Родители королей Михеева Ася
Я узнаю его.
Когда я задумываюсь, то понимаю — я старуха, ополоумевшая от горя. Да только почему бы нет? Лучше верить в чудеса, чем кататься старыми костями по полу и выть; или смотреть часами в окно, как там происходит чужая жизнь. Мое сумасшествие дает мне силы, и к тому же полезно людям. В любом случае, много думать об этом мне не стоит. Не дай Бог, оно пройдет.
Пловцов, заведующий отделением, когда я вернулась в больницу, не стал смотреть на меня с вопросом, не стал задумчиво шептаться с другими за моей спиной. Он велел, чтобы меня оформили санитаркой по уходу. Пусть их шепчутся. Бабам не пошептаться — как мужикам не похвастаться. Пусть их.
Ринат спит.
Умаялся. Все ж таки полстакана водички сладкой выпил. Помылся. С полчаса еще поспит.
— Ох, мамань, как же ты вовремя, — вздыхает Кирилл, когда я заглядываю в тридцатую, — я уж запарился звать. И как нарочно парней никого.
Ну да. Ходячие вечно в курилке. Сестру позвать — а она им что скажет — сами подложите.
А они ж и сами не здоровые. Тяжело им, большой Кирилл. А мне разве тяжело? Своя-то ноша не тянет. А как не своя, когда мамой называет?
Буфетчица Ниночка высовывается из раздаточного окошка.
— Алексеевна, поди позавтракай! Обед скоро, а я тебе все берегу, не мою тарелку.
Надо, и то, поесть, пока Ринат уснул. Я снова мою руки. На умывальнике стоит полупустой тюбик крема для рук. Пусть стоит, девчонкам больше останется. Моим ли рукам мыла бояться?
Вот и ем я геркулесовую кашу и бутерброд с сыром, а Ниночка мне все вздыхает да пересказывает, как у ней вечером Валерка опять бухой с базы вернулся, и как меньшой снова болеет, в сад не ходит, и хорошо, с одной-то стороны, что Валерке сегодня не в смену, да вот какая из похмельного нянька…
Знать бы ей, дурышке, какая она счастливая. Какой ни на есть Валерка, а свой, тоже бьется как может; и девочка ее в третий класс пошла. Ведь как вспомню свою квартиру, двухкомнатную, гулкую и страшную — деток если Бог не дал, да милого отнял, на кого жаловаться? Вот я и молчу, да на Ниночку смотрю, и она вдруг осекается.
— Да, правда, все ж Ленуся со школы вернется, приглядит за обоими…
В коридоре останавливаюсь и медленно оглядываюсь.
Он здесь.
В этом здании.
На этом этаже.
Из одиночки выходит дежурная сестра с пустым шприцом.
— Амиров-то все тебя зовет, Алексеевна, — говорит она, проходя к процедурному.
Я иду сквозь твердый холодный воздух. Огромный свет льется в высокое окно в конце коридора.
Где Он?
В операционной, за поворотом. Я знаю это так же точно, как знала долгие годы ночью — что это он, а не кто-то другой, дышит рядом со мной.
Я захожу в одиночку.
Ринат смотрит на меня удивительно ясными глазами, словно Марина и не вкатила ему полную ампулу из шкафчика, содержимое которого пересчитывают трижды в сутки.
— Алексеевна, скорей принеси какую-нибудь книжку, — тихо, но твердо говорит он.
Он тяжело вздыхает, видя мое изумление.
— Ты сама не говори. Ты мне книжку почитай. А я тебя за руку буду держать.
Я чувствую, что можно было бы и быстрее соображать — но Он же здесь, рядом, и что он делает в операционной? Плановые на сегодня давно окончены, стало быть его оперируют спешно? Так. Ринату нужен голос. Ринату нужна книжка. Книжка точно есть у Кирилла.
Пока я торопливо иду к двести тридцатой, присутствие того, чью могилу я не навещала с конца ноября, слышно как звон в ушах; как тонкий звук, издаваемый стареньким телевизором на три этажа окрест. Он здесь. Он вернулся.
Кирилл охотно кивает головой, когда я показываю пальцем на книжки. Немного удивляется, но протягивает верхнюю, заботливо обернутую в пеструю рекламную газетку. Ходячие ребята смотрят на меня удивленно. Ничего.
Тяжелый, тревожный взгляд Рината прикован к двери. Он боится, что я не успею. Ничего, я уже здесь.
Книжку обопрем на тумбочку — глаза мои на старости лет уже стали дальнозорки — листать буду левой рукой. Правой я беру холодную ладонь Рината. Он облегченно вздыхает и закрывает глаза.
— Читай, апа… Все равно, про что, только читай…
«Обратно в землянку Синцов вернулся только через час», — читаю я. Как странно снова слышать свой голос. Он глуховатый, словно запылившийся.
«Потом понемногу стала подтягиваться в метели рота Чугунова. Люди сильно замерзли, и надо было вместе с Чугуновым поскорей разместить их, чтобы отогрелись. Левашов, который пришел вместе с Чугуновым, доложил самое необходимое на ходу, в окопе, и пригласил пройти в землянку…»
Все это одновременно.
Голос старой женщины в маленькой тихой комнате.
Медленное исчезновение внешних ощущений, покой, опускающийся на исхудалого пятидесятилетнего башкира.
Тревога, то вспыхивающая, то притухающая — в мыслях того, кто вернулся, потому что обещал.
Для меня это все имеет одинаковую силу.
Ринат теперь не увидит меня, даже если захочет. Но он не хочет. Голос, доносящийся из огромной дали, качает его на старой отцовской лодке, что плывет по Белой, а мама держит его за руку. Нет, не мама. Светочка. Нет, не Светочка. Она же в Москве. Витя. Он приехал. Или все-таки мама?… Хорошо, что она здесь. Она проследит, чтобы все было в порядке. Можно не беспокоиться. Можно поспать.
«Синцов не ответил: услышал близкую очередь из немецкого пулемета и вскочил. Но продолжения не было. Просто кто-то из своих пробовал немецкий пулемет.
— У вас личное оружие есть? — спросил он у Гурского.
— Есть какая-то пукалка дамского образца, выбрал по принципу наименьшего веса. А что?
— Еще не исключена возможность, что немцы контратакуют…»
Что он делает в операционной?… Почему не по плану? Внеплановая операция ничего хорошего не означает, это либо запущенный вконец случай, либо резкое ухудшение; а ни с тем, ни с другим долгого не обещают.
— Ох, — сказала Марина и вынула руку Рината из моей, привычно прощупывая пульс, — а я удивляюсь — кто это говорит в одиночке?
Она несколько секунд молчит.
— Возвращай книжку, Алексеевна.
Да… Действительно.
С книгой, крепко сжатой в левой руке, я выхожу в коридор и иду к широкой двери операционной. Слышны голоса — бодрые, скорее даже довольные. Саня с Максимом выкатывают каталку.
Я провожаю взглядом белое лицо с трубкой, выходящей из носа.
Не он.
Неужели оперировали двоих?
Я провожаю каталку взглядом и вдруг понимаю, что на меня смотрят.
Он стоит передо мной, медленно снимая зеленый колпак и марлевую маску. Хирургический халат самого большого размера ему мал и тянет подмышками. Он сед, как и я. У него короткая округлая борода. На носу у него блестят золотые очки.
— Богдан Петрович! — кричит Марина от поста, — в какую палату записывать?
— В двести восьмую, — говорит он, не отрывая от меня взгляда.
— Богдан Петрович? — я медленно шевелю губами, как будто говорю вовсе и не я, а кто-то во мне — за мной — кто вовсе и не вдовая пенсионерка Горелова, кто-то… Другой.
— Богдан, значит?
— Нашла, — говорит он.
— Нашла и вспомнила.
— Значит, пойдем?
— А что будет… здесь?
Он странно дергает ртом — не то жует губами, не то пытается ухмыльнуться.
— А то будет, что именно сегодня врач Пловцов понял, как проводить именно эту, дотоле считавшуюся невыполнимой, операцию… А еще прямо сейчас в Домодедово садится самолет из Певека, а в нем сидит Виктор Амиров. Старший сын. Вчера он получил письмо от отцовой соседки.
— И что?
— А то, что он будет здесь через три часа. Маринка ему все расскажет. После похорон он заберет Алексеевну на Север и его дети будут звать ее бабушкой… Еще четыре года.
— А потом?
— Потом она поскользнется, сломает бедро и быстро умрет от пневмонии. Дома. Среди семьи.
Я киваю, соглашаясь.
— Иначе ты бы осталась, — он не спрашивает.
Я молча смотрю на него.
— Я люблю тебя, — говорит пожилой толстый хирург маленькой сгорбленной санитарке.
— Я тоже люблю тебя, Бран, — отвечает она.
Сестра, стоящая в дверях операционной, судорожно вдыхает и берется обеими руками за грудной карман халата.
6. Энергия
Два пятнистых тюленя вспарывают пронизанную светом воду. То один, то другой вырывается вперед, то уходя в глубину, то с плеском и брызгами вылетая сквозь зеркальную границу в воздух. Совсем рядом с ними вода ревет и темнеет, бьется о громады быков Моста. Но тюлени не приближаются к Мосту, двигаясь вдоль него к известной только им цели. Большой тюлень толкает самку носом, затем одним гибким движением отплывает подальше. Сперва она для виду бросается за ним, но вдруг переворачивается и кидается наутек.
Под водой хорошо видно, как навстречу им из глубины поднимается каменный гребень, риф, протяженный от одного из быков Моста в глубину бухты. Только в одном месте верх каменного гребня прорезает зеркало поверхности, сминает его вокруг себя в мелкую рябь.
Большой тюлень, заранее разогнавшись, рассчитанным движением высоко выпрыгивает из воды и плюхается животом на маленький гранитный островок с плоской вершиной. Самка высовывает голову из воды и оглядывается. Островок поднимается из воды отвесно, залезть на него не залезешь. Она коротко гневно кричит.
Большой тюлень перекатывается с живота на бок и кричит в ответ.
Тюлениха, прямо в воде, превращается в женщину, которая легко подтягивается на руках и забирается на камень.
Ее муж лежит на плоском, вылизанном водой камне на спине, широко раскинув руки.
— Действительно, уединенное местечко, — смеется женщина, ложась рядом с ним.
Полнеба над ними закрывает темная изнанка Моста. Между черными глыбами быков вдали просвечивает густо-синее небо.
— Смотри, с той стороны словно вечер, — говорит женщина.
— Там вечер и есть, — отвечает мужчина, на мгновение приподняв голову, — мы же как раз за центральным курсом.
Она подпирает руку локтем и всем видом выражает готовность слушать.
— Ой, — смеется он, — ты же и этого не знаешь… Центральные ворота Моста ведут не в наш океан. А в океан-напротив.
— А назад?
— Заходишь в бухту-напротив через крайние ворота, разворачиваешься, проходишь через центральные ворота в океан-здесь, разворачиваешься, проходишь через крайние ворота и попадаешь снова сюда.
Женщина задумывается на несколько секунд.
— А если входить в бухту сквозь центральные ворота?
— Попадешь невесть куда. Об этом к Колуму. Он у нас столько америк открыл, да еще и карты привез и лоции проходов написал… Но в основном через Мост торгуют две стороны. Та — и эта.
Она восхищенно качает головой.
— А он старый, Мост?
Он пожимает плечами.
— Кто знает? Только за последние полторы тысячи лет город дважды сжигали дотла. Причем в предпоследний раз, насколько я понимаю, посредством ядерного оружия. До того, по некоторым источникам, Мост был прозрачным. Как хрусталь.
— Он и сейчас красивый, — задумчиво говорит женщина и, следуя неведомой мужчинам логике, тут же спрашивает:
— А почему ты построил мне такой дурацкий облик? Мало хромой ноги, но эти косы…
— Поверь, любимая, — лениво отвечает мужчина, — это совершенно неважно.
— Женское любопытство и следует утолять только по совершенно неважным вопросам.
— Действительно. Ну… видишь ли, я видел тебя брюнеткой с бильярдным кием, рыжей с автоматом и седой в белом халате. Хотелось посмотреть, какова ты будешь блондинкой.
Она смеется, и в смехе ее чувствуется полное доверие.
— Действительно. А с хромотой я почти справилась.
— Человек, воплощаемый не сразу, всегда обретает неисправимый физический недостаток. Такие вещи лучше продумать заранее, чтобы, ну например, ты не получилась одноглазой. А остальное… Ну какая мне разница, как ты выглядишь, если в любой момент это можно переиграть? Лишь бы тебе самой было комфортно.
Она долго лежит молча, и смотрит, как чайки ловят рыбу, оглушенную ударами волн о быки Моста.
— Что же ты пытался выяснить, делая со мной… то, что ты делал?
— Ничего я не делал, — лениво говорит он — она слышит как рокочет его голос в груди, прежде чем выйти изо рта словами, — ты сама шла к тому, что нас здесь ждет; оно тебе и показывалось.
Она вдруг чувствует, как ему стало холодно.
— Отец Королей — это именно я. И я не доживу до коронации.
Он прижимает женщину к себе.
— Пока ты не пришла, я был бессмертен. Нельзя умереть, не исполнив судьбы. Знаешь, сколько раз я прыгал в воду с Моста?…
— А теперь? — тихо спрашивает она.
— Зачав с тобой ребенка, я исполню судьбу. И стану смертен, как всякий. Даже более. Насколько я не доживу до коронации? Минуту? Или умру, даже не дождавшись рождения ребенка?… Короче, я искал женщину, которая сможет стать матерью Королей.
— Долго искал? — с трудом улыбается женщина.
— Сорок шесть лет.
Он садится, скрестив ноги по-турецки, и смотрит на жену. Мальчишеская ухмылка высвечивается на его лице, как он ни пытается остаться серьезным.
— А ты думала — история — это как ты меня искала? Ты начала искать меня, когда я окончил искать тебя. И найдя меня, ты попала вместе со мной в начало совсем другой истории. Это просто жизнь. Тут ничего не начинается с нуля и не заканчивается окончательно.
Впереди у нас огромное приключение, из которого нам обоим не выйти живыми, — он тихо смеется, — но сейчас мы вне историй. Маленький перерыв. Немного времени друг для друга.
И пусть будущее подождет.
Читать бесплатно другие книги:
