Хищники с Уолл-стрит Воннегут Норб
– Да насрать на них.
– Точное выражение я не запомнила. Что-то про живот к животу.
– Насрать на Маммерта. Насрать на Фитцсиммонса. Что до меня, так и на всех на них разом. Что еще они спрашивали?
– Были ли у тебя деловые взаимоотношения с Чарли, типа рефералов и все такое.
– И что ты сказала?
– Правду. Чарли скрывал от меня наши финансовые дела. Я и понятия не имела, чем он занимался и с кем.
– Хороший ответ.
Было бы недурно получить более решительное свидетельство – заявление Сэм, что у нас с Чарли не было никаких деловых отношений. Но я одобрил ее честность.
– Мне надо идти, – объявила она. – Я не уверена, что мы должны разговаривать друг с другом.
– Почему?
– Это подозрение все осложняет.
Я почти видел сквозь трубку, как Сэм теребит лямку своего лифчика, будто четки.
– Сэм, я лишь пытаюсь помочь, – успокоительно произнес я.
– Не знаю, что сказать, – ответила она. – Я тебе позвоню. Ладно?
Эта перспектива меня оглушила. Но пролетели уже годы с той поры, как женщины меня отшивали. Проклятье, Сэм.
Потребовалось секунд пять, прежде чем до меня дошло.
– Ты, что, думаешь, что я написал для Чарли это письмо?
– Не знаю. Мне надо идти, – отрезала она. И вдруг мне по ушам ударили гудки, будто сирена полиции, спешащей на место преступления.
То, что Сэм дала отбой, ранило меня. Вечерние тени вползали через окна в мой пустой кондоминиум. Я ее подвел. Только деньги – 75 тысяч долларов – и ни одного ответа на вопросы. Мой перевод, моя попытка помочь купила мне пять минут телефонного времени и резкий отбой. А заодно возбудила подозрения полиции. Мои вопросы отпугнули Сэм. Почему она вдруг охладела? Бессмыслица какая-то.
Когда в конторе возникают осложнения, я работаю на телефоне. Звоню клиентам и трейдерам, даже Радио Рею, чтобы разрулить проблемы. Мои инстинкты вопили, что самое время сесть на телефон. «Начинай накручивать, смайлик!» Но после разговора с Сэм новых отказов я не перенес бы. Да и Бетти Мастерс звонить с новостями было свыше моих сил. У меня и своих проблем хватало, так что вместо того я принялся просматривать голосовую почту.
Энни отправила шесть сообщений, а вовсе не двадцать два, как я думал. Первое было простым. «Это Энни. Позвони мне». С каждым новым коммюнике тревога в ее голосе нарастала. От «где ты?» она переходила к «я беспокоюсь до потери пульса». И даже пригрозила: «Я отправляю ищеек». И так далее.
Халек звонил, шагая по улицам Манхэттена на встречу. Я едва разбирал слова. Шум уличного движения поставил крест на моих чаяниях выудить хоть что-то членораздельное. Уцелело лишь несколько слов. «Не тревожься». Сердитый гудок. «Курц». Визг тормозов, и тут же следом – скрежет металла о металл. «Туп как выключенный компьютер».
Больше всего меня удивило сообщение Алекса Романова. Где он вызнал номер моего мобильника? Ни Энни, ни Хлоя ему не сказали бы, уж это-то наверняка.
Его голосовая почта была лаконична: «Заметки Чарли не пришли. Мне что, послать к тебе курьера?»
Интересно, что Романов имел в виду под «к тебе» – офис или квартиру. Что ему известно? Рано или поздно он узнает о моем принудительном отпуске. Весть разойдется.
В ближайшее время Гершон и горстка прочих топ-продюсеров начнут проедать Курцу плешь, припоминая старые обиды и сводя счеты. «Ты передо мной в долгу, Фрэнк. Я всегда тянула лямку в команде». Они будут вести перекрестный допрос босса со сноровкой, достойной Фитцсиммонса и Маммерта. «Если Гроув вернется, то почему он шел к двери под конвоем?» Они будут сплетничать без зазрения совести. Будут транслировать свои мнения повсеместно, почти на манер публикации устных журналов.
Я услышал Скалли – в переносном смысле, а не в буквальном, хоть он и громогласнейший в мире фондовый брокер. «Давай говорить напрямую, Фрэнк. Ты собираешься свалить сантимиллионеров Гроува на Золу. Она новичок. Ты с ума сошел?»
Каспер ведет подробные записи по всем клиентам ОФЛ – не только своим. Кто они? Сколько у них денег? Какие брокеры их обслуживают? Он записывает даже то, о чем фондовые брокеры пробалтываются в разговорах мимоходом. Это дает ему возможность клянчить подачки, когда люди уходят. «Гроув рассказал мне об этом клиенте все, Фрэнк». Однажды я поймал Каспера на том, что он делал заметки на память на льняной салфетке во время обеда топ-продюсеров.
Ногтестригущий стервятник.
Наверное, Романову известно о моем принудительном изгнании. Мысль об этом побудила меня извлечь из портфеля красную папку. Мой черный кожаный портфель – вообще-то стилизованный велоранец – играет у меня роль долгого ящика. В нем свалено все, что может подождать, – от медицинских страховок до счетов. Хорошо что папка Чарли вписалась в эту категорию, а то осталась бы в офисе, вне досягаемости для меня.
Требование Романова может обождать до утра. Вместо этого я поглядел на страницы, где Чарли нацарапал «31.12» и «30.11». Я все еще не проверил акции «Рагид Компьютерс» рядом с этими пометками. В том-то и проблема с долгим ящиком. Накопления обычно растут в размерах и весе. Моя черная дыра волокиты засасывает в свою ненасытную утробу бумаги, меморандумы руководства – словом, все подряд. Я разбираюсь с бумагами, только когда портфель становился слишком тяжел, чтобы таскать его на работу и с работы.
Что творилось в голове у Чарли? Я нашел страничку с его пометками, мельком ее просмотрел и потянулся за своим «Хьюлетт-Паккард 12C». Пока я глядел на дисплей, калькулятор перемолол цифирь, скрутив счетчик до нуля. Я застучал по клавишам 12C, как будто они вот-вот откроют сокровенную тайну. К сожалению, дисплей преобразился. Запятые стали точками, а точки – запятыми.
12C время от времени откалывает такие номера, особенно если его уронишь. Выражаясь языком «Хьюлетт-Паккард», дисплей переключился из «режима США» в «режим не-США». Вот почему точки стали запятыми, и наоборот. Ненавижу этот прикол. Я никогда не мог запомнить, как его исправить, в том-то и проблема, потому что эта инверсия меня достает. Чтобы исправить показания, всякий раз приходится лезть в руководство пользователя.
Я поглядел на пометки Чарли, а затем на ЖК-дисплей. И тут сквозь туман раздражения до меня дошло, что эти два числа не похожи на биржевые котировки. Хотя котировки сейчас и записывают десятичными числами, мы по привычке считаем акции в долях – пережиток старого мышления в восьмеричных дробях, правящего на Уолл-стрит испокон веку.
Первый трейдер: «За восьмую я докину свою собаку».
Второй трейдер: «Даю шнацтую». Шнацтая – это 1/16.
Опять же тут никакого знака доллара. Все пользуются знаком доллара. Слова Романова снова и снова прокручивались у меня в голове: «Если “Рагид Компьютерс” подымется севернее 20 долларов, я смогу купить Бермуды».
Это не деньги, это что-то другое.
Я пристально вгляделся в «31.12» и «30.11», пытаясь распознать систему. Было бы проще, если это были числа Фибоначчи – числовые ряды, названные в честь Леонардо Пизанского. И, глядя на «Хьюлетт-Паккард», я вдруг постиг эту систему.
«Иисус, Мария и Иосиф!» – как выразилась бы моя мать.
Я же выдал свою традиционную дежурную фразу.
– Ни хера себе!
Чарли работал в «режиме не-США». Эти числа – не котировки. Это даты на европейский манер. Вероятно, даты торгов. И как я мог проглядеть нечто столь очевидное?
Что же произошло 30 ноября и 31 декабря?
Глава 49
В тот вечер, сбросив свой костюм, я натянул шорты цвета хаки, вьетнамки и помятую рубашку. Это национальный костюм новомодного племени охотников и собирателей, промышляющих в Верхнем Уэст-Сайде насущную тарелку углеводов. Желудок мне подсказывал одно: что с подходящей антистрессовой пищей я смогу переварить свои беды и все, что подсунет мне на тарелку судьба. Мой мозг подсказывал нечто другое: всей пасте Манхэттена ввек не исцелить моих проблем.
Голодный, выжатый изнурительным днем, я доплелся до модного кафетерия в цоколе здания «Тайм-АОЛ» на Коламбус-секл. Десятки изысканных блюд дразнили мое обоняние аппетитными запахами. Красочный шведский стол с экзотическими специями – и взаимодополняющими, и конфликтующими – напомнил мне торговые площадки в самый полдень. Я брел от одной тележки с едой к другой, озирая альтернативы разных кухонь планеты. Соблазнительны все как одна. Выбрать было просто невозможно.
Двадцать минут спустя я стоял у кассы с тарелкой в руке. Девушка за кассовым аппаратом, полная не по годам, поглядела сперва на мой обед, а потом на меня.
– Это? – спросила она, не трудясь развить предложение или скрыть неодобрение в голосе. Акцент у нее смахивал на южный.
– Да, – скучно ответил я. Обычно я непременно расспросил бы ее об акценте – южном, но не из Чарльстона.
– Два фунта картофельного с чесноком и соусом. Отвратительно.
– У меня был скверный день.
– Если вы это съедите, – заметила она, – он станет куда хуже, дорогуша, – и принялась нажимать клавиши кассы.
– Я еще подойду за пинтой бельгийского шоколадного мороженого. Если вы не против, дорогуша, – я тотчас же пожалел, что закончил предложение «дорогушей». Получилось как-то по-дебильному.
– И вправду скверный день, – прокомментировала она, покачав головой из стороны в сторону.
Через двадцать минут, я, верный своему слову, вернулся к кассе с мороженым. Но когда я занялся бельгийским шоколадным в своем кондоминиуме, предупреждение кассирши оправдалось. «Картофельное с чесноком и соусом» сулило, что я чертовски поплачусь, если продолжу прежним курсом.
Поменяв мороженое на ледяную воду, я начал вечер с папки Чарли и интернет-сайтов, выдающих финансовую информацию. Доступ к «Блумбергу», прародителю всех подписных баз данных, был бы куда удобнее. Я подумал, не взять ли такси до Ла Гуардии. В аэропорту имеется бесплатный доступ к терминалам «Блумберга».
Котируются они на бирже или нет?
Вспомнить я не мог и потому остался дома. Со временем мое внимание привлекло другое число, кроме каракулей Чарли. Распечатка показывала, что Алексу Романову принадлежат 9,5 миллиона акций «Рагид Компьютерс». Крупная позиция. Абсолютное число, даже для фонда масштабов «АРИ Капитал», потрясло меня. Как я проглядел 9,5 миллиона акций прежде? Такое число может списать «АРИ Капитал» в разряд «аффилиата».
На суржике правил сделок с ценными бумагами (юридической тирании для некоторых) аффилиат – это директор, корпоративный служащий или тот, кому принадлежит более десяти процентов акций компании, находящихся в обращении. Я не юрист. Но считаю, что аффилиаты – люди, имеющие доступ к существенной непубличной информации. Для меня это синоним «инсайдера», что иногда навлекает на меня нападки тех, кто манипулирует семантикой ради хлеба насущного. Ну и что? Мне известно достаточно, чтобы уберечь своих ребят от беды.
У КЦБ есть предписания на предмет аффилиатов. Она возбраняет им извлекать выгоду из инсайдерской информации, ведь это все равно что покупать лотерейные билеты, заранее зная выигрышные номера. Наказывают за такое строго. Переступил черту – отправляйся за решетку. Отсиди по полной в роли местного петуха. В большинстве случаев это вполне доступное и эффективное средство устрашения.
Сверх того КЦБ предписывает аффилиатам оглашать свои сделки публично. CEO компании «Икс», например, должен докладывать о своих личных покупках и продажах акций компании «Икс». Все инвесторы – от бабушек инвестиционного клуба до гуру Уолл-стрит – могут увидеть инсайдерские сделки, посетив «Яху файнэнс» или другие веб-сайты с финансовыми данными. Решения руководства, держателей десяти процентов акций и прочих аффилиатов полощутся, как мокрое белье на ветру общественного внимания. Кто продал? Когда продал? Сколько акций? По какой цене?
Вопрос в том, обладали ли инсайдеры существенной непубличной информацией перед своими продажами. Если инсайдер в один прекрасный день продает акции, а на следующий грузит апельсины бочками, ему следует задать ряд вопросов. Что ему было известно? Когда ему это стало известно? Получил ли он противозаконную выгоду?
Сидя за столом, я питал сомнения, что Романов вообще позволил бы себе стать аффилиатом. К чему идти на риск? Большинство хедж-фондов недолюбливают публичность. Они инвестируют украдкой, подальше от тех, кто может зарегулировать их деятельность или скопировать их рыночные ходы.
Встречаются и исключения. Некоторые хеджи, как и деятельные держатели акций, привлекают всеобщее внимание. Они подымают на смех неуклюжее руководство и вышучивают неэффективных менеджеров на страницах «Уолл-стрит джорнел». Но только не Русский Маньяк. Он предпочитает удить рыбу в мутной воде. И держит рот на замке о своих трехзначных доходах, пока их не прикарманит.
И по очень веской причине. Романов скупает волатильные акции. Они торгуются «по поручению», говоря уолл-стритским арго, всего по паре-тройке тысяч акций в день. Новости могут подбросить цены до небес или сделать акции дешевле бумаги, на которой они напечатаны, в коротких, яростных всплесках цен. Чтобы воспроизвести инвестиционное решение и послать экономику в тартарары, нужен всего один большой приказ на покупку или продажу, всего лишь один человек.
Согласно отраслевому правилу большого пальца, Романов может купить или продать 20 процентов акций в день, не повлияв на их рыночную стоимость. К примеру, он мог бы продать 15 тысяч акций из пакета со среднедневным объемом в 75 тысяч. Чуть больше – и цены рухнут. Чтобы «слить» пакет в один миллион акций, потребуется 67 дней.
Перевод: «слить» – жаргонное словечко матерых трейдеров. Именно так в чернушных фильмах бутафорские воротилы Уолл-стрит говорят «продать».
Избавиться от пакета из одного миллиона акций за 67 дней – дело рискованное. Весть может разлететься. Романову, раскрученному финансовому управляющему, меньше всего надо давать наводки другим инвесторам. Они обязательно последуют примеру следующего Уоррена Баффетта, перебьют спрос неуклюжими приказами на продажу и на фоне лавины падающих цен лишат АРИ доходов напрочь. В подобных случаях «потери» возвращаются к своему исконному смыслу.
Становиться аффилиатом для Романова просто бессмысленно. Его публикациям, предписываемым КЦБ, потребуется лишь трое суток, чтобы «пойти в народ» и стать достоянием общественности. Прочие инвесторы, подразумевая, что инсайдеры знают больше, бросятся продавать. «Что им известно такое, чего не знаем мы?» Никто не хочет держать падающие акции, как и свежеиспеченную картошку.
Вот вам и 67 дней, и трехзначные доходы АРИ. Будучи аффилиатом, Романов мог продать лишь 45 тысяч акций из пакета в миллион, прежде чем остальные инвесторы заметят его действия. Всего три дня торгов. Если принять 20-процентную прибыль участников, колебания личного состояния Романова будут просто чудовищными.
Он не может быть аффилиатом. Но 9,5 миллиона акций – число слишком уж большое.
Романов однажды сказал: «Я фокусируюсь на ставках. Мне никогда не принадлежит больше 15 акций за раз. Именно так я и обеспечиваю подобную доходность». Тогда его слова смердели высокомерием. Теперь же я нутром чуял, что что-то здесь нечисто.
Чтобы найти «Рагид Компьютерс» в финансовом разделе «Яху», потребовалось лишь несколько кликов мышкой. Закладка «Основные факты» ключевых акционеров не показывала. Зато закладка «Профиль» содержала ссылку на веб-сайт «Рагид». Компания эмитировала в общей сложности 44 миллиона акций.
– Что ты затеял? – вслух вопросил я. С 9,5 миллиона акций АРИ владела 22 процентами компании. Романов, распоряжающийся более чем 10 процентами, явно был аффилиатом.
Я кликнул обратно на «Яху». Этот веб-сайт часто показывает инсайдерские транзакции. Скверная новость: «Яху» не дает информации по инсайдерам «Рагид». Огорчительно, но неудивительно. Сведения по микрокапиталам на бесплатных интернет-ресурсах зачастую очень схематичны.
Хорошая новость: «Яху» дает историю котировок. Один клик – и рыночная активность «Рагид» заполнила весь экран. Цены и объемы продаж восходили к 13 августа 1996 года.
Настолько давняя история была мне без надобности. Мне требовалась только торговая статистика «Рагид» в районе 30 ноября и 31 декабря прошлого года.
Может, дело в любопытстве брокера. Может, совершеннейшая потеря времени. Может, я слышал в голове голос Энни: «Борись за свою работу, Гроув». В чем бы ни была причина, мои инстинкты подсказывали, что связь между Келеменом и Романовым может помочь. Я искал укрытый факт, любой клочок информации, который опроверг бы мою причастность к «Келемен Груп».
Будь он проклят, этот Чарли.
Инвестиции в «Рагид Компьютерс» оказались шикарными. 29 декабря торговались 64 436 акций, закрывшиеся по 4,50 доллара – прибыль в 32 цента по сравнению с 4,18 доллара при закрытии накануне. 30 декабря торговались 67 492 акции, закрывшиеся на 5,10 доллара. 31 декабря торговались еще 75 008 акций, закрывшиеся на 5,50 доллара. Всего за три дня бумаги набрали 1,32 доллара, или 31,6 процента.
Впрочем, статистика оборачиваемости средств попахивала тухлятинкой. В большинство дней акции «Рагид» шли от силы по 7500 штук – десятая часть от моего примера в 75 тысяч. За последние три дня декабря объем продаж составил 206 936 акций – невероятно много для акций, по рыночным стандартам составляющих ничтожную долю. Опираясь на высшую цену закрытия за эти три дня – 5,50 доллара за акцию, – стоимость 206 936 акций малость перевалила за 1,1 миллиона долларов.
Сущие гроши.
Имея в своем распоряжении 800 миллионов долларов, Романов мог запросто выкупить все акции, выставленные на торги, до единой. Для его фонда 1,1 миллиона долларов – капля в море. АРИ могла взвинтить цену «Рагид Компьютерс», просто выкупая пакеты акций. КЦБ придумала термин для манипуляций такого рода. Она называет это «воздействием на цену закрытия».
Покупал ли Романов акции 29, 30 и 31 декабря?
Стимул у него определенно имелся. Он получает 20-процентное участие в прибылях в зависимости от стоимости портфеля в конце года. АРИ никак не могла приобрести все 206 936 акций. Но теоретически издержки в 1,1 миллиона долларов – сделка крупная. Полный пакет АРИ в 9,5 миллиона акций подорожал более чем на 12,5 миллиона долларов. Если предположить, что никаких потерь, способных урезать прибыль, в портфеле не было, 20-процентное участие Романова в прибылях потянуло примерно на 2,5 миллиона долларов.
А Чарли-то что до того?
Дата 30 ноября озадачила меня еще больше. Чтобы посчитать свое участие в прибылях, большинство управляющих хедж-фондов дожидаются 31 декабря. И не только потому, что так принято. Инвестиционные договоры требуют аудита перед выплатой денег менеджерам. Аудировать результаты чаще раза в год отнимет уйму денег и времени. А роль играют лишь цены закрытия в четыре часа дня в последний день года. Забудьте о тошнотворных падениях и эйфорических взлетах ранее в этом году. Аудированные цифры определят, сколько денег останется у инвесторов и сколько денег управляющие унесут домой.
Манипулировать биржевыми курсами за 30 дней до аудита просто бессмысленно. Прибыль может не сохраниться. И потому особой деятельности вокруг «Рагид» в районе 30 ноября я не ожидал. И ошибался. За последние три торговых дня ноября акции набрали почти 21 процент, снова в незначительном, но в большем, чем обычно, объеме.
А Чарли-то что до того?
Я инстинктивно выудил из красной папки договор подписки. Обычно подобные документы – смертоубийство печатным способом. Основ бизнеса за юридической казенщиной и не разглядишь. Бессчетные заявления об отказе от ответственности содержат слишком много предупреждений о рисках, слишком много ссылок на далеко идущие последствия и слишком много повторений любимых присказок Уолл-стрит. «Прошлые доходы не гарантируют положительных результатов в будущем».
Было бы проще, если бы юристы напечатали жирными красными буквами на всех обложках только одно простое заявление: «Если вы вложитесь в это дерьмо, то можете лишиться собственной жопы». Инвесторы подумали бы дважды, прежде чем пустить свои деньги в ход. Но в тот вечер договор оказался отнюдь не скучным. Я проштудировал каждую страницу от и до.
Мое любопытство принесло дивиденды незамедлительно, а именно – клаузу на седьмой странице. АРИ рассчитывает премии на ежемесячной основе. К примеру, если фонд в ноябре подорожал на пять миллионов долларов, то Романов заработает один миллион долларов. Документ требовал ежегодного аудита с окончанием года 31 декабря. Но чтобы выплачивать ежемесячные премии за эффективность Русскому Маньяку, аудит не требовался. Рыночная стоимость акций 30 ноября играла ничуть не меньшую роль, чем котировки 31 декабря. Этот механизм выплат показался мне в диковинку.
Хеджи могут продать что угодно.
30 ноября у Романова имелись ничуть не менее веские основания манипулировать ценами акций «Рагид», чем 31 декабря. Но связь между «Келемен Груп» и «АРИ Капитал» по-прежнему от меня ускользала. Мыслить объективно было трудновато. Меня предал лучший друг. Я боялся, что мое воображение слетело с катушек.
– Романов накручивает цену закрытия, – пробормотал я. – Быть не может.
Глава 50
Лучшие идеи в жизни непредсказуемы. Прозрение нисходит без предупреждения. Порой гений – спутник крайних обстоятельств. Слишком уж часто распознать, что именно послужило катализатором вдохновения, просто невозможно. Если бы творческий процесс можно было запустить щелчком выключателя, жизнь была бы проще. Как ни прискорбно, я над своими лучшими мыслями не властен.
Адский будильник показывал 10.15 вечера отстойного понедельника, и я готов был отправиться на боковую. Но уснуть не смог бы. Я был обречен на очередную ночь цикла «поднял, опустил, поднял, опустил».
Что там продает Рон Попейл?
СКК назвала мое изгнание «вынужденным отпуском». Будучи настроенным на вежливый лад, я называл это «исходом». Но в настоящий момент чувствовал себя скорее как какой-нибудь сербский военный преступник. Восемь лет безупречной службы роли не сыграли. СКК вышвырнула меня на улицу менее чем за 90 минут.
Денег, чтобы пересидеть бурю, у меня хватит. В отличие от прочих консультантов, я избегал крупных ипотек и регулярных расходов. Слишком уж переменчива фортуна в моем бизнесе. Потеря колоссального клиента может запросто скостить барыш на 200 тысяч долларов, а то и поболее.
Но в такой ли уж я безопасности?
Все мои деньги в СКК. Я знал одного брокера, покинувшего ОФЛ ради большой зарплаты в другой фирме. Двенадцать месяцев спустя он грызся с новой конторой из-за своего вступительного поощрительного бонуса, и та заморозила его активы вплоть до арбитража. Я сделал мысленную пометку, что утром первым делом надо перевести всю наличность на мой банковский счет в «Чейзе».
Ну и что ж, что это запустит новые сигналы тревоги?
Я пробыл в изгнании менее 24 часов, и слова Энни снова эхом зазвучали у меня в голове. «Борись за свою работу, Гроув».
Она права. Если я буду отсутствовать слишком долго, если слишком много вопросов останется без ответов, мои клиенты уйдут по собственной воле. Сегодня СКК меня выкинула, выкрутила и выжала.
Мои счета они не заморозят. Они знают, что я подам иск.
Но уже через пару секунд я опроверг собственный аргумент. СКК платит предварительные гонорары всем адвокатским фирмам Нью-Йорка, и эта стратегия призвана отшить осерчавших консультантов. За мое дело не возьмется ни один адвокат. Хорошие выведены из игры протоколом о конфликте интересов.
Чистя зубы, я раздумывал сперва о Келемене, а затем о Романове. Я снова и снова вопрошал себя – порой вслух, порой мысленно: «А Чарли-то что до того?»
Связь между этими двумя работы мне не вернет.
Вот тогда-то свирепое, удивительное просветление обрушилось на меня ниоткуда. Мысль сулила надежду. Звонить Халеку слишком поздно. Но я все равно позвонил. И услышал автоответчик: «Делайте, что надо, когда пропищит».
– Дерьмо, – бросил я и повесил трубку.
Чарли было дело, к гадалке не ходи. И немалое. Готов спорить, «АРИ Капитал» занимал все его мысли. А теперь влез и в мои.
Глава 51
– Эй, это я.
– Славное ты мне оставил сообщение на автоответчике вчера ночью.
– Ага, каюсь.
– Давай посмотрим, – сказал Клифф Халек в трубку, – ты бежал из страны и теперь звонишь мне с конспиративной квартиры в Рио.
В его голосе не было ни намека на юмор, даже на легкомыслие. Но меня не проведешь.
– Прикольно. Мне нужна твоя помощь.
– Без дерьма, – провозгласил он.
– Клифф… – начал я.
Он оборвал меня словами, срывавшимися с его губ, как шарик пинбола рикошетит между электрическими отбойниками.
– Зола звонила. Мы встречаемся сегодня утром. – Переброс. – Мы выстраиваем процедуры по твоим портфелям ценных бумаг. Никаких перемен без моего одобрения. – Переброс. – Почему ты не ответил на мои звонки вчера? Что происходит сейчас? – Переброс. – Зола почти ничего не знает, а Курц ни хрена не говорит.
– Спасибо, что принял портфели, – сказал я, понимая, что теперь моим клиентам ничего не грозит. – Ты говорил с Курцем?
– Тридцать секунд, – ответил Клифф. – Он думает, что ты украл кучу денег. Его страшит риск шестой колонки.
Клифф имел в виду первую полосу «Уолл-стрит джорнел», где в шестой колонке годами появляются статьи об «Энрон», «Тайко» и «Уорлдком». Она служит эпицентром статей о пагубной деловой активности.
– Курц – задница, – парировал я, – и заблуждается на мой счет.
– Юристы до него докопались, – продолжал Клифф. – И сейчас он отлить не может сходить, пока они не дадут зеленый свет.
– Ты не проверишь для меня кое-что? – с места в карьер спросил я.
– Это не сделает меня соучастником? – отозвался он полушутя. Я отметил озабоченность в голосе Халека – не за себя, а за мою карьеру.
В том-то и проблема, подумал я про себя. Душок Чарли Келемена. СКК умоет руки и от меня, и от всего, что хоть как-то касается схемы Понци.
– Клифф, «Блумберг» перед тобой?
– Конечно.
– Вытащи «Рагид Компьютерс». Тикер R-C-O-M.
– Лады. R-C-O-M, капиталы, марш, – объявил он, как спортивный комментатор, ведущий репортаж с места событий о клавиатурных последовательностях «Блумберг». – Что теперь?
– Зайди в раздел «Выписки и держатели» и скажи, кто недавно покупал или продавал акции.
– Лады, – сказал он. Я ждал. И ждал. И ждал. – Тут сказано «Для данных настроек инсайдерские транзакции не могут быть отображены».
– Дерьмо, – рассеянно выругался я. – Я-то думал, «Блумберг» сообщает об инсайдерских сделках для всех компаний.
– Кроме мелких, – пояснил Клифф. – И вообще, зачем мы это делаем?
– Я надеялся, что всплывет имя Алекса Романова.
– Ни за что, – тотчас возразил он. На Уолл-стрит финансовую прессу читают все. – Это не в стиле Романова. Он не купит столько акций, чтобы стать инсайдером.
– Ему принадлежит двадцать два процента компании. – На миг воцарилась тишина. – Клифф, ты здесь?
– Ага, секундочку. Я тут кое-что проверяю.
Интересно, как в нашей отрасли общались до появления компьютеров? Эта вечная «секундочка», пока кто-то делает подсчеты или занимается веб-серфингом в поисках ответа.
– «Блумберг» сделки не показывает, – задумчиво продолжал Клифф, – но показывает крупных держателей. Имя Романова нигде не значится.
– Шутишь? Как насчет «АРИ Капитал»?
Снова молчание.
– Нет, ничего, – наконец доложил он. – Где ты взял эти двадцать два процента?
– У меня есть распечатка, показывающая, что АРИ принадлежит девять с половиной миллионов акций.
– Тогда бы я сказал, что твой паренек в жопе. Он не подал в КЦБ форму тринадцать-ди.
Параграф 13(d) Закона о ценных бумагах и биржах от 1934 года дает владельцам десять дней на уведомление КЦБ, когда они пересекают пятипроцентный рубеж в публичных компаниях. Закон также требует, чтобы они раскрывали свои активы и при эмиссии, и при обмене, когда торгуются акции. Наказание за неподчинение строгое – уголовное преследование, конфискация прибылей или и то, и другое сразу. Понятное дело, нарушение параграфа 13(d) грозит Романову бедой, особенно учитывая его попытки манипулировать ценами. Это нарушение разоблачит его как очередного мошенника рынка капитала. И выключит АРИ из бизнеса.
Воры не жнут, но пожинают.
– О тринадцать-ди я и не подумал.
– Сдается мне, Романов не из тех, кто будет связываться с КЦБ, – скептично заметил Клифф.
– Знаю. Это-то меня и тревожит. Но в моей распечатке говорится, что ему принадлежит девять с половиной миллионов акций.
– А почему он не подал сведения? – с вызовом спросил Клифф. – Нонсенс какой-то.
– Вовсе нет, если он жульничает. Я не могу это доказать, но, по-моему, Романов накручивает цену закрытия. Подав сведения, он бы засветился.
Клифф сперва присвистнул, а затем возразил:
– Быть не может, Гроув. Я на такое не куплюсь.
– За последние три дня декабря торговались двести шесть тысяч девятьсот тридцать шесть акций «Рагид Компьютерс». И котировки поднялись на тридцать один и шесть десятых процента. В обычное время за три дня торгов оборачивается двадцать две с половиной тысяч акций.
– Шутишь?
– К сожалению, невозможно доказать, что АРИ купила хоть одну из этих двухсот шести тысяч девятисот тридцати шести акций.
– В том-то и проблема, – согласился Клифф. В его голосе слышался конфликт. Он хотел поверить. И хотел отыскать изъян в моих рассуждениях – хоть что-нибудь, чтобы покончить с бессмыслицей. Алекс Романов – следующий Уоррен Баффетт, а не какой-то жулик, накручивающий цену закрытия. Должно быть более разумное объяснение.
– Есть предложения? – осведомился я.
– Дай мне поразмыслить, – отозвался он. Я понял, что Клифф понятия не имеет, как отследить сделки до Романова. Прежде чем я успел раскрыть рот, он поинтересовался: – А что это за распечатка, на которую ты все время ссылаешься?
– Я нашел ее в досье Чарли, которое он вел на АРИ. Это либо электронная таблица, либо сведения, распечатанные Романовым из Сети. Может, распечатка первичного брокера, где он депонирует свои ценные бумаги.
– А как эта распечатка попала к Чарли?
– Без понятия.
– А с чего ты взял, что это не фальшивка?
– Романов отчаянно хочет ее заполучить.
– Ты сказал ему о ней?
– Я сказал ему, что Чарли вел досье на АРИ. Романов упорно просит, чтобы я отправил ее в его офис.
– Зачем?
– Вот я и говорю. Я о его требовании толком и не вспоминал, пока ты не упомянул тринадцать-ди. А теперь понимаю. Досье Чарли – единственная ниточка между Романовым и девятью с половиной миллионами акций «Рагид Компьютерс».
– Насчет этого я не уверен, – возразил Клифф. – Что-нибудь просочилось бы. Скрыть почти десять миллионов акций жиденько торгующейся позиции невозможно.
– Как раз можно. Романов торгует с каждым брокером на Стрит. Купил тут, купил там. Ни у одной конторы полной картины нет. Готов спорить, он и держит свои акции в разных фирмах.
Последовала длинная пауза. Наконец Клифф прервал молчание.
– Гроув, сколько мы уже дружим? – осторожно осведомился он.
– Лет восемь.
– Верно. И все это время я был с тобой откровенен.
– Что у тебя на уме?
Клифф все еще не избавился от сомнений.
– Может, ты и прав насчет Романова. Но мне плевать. Забудь об АРИ и позаботься о себе. Тебе нужен адвокат. И, честно говоря, я не вижу, какое это все имеет отношение к поддельному письму.
– Могу объяснить. Но мне нужна твоя помощь, чтобы доказать это.
Клифф попросил секретаршу перенести селекторное совещание. И вновь сосредоточился на нашей беседе.
– Давай начнем с начала, Гроув. Что у тебя есть?
Тридцать минут спустя Клифф понял все. Поначалу моя просьба заставила его взвиться. А потом я сказал:
– Для меня это единственный способ сохранить работу и выйти чистым. Обелиться от вины по ассоциации.
– Я в доле, – пообещал он. Дружба взяла верх над неохотой. Но сомнения в голосе еще звучали.
– Только не кинь меня. – Слова были наполовину предупреждением, наполовину мольбой.
– Я по-прежнему считаю, что тебе прежде следовало бы поговорить с фирмой.
– Ни за что, Клифф. Юристам насрать на консультантов. Я и прежде-то подразделению защиты бизнеса не верил, а уж теперь чертовски уверен, что доверять им нельзя. И потом, Романов и моргнуть не успеет, как будет у нас в руках.
– Тут становится жарковато, – сказал он. – Мне пора. – И гудки.
Страшась своего звонка Бетти Мастерс, я скрестил пальцы, чтобы услышать автоответчик. Но она сняла трубку после первого же гудка.
– Але, привет, – чирикнула Бетти голосом, благоухающим кофеином и добрым настроением. Я буквально видел сквозь трубку ее ослепительную белозубую улыбку.
– У тебя есть пара минут?
– Что-то не в порядке, Гроув? Голос у тебя какой-то натянутый.
– Сейчас девять утра, а я уже понимаю, каково лососю под вечер.