На арфах ангелы играли (сборник) Миронова Лариса
Эта мысль её неприятно поразила. Получалось, что, раз нет пространства-времени в о бщепринятом смысле, нет „до“, нет „после“, и вопрос – „что произойдет в следующий момент?“ теряет всякий смысл, само понятие определенной мировой линии тоже исчезает.
Нет ничего определенного, арена действия – вселенский хаос…
От всего этого можно было сойти с ума. И она надолго забрасывала умные книги и просто гуляла по Ленинским горам и думала о том, что само приходило в голову, безо всякого усилия с её стороны. Накипь модных теорий и малых знаний легко осыпалась, и ощущение жгучей тайны бытия покойно и сладко возвращалось к ней.
Так она однажды забрела в „желтый город“. Она не знала тогда, что за высокими желтыми стенами находятся всего лишь правительственные дачи, ей очень хотелось думать, что она по-настоящему открыла посреди Москвы никому доселе не ведомое средневековое поселение, и оно, это поселение, такое безмолвное и таинственное только потому, что кто-то просто заколдовал его жителей. И они крепко спят, как некогда спала вечным сном мертвая царевна…
Но посреди этих покойных волшебных мечтаний она вдруг снова начинала думать о том, как связан тленный с вечностью, и как абсолютное выходит из своей запредельности и становится реальностью. И вновь душа её наполнялась тревожным и сладким волнением.
Как паутиной она была оплетена этой неразберихой мыслей и догадок, и чем глубже пыталась вникнуть в ускользающую их суть, тем сильнее во всём запутывалась.
Однажды она просидела в постирочной до рассвета. Когда же вышла оттуда, в пустом коридоре мирно спящего общежития ей попался незнакомый молодой человек недурной внешности, который нерешительно прохаживался у двери их комнаты и, похоже, намеревался даже постучаться.
– Ну, наконец! – радостно прошептал он, когда Алеся взялась за ручку двери. – Сколько можно ждать?
– А что такое? – спросила она, силясь припомнить, где же она его могла видеть.
– Меня зовут Тарас. Я приехал из Киева и учусь на мехмате, могу тебя пригласить в кафе, если у тебя, конечно, найдется рублей десять, к примеру.
– Прямо сейчас?
– Ну, деньги можно сейчас. А в кафе – завтра.
– Не слабо так. Да? А что так рано?
– Ты хочешь сказать – поздно?
– Как тебе угодно. Мне всё равно.
– Я уже всех обошел, тебя искал.
– Почему – меня?
– Не обидишься?
– Валяй.
– Потому что только у тебя я ещё не брал в долг.
– Орел комнатный, ну-ну. А что, в большой прорыв попал?
– Что-то вроде. Тут одного товарища надо было выручить, он из Таджикистана приехал. Его девушка бросила.
И он кивнул на дверь напротив.
– Какая ещё девушка?
– Танька Садыкова. Они вместе приехали. Но она зазналась и теперь решила петь. С Никитиным. А мне за друга обидно, решил отомстить.
– Интересно, это как?
– Ну, как, просто. Влюбил её в себя, водил по ресторанам, а потом, когда она уже вся тепленькая стала, сказал – адьё! Причем – публично.
– Да врешь ты всё! Нипочем не поверю. Эти девчонки не про тебя, в рестораны они не ходят, а всё время поют. Как придут после занятий, так и начинают петь под гитру. Всё поют, поют, поют… Не знаю даже, спят ли они вообще?
Девочки в комнате напротив были на курс старше, одевались исключительно по журналам мод, в красивые дамские костюмы, носили шляпки и береты, и в теплое время года надевали тонкие перчатки.
Это были очень стильные девочки.
Алеся с брезгливостью, смешанной, однако, с искренней жалостью, посмотрела на впалые щеки Тараса, на нелепо присохший кусочек свеклы у рта. Вид его был смешон и несчастен одновременно.
– Ладно, дам тебе десять рублей. Только вряд ли тебе это поможет. И, пожалуйста! Больше никому эту галиматью не рассказывай, ладно?
– Какую галиматью?
– Про Садыкову.
– Это чистая правда!
– Ага. Чистой-чистой воды. Да она в твою сторону даже не п осмотрит.
Тарас протяжно вздохнул и посмтрел на грязные носы своих ботинок.
– Если честно, я бы мечтал поскорей жениться на какой-нибудь, ну, не очень страшной, желательно, но обязательно – дочке профессора. И жил бы себе спокойно лет до сорока, а там уже всё равно – старость. И наплевать, что старость, если она обеспеченная, правда?
– Пока не думала на эту тему. Как-то вдалеке. Но с возрастом обязательно подумаю.
– Однако на всех профессорских дочек не напасешься. Кстати, у Линочки папа профессор?
– У Линочки есть жених, который со временем обязательно станет профессором. Или хотя бы – замдиром по хозяйственной части в каком-нибудь почтовом ящике.
– Ну вот, и здесь – извини-подвинься, – сказал Тарас, разводя руками. – Вот и крутишься, пока молод, как волчок, чтобы выжить. Ты не можень мне не сочувствовать, правда?
– Ладно, постой здесь, сейчас вынесу деньги.
Она тихо вошла в комнату и вскоре вышла с десяткой в руке.
– Я могу тебя поцеловать за это, хочешь? И сделаю это с удовольствием, – вкрадчиво сказал Тарас. – Ты и вправду хорошая. Глазки – прелесть. И ушки маленькие, но лучше носить шляпку.
– Я лучше пластырем.
– Нет, определенно, мы с тобой в „Лиру“ пойдем. Чесслово! Какие там гирлы! Только вот манюшек побольше сколочу…
– Вали-ка ты отсюда. Да побыстрее!
– Как скажешь. Но в кафе мы обязательно пойдем! Завтра в девять! – крикнул Тарас уже с лестницы.
Это происшествие немного её отвлекло и даже слегка развеселило, и она подумала, каким же идиотом надо быть, чтобы таскаться по общежитию и выманивать деньги у девчонок под обещание как-нибудь развлечь! Ищи дурочек! Да только не здесь!
На следующий день он явился, хотя и с большим опозданием. Алеся, как всегда, сидела в постирочной. Её вызвала Надежда.
– Там этот… альфонс твой пришел. Прогнать?
– Постой, не надо, я счас.
Она вышла, глубоко засунув руки в карманы халата, Тарас стоял у двери.
– Ну вот, ты ещё не одета? Давай поскорее. И, пожалуйста, не шаркай так тапками, ходи как-нибудь посексапильнее.
– А что, у тебя проблемы?
– Кто сказал? Ты о чем? Вот ещё! Так мы идем? Ну, одевайся же! – внезапно раздражаясь, забормотал Тарас.
– Послушай, я вообще не собираюсь с тобой никуда ходить.
– Это что-то.
– Нет, не пойми меня правильно. Ты, конечно, личность ярко окрашенная…
– Я не буду к тебе грязно приставать, чесслово.
– Ага, значит, цитатами обволакивать не будешь? По причине отсутствия наличия. Ясно. Но дело не в этом.
– Но ты же дала деньги? Я что-то не понимаю. Или я не в твоем вкусе? Так и скажи.
Тарас искусно заиграл глазами. На этот раз он был тщательно выбрит и аккуратно причесан.
– Другое. Деньги я тебе дала, чтобы ты от меня отвязался. Это раз. Но и два ещё есть.
– Молчи. Ты лесбиянка, я понял. Тебе нравятся девочки. Эта рыжая… Как я сразу… Но я так и подумал. Настоящая арийская женщина.
Рыжая бестия! Какой рост! Какие ляжки!
– Козел ты, однако, красивенький мальчик Тарас из славного города Киева. Два – это тебе будет творческое задание. Понял? Ты же на мехмате учишься? Справишься, ещё денег дам. На два обеда в профессорской столовой хватит. С девушкой. Понял?
– Какой вопрос? Ну, давай.
– Вот, смотри…
И она написала ему на листке из блокнота два уравнения.
– … решишь, молодцом будешь.
– Ой, ну что же так резко? – заныл Тарас. – Ну, ладно, давай твою бумажку. Может, и вправду в кафе сходим? Ты как?
– Мимо.
– Зря. Ну, как знаешь, я пошел.
Через неделю Тарас появился не один, а вместе с парнем-третьекурсником.
– Вот он всё может решить, товарищ Лев, но не Троцкий, а Тоцкий, – гордо сказал Тарас, указывая на товарища с трубкой в зубах и длинном красном свитере.
– Чья задача?
– Моя. Решил?
– Пока нет. Думаю, что здесь вообще не может быть решения. Похоже, получается дурная бесконечность.
– Это печально. Можешь обосновать?
– Попытаюсь.
– Пока вы тут будете умничать, я схожу к Садыковой, – сказал Тарас.
– Только тебя там и ждут. Смотри, не схлопочи в лобешник от Никитина.
Он вышел, а Лев и Алеся принялись обсуждать приводящее к дурной бесконечности решение. К сожалению, Лев оказался прав.
– Есть один математик… – начал он, с любопытством глядя в Алесины глаза.
– Я знаю, – прервала она его. – Я об этом уже думала. Спасибо. Передай это Тарасу, я ему должна.
И она достала пять рублей из кошелька, с невозможно скучными мыслями о том, что до спипендии ещё целых две недели. Как надоела эта противная тушеная капуста…
6
Опять с приходом темноты её стало посещать мрачное настрение и ощущение бессмыслицы всего сущего. Что может быть нелепее пути без конца? Пути, идущего в никуда, к тому же, ещё и исходящего из ниоткуда? Но зачем-то люди, из поколения в поколение идут по этому пути?
Здесь есть какая-то тайна.
И опять ей снилась Лета, река забвения, и протекала она почему-то в бабушкином огороде, как раз по меже. А она, Алеся, сидела вольно на берегу, и дышалось ей легко и свободно, и ничего больше не хотелось, только бы длить и длить это чудесное состояние.
Он. Да он! Он – последняя надежда. Но если и он не знает…
Надо к нему подойти, но как? От одной только мысли об этом ноги её делались ватными, а язык – деревянным. Конечно, её теперяшняя экстравагантная внешность чего-нибудь да стоит. Может, научиться шпарить на суахили? Подойти к нему и лихо поприветствовать. Это тебе не просто „здасьте“! Тогда заметит, сам обратит внимание. Однако суахили – это неосуществимая экзотика.
И пока он и не думал замечать её.
Значит, чтобы заметил, надо придумать что-нибудь сверхостроумное, просто рассмешить его.
И она решила сесть на его лекциях в первый ряд, с краю, как раз напротив кафедры. Однажды она почувствовала такой прилив смелости, что подумала – сегодня или никогда, и начала потихоньку закатывать глаза. Вот сейчас он заметит, что у неё обморок, прервет лекцию, бросится за водой, а из графина она воду вылила в перерыве, и он, не найдя ни капли влаги, вынужден будет взять её на руки и оттащить в ту самую комнатку за центральной аудиторией, куда он обычно удаляется на перерыв.
Там она, конечно, тут же придет в себя, широко откроет глаза, радостно ахнет, как будто ничего не поймет. А потом начнет горячо благодарить своего спасителя. А он переведет дыхание, – все-таки пятьдесят четыре килограмма! – и скажет: „Ну, слава богу! А то ведь как напугали!“
И тут она как бы невзначай ввернет про Вейля. Он очень удивится. Откуда, мол, такая осведомленность? А она, опять же, невзначай, ввернет про три спецкурса, два из которых он сам читает аспирантам. После чего он ещё больше удивится – надо же, такая хорошенькая молодая особа, и уже про Вейля наслышана! И даже знает его теории!
Тут он извинится как-нибудь по-французски, на минутку покинет её, чтобы объявить аудитории, что лекций сегодня больше не будет по непредвиденным обстоятельствам, при этом загадочно посмотрит на пустое место в первом ряду, а все радостно загалдят и помчатся занимать очередь в буфет. Он же вернется к ней, и тут она ему всё начнет рассказывать – он, конечно, вначале подумает, что она будет говорить про любовь, и для виду заскучает лицом. И даже прервет её какой-нибудь такой фразочкой: „Простите, но я в некотором роде женат. И очень люблю своих женщин – дочурку, жену и свою очень милую тещу. И ещё совсем не дряхлую бабушку по материнской линии. Жива пока. И даже не представляете, насколько!“
После чего он немного помолчит, а потом скажет, стараясь быть безразличным, но все же с обнадеживающей интонацией: „Но и вы мне симпатичны. Очень-очень! Честное слово академика“.
И тут наступит кульминация. Она берет слово – и он сражен! Её благородством.
„Ах! – воскликнет она. – Какие странные слова вы говорите! Ничего похожего я про вас не думаю. И напрасно некоторые думают, что мы, провинциалки, такие дуры. Я просто хотела поговорить с вами про… детерминировнное пространство“.
Он, конечно, смутится, испытает неловкость за свою бестактность, и ей даже станет жаль его, такого умного, взрослого мужчину. Тут она посмотрит на часы, ахнет, извинится, и убежит на практикум. А он останется один, и будет курить до одурения, а потом пойдет к инспектору курса и попросит назначить его к ним в группу прикрепленным преподавателем…
На этот решающем эпизоде её сладкие мечты внезапно закончились. Она открыла глаза и не сразу поняла, что лекция прервана, и в аудитории тихо, как в склепе.
Он стоял перед ней собственной персоной и сурово смотрел на неё!
„Я к вам обращаюсь, уважаемая девица! – строго, неприятным шершавым голосом сказал он. – Если вы ходите на мои лекции, чтобы сидеть в первом ряду и гримасничать, а я за вами уже полчаса наблюдаю, то не лучше ли будет вам отправиться в цирковую школу и там веселить публику, или, на худой конец, упражняйтесь дома, если всерьез решили в клоуны готовиться“.
Такого поворота дел она никак не ожидала. К счастью, прозвенел звонок, и пытка прекратилась. Алеся, под общий смех, опрометью вылетела из аудитории.
Тогда она попросила Надежду выступить посредницей и всё ему объяснить, а то и вправду подумает, что она скоморошничает по глупости, и та неожиданно согласилась, правда, долго хохотала по этому поводу.
– Ой, Леська! Как это глупо! Но всё равно пойду, мне тоже интересно с ним поговорить. Только надо не пропустить его, когда после лекций уходить будет.
Алеся с нетерпением ждала её возвращения со свидания.
– Ну, как? – набросилась она на посланницу, когда та, наконец, заявилась в общежитие.
– Он просто прелесть! Мы всё время говорили. И про Вейерштрасса, и про Вейля, и про Дирака…
– А про меня вы говорили, а?
– Ой. А как же! Он сам начал.
– Постой, помолчи, – схватилась за сердце Алеся. – Я должна приготовиться. Ну? Теперь можно. Говоришь, он сам начал? Так что же он сказал? Что?
– Сказал… сказал, чтобы ты меньше красилась, а то очень на яйцо пасхальное похожа.
– Что? Так и сказал?
– Ну, нет, про яйцо я от себя добавила. Он сказал, что у тебя правильные черты лица … – тут Надежда любовно посмотрела в зеркальце, котрое всегда носила в кармане. – Впрочем, у меня тоже правильное лицо… И на коже нет недостатков… и он не видит ни малейших причин для такой фундаментальной покраски твоей милой личности. Вот что он сказал. Примерно так. Помоему, ничего не перепутала.
– Надежда! Ты просто негодяйка какая-то! Я тебя о чем просила?
– Поговорить с ним о тебе. И я поговорила. По-моему, неплохо справилась. Ещё будут вопросы? Что-то не так? Люди вообще неблагодарные твари. Так иди сама и расставляй все точки над Ё собственноручно.
– А про бесконечность? Про бесконечность ты спросила? Ты сказала ему, что она меня вконец замучила?
– Такие глупости сама ему говори, я не совсем дура.
Перестать думать о бесконечности! Перестать думать о конце пути! – твердо сказала она себе. – Иначе можно сойти с ума. Всё прочь из головы!
Прошел год, прежде чем она снова решилась думать об этом.
Космогония как специальность – вот что поможет ей избавиться от ужасного кошмара и понять, наконец, что же такое бесконечность, и тогда она, эта непостижимая сущность, отпустит её, даст свободу её уму.
Ещё там, в родной Ветке, она часто представляла себе солнце в виде сердца космоса, и эта огненная колесница – солнце вечно бежит и катится по огненному кругу, всегда возвращаясь на прежне место. Умный вечный огонь всегда возвращается к себе. А планеты ведут вечные хороводы вокруг этой огненной колесницы, и эти шествия по кругу, эти волшебные хороводы тоже неутомимы, как и сама колесница.
А вокруг планет водят хороводы богини судьбы…
И вот под этим бесконечным, солнечным миром живут грешные люди и нисколько не мучаются от этой непостижимой бесконечности.
Богини судьбы Мойры разматывают свои веретена, и нити их вращаются среди звезд тоже по бесконечному кругу.
И здесь, во всем этом круговом движении, есть возврат к себе, и это дает надежду на спасение. Потеряв себя, ты снова себя обретаешь…
Здесь, на земле, иссиня-черная тьма, зло болезней и греха. Там, на огненом солнечном круге, свет и радость. И этот возводящий ввысь огонь – пресветлый свет, зажжен над пучиной тьмы человеческой жизни для спасения человека.
Души людские, блуждая в космосе и устав от этих блужданий, падают вниз и попадают к людям, и теперь, связанные с ними, то плывут по жизни, несомые её бурными ветрами, то мечтают о тихой пристани. Но Бог влечет души к себе, пробуждая их и побуждая к очищению, и перед человеком открываются врата божественной мудрости, и душа, как усталый путник, поднимается по крутой тропе все выше и выше, и достигает, наконец, пристани вечного блаженства, как достиг его Одиссей, преодовев непреодолимое на своем пути к вечному дому.
Неясная тоска, вечно живущая в душе космического скитальца, обращается предчувствием счастья.
И вот она, забыв о своем стеснении, пришла на кафедру, рассказала о своих мучениях профессору, статьи которого, ещё учась в школе, с благоговеним и тайной надеждой на скорое познание истины читала в различных научно-популярных журналах.
Он, высоко подняв брови и сняв большие роговые очки, делавшие его похожим на гигантскую реликтовую черепаху, долго и пристально смотрел сквозь неё, потом вдруг сказал, обращаясь к портрету Майкла Фарадея:
– Фантазия, лишенная конкретных знаний, производит чудовищ. Однако, соединенная с ними, она – мать открытий и волшебный источник чудес. Всё остальное – пустота. Согласны? Мд-ааа…
– Согласна, я больше не буду фантазировать просто так, но, простите, пустота – это вакуум, и мне кажется, что нет ничего конкретнее, чем пустота такого рода. И нет на свете ничего конкретного, кроме этой напряженной пустоты.
– А материя? – ещё выше поднял бровь ученый.
– Материя – это всего лишь возбужденное состояние вакуума. Вакуум – всё и ничего одновременно, – кротко сказала Алеся, и он взял её к себе в ученицы и отныне назывался коротко и значительно – шеф.
– Однако поздравляю, вы попали по адресу. У нас уже есть три молодых гения, произрастающих на самой плодотворной ветви науки – имеет место так называемый феномен „три-щук“ – Грищук, Полищук, Черепащук. Есть также один супергений – Кардашев, он не достиг ещё возраста Христа, а уже впереди планеты всей в области радиоастрономии – он доктор наук и неуклонно расширяющаяся надежда вселенной, которую он внимательно прослушивает своим радиотелескопом… Так что есть на кого равняться.
– Вселенную слушает… радиотелескопом? – едва не всплеснула руками Алеся и замерла, как громом сраженая.
– Ну да, а что же здесь удивительного? Современная наука идет вперед семимильными шагами.
– Но это же… Но там же… Ну, нет же… О господи!
– Пардон? Не поминайте имя господа всуе. Вы хотите что-то спросить? Или рассказать?
– Нет, я не смогу это объяснить, простите. Но там …там всё иное! Понимаете? Всё иначе, не так, как здесь! Там всё – живое!
– Точнее?
– Не знаю, можно ли мне это говорить…
В тот вечер, после научного семинара, они шли вместе к метро, и шеф потеплевшим голосом говорил о том, что человеческие фантазии продолжаются ровно столько, сколько живет человек, что без фантазий человек не смог бы скрасить своего одиночества. Но кто не научится сдерживать свои фантазии – тот пустой фантазер, у кого необузданная фантазия соединяется с идями добра – тот энтузиаст, а у кого же просто беспорядочные фантазии в голове – тот пустой мечтатель. И что нет ничего ужаснее силы воображения без вкуса.
7
Она по-прежнему ходила на семинары и спецкурсы для аспирантов, но так ничего и не смогла решить для себя – с детерминированностью мира.
Ей не хватало знний, умения ориентироваться в научной литературе, несущей, как ей казалось, неподдающийся осмыслению поток информации.
А вопросов всё прибавлялось. Зачем, хотя бы, во вселенной двойники? Объекты, в точности повторяющие друг друга? Если бы природа копировала про запас нечто уникальное, но нет же! Зачем существуют двойники рядовых объектов?
И ещё многое другое. И главный из всех – где сейчас Сенька? И почему он шлет только открытки без обратного адреса, и каждый раз из разных городов?
Она была на практикуме в павильоне „зенит-телескоп“, когда её снизу позвали. Подошла к проему раздвинутого купола, встала на стремянку, выглянула наружу. Там стояла Линочка.
– Гони в общагу. К тебе пришли. Симпатичный, ага. В кепочке такой и в плащике. Ну, что ты рот разинула? Я лечу, как олимпийский вестник, а ты и не думашь спешить.
Забыв от неожиданости первую заповедь астронома „не касаться того, что тебя не касается“, стремясь сохранить равновесие, она ухватилась за трубу гида. Махина телескопа качнулась, и с трудом пойманная в крест звезда неторопливо поплыла из поля зрения. Алсин напарник конкретно выругался, а она, не обращая внимания на его возмущние, кубарем скатилась по винтовой лестнице и помчалась, что есть духу, к общежитию.
Сенька! Ну, конечно, это Сенька! Золотце самоварно, прочухался наконец!
Год – как день, как будто и не было тей бесконечной череды унылых суток, из которых он и сложился, наконец! И как будто вчера они прощались, сидя на берегу Сожа до самого рассвета, и прыгали шальные рыбы… А потом она вошла в теплую, как Сенькины ладони, воду и поймала руками черного и скользкого вьюна…
– Сенька! Ну, какой же ты гад! – с порога закричала она, бросаясь к молодому человеку, сидящему на стуле, и… отшатнулась от неожиданности, больно стукнувшись о дверной косяк.
– Простите, не понял, – привстал со стула незнаклмый молодой человек. – Я жду Алесю. Это вы?
– Вы… кто? Вы… зачем? Вы… ко мне?
И она беспомощно заморгала ресницами, готовясь зареветь от всей этой бессмыслицы и жестокости происходящего.
– Я – Юрий. Вы к моей бабушке приезжали осенью в Сокольники. Помните?
– Ну, да, это и моя бабушка. Только двоюродная. И что?
– Меня тогда не было в Москве, а вот сейчас я подумал – дай-ка зайду. Вот и выбрался.
– Это хорошо, что вы думаете. А то ведь знаете, какие бывают молодые люди? Ни за что не заставишь работать головой. Так – трым-трым! И не пашет мозгами.
– Вы смешная.
– Ага. Обхохочетесь, если что.
Алеся дрожала от обиды, от закипавшего в ней раздражения и даже ненависти к этому, так неожиданно возникшему на её горизонте родственнику.
– Да вы не беспокойтесь, я сейчас уйду. Мне просто было интересно увидеть кого-нибудь из родственников папы.
Слово „папа“ он произнес твердо. С нажимом. Он встал, Алеся ахнула – ну и рост!
– Да постойте же, я сейчас чай приготовлю, – засуетилась она, залезая в шкаф со сссъестными припасами. – Как раз чайник горячий и заварка есть. Сколько сахару в стакан? Извините. Он напополам с икр о й.
– Что? – рассмеялся Юрий.
– Кабачковой, не бойтесь. Моя соседка по комнате ест всё время кабачковую икру и запивает её чаем. Вот иногда в банку с сахаром и попадает немного икры. Мы привыкли уже. Не очень противно, если привыкнуть.
– С вами весело.
Юрий засмеялся и стал прощаться. Вошла без стука Надежда.
– Приличные десять минут прошли. Молодой человек, вас не смутит, если я буду терпеть ваше присутствие лежа?
– Простите, я сейчас уйду, – сказал Юрий и поспешно вышел. Когда Алеся, проводив его до лестницы, вернулась в комнату, Надежда, глядя поверх очков, спросила с издевкой:
– Что, очередной Тарас?
– Хуже. Это родственник. Прости, я в твой сахар случайно кабачки опрокинула. Наблорот, в кабачки сахар случайно высыпала. Вобщем, куплю завтра тебе колбасы, будете с Линочкой напару жировать. Кстати, где эта сводница?
– Поет в холле Окуджаву.
– Не общежитие Физфака, а какое-то хоровое училище, ей-богу!
– Музы любят умных людей и с удовольствием их посещают. Так что за хмырь тебя посетил?
– Он не хмырь. Он сын фронтовика. Его отец и мой отец – двоюродные братья.
– Всё равно, ты его не поощряй. А то ведь они такие – решительные! Особенно так нзываемые родственнички. Сначала они – роднее не бывает, а потом, поминай как звали.
В комнату заглянула Линочка.
– Что, уже ушел? Жалко. По-моему, приятный. – Она оценивающе посмотрела Алесю. – А ты бы вместо балахона носила что-нибудь с пояском. С твоей отрицательной массой очень эффектно будет смотреться. Вот если бы к твоей мордашке да мою фигуру…
– Хватит болтать. Я вовсе не собираюсь с ним разводить флирт. И вообще, оставьте меня в покое, если это не очень трудно.
8
Летом, после сессии, она поехала к бабушке, в Ветку. Однако Сеньки там не было, и впервые Алесе здесь, в самом милом её сердцу месте, стало скучно.
Она уже хотела ехать в Москву, не дожидаясь конца каникул, чтобы спокойно посидеть в библиотеке, походить по музеям, как вдруг пришла телеграмма из Минска – от родствеников Ганниного мужа.
Что, к чему – так и не рзобрались, ясно было одно – к ним скоро будут гости из Варшавы, Марк Прушинский и его жена Барбара. Ни Мария, ни Иван с ними знакомы не были.
И Алеся осталась, чтобы помочь Марии все перемыть, перестирать – кто знает, насколько эти люди к ним едут?
– Можа, ад Брони гэтыя люди? А то як зъехала. Так и нямашака. Што ёй там. У Польщы, медам намазана? Госпади, спаси и сахрани! – часто крестилась она, а Иван только подсмеивался:
– Люди в космос спутники и ракеты запускают, а ты всё крестишься.
– А йди ты, – говорила Мария, продолжая молиться, в тайной надежде вымолить весточку от беглой дочки.
С тех пор, как Броня вышла за „полячка“ – а это случилось через пять лет после их встречи в Гомеле, и вскоре после замужества уехала с ним в Польшу, вести от неё поступали редко.
Прушинсткие приехали на горсоветовской машине.
– Праходьте, гости дарагия! – приглашала Мария их в дом, ведя по чистым половикам, расстеленным до самой калитки по мостику от крыльца. – Уладкоувайтеся у зале, А можа. У спальни луччэй буде?