Перси Джексон и похититель молний Риордан Рик

Глава тринадцатая

Я погружаюсь в смерть

Мы провели два дня в поезде «Амтрак», который двигался на запад, оставляя позади холмы, реки и янтарные поля колышущейся пшеницы.

На нас ни разу никто не напал, но я пребывал в постоянном напряжении. Было никак не отделаться от чувства, что за нами наблюдают — сверху, а может, и снизу — и нечто просто дожидается подходящей возможности.

Я старался особо не высовываться, потому что моим именем и фотографиями пестрели передовицы нескольких газет восточного побережья. «Трентон реджистер ньюс» поместила фотографию, сделанную туристом, когда я выходил из «грейхаунда». Взгляд у меня был блуждающий и дикий. Меч металлически поблескивал в руке. Он смахивал на бейсбольную биту или палку для лакросса.[11]

Подпись под фотографией гласила:

«Двенадцатилетний Перси Джексон, который разыскивается для дачи показаний об исчезновении своей матери, произошедшем две недели назад в Лонг-Айленде, сфотографирован во время своего бегства из автобуса, где он приставал к нескольким пожилым дамам. Автобус взорвался на обочине восточного шоссе Нью-Джерси вскоре после того, как Джексон сбежал с места преступления. Судя по словам очевидцев, полиция предполагает, что мальчик путешествует с двумя подростками — своими сообщниками. Его отчим Гейб Ульяно предложил вознаграждение наличными за любую информацию, которая приведет к задержанию мальчика».

— Не волнуйся, — сказала мне Аннабет. — Смертным полицейским никогда нас не найти. — Но в голосе ее не чувствовалось особой уверенности.

Остаток дня я провел, то прогуливаясь из конца в конец поезда (поскольку, сказать по правде, сидеть уже поднадоело), то глядя в окно.

Однажды я заприметил семейку кентавров, которая галопом неслась по пшеничному полю, держа луки наготове, видимо, в надежде добыть себе ланч. Мальчишка-кентавр, похожий на второклассника, сидящего верхом на пони, перехватил мой взгляд и помахал в ответ. Я оглядел вагон: никто ничего не заметил, взрослые пассажиры с головой погрузились в свои ноутбуки или журналы.

В другой раз к вечеру я увидел в лесной чаще какого-то крупного зверя. Я мог бы поклясться, что это лев (зверюга была размером не меньше «хаммера»), вот только львы не водятся в американских лесах. Его шерсть ярко вспыхивала золотом в предзакатном свете. Затем одним прыжком он скрылся за деревьями и исчез.

Вознаграждения за Гладиолуса хватило нам только на то, чтобы купить билеты до Денвера. На доплату за места в спальном вагоне денег уже не осталось, так что пришлось дремать сидя. Шея у меня затекла. Я старался не пускать слюни во сне, поскольку рядом сидела Аннабет.

Гроувер храпел, блеял во сне и постоянно будил меня. Как-то раз он взбрыкнул и потерял свои бутафорские ноги. Нам с Аннабет пришлось прилаживать их обратно, пока никто не заметил.

— Итак, — спросила Аннабет, когда мы надели на Гроувера его ботинки, — кто хочет твоей помощи?

— Ты это про что?

— Только что во сне ты пробормотал: «Не стану тебе помогать». Кто тебе приснился?

Мне ужасно не хотелось отвечать. Уже второй раз мне приснился злобный голос из ямы. Но это тревожило меня, поэтому в конце концов я все рассказал Аннабет.

Она долго молчала.

— Это не Аид. Он всегда появляется на черном троне и никогда не смеется.

— Он предложил в качестве предмета сделки мою мать. Кто еще мог это сделать?

— Думаю… он хотел сказать: «Помоги мне выбраться из царства мертвых». Возможно, он хочет войны с олимпийцами. Но зачем ему было просить тебя принести ему жезл повелителя, если он уже у него?

Я покачал головой — хотел бы я знать ответ. Я вспомнил слова Гроувера о том, что фурии в автобусе что-то искали.

«Где это? Где?»

Возможно, Гроувер почувствовал мои эмоции. Он снова всхрапнул, пробормотал что-то насчет овощей и отвернулся.

Аннабет поправила на нем кепку, чтобы та закрывала рожки.

— Перси, ты не можешь заключать никаких сделок с Аидом. Ты ведь это знаешь, правда? Он бессердечный и алчный лгун. Меня не волнует, что его фур… дальние родственники на этот раз были не так агрессивны…

— На этот раз? — переспросил я. — Значит, тебе уже приходилось с ними сталкиваться?

Она поднесла руку к ожерелью. Нащупала покрытую глазурью белую бусину с изображением сосны — последняя реликвия Аннабет, доставшаяся ей в конце лета.

— Попросту говоря, я не люблю повелителя мертвых. Ты не должен поддаваться искушению и торговаться из-за своей матери.

— А что бы ты сделала, если бы это был твой папа?

— Это просто, — сказала Аннабет. — Оставила бы его гнить.

— Ты что, серьезно?

Аннабет в упор поглядела на меня большими серыми глазами. На лице у нее появилось такое же выражение, как там, в лагере, в лесу, когда она занесла свой меч над адской гончей.

— Мой отец желал избавиться от меня с самого моего рождения, Перси, — сказала она. — Он никогда не хотел детей. Когда я появилась на свет, он попросил Афину взять меня обратно на Олимп, потому что перегружен работой. Ей это не очень-то понравилось. Она сказала ему, что героев должны воспитывать их смертные родители.

— Но каким образом?.. Я хочу сказать, не в роддоме же ты родилась?

— Я появилась у дверей отца в золотой колыбели, меня принес с Олимпа западный ветер — Зефир. Ты, наверное, думаешь, что папуля вспоминал об этом как о чуде? Ну да, возможно, он сделал несколько цифровых фотографий. Но он всегда говорил о моем появлении как о самом неподходящем событии в своей жизни. Когда мне было пять лет, он женился и совершенно забыл Афину. У него появилась «нормальная» смертная жена и двое «нормальных» смертных ребятишек, и он все время делал вид, что я не существую.

Я задумчиво поглядел в окно. Мимо проплывали огни спящего города. Мне хотелось как-то утешить Аннабет, но я не знал как.

— Моя мать вышла замуж за ужасного парня, — вздохнул я. — Гроувер сказал, что она сделала так, чтобы защитить меня, спрятать в запахах человеческой семьи. Может, так же думал и твой отец.

Аннабет теребила ожерелье. Она ухватилась за золотое кольцо колледжа, висевшее на одной нитке с бусинами. Мне подумалось, что это было кольцо ее отца. Оставалось непонятным только, зачем она носила его, если терпеть не могла своего родителя.

— Он не заботился обо мне. Его жена, моя мачеха, обращалась со мной как с придурочной. Не позволяла играть со своими детьми. Отец ей только поддакивал. Когда случалось что-нибудь опасное — ну, ты понимаешь, что-то связанное с монстрами, — оба они смотрели на меня с возмущением, словно хотели сказать: «Как ты смеешь подвергать нашу семью риску?» В конце концов я поняла, куда они клонят. Я была нежеланным ребенком. И я сбежала.

— И сколько тебе тогда было?

— Семь.

— Но… но ты не могла сама добраться до Холма полукровок.

— Почему сама? Афина следила за мной и направляла меня, когда требовалась помощь. Я неожиданно завела парочку приятелей, которые заботились обо мне, правда недолго.

Я хотел спросить, что случилось, но Аннабет, казалось, целиком ушла в свои невеселые воспоминания. Поэтому мне снова пришлось слушать храп Гроувера и смотреть, как за окном поезда проносились темные поля Огайо.

К концу второго дня, 13 июня, за восемь дней до летнего солнцестояния, мы миновали золотящиеся холмы, пересекли Миссисипи и въехали в Сент-Луис.

Аннабет вытянула шею, чтобы увидеть знаменитую на всю страну Арку,[12] которая лично мне больше напоминала ручку от пластикового пакета для покупок.

— Я хочу сделать что-нибудь такое… — вздохнула она.

— Например?

— Построить что-нибудь вроде этой Арки. Ты когда-нибудь видел Парфенон, Перси?

— Только на картинках.

— Когда наступит время, я увижу его воочию. Я собираюсь построить самые большие памятники богам. Что-нибудь, что простоит тысячу лет.

— Ты? Архитектор? — рассмеялся я.

Не пойму почему, но это показалось мне забавным. Уже сама мысль о том, что Аннабет весь день корпит над чертежами…

— Да, архитектор. — Щеки ее вспыхнули. — Афина ждет, что ее дети будут создавать, а не только разрушать, как некий бог, сотрясающий землю, имя которого я не хочу упоминать.

Я уставился вниз, на коричневую, всю в завитках водоворотов Миссисипи.

— Прости, — сказала Аннабет. — Я ничего такого не имела в виду.

— А мы не могли бы хоть немного поработать вместе? — взмолился я. — Неужели Афина и Посейдон никогда не сотрудничали?

Аннабет потребовалось время, чтобы обдумать этот вопрос.

— Разве что… колесница, — осторожно предположила она. — Мама изобрела ее, а Посейдон создал лошадей из гребней волн. Поэтому им пришлось работать вместе, чтобы завершить замысел.

— Значит, мы тоже можем сотрудничать?

Мы въехали в город, Аннабет наблюдала затем, как Арка исчезает за зданием отеля.

— Полагаю, да, — наконец сказала она.

Мы сошли на станции «Амтрак». По радио сообщили, что до отправки в Денвер поезд простоит здесь три часа.

Гроувер потянулся. Даже еще не до конца проснувшись, он объявил:

— Хочу есть.

— Давай просыпайся, козленок, — подтолкнула его Аннабет. — Пошли смотреть город.

— Смотреть город?

— Грандиозную Арку перед входом в парк, — ответила Аннабет. — Может, это мой единственный шанс забраться на самый верх. Так ты идешь или нет?

Мы с Гроувером переглянулись.

Я хотел было отказаться, но подумал, что, если Аннабет решит идти, ее нельзя отпускать одну.

— Если только там нет закусочных с монстрами, — пожал плечами сатир.

Арка находилась примерно в миле от вокзала. К концу дня очереди, чтобы попасть внутрь, были не такими длинными. Мы прошли через подземный музей, разглядывая крытые повозки и прочую рухлядь, накопившуюся здесь с начала девятнадцатого века. Все это было не так уж занимательно, но Аннабет без конца рассказывала нам разные интересные истории о том, как строили Арку, а Гроувер постоянно подкармливал меня жевательными драже, так что выходило вполне терпимо.

Я огляделся, рассматривая очередь.

— Ты ничего не чуешь? — шепотом спросил я у Гроувера.

Он вытащил нос из пакетика с жевательными конфетами ровно настолько, чтобы принюхаться.

— Подземелье, — сморщившись, ответил сатир. — В подземельях всегда воняет монстрами. Возможно, это еще ничего не значит.

Но я почувствовал неладное. Не надо было сюда ходить.

— Ребята, — окликнул я, — вы знаете символы божественной власти?

Аннабет с увлечением изучала стенд, рассказывавший о строительном оборудовании, которое применялось при сооружении Арки, но тут же оторвалась и посмотрела на меня:

— Что?

— Так вот, Аид…

— Мы в общественном месте… — Гроувер закашлялся. — Ты имел в виду наших друзей внизу?

— Да, верно, — сказал я. — Привычки нашего друга внизу. Разве у него нет такой же шапки, как у Аннабет?

— Ты хочешь сказать шлема тьмы? — спросила Аннабет. — Да, это его символ власти. Я видела шлем во время собрания в дни зимнего солнцестояния.

— Наш друг был там? — спросил я.

Аннабет кивнула.

— Это единственный раз, когда ему дозволяется посещать Олимп. Самый темный день в году. Но его шлем куда более могущественный, чем моя шапка-невидимка, если то, что я слышала, правда…

— Он позволяет обращаться во тьму, — подтвердил Гроувер. — Он может смешиваться с тенями и проходить сквозь стены. Он становится неосязаемым, невидимым и неслышимым. И он может наводить страх такой силы, от которого сходят с ума или случается разрыв сердца. Как тебе кажется — почему все разумные существа боятся темноты?

— Но тогда… откуда нам знать, что сейчас он не здесь и не наблюдает за нами? — спросил я.

Аннабет и Гроувер переглянулись.

— Мы не знаем, — ответил Гроувер.

— Спасибо, сразу на душе полегчало, — ответил я. — Слушай, у тебя там еще не осталось голубых драже?

Мне едва удалось успокоить взвинченные нервы, когда я увидел крохотный подъемный механизм, который должен был доставить нас на самую верхотуру, и понял, что мы опять в беде. Терпеть не могу тесные кабинки. От них я схожу с ума.

Мы втиснулись в подъемник вместе с толстенной леди и ее собачкой чихуахуа в ошейнике, изукрашенном фальшивыми бриллиантами. Я подумал, что, возможно, чихуахуа мне примерещился, так как никто из охранников не сказал ни слова о собаке.

Мы стали подниматься к вершине Арки. Я никогда еще не поднимался в лифте, который ехал бы по кривой, и желудку моему это не очень-то пришлось по вкусу.

— Вы без родителей? — спросила толстуха.

Глаза у нее были как бусинки, острые зубы пожелтели от кофе, голову венчала плотная синяя панамка с обвислыми полями, а голубое платье из джинсы так оттопыривалось на ней, что тетка выглядела как голубой джинсовый дирижабль.

— Они внизу, — объяснила Аннабет. — Боязнь высоты.

— Ах, бедняжки.

Чихуахуа зарычал.

— Сейчас, сейчас, малыш, — сказала женщина. — Веди себя прилично.

У собачки глаза были тоже бусинками, как и у ее хозяйки, умные и злые.

— Малыш — это у него такая кличка? — спросил я.

— Нет, — сказала дама.

Она улыбнулась, словно ответ можно было считать исчерпывающим.

Смотровая площадка на верху Арки напомнила мне жестяную банку с ковровым покрытием. Ряды крохотных окон выходили с одной стороны на город, с другой — на реку. Вид был классный, но если что-то нравится мне еще меньше, чем замкнутое пространство, то это замкнутое пространство на высоте шестьсот футов. Я готов был уйти хоть сейчас.

Аннабет, не умолкая, вещала о несущих конструкциях, о том, что сделала бы окна побольше и даже устроила бы стеклянный пол. Она, возможно, могла бы торчать здесь часами, но, на мое счастье, смотритель объявил, что через несколько минут площадка закрывается.

Я повел Гроувера и Аннабет к выходу, посадил в лифт и уже собирался залезть сам, когда увидел, что внутри уже есть двое туристов. Мне места не оставалось.

— Сядете в следующую кабинку, сэр, — предложил смотритель.

— Мы выходим, — сказала Аннабет. — Подождем вместе.

Но тогда получилась бы совершенная неразбериха и времени ушло бы еще больше, поэтому я помотал головой:

— Ничего, ребята, все о'кей. Увидимся внизу.

Гроувер и Аннабет явно нервничали, но позволили захлопнуть дверцу лифта. И кабинка скрылась из вида на пологом пандусе.

Теперь на смотровой площадке остались только я, какой-то мальчуган с родителями, смотритель и толстая дама со своим чихуахуа.

Я нервно улыбнулся толстухе. Она одарила меня ответной улыбкой, и между зубами ее мелькнул раздвоенный язык.

Минутку!

Раздвоенный язык?

Прежде чем я понял, что мне не померещилось, чихуахуа спрыгнул с рук хозяйки и стал на меня лаять.

— Погоди, погоди, малыш, — произнесла дама. — Разве теперь подходящее время? Посмотри, какая замечательная здесь подобралась компания.

— Ой, собачка! — воскликнул мальчуган. — Смотрите, собачка!

Родители оттащили его назад. Чихуахуа оскалился, глядя на меня, пена капала с его черных губ.

— Ну что ж, — вздохнула толстая дама. — Если тебе не терпится, дочурка…

Я почувствовал в животе комок льда.

— Вы называете своего чихуахуа дочуркой?

— Это Химера, дорогуша, — поправила меня толстуха. — А не чихуахуа. Впрочем, ошибиться не сложно.

Она закатала рукава платья, и я увидел, что кожа у нее чешуйчатая и зеленая. Когда толстая дама улыбнулась, то вместо зубов моему взгляду предстали клыки. Зрачки ее теперь стали узкими, широко расставленными щелочками, как у рептилии.

Чихуахуа гавкал все громче и с каждым приступом лая становился больше. Сначала он стал размером с добермана, потом — со льва. Лай превратился в рык.

Мальчуган разревелся. Родители потащили его к выходу, наткнувшись на смотрителя, который застыл, парализованный страхом, тяжело дыша и не отрывая глаз от монстра.

Химера так разрослась, что спиной терлась о крышу кабинки. У нее была голова льва с гривой, вымазанной в запекшейся крови, туловище и копыта огромного козла, а вместо хвоста — змея, десятифутовая, с ромбовидным рисунком на спине, растущая прямо из лохматой задницы. Ошейник с поддельными бриллиантами по-прежнему болтался у нее на шее, и теперь легко было прочесть надпись, сделанную аршинными буквами: «ХИМЕРА — БУЙНАЯ, ОГНЕДЫШАЩАЯ, ЯДОВИТАЯ. В СЛУЧАЕ ОБНАРУЖЕНИЯ ПРОСЬБА ПОЗВОНИТЬ В ТАРТАР — ГОРОДСКОЙ 954».

Только тут до меня дошло, что я даже не снял колпачок со своего меча. Пальцы словно онемели. Я стоял всего в десяти футах от окровавленной пасти Химеры и понимал, что, как только пошевелюсь, тварь бросится на меня.

Дама-змея издала шипящий звук, который вполне можно было принять за смех.

— Честь и хвала тебе, Перси Джексон. Наш повелитель Зевс редко дозволяет мне испытать героя с помощью кого-нибудь из моего потомства. Ибо я — мать чудовищ, ужасная Ехидна!

Я уставился на нее. Единственное, до чего я додумался, это брякнуть:

— Вы что, вроде муравьеда?

Ехидна взвыла, ее лицо рептилии от ярости становилось то бурым, то зеленым.

— Терпеть не могу, когда люди так говорят! Терпеть не могу Австралию! Как можно было назвать это нелепое животное так же, как меня? За это, Перси Джексон, моя дочурка уничтожит тебя!

Порождение Ехидны ринулось на меня, оскалив львиные клыки. Мне удалось отпрыгнуть в сторону и увернуться от опасности.