Ведьма с зелеными глазами Данилова Анна

6. Следователь Дмитрий Павлович Азаров

Нора Кобленц.

Она пришла ко мне сама. Не дожидаясь, пока мы разыщем ее. О том, что Эмма готовилась к ее приезду, что подняла на уши все кафе, чтобы достойно встретить свою подругу-венгерку, знали все. Ведь это именно она, Нора Кобленц, в свое время научила Эмму готовить знаменитый венгерский паприкаш, ставший визитной карточкой скромного московского кафе в Кузьминках.

О дружбе Эммы с русской подругой Анной, удачно вышедшей замуж за венгра Миклоша Тота, знало все окружение Китаевой. Эмма часто летала в Венгрию, где проводила время с Анной и ее подругой, соседкой, немолодой уже женщиной по имени Нора Кобленц.

Миклош Тот – преуспевающий бизнесмен, ему принадлежит вилла «Чардаш» на Балатоне.

Об этом рассказала мне самая близкая, уже московская подруга Эммы – Катя Мертвая. Вот такая вот странная фамилия.

Она сказала, что супруги Тот проживают в Венгрии, в местечке Шиофок, родине Имре Кальмана. Вот в честь Кальмана дед и бабка Миклоша, построившие эту виллу-гостиницу (которую позже унаследовал Миклош, поскольку родителям принадлежат две другие гостиницы на берегу Балатона), и назвали «Чардаш». Однако, по словам Мертвой, Эмма, приезжая в Шиофок, всегда останавливалась в доме Тотов, предпочитая тишину и покой. Вокруг дома Тотов был разбит большой сад, который плавно переходил в сад соседей, как раз Норы Кобленц. Соседи дружили, ходили друг к другу в гости на барбекю, довольно часто Анна и Нора приезжали в Москву к Эмме. Анне было, как и Эмме, 28 лет, Норе – 52 года.

В кафе Нору хорошо знали, поскольку именно она давала там однажды своеобразный мастер-класс по приготовлению паприкаша.

Раз в неделю в кафе устраивали день национальной кухни разных стран: французская, итальянская, украинская, испанская… Однако венгерский паприкаш был всегда на первом месте в основном меню, и для этого блюда, готовившегося из белого мяса, фермерами поставлялись куры или телятина. Из Венгрии приходили посылки с упаковками сладкой паприки и пряностей.

За день до убийства Эмма предупредила своих работников в кафе, что ужинать они будут с Норой завтра в восемь вечера. Она распорядилась, чтобы поменяли шторы на окнах, заменили скатерти и поставили в вазы свежие цветы. Эмма была в прекрасном расположении духа, казалась счастливой, поговорила с персоналом и уехала по своим делам. Как теперь выяснилось, она отправилась в Панкратово и уже на следующее утро в кафе не явилась.

Катя Мертвая, которую я допрашивал вечером, спустя несколько часов после того, как были обнаружены тела убитых в Панкратово, сильно нервничая и стуча зубами, рассказывала, что ей хорошо известна женщина по имени Зося. Действительно, это известная гадалка, ее предсказания почти всегда сбывались, Эмма и раньше ездила к ней по своим, женским делам, хотела заглянуть в будущее. И она возила туда Анну Тот, когда та гостила у нее в Москве. Слышала она, что и Нора, собираясь к Эмме в гости, пожелала встретиться с Зосей, Катя узнала от Ани, что у Норы какие-то проблемы с мужчиной, с которым она встречается. Что он вроде бы охладел к ней, и что Зося может приготовить ей какое-то зелье, чтобы приворожить возлюбленного. Никакой тайны из этих визитов никто не делал, все четыре женщины, подруги – Эмма, Анна, Нора и Катя, при встрече делились друг с другом своими женскими проблемами, и поездки в Панкратово являлись как бы частью культурной программы. Это было мнение Кати.

Узнав о смерти Эммы, в Москву собиралась прилететь и Анна.

Нора же, как я уже сказал, объявилась сама. Просто открыла дверь моего кабинета и вошла, прижимая комочек носового платка к своим губам. Глаза ее были заплаканы.

Это была высокая интересная моложавая брюнетка с конским хвостом, одетая в тонкие кремовые джинсы и белую батистовую рубашку мужского покроя. На ее загорелом худощавом теле было множество серебряных цепочек, браслетов… сережки, перстни… Она вся позвякивала серебром, усаживаясь напротив меня с видом человека, готового к долгому разговору.

– Вы Азаров?

Она довольно сносно говорила на русском, правда, с сильным акцентом, что делало ее еще интереснее. Я знал, что ей пятьдесят два, но выглядела она едва на сорок.

– Вы неплохо говорите по-русски, – сказал я.

– Я в университете учила русский. Послушайте, погибла моя подруга. Она не приехала меня встречать. Я прождала в Домодедово очень долго, все высматривала ее в толпе… Телефон ее не отвечал. Я подумала, что она просто сильно занята или, может, у врача. Я не знала, что и думать. Знаю, что она ждала меня, готовилась… Не скрою, что она обещала отвезти меня к этой бабе Зосе, мне Аня много рассказывала об этой женщине… И сейчас я чувствую себя виноватой, понимаете? Думаю, что Эмма поехала в Панкратово специально для того, чтобы договориться с Зосей, чтобы та меня приняла. Ведь у Зоси нет телефона, поэтому с ней невозможно предварительно договориться.

– Постойте, когда вы прилетели в Москву?

– Вчера! В три часа дня. Прождала ее до шести часов, я ждала, что она вот-вот подъедет… Да еще и таксистов боюсь, мне такого понарассказывали, да и телевидение русское я тоже смотрю… Я хотела дождаться Эмму, понимала, что она не приедет меня встретить, только если действительно что-то случилось. К тому же я слышала, какие в Москве пробки… Вот поэтому я и ждала ее так долго.

– Не дождались, и что? Поехали к ней?

– Да, я приехала, но мне никто не открыл. Хорошо, что я догадалась попросить таксиста подождать меня возле дома… Он понравился мне, такой симпатичный мужчина и не болтает много… Ну, я вышла из дома расстроенная и попросила отвезти меня в кафе Эммы, подумала, что она может быть там.

– В кафе на такси?

– Конечно, я могла бы дойти и пешком, просто у меня был багаж. Я вошла в кафе, спросила, где Эмма, и администратор Василиса Прекрасная…

– Кто-кто?

– Администратора зовут Василиса, но Эмма называет ее Василисой Прекрасной… – устало улыбнулась Нора. – Так вот, Василиса очень удивилась, когда увидела меня с чемоданами, сумками… Ну, мы поговорили и поняли, что с Эммой что-то случилось… Василиса стала обзванивать больницы, официантки тоже подключились… Мне стало нехорошо, я сказала, что с дороги, что на ногах не стою и что мне надо в какую-нибудь гостиницу… Василиса сказала, что в их районе ничего приличного нет, предложила мне остановиться у нее, но я не собиралась никого обременять… Когда мы еще не были знакомы с Эммой, я всегда, бывая в Москве, останавливалась в «Савое»… Таксисты знают. Понимаете, я была уверена, что с Эммой произошло просто какое-то недоразумение, что она в скором времени появится… Василиса вызвала мне такси, и я приехала в «Савой», где и поселилась. Мне надо было принять душ и отдохнуть. Я заказала себе ужин в номер и после этого провалилась в сон… Проснулась от звонка Василисы, она рыдала в трубку, рассказала о несчастье, которое произошло с Эммой, сказала, что Катя поехала в Панкратово… Можете себе представить, что я испытала, услышав о Панкратове! Я сразу поняла, что Эмма поехала туда ради меня, я уже говорила… И вот чем все кончилось! Как я расскажу об этом Ане?

Катю Мертвую я вызвал сам. Вычислил ее из списка номеров телефона Эммы, дорогого мобильного телефона, который мы обнаружили в ее сумке, в доме Зоси. Телефон был отключен, и когда я его включил, посыпались эсэмэски, оповещавшие о большом количестве пропущенных вызовов, среди которых большинство звонков было, конечно же, от прилетевшей из Будапешта Норы (что подтвердило озвученную госпожой Кобленц хронологию событий первых часов ее московской жизни).

Катя была второй из наиболее активных абонентов Эммы.

Это я сообщил ей о смерти ее подруги и вызвал на допрос.

Катя, обыкновенная, ничем не примечательная девушка с русыми длинными волосами и серыми глазами, в джинсах и майке, появилась передо мной с опухшим от слез лицом и сразу же бросилась убеждать меня, что это ошибка. Что Эмма не могла быть в Панкратово, что она должна была дожидаться приезда своей подруги Норы из Венгрии…

Я видел, что она цепляется за последнюю надежду на то, что Эмма еще жива.

Мне пришлось показать ей снимки с места преступления, чтобы доказать ей, что Эммы больше нет.

– Кем вы приходились Эмме Китаевой?

– Я ее подруга, можно сказать, близкая подруга, – шмыгая носом, отвечала Катя. – Неужели она отправилась в Панкратово, чтобы договориться с Зосей о Норе? Она так хотела ей угодить, сделать ей приятное! Боже мой, вы и представить себе не можете, каким человеком была Эмма! Ну почему Бог прибирает таких замечательных людей? По-чему?

Она плакала с подвыванием, стонами и причитаниями. Видно было, как она горюет.

И вдруг в какой-то момент она вдруг подняла голову, посмотрела на меня отстраненным взглядом и проговорила:

– Я тут знаете что подумала? Что она поехала к Зосе не только из-за Норы. Она ей очень верила, понимаете? Нет, конечно, она и Нору тоже любила, но даже если предположить, что с Зосей у нее не было предварительной договоренности и они бы с Норой приехали к Зосе неожиданно, нагрянули бы, как это делают все, кто к ней приезжает, то ничего страшного не произошло бы! Ну, подождали бы они, у Зоси есть комнаты, где можно было бы переночевать. Да Норе это было бы интересно, она же любит все необычное, экзотическое… У Зоси дом стоит прямо в лесу, там все такое старинное, полно сушеной травы, цветов, разные склянки, утварь, вышитые полотенца… Считай, что побывала бы в музее. Нет, тут дело не только в Норе…

И Катя снова разрыдалась. Мне пришлось дать ей воды и даже успокаивать ее. Я и сам не понял, как оказался рядом с ней и обнял ее за плечи. Плечи были холодными. Катя Мертвая – ну и фамилия!

Однако она была живая, слава богу, и очень эмоциональная.

– Катя, что вы хотите этим сказать? Вы сказали, что дело не только в Норе…

– Понимаете, – сказала она, немного успокоившись и взяв меня за руку, я к тому времени присел на стул рядом с ней. – Ей самой нужно было к Зосе. В ее жизни произошли кое-какие перемены… Не знаю даже, как и сказать. Не уверена, что это может помочь следствию. Но все же расскажу, чтобы вы хотя бы поняли, что она отправилась в Панкратово не только ради Норы. Она влюбилась. В мужчину. Он – женат. О, кстати! Да-да, он же женат! Думаю, что Эмма хотела посоветоваться с Зосей, может ли она надеяться на развитие этих отношений или нет.

– Вы знаете, кто это? Имя, фамилия?

– Да, конечно. Его зовут Борис Константинович Болотов, он архитектор.

В списке телефонных адресатов Китаевой действительно был «Борис Б.».

– Вы знаете номер его телефона?

– Нет, нет… У меня не может быть номера его телефона. Она сама встречалась с ним, разговаривала…

– Не понял… У них были дела?

– Да, он готовил проект реконструкции одной старинной усадьбы, – неуверенным тоном проговорила Катя. – Это в Сухово… Это была Эммина мечта…

– Эмма хотела отремонтировать усадьбу?

– Да, говорю же, это была ее мечта!

– Они были любовниками с этим архитектором?

– Думаю, они просто не успели ими стать, слишком мало времени прошло. Хотя точно сказать не могу. Они были знакомы от силы две недели. И Эмма влюбилась в него. Я видела Болотова, он очень красивый мужчина. Просто сказка. Но, как я уже сказала, женат. Детей, правда, нет, мне Эмма говорила. Потому-то она и надеялась, что Борис будет ее… Думаю, она за этим и поехала к Зосе, чтобы понять, как бы это сказать… степень греха, что ли, оценить, понимаете? Просто я знаю Эмму, если бы у Болотова были дети, то она не стала бы отвечать на его чувства.

– У него тоже были чувства к Эмме?

– О да! Судя по рассказам Эммы, он влюбился в нее с первого раза. Человек очень серьезный, владелец собственного архитектурного бюро, Болотов, встречаясь с ней по поводу проекта, нес какую-то чепуху, сильно волновался, приглашал ее в кафе, дарил какие-то милые вещицы, а когда они договорились поехать в Сухово, уже на место, устроил ей настоящий пикник! Эмма тоже тщательно готовилась к этой поездке. Обычно одетая по-деловому, в тот раз она надела новое зеленое платье и соломенную шляпу. Она призналась мне, что когда она думает о Болотове, ей жить хочется… Он очень, очень нравился ей.

Да-да, думаю, все так оно и было. Эмма понимала, что когда они приедут к Зосе вместе с Норой, то все внимание будет уделено Норе. Вот поэтому она и решила поехать в Панкратово на день раньше, чтобы Зося позанималась с ней, а заодно договориться о визите Норы. Вот это больше похоже на предусмотрительную и очень ответственную Эмму.

Вот ведь судьба! Надо же было ей оказаться в этом доме как раз в ту ночь, когда на Зосю на-пали!

– Скажите, Катя, вы действительно полагаете, что убийца приходил по Зосину душу? Вы не допускаете, что целью была Эмма?

– Нет-нет! Это совершенно исключено! – замахала руками Катя. – Даже не тратьте попусту время! Я не понимаю этих ваших дел, ведь убийство произошло в Панкратово, а там есть свой следователь… Но прошу вас, помогите ему разыскать убийцу Зоси, ведь он убил нашу Эмму. Как свидетеля. Получается, что она сама поехала в Панкратово, чтобы решилась ее судьба… Господи, да за что же ей все это?!

– А что, если это жена Болотова решила ее убить? – осторожно предположил я.

– Мысль, конечно, интересная, но откуда ей знать про Зосю?

– Вообще-то я наводил справки, Зося – известная личность. Возможно, что и Болотова знала о ней… Другое дело, трудно предположить, что она следила за Эммой… – принялся я рассуждать вслух, напрочь забыв, что нахожусь рядом со свидетельницей. – Да, вот еще что! В сумочке вашей подруги Эммы мы обнаружили ключи от ее квартиры, во всяком случае, мы так полагаем. Я хочу, чтобы вы поехали туда вместе со мной, чтобы определить, не пропало ли чего оттуда, понимаете, о чем я?

– Да, конечно, я помогу вам. Я часто бывала у нее дома и знаю там практически все, каждую мелочь. И давайте сравним ключи, возможно, они не от квартиры, а от кафе или склада… Просто не хотелось бы, чтобы вы ломали дверь.

В это самое время Кате позвонили.

– Аня?! Дорогая! Ты вылетаешь? Хорошо, я тебя встречу, я все записала… Разве могли мы предположить, что встретимся по такому скорбному случаю… Я приеду в аэропорт! Дождись меня! Думаю, что я все успею, у меня в запасе целых пять часов! Пока, моя дорогая!

И она снова заплакала.

Я понял, что в Москву вылетает Анна Тот. Еще один свидетель.

7. Лиля Лялина

Мы встретились с Вероникой в кафе, на Арбате. Когда я собиралась на встречу, мысленно рассказала ей все-все, что произошло со мной за последнее время. И не то чтобы это были какие-то важные события, нет, так, обыкновенное, я бы даже сказала, плавное течение жизни. Но моей жизни. И мне хотелось, чтобы она взглянула на мою жизнь как бы со стороны. Может, посоветовала бы что-нибудь, подкорректировала. Вероника – она очень умная, с ней легко, знаешь, что она всегда все поймет и подскажет. Она каким-то волшебным образом направляет твои мысли по другому руслу, по совершенно неожиданному, и ты начинаешь воспринимать какие-то вещи, события по-другому. Конечно, все это очень сложно, но и просто, с другой стороны.

Некоторые, взглянув на мою жизнь, скажут, что я просто с жиру бешусь. И все дело в том, что у меня все хорошо, по большому счету. Во-первых, у меня хороший муж, и мы любим друг друга. Еще у меня уникальная профессия, вернее, профессия-то у меня обыкновенная, я переводчик, но мой муж Захар помог мне с открытием собственного бюро переводов, и теперь у меня на Лубянке, в одном из тихих и уютных зеленых дворов, есть свое помещение, офис, и там все такое красивое, с коврами и картинами… И девочки у меня работают все как на подбор умные, интеллигентные и очень талантливые.

Я так все организовала, что могу в принципе и не показываться на работе. Но я, конечно же, хожу на работу, перевожу какие-то статьи, но в основном контролирую работу бюро, занимаюсь с бухгалтером, слежу, чтобы у меня было все в порядке.

Я очень люблю Веронику. Я вообще от нее в восторге. Вероника – это огонь, решительность, риск, напор, ураган, сметающий все на своем пути… Она яркая, взрывная, шумная, громкая и ничего не боится. Я же – ее полная противоположность. Если Вероника – огонь, то я – тихое прозрачное – озеро.

Я очень спокойна, рассудительна, боюсь ответственности, чрезмерно осторожна, нерешительна, всегда и за все переживаю, не умею самостоятельно принимать решения. Быть может, поэтому боготворю своего мужа, который просто ведет меня по жизни, помогая мне преодолевать трудности. Да что там – Захар ходит со мной даже к зубному!

Единственное, на что я способна без его помощи, – это путешествовать. Я знаю, что муж занят, поэтому спокойно покупаю себе в соседнем турбюро путевки и отправляюсь одна, куда мне захочется. В этом плане я как наркоман. Меня не утомляют ни перелеты, ни долгие поездки, ни экскурсии, я открыта всему новому, я живу этим, я без этого уже не могу.

Все свои впечатления я записываю в дневник, который храню в одной папке на рабочем столе компьютера. Туда же, между кусками текста, вставляю фотографии. Быть может, когда наши дети подрастут (пока они еще только в проекте), я покажу им, где была, что видела, поделюсь своими впечатлениями.

Дети… Честно говоря, я просто не могу забеременеть. Вроде бы здорова, да и Захар тоже. Не знаю, что с нами, но пока бог нам деток не дал. Не могу сказать, что я отчаялась, нет, я еще молода, и у нас есть время. Да только иногда мне становится как-то не по себе, я начинаю ощущать себя уродом, инвалидом, женщиной-пустышкой, и все эти чувства собственной ущербности захлестывают меня, как морская волна, и в такие минуты мне хочется с кем-нибудь поговорить об этом, выговориться, но только не с подругой, а с кем-то посторонним, с человеком, который или сталкивался с подобной проблемой, или обладающим даром предвидения. Я говорю о гадалках. О тех странных женщинах, ярко накрашенных и вызывающе одетых, говорящих на тарабарском языке непонятные вещи, глядящих в стеклянные шары, зажигающих свечи, раскладывающих карты и, таким образом, приоткрывающих перед запутавшимися в собственных проблемах людьми будущее.

Я знаю, что все они, в большинстве своем, шарлатанки, мошенницы, актрисы, зарабатывающие себе на хлеб с маслом тем, что говорят людям то, что те хотели бы услышать. Но они нужны, и я хожу к ним, даю себя обманывать, плачу им деньги, чтобы хотя бы несколько слов услышать о себе, о своем бесплодии, о том, что я не бесплодна, что мне нужно просто подождать немного, и я обязательно забеременею.

Эти женщины-экстрасенсы обитают повсюду, и в Москве их много, достаточно взглянуть на объявления в газетах.

Но есть такие, о которых узнают не из газет. Это – настоящие волшебницы. Одна из них живет в Панкратово…

– Лилечка, какая ты воздушная, красивая, как стрекоза! – Вероника обняла меня, мы сели и заказали кофе. Приближался вечер, Арбат бурлил прохожими, звучал музыкой уличных музыкантов, голосами поэтов, декламирующих свои стихи, пестрел сувенирными лавками, выставленными на продажу картинами, витринами магазинов и ресторанов. Солнце в тот вечер окрасило все вокруг в золотисто-янтарные тона.

«Воздушная, красивая, как стрекоза!» Стрекоза – это потому что на мне было полупрозрачное платье с короткой пышной юбкой. Я в этом наряде походила скорее на рано повзрослевшую девочку, не успевшую переодеться во все взрослое, чем на женщину. Но мне нравилось это платье, я знала, что эта легкомысленная, похожая на пачку балерины юбка подчеркивает стройность моих ног и что все мужчины разглядывают меня. И что Вероника тоже обратит внимание на мой наряд. Словом, я сама напрашивалась на комплимент.

– Вообще-то никакая ты не стрекоза, а скорее лягушка-путешественница! Ты снова куда-то ездила? Летала? Где ты была, признавайся?! – Вероника, в красном платье, едва прикрывающем колени, в красных коралловых бусах, браслете и сережках, с пунцовыми губами, благоухала, как красная роза.

– Добрый день, я из Парижа, где шампанским пахнут крыши… – засмеялась я, вспоминая, как мы когда-то пытались сочинять стихи про Париж. Две девочки-дурочки. – Сегодня прилетела.

– И как он тебе?

– Хотела бы купить там квартиру, небольшую, знаешь, студию… И вот тогда бы я могла сказать сама себе: это мой город. Понимаешь?

– Конечно, понимаю. Мне показалось, когда мы с тобой говорили по телефону, что ты хочешь мне что-то рассказать.

– Да нет… Просто хотелось увидеться. Расспросить, как у тебя дела. Что нового?

– У меня работа, бизнес, переговоры, деловые обеды, а ужинаю я одна, дома, в обществе своего кота Барсика. Что-то в последнее время мне попадаются очень странные мужчины. Красивые, но бестолковые, безработные, ну и все такое. А я ищу сильного, умного, вот как твой Захар, к при-меру…

Она часто дразнила меня, пытаясь вызвать во мне ревность. И я, зная о том, что она делает это намеренно, злилась.

– Вероника!

– Все-все, не буду! Так что у вас произошло?

– Понимаешь, Захар вчера возвращался домой, а возле подъезда случилась драка… С одной стороны, я понимаю, что он сделал правильно, что защитил парня от двух бугаев… Но с другой – они же могли его самого покалечить, понимаешь? Или даже убить! Вот как он не побоялся? Почему не подумал обо мне? Каково мне будет, если он станет инвалидом или вообще… Ну, ты меня поняла…

– Ответа на этот вопрос не знает никто. Понятное дело, что проще всего пройти мимо и сделать вид, что ты ничего не заметил, что тебя это не касается. Но что, если в такую же ситуацию попадет кто-нибудь из твоих близких людей? И тогда ты будешь возмущаться, что никто не вступился…

Я слушала ее, испытывая при этом стыд за то, что эту историю я выдумала, пока ехала к ней на встречу. Что на самом деле ничего такого не случилось. Просто мне хотелось услышать ее рассуждения о безразличии и небезразличии людей. Мне надо было разобраться в себе, какая я – страус или нет. И всегда ли надо быть неравнодушным к чужой беде? Или просто быть неравнодушным.

Я ехала к Веронике, чтобы задать ей один вопрос, но так и не решалась. Я слушала ее рассуждения о том, как рискованно встревать в чужие ссоры и драки, хотя ничего нового она мне рассказать не могла. Я же не ребенок и сама все понимаю.

«Вероника, я стала случайным свидетелем одного разговора!» Вот так я планировала начать свой разговор с ней.

«Помнишь, мы с тобой ездили в Панкратово, к Зосе?»

Да, конечно, она вспомнит. И что?

«А то, что человек в шаге от меня произнес по телефону: «В Панкратово идет дождь. Полька и русская улетели. Все идет по плану. А я остаюсь в Москве, буду работать».

Вроде бы какая-то абракадабра. Как шифр. Но, с другой стороны, в вечерних новостях сообщили об убийстве Зоси в Панкратово. Вернее даже, о двойном убийстве. И этот человек сказал, что все идет по плану.

Между тем Вероника затеяла разговор о совместной поездке в Барселону. Я отвечала ей машинально, какие-то дежурные фразы, в то время как мне хотелось спросить ее: мне идти в полицию или нет? Оставаться ли мне в стороне от этих убийств или же попытаться помочь следствию? А вдруг эта информация очень важна?

Вероника – она точно не равнодушный человек. И я с уверенностью могу сказать, что она отправила бы меня в полицию и даже вызвалась бы сопровождать меня. Эмоциональная, она всплакнула бы, вспомнив Зосю, чудесную женщину, которая с уверенностью сказала мне, что у меня будет девочка, а Веронике предсказала счастливый брак (правда, со своим дальним родственником). Старый, с темными стенами дом в лесу, где нас принимала эта женщина, казался нам тогда чуть ли не дворцом, настолько хорошо нас там приняли, угощали какими-то лепешками с маслом, сладким чаем на травах. Мы были там счастливы, рядом с Зосей, и полны надежд. И вот теперь ее убили.

Время шло, мы заказали семгу, болтали ни о чем, и я так и не решилась рассказать ей даже о смерти Зоси. Побоялась, что не выдержу и проговорюсь, расскажу о том, свидетельницей какого разговора я оказалась.

И вот, наконец, когда дежурные темы были исчерпаны, Вероника каким-то очень уж обычным тоном сказала, что вчера к ней нагрянул гость. Из Санкт-Петербурга. Сын подруги ее матери или что-то в этом роде, режиссер, он будет ставить спектакль в каком-то молодежном театре, что он очень талантлив (по словам матери, которая с опозданием предупредила ее о его приезде), что в быту он неприхотлив, очень культурный, выносит мусор, моет после себя чашки и заправляет постель, а еще что он веселый, по ночам не спит, а смотрит какие-то мультфильмы и что он вообще очень позитивный человек.

– А почему он не остановился в гостинице? – поинтересовалась я просто так, чтобы поддержать разговор. Я вообще вела себя в тот раз неестественно, потому что моя голова и душа были заняты более серьезными вещами.

– Вообще-то он остановился в гостинице, – каким-то извиняющимся тоном проговорила Вероника, разглядывая лимон на розовой семге в своей тарелке, – а ко мне зашел, чтобы передать пакет от мамы, там – шарф, который она связала мне к зиме, коробка домашнего печенья, ну и по мелочи… Словом, мы выпили чаю, он показался мне довольно приличным молодым человеком, ну я и предложила ему пожить у меня… Как бы сэкономить на гостинице, понимаешь?

Она подняла голову, и я увидела, как покраснело ее лицо.

– Ну и правильно, – спохватилась я, догадавшись, что Вероника ждет от меня реакции. – Раз приятный человек, да к тому же рекомендован как бы твоей мамой, почему бы не помочь ему, тем более режиссеру… Гостиница – это дорого.

– Лиля, да при чем здесь деньги?

– А что? Он понравился тебе? – обрадовалась я возможности услышать подробности зарождающегося романа.

– Уф, Лилька… И что только у тебя в голове? Просто у меня в доме какое-то время, несколько месяцев, будет жить мужчина. Может, кран починит или полку прибьет… Да и вообще, мне будет не так страшно ночевать одной… Знаешь, иногда в нашем доме по ночам раздаются такие странные звуки… Как будто кто-то скребется в дверь или завывает…

И мы с ней расхохотались!

– Ладно, Лилечка, – сказала она мне перед тем, как мы с ней распрощались, – мне надо еще успеть приготовить ужин. Я вчера купила баранину, сегодня накручу котлет, на гарнир рис отварю, помидоры порежу… Вино у меня есть…

– Вероника, я так за тебя рада, – сказала я ей искренне. Хотела подобрать еще несколько слов, чтобы выразить свою радость по поводу появления в ее жизни мужчины, а заодно и объекта заботы, всего того, чего ей так не хватало как женщине, но ничего не сказала. Подумала, что это может прозвучать как-то искусственно. Нерешительность всегда была моей второй натурой.

– Знаешь, если бы ты его увидела, то он понравился бы тебе непременно. Он вообще не может не понравиться. Очень хотелось бы тебе пообещать, что приглашу вас с Захаром к себе в гости, чтобы познакомить с Сергеем, но боюсь сглазить, сама себя боюсь… Не будем торопить события, да? Постой, Лиля, мы тут все о пустяках разных болтали. И я не успела спросить тебя о самом главном: как у вас с Захаром дела? Ты не беременна? Я почему-то надеялась, что ты захотела со мной встретиться, чтобы рассказать что-то важное.

Я пожала плечами. Нет, новостей такого рода у меня нет.

– Ну ладно, подождем! – Она улыбнулась, приободряя меня. – Какие еще ваши годы. Постой… Минутку… Только ты не обижайся на меня, хорошо?

И Вероника, смущаясь, достала из сумочки розовую коробочку «фраутеста». Сунула мне в руку.

– Тест на беременность? – Я усмехнулась, не зная, как реагировать на это. Действительно ли обидеться, мол, не дразни меня, мне и так тяжело. Или же отблагодарить ее улыбкой за заботу и ту надежду, которую она попыталась в меня вселить. Я выбрала второе. – Спасибо, Вероника!

– Вот увидишь, этот тест окажется волшебным и судьбоносным. И знаешь, почему? Потому что его держала в руках влюбленная женщина. Ну, вот я и призналась тебе в том, что влюбилась. Как девочка. Как дурочка.

Я хотела ей сказать: осторожнее на поворотах! Я всегда знала, что любовь – чувство опасное и что не всем женщинам, вышедшим замуж по любви, так повезло, как мне с Захаром. Опыт миллиона женщин, статистика показывает, что брак по любви недолговечен, что невозможно на страсти и взаимном чувстве построить крепкую семью, основанную на уважении, где есть место таким понятиям, как порядочность, верность, ответственность. Женщина воспринимает страсть и увлечение за любовь, принимает какие-то радикальные решения, меняет свою жизнь, подчас предавая поистине родных и близких людей (детей, родителей!), и в результате, столкнувшись с предательством мужчины, остается одна.

Вероника, дорогая, будь осторожна, не доверяйся ему до конца, постарайся видеть в нем не только хорошее, будь объективна, не будь слепа! Вот такие слова хотела я сказать ей, но не сделала этого. Просто обняла.

– Любовь… – вздохнула я. – Любовь – это так прекрасно.

– Спасибо… Честно говоря, мне так хотелось поделиться с тобой тем, что со мной происходит… И так здорово, что ты мне позвонила!

И тут произошло что-то странное, непонятное. Мы стояли на выходе из кафе, мимо нас шли люди, вечер опустился на Арбат, вокруг зажглись огни, и вот в какое-то мгновенье на нас с Вероникой словно опустилось невидимое облако крепких лесных запахов: мха, мокрой хвои, дубовой коры, мяты, ромашки… Прохлада окутала наши плечи. И мимо нас прошла, словно сошедшая с акварели, прозрачная, в бежево-кофейных тонах женская фигура в длинной одежде. Призрачная женщина повернула голову и, глядя куда-то мимо меня, сквозь меня, улыбнулась мне и даже кивнула головой, словно здороваясь. Я смотрела ей в спину, как она уходит, держа гордо голову, и успела разглядеть густые волосы, скрученные в тяжелый узел на затылке, даже несколько мелких полевых ромашек с крепенькой, пахучей желтой сердцевиной, застрявших в спутанных прядях…

Видение исчезло, и я увидела Веронику, которая тоже смотрела в ту же сторону, куда ушла, растворившись в своем, нам не ведомом измерении, лесная фея, пани Зося.

– Вероника? С тобой все в порядке? – спросила я, испытывая легкое головокружение от только что пережитого. Вот что значит постоянно думать о ком-то, и этот «кто-то» словно материализуется! Главное, никому не признаваться в том, что видела. Иначе подумают, что ты сошла с ума.

– Представляешь… Может, я, конечно, сегодня перегрелась на солнце или же во всем виновата моя впечатлительность… Послушай, Лиля, ты, наверное, не знаешь… Зося… Пани Зося, помнишь в Панкратово?

Меня словно током ударило. Только что на моих глазах Вероника собиралась признаться мне в том, что видела призрак Зоси!

– Да, помню, конечно… – Я почувствовала, как мой лоб покрылся испариной. – И что?

– Мне показалось, что она сейчас прошла мимо нас…

– Да? И где же она?

– Нет, ты не поняла… Она не могла здесь – пройти…

– Почему? Думаешь, она не выходит из своего леса?

– Она умерла, Лилечка. Ее убили вчера ночью, в ее же доме.

– Убили? Как это? За что? Кто?

– Мне одна знакомая позвонила, она тоже к ней собиралась… В новостях было… Уф… – Она затрясла головой, прогоняя призрак из своего сознания. – Вот и не верь после этого в привидения… Не поверишь, вот как тебя видела! Только что! И даже воздух стал прохладнее, лесом потянуло, ветерок такой, ледяной… Она совсем близко от нас прошла, словно сквозь тебя… Она еще повернулась, и я увидела ее лицо. Мне показалось, что оно совсем молодое. И вообще, она была не старая, просто одевалась, как старуха… Лиля! Стой!

Она вдруг отстранила меня рукой, нагнулась и подняла с пола головку ромашки, растерла в пальцах, поднесла к носу:

– Вот он, ее запах… Так пахло в ее доме… Эта ромашка упала с ее головы… Ладно, Лиля… Понимаю, что это уже чертовщина какая-то… или знак…

Я хотела ей признаться в том, что и я тоже видела эту живую акварель, эту пани Зосю, но рот мой словно кто-то запечатал.

– Ладно, Лилечка, я побежала! Привет твоему Захару!

Мы снова с ней обнялись, и она убежала. Я разжала правую ладонь и увидела на ней желто-белое ромашковое крошево… Испугалась.

– Прости меня, Зося, – прошептала я и быстро двинулась прочь из кафе.

8. Зоя

Я очень люблю свою сестру. И если бы не я, не знаю, что с ней стало бы. Два года она уже мучается со своим Вадимом, умом понимает, что он ей не пара, что жить с таким человеком просто нельзя, что с ним можно погибнуть, но разве ей что-нибудь объяснишь? Влюбилась, живет с ним на съемной квартире, потому что своей расплатилась по его долгам, и не может найти в себе силы порвать с ним. Вадим Караваев – человек-катастрофа. Там, где он, всегда проблемы. В нем столько пороков, что хватило бы на целую компанию негодяев. Алкоголь, наркотики, склонность к авантюрам, неисправимый безумный фантазер, аферист, бабник, мот и кутила, лентяй, обманщик, мошенник… Этот человек не идет по жизни, а летит, и все больше по наклонной. И если бы не моя сестрица, он давно бы уже умер: разбился бы на машине пьяный, спился бы, закончил свою жизнь под забором, как законченный наркоман…

Моя Ира же возится с ним, спасает, вытаскивает из разных передряг, лечит его, кормит, одевает-обувает, расплачивается с его кредиторами, прячет от таких же отморозков, как и он сам… Если бы это было возможно, отправила бы ее куда-нибудь подальше, за границу – учиться, работать, просто жить. Но без него.

Мой муж оставил мне в наследство стоматологическую клинику, где Ира работает у меня ведущим специалистом-протезистом. Зарабатывает хорошо, да только у нее в кармане всегда гуляет ветер. Она ходит в джинсах и майке летом, джинсах и свитере – в холодное время года. Красится самой дешевой тушью, душится остатками моих духов, нижнее белье покупает себе в «Детском мире», пользуется детскими шампунями и кремами, спит в старой маминой ночной рубашке и курит дешевые мужские сигареты.

Когда она утром появляется в клинике, я всегда встречаю ее так, как если бы она вернулась с того света. То есть каждый раз удивляюсь тому, что она все еще жива, что проснулась, несмотря на бурную и полную разных событий и волнений ночь, что у нее чистые волосы и зубы пока что все целы (а могли быть и выбиты), что у нее не дрожат руки и не заплакано лицо и что она в целом выглядит довольно опрятно. Особенно когда надевает на свою потрепанную одежду белоснежный накрахмаленный халат.

Когда у нее бывает свободная минута между пациентами, я зову ее к себе в кабинет выпить чашку кофе и съесть бутерброд, который готовлю ей, как если бы это было необходимое ей лекарство для поддержания силы. И всегда радуюсь, если ее ненормальный любовник, поработивший ее своей смазливой внешностью, куда-нибудь упилит – в Питер или Лондон, Париж или Женеву, туда, куда позовут его дружки: музыканты, художники, театралы, геи, наркоманы… Он обладает поистине удивительным свойством вызывать к себе самые высокие и благородные чувства и пользуется своей, прямо скажем, незаурядной (надо быть объективной!) внешностью, каким-то непонятным шармом и обаянием, которые вызывают у его окружения желание прихватить его с собой в качестве компаньона, друга, приятеля, спутника, помощника или просто красивого молодого человека, способного украсить собой любое мероприятие.

Выше я написала, что у него смазливая внешность. Это оттого, что я злюсь на него. Он высокий худой брюнет, обладатель драгоценных синих глаз, которыми он раздевает женщин и завораживает, примагничивает к себе мужчин. Я не знаю, есть ли у него любовники-мужчины, скорее всего нет, но то, что мужчины повсюду за него платят и делают ему подарки – это факт.

– Он не гей, Зоя, – говорит Ира. – Мужики любят его, сама не знаю, за что… Они видят в нем заблудшего ангела, быть может. А еще он прекрасный компаньон, всегда поддержит, будь то водка или травка. Они берут его с собой в путешествия, на соревнования, тусовки, на подписание важных договоров… Понимаешь, он, думаю, их талисман. И мой талисман тоже. И я не могу без него…

Когда-то я изучала психологию и могу с уверенностью сказать, что моя сестра относится к тому типу женщин, которые живут в состоянии постоянного стресса, чувствуют себя несчастными, жертвами и постоянно жалуются на свою жизнь. Но стоит у них забрать источник страдания, как они растеряются и не будут знать, как им жить дальше, за что бороться и куда двигаться дальше. Страдание – это и есть их образ жизни, сама жизнь.

Ира моя страдала от того, что ей приходилось делить Вадима со всеми, кто считал его своим близким другом и время от времени похищал его.

…Сейчас поймала себя на мысли, что не с того начала свой рассказ о Вадиме. Он вряд ли стал бы настолько популярным в столице, в богемной среде, если бы не его происхождение, его семья и все то окружение, которое его, по сути, и воспитало. Весь мир когда-то, когда маленький Вадик сладко посапывал в своей кроватке, состоял из большой и очень уютной квартиры в Староконюшенном переулке, в которой проживала его семья – дед, известный писатель-фантаст Родион Караваев, его жена (бабушка Вадима) – драматическая актриса Анна Берг и няня Ольга (родители Вадика, музыкальные эксцентрики, эмигрировали в Америку и растворились в ней без следа, когда мальчику было всего шесть месяцев).

В доме Караваевых часто принимали гостей, там любили бывать молодые московские поэты и писатели, актеры, художники, журналисты, киношники. Няня Ольга, накормив маленького Вадима медом, чтобы тот крепко спал, готовила закуски для гостей, разливала по графинам морсы и вино, доставала квашеную капусту, огурчики, помидоры, бегала в соседний гастроном за ветчиной и колбасами, в то время как родители Вадима слушали стихи своих гостей, пели вместе со своими друзьями песни и романсы или просто, развеселившись, теплой компанией гуляли по Арбату.

Когда Вадим подрос и начал сам декламировать стихи чужие, а потом и свои, его стали усаживать за стол вместе со взрослыми, давали ему разбавленное водой вино, постепенно приобщая к определенному образу жизни, что и сделало его впоследствии человеком, с одной стороны, глубоким и интересным, образованным, начитанным и талантливым во всем, что касалось общения с людьми искусства, с другой – редким шалопаем.

Квартира в Староконюшенном переулке давно бы после смерти выдающегося деда пошла с молотка, Вадим продал бы ее еще полгода тому назад, если бы не одно обстоятельство, помешавшее ему сделать это. Нотариус, вскрывший завещание внезапно скончавшегося деда, зачитал последнюю волю покойного, вызвав у страдающего похмельем единственного наследника – Вадима рвотный спазм: внуку отходила трехкомнатная квартира в районе ВДНХ, автомобиль «Мерседес» (Е-класс 1989 года) и десять тысяч американских долларов.

Быть может, какому-нибудь неискушенному деньгами и прочими земными благами сверстнику Вадима это показалось бы настоящим богатством, но все в этом мире относительно. Оказалось, что основной капитал – злополучная квартира в Староконюшенном переулке, дача в Переделкино, крупные денежные вклады в России, Германии и Швейцарии, а также огромное литературное наследие деда (чьи книги продолжали издаваться по всему миру и приносили ему немалый доход) досталось никому не известной женщине по имени Эмма Петровна Китаева.

– Вадик пьет, – говорила Ира мне по телефону после похорон старика Караваева, – прямо не знаю, что с ним делать. Я понимаю, он рассчитывал, что старик оставит ему все, как-никак единственный наследник. Но что поделать, завещание есть завещание. Сначала он настаивал на том, чтобы к нему приехал его друг-адвокат, он хотел с ним посоветоваться, можно ли оспорить завещание, мол, старик был не в себе, когда писал его, иначе не оставил бы все незнакомой женщине, явно мошеннице… И адвокат приехал, Клюев его фамилия, но Вадик не дождался его, столько выпил, что заснул мертвецким сном… Мы поговорили с Клюевым, и тот мне все популярно объяснил, мол, старик при составлении завещания находился в здравом уме и твердой памяти, поскольку как раз в это самое время он заканчивал работу над своим последним романом, что может подтвердить его редактор в издательстве, и вообще был в хорошей творческой форме, так что тут говорить о том, что у него был маразм, не приходится. Он был гением, Зоя, вот в чем дело. Отсюда – его великолепные книги, признание по всему миру, фанаты… Он – уникум, он создал свой мир, своих героев…

Я спросила, узнали ли они что-нибудь об этой женщине, кто она такая, кем приходилась Караваеву-старшему, и что, если, к примеру, окажется, что она какая-нибудь уголовница или профессиональная мошенница, то в этом случае, возможно, Вадим и выиграл бы дело.

Ира сказала, что Китаева никакая не мошенница, что она молодая, серьезная женщина (это со слов адвоката Клюева), что у нее свое кафе со средиземноморской кухней. Кстати, Ира туда ездила, чтобы посмотреть на Китаеву, ну и по-обедала заодно.

– Я села за столик и попросила официантку позвать хозяйку. Вышла ухоженная молодая женщина. Не сказать, что красивая, но миленькая. Улыбка у нее хорошая. Я сразу представилась, сказала, что я – невеста Вадима Караваева, внука писателя Караваева, и что я хочу поговорить с ней о наследстве. Спросила ее, в курсе ли она, что Караваев оставил ей все, что нажил и заработал. Китаева спокойно мне так ответила, что, конечно, в курсе, что у нее был нотариус. На вопрос, кем ей приходился Караваев, она ответила, что они просто были в хороших отношениях. Что она уважала его как писателя, восхищалась им как человеком неординарным, и все такое. Тогда я спросила ее, как они вообще познакомились и как долго длилась их связь, на что Китаева ответила, что никакой связи не было, что познакомились они через близкого друга Караваева, поэта Сергея Качелина.

Понимаешь, Зоя, она держалась с таким достоинством, но не нагло, а так, как если бы действительно не чувствовала за собой вины, что она прикарманила чужие семейные деньги, и я поду-мала, а что, если у нее есть ребенок от Караваева. Я спросила ее об этом. Но она ответила, что у нее нет детей и что это здесь вообще ни при чем. Потом заметила, опять же мягко, что она употребит эти средства на благое дело, но в подробности вдаваться не стала. Посоветовала мне заказать венгерский паприкаш, сказала, что угощает «за счет заведения», улыбнулась мне и, сославшись на занятость, ушла. Я вдруг подумала, что все это вообще не мое дело, что я-то никаким боком к этому наследству отношения не имею. У меня все есть… В смысле, я не голодаю.

Я заметила, что она потеряла свою квартиру из-за своей дурацкой любви к Вадиму, на что она, обидевшись, даже всхлипнула. И тогда я, растрогавшись, сказала ей, что не стоит ей тратить деньги, снимая квартиру, что она может спокойно поселиться в моей старой квартире, из которой я недавно переехала в новую. Я сказала, что там сейчас работают мастера, красят стены и циклюют паркет, что недели через две она сможет туда переехать. Единственное условие – она должна расстаться с Вадимом, который, кстати говоря, на тот момент, когда мы разговаривали, был в Турции, куда уехал с группой киношников, снимающих фильм о жизни русских девушек в Стамбуле.

И тут Ира, которая могла спокойно говорить по телефону со мной часами, сказала, что хочет увидеть меня, приехать ко мне. Я обрадовалась. Такое с ней случалось все реже и реже. Она знала, что я не смогу удержаться от упреков, что стану воспитывать, давать советы, но в тот период ее жизни, думаю, мое участие ей было просто необходимо. Все-таки мы с ней близкие люди и любим друг друга.

Я ждала ее, подготовила ванну, как она любит, плеснула в горячую воду масло ландыша и отправилась на кухню готовить ужин. Она приехала через полчаса, и хотя я видела Иру каждый день на работе, в тот момент, в полумраке своей прихожей, я испугалась за нее, такой она показалась мне худой, даже истощенной, с запавшими глазами и испуганным взглядом. Я обняла ее, сделала то, что не могла себе позволить в стенах клиники, прижала ее к себе.

– Боже, одни кости остались! Ира, нельзя так. Ты, верно, ничего не ешь. Все страдаешь, переживаешь, думаешь о своем ненаглядном… Приди в себя! Пойдем, увидишь мою новую ванную комнату, я там тебе все приготовила…

Я знала, что она сейчас не воспринимает ничего, что я хотела, чтобы она заметила – мою новую квартиру, мой огромный мягкий диван, шкуру белого медведя в его изножье, чудесную ванную комнату с зеркальными стенами и оранжевыми колоннами…

Она разделась, сбросив с себя одежду прямо на пол – джинсы, какая-то зеленая кофточка, носочки, хотела быстро погрузиться в зеленоватую воду, но я все равно заметила синяки на ее теле, а кое-где, в области ребер, фиолетово-розовые полоски ссадин.

– Эта скотина еще и бьет тебя! – возмутилась я, сжимая кулаки. – Вот убила бы, точно тебе говорю!

Ира скрылась под водой, плавно колыхались ее потемневшие волосы. Затем вынырнула, взяла меня за руку и поцеловала.