Жемчуг богов Юрьев Сергей

ОТРАЖЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Даже под утро земля продолжала хранить остатки вчерашнего тепла. Небо уже посветлело, хотя солнце еще пряталось за дальними холмами. Гет приподнялся на локте и огляделся. Его однорукий спутник, точнее, пленник что-то бормотал во сне. Гет прислушался, но речь его была невнятна. Иногда, заснув, калека начинал молиться древним богам, от которых когда-то отрекся, а порой корчился от боли, не позволяя себе стонов — он вновь переживал ту пытку, которой много лет назад подвергли его Милосердные Слуги, но во сне он не произносил слов отречения, и после стонов улыбка торжества озаряло его посеревшее лицо.

И тут Гет внезапно понял, что разбудило его самого. Талисман, сделанный из осколка Каменного Кольца, который вручил ему перед расставанием старейшина Видящих, Не Имеющий Имени, потеплел на его груди. Настало время делать то, ради чего он пришел сюда, в это безлюдное, дикое, скучное место.

"— Найди себе спутника, и отправляйся в безлюдные земли, куда не заглядывают бессмертные. Как только талисман согреет твою грудь, поставь на землю сосуд. — Старец протянул ему древний потрескавшийся глиняный кувшинчик, покрытый незнакомыми полустертыми письменами, такой крохотный, что легко умещался на ладони. — Потом спой седьмой стих Песни Начала, прижмись к земле и жди. Над тобой пронесется вихрь, под тобой дрогнет земля, небесный огнь опалит твои волосы. Когда все кончится, ты должен залить воском горло сосуда и отдать его твоему спутнику, чтобы тот принес его нам. Этим ты отблагодаришь нас за твое спасение.

— Почему я сам не могу отдать его?

— Потому что тебе не суждено вновь оказаться здесь…"

Однорукий продолжал спать или притворялся спящим. Впрочем, это не имело значения — если все случится, как было сказано, он проснется. Но даже если он не спит, ничто не заставит его заподозрить, что сотрясение земли и небес произошло по воле оборванца, который уже несколько дюжин дней тащит его куда-то, порой под страхом смерти, а порой взывая к забытой совести и отринутой вере. А если он все поймет, все равно Видящие указали на него, Видящие не ошибаются…

Гет негромко пропел первую строку и почувствовал, как странным волнением наполнилось окружающее пространство. Он пел Песнь Начала сотни раз, но никогда раньше она не сливалась со скрипом чахлого дерева, шелестом травы, треском цимбалов. Казалось, сама твердь под ним начала вздыматься в такт пенью. Какой-то хриплый вопль вторгся в стройный хор, и Гет краем глаза заметил, что Однорукий уже стоит на коленях, выпучив глаза и зажав себе рот. Песнь уже звучала сама по себе, и слабый голос Гета уже потонул в торжественных раскатах. Небо, на котором не было ни единого облака, полыхнуло, и он обнял землю, ощущая всем телом ее дрожь. Душа заметалась внутри, пытаясь вырваться на свободу, и в этот момент все стихло.

Однорукий, приблизился к нему, не поднимаясь с колен, и пал ниц, как будто перед ним был один из древних богов или могущественный дух из забытых легенд. Но Гет, казалось, не замечал его — он уже разминал пальцами кусок воска, торопясь закрыть узкое горло кувшинчика.

— Возвращайся в Варлагор, — сказал Гет, не отрываясь от своего занятия. — У западной стены Твердыни затеряйся среди Просящих. Там тебя найдет человек, которому ты отдашь сосуд.

— Ты отпускаешь меня?

— Сделай то, что я говорю, и древние боги, может быть, простят тебя… — Он осторожно протянул Однорукому сосуд, который теперь почему-то казался особенно хрупким.

— А что там?

— Не знаю. Может быть, Видящие тебе скажут. А может быть, и нет.

— Безымянный, я принес Кувшин Холодной Глины. — Чуткий Олень стоял перед старцем в полупоклоне, хотя мог как равный сесть рядом. — В нем сокрыто нечто, в суть коего мы не в силах проникнуть ни беглым, ни внимательным взором.

— Кольцо замкнуто? — Безымянный оторвался от созерцания очага.

— Все, кто сегодня не покидал Притвора, готовы сомкнуть ладони.

Безымянный поднялся, и Чуткий Олень едва успел откинуть перед ним полог шатра. До Каменного Кольца, вокруг которого собрались все Видящие, было не более трех сотен шагов, и каждый шаг имел свое имя. Ритуал требовал мысленно обратиться к своему следующему шагу, прежде чем сделать его. По этой тропе невозможно было ходить быстро, и Чуткого Оленя удивило, что Безымянный ушел вперед, минуя тропу.

Смерть не опаздывала. Он просто попросил ее подождать. Но она не могла ждать бесконечно. Мгновение жизни остается мгновением, как бы долго оно ни тянулось, и наивно надеяться, что можно застать Час Пробуждения, ради которого они хранят знания и ремесла, забытые людьми в эпоху бессмертных владык… Он ждал, когда вернется странник, нашедший однажды в Притворе спасение от Милосердных, и смерти тоже пришлось набраться терпения. И вот — Сосуд Холодной Глины, принесенный, по преданию, Оденом-Судией из сопредельного мира, снова в Притворе, и вокруг Каменного Кольца, возведенного, по тому же преданию, Веолом-Воителем, смыкают кольцо Видящие. Песнь Начала пробудила силы, заключенные в Сосуде, и один из ветров стал добычей Видящих… Один из девяти, подвластных басилее Эленге? Леденящий Каббиборой? А может быть, один из тех, чьи следы утеряны столетия назад?

Ветры сродни бессмертным — и тех и других исторг из себя Источник. Если ветер угодил в ловушку, значит, и бессмертные владыки могут быть уязвимы. Не зря же Родонагрон, вороном летя над Варлагором, старается стороной облетать Притвор, не потому ли басилея Эленга так ненавидит Видящих, что ее магия бессильна рядом с Каменным Кольцом…

— Эленга ненавидит Видящих, потому что считает нас слугами Родонагрона… — Чуткий Олень, оказавшийся рядом, прочел его последнюю мысль. — Мне сказал об этом Гет-странник, и он не солгал. Я бы увидел ложь.

— Сейчас не время… — Старец оперся на его плечо. — Эленга… Родонагрон… Не важно, хороши они или плохи, милосердны или жестоки…

Безымянный заметил, что теперь сотни мысленных взоров устремлены на него. И еще он понял, что не успеет… Сосуд Холодной Глины будет откупорен уже без него. Пора передавать посох…

— Пусть подойдет Трепетная Лань…

Главное — встретиться с ней взглядом в тот миг, когда душа покинет одряхлевшее тело.

— Пусть подойдет…

Она уже была рядом.

— Не важно, милосердны они или жестоки, своенравны или справедливы, мудры или безумны… — Он говорил — она слушала, и взоры их слились. — Когда-нибудь их вечность закончится, и наше терпение должно ее пережить… Час Пробуждения придет. Ты видишь?

— Я вижу, — отозвалась она, восемнадцать прожитых зим, мгновение жизни, которое впереди.

— Бессмертные уйдут, как ушли когда-то древние боги, и тогда мы отдадим, все, что имеем…

Его тело обмякло на руках Чуткого Оленя и подоспевшего Поющего Цимбала. Все взоры обратились к Трепетной Лани, которая в тот же миг утратила свое имя.

ГЛАВА 8

"От настоятельницы монастыря Сано-Иво п.м. Лауры грешнику, бандиту, бунтовщику и вероотступнику Сезару дю Гальмаро.

То, что вам, сын мой, гореть в Пекле, известно всем, даже тем грешникам и бандитам, которые с вами прячутся по джунглям, не упуская любой возможности досадить добропорядочным и богобоязненным гражданам. Об этом я упоминаю затем, чтобы вы и ваше отребье не забывали хоть раз в неделю уделить пару минут молитве, и хотя бы раз в году исповедоваться во храме, чтобы нам, смиренным сестрам, знать, за какие ваши гнусности молить о прощении Господа Единого и Всемогущего.

Сегодня прибыл к нашей обители ваш вшивый посланник, но мы его к себе не пустили, чтоб не плодить антисанитарию в Божьем доме. Сказал он, что приехал забрать от нас Божью овечку Сандру, заботу о коей вы передали в наши заботливые руки. Не отдам! Ей, овечке Божьей, и так ваша поганая кровь покою не дает. Хоть мы ее стараемся держать в строгости, но сил наших, больше чем лет на ближайшие пять, не хватит. Третьего дня Сандра, овечка Божия, замечена была в келье своей за чтением богопротивной книжицы «Вдвоем под небесами». Где взяла, не признается. Я, пока прочла, вся исплевалась, и до сих пор, как вспомню, так в краску бросает. А вчера Сандра, овечка Божия, явилась ко мне на исповедь, а от нее табачищем несет. «Курила, паршивка?» — спрашиваю, а она в ответ хитро так прищурилась и говорит: «Грешна, матушка». Хорошо хоть — не врет на исповеди, а то давно бы лозы отведала. Если и дальше так пойдет, вырастет из нее греховодница, такая же, как вы, несмотря на все наши заботы. Яблочко от яблоньки недалеко падает.

Одно утешение — в науках Сандра, овечка Божия, преуспела, хоть и особым старанием себя не утруждает. А посланнику вашему, даже если он с мылом помоется, я Сандру, овечку Божию, не отдам. Сами приезжайте. Заодно и исповедуетесь. Сама слушать ваши сальности я не буду — к о. Стефану, иеромонаху, сходите, и пока от него справку о покаянии не принесете, даже разговаривать не буду".

1 марта 2970г. Канун Первого Причастия Святого Иво.

«Мужам, кои не оставили отчизне двоих сынов и одну дочь, без крайней нужды на рать в иные земли не ходить. А кто пойдет, того бить лозой по пяткам и держать взаперти, покуда рать не пройдет».

«Правда Нова Града», запись на бересте, датирована 15201 годом от Начала Времен.

43-я зарубка на Лампе, ночь после заката

Какая-то сила обратила его в вихрь и погрузила во тьму. Он пытался вернуть себе телесную оболочку, но лишь обращался в боль и вновь растворялся во тьме.

Ему казалось, что прошла вечность, прежде чем где-то наверху возникло неясное свечение, и он снова стал ветром. Но лишь на мгновение…

Лопо открыл глаза и обнаружил, что стоит босиком на мокрой траве, как Эдам, только что нажравшийся яблок с запретного дерева. Он огляделся, и оказалось, что лужайка со всех сторон огорожена барьером из белых булыжников, на которые почему-то больно смотреть. За пределами каменного кольца стояли люди в просторных белых одеждах. Много, сотни три, если не больше. На него в упор, не отрываясь, смотрела совсем молоденькая женщина, сидевшая на каком-то возвышении, и ему вдруг захотелось исчезнуть. Вместо того, чтобы стать ветром, он обратился в камень — но лишь на мгновение. Просто ему дали понять, что никуда он не денется. Теперь на нем был тот самый белый мундир, в котором ему вспоминался отец.

Женщина смотрела ему в глаза, точнее, сквозь них, и взгляд ее упирался ему в затылок. Она сказала что-то на непонятном языке, и он тряхнул головой в последней безнадежной попытке избавиться от наваждения, овладевшего им с момента падения в бездонное горло Каркуситантхи.

— А вы кто? Ангелы? — Лопо с трудом выдавил из себя древнеромейские слова.

— Что ж… Ели ты хочешь, чтобы мы ответили первыми, мы ответим… — сказала женщина, и лицо ее слегка посуровело. — Но тогда ты из гостя превратишься в пленника.

— Я и так пленник… — Он слегка пошевелил пальцами, проверяя их способность двигаться. — Лопо да Пальпа, полковник вооруженных сил Движения за Свободу и Процветания Сиара.

— Ответы порождают вопросы… — Она взмахнула рукой, и двое юношей выдернули из кольца один из булыжников. — Ты можешь подойти к нам. Ты свободен, но не уходи. Ты ведь тоже хочешь о чем-то спросить.

Выйдя из кольца, он и впрямь почувствовал, что свободен. На несколько мгновений он воспарил и увидел с высоты каменное кольцо, собравшихся вокруг него странных людей, рощу, изрезанную многочисленными тропинками, окруженную бескрайней холмистой степью, поселок из аккуратных круглых домиков под травяными крышами, дорогу, уходящую за горизонт и мрачную крепость, преградившую путь от дороги до рощи. Он вернулся. Легко возвращаться, если знаешь, что в любое мгновение можешь уйти.

Она сидела прямо на мягкой траве в трех метрах от него, и Лопо сидел напротив нее, в неудобной позе, подогнув под себя ноги, но не ощущал никаких неудобств.

— Значит, я не умер? — Он уже сам начал догадываться, что это хоть и не Этот свет, но и не Тот, и все-таки хотел услышать этому подтверждение. И почему-то очень хотелось верить странной собеседнице с красивым и совершенно непроницаемым лицом.

— Нет. — Впервые на ее лице мелькнула тень улыбки. — Ты не умер. Ты и не можешь умереть, даже если очень захочешь, даже если этого захотят все прочие — живые, мертвые, бессмертные. Ты просто чужой здесь, и всем будет лучше, если ты вернешься туда, откуда пришел.

— Без Сандры я отсюда ни ногой.

— Значит, ты был не один… Что у нее — Жезл? Корона?

— Нет, Безымянная, у нее Лампа.

30 августа 12ч. 32м.

— Команданте, их взяли! — Капитан Муар, начальник личной охраны, был одним из немногих, кто имел привилегию входить в рабочий кабинет Гальмаро без доклада и без стука, хотя пользовался ею, лишь когда приносил хорошие или очень хорошие вести.

— Кого? — спросил команданте, не отрываясь от просмотра накопившихся за ночь бумаг.

— Террористов, которые шоссе расковыряли! — поторопился уточнить капитан.

— Ну, и какой тебе за это орден нацепить? — Гальмаро наконец-то удостоил его короткого взгляда.

— Их взяли люди Вентуры. — Капитан снял фуражку и присел на краюшек старинного, сохранившегося еще с колониальных времен, кресла для посетителей. — И я не могу выяснить, кто их сдал Вентуре. Его орлы, кроме как головы рубить, ни на что не годны.

— Вот и спроси у Вентуры.

— Спрашивал. Не говорит. Произвел, дескать, следственные действия — и весь разговор. Но не в этом дело. За теми ребятами, что шоссе заминировали, не директория.

— А кому я еще мешаю? — почти искренне удивился Гальмаро.

— Взяли их на побережье. Два ромея, шестеро из Альби, один эвериец и один варяг. Наемники. Им просто заплатили, а кто, они, похоже, и сами не знают.

— Может, знают, но молчат.

— Команданте, вы же знаете, что у нас не молчат, если знают. Но денег им отвалили столько, что подержанный океанский лайнер купить можно вместе с командой, обслугой, оркестром, рестораном и официантками. У директории таких денег нет, а если и есть, то не раскошелятся…

— Вентуру ко мне! — рявкнул Гальмаро, и капитана, вместе с фуражкой, как ветром сдуло из кресла.

Если не директория, то кто? Команданте был уверен, что за границей всем наплевать, что происходит в Сиаре, кроме эверийцев, у которых свой шкурный интерес. Гардарика далеко, да и зачем им… Желтолицым тем более… Могут, конечно, ближайшие соседи обеспокоиться, что разберется старина Сезар с директорией и за них, бедных, возьмется. Хотя, тоже нет — они даже если скинутся, у них у всех бюджет лопнет. Кроме Коррана, пожалуй. У корранцев деньги есть, но им-то это зачем. Нет ни общей границы, ни общих интересов, ни общих родственников. Было дело, даже займы у них брали, так отдали же все вместе с бешеными процентами. Нет, скорее все-таки у кого-то из директории ненависть пересилила жадность. Гальмаро вдруг поймал себя на том, что его волнует проблема, которой он еще несколько дней назад и не заметил бы. Ну, хочет его кто-то грохнуть, ну и пусть хочет, кто только не хотел… А вдруг свои? Эта мысль показалась ему настолько интересной, что он даже припомнил: последняя чистка в рядах высшего и старшего офицерства была целых восемь лет назад, и за мятежом в Хавли наверняка тоже кто-то стоял. Он вспомнил мятежного полковника, которому лично вручал когда-то «Звезду Сиара», и подумал, что на психопата тот явно не похож, а значит, то ли из излишнего благородства, то ли по глупости согласился стать пешкой в чьей-то большой игре. Власть в Сиаре после войны за независимость менялась раз двадцать, если не больше, но традиции офицерского корпуса оставались неизменны: на третьем месте — верность уставу, на втором — непосредственному начальнику, а на первом — собственная мера понимания патриотизма. Все-таки, генерал Раус был прав, не позволив поставить к стенке уцелевших мятежников. После этого мера понимания у многих изменилась бы не в лучшую сторону.

В дверь постучали, и из-за створки показалась голова дежурного адъютанта.

— Команданте, к вам гражданин Сальдо Вентура. — Почему-то любой из офицеров в последнее время не упускал случая подчеркнуть, что Вентура — сам по себе, и к армии никакого отношения не имеет.

— Пусть войдет, — отозвался Гальмаро. — Только дверь придержи, а то он пузом косяк выставит.

Адъютант понимающе улыбнулся и распахнул дверь во всю ширь. Вентура не вошел, а вплыл, как броненосец в гавань, увешанный всеми регалиями, которыми успел обзавестись за последние девять лет героической борьбы с внутренними врагами.

— Сальдо, голубчик, — команданте посмотрел на него чуть ли не с нежностью, — скажи, пожалуйста, к чему такая секретность. Ты же знаешь, что капитан Муар лично отвечает за мою безопасность — мог и поделиться с ним полезной информацией. Или сам бы первым ко мне с докладом пришел… Хотя, я понимаю, трудно тебе своим ходом. Надо будет приказ издать: ограничить живой вес армейских офицеров и гражданских чинов, ну скажем, сотней килограммов.

— С поправкой на рост, — добавил Вентура, как бы не замечая иронии. — У меня есть пара телохранителей — один в два метра ростом, другой — два-двенадцать. Им меньше сотни никак нельзя.

Воспользовавшись секундной паузой, Вентура положил на стол, за которым сидел Гальмаро, серебряный перстень с серым аметистом. Команданте поднял его, и Вентура впервые увидел, что пальцы «отца народа» слегка дрожат.

— Где она? — спросил Гальмаро, пригвоздив собеседника взглядом к спинке кресла.

— В шестом блоке. Камера для почетных гостей. — Толстяк довольно оскалился, ожидая одобрения.

— Где ее взяли?

— Сама подставилась. В джунглях севернее Хавли вышла прямо на кордон народного ополчения. Сообщила, что располагает важной информацией. Вчера утром ее доставили ко мне.

— Как ты думаешь, что ей надо?

— Перстенек она просила вам показать, значит, до вас и добиралась. А сведенья о десанте — демонстрация добрых намерений, вроде как… Хотя, может быть, они и диверсию специально подстроили, чтобы потом исполнителей сдать и втереться к нам в доверие.

— Пошли в твою богадельню. — Гальмаро легко поднялся и начал застегивать тесный воротничок. — Только сначала позвони своим церберам, чтобы все жучки в камере отключили.

— Из соображений безопасности я не советовал бы вам оставаться с ней наедине. — Вентура ожидал чего-то подобного, он даже подумывал, а не скрыть ли от команданте появление нежданной гостьи, хотя и понимал, что такого все равно не утаишь.

— За мою безопасность отвечает Муар. Пусть у него голова болит. Она сильно изменилась?

— Смею напомнить, я ее раньше не знал. Выглядит хорошо, как новенькая…

30 августа 16ч. 17м.

Стены и потолок были покрыты серым кафелем, вместо тюремной параши в углу возвышался голубой унитаз, на крышке которого стоял баллончик с ароматизатором. На дощатом полу, тщательно натертом мастикой, лежало несколько циновок, украшенных орнаментами маси, а вместо нар в углу стоял мягкий диван, как будто сбежавший из аристократической гостиной. На стул из того же гарнитура был предусмотрительно положен комплект постельного белья, а над столом возвышалась ваза с фруктами и графин с чем-то зеленовато-прозрачным. Было ясно, Вентура точно знает, что за муха угодила в его паутину, иначе, зачем ему быть столь предупредительным. Значит, и Сезар скоро появится, или ее препроводят к нему — впрочем, не все ли равно.

Странно, но перед встречей с Гальмаро она испытывала совсем не то волнение, которое ей хотелось бы. Двадцать пять лет прошло с тех пор, как она виделась с ним в первый раз, и почти двадцать, когда в последний.

" — Дура! Дрянь! Стерва! — Он не кричал, а выдавливал из себя слова, стараясь, чтобы не услышал конвой, который отправился не на хрен, как было приказано, а за ближайшие кусты, создав иллюзию собственного отсутствия. — Если бы ты три года назад сама сказала, кто ты такая… Если бы ты просто наплевала на своих долбаных связных, выкинула бы к чертям рацию, стала бы той, за кого себя выдаешь…

— Делай, что должен делать, — сказала она холодно, поймав момент, когда слова застряли у него в горле.

Гальмаро резким движением расстегнул кобуру, и тут же прямо из чащи на поляну ворвался шустрый грузовичок. Два офицера вытащили из него молодую женщину, одетую в короткую зеленую юбку и желтую безрукавку — точно так же как она, Диана Иберро, Дина Кедрач, шпионка из Гардарики, приговоренная к расстрелу военным трибуналом. Сезар выстрелил дважды, и пули просвистели где-то рядом. Она не успела даже удивиться, как это он сумел промахнуться с такого расстояния. Чьи-то сильные руки схватили ее, а не успевший вырваться крик заткнул кляп, от которого почему-то воняло бензином и хлоркой. Когда ее тащили к машине, один из офицеров споткнулся о распростертое в траве тело, одетое в короткую зеленую юбку и желтую безрукавку, по которой расползались два кровавых пятна.

Через три дня, когда ее в полуобморочном состоянии притащили к воротам консульства Гардарики в Корране, капитан Раус надел на безымянный палец ее правой руки серебряный перстень с аметистом и сказал на ухо:

— От команданте. На память. Он сам распорядился…"

Заскрипели замки, и в камеру вошел охранник с подносом. Из-под салфетки, накрывающей блюдо, доносился давно забытый аромат. Тугуруку под острым маринадом! Пища для почетных гостей. Национальное кушанье маси. Стоит хоть чуть отклониться от рецепта, и изысканное блюдо превращается в смертельный яд, действующий медленно, безболезненно, но наверняка. Может быть, Сезар решил таким образом привести в исполнение давний приговор. Хотя, нет… На него не похоже. Здесь, в Сиаре, никогда не было моды на восточные изуверства. Виновен — к стенке! Не виновен — извините, поздно. Дороги у нас, знаете ли, хреновые… Впрочем, столько лет прошло — все могло измениться. Раньше при нем таких жаб, вроде Вентуры, не было.

Когда охранник удалился, Дина все-таки начала есть ящерицу, как положено, руками. В конце концов, если они ее решат убить, то обязательно сделают, как решат. Так, по крайней мере, вкусно…

На тарелке уже лежали тщательно обглоданные фрагменты хрупкого скелетика, когда дверные замки заскрипели вновь. Дина подумала, что это охранник поторопился вернуться за посудой, но в дверях стоял команданте Сезар дю Гальмаро собственной персоной. Слегка осунувшийся, поседевший, с тростью, но все еще он, тот самый…

— Добрый день, команданте. — Она заставила себя непринужденно улыбнуться и направилась к умывальнику — помыть руки после еды.

— Что тебе надо, Диана?

— Надеюсь, ты не очень торопишься… — Она закрутила вентиль и стряхнула с ладоней брызги.

— Ты знаешь, что приговор еще в силе?

— Я знаю, что приговор приведен в исполнение. Кстати, кого ты тогда подсунул им вместо меня?

— Ее все равно бы расстреляли. Ты явилась, чтобы это выяснить?

— А ты не рад?

— А это здесь причем?

— От твоего настроения зависит, какой у нас будет разговор.

— Говори, зачем ты здесь. — Гальмаро уселся на диван. — Не со мной же повидаться, в самом деле.