Песни/Танцы Ручий Алексей

Чумной танец

Время останавливается, когда ты входишь в Город Убийц. Все блокпосты пройдены – ты можешь свободно двигаться вглубь лабиринта. Ты – убийца, и ждут тебя на улицах коллеги по ремеслу. Но отступить нельзя – чума идет по следу.

Караваны незрячих и безумных тянутся в город, смерть ступает по их пятам. Спасение там – в городе, если, конечно, вообще возможно спастись среди жрецов смерти, исправно приносящих ей свои жертвы. Но мы несвободны в своем выборе.

Пикирующая реальность, козни осенних печалей. Вглубь города, все дальше в лабиринт. Такова миссия – условное спасение. Все идут в этот Храм, к алтарю, что на вершине Зиккурата. Там освобождение от ига болезни. Фикция, зовущая вдаль.

– Побег из капкана в силок, – говорит мой незримый собеседник.

– Свистопляска чумной мечты, – вторит первый встречный убийца.

Я избегаю кинжала, наношу удар первым. Либо ты, либо тебя. Иного не дано. Изменчивая структура небытия. Будь ты – кто-то или никто – не важно, цена смерти одна для всех. Противоядие тоже одно. Говорят, где-то в Храме. Точно не знает никто. Всех гонит страх. А больше ничего и не осталось.

Беглые преступники и просто любители легкой наживы – все здесь. Словно насекомые полураспавшихся планет роятся вокруг полуслепого солнца. Оставить все, идти в неизвестность.

– Там, в Храме, может быть такой же разгул чумы, что и за пределами Города, – говорю я сам себе, – никаких гарантий нет.

– Но ведь так хочется верить, что не ошибешься? – спрашивает незримый собеседник.

– Очень хочется.

Переломанный позвоночник прошлого, вырванные внутренности настоящего – никто не хочет гадать, но другого не остается. Ты либо играешь по этим правилам, либо ты стерт.

Пагубная концепция мироздания: твоя цель впереди, потому что позади твоя смерть. Смерть не может быть целью? Или цель не может быть смертью?

В Городе Убийц данный постулат-таки работает. В обе стороны. Уходя от чумы, ты напарываешься на аламутского ассасина. У него снайперская винтовка американского спецназа, с лазерным прицелом, немного устаревшая модель, но Смерти все равно, она не гонится за модой. Тебя прикончит он, а не чума. И так далее.

Однако страх будет гнать людей и дальше. Попытка выжить в огне печей концентрационного лагеря. Пусть будет так. Достоверная иллюзия свободы.

– Что есть свобода?

– Как и ее отсутствие – ничто.

– Почему?

– Уходя от одной смерти, натыкаешься на другую. Разница лишь в форме, не в сути.

– И что тогда делать?

– Ничего.

Они не верят в свою свободу. «Свободы нет!» – говорят они. Это необходимая ложь. Потому что свобода есть внутри каждого, но не каждый может заплатить назначенную за нее цену. Ядовитое Заблуждение… Спиноза пошел не по тому пути: свобода – не осознанная необходимость, нет. Она – единственно необходимое и единственно возможное… все, что лежит за пределами страха. Но страх – соль жизни. И свобода обитает там, где она, жизнь, кончается.

– Смерть… – мой незримый собеседник кричит в пространство. Это песнь, разрывающая его легкие. – Смерть – лишь мера внутренней свободы.

Передышка – Песнь 2. Куплет 2

Приходит утро. Новый круг нашего привычного и уютного ада. Очередной виток на орбите наших будничных страхов.

Ощущение нового… Его нет. Есть лишь закономерные страхи. Страхи перед будущим, страхи перед неведомым. Что будет? Еще одно утро? Или бесконечная ночь? Свободен ли ты? Свободен? От своих страхов, от своих снов, от теней того, что ждет за углом… Того, что скрылось во Тьме… Оно смотрит, оно наблюдает. Хочешь быть его жертвой? Будь ей… Ты свободен. Или это только кажется? Приходит утро.

…А с ним приходит осознание того, что нужно что-то делать, предпринимать, меняя реальность в угоду собственным страхам. Убегая от них. Строя прочные крепости, за стенами которых можно почувствовать освобождение от тревог и печалей.

Сегодня мне надо идти в военкомат – закрывать военный билет. Я снова стану гражданским. А значит, на меня навалятся гражданские дела и заботы. И мне придется расправляться с ними, преодолевая свои будничные страхи, повергая их и двигаясь дальше.

Итак, я иду.

В военкомате заспанный сторож с минуту разглядывает меня сквозь замусоленное стекло дежурной части, что-то прикидывая в уме (остается только гадать – что именно), потом показывает рукой куда-то вглубь здания.

– Поднимайся по лестнице на второй этаж.

– А там?

– Там спросишь.

– У кого?

– У кого-нибудь.

Исчерпывающий инструктаж. У меня складывается впечатление, что сторож проходил специальные курсы по дезинформации противника. Преодолеваю турникет и поднимаюсь по лестнице.

Унылая картина: коридор, по обе стороны которого двери. Куда мне? В какую из них? Одни вопросы, никаких ответов. Стучусь в первую попавшуюся, открываю. За дверью небольшая комнатка, заставленная стеллажами с бумагами, посреди комнаты стол – за столом женщина, что-то пишет.

– Военный билет где можно закрыть? – спрашиваю я.

– А вы кто?

– Демобилизованный.

– Это не ко мне, – курсы дезинформации, похоже, проходили тут все.

– А к кому?

– Дальше по коридору, – она, наконец, называет номер кабинета.

Иду туда. Точно такой же кабинет, как и предыдущий. Точно такая же женщина, как и предыдущая. Здороваюсь, называю цель своего визита.

– Присаживайтесь, – она указывает мне на свободный стул, стоящий возле ее стола.

– Спасибо, я постою.

– Как хотите.

Некоторое время она рассматривает мой военный билет и сопроводительные документы из части. Потом встает, подходит к одному из шкафов с приклеенным к нему календарем за позапрошлый год, открывает его и начинает там что-то искать. Проходит минуты три. Потом она достает какую-то папку и возвращается к столу.

Достает из папки кипу бумаг, что-то просматривает. Дверь позади меня открывается и в кабинет заходит молодой капитан с бегающими глазами. Судя по всему, новый военком.

– Тамара Ивановна, как у вас дела? Что с документами на контрактников? – спрашивает он женщину.

– Готовим, товарищ капитан.

– Сколько?

– Пока ни одного.

– М-да, – тянет капитан, – потом оборачивается ко мне, – ты кто такой?

– Демобилизованный, – отвечает за меня женщина, продолжая просматривать бумаги.

– Где служил? – продолжает свой допрос капитан.

– Под Москвой, – нехотя отвечаю я, чего он привязался?

– По контракту продолжить службу не хочешь?

– Нет, спасибо.

Этот вопрос задавали еще в части – и не раз. Реформа армии с треском провалилась: укомплектовать части контрактниками не получилось и наполовину. Офицеры сулили срочникам, которые согласятся подписать контракт, золотые горы, но даже последнему дураку было понятно, что эти горы существуют только на словах. Как могут обещать неземные блага люди, живущие в совершенно земных обшарпанных офицерских общагах?

– Зря. Сейчас контрактникам хорошие деньги платят, – капитан начинает отрабатывать поставленную Генштабом задачу, – жилье можно купить, автомобиль. А на гражданке – финансовый кризис, слышал уже, небось? Сокращают повсюду, даже менеджеров этих, которых как собак развелось, на улицу выкидывают…

– Кризис я как-нибудь переживу.

– Образование у тебя какое?

– Незаконченное высшее.

– Ну, вот там и образование закончишь…

– Главное самому там не закончиться.

– В смысле?

– В смысле спасибо вам большое, но как-нибудь без меня.

– Смотри сам. Услугу тогда одну окажешь? – его глазки хитро сощурились.

– Какую?

– Напиши заявление в школу контрактников – мне для отчетности надо. Документ ни к чему тебя не обязывающий, а нам – галочка. В действительности никуда не поедешь, откажешься, скажешь, что передумал. И контракт никакой подписывать не надо. А?

Он посмотрел на меня. Взгляд штабного пройдохи. Этот в задницу без мыла залезет. Собирает мертвые души, недоделанный Чичиков гоголевского райвоенкомата.

– Не хочу людей в заблуждение вводить. Одна ложь порождает другую – и так далее. Не надо давать бессмысленную надежду тем, у кого ее и так не хватает. Я свой долг Родине отдал.

– Да ладно. Одно заявление. Тамара Ивановна, какие там документы надо?

– Заявление и данные паспорта.

– Паспорт у тебя есть с собой?

– Нет.

– Тамара Ивановна, а без паспортных данных нельзя?

– Нельзя.

Привязался – теперь не отстанет. Я его последний шанс, это понятно. Надо отмазываться.

– Далеко живешь?

– Далеко.

– За сколько туда-обратно сходишь?

– Часа за четыре.

– Это как?

Я ему объясняю, что по прописке живу в самом дальнем углу нашего пусть и небольшого, но существенно раскиданного в пространстве городка. Капитан, видимо, не местный, прикомандированный – соображает с трудом, смотрит недоверчиво, но Тамара Ивановна подтверждает мои слова. Слава богу.

– Давай я тебе такси вызову, – достает капитан свой последний козырь.

– Послушайте, – отвечаю ему я, – зачем вам эта морока? Деньги свои на такси тратить опять же. После меня наверняка придут еще минимум человек тридцать дембелей – неужели среди них не найдется того, кто по собственному желанию захочет написать это заявление?

Капитан некоторое время думает над моими словами, потом сдается.

– Ладно, черт с тобой. Тамара Ивановна, что там ему от вас надо?

– Военный билет закрыть.

– Вот и закрывайте ему поскорее, и пусть катится отсюда ко всем чертям. К финансовому кризису своему, – капитан присваивает мне целый мировой кризис – вот уж спасибо. Сам он, хлопнув дверью, удаляется. Я смотрю на Тамару Ивановну.

Она ставит штемпель в мой военный билет и протягивает его мне. Сопроводительные документы остаются у нее.

– Возьмите. Теперь можете быть свободны.

– Спасибо. Я тогда пойду?

– Идите.

И я покидаю военкомат с легким сердцем, напоследок простучав каблуками по ступеням лестницы и стукнув вертушкой турникета. Прощайте! Прощай армия! Меня ждет мой личный мировой финансовый кризис. Или как его там?

Наши победы есть лишь эхо наших будущих поражений. И нисколько не наоборот. И, тем не менее, мы упиваемся ими, лелеем их, как то единственное, что придает хоть какую-то цену нашей жизни.

Армия для меня закончилась. Теперь уже точно. Начинался новый этап, и я не мог сказать, чего я от него ждал. Всякого. Одно я знал наверняка: доверять завтрашнему дню нельзя. Как, впрочем, и сегодняшнему. Нас всех ждет большая битва, в сравнении с которой нынешний кризис – ерунда.

Вернувшись из военкомата домой, я быстро собрал вещи, документы и книги, пообедал и, попрощавшись с родителями, пошел на вокзал. Меня ждала новая дорога – в прямом и метафизическом смысле – которую я должен был освоить, пройти все ее извилины и ухабы, глотнуть знойной пыли и холодных дождей. Я отправлялся в Петербург – восстанавливаться в институт и устраиваться на работу.

На вокзале я купил в кассе билет и, выйдя на улицу, устроился на скамейке в тени большого дерева недалеко от платформы. Мой автобус отправлялся через двадцать минут, время еще было. Я вальяжно откинулся на спинку скамейки, закинув ногу на ногу. Возле скамейки вразвалку прохаживались голуби, подбирая с асфальта куски кем-то раскрошенной булки.

Что мы имеем? Сомнительное прошлое и не менее сомнительное будущее. В сухом остатке – нелепое настоящее, наполненное бессмысленной возней, где беззубые хищники пытаются сожрать точно таких же беззубых хищников. Этап за этапом мы громоздим пирамиду сомнительных жизненных достижений: заканчиваем школу, институт, устраиваемся на работу, увольняемся с работы, снова устраиваемся на работу, в процессе заводим семью и детей, затем уходим на пенсию, стареем и умираем. Карабкаемся наверх… Для чего? Чтобы потом сигануть с вершины в неприглядную бездну, полную мрака и страхов, которую так старательно пытались покинуть? Многие вопросы так и останутся без ответов. Человек – существо противоречивое и многое он делает не «почему-то», но «вопреки». Вот и я…

На соседней платформе метрах в двадцати от меня ждали свой автобус дачники – сезон начинался. В их вещах были сумки, груженные рассадой, грабли, лопаты. Люди начинали летний побег из города. Собирались сеять и жать. Я – в метафизическом и иносказательном смысле – был одним из них. Тоже собирался сеять и жать. Вот только какие ростки даст моя почва?

Вопросы водят нас по кругу. Мы их задаем, мы же на них и отвечаем. Либо отвечает время – но новым вопросом.

Мою конструкцию из нанизанных одна на другую мыслей разрушил малыш, который выбежал из-за угла и распугал голубей. Те вспорхнули клекочущим облаком и, отлетев метров на десять, сели возле небольшой лужи. Малыш тут же направился к ним.

Его остановила бабушка, появившаяся следом. Взяла за руку и принялась делать наставление строгим тоном. Малыш потупил взгляд, уткнувшись глазами в землю и лишь изредка исподтишка стреляя ими в сторону голубей. Забава не удалась.

Интересно, хотелось бы мне стать ребенком, и так же беззаботно гонять голубей вместо того, чтобы обустраивать свою жизнь, пытаясь вытянуть вектор из точки под названием «здесь и сейчас» в смутное и полное тревог «будущее»? Я задумался на секунду.

Ответственность, безусловно, пугает каждого из нас. Мы боимся постигать реальность, ибо реальность в чистом, экстрагированном виде не слишком приятна. Нам проще смотреть на нее сквозь призму навязанных извне стереотипов, сквозь кальку чужих мыслей и слов. Нам проще доверять управление политикам, отдавать деньги банкирам, ждать прогнозов погоды от метеорологов, чем действовать самим. Такова природа человека. Именно поэтому история его цивилизации – это история перекладывания дел и задач с одних плеч на другие. И все же…

Мы не столь долго живем, чтобы размениваться по мелочам. И наши страхи рано или поздно пожирают нас. Всему свое время и все должно идти как должно. Может, поэтому я пришел к выводу, что возвращаться в детство я не хочу. Время ушло – и не вернешь его.

Тем временем к платформе с дачниками подошел автобус – запыленный, фырчащий ПАЗик. Дачники вереницей загрузились в него со всеми своими сумками и рассадой. Наступало время сеять…

Я посмотрел на часы. До моего автобуса оставалось пять минут, но автобуса пока не было. На платформе собирались люди – их набралось уже приличное количество. Они прохаживались туда-сюда, поглядывая на часы, как и я. Нас всех ждала дорога – каждого своя. Нам всем предстояло бежать. Отсюда – туда.

Наша реальность и наши сны – лабиринт. Мы плутаем по его коридорам в теплом полумраке, путаясь и в реальности, и во снах. Нас окружает искаженное, причудливое бытие, где потерялась причинно-следственная связь. У нас есть мечты и планы – сны, у нас есть падения и разочарования – реальность. Что идет за чем – непонятно. В этом месиве сомнительны все достижения, равно как и постигающие тебя разочарования. Если ты кем-то смог стать – значит, ты уже никогда не станешь кем-то другим. Кто скажет: ты приобрел или потерял?

В глубине этого лабиринта сокрыт храм, а в коридорах полно убийц. Они убивают нас, мы и есть эти убийцы. Убивая друг друга, а в первую очередь – себя, мы черпаем энергию лабиринта. Для того, чтобы растрачивать ее в очередном убийстве. Виток за витком – мы должны двигаться к храму.

Легко заплутать, легко сбиться. Можно вообще не дойти. Можно сесть и заснуть – то есть погрузиться в сон. Но заснув во сне – проснешься в реальности. Неизвестно, что первично. Главное – дойти до храма. Главное – подняться по его ступеням…

Автобус с дачниками уехал, подошел мой автобус. Я встал со скамейки и пошел к нему. Поднялся в салон, нашел свое место. Поставил вещи на сиденье к окну и снова вышел. Достал сигарету, окинул взглядом вокзал. Здесь ничего не менялось годами: люди приезжали, люди уезжали. Круговорот людей. Водоворот душ. Вокзал, конечно, не запомнил ни одного из них, ни одного из нас: зачем помнить?

Перрон опустел, и я вернулся на свое место. Место рядом заняла средних лет женщина в шляпе с широкими полями – почти сомбреро – и в солнцезащитных очках. Зачем ей такая шляпа?

Минуты через две в салон поднялся контролер, я достал билет. Контролер быстро проверил билеты, пожелал всем счастливого пути и ретировался восвояси. Водитель закрыл дверь и тронулся.

Я вытащил из рюкзака плеер и воткнул в уши наушники-вкладыши. Включил воспроизведение.

Я ступил в лабиринт. Я выбрал ход, я пошел этим ходом навстречу храму. Я чуял в темноте дыхание убийц, я чуял собственное дыхание.

Танец Уходящего все дальше и дальше

Улица за улицей, квартал за кварталом. Уходя все дальше и дальше, мы меняем локации – не себя. В себе уже ничего не изменишь, там все сгорело.

На Город Убийц падает удушающая жара, все раскалено и плавится. Это прекрасная аллюзия на адское пекло – места более похожего на чертог Сатаны не сыщешь. Здесь приходит расплата, и не важно, в каком виде она настигнет тебя: в облике идущей по пятам болезни или отравленной стрелы из арбалета. Никто не уйдет.

Платить по счетам. Кажется, это так называется. Слишком много брали, слишком мало дарили. Набежала солидная сумма. Кто надо – записывал. Он не из тех, кто прощает долги. Набрал – плати.

Те, кто вчера растрачивал дни на пьяные оргии и праздники духа, теперь здесь, липнут к обочинам, оседая в мареве. Там – их собственная безысходность, очередная расплата. Я вглядываюсь. Они жгут костер и варят наркотик в ржавой ложке. Колют его в себя грязным шприцом, одним на всех. Они живут одним днем. Как и прежде.

Там – ездили на работу, возвращались домой. У них были семьи и дома. Одни на всех. И еще – программа. Та, что вела их по жизни так же, как желание пустить наркотик по венам ведет к торговцу белым порошком.

Программа – одна на всех. Они жаждут управления, контроля. Приходи и контролируй их. Дай им наркотик. Они – рабы. Их сущность – больная плоть, никаких ошметков духа. Дешевый кайф им нужен, не Любовь. Не Сила и не Чувство. Их сердца пусты. Их вены сожжены наркотиками. Они передают шприц по кругу. Люди из Синих Ящиков управляют ими, сверля пустыми глазами их полые тела.

Им были нужны президенты, тираны и патриархи, теперь им нужен дилер, который поставляет порошок. Это Человек-с-головой-Быка. Я уже видел его мельком…

Иду дальше. Их армии не убывает, их все больше и больше. Они тоже убийцы, но рангом пониже. Хотя их жертва велика: они убивают собственные мечты. Хоронят заживо. Отдавая собственную волю своим правителям. А те, выпивая чужую волю, становятся бессмертны…

– Оставь их и свои думы о них, – говорит мой незримый собеседник, – ты еще встретишь Человека-с-головой-Быка и поймешь, почему он держит их на коротком поводке. Они – заложники собственной несостоятельности. Им нужна эта зависимость, потому что иначе их жизни в одночасье потеряли бы смысл. Свобода – хорошо, но только тогда, когда знаешь, что с ней делать. Они не знают. Дай им свободу – в лучшем случае они выберут другой наркотик, чтобы принести свои души на заклание уже ему. Оставь их и свои думы…

– Зачем они бегут от чумы? Не лучше ли умереть?

– Умирать не хочет никто. И потом Смерть – это первый шаг к освобождению, а Свободы они как раз не желают…

– Получается, что они – жрецы собственных страхов и их же ритуальные жертвы?

– Ты все правильно понял.

Уходим все дальше и дальше в Город. Улица за улицей, квартал за кварталом. Все тверже осознание бесконечности пути, хотя Зиккурат все ближе и ближе. Круг за кругом приближаемся к центру лабиринта. Круг за кругом отдаляемся от собственного освобождения. Я начинаю подозревать, что убийцы на деле – такие же жертвы. Они убивают, в первую очередь, самих себя.

– Ты не вылечишь смертельно больных.

– Я это знаю.

– Подумай вот над чем: чем ты отличаешься от них?

Передышка – Песнь 2. Куплет 3

Стас – мой давний питерский приятель. Мы познакомились в те времена, когда еще и он, и я учились в университете. Стас как-то заехал к нам в общагу – на одно из многочисленных празднований одного из многочисленных дней рождения одного из многочисленных представителей студенческого сообщества – и остался в ней на год. В те времена у него были серьезные разногласия с родителями из-за его пристрастия к азартным играм и прочим излишествам, поэтому общежитие показалось ему самым оптимальным вариантом: местом, где можно было бы пожить в свое удовольствие, не мозоля глаза предкам.

Тогда все произошло очень просто – как обычно и происходило в общаге – Стас проснулся на утро с похмелья и остался у меня на день, дабы поправить здоровье перед возвращением домой. Здоровье мы поправили так, что на следующий день нам опять потребовался мелкий ремонт. Стас остался еще на день. Потом еще на один. И еще. А потом пробил через деканат себе комнату в общаге и переехал из дома в нее. И понеслось.

По ночам мы спали редко, предпочитая играть в шахматы или на гитаре – Стас привез и то, и другое – восполняя энергетические потери алкоголем и долгим утренним сном – иногда до полудня, иногда и далеко за него. При этом мы еще и умудрялись учиться – то есть изредка ездить на самые важные пары, дабы совсем не отстать от учебной программы. В общем, проводили время так, как и положено настоящим студентам: весело и с огоньком. Это нас сплачивало.

Времена были чудесные. Все шло так, как и должно было идти: мимо неслись дни и ночи, недели и месяцы, сменялись времена года, все кружилось и сверкало разнообразными красками. Словно в сказке. Нас окружали приятные люди: парни и девушки, особенно девушки, мы слушали музыку с утра до ночи, сходили с ума, влюблялись, разочаровывались, снова сходили с ума, ложились под утро, вставали в сумерках, пили, трезвели, теряли счет прожитым дням…

Наша сказка продолжалась. Мы знали, что согласно неумолимой логике бытия, рано или поздно любая сказка должна закончиться, сойти на нет, но старались не думать об этом. Мы просто наслаждались собственной молодостью, принимая ее, молодости, недолговечные дары… Превращая каждый день в вечность.

Сначала отчислили Стаса, а потом и меня. Так уж получилось – стечение обстоятельств. Мы не были самыми плохими студентами, может, чуть несобранными – из тех, кого называют разгильдяями, но точно не самыми плохими. Возможно, мы были новой формацией – теми, кто лучше видит жизнь, ее безысходное упрямство, предсказуемость любого конца. Все рано или поздно заканчивается. Поэтому мы и стремились проживать каждый миг как последний. Не заглядывая в будущее, теряясь даже в настоящем… Но настоящему, равно как и будущему, не нужны новые формации, их устраивает привычная посредственность, готовая играть по давным-давно сложившимся правилам. Мы оказались за бортом. Что уж теперь?

Мы не отчаялись. Мы продолжали веселиться и жить на полную катушку. Стасу родители купили небольшую квартиру-студию, дабы сплавить его с глаз долой, но при этом быть за него относительно спокойными, и теперь уже я поселился у него. Так и жил, продолжая время от времени навещать общагу. Все неслось своим веселым чередом. Пока я не собрался в армию.

Мы виделись в мой армейский отпуск, когда я приезжал на побывку после года службы. Справляли мой день рождения. Тогда я узнал, что у Стаса все, наконец, более-менее устаканилось: он нормализировал отношения с родителями, устроился на работу в компьютерной фирме. В общем, продолжил жить в свое удовольствие, но уже с оглядкой на прошлое и с заделом на будущее. Только вот расстался с девушкой, на которой планировал жениться. Бывает. Мы приобретаем одно, теряем другое.

Не удивительно, что именно Стас был тем человеком, который первым пригласил меня к себе после возвращения из армии. Он по-прежнему жил один в своей квартире-студии. И был совершенно не против моего соседства – на первое время, пока я не устроюсь в Петербурге. Я его приглашение с благодарностью принял.

И вот теперь я приехал к нему. Стас встретил меня с улыбкой: «Привет, дружище, давно не виделись!» Я ответил на его улыбку своей: «Действительно давно». На самом деле прошло не так уж много времени в масштабах человеческой истории, но мы уж слишком привыкли проживать каждый день как последний и эти дни могли превращаться в года. Максимальная концентрация эмоций, максимальная концентрация бытия здесь и сейчас – вот была наша основная максима.

– Что нового? – спросил я Стаса, пока раскладывал свои вещи, осваиваясь в его квартире.

– Да все по-старому, ничего не меняется. У тебя как?

– У меня и подавно. Армия, знаешь ли, не то место, где каждый день случаются экстраординарные события.

– Здесь тоже как-то без них обходится.

– А кризис?

– А что кризис? Ну, есть кризис, не без этого, но люди-то живут, работают, даже зарабатывают некоторые… а кризис по большему счету происходит в головах.

– В армии, когда нас агитировали подписывать контракт, говорили другое: мол, жизни совсем нет тут, экономика загибается…

– Ага, загибается. Но мы-то не загибаемся.

Перекурили на балконе. Я смотрел на проспект, убегающий по диагонали вдаль, – к недавно построенной кольцевой автодороге – на самолет, снижавшийся над домами, – в аэропорт, который находился тут недалеко, и ощущал какой-то странный прилив сил: вот он город, не раз и не два пытавшийся сломать нас, лежал перед нами, смирный и покорный; город, который мы просто обязаны были взорвать изнутри, захватить, сделать своим союзником. Пройти его лабиринт, увернуться от всех его убийц, чтобы подняться к вершине, с которой могли бы им править. Все или ничего. Только такой расклад мог устроить и нас, и город. И мы принимали его.

Раскладывая врученные мне мамой продукты и гостинцы в холодильнике Стаса, я смог воочию пронаблюдать все прелести холостяцкой жизни: холодильник был заполнен… ничем. Лишь в морозилке по стенам выступали сталактиты и сталагмиты льда. Стас пояснил, что питается в основном в близлежащих забегаловках либо в столовой на работе, дома готовит только лапшу быстрого приготовления, если слово готовка тут вообще уместно.

– Мы этот момент поменяем, – сказал я, разглядывая небольшую кухню. Армейское питание, конечно, не отличалось особыми кулинарными изысками, но питаться обстоятельно и впрок за время службы я привык.

– Меняй, если хочешь, – пожал плечами Стас, – только готовить тогда будешь все равно ты.

– Не вопрос, – подытожил я.

– Вопрос лишь в том, кто пойдет за пивом?

– Думаешь?

– А то!

– Ну, раз с готовкой порешили, могу и я сходить, заодно и продукты куплю.

– Продукты ты купить еще успеешь, не последний день здесь живешь, только приехал, а за пивом сходим вместе и прошвырнемся заодно по району.

– Как скажешь.

– Я уже сказал.

Мы обулись и пошли на улицу. Теплый вечер растекся по дворам, принеся уютную прохладу; для миллионов жителей мегаполиса наступало время отдыха, таинственное время духа и созерцания. Можно было собраться с мыслями.

Весна закончилась. Время тревог и перемен было вычеркнуто из календаря навсегда, близилось лето новых поисков и надежд. Пока что мы просто шли пить пиво и болтать: за жизнь, о планах на будущее, о девушках, обо всем. Завтра нас ждали дела, сегодня мы могли ненадолго о них позабыть.

Стас купил по две бутылки на брата и сигарет – угощал он. Я пытался предложить поделить оплату пополам, но он беспрекословно отказался. «Ты – мой гость», – сказал он. Мы пошли в ближайший парк, разбитый позади крупного торгового комплекса.

– Ну, давай – за встречу, – сказал Стас, когда мы расположились на скамейке в парке.

– Давай, – мы стукнулись бутылками.

Наша жизнь зачастую банальна, хотя мы и не хотим этого признавать. Ее описание можно свести к простым вещам: пошел туда-то, встретил того-то, выпил с ним пива, поболтал о том о сем. К сожалению, это так. Из наших речей не составишь глубокомысленных трактатов о философии на память и в назидание потомкам, как это было у древних греков. Мы просты и предсказуемы. Наши проблемы, наши трудности и радости примитивны и похожи на трудности и радости всех остальных жителей земли, и с этим ничего не поделаешь. Поэтому читать про нас местами будет не интересно – это я точно могу сказать. Но, читая про нас, можно будет прочитать в открытой книге и всех остальных, тех, кто остался за пределами текста. Детали не важны, ибо детали просты и понятны, мы все живем одним и дышим одним. И этот вечер – лишь один из тысяч фрагментов огромной мозаики бытия, выполненной в однообразной манере, из однотипных и одноцветных кусков, дабы в совокупности уже стать чем-то гораздо более сложным. Поэтому все повторяется, круг за кругом, страница за страницей.

– Ты в университете собираешься восстанавливаться? – спросил Стас.

– Думаю об этом. Только хотел бы сначала попробовать перевестись на философский.

– Считаешь, получится?

– Не знаю. Теоретически возможно все, что явно не противоречит здравому смыслу, но, сам знаешь, на практике начинают вырастать такие преграды, которые даже здравому смыслу не по плечу.

– Это точно.

– Сам-то не пробовал восстанавливаться?

– Думал об этом, но не пробовал.

– А чем тогда занимался тут, пока я, так сказать, отсутствовал?

– Да так… Работал в основном.

– А не в основном?

Народ тянулся в парк от торгового комплекса целыми вереницами, люди покупали там продукты и выпивку и устраивали импровизированные пикники здесь, прямо на скамейках и лужайках. Я вспомнил, что сегодня пятница, а, значит, следом идут выходные, поэтому люди и оттягивались.

– С Танюхой расстался, – Стас достал сигарету и закурил.

– Это я знаю. Чего так?

– Устали друг от друга, наверное. Больше, конечно, она от меня…

– Понятно.

Характер у Стаса действительно был своеобразный, да и привычки…