Хищники с Уолл-стрит Воннегут Норб
А тело Чарли даже остыть не успело.
– Очень жаль, что я не могу покопаться у Чарли в кабинете.
– Понимаю, – согласилась Сэм. – Там все обмотано лентой. Фараоны утащили серверы, автоответчик, архивы… – Помолчав, Сэм добавила: – Но одну вещь они проглядели.
– А именно?
– Ноутбук Чарли у меня.
– А почему ты им не сказала?
– А почему они меня не спросили?
В резиденции Келеменов Сэм налила мне солидную стопку лимончелло. Алкоголь и лимонная сахаристость прогнали послевкусие каджунских специй. А заодно избавили Сэм от запахов «Живца» у меня изо рта, когда мы молча уселись рядышком на бурой софе в гостиной. Ун, Де и Труа изо всех сил лизали мне руки в надежде долизаться до источника ароматов отбивной в яйце, а на заднем плане Рей Чарльз распевал «Джорджию». Я потягивал густой, приторный ликер. Все мы были счастливы, включая и собак.
В конце концов моя рука как-то ненароком приобняла Сэм. В этом жесте не было какого-то особого значения. Мы держались друг за друга, как брат с сестрой, а не юные любовники, жаждущие большего. Таксы пристально наблюдали. Все три вытянулись столбиками на задних лапах – этакие вертикальные хот-доги, отрицающие законы физики.
Я окинул взглядом неоштукатуренные кирпичные стены и 20-футовый потолок. Костяк комнаты восходил к концу 1800-х – времени, когда люди и деньги лились в Гринвич-Виллидж рекой. Архитекторы уже больше никогда не станут проектировать резиденции с шестифутовыми витражными окнами. Как и не станут набивать дом резными мраморными каминами из Милана или резными лестницами из вест-индского красного дерева. Потолочный карниз был далек от симметрии. Резчики придали ему вид лиан в чаще дождевого леса, лазутчиков джунглей, торжествующих над человеком в вековечной борьбе за господство над окружающей средой. Результат получился потрясающий.
Карма Чарли окутывала нас. За 25 тысяч долларов он заказал причудливую стеклянную люстру в форме гигантского осьминога, как заказал и 14-футовую картину. Абстрактный взрыв алых завитков, черных текстур и землистых оранжевых запросто мог доминировать над помещением, но вместо того гаргантюанское полотно выгодно подчеркивало приглушенные тона восточного ковра за 125 тысяч долларов, украшающего широкие доски пола.
Чарли верил, что этот живописец будет следующим Пикассо.
– Это полотно стоит четверть миллиона, – поведал он мне однажды, – но я могу продать его вдвое дороже.
На мой взгляд, этот мазила – просто мазурик, вооруженный кистью и ящиком красок.
– Принимай, – посоветовал я.
На профессиональном сленге это означает: «Бери, сколько дают».
Чарли с усмешкой тряхнул головой в полнейшей уверенности в собственной ушлости.
– Гроув, – посоветовал он, – держись за свою цифирь, а искусство предоставь мне.
Чарли был прав. На предметах искусства он всегда наваривался.
Налив мне еще стопку лимончелло, Сэм поставила ее на старинный индонезийский кофейный столик с ручной росписью. Цвета ее, некогда яркие, за столетия смягчились.
– Гроув, даже не знаю, как тебя и благодарить.
– Ты же меня знаешь: всегда ищу, где бы хорошенько поесть.
– Я не об этом. Я не могу взять деньги, что ты прислал.
– Я и не думал, что ты их заберешь. Это в долг. Кроме того, я тут подумал…
– Давно пора. – Игривая улыбка Сэм всколыхнула во мне лимончелло.
Несмотря на поздний час, я все-таки намеревался поднять один последний вопрос.
– Я могу организовать кредит под залог недвижимости, и тебе вполне хватит, чтобы продержаться, пока мы не ликвидируем «Келемен Груп». Или не найдем счета. Что выйдет раньше.
– Ты шутишь, правда? – В ее словах звучал не столько вопрос, сколько обвинение.
– В каком это смысле?! – ощетинился я. – Семидесяти пяти надолго не хватит. И тут я сообразил, что Сэм тревожит кредит, ведь за время замужества она не проработала и дня. – Каков был ваш первый взнос? Может, удастся добиться снижения процентной ставки.
– Мы арендаторы. Дом не наш.
– Быть не может. Вы потратили не меньше 100 тысяч долларов на его отделку.
– У нас есть возможность выкупить здание. Мы можем вернуть свои деньги в любой момент.
Ее признание ошеломило меня. Не зная, что сказать, я поменял курс.
– Страховки на Чарли нет, верно? Я сказал бостонской полиции, что он в них не верил.
– Ты был прав. От страховок его корежило.
– Каждый финансист считает, что получит больший доход где угодно, кроме страхования.
– В том числе, – поддержала Сэм. – Но его, по-моему, напрягали медицинские требования. Чарли было не по нутру, что врачи велели ему сбросить вес.
Доконало его отнюдь не ожирение.
– Я обшарила наш сейф, – продолжала Сэм.
– Я рад, что ты все перепроверила.
– Вообще-то я искала драгоценности, – пояснила она, – а не страховки. Если по-честному, это тоже проблема. Моих лучших драгоценностей в сейфе нет. Всякая там повседневная бижутерия в сейфе. А вот дорогие предметы пропали.
– Черный жемчуг?
– Пропал, – ответила она.
– А штучка в виде павлина?
– Не могу найти.
– Ожерелье с зеленоватыми сапфирами и изумрудами с алмазной огранкой?
– Оно идеально подошло бы к моему платью в «Аквариуме». В тот вечер я впервые его хватилась.
Тут до меня дошло, что на Сэм не было ее великолепных ювелирных украшений ни на похоронах, ни во время визита ко мне в прошлую пятницу.
– Знаешь, это меня как-то беспокоит.
– Это его беспокоит! – фыркнула она. – Это мои лучшие украшения.
– Ну, вот именно. Ты не можешь найти свои драгоценности. А у тебя на чековом счету всего шестьсот долларов.
– Уже нет, – с благодарностью заметила она.
– Ты поняла, о чем я, – возразил я. – Тебе когда-нибудь приходило в голову, что Чарли может что-то скрывать? Или что-то от кого-то?
– Почему ты так думаешь? – полюбопытствовала она. Три таксы скреблись на кухне, обороняя свою территорию от некой неведомой угрозы.
– По нескольким причинам. Вроде защиты активов. Иногда люди прячут деньги, чтобы обезопасить их. И здравый смысл. Чарли ни за что не вложил бы ни цента в неликвидные инвестиции.
– Не вижу связи с шестьюстами долларами.
– Если Чарли спрятал драгоценности, – растолковал я, – может, он прятал и твои инвестиции.
Сэм просветлела.
– Не исключено. Всем распоряжался только он.
– Это лишь гипотеза. – Важно было не внушать Сэм чрезмерных надежд. – Не может же быть, чтобы кто-то украл твои драгоценности, верно?
– Мне такое даже в голову не приходило. Ключ был у Чарли. Ключ был у меня. Больше ни у кого ключа не было, и никаких следов взлома. Не понимаю, зачем Чарли потребовалось перепрятывать наши вещи.
– А полиции ты сказала?
– А что им говорить? Что Чарли куда-то засунул мои украшения, и я не могу их найти? В апартаменты к нам никто не вламывался.
– Все равно следовало им сказать. Может, кто-то заставил Чарли вытащить твои побрякушки.
Какое-то время мы оба молчали. Вспомнив вопрос Фитцсиммонса, я нарушил молчание с отвагой лимончелло и неуклюжей прямолинейностью, ставящей крест на моих перспективах сделать карьеру в Организации Объединенных Наций.
– Тебе не кажется, что у Чарли была интрижка?
– Ни в жисть.
– Откуда такая уверенность?
– А где бы Чарли нашел лучшую трахораму? – Сэм игриво смерила меня взглядом. В колледже она ни за что бы так не пошутила. Только благодаря опеке Чарли Сэм научилась изображать из себя нимфу, играя на вульгарных струнах мужской похоти.
Она попала в точку. Они были странной парочкой. Сэм была тонким намеком. Чарли был толстыми обстоятельствами. Я сглотнул ком в горле, тщательно взвесил реплику Сэм и пролепетал в полной уверенности в собственном обаянии:
– Это и вправду замечательный станок, Сэм, отлаженный и блестящий танинами, которые вознаградят того, кому хватит терпения дождаться его разогрева. Я предвижу яркую, насыщенную и сильную полировку, которой можно наслаждаться годами. У тебя еще лимончелло не найдется?
– Гроув, я снимаю тебя с довольствия. – И с притворным негодованием добавила: – И хватит говорить о моих танинах.
– Наверное, мысль хорошая. – Внезапно собственная невыдержанность огорчила меня. – Я сам снимаю себя с довольствия.
Дурак. Дурак. Дурак.
– Я славно оттянулась, Гроув.
Мавр сделал свое дело. Пора уходить.
– Я тоже, Сэм.
– Давай я дам тебе ноутбук Чарли. Может, ты сумеешь что-то найти. Я застряла на пароле.
Когда я уходил, таксы устроили столпотворение. Все три хот-дога пытались разом протиснуться через дверь, влекомые желанием понюхать, пописать и ворваться в ночь. Их суматоха не дала мне толком обнять Сэм на прощание.
– Эй, Гроув, – окликнула она меня вослед.
– Ага?
– Спасибо.
– Все, чем могу, Сэм.
Пять минут спустя мир вокруг меня закружился. Я приткнулся на заднем сиденье такси, стойко снося сияние манхэттенской иллюминации и переваривая ураганный замес вина с лимончелло. Всю дорогу обратно до Сентрал-Парк-Уэст я раздумывал над новыми поворотами судьбы. Ни драгоценностей. Ни титула на недвижимость. Ни страховки. Ни ниточки. Одно лишь утешение.
Ноутбук Чарли Келемена покоился на сиденье рядом со мной.
Глава 23
Уолл-стрит – работа утренняя. Подготовка начинается задолго до открытия торгов на Нью-Йоркской фондовой бирже. «Нью-Йорк таймс», «Уолл-стрит джорнел», даже «Файнэншл таймс» – брокеры и трейдеры читают минимум два из этих изданий еще до 7.20 каждое утро. Именно тогда в большинстве контор начинаются проприетарные аналитические конференции.
Сам я не жаворонок, и результаты личностного теста это подтверждают. К великому моему огорчению и вопреки советам наставников из Гарвардской школы бизнеса, я просыпаюсь задолго до рассвета и начинаю самопальную трансфузию кофеина. Я отбываю повинность штудирования периодики, но чтобы мозг врубился после пяти-шести часов сна, требуется какое-то время. Я изъясняюсь односложными хрюканьями, затягивающимися на все утро. Они временно маскируют мой южный акцент, удушая убаюкивающее уширение слогов.
Эти первые два-три часа осознанного бытия, необходимые для постижения рынков и анализа их направления, саботируют выбор карьеры, во всех прочих отношениях прекрасный. Я бьюсь над анализом, как Сизиф, толкающий валун на вершину. Я скатываюсь к подножию и повторяю ту же зверскую пытку с понедельника по пятницу.
И похмелье тут не подспорье.
В тот вторник мой будильник прозвенел в 5.30 утра. Голова пульсировала, как открытая рана, продезинфицированная лимончелло. Отключив будильник, я снова погрузился в сон и добрел до офиса, когда совещание давным-давно прошло. Было около 8.45 утра, когда Пэтти Гершон поприветствовала меня своей дурацкой шуткой:
– Спасибо, что удостоил нас посещением, О’Рурк!
– Тебе надо обновить репертуар, Пэтти.
– Нам надо поговорить, – парировала она.
– Дай мне оклематься, – отозвался я. – Как насчет сегодня после обеда?
Я имел в виду после закрытия. Как я узнал чуть позже при весьма неудачных обстоятельствах, Пэтти Гершон поняла это иначе.
– Лучше сейчас. Мне надо спросить тебя кое о чем.
Эта баба может раскатать в блин даже бетонный блок.
– Пэтти, что тебе непонятно насчет того, что мне нужно сперва оклематься?
– Голос у тебя скрипучий, О’Рурк. Вечер удался?
В нашей отрасли похмелье вызывает уважение. Хриплый голос на Уолл-стрит заменяет «Пурпурное сердце»{69}.
– В чем вопрос?
– Ты знаешь, кто такая Ева Браун? – Это не проверка. Она действительно не имела ни малейшего понятия.
– Конечно, – отозвался я.
– А мне скажешь?
– Просто «погугли» ее, Пэтти.
Когда доходит до истории, публика с Уолл-стрит демонстрирует полнейшее свое банкротство. За эти годы я понемногу привык к невежеству. Но вопрос Пэтти просто доконал меня. Она же еврейка. Уж ей-то следовало бы знать имя любовницы Гитлера.
– Сервер «лежал» все утро. Интернет-доступ перекрыт. – Она кивнула на компьютер, который я принес, – ноутбук Чарли, – словно желая подчеркнуть тиранию технических заморочек.
– А почему ты спрашиваешь?
– Моя мама, – пояснила Пэтти, – сказала, что я напоминаю ей Еву Браун.
Более пренебрежительной реплики от матери к дочери не встречалось за всю историю человечества. Скрыв собственный шок, я полюбопытствовал:
– Вы что, поцапались?
– А ты откуда знаешь? – наморщила лоб Пэтти.
Никакого ботокса.
– Удачная догадка, – соврал я. – Может, что-то в твоих интонациях.
– Так кто же она? – не унималась Пэтти.
– Во время Второй мировой войны, – начал я, собрав весь свой политес до последней унции, – Ева Браун имела сношения с лидерами Оси на регулярной основе. Одни считали ее писаной красавицей, другие воспринимали как сомнительную особу из-за компании, которую она водила. – Смахивает на то, что мое объяснение выдержит испытание, даже если Пэтти потом решит его проверить. – Твоя мать, – добавил я, пустив в ход всю свою дипломатичность, – вероятно, хочет примирения.
Пора на исповедь.
– Спасибо. – И Пэтти крикнула мне вслед: – Сегодня после обеда, О’Рурк!
Когда я приступил к работе за своим столом, Энни в соседнем отсеке как раз заканчивала беседу. Наши низкие перегородки предназначены для облегчения общения, легкого визуального и вербального доступа. А заодно исключают приватность. Перебранки между супругами, предложения работы от конкурентов, эректильная дисфункция и прочие медицинские проблемы – дела каждого известны каждому. В буквальном смысле.
– Вечер вчера удался на славу, – говорила Энни в трубку. – Я тоже тебя люблю.
Она встречается с кем-то.
– О, босс, – проворковала Энни, растянув оба этих слога – не на южный манер, а скорее нараспев, как женщина, у которой на языке вертится какая-то сплетня. – Расскажите мне про вчерашний вечер.
– Да чего рассказывать? Рад был повидать Сэм. Пожалуй, перепил.
– Я и не заметила, – просипела она, подделываясь под мою похмельную хрипотцу. – Хочешь, закажу яичницу с беконом и сыром?
– Да разве лучше тебя сыщешь? – подтвердил я.
Обычно Энни развернулась бы вместе с креслом и набрала номер кулинарии внизу. Но она мешкала, будто в нерешительности.
Я что, что-то прозевал?
– Какие новости? – спросила она.
Любопытство?
– Сэм беременна. Два месяца. Так что ничего не говори.
– Это замечательно, – просияла она, но лишь на миг; ее теплая улыбка тут же угасла. – Пожалуй.
Несомненно, Энни прикидывала будущее Сэм – беременной вдовы без средств к существованию, не считая переведенных мной 75 тысяч долларов.
– Дитя – это дар, – заверил я ее.
– Должно быть, Сэм напугана. – Теребя свои золотисто-русые волосы, Энни добавила: – Ты хороший друг.
Неловко как-то.
– Звонки были? – спросил я, меняя тему.
– Халек. Ты должен ему перезвонить.
Как-то она слегка не в себе.
– Когда это я не звонил Клиффу?
– Сегодня – дело другое. Ему причитаются поздравления.
– Повышение? – Как ни крути, Клифф Халек – суперинтеллект СКК.
– Ничего подобного. Ты же знаешь, как он ненавидит «Голдман». – Это прозвучало утверждением, а не вопросом.
– Конечно.
– Помнишь статью в «Уолл-стрит джорнел» в прошлую пятницу?
– Какую именно?
– Ту, где главный трейдер «Голдмана» похваляется, что съел завтраки у всех. У «Меррилла», «Моргана», СКК, у всех нас.
– Видел, – подтвердил я. – Этот тип – дубина.
– Клифф с ним знаком. Говорит, он придурок. И отправил в их торговый зал совершеннейший плевок в душу.
– То есть?
– Сотню пицц, – ответила она.
– Больше смахивает на подарок.
– Есть разные пиццы, босс.
Сине-зеленые глаза Энни сверкали. Она временно позабыла о том, что ее тревожило. Она прирожденная рассказчица, натуральная сказительница. По-моему, плетение кружев и подведение к развязке доставляет Энни наслаждение, какое-то душевное умиротворение.
– Ну и?..
– Эти сделаны с анчоусами в чесноке, дозревшего «Лимбургера» и жареного лука. Все до последней. Халек провонял весь торговый зал «Голдмана». Пиццерия даже добавила от себя немного ливерной колбасы.
– Это омерзительно, – сказал я, слегка взбодрившись, мало-помалу разогреваясь.
Очень жаль, что Понсе де Леон{70} так и не отыскал Уолл-стрит в своих поисках рецепта вечной юности. Большинству представителей нашего ремесла так и не суждено повзрослеть, навсегда застряв в подростковом возрасте.
– Записка его была краткой.
– Это в духе Халека.
– В ней значилось только: «Съешь это, Голдман».
Мы оба хихикнули. Но в интонациях Энни было нечто эдакое, что по-прежнему тревожило меня.
Что я прозевал?
– Энни, у тебя на уме что-то есть?
Поколебавшись долю секунды, она сказала:
– Нет, босс.
– Ты уверена?
– Абсолютно. – Пауза. Повисло неловкое молчание, затянувшееся на несколько секунд, прежде чем Энни прервала его. – Я получила этот факс от Бетти Мастерс.
– Зашибись.
Энни развернулась, взяла со своего стола 14-страничный факс и вручила его мне.
– Сейчас вернусь с этой яичницей с беконом и сыром.
– Ты лучше всех.
Что-то ее гложет.
Я сделал две мысленные пометки. Одна: позже переговорить с Энни. Другая: поздравить Халека. Его пиццы – лучшее послание на хер, о каком я когда-либо слышал. А прямо сейчас мне надо было поработать. Сделать несколько телефонных звонков. Дожать нескольких потенциальных.
Ага, именно.
Любопытство терзало меня. Я пролистал факс Бетти – аудированную финансовую отчетность. На первой странице «Крейн и Крават» резюмировали полученные сведения. «По нашему мнению, финансовый отчет должным образом, во всех материальных аспектах представляет финансовое положение Фонда фондов “Келемен Груп”, серия B (Мастер-траст “Келемен Груп” класса А “Келемен Груп”)».
Слава богу, что я не аудитор.
Размер чистых активов на следующей странице – 320 миллионов долларов с мелочью – оказался отнюдь не скучным. Чарли заправлял куда большей компанией, чем я думал. Если доходность фонда составляла пять процентов, его поощрительная премия равнялась 1,6 миллиона долларов. Однако в прошлом году рынок поднялся на 15 процентов с лишком. Если Чарли шел в ногу с ним, то заработал около 4,8 миллиона долларов.
Чудесно.
Я пролистал отчет о результатах финансовой деятельности, глянул одним глазком отчет о движении денежных средств и добрался до примечаний к финансовому отчету, ожидая найти где-нибудь перечень инвестиций. То, что я нашел, меня расстроило. Ничегошеньки. Никакого списка инвестиций. Ни черта.
Он должен быть где-то здесь.
Ан нет. Примечание два, «Основные принципы учетной политики», растолковывало его отсутствие стандартной, хоть и вгоняющей в ступор уродской феней. «Фонд размещает свои инвестиции в Мастер-фонде по справедливой стоимости…»
Перевод: Бетти инвестировала не в так называемый «мастер-фонд». Она вошла в другой инструмент, передающий капитал в мастер-фонд. Мастер-фонд в свою очередь инвестирует во внешние хедж-фонды. Бухгалтеры окрестили такую структуру «мастер-фондом» и «обслуживающими фондами».
Месть придурков.
Примечание два продолжало: «Оценка инвестиций, осуществленных Мастер-фондом, излагается в финансовых отчетах Мастер-фонда и сопутствующих примечаниях…»
Перевод: в этих бумагах нет никакого перечня инвестиций. У меня отчетность серии B. А мне нужна отчетность Мастер-фонда. Бетти прислала мне не то. Да разве ее в том вина? Она запуталась в ССФУ, как сокращенно называется Совет по стандартам финансового учета{71}. Их нормы составления отчетности понятны только аудиторам. Для всех остальных это сущий Бермудский треугольник.
Поглядев на ноутбук Чарли, я пробормотал под нос:
– Да, кореш, легких путей ты не ищешь.
Глава 24
Мучительно тормозная операционная система Windows насмерть застряла на диалоговом окошке, требующем ввести пароль. Я испробовал «ПК» и «Провиденс», по альма-матер Чарли. Без толку. Попробовал его день рождения, потом день рождения Сэм. Без толку. Я даже попробовал имена собак – Ун, Де и Труа, пустив в ход дюжину разных перестановок. По-прежнему без толку.
Мне нужен компьютерный гик, чтобы хакнуть его.
Энни принесла яичницу с беконом и сыром, а заодно пузырек «Адвила».
– Прими две таблетки и звякни мне около одиннадцати.
Она никогда не признается, если ее что-то грызет. Но я все равно вижу.
«Пицца», «болоньезе» и прочие любимые блюда Чарли не сработали. Диалоговое окно «Форточек» оставалось пустым. Ничего.
Вот тут-то и влез телефон. Бетти Мастерс позвонила первой.
– Ты получил мой факс? – с ходу поинтересовалась она.
– Спасибо. Я как раз собирался тебе звонить.
– А что у тебя с голосом?
– Пара бокалов вчера вечером.
Читать бесплатно другие книги:
