал всех этих ремарок и не подозревал, что сестра Тридби, похожая на ангела с картины Боттичелли, обладает острым как бритва язычком. Поэтому он продолжал являться в детское отделение и досаждать Китти, тем более что в данный момент он работал посменно с доктором Деннисом Фарадеем, детским врачом, которого любила и уважала вся Корунда.

В городе свирепствовала дифтерия, борьба с которой осложнялась нехваткой резиновых трубочек, которые использовались для облегчения дыхания заболевших детей. И все из-за пресловутой экономии Фрэнка Кэмпбелла. Заместительница старшей медсестры Хардинг была вынуждена поехать в Сидней и закупить трубочки по совершенно немыслимой цене. Вернувшись ночным поездом, она обнаружила, что Лиам Финакан нашел этим приспособлениям замену, нарезав на куски обычные медицинские трубки, и тем самым спас двоих детишек от неминуемой смерти. Как это всегда бывало с детскими инфекционными болезнями, в больницу попадали только самые тяжелые больные – более ста детей от двух до двенадцати лет с дифтерией гортани. Их распухшие носоглотки забивались пленками, а маленький кусочек резины позволял им дышать. Эпидемия была нешуточной – семнадцать детей умерли, а у четверых болезнь дала осложнения, требовавшие многомесячного лечения.

На случай эпидемий в больнице существовали специальные палаты, находившиеся на отшибе и всегда готовые принять больных. Последний раз они использовались вскоре после Первой мировой войны, когда разразилась эпидемия инфлюэнцы, унесшая больше жизней, чем боевые действия. Во время эпидемий больше всего страдали дети и молодежь. У Эдды было на то свое объяснение: до преклонных лет доживают самые крепкие и здоровые, которых не так-то просто свалить.

В отличие от своих сестричек, Китти в дифтерийных палатах не работала. Сестра Мэг Мултон предпочитала держать ее в детском отделении. Для Китти это означало двойные смены и отмену выходных, но в больнице была острая нехватка рук. Положение спасали волонтеры – бывшие сиделки из Вест-Энда, вышедшие на пенсию.

Эпидемия дифтерии помогла Китти одержать маленькую победу, которой она поделилась лишь с сестрами.

– Как насчет ужина в «Парфеноне»? – в очередной раз поинтересовался доктор Крэншоу, когда Китти заправляла постели. – В любой удобный для вас вечер.

Это переполнило чашу девичьего терпения – эпидемия дифтерии, отсутствие приличного белья, да еще этот Крэншоу со своим мокрым ртом!..

– Засунь свои приглашения себе в зад, чертов болван! И катись отсюда подальше!

Доктор был так изумлен, словно во время прогулки по саду на него напала бабочка. Он даже не нашелся что ответить. Фиолетовый огонь, блеснувший в кротких голубых глазах, обратил его в бегство, словно он был мышью, удирающей от метлы.

Сестры Латимер, уже больше года трудившиеся в больнице, существенно укрепили свой дух. Все страхи и слабости были успешно преодолены. Как сумела продержаться Грейс, остальные три так и не поняли, разве что ей помогла ее природная изворотливость – теперь, когда она более или менее привыкла к «грязи», из нее получилась образцовая сиделка, тем более что «грязь» приходилось убирать не каждый день.

Девушки успели поработать во всех палатах. В июне Китти опять трудилась в детском отделении, но на этот раз вместе с Тафтс. Эдда опасалась, что теперь их сходство будет больше бросаться в глаза, но никто ничего не заметил, даже сестра Мултон. Форма скрывала очертания их тел, а разный цвет глаз придавал лицам определенное несходство. К тому же Китти любила возиться с мальчиками, а Тафтс предпочитала девочек, так что их редко видели рядом.

– Зайдите ко мне в кабинет после обеда, – распорядилась сестра Мултон с необычной резкостью в голосе.

– Что там могло стрястись? – недоумевала Тафтс, когда они подкреплялись сандвичами с ветчиной у себя на кухне. – У меня лично совесть чиста.

– Это было произнесено с усмешкой, святая сестра. Я лучше знаю сестру Мултон и могу предположить, что нас хотят озадачить какой-нибудь особой миссией.

Через полчаса догадка в полной степени подтвердилась. В кабинете Мултон присутствовал также доктор Деннис Фарадей, и оба они были на редкость мрачны.

– Старшая сестра предложила прикрепить к нашему новому пациенту практиканток, тем более что его пребывание в больнице будет недолгим, – произнес доктор своим низким красивым голосом.

В юности Деннис Фарадей был известным регбистом и всем своим видом напоминал добродушного бурого медведя – смуглая кожа, темно-русые волосы, карие глаза и редкий талант обращаться с детьми.

– Обычно умирающие дети остаются в общих палатах, – продолжал он. – Но ребенок, за которым будете ухаживать вы, должен содержаться подальше от любопытных глаз. Детей навещают родители, а в Корунде любят посплетничать. Поэтому ваш пациент будет изолирован от посторонних. Ребенка зовут Майкл Веспер, но откликается он на имя Мики. У него саркома с метастазами, и он страдает от боли. Но после небольшой дозы опиума мальчик оживает – и тогда вы видите перед собой на редкость милое и веселое существо! Он чувствует, что умирает, но ведет себя как маленький герой.

На глаза доктора навернулись слезы, и сестра Мултон предостерегающе посмотрела на практиканток.

– Со временем я представлю вам полицейские отчеты и сведения из социальной службы, – справившись с эмоциями, произнес доктор. – Мики два годика, но выглядит он как годовалый. До сегодняшнего дня он не получал никакого лечения. Если бы не настойчивость нашей патронажной сестры, он бы так и не попал в больницу. Жить ему осталось две-три недели, но я надеюсь, что они станут самыми счастливыми в его жизни. – Доктор Фарадей направился к двери. – Сестра, остальное вы объясните сами.

И чуть улыбнувшись, удалился.

После его ухода в кабинете повисло тягостное молчание, которое, казалось, длилось целую вечность, на самом же деле всего несколько минут, пока не пришли Грейс с Эддой. За все четырнадцать месяцев сестры Латимер никогда не работали все вместе, да и сейчас они разделились на смены, хотя Мики Веспер был их единственным пациентом. Китти и Тафтс решили выходить с шести утра до десяти вечера, Грейс предпочла ночную смену, а Эдда выбрала скользящий график.

– Старшая сестра остановила свой выбор на вас, поскольку вы умеете молчать и не будете разносить сплетни, – объявила сестра Мултон. – Не знаю, откуда у нее такая уверенность, но я ее полностью разделяю. А от себя хочу добавить, что вам потребуется все ваше самообладание. Мики Веспер – на редкость тяжелый случай, но если вы будете раскисать, то никогда не получите диплом.

– Мы постараемся, сестра, – заверила ее Эдда.

Но сестра Мултон еще не закончила.

– Мики страдает от истощения, и мы не можем сказать, что послужило этому причиной – раковые метастазы или регулярное недоедание. Возможно, и то и другое. Самое печальное, что этот мальчик практически никому не нужен – к нему всегда относились как к досадной обузе. Его мать работает прачкой и трудится с утра до ночи. Патронажная медсестра так и не поняла, то ли она тупая, то ли просто не знает языка – они немцы и живут в Корунде всего полтора года. Она рожает и выкармливает детей, пока они не начинают есть и пить самостоятельно. На этом ее заботы о них заканчиваются. В семье трое мальчиков от тринадцати до шестнадцати лет и три девочки от шести до девяти. И еще этот двухлетний Мики.

– А чем вызвана пауза в рождении детей? – поинтересовалась Тафтс. – Папаша Веспер сидел в тюрьме?

Мэг Мултон округлила голубые глаза.

– Хороший вопрос, Скоуби. Сержант Кэмерон обязательно наведет справки.

– Мальчики ходят в школу? – спросила Китти.

– Естественно, нет, – вздохнула сестра Мултон. – Мало того, папаша и братья регулярно насилуют всех трех девочек. Директор школы в Корби уже сообщил об этом в полицию.

– Но ведь младшей только шесть, да и остальные немногим старше, – пересохшими губами произнесла Эдда.

– Папашу Веспера надо повесить, – решительно заявила Грейс.

– Ну, вряд ли ему это грозит, – возразила Тафтс. – А вот в тюрьму он точно загремит. И теперь уже надолго.

В дверь заглянула одна из сиделок.

– Майкл Веспер уже здесь, – сообщила она.

Палата номер 1 была такой крохотной, что в ней вряд ли уместилась бы взрослая койка, но для детской кроватки Мики Веспера она была в самый раз. На вид малыш явно недотягивал до своего возраста, и только вздутый от недоедания живот несколько полнил его тщедушное тельце. У него была светлая тонкая кожа и темные кудрявые волосенки. На старческом личике выделялись огромные черные глаза, в которых читалась вся его печальная история. Взгляд у него был спокойный и смышленый, но в нем чувствовалось страдание. В общем, не слишком красивый ребенок с необыкновенными глазами. Один из тех детей, которые, по мнению многоопытной сестры Мэг Мултон, вечно преследуют вас во сне и даже наяву. Пожиравшая его тело саркома пощадила его мозг, в чем очень скоро убедились дежурившие у его постели сестры. Чтобы унять непрерывную боль, ему давали опиаты, причем без всякого ограничения. Умирающему пациенту наркотическая зависимость уже не грозила. А как он был благодарен за каждую капельку опиума! Можно было только догадываться, сколько мучений пришлось перенести малышу за те месяцы, когда рак расползался по его телу и никто не хотел ему помочь. После морфия он просто расцветал – к счастью, его никогда не тошнило. Но мальчик не выпрашивал обезболивающее, он терпеливо ждал, когда оно понадобится по-настоящему. Бессонными ночами он объяснял Грейс, что если все время спать, то не увидишь своих добрых сиделок. Китти танцевала для него чарльстон, а он смеялся и хлопал в ладоши. Тафтс исполняла танец с покрывалами, используя для этого ветхие простыни Фрэнка Кэмпбелла, а Эдда пела, аккомпанируя себе на металлических мисках и тазах. Мики от всего этого приходил в восторг.

Из всей семьи его навещала только Мэри, средняя из сестер, которая появлялась, как привидение, и молча стояла в ногах его кроватки, слушая, как он, задыхаясь, лепечет про все чудеса, которые устраивают для него сиделки – от уколов, после которых ничего не болит, до развеселых плясок и песен в исполнении Китти. Мария появлялась нечасто, в лучшем случае раз в пять дней, и каждый раз убеждалась, что больше всех ее братик любит Китти. Ему нравились все четыре сиделки, но свое сердечко он отдал именно ей. Что происходило между детьми, оставалось для всех тайной. Китти, всегда дежурившая, когда приходила Мэри, деликатно оставляла их наедине, уходя куда-нибудь минут на пятнадцать. После посещений Мэри Мики всегда чувствовал себя лучше.

Сержант полиции Джим Кэмерон заинтересовался Биллом Веспером по трем причинам: во-первых, вся эта история с Мики, во-вторых, жалобы учителей, что папаша и его сыновья находятся в половой связи с девочками Веспер, и, в-третьих, его собственное глубокое убеждение, что глава семьи постоянно крадет соседских овец. Как начальник полицейского участка Корунды, Кэмерон был обязан сообщить обо всем этом в Сидней, но он с чисто шотландским упрямством не желал вовлекать в свои дела чужаков. Семейство Веспер было его собственной проблемой, и он надеялся решить ее самостоятельно.

Патронажная медсестра Полина Дункан невольно сыграла роль катализатора. В тот день, когда Мики Веспер попал в больницу, ее рано утром вызвали в цыганский табор, раскинувший свои шатры у железнодорожного моста, чтобы помочь в ликвидации последствий драки. Сделав примочки на синяки и зашив пару ножевых ран, она поехала обратно в город. Проезжая мимо халупы Весперов, она решила остановиться и зайти, поскольку это семейство всегда вызывало у нее смутное подозрение. «Почему бы и нет? – подумала она. – Я уже здесь, так, может, заглянуть? Мужская половина сейчас наверняка отсутствует, и я смогу поговорить с этой несчастной женщиной…»

Миссис Веспер кипятила белье в медном баке на заднем дворе. Ей помогали вернувшиеся из школы дочери. Под ногами у них крутился плачущий малыш, которого они время от времени отшвыривали прочь. Одного взгляда было достаточно, чтобы все понять. Подхватив ребенка на руки, Полина Дункан устремилась к своей машине. Усадив мальчика на заднее сиденье, она отправилась прямиком к доктору Фарадею. Через час Мики Веспер был уже в больнице, а сержант Кэмерон получил разнос от доктора.

Призыв к сиделкам сохранять хладнокровие так и не достиг цели.

– Как можно так бесчеловечно относиться к ребенку? – возмущалась Китти.

– Типы вроде Билла Веспера понятия не имеют, что такое человечность, – всхлипнула Грейс, вытирая глаза. – Если людям не нужны их дети, зачем они вообще их заводят?

– Ха! – фыркнула Эдда. – А как они могут этого избежать?

– Я выйду замуж только за того, кто сможет содержать моих детей, – вздернув подбородок, заявила Китти.

– Не искушай судьбу, Китс, – предостерегла ее Эдда. – Если люди смогут прозревать будущее, гадалки останутся без куска хлеба. Посмотри на кинозвезд, которых так любит наша Грейс. Все они ходят к ясновидцам. Хотя, если подумать, какие проблемы могут быть у кинозвезд?

– Нежелательные дети, – усмехнулась Тафтс.