Зеленые тени, Белый Кит Брэдбери Рэй
И мы рванули в Килкок в темноте, которая раскачивала нас, как лодку на черной талой воде, и наконец, истекая дождем, как потом, с лицами, усеянными жемчужными каплями, ввалились в двери паба, где было тепло, как в хлеву, потому что у стойки бара толпились спрессованные в компост горожане, а Гебер Финн выкрикивал анекдоты и вспенивал напитки.
– Гебер! – закричал Майк. – Мы готовы к бурной ночке!
– Будет вам бурная ночка!
После чего Гебер скинул с себя фартук, натянул на свои острые плечи твидовый пиджак, подпрыгнул и влез в дождевик, надел кепи и выпроводил нас за дверь.
– Присмотрите здесь, пока я вернусь! – наказал он своим подручным. – Я везу их навстречу самому сногсшибательному ночному приключению! Они еще не догадываются о том, что их там ожидает!
Он открыл дверь. Ветер окатил его полутонной ледяной воды. Это подействовало на его красноречие, и Гебер взревел:
– Пошевеливайся! Вперед!
– Думаешь, стоит? – засомневался я.
– Что ты хочешь этим сказать? – завопил Майк. – Может, предпочитаешь мерзнуть у себя в номере? Переписывать дохлого Кита?
– Ну, – сказал я и натянул на глаза кепи.
Затем, подобно Ахаву, я подумал о своей постели с отсыревшим выцветшим бельем, об окне, по которому всю ночь струилась вода, подобно потокам сознания. Я застонал. Открыл дверь Майковой машины. Залез сначала одной ногой, потом другой. И в тот же миг мы покатились по городу, как шар по кегельбану.
Финн за рулем вел неистовые речи, то буйно-веселые, то – как прозревающий король Лир.
– Бурная ночь, говорите? Вперед! Ты думал, что в Ирландии все только и норовят попортить тебе кровь и отравить существование?
– Я знал, что где-то должна быть отдушина! – проорал я.
На спидометре было сто километров в час. В ночи справа и слева проносились каменные стены. Огромное черное небо проливалось дождем на огромную черную землю.
– Точно, отдушина! – сказал Финн. – Если бы церковь только знала, а может, она думает про нас: «Мерзавцы несчастные!» И не вмешивается.
– Куда нам?
– Туда! – крикнул Финн.
На спидометре было сто десять. Мой желудок окаменел, как мелькающие по обеим сторонам заборы. Мы взлетели на холм, спустились в долину.
– А чуть быстрее можно? – попросил я, надеясь на обратный эффект.
– Можно! – сказал Финн и довел скорость до ста двадцати.
– Вот теперь замечательно, – сказал я слабым голосом, думая о том, что нас ждет впереди.
Что творится за этими слезоточащими каменными стенами Ирландии? Найдутся ли где-нибудь в этой промозглой стране ослепительные персиковые ренуаровские женщины со знойной, как очаг, плотью, к которой можно протянуть руки и согреться? Теплится ли под этой пресыщенной дождем кремнистой почвой, у самой окоченевшей сердцевины ее жизни огонек, который, если его раздуть, разбудит вулканы и обратит в пар дожди? Есть ли здесь багдадский гарем, где струятся шелка и ленты, где цвет кожи у обнаженных женщин совершенно превосходен и неповторим? Мы миновали церковь. Нет. Миновали монастырь. Нет. Проехали деревню, дрыхнувшую под стариковскими соломенными крышами. Нет. Хотя…
Я посмотрел на Гебера Финна. Его впередсмотрящие глаза испускали пронзительные лучи, от которых искрился дождь, распарывалась тьма и можно было ехать без фар. Я подумал про себя: «Жена, дети, простите меня за то, что я сейчас делаю, как бы ужасны ни были мои прегрешения, ведь это Ирландия в дождливый и безбожный час, далеко от Голуэя, куда мертвым положено идти умирать».
Ударили по тормозам. Мы проскользили добрых девяносто футов, мой нос при этом был расплющен о ветровое стекло. Гебер Финн вышел из машины.
– Вот мы и на месте!
Его голос звучал словно у человека, поглощенного пучиной дождя.
Я заметил дыру в стене – широко распахнутую крошечную калитку.
Мы с Майком вынырнули из машины вслед за Финном. Я увидел в темноте другие машины и множество велосипедов. Но ни единого огонька. Да уж, это действительно должно быть бурное мероприятие, раз оно окружено такой тайной, подумалось мне. Я натянул кепи, чтобы дождь не полз по моей шее.
Пока мы протискивались через дыру в заборе, Гебер поддерживал нас за локти.
– Вот! – сказал он с хрипотцой. – Держи. Прими, чтобы кровь в жилах не стыла!
Я почувствовал, как моих пальцев коснулась фляжка. Я залил ее содержимое в свои котлы, чтобы пропустить пар по трубам.
– Великолепный дождь! – сказал я.
– Этот человек спятил.
Финн выпил после Майка, который был всего лишь тенью среди теней.
Я озирался вокруг. Мне казалось, что это полночное море, а люди, подобно лодчонкам, снуют по двое или по трое по журчащим потокам, опустив головы и что-то бормоча.
«Боже мой! Что бы это значило?» – спрашивал я себя, снедаемый любопытством.
– Постой! – прошептал Финн. – Сейчас начнется!
Чего я ожидал? Может, сцены из старинного фильма, когда невинного вида парусник внезапно сбрасывает с себя палубные надстройки и как по волшебству появляются орудия и открывают огонь по врагу? Или стены фермы разваливаются, словно картонка, вылезает пушка по прозвищу Длинный Том и изрыгает снаряд по Парижу за пять сотен миль? А здесь, думал я, неужели случится так, что осыплются эти камни, распахнется настежь дом, зажгутся розовые огни и из чудовищной пушки выскочит дюжина розовеньких девочек, не ирландских недомерков, а гибких, упругих француженок, и бросится прямо в оъятия этого благодарного собрания?
Зажглись огни.
Я зажмурился.
Вот все безбожное мероприятие разворачивается предо мной под дождем.
Огоньки замигали. Люди заторопились.
Из коробочки на дальнем конце каменного двора выскочил и побежал механический кролик.
Восемь псов, выпущенных из ворот, с лаем понеслись за ним, описывая большой круг. Из толпы не донеслось ни крика, ни шороха. Головы медленно поворачивались вслед за псами. Тускло освещенную площадку поливал ливень. Дождь капал на твидовые кепи и тонкие матерчатые пальто. Дождевые капли отскакивали от густых бровей и острых носов. Дождь барабанил по ссутуленным плечам. Кролик юркнул в свою электрическую нору. Псы с лаем сбились в кучу. Свет погас.
В темноте я обернулся и уставился на Гебера Финна.
– Итак! – крикнул он. – Делайте ваши ставки!
В десять часов мы примчались обратно в Килкок.
Дождь шумел, как океан, долбящий по шоссе исполинскими кулаками; мы так и подъехали к пабу, облитые великой приливной волной.
– Ну, – сказал Гебер Финн, глядя не на нас, а на мельтешащие у нас перед глазами «дворники». – Хорошо!
Мы с Майком поставили на пять забегов и вместе проиграли фунта два или три.
– Я выиграл, – сказал Финн. – И кое-что поставил от вашего имени. В последнем забеге, клянусь, мы все выиграли. Давайте я вам верну ваши выигрыши!
– Гебер, – сказал я, шевеля задеревеневшими губами, – это совсем не обязательно.
Финн пихнул мне в ладонь два шиллинга. Я не стал сопротивляться.
– Так-то лучше! – сказал он. – Теперь выпьем еще напоследок. Угощаю!
Майк привез меня в Дублин.
Выжимая кепи в вестибюле гостиницы, он посмотрел на меня и сказал:
– Вот это и есть бурная ирландская ночка!
– Бурная, – признал я.
Мне было противно подниматься к себе в номер. Поэтому я уселся на часик в читальном салоне сырой гостиницы и воспользовался привилегией путешественника – стаканом и бутылкой, предоставленными изумленным портье. Я сидел в одиночестве, прислушиваясь к дождю, стучащему по холодной гостиничной крыше, думая о смахивающем на гроб ложе Ахава, которое дожидалось меня под барабанную дробь непогоды. Я думал об одной-единственной теплой вещи, существовавшей в эту ночь в отеле, в городе и во всей Ирландии, – о заправленном в пишущую машинку сценарии, где обитали южно-тихоокеанское солнце, горячие ветры, увлекающие «Пекод» навстречу погибели, раскаленные пески и женщины с черными пылающими глазами-угольями.
И я думал о темени за городом, о вспыхивающих огнях, о бегущем электрическом кролике, лае псов, исчезнувшем кролике, погасших огнях и о дожде, хлеставшем по отсыревшим плечам и вымокшим кепкам, о замерзших носах и воде, просачивающейся сквозь твид, источающий запахи овечьей шерсти.
Поднимаясь к себе, я посмотрел в залитое дождем окно. Под уличным фонарем проезжал велосипедист. Он был в дымину пьян. Велосипед вихлял по мостовой, а седока при этом рвало. Но останавливаться из-за этого он не стал, а, продолжая блевать, тупо, урывками крутил педали. Я смотрел, как он исчезает в промозглой мгле.
Затем я на ощупь нашел свой номер, чтобы забыться в нем.
Глава 7
На полпути к пабу «Четыре провинции» и кинотеатру, что на Графтон-стрит, находился лучший во всем Дублине, если не во всей Ирландии (и даже, наверное, на доброй половине Бонд-стрит в Лондоне), магазин охотничьей одежды – во всяком случае, так утверждал Джон.
Это магазин Тайсона. Произнося его название, вы уже явственно видите витрину с охотничьими костюмами, фулярами и светлыми шелковыми рубашками, бархатными охотничьими шапочками, твидовыми брюками и сверкающими сапогами. Если постоять перед ней, то можно услышать, как лошади шлепают губами, фыркают, ржут, подергиваются, чтоб стряхнуть мух, как скулят, лают и носятся кругами счастливые собаки (собаки всегда счастливы, потому и улыбаются, если только не почуют, что хозяин к ним не благоволит). Но, как я сказал, если вы дожидаетесь там, пока кто-то вручит вам уздечку, то хозяин магазина, видя, что вы один из этих загипнотизированных и ослепленных, забредших из конюшни Хьюстона, может любезно пригласить вас войти и окунуться в запахи кожи, сапожной ваксы и шерсти. И застегнуть на вас застежки новой тужурки, подобрать вам твидовую шапочку для тысячи дождей в месяц, ваше копытце и ломать голову над тем, как его запихнуть в сапог, а тем временем англо-ирландских джентльменов вокруг вас обслуживают точно так же, журча нараспев шепелявыми голосами. А погода – не прошло и тридцати секунд, как вы вошли, – испортилась, и вы задерживаетесь против своего желания и покупаете больше, чем собирались.
О чем это я говорил? А, да. Я топтался перед витриной магазина Тайсона три вечера кряду.
Глядя на восковой манекен в полном охотничьем облачении, ростом с Хьюстона и такой же, как он, стремительный и высокомерный, я подумал: «Когда же и я так разоденусь?»
– Ну, как я выгляжу, Джон? – воскликнул я три дня спустя.
Я топтался на парадной лестнице Кортаун-хауса, источая запахи шерсти, сапожной кожи и шелка.
Джон уставился на мою твидовую шапочку и твидовые брюки.
– Чтоб я сдох, – только и вырвалось у него.
Глава 8
– Что тебе известно о гипнотизме, малыш?
– Не много, – сказал я.
– Был когда-нибудь под гипнозом?
– Однажды, – ответил я.
Мы сидели после полуночи у камина с выпитой наполовину бутылкой шотландского виски. Я не люблю этот виски, но поскольку Джон его обожает, то и я пил.
– Итак, ты не попадал в руки настоящего профи, – лениво проговорил Джон, потягивая свой виски.
– Ты, верно, подразумеваешь себя, – сказал я.
Джон кивнул:
– Именно. Я – лучший. Хочешь попробовать, сынок? Я тебе это устрою.
– В тот единственный раз мне пломбировали зубы, и мой зубной врач, гипнодантист…
– К черту твои зубы, Г. У.
Г. У. значит Герберт Уэллс, автор «Грядущего», «Машины времени» и «Человека-невидимки».
– Дело не в том, как это отражается на твоих зубах, а в том, что творится у тебя в голове. Допивай виски и дай мне свою лапу.
Я выпил и протянул ему руки. Джон их схватил.
– Хорошо, Г. У., закрой глаза и расслабься, полностью расслабься, потихоньку, полегоньку, плавно, – бормотал он, пока мои веки смежались, а голова запрокидывалась.
Он продолжал говорить, я продолжал слушать, слегка кивая, вытянув руки и впитывая исходившие от него пары виски, которыми он дышал мне в лицо. Я чувствовал, как расшатываются, разбалтываются кости в суставах, как плоть колышется у меня под кожей, как мне легко, хорошо, приятно, сонно. И наконец Джон сказал:
– Ты уже в трансе, парень?
– Еще в каком, – прошептал я.
– Хорошо. Так и надо. Отлично. Теперь слушай, Г. У. Пока ты в расслабленном состоянии, скажи, какие наставления ты хотел бы услышать от меня. Может, хочешь совет по самосовершенствованию или по поведению на завтрашний день? Выкладывай. Говори. И я просвещу тебя. Только не дергайся. Итак…
Я раздумывал. Голова покачивалась. Веки отяжелели.
– Только одно, – промолвил я.
– И что же это, малыш?
– Скажи мне…
– Ну же…
– Научи меня…
– Чему, малыш?
– Как написать самый величайший, замечательный, сногсшибательный в мире сценарий.
– Будь я проклят.
– Научи, Джон, и я буду счастлив… – сказал я, сонный, в глубоком гипнозе и ожидании.
– Ну, – сказал Джон, придвигаясь ближе. Его дыхание касалось моих щек и подбородка, словно лосьон после бритья. – Вот что нужно делать, малыш.
– Да? – сказал я.
– Напиши самый величайший, замечательный, сногсшибательный в мире сценарий из тех, что когда-либо были написаны.
– Напишу, Джон, – сказал я.
Глава 9
Не так уж часто на долю писателя выпадает молниеносное озарение. Вот он стоит на островерхой башне, умоляя о творческом испепелении, и небеса, поднакопив сил, даруют ему это. Ослепительной раскаленной вспышкой ударяет молния. И на вас за один щедрый миг обрушивается невероятная история, какой вам никогда не придумать.
Вот как это случилось.
Три часа кряду я усердно проработал гарпуном и пишущей машинкой в Кортаун-хаусе. Джон, Рики и я собирались пообедать, чтобы еще разок попытаться ухватиться за бледную плоть великого Чудовища, как вдруг зазвонил телефон. Не прочь отвлечься, мы подняли головы.
Джон схватил трубку, послушал и издал истошный вопль:
– Чтоб я сдох!
Он четко и внятно произнес каждое слово в трубку – нет, не произнес, а проорал:
– Чтоб я сдох окончательно и бесповоротно!
Казалось, Джон пытается докричаться куда-то в Нью-Йорк, а то и дальше. Сжимая трубку, он поглядывал на зеленые лужайки в декабрьском свете, словно надеялся увидеть издали человека, которому он все это кричал.
– Том, неужели это ты? – кричал он.
Телефон прожужжал: да, это действительно Том.
Джон отложил трубку и так же громогласно обратился к Рики на дальнем конце обеденного стола. Я сидел посредине, намазывая маслом тост.
– Это Том Харлей звонит из Голливуда.
Рики ответила одной из своих едва уловимых таинственных улыбок и опустила глаза.
– Том! – сказал Джон. – Чем ты занимаешься? Что делаешь?
Трубка зажужжала.
– Угу, – выразительно сказал Джон, слушая. – Угу! Угу! – кивнул он. – Хорошо, Том. Отлично. Замечательно… Лиза?.. Да. Помню ее. Великолепная девочка… Когда?.. Ну, это же чудесно, Том. Для вас обоих!
Телефон говорил долгое время. Джон посмотрел на меня и подмигнул.
– Том, здесь у нас охотничий сезон. Тут отличная охота на лис. Лучше, чем в Ирландии, не сыщешь в целом свете. Отличные прыжки, Том, тебе понравится!
Рики при этом подняла глаза. Джон отвел взгляд и посмотрел вдаль, на пышные зеленые холмы.
– Лучшей страны не было создано со дня творения, Том. Я собираюсь остаться тут навсегда!
Рики принялась быстро жевать, опустив глаза.
– Здесь прекрасные лошади, Том, – сказал Джон. – А ты разбираешься в лошадях лучше меня. Короче, вам надо выбраться сюда и полюбоваться здешними красотами!
Я услышал, как голос в трубке сказал, что это было бы здорово.
Джон поглядел на зеленые поля:
– Том, в четверг я выезжаю на охоту в Уотерфорд. Какого черта… почему бы тебе не прилететь поохотиться со мной?
Из трубки послышался смех.
Рики уронила вилку.
– Боже, – пробормотала она. – Началось!
Джон проигнорировал ее. Посмотрел на поля и сказал:
– Я вполне серьезно. Будь нашим гостем и возьми с собой Лизу!
Из трубки раздался смех. На этот раз не так громко.
– Послушай, Том, – настаивал Джон. – Мне нужно купить еще одну или две лошади для скачек, а может, для приплода. Ты мог бы помочь мне с выбором. Или…
Джон посмотрел в окно. По зеленому полю семенила охотничья собака. Джон вдруг привстал, словно испытал при виде ее вдохновение.
– Том, мне только что пришла в голову сногсшибательная мысль. Послушай, ты же хочешь привезти с собой Лизу? Тогда завтра же запихни ее в самолет, лети в Шеннон… Шеннон, Том… и я приеду туда и привезу вас в Килкок. И вот что, Том, после того как ты побудешь здесь неделю, мы тебе устроим охотничью свадьбу!
Я услышал, как голос в трубке спросил: «Что?»
– Разве ты никогда не слышал про охотничью свадьбу, Том? – прокричал Джон в избытке чувств.
Он встал в полный рост, поставив одну ногу на стул, и склонился к окну, чтобы убедиться, что пес все еще бежит по полю.
– Том, для такого мужчины, как ты, и такой женщины, как Лиза, лучшей свадьбы не придумаешь. Она же ездит верхом. И хорошо держится в седле, насколько я помню. Тогда представь, Том, как все это будет. Ведь вы все равно собираетесь пожениться. Так почему бы вам, двум язычникам, не сделать это в католической Ирландии? Прямо в моем доме…
Он бросил взгляд на Рики.
– В нашем доме. Мы позовем всех приличных лошадей и охотников, какие есть на девяносто миль вокруг, самых милых кобельков и сучек, каких тебе только доводилось видеть, Том. Все будут в красных охотничьих рединготах – ты только подумай, какой цвет, – а женщины в черных костюмах в обтяжку, а после венчания ты, Лиза и я отправимся добывать самую прекрасную лисицу на свете. Ну, что скажешь? Лиза с тобой? Передай ей трубку!
Молчание.
– Лиза? Лиза, у тебя бодрый голосок. Лиза, поговори с этим недоумком! Никаких возражений! Жду вас послезавтра на охотничью свадьбу! Скажи Тому – если позвонит, я откажусь принять звонок за свой счет. Благослови тебя Господь, Лиза!
Джон повесил трубку. Он посмотрел на меня с довольной обезьяньей ухмылкой:
– Боже мой! Что я натворил! Вы слышали? Малыш, выручишь?
– Джон, а как быть с Моби Диком?
– Ну, с Китом ничего не случится. Представляю, как у приходского священника глаза полезут на лоб. И какой переполох начнется в пабах, когда они узнают!
– А я представляю, как перережу себе глотку в ванне.
С этими словами Рики направилась к двери. Обычно в подобных случаях она уходила скакать верхом или залезала по самые уши в ванну. Рядом с таким сгустком энергии, как Джон, ей приходилось делать это по меньшей мере дважды в неделю.
– Прощай, чертов муж. Прощай, жестокий мир.
Дверь с грохотом захлопнулась.
Не дожидаясь, пока из гигантской ванной послышится рев воды, Джон схватил меня за колено.
– Боже праведный! И так каждый раз! – закричал он. – Видел когда-нибудь охотничью свадьбу?
– Боюсь, нет.
– Ах, какая красота! Черт! Не описать!
Я посмотрел на дверь, за которой исчезла Рики:
– Том и Лиза вот так прямо возьмут и приедут?
– Они легки на подъем.
– Значит, мы их увидим на этой неделе?
– Мы поедем в Шеннон и привезем их сюда, малыш.
– Джон, я думал, мне нужно переписывать эпизод с золотым дублоном на мачте.
– К черту. Нам обоим нужно пару дней отдохнуть. Рики!
Рики возникла в дверях с лицом цвета снега и сирени. Она ждала вызова, зная, что таковой последует.
– Рики, – сказал Джон, улыбаясь ей, как одному из своих детей. – Черт возьми, послушай. Вот мой план!
Переругиваясь, Том и Лиза вышли из самолета. Они бранились в самолете, стоя в дверях. Они скандалили, выходя из двери. Они орали друг на друга на верхней площадке трапа. Они кричали, спускаясь по ступеням.
Мы с Джоном смотрели вверх, разинув рты. Я был рад, что Рики уехала до ужина куда-то за покупками.
– Том! – закричал Джон. – Лиза!
Не дойдя до половины трапа, Лиза, неистовствуя, повернулась и побежала обратно. Она возвращается в Штаты, и немедленно! Летчик, выходивший из самолета, сказал ей, что это маловероятно, так как самолет не улетает прямо сейчас. «Почему»? – вопросила она. Том уже стоял рядом и вопил пилоту, что нужно развернуть этот чертов самолет и увезти эту истеричку обратно. Он готов переплатить вдвое, втрое, а если удастся гробануться по пути, тоже хорошо.
Джон присел на ступеньки трапа и слушал все это, закрыв глаза, мотая головой и покатываясь со смеху.
Услышав смех, Том подошел к поручням и посмотрел вниз.
– Боже мой, Джон!
Джон поднялся по трапу, обнял и расцеловал Лизу. Помогло. Наконец мы провели их через таможню, усадили в «Ягуар» и покатили по необъятному зеленому ломберному столу Ирландии.
– Какая красота! – восклицала Лиза, глядя на проносящиеся мимо холмы.
– Какая погода! – восхищался Том.
– Не обманывайся, – предупредил Джон. – Вид отличный, но дождь идет двенадцать дней из десяти. Вскоре ты перейдешь на виски, как я!
– Неужели? – рассмеялся Том, и я вместе с ним, взглянув на него.
Предо мной возник давно знакомый голливудский образ: сухопарый, жилистый, упругий, как хлыст, мужчина – результат изнуряющей верховой езды, ежедневных занятий теннисом, плаванием, парусным спортом и альпинизмом. Ему было пятьдесят три. Густой ежик серо-стальных волос. Ни единой морщины на лице, жесткий загар, красиво очерченный подбородок. Зубы сверкают, и все на своих местах. Ястребиный нос в любую непогоду, при любых обстоятельствах всегда по ветру. Кристально чистые, неугасимо горящие голубые глаза. В нем жил никогда не затухающий юношеский огонь. Том ни за что не позволил бы ему иссякнуть. И не родился еще мужчина, способный подчинить Тома своей воле. Как, впрочем, и женщина, которой удалось бы подавить его своей плотью. Не бывало такого, и теперь не будет. Том был сам себе и конь, и седло. Он был сам себе наездник и управлял собою с мужественной красотой. По тому, как Лиза держалась за руку Тома, я понял, что она принимает его гневно и радостно, какой он есть – целеустремленный, странствующий по всему свету, делающий то, что ему заблагорассудится, не спрашивая разрешения и не прося прощения. Если какой-нибудь женщине вздумается направлять его на путь истинный, он просто рассмеется ей в лицо и пойдет своей дорогой. Сегодня он решил съездить в Ирландию. А завтра он может очутиться с Ага-ханом в Париже, на следующий день – в Риме, но Лиза будет с ним. И так будет продолжаться до того дня, когда много лет спустя он свалится с горы, с лошади или с какой-нибудь женщины и умрет, оскалив зубы, у подножия горы, ног лошади или женщины. Он был всем, чем хотел бы стать любой мужчина, если бы не занимался самообманом; всем, чем Джон хотел быть и не смог стать; он был сумасбродным, бесшабашным, идеалом для подобных мне, любующихся со стороны, рожденных и взращенных в лености, рефлексии, предчувствиях и безволии.
– Мистер Харлей, – спросил я, не в силах удержаться, – зачем вы приехали в Ирландию?
– Меня зовут Том. И… Джон повелел, чтобы я приехал. Когда Джон приказывает, я повинуюсь! – засмеялся Том.
– Вот именно! – сказал Джон.
– Это ты позвонил ему, помнишь, Том? – ткнула его в руку Лиза.
– Ну, позвонил. – Том нисколько не был озадачен. – Я подумал, мы так давно не виделись. А годы идут. Вот я и поднял трубку и позвонил этому сукину сыну, а он говорит: «Том, приезжай! И мы проведем вместе бурную недельку, а потом разъедемся еще года на два». Вот так у нас с Джоном повелось. Когда вместе, очень здорово, а врозь – никаких сожалений! А эта охотничья свадьба?..
– Не спрашивайте меня, – сказал я. – Я в полном неведении.
– Лиза была не в восторге от этого, – признался Том.
– Не может быть! – закричал Джон, оборачиваясь, чтобы просверлить ее взглядом.
– Чепуха, – сказала Лиза. – Я привезла с собой свой охотничий гардероб из Западной Виргинии. Он упакован. Я счастлива! Охотничья свадьба – подумать только!
– Я только об этом и думаю, – сказал Джон, управляя машиной. – И если вы меня знаете, с таким же успехом это могли быть охотничьи похороны!
– Джону бы это понравилось! – сказал Том, обращаясь ко мне, словно Джона здесь вовсе не было, словно это не он вез нас по нескончаемой зелени. – Потом он пришел бы на нашу панихиду, напился бы и, рыдая, рассказывал о том, как у нас все было здорово. Вы замечали, что все происходит так, как ему удобно? Для него люди рождаются, живут и умирают, чтобы он мог закрывать им веки монетами и оплакивать их. Есть на свете что-нибудь такое, что не было бы Джону удобно или от чего он не получал бы удовольствия? Только одно, – добавил Том, выдержав паузу.
Джон сделал вид, что не слышит.
– И что же это? – спросил я.
– Оставаться в одиночестве. – Том вдруг посерьезнел. – Джон не любит оставаться один. Никогда не оставляйте Джона одного. Запомните это: ни при каких обстоятельствах. – Том посмотрел на меня проницательными, ясными светло-голубыми глазами. – Однажды Джон сказал мне: «Том, самое одинокое время – когда заканчиваешь работу и начинаешь ужинать. Это час безысходности, какая бывает в три часа утра долгой-долгой ночью. Вот тогда человеку и нужны друзья».
– Я говорил тебе такое? – сказал Джон с притворным удивлением.
Том кивнул:
– В прошлом году я получил от тебя письмо. Наверное, ты писал его днем, часов в пять. Создавалось впечатление, что ты одинок. Поэтому я названиваю тебе время от времени. Ревнуешь, Лиза?
Читать бесплатно другие книги:
