На арфах ангелы играли (сборник) Миронова Лариса

– А что тогда горит? – опешила Наталья Васильевна, останавливаясь и не пропуская мужиков идти дальше.

– А это дом одного москвича, его там нетути сейчас. Уехамши в столицу.

– Послушайте, – закричала Наталья Васильевна. – Это наш дом хотели сжечь, понимаете, наш! Но не получилось, мы их заметили раньше, чем они успели что-либо сделать. Я их видела в лицо! Я хотела тут же вызвать милицию, но почтовая не открыла нам.

– А кто это был, видели? – заинтересованно спросил младший.

– Конечно, – ответила Наталья Васильевна.

– Не наше это дело, – хмуро прервал её старший, – И вы бы шли домой, раз цел ваш дом. Мы – народ привычный, а и то иной раз жуть берет. А вам и вовсе поостеречься надо бы, не лезьте не в своё дело, а то и до греха недалеко, – сказал старший и вместе с сыном они быстро зашагали в сторону лесокомбината, больше не оглядываясь и не разговаривая между собой.

Они, теперь уже не спеша, Наталья Васильевна и Соника, шли к месту пожара. Действительно, горела не церковь, а дом, который находился прямо за ней, метрах в ста пятидесяти, но издали казалось, что горит как раз церковь.

– Господи! Что это со мной? – удивилась сама себе Наталья Васильевна. – Наша крыша крыта рубероидом, а церковь – железом, горел же шифер! Я, видно, совсем одурела.

– Это от волнения, не переживай, – успокоила её девочка. – Со мной тоже такое бывает. Когда хочется конфет, смотрю на горбушку и думаю, что это пирожное.

Народу на пожаре не было совсем, никто его не тушил, никто не пытался спасти имущество. Кое-где, в близлежащих домах, засветили электричество, перебрехивались растревоженные собаки, но ни всеобщей паники, ни слаженой работы по тушению пожара, как это было ещё десять лет назад, когда горели дома на плотине, не было и в помине. Даже активных свидетелей у этого пожара не было!

– Наташ, Наташа! – услышали вдруг они надрывный, хотя и слабый крик издали.

Кто-то бежал по дороге.

Наталья Васильевна и Соника пошли навстречу бежавшему к ним человеку.

– Да это же Дуся! – радостно крикнула она, узнавая в бегущей женщине свою знакомую.

Видно было, что она очень испугана, но всё лицо её цвело радостью.

– Это я, я! – подтвердила она, переходя на шаг. – Насилу догнала вас! Мне и знамение сегодня было – всё небо в сполохах аккурат перед закатом.

– Ты нас увидела из окна? – спросила Наталья Васильевна, – обнимая и целуя Дусю.

– Я видела, только не поняла, что это вы. Думала, соседка, невестка Кланькина, с дочкой, у них тут, в этих местах, сродники живут. Думала, пожар смотрят. От моего дома видно, вот и пришли. А что ж вы не постучали в окно?

– Мы стучали в калитку, но несильно, – оправдывалась Наталья Васильевна, с приятным удивлением отмечая, что Дуся за эти десять лет размолвки, непонятно как и почему произошедшей, не только не постарела, но и стала как будто моложе. – Ты просто красавица какая-то сделалась! – сказала она Дусе, снова крепко обнимая её.

– А, ну тебя! – отбивалась Дуся, смущаясь похвалам и тоже радуясь встрече. – Пойдемте к нам, Лексей один там остался.

– А что – болен?

– Болеет который год, – вздохнула Дуся. – Еле ходит, ноги совсем отказывают. Раньше тоже плохо ходил, всё больше на мотоцикле ездил, а теперь вот и на мотоцикл не садится. В лесу, на вырубках ещё когда надорвался! А теперь вот и сказалось это к старости.

– Теперь ты свободно бегаешь по селу, я вижу, – одобрительно сказала Наталья Васильевна, отмечая и другие приятные перемены в своей товарке.

– Теперь бегаю, а он – дома сидит.

– Всё наоборот стало…

– Ну да, а то как же нам жить? Я не всегда такая была, какой ты меня видела десять лет назад. В молодости я боевая была. Огонь! А потом вот он ревновать стал – с чего, сама понять не могу. В себе, что ли, засомневался… Не знаю.

– Так и сколько же лет ты в заточении просидела? – спросила Наталья Васильевна, снова обнимая свою приятельницу.

– Пожалуй, что лет двадцать. Со двора – ни на шаг. Только вот на речку, что рядом, бельё полоскать ходила, и то он на лавке сидит и смотрит. Всё сторожил как бы какой мужик взглядом не… грёбнул. (Тут она, искоса глянув на Сонику, употребила для смягчения ситуации слово из местного лексикона – эвфемизм на тему ненормативной лексики, и это тоже было удивительно – Дуся никогда раньше вообще не ругалась, даже как-нибудь совсем невинно.) Нитки на ночь ко всем калиткам в саду привязывал, проверял, не приходит ли кто, когда я ночью на двор бегаю…

– Любовь, – сказала Наталья Васильевна.

– Любовь, – сверкнула глазами Дуся. – Сколько крови моей выпил он этой любовью! Теперь вот сидит, в окно смотрит. Жалко его, – вдруг сменила тональность Дуся. – Помрет – как жить одна буду?

– Ладно тебе – помрет! Молодой ещё.

– Молодой, как же, восьмой десяток пошел, – сказала азартно Дуся, а Наталья Васильевна подумала, что ещё не известно, кто кого больше ревновал – он Дусю или Дуся – его, раздувая пожар взаимной ревности бесконечными рассказами изредка забегавшим к ним домой бабам о своем тиране-муже.

– Как хорошо, что ты все-таки вышла! Я так рада, так рада тебя видеть! – говорила она Дусе, поглаживая её руку. Эта дурацкая ссора…

– Пустое, – махнула рукой Дуся. – Это Райкино дело, я потом уже узнала. Пустила брехню, что ты семью нашу хочешь разбить. Ну не дура ли? Так что ж мы стоим, пойдемте к нам, всё равно Лексей не спит уже, – сказала она, беря Сонику за руку. – Пойдем ко мне чай пить, шустрая?

– Пойдем, – тотчас же согласилась Соника, тоже внимательно разглядывавшая Дусю. – Мне очень нравится ваш дом. Я хочу посмотреть, какой он внутри.

У Дуси их ждал стол, уставленный угощениями, – но это было угощение из магазина, Дуся, похоже, теперь уже не так часто пекла в печи свои безумно вкусные плюшки-улитки или просто блины. Над столом свисала с потолка неяркая лампа без абажура. Под ней ярко сверкали дочиста намытые и прожаренные в печи чашки на белых блюдцах, посередине стола красовался сочный, темно-желтый ананас, рядом лежали две пачки хорошего печенья. С краю стояли два графинчика и рюмки.

– Выпьем за встречу? – сказала Дуся, беря в руки один из них.

– А что это?

– Абсент, – отозвался из спальни Леша. – Сам готовил, один на мяте, другой на полыни.

– С ума сойти! – засмеялась Наталья Васильевна. – Напьемся вусмерть. Жалко, сыр из дома не прихватили.

– Сыр есть, пошехонский. Свежий вчера купила. Идёт?

– Дуся, ты меня просто балуешь! Так давайте же выпьем за встречу!

– Сначала руки-ноги мыть, – скомандовала Дуся, притворяя дверь в спальню и наливая воду в чистую большую миску. – Мойтесь, мойтесь, не жалейте воды, речка рядом. Я, бывало, сяду вечером ноги мыть, по часу моюсь, а то и больше, Лексей придет и вот ворчать – ну что ты плещешься, как вутка…

– Господи, у тебя всё так же хорошо и красиво в доме! – похвалила Наталья Васильевна Дусю.

– Чисто, да не очень, – сказала Дуся. – Потолки уже полгода не скребли, какое там – чисто!

Потолки в селе скребли ко всякому празднику – а их в году немало. Приходили компаниями – сегодня у одной, на завтра – у другой скребли потолок. Одному человеку с такой работой и за три дня не управиться. А потом кучку «поскребышек» выкладывали на дороге, перед домом. У какого дома кучка повыше, там и хозяйка – самая чистюля. Кто крыльцо в субботу не отскоблил добела, того сельские остряки достанут до печенок. Грязи бой давало всё село.

– Дуся, ну как вы умудряетесь быть такими чистюлями – при таком количестве грязной работы? – ни одной несвежей или застиранной тряпки в доме, всё просто сияет чистотой!

– Это – привычка, – подал голос из спальни Леша. – Дитё с пеленок приучали к чистоте. Знаешь, как наказывали за каждое пятнышко на одежде? Хорошо жили, вот и привыкли навек к чистоте.

– Говорила же – не спит, – сказала, улыбаясь, Дуся. – Это Наташа с девчонкой. Они под палисадником сидели, оказывается.

– Я ж говорил! – снова подал голос Леша, выходя на кухню при полном параде.

– Оделся уже, когда успел? – ругала его нежно и любовно Дуся. – Лежал бы уже, ночь какая!

– Лягу, лягу, я только покурить выйду в сени.

– Да ты здесь уже кури, – милостливо разрешила Дуся.

– Спать плохо будет, – сказал Леша и вышел в сени.

Он постарел, похудел и весь как-то сжался, скукожился. И только глаза его были всё такими же молодыми и ясными. Да ещё голос – такой же звонкий, с множеством переливов тембровых оттенков.

– Жалко его, сил нет, – сказала Дуся, смахивая слезинку со щеки.

– Помрет, что делать без него буду?

Она обвела глазами дом – рубленые стены, обшитый тесом, словно полированный от частых уборок, потолок, небольшие, в аккуратных занавесках, окна.

– Это Лёша сам всё сделал? – спросила Соника, дожевывая пятый пряник. – Всё-всё сам?

– А к то ж ещё – сам, конечно, – не без гордости ответила Дуся.

– И зеркало это, раму, тоже сам делал. К свадьбе ещё. Такой порядок – жених должен был срубить топором раму для зеркала. И поднести его невесте.

– А невеста что делала в это время? – спросила весело Соника.

– А невеста сидела на сундуке с приданным и смотрелась в это зеркало. Если вся помещалась в нем, значит, хорошая жизнь обещается.

– Здорово! – засмеялась Соника, представив себе эту картину. – Обязательно топором рубить надо было?

– Топором – а чем же ещё?

Это уже сказал Леша, входя в дом.

– Закрывай, тянет холодом, – прикрикнула на него не сердито, но строго, Дуся.

– Топором и без единого железного гвоздя, – охотно дал разъяснение Леша.

– Как это? – переспросила Соника. – Как это – без гвоздей можно строить?

– Дом – очень просто. Просто бревна так рубят на концах, что они друг друга держат лучше всяких гвоздей. А мелкие вещи скрепляли деревянными гвоздиками – даже сени можно было так построить. Доски деревянный гвоздь крепко держит. Лучше железного. Ладно, пойду, не буду вам мешать ваши разговоры вести.

Леша ушел в спальню, а Дуся всё продолжала хлопотать, выставляя на стол всё, что было в её холодильнике.

– Так, говоришь, это была Жека с мужем? На мотоцикле?

– Да, похоже, это были они. Несколько неожиданно, правда?

– Кто знает? – неопределенно пожала плечами Дуся. – Тебе рассказывали, как умерла старая просвирня?

– Нет.

– Умерла она не от сердца, как сказали. Все лекарства, как стояли, так и остались стоять на столе. И перед тем, как умереть, обошла всё село и с каждым простилась.

– Мне она нравилась, – сказала Наталья Васильевна. – Добрая, сердечная женщина. За что её удалили из церкви?

– Кто знает? Говорили всякое.

– Думаю, это была клевета.

– Она по всему селу рассказывала, что сама видела, как ты батюш – ке деньги давала на храм. И шитье тоже привезла. А они говорили, что это «какая-то женщина», а не ты вовсе. Из-за этого у неё с Раей ругань и вышла. Я сама слышала. Она говорит Рае: «А чего кости честному человеку перемывать? То и ладно, что высоко взлетела». Как дело до прибыли коснется, так всякий человек сам не свой делается… После тебя люди стали на церковь деньги давать, Шишок дал лес бесплатно, чтоб и здесь главным быть. И сельсоветовским тоже леса дал.

– Но лес ведь не его! – удивилась Наталья Васильевна. – Ему принадлежит, насколько я понимаю, только лесокомбинат.

– Да ведь люди-то его в лесу работают! Как не его лес? Получается, что его.

– Да это же глупость какая-то! – удивилась Наталья Васильевна. А что про мои деньги громко не говорят, так это и к лучшему. И вообще, совершенно неважно, что говорят по этому поводу.

– Кому неважно, а кому – и очень важно, – возразила ей Дуся.

– А что ты думаешь насчет Жеки? – спросила она у Дуси. – Гово – рить об этом матушке? Ведь она в хоре поет, как это может быть?

– И не вздумай – молчи молчком про то, что видела. Жека – двоюродная сестра матушки. Поняла?

Дуся смотрела на неё строго и даже как-то зло.

– Вот это номер!

– Так что молчи-помалкивай, чтобы хуже не вышло.

– Не знаю, мне казалось, матушка – святая душа, сам ангел во плоти. А как она поёт! Какой голос!

– И всё равно – молчи! Кто знает, что у них, мордышей, на уме? Это народ очень хитрый. И домами с Жекой не меняйся. Ты ей квартиру свою московску. Отпишешь, а она тебе – шишь.

– Ты и об этом знаешь?

– Так всё село уже знает, что она к тебе на кривой кобыле подъезжала. Дом-то лесокомбинату принадлежит, а не ей! А она там квартирует после пожара в еёном доме. Сделают они фальшивые документы, а потом выгонят из дома вовсе, а то и в речку скинут, дом-то у неё на берегу стоит и рядом – никого. У неё там места глубокие.

– Да, теперь тут их власть, вредоносные твари и поганцы земли! – снова подал голос молчаливый Леша, допивая вторую рюмку своего великолепного зелья. – Раньше сунуться сюда боялись, в наше село. А теперь тут командуют все, кому не лень, только так… А где дело до прибыли коснется, то, прямо тебе говорю, любой вперегонки побежит, чтобы ближнему напакостить. Вот такая у нас жизнь настала. Народ весь испоганился в корень.

– Народ как был, такой и остался, – возразила Дуся. – А что жизня такая вредоносная началась, так это есть. Куда от неё денешься?

– А что ж ваша администрация? Они же русские?

– Администрации всё равно, кто тут живет. Они народ за людей не считали никогда. У них свой расчет. От кого больше денег идет, тому они и служат.

– Спи уж, – остановила его Дуся, прикрывая дверь из кухни. – Постелю вам в зале. Спать хотите небось? – спросила Дуся, глядя на зевнувшую Сонику.

– Прости, хозяюшка, но мы пойдем к себе домой, – сказала Наталья Васильевна. – Уже светло, никто не полезет.

– Как знаете, но, если что, сразу приходите и стучите в окно, – сказала она. – Пойду, провожу вас до мостика хотя бы.

– Если что? Надеюсь, всё обойдется. Да и в Москву уже нам пора.

Утро занималось серое и туманное – был уже конец августа.

Они пошли лугом, перешли по доске, с которой обычно полоскали бельё, на другой берег. В конце сада, ближе к ручью, был обрыв, а за обрывом – луг и простор. Крутой, в основном из шлака, бок обрыва, весь словно покрытый ржавчиной, лишь кое-где разреженной скудной залетной порослью неприхотливой жесткой травы, был обращен к их дому. А другая сторона, совсем пологая, мягко спускалась к ручью у самого его устья, где ручей сливался с рекой Берендей, была сплошь покрыта мягкой густой зеленью.

Они по узкой, петляющей тропке взошли наверх. Оттуда был хорошо виден горящий дом. Всё строение уже охватилось пламенем и пустые окна без стекол как-то нелепо и бесстрашно глядели сквозь разделявшиеся волны огня.

И тут у неё заболело под левой лопаткой, и потекла эта резкая внезапная боль по всей спине. Не по лесу, по людям боль ходит, – почему-то пришло на ум присловье, не раз слышанное ею от старой Клани.

Потом так же внезапно отпустило.

Они повернулись к ручью. Ещё были смутные тени, ещё луна блестела в реке, но утро уже настойчиво вступало в свои законные права. Вода в ручье весело журчала, рыбья мелочь беспечно серебрилась на зыбкой глади, иногда в густых зарослях камыша что-то глухо шлепало и трепыхалось, но потом всё снова стихало и слышалось лишь веселое журчанье сильного в этом месте течения.

– Ты подожди здесь, а я схожу, посмотрю, что там у нас в доме творится. Хорошо?

– Хорошо, иди, – согласилась Соника, отчаянно зевая.

В дом незваные гости не заходили, это было видно сразу. Внезапный беспорядок, сотворенный ночью, при живительном свете утра выглядел как-то нарочито, даже театрально.

Наталья Васильевна наскоро прибралась, поправила постели и, захватив ведро, побежала к ручью.

Котята действительно сидели на крыльце бани и сонно таращили на неё глаза. Она взяла их на руки и засунула под свитер, тесно прижав продрогших малышей к своему животу. Потом, помахивая ведром, бодро сбежала по тропке вниз.

Девочка спустилась с обрыва и стояла у ручья, протянув правую руку вперед, словно хотела осторожно потрогать воду. Наталья Васильевна, несколько минут понаблюдав за ней молча, подошла к ручью тихо, почти бесшумно, но Соника почувствовала её приближение и, обернувшись, шёпотом спросила:

– Там никого нет? Они больше не возвращались?

– Нет, больше никто не приходил. Тебе не холодно?

– Нет, совсем нет.

– Что ты там увидела? В ручье? Рыбки играют?

– Нет, я не рыбок разглядываю. Знаешь что, даже не знаю, как тебе сказать… Мне кажется, ручей журчит фиолетовым цветом. Как си бемоль мажор, понимаешь?

– Не очень.

– Ну, это же просто – вода журчит, и это журченье синее и красное! Это очень-очень красиво! А когда он журчит в соль мажоре, то это всё салатово… Зеленое и салатное, понимаешь? А ты видишь? Нет? Тогда закрой глаза и прислушайся! Ну? Ну же?

– Это, скорее всего – от усталости, – ответила Наталья Васильевна, обнимая девочку. – Чрезмерное раздражение зрительного нерва или что-нибудь в этом роде.

– Ну, нет же, нет! Какая ты скучная! Это журчанье ручья такого цвета! Ну, прислушайся получше – видишь теперь? Видишь?

Ольга Николаевна покачала головой.

– Нет, не вижу, но такое вообще-то может быть. Ученый-физик объяснил бы это так. Информация о мире передается звуком – музыка, и ты это понимаешь, может всё рассказать и о человеке, и том, что вокруг него происходит. Но для этого нужен воздух. Потому что звук – это колебание воздуха.

– Так вот почему люди живут на планете, а не на какой-то звезде!

– Разумно. На планете есть атмосфера. Но и свет тоже передает информацию – уже без вмешательства человека.

– И без воздуха?

– Да, конечно.

– Даже в космосе, в полном вакууме?

– Естественно.

– Батюшкам на проповеди как-то говорил, что Слово и Свет – имена Бога, – почему-то шепотом сказала Соника.

– Это образ. И он всем понятен. Но в мире науки об этом явлении говорят на другом языке. Звук и свет – колебания разной частоты, но взаимосвязанные очень прочно.

– Я видела картину, на которой были только цвета. И никакого сюжета. Это тоже информация?

– Конечно. Был такой художник – Пауль Клее, его называли мастером зашифрованной цветной композиции. У него был сказочный, совершенно фантастический, художественный язык, на котором он и поведал людям о своём видении мира. Он хотел понять, как соотносятся форма и цвет – и писал картины-загадки. А уже готовую картину он разрезал на части, и потом вновь собирал, как мозаику. Получалось такое беспредметное художество…

– Как в музыке инвенция? Её ведь тоже можно «разрезать» на кусочки и «собрать» готовую пьесу из них, да?

– Тебе виднее. Ты ведь музыкант, а я – всего лишь писатель. Так вот, о художнике Клее – он мечтал поймать в ловушку смысл цвета. Он хотел найти шифры, скрытые в живописи, в цвете, с помощью которых можно было бы понять и расшифровать все тайны мироздания.

– Здорово! Ну, просто классно! Но, я думаю, – она снова перешла на шёпот, – Бог этого не допустит! – сказав это, она запрыгала от радости. – Если совсем не станет тайн, будет очень скучно и неинтересно жить, правда? Но почему же все-таки этот Клее тогда не догадался, что краски связаны с музыкой? Он или кто-нибудь другой?

– Есть и такие догадки. И, заметь, немало людей на эту тему думают. Но не все люди видят цвет музыки. Вот в чем причина. Потому что нельзя с человеком обсуждать то, что ему неведомо. И невидимо им.

– Я тоже раньше не видела. И не ведала. А потом что-то случилось чудесное…

– Поздравляю.

– Я… Значит, я стала ведуньей?

– Ну почему же? Можно сказать и по-другому – ты стала сведущей. Это нормально.

Девочка замолчала и, закрыв глаза, сосредоточенно прислушивалась.

– Жалко.

– Ты не замерзла, Соника?

– Нет, мне совсем не холодно. – Она наклонилась к ручью. – Знаешь, и так тоже видно. Видно, что ручей цветной! Какой он красивый!

– В каплях воды преломляется свет и разлагается на свои цветные составляющие.

– И получается радуга? Мостик, по которому ангелы спускаются на землю? Так ведь?

– Пусть так. Ну-ка, ну-ка…

Наталья Васильевна взяла девочку за руку, притянула к себе.

– А что это с твоим платьем? – спросила она.

– А что? Что такого? – всё ещё улыбаясь счастливой улыбкой, спросила как-то рассеянно Соника.

– Оно село, как-то странно село. И под мышками треснуло, ну-ка, повернись ко мне. О-ё-ёй!

Соника одернула платье, но длиннее оно от этого не стало.

– Господи, да что это с тобой?

Наталья Васильевна схватила девочку за руку, притянула к себе.

– Что это с тобой? – спросила она, в свою очередь, удивленно разглядывая Ольгу Васильевну. – А ты какая-то маленькая стала. Мы теперь с тобой почти одинакового роста. Давай меряться!

– Чудеса в решете! Ты и вправду стала ростом с меня! Или мы с тобой грезим наяву, или…

– …просто случилось чудо, и я выросла на целую версту за одну ночь! Соника весело смеялась, разглядывая своё новое, так неожиданно и внезапно повзрослевшее тело. Да, теперь это была совсем другая девочка – правильнее было бы называть её девушкой. Изменилось и её лицо – правильные и приятные черты стали по-взрослому четче и строже, глаза – глубже и серьезнее, губы утратили детскую припухлость и красиво складывались в прелестную, увы – уже не детскую улыбку.

– Что бы это ни было – сон или грёзы наяву, всё равно это замечательно, – сказала, наконец, Наталья Васильевна и обняла девочку. – Пойдём домой и поспим хотя бы немного, а то ещё что-нибудь чудное пригрезится с недосыпу. Не бойся, они больше сюда не придут. Во всяком случае, сегодня. Вон коров уже начали выгонять на пастбище…

И они пошли по тропинке наверх, мимо двух холмиков под молодыми березами.

– Смотри! – шепнула Соника. – Ирисы у Гердуса зацвели! А ты говорила, что в этом году они цвести не будут!

– Действительно – зацвели! Надо же! Мы так поздно их пересадили… Да какие огромные! Только бы их коровы не съели…

Они поднялись в дом, теперь там было светло и уютно. Через окошечко в сенях светило восходящее солнце, заливая вишневым заревом беленую печку и занавеску у входа.

Соника уснула, едва коснувшись головой подушки. Наталья Васильевна ещё долго сидела на своей кровати и с радостным изумлением разглядывала спящую.

За окном мычали коровы, плотно притираясь боками к палисаднику. Слепни заели…

Наконец, задремала и она.

Они проснулись, когда уже был полдень. Однако за окнами было тихо. Они вышли на веранду – село, казалось, вымерло. Даже в огородах никто не возился.

Они сели на ступеньки крылечка, не сговариваясь, так и сидели молча очень долго, думая каждый о своём. А когда заговорили, говорили о чем угодно, только не о том, что произошло ночью.

– А знаешь, что мне утром приснилось, когда мы спать легли после этого…

– Что-то приятное, по лицу вижу, да, Соника?

– Не знаю, как это объяснить. Мне так было хорошо, так хорошо!

– Так что же снилось тебе?

– Будто на большой сцене стоит белый рояль, и я за ним сижу. В зале никого… Да и зала, кажется, нет… Просто сцена – и всё. А на ней целый оркестр. Каждый музыкант играет свою партию, а как только закончит играть – зажигает свечу и уходит. И вот все сыграли, и в зале вдруг светло-светло делается! Но это не солнце и не прожекторы светят, а это моя Света-Светлана в зал входит и смотрит, как свечи поднимаются на специальной люстре вверх, к потолку… Головкой своей кудрявой качает, а глаза улыбаются – мне улыбаются, потому что на сцене теперь только белый рояль и я…

– Но это же прекрасно! Чудесный сон.

– … А когда стало светло, как днем, я вдруг увидела вокруг себя диво чудесное…

– И какое же, если не секрет?

– Вокруг меня…

– Ну что, что? Говори же!

– …на арфах ангелы играли…

Москва 2ОО3-2ОО5 г.г.

Сердце крысы

Обязательное предисловие, где читатель знакомится с двумя очаровательными существами в бархатных шубках БЕЛУШЕЙ и БЕСУШЕЙ

Всякий знает, как живуч предрассудок, особенно предрассудок в отношении животных.

И что самое странное, многие не переносят крыс! И среди этих многих – много мужчин. Один мой давний знакомец по университету буквально истерику закатил, когда я имела неосторожность представить ему двух милейших существ – Белушу и Бесушу. «Миронова! – весьма скандально завопил он, совсем забыв о своем важном виде и костюме-тройке, только что купленным (знаем по какой цене!) в заграничном вояже. – Сейчас же убери эту гадость!»

А между тем, Белуша и Бесуша чинно сидели за столом и мирно ели торт с очень вкусным заварным кремом.

Вы, наверно, решили, что они чавкали во время еды, и это, в какой-то мере может оправдать нелепое поведение моего друга? Уверяю вас, ничуть не бывало! Белуша и Бесуша, – уж вы мне поверьте, я ни за что не совру, когда речь идет о столь горячо любимых мною существах! – самым человеческим образом весьма элегантно держали в своих изящных ручках крошечные ломтики и ели, аккуратно выгрызая маленькие кусочки из серединки, где было начинки побольше. При этом совершенно не крошили на скатерть и жевали с плотно закрытым ртом. Вот ведь какие несправедливые бывают люди!

Я бы не стала приводить этот пример, если бы он был исключением. Но вот известный критик И.Вишневая-Косточка (назовем её – критик Х, на всякий случай), прочитав эту рукопись, отозвалась о её героях так: «Эти омерзительные твари!»

«Отчего же?» – спросила я, всё ещё надеясь, что это не та роковая «вишневая косточка», на которой так опасно поскальзываться начинающим авторам. Если бы я не была столь ярой сторонницей борьбы со всевозможными предрассудками, я обязательно бы сплюнула через левое плечо.

«У вас мыши дают советы мышам, как разделывать мышей! Какой ужасный черный юмор! Отнесите сейчас же всё это на помойку! Да смотрите, не оскользнитесь!» – сказала она, и я с огорчением констатировала, что, к сожалению, это и есть та самая роковая косточка… «Да они же крысы!» – вяло возразила я без всяких аргументов и надежды на светлое будущее. – «Тем более, – придирчиво сказала критик Х, (вы помните, так мы здесь называем И.Вишневую-Косточку), – это ещё омерзительнее, и весь ваш роман – одна сплошная гадость!»

Вам ещё?

Дальше. Не менее известный критик Д-Урнов (назовем его – критик У) отозвался о рукописи более пространно, кривясь при этом так, будто жевал большой недозрелый лимон: «Всю рукопись… мне-мне-мне… не прочитал, но вижу, что это книга, которую читать и неприятно, и неинтересно. Впрочем,… мне-мне-мне… – снова зажевал он злосчастный лимон, – сейчас такой разнобой вкусов, что даже отвратительное может найти потребителя. Впрочем, если бы это были лошади, возможно, я дал бы вам недурственный совет…». Критик У был известен тем, что всем давал «недурственные» советы, причем совершенно бесплатно. Но он не был бы воистину Д-Урновым, если бы не умудрился-таки дать недурственный совет в столь секретной форме – он назвал мою зачитанную до дыр рукопись книгой! Если, конечно, это не было простой оговоркой по Фрейду.

Он также слыл известным зарывателем молодых талантов, но, думаю, это было преувеличением, и если бы он не так спешил на ипподром, уверена, он бы обязательно что-нибудь недурственное присоветовал…

А как вели себя редакторы?! Если обо всём этом порассказать сердобольным читателям в деталях, то они просто захлебнутся в Ниагаре неподдельных слез! Ограничимся одним лишь примером.

«Хотите, чтобы вас напечатали? Переделайте их на овечек! В нашем фольклоре нет крыс!»

И это ещё самый приличный из всех виденных мною редакторов – господин Медведев! (Окажем дружескую и совсем не медвежью услугу и не станем столь ретивого борца за чистоту рядов фольклора наделять трусливым псевдонимом – пусть это будет страшной местью всем конформистам и приспособленцам на ниве творчества!)

Но всё же для объективности заметим: если объединить советы критика Х и уважаемого господина Медведева, то не получится ли крамольный подкоп под самую древнюю религию – «Овечки дают советы овечкам, как разделывать овечек»!

Компроне? Вот так-то. И я здесь ни при чём!

Излишне сообщать, что Белуша и Бесуша наотрез отказались влезать в овечьи шкуры.

Теперь подробнее о моих друзьях. Обычно Бесуша носил великолепно сшитый черный фрак и ослепительной белизны манишки. Перчатки и башмачки он тоже носил всегда белые. Белуша предпочитал платье лимонного оттенка, но иногда он являлся во фраке с искрой, брусничного оттенка, да ещё с фланелькой на шее.

Страницы: «« 345678910 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Если мы не объединимся, то менты пересажают всех поодиночке – так считает Леня Кулагин, лидер одной ...
«У России два союзника – армия и флот». Известная фраза, но не совсем верная, устаревшая. Ведь Велик...
Можно верить в людей, пока ты молод, пока мир – создание твоего воображения» – писал Экзюпери. Один ...
История, которую репрессировали двадцать лет подряд, нуждается в реабилитации.ГОБЛИН известен всем л...
Российская империя создавалась веками. Где-то она прирастала войнами, как это было со Средней Азией,...
Для всякого исследователя, который решается говорить о личности и о жизни Иисуса Христа, существуют ...