Страна радости Кинг Стивен

– Этот парень предложил мне пятьсот долларов, но я отказался.

Том вытаращился на меня.

– Ты – что?

Я посмотрел на остатки сандвича, который держал в руке. Маршмэллоу стекал на пальцы, и я бросил недоеденный кусок в костер. На сегодня хватит. Кроме того, я был смущен – и злился на себя за это.

– Человек пытается раскрутить собственную фирму. Судя по тому, что он говорил, шансы пятьдесят на пятьдесят. У него жена, ребенок, скоро появится второй. Не думаю, что он может позволить себе выложить такую сумму.

– Он не может? А как насчет тебя?

Я моргнул.

– А что насчет меня?

Я до сих пор не знаю, то ли Том действительно разозлился, то ли изображал злость. Думаю, поначалу изображал, а уже потом начал закипать, полностью осознав, что я сделал. Я понятия не имел, какая у него ситуация дома, но знал, что живет он от зарплаты до зарплаты, и автомобиля у него нет. Если он хотел поехать куда-то с Эрин, то брал мой… и очень тщательно – я бы сказал, до цента – подсчитывал стоимость сожженного бензина. Деньги не были для него пустым звуком. Я не могу сказать, что они полностью подчинили его себе, но значили для него многое.

– Ты в колледже на честном слове и на одном крыле, как и мы с Эрин, и работа в «Стране радости» не обогатит никого из нас. Что с тобой случилось? Мама уронила тебя в младенчестве на голову?

– Не горячись, – попыталась осадить его Эрин.

Он не обратил на нее внимания.

– Ты хочешь провести осенний семестр, вставая ни свет ни заря, чтобы ставить грязные тарелки на конвейер в столовой? Наверное, да, потому что в Ратгерсе в семестр за это платят пятьсот баксов. Я в курсе, потому что узнавал перед тем, как нашел другую подработку. Знаешь, как мне удалось оплатить первый год учебы? Писал рефераты и выполнял домашние задания для богатеньких членов студенческого братства, которые преуспевали в изучении углубленного пивоведения. Если бы меня поймали, могли бы отстранить от занятий на семестр, а то и вообще исключить. Я скажу тебе, к чему приведет твой благородный жест: ты отдал двадцать часов в неделю, которые мог бы потратить на учебу. – Он понял, что кричит, замолчал, потом улыбнулся. – Или на ухлестывания за сговорчивыми девчушками.

– Я тебе покажу сговорчивых девчушек. – И Эрин набросилась на него с кулаками. Они покатились по песку, Эрин щекотала его, Том кричал (не слишком убедительно), требуя, чтобы она немедленно прекратила. Меня это вполне устраивало, потому что я не собирался раздумывать над проблемами, поднятыми Томом. По некоторым вопросам я, похоже, уже все для себя решил, и оставалось лишь до конца осознать принятые решения.

На следующий день, в четверть четвертого, мы стояли в очереди к «Дому ужасов». Вход регулировал парнишка по имени Брейди Уотерман. Я помню его, потому что он тоже хорошо играл Хоуи (но не так хорошо, как я… если быть объективным). В начале лета довольно упитанный, теперь Брейди стал стройным и подтянутым. По части похудания шкура могла дать сто очков форы любой диете.

– А что вы тут делаете? – удивился он. – У вас же выходной.

– Желаем своими глазами увидеть единственный темный аттракцион «Страны радости», – ответил Том, – и я уже предвкушаю трогательное чувство удивительного единения «Дома ужасов» и Брэда Уотермана. Это идеальная пара.

Он надулся.

– Вы хотите в один вагончик?

– У нас нет выбора. – Эрин наклонилась к загорелому уху Брэда и прошептала: – Как в игре «Правда или дело».

Раздумывая над ее словами, Брэд прикоснулся кончиком языка к верхней губе. Я видел, как он просчитывает варианты.

Тут подал голос мужчина, который стоял за нами:

– Молодежь, а не двинуть ли нам очередь? Как я понимаю, под крышей воздух кондиционированный, а мне его как раз и не хватает.

– Ладно, – кивнул нам Брэд. – Катитесь колбаской. – Для него это был юмор высшего сорта.

– Там есть призраки? – спросил я.

– Сотни, и я надеюсь, что все они залетят тебе в зад.

Мы начали с «Особняка кривых зеркал», задержавшись, чтобы полюбоваться, какие мы невероятно высокие или безмерно сплющенные. В меру посмеявшись над собой, проследовали по крошечным красным точкам у нижнего края некоторых зеркал. Они привели нас прямиком в Музей восковых фигур. Благодаря этим секретным указателям мы намного обогнали остальных посетителей, которые еще бродили среди зеркал, хохотали и натыкались на стеклянные панели, расположенные под различными углами.

К разочарованию Тома, для убийц в музее места не нашлось, нас встретили сплошь политики и знаменитости. Дверь охраняли улыбающийся Джон Кеннеди и Элвис Пресли в спортивном костюме. Игнорируя табличку «ПОЖАЛУЙСТА, НИЧЕГО НЕ ТРОГАЙТЕ», Эрин прошлась пальцами по струнам гитары Пресли.

– Не настр… – начала она и тут же отпрыгнула, потому что Элвис ожил и запел «Не могу не влюбиться в тебя».

– Попалась! – радостно воскликнул Том и обнял Эрин.

Из Музея восковых фигур дверь привела нас в зал Бочки и Моста, где угрожающе урчали невидимые (безобидные) машины и мигали разноцветные огни. Эрин прошла по трясущемуся и дрожащему мосту Козлика Билли, тогда как сопровождавшие ее мачо выбрали Бочку. Я миновал ее, качаясь, будто пьяный, и упал всего один раз. Том остановился на середине, растопырил ноги, вытянул руки и, напоминая бумажную куклу, сделал полный оборот внутри бочки.

– Прекрати, идиот, ты сломаешь шею! – крикнула Эрин.

– Не сломает, даже если упадет, – успокоил я ее. – Там все обито войлоком.

Том присоединился к нам, улыбающийся и покрасневший до корней волос.

– У меня пробудились клетки головного мозга, которые спали с тех пор, как мне исполнилось три года.

– А как насчет тех, которые это убило? – спросила Эрин.

Далее шла комната с наклонным полом, потом зал игровых автоматов, заполненный подростками, которые играли в пинбол и скибол. Эрин какое-то время понаблюдала за скиболом, скрестив руки на груди, с осуждающим выражением лица.

– Они знают, что это сплошное надувательство?

– Люди приходят сюда, чтобы их надули, – ответил я. – Среди прочего.

Эрин вздохнула.

– А я думала, что циник у нас Том.

На дальней стороне павильона, под светящимся зеленым черепом, висел плакат-предупреждение: «ЗА ЭТОЙ ДВЕРЬЮ ДОМ УЖАСОВ! БЕРЕГИТЕСЬ! ДЛЯ БЕРЕМЕННЫХ ЖЕНЩИН И РОДИТЕЛЕЙ С МАЛЕНЬКИМИ ДЕТЬМИ ВЫХОД СЛЕВА».

Мы вошли в накопитель, из динамиков лились дикий смех и вопли. Пульсирующий красный свет отражался от единственного стального рельса и выхватывал из темноты горловину тоннеля. В его глубине тоже мерцали огни. Оттуда доносилось какое-то урчание и крики, уже настоящие. Издалека они не производили впечатления радостных, но, возможно, я ошибался. Кто-то наверняка веселился от души.

Эдди Паркс, хозяин «Дома ужасов» и капитан команды «Доберман», подошел к нам. На нем были кожаные перчатки и песболка, такая старая, что определить цвет не представлялось возможным (правда, при каждой световой вспышке она становилась кроваво-красной). Он пренебрежительно фыркнул.

– Похоже, у вас выдался чертовски скучный выходной.

– Просто захотели посмотреть, как живет другая половина, – ответил Том.

Эрин ослепительно улыбнулась Эдди. Ответной улыбки не последовало.

– Все трое вместе, как я понимаю. Вы этого хотите?

– Да, – ответил я.

– Ради Бога. Только помните, правила придуманы для всех. Держите свои гребаные руки внутри.

– Есть, сэр! – отсалютовал Том. Эдди посмотрел на него, как на диковинное насекомое, и вернулся к пульту управления, который состоял из трех рычагов с круглыми набалдашниками, торчавших из стойки высотой по пояс. На стойке также имелось несколько кнопок, освещенных лампой на шарнирном кронштейне, наклоненной очень низко, чтобы белый, не слишком призрачный свет не распространялся дальше пульта.

– Очаровашка, – пробормотал Том.

Эрин взяла Тома под правый локоть, меня – под левый.

– Его хоть кто-нибудь любит? – прошептала она.

– Нет, – ответил Том. – Даже команда терпеть не может. Он уже уволил двоих.

Начали подходить остальные члены нашей группы, и тут подъехал поезд, заполненный смеющимися кроликами (а также плачущими детьми, родителям которых следовало внять предупреждению и выйти из павильона игровых автоматов). Эрин спросила одну девушку, страшно ли было.

– Самое страшное – его бесстыжие руки, – ответила та и радостно заверещала, когда бойфренд сначала поцеловал ее в шею, а потом увлек к павильону игровых автоматов.

Мы забрались в вагончик, рассчитанный на двоих, так что внутри было тесновато. Бедро Эрин прижималось к моему, грудь касалась моей руки. Я почувствовал внезапное и весьма приятное шевеление к югу от экватора. Если отбросить фантазии, готов поспорить, что от подбородка и выше мужчина – моногамное существо. А ниже ремня обитает беспринципный охальник, который плевать хотел на моногамию.

– Руки держим вну-у-утри! – прокричал Эдди Паркс заунывно-монотонным голосом, прямая противоположность рекламной тираде Лейна Харди. – Руки держим вну-у-утри! Если рост ребенка меньше трех футов, сажаем его на колени или выходим нару-у-ужу! Сидим тихо и следим за по-о-оручнем!

Защелкнулись поручни безопасности, некоторые девушки вскрикнули. Можно сказать, прочищая голосовые связки перед поездкой в темноту.

Потом мы рывком тронулись с места и вкатились в тоннель.

Девять минут спустя мы вылезли из вагончика и вместе с остальными участниками нашего заезда вышли через павильон игровых автоматов. За нашими спинами Эдди инструктировал новых посетителей, убеждая держать руки вну-у-утри и следить за по-о-оручнем. Нас он не удостоил и взглядом.

– Подземная темница получилась так себе, потому что всех пленников изображали доби, – поделилась своими впечатлениями Эрин. – В пиратском прикиде был Билли Руджерио. – Ее щеки горели румянцем, волосы растрепались, и я подумал, что она чудо как хороша. – Но Кричащий череп меня пронял, как и Камера пыток… Господи!

– Действительно, круто, – согласился я. В старших классах я насмотрелся фильмов ужасов и думал, что меня ничем не удивишь, но когда по наклонному желобу скатилась голова с выпученными глазами, только что отрубленная гильотиной, я чуть в штаны не наложил. Понимаете, губы еще шевелились.

На авеню Радости мы заметили Кэма Йоргенсена из команды «Гончих», который продавал лимонад.

– Кто хочет стаканчик? – спросила Эрин. Она все еще бурлила от впечатлений. – Я угощаю!

– С удовольствием, – ответил я.

– Том?

Он рассеянно пожал плечами. Эрин вопросительно посмотрела на него и побежала за лимонадом. Я повернулся к Тому, но он наблюдал за описывавшей круг за кругом Ракетой. А может, смотрел сквозь нее.

Эрин вернулась с тремя высокими бумажными стаканчиками с ломтиком лимона на каждом. Мы пошли к скамейкам в парке Радости, рядом с детским городком Качай-Болтай, и сели в тени. Эрин говорила о летучих мышах, которые атаковали поезд в самом конце поездки: она, конечно, знала, что это игрушки на проволоке, но летучие мыши всегда вызывали у нее страх и…

Тут она замолчала.

– Том, ты в порядке? Ты не произнес ни слова. Может, у тебя схватило живот после колеса в Бочке?

– Мой живот отлично себя чувствует. – Том отпил лимонада, словно в доказательство своих слов. – В чем она была, Дев? Ты знаешь?

– Кто?

– Девушка, которую убили. Лори Грей.

– Линда Грей.

– Лори, Ларкин, Линда, без разницы. Какая на ней была одежда? Пышная юбка… длинная, до щиколоток… и блузка без рукавов?

Я пристально посмотрел на него. Мы с Эрин оба посмотрели, поначалу подумав, что это очередная шутка Тома Кеннеди. Но в тот момент он вовсе не напоминал шутника. Более того, теперь, приглядевшись к нему, я понял, что он напуган до полусмерти.

– Том? – Эрин коснулась его плеча. – Ты ее видел? Только давай без шуток.

Он накрыл ее руку своей, но голову не повернул. Продолжал смотреть на меня.

– Да, длинная юбка и блузка без рукавов. Ты знаешь, ведь Ла Шоплоу говорила тебе.

– Какого цвета? – спросил я.

– Трудно сказать, потому что огни постоянно мигали и менялись, но я думаю, синего. И блузка, и юбка.

Тут до Эрин дошло.

– Вот дерьмо, – выдохнула она. Румянец торопливо сходил с ее щек.

Был еще один штрих, который полиция долго держала в секрете, согласно миссис Шоплоу.

– А прическа, Том? Конский хвост, да?

Он покачал головой. Отпил лимонада. Вытер губы тыльной стороной ладони. Его волосы не поседели, глаза не вылезали из орбит, руки не дрожали, но выглядел он совсем не тем парнем-шутником, который сопровождал нас в «Особняке кривых зеркал» и в зале Моста и Бочки. Он выглядел человеком, которому жизнь поставила клизму, выбившую из него все студенческое летнее дерьмо.

– Нет. Длинные волосы и какая-то штуковина, которая не давала им падать на лицо. Я все время такие вижу, но не могу вспомнить, как девчонки ее называют.

– Лента Алисы, – подсказала Эрин.

– Да. Думаю, тоже синяя. Она протягивала руки. – И он протянул руки, точно так же, как протягивала их Эммелина Шоплоу, когда рассказывала ту историю. – Словно просила помощи.

– Ты узнал все это от миссис Шоплоу, – предположил я. – Так ведь? Скажи, мы не разозлимся. Правда, Эрин?

– Нет, естественно.

Но Том покачал головой.

– Я говорю вам то, что видел. Ни один из вас ее не видел?

Мы не видели, о чем ему и сказали.

– Почему я? – изумленно спросил Том. – Как только мы вошли туда, я о ней и думать забыл. Просто развлекался. Так почему я?

Пока мы возвращались в Хэвенс-Бэй на моей колымаге, Эрин пыталась выудить у него подробности. Том ответил на первые два или три вопроса, а потом сказал, что больше не хочет об этом говорить, причем весьма резко, я никогда не слышал, чтобы он так обращался к ней. Она, похоже, тоже, потому что до конца поездки сидела как мышка. Возможно, они обсуждали это между собой, но со мной он коснулся этого только раз, за месяц до смерти, да и то мимоходом. Произошло это в конце нашего телефонного разговора, который отзывался у меня болью в сердце из-за отрывистого, гнусавого голоса Тома, а еще потому, что он то и дело терял нить разговора.

– По крайней мере… я знаю… там что-то есть, – сказал он. – Я видел… сам… тем летом. В «Атасной хижине». – Я не стал его поправлять. Понял, о чем он. – Ты… помнишь?

– Помню, – ответил я.

– Но я не знаю… это что-то… оно хорошее… или плохое. – Его умирающий голос переполнял ужас. – Как она… Дев, то, как она протягивала руки…

Да.

То, как она протягивала руки.

Когда я получил полный выходной в следующий раз, уже практически в середине августа, количество кроликов заметно поубавилось. Мне больше не приходилось лавировать между ними на авеню Радости по пути к «Каролинскому колесу»… и к павильону Мадам Фортуны, накрытому вращавшейся тенью.

Лейн и Фортуна – сегодня она была Фортуной, в полной цыганской экипировке – разговаривали у пульта управления «Колесом». Лейн заметил меня и приподнял скособоченный котелок, как и всегда при встрече со мной.

– Гляньте-ка, кого кошка притащила. – Он улыбнулся. – Как сам, Джонси?

– Отлично, – ответил я, покривив душой. Теперь, когда я влезал в шкуру не чаще четырех-пяти раз за день, вернулись бессонные ночи. Я лежал в кровати, дожидаясь, когда предрассветные часы сменятся зарей, не закрывал окно, чтобы слышать шум прибоя, и думал об Уэнди и ее новом бойфренде. А также думал о девушке, которую Том видел стоящей у монорельса в «Доме ужасов», в псевдокирпичном тоннеле между Подземной темницей и Камерой пыток.

Я повернулся к Фортуне.

– Мы можем поговорить?

Она не спросила, о чем, просто повела меня в свой павильон, отдернула закрывавшую вход пурпурную занавеску и пригласила войти. В комнате стоял круглый стол, накрытый ярко-розовой тканью. На нем, под покрывалом, красовался хрустальный шар Фортуны. Два простеньких складных стула располагались друг против друга, чтобы прорицательницу и желавшего узнать свою судьбу разделял хрустальный шар. Я знал, что он подсвечивается маленькой лампочкой, которую Мадам Фортуна включала ножной педалью. Дальнюю стену украшала занавешенная шелком огромная человеческая кисть с растопыренными пальцами, обращенная к комнате ладонью. На ней аккуратные надписи обозначали семь главных элементов гадания: линии жизни, сердца, разума, любви (она же Пояс Венеры), солнца, судьбы и здоровья.

Мадам Фортуна подобрала юбки и села. Знаком предложила мне занять стул напротив. Не сняла чехол с хрустального шара, не попросила позолотить ей ручку, чтобы узнать свое будущее.

– Спрашивай, что хотел.

– Я хотел знать, была ли та девочка просто догадкой – или вы действительно что-то знали? Что-то видели?

Она долго и пристально смотрела на меня. В павильоне Мадам Фортуны стоял легкий аромат благовоний, а не запах поп-корна и жареных пончиков. И, несмотря на тонкие стены, музыка, болтовня кроликов и грохот аттракционов доносились сюда словно издалека. Мне хотелось опустить глаза, но я совладал с собой.

– То есть ты хочешь знать, шарлатанка ли я. Правильно?

– Я… мэм, если честно, я не знаю, чего хочу.

Она улыбнулась. По-доброму… словно я прошел какую-то проверку.

– Ты милый мальчик, Джонси, но, как и очень многие милые мальчики, никудышный лжец.

Я уже собрался ответить, но она остановила меня взмахом украшенной крупными кольцами правой руки. Достала из-под стола денежный ящик. Предсказания Мадам Фортуна делала бесплатно – стоимость входит в цену входного билета, дамы и господа, мальчики и девочки, – но чаевые приветствовались, что полностью соответствовало закону Северной Каролины. Когда она открыла ящик, я увидел стопку мятых купюр, главным образом по одному доллару, что-то подозрительно напоминавшее лотерейную доску с отверстиями (запрещенную по закону Северной Каролины) и маленький конверт. С моим именем, написанным на лицевой стороне. Мадам Фортуна протянула его мне. Я помялся, потом взял.

– Сегодня ты пришел в «Страну радости» не только для того, чтобы задать мне вопрос.

– Ну…

Она вновь оборвала меня взмахом руки.

– Ты точно знаешь, чего хочешь. Во всяком случае, на ближайшее время. И поскольку ближайшее время – это все, что есть у каждого из нас, не дело Фортуны – да и Роззи Голд – спорить с тобой. Иди. Сделай то, зачем пришел. Когда закончишь, вскрой конверт и посмотри, что там написано. – Она улыбнулась. – С сотрудников я денег не беру. Особенно с таких хороших мальчиков, как ты.

– Я не…

Она поднялась в шуршании юбок и звоне украшений.

– Иди, Джонси. Мы закончили.

Я вышел из ее маленького павильона, как в тумане. Исторгаемая двумя десятками аттракционов и павильонов музыка налетела со всех сторон, солнце било молотом. Я направился к административному зданию (на самом деле двухсекционному трейлеру), вежливо постучал, переступил порог, поздоровался с Брендой Рафферти, которая металась от бухгалтерской книги к старому верному арифмометру и обратно.

– Привет, Девин, – поздоровалась она. – Ты заботишься о вашей Голливудской девушке?

– Да, мэм. Мы все приглядываем за ней.

– Дана Элкхарт, правильно?

– Эрин Кук, мэм.

– Эрин, ну разумеется. Команда «Бигль». Рыженькая. Что я могу для тебя сделать?

– Я бы хотел поговорить с мистером Истербруком.

– Он отдыхает, и мне так не хочется его беспокоить. Он очень много говорил по телефону с разными людьми, а нам еще предстоит просмотреть кое-какие бумаги, пусть я и не хочу занимать его время. Теперь он очень быстро устает.

– Я буквально на минутку.

Она вздохнула:

– Ладно, посмотрю, не спит ли он. О чем пойдет речь?

– Об услуге, – ответил я. – Он поймет.

Он понял и задал только два вопроса. Первый о том, уверен ли я. Я ответил, что да. Второй…

– Ты сказал родителям, Джонси?

– У меня только отец, мистер Истербрук, и я позвоню ему этим же вечером.

– Что ж, хорошо. Поставь Бренду в известность, когда будешь уходить. Она даст тебе все необходимые бумаги, чтобы ты заполнил… – Не закончив фразу, он раскрыл рот в широченном зевке, демонстрируя лошадиные зубы. – Извини, парень. Тяжелый выдался денек. Да и все лето.

– Благодарю вас, мистер Истербрук.

Он отмахнулся.

– Я буду только рад. Уверен, ты станешь для нас ценным сотрудником, но ты меня разочаруешь, если поступишь так без одобрения отца. Закрой, пожалуйста, дверь, когда выйдешь из кабинета.

Я попытался не замечать хмурого лица Бренды, когда она рылась в бюро и доставала различные бланки корпорации «Страна радости», необходимые для оформления на постоянную работу. Зря старался, потому что все равно чувствовал ее осуждение. Сложил бумаги, сунул в задний карман джинсов и отбыл.

За скворечниками в дальнем конце заднего двора росла небольшая ниссовая роща. Я вошел в нее, сел, привалившись спиной к стволу одного из деревьев, и вскрыл конверт, который дала мне Мадам Фортуна. В нем была короткая записка:

Ты идешь к мистеру Истербруку, чтобы узнать, сможешь ли остаться в парке после Дня труда. Ты знаешь, что в этой просьбе он тебе не откажет.

Она не ошиблась, я хотел узнать, шарлатанка ли она. Ответ был передо мной. И да, я уже решил для себя, что делать с жизнью Девина Джонса. В этом она тоже оказалась права.

Но ниже Мадам Фортуна добавила еще кое-что.

Ты спас маленькую девочку, но, дорогой мальчик, ты не сможешь спасти всех.

Когда я сказал отцу, что не собираюсь возвращаться в Университет Нью-Хэмпшира – что мне нужно отдохнуть от колледжа, и я хочу провести год в «Стране радости», – на том конце провода, в южном Мэне, воцарилось долгое молчание. Я думал, он закричит на меня, но он этого не сделал. Только его голос вдруг стал таким уставшим:

– Все из-за той девушки, верно?

Двумя месяцами ранее я говорил ему, что мы с Уэнди решили «какое-то время побыть врозь», но папа, конечно же, все понял. С того момента он ни разу не упомянул ее имени в наших еженедельных телефонных разговорах. Она стала просто «той девушкой». После того как он пару раз так ее назвал, я попытался пошутить, спросив, не думал ли он, что я гулял с Марло Томас[18]. Он не рассмеялся. Больше я такого не говорил.

– Отчасти из-за Уэнди, – признал я, – но не совсем. Мне надо вырваться из привычного круга. Перевести дух. И мне здесь нравится.

Он вздохнул.

– Может, тебе действительно нужна передышка. По крайней мере ты будешь работать, а не колесить по Европе на попутках, как дочка Дьюи Мишо. Четырнадцать месяцев в молодежных хостелах! Четырнадцать, и конца этому не видно! Господи! Само собой, заполучит стригущий лишай или проглотит арбуз.

– Думаю, мне удастся избежать и первого, и второго, – ответил я. – Если буду соблюдать осторожность.

– Ты лучше избегай ураганов. Похоже, в этом году их будет много.

– Так ты согласен, папа?

– Почему нет? Ты хотел, чтобы я с тобой спорил? Отговаривал тебя? Если таков твой выбор, почему не попробовать? Тем более что я знаю, что сказала бы твоя мама: если он достаточно взрослый, чтобы покупать спиртное, значит, имеет право решать, как ему жить.

Я улыбнулся:

– Да. Очень на нее похоже.

– Что касается меня, я не хочу, чтобы ты вернулся в колледж и продолжал сохнуть из-за той девушки, забросив учебу. Если покраска аттракционов и ремонт павильонов помогут тебе избавиться от мыслей о ней, это хорошо. Но как насчет твоей стипендии и ссуд на учебу, если ты захочешь вернуться осенью семьдесят четвертого?

– Это не проблема. У меня средний балл три и две десятых. Более чем достаточно.

– Та девушка. – В его голосе слышалось безмерное отвращение, и мы перешли к другим темам.

Я по-прежнему грустил и переживал из-за того, что с Уэнди все так закончилось, тут отец не ошибся, но я все же двинулся по трудному пути (путешествие, так в наши дни называют этот процесс в группах психологической поддержки) от отрицания к принятию. Разумеется, душевное равновесие еще даже не маячило на горизонте, однако я уже не верил – как в долгие, тоскливые июньские дни и ночи, – что оно недостижимо.

В «Стране радости» я оставался по другим причинам, которые еще даже не начал сортировать, потому что их бесформенную кучу удерживал грубый шпагат интуиции. Сказалось и происшествие с Холли Стэнсфилд, и слова Брэдли Истербрука в самом начале лета, что мы продаем веселье, и ночной шум океана, и мелодия, которую порывистый ветер играл на каркасе «Каролинского колеса». Внесли свою лепту и прохладные тоннели под территорией парка развлечений, и секретный Язык, который другие новички забудут к рождественским каникулам. Я не хотел его забывать, он был слишком ярким и образным. Я чувствовал, что «Страна радости» может дать мне что-то еще. Не знал, что именно, просто… что-то еще.

Но главная причина – странно, я проверял и перепроверял воспоминания о тех днях, чтобы убедиться в их истинности, и сомнений у меня не осталось – заключалась в том, что именно наш Фома неверующий увидел призрак Линды Грей. И это его изменило, пусть незначительно, но существенно. Не думаю, что Том хотел меняться – полагаю, его и так все устраивало, – а вот я хотел.

И еще я хотел увидеть ее.

Во второй половине августа несколько старожилов – Папаня Аллен, Дотти Лассен и другие – посоветовали мне помолиться о том, чтобы в День труда зарядил дождь. Но дождя не было, и уже в субботу пополудни я понял, о чем они толковали. Кролики в огромном количестве пошли на последний приступ, и «Страна радости» опять накачалась. К этому времени многие летние сотрудники разъехались по своим колледжам, что только усугубило ситуацию. Оставшиеся носились, как собаки, вывалив язык на плечо.

А некоторые не просто носились, но и изображали собак, точнее, одну собаку. Большую часть этого праздника я видел через сетчатые глаза Хоуи, Счастливого пса. Только в воскресенье залезал в этот чертов меховой костюм дюжину раз. После предпоследнего, когда я уже преодолел три четверти Бульвара под авеню Радости, мир поплыл у меня перед глазами, застилаемый серыми тенями. Тенями Линды Грей, помнится, подумал я.

Я ехал на маленьком электрокаре, стянув шкуру до пояса, чтобы кондиционированный воздух охлаждал разгоряченное тело, и в тот момент осознал, что отключаюсь. Мне хватило ума свернуть к стене и убрать ногу с резиновой кнопки, заменявшей педаль газа. Толстый Уолли Шмидт, который заведовал аттракционом «Угадай-свой-вес», как раз пришел в лежку передохнуть на несколько минут. Он увидел, как я припарковался под углом к стене и навалился на руль. Достал из холодильника кувшин ледяной воды, вперевалочку подошел ко мне, поднял мой подбородок пухлой рукой.

– Эй, салага, у тебя есть еще один костюм или это единственный, который на тебя налезает?

– Есь один, – промямлил я заплетающимся языком. – В косюмной. Ошнь блшой.

– Это хорошо. – И он вылил кувшин мне на голову. На мой крик прибежало несколько человек.

– Какого хрена, Толстый Уолли?

Он ухмыльнулся:

– Освежает, не правда ли? Конечно же, освежает. День труда, салага. Никакого сна на работе. Благодари счастливые звезды и полосы, что наверху не сто десять[19].

Было б сто десять, я бы не рассказывал эту историю. Умер бы от спекшегося мозга где-то на середине танца Счастливого Хоуи, на эстраде детского городка Качай-Болтай. Однако непосредственно в День труда небо затянули облака. А с моря дул освежающий ветерок. Так что я продержался.

В тот понедельник, около четырех пополудни, когда я надевал шкуру для последнего шоу сезона, в костюмерную вошел Том Кеннеди. Он расстался с песболкой и грязными кроссовками, сменив их на идеально отглаженные чинос (я еще задался вопросом, а где же он их хранил), рубашку «Лиги плюща» и кожаные туфли. Розовощекий сукин сын даже подстригся. С макушки до пяток выглядел успешным во всех отношениях студентом колледжа, прокладывающим дорогу в мир бизнеса. Никто бы не догадался, что всего двумя днями ранее он в сползших грязных «ливайсах» ползал с масленкой под «Зиппером» и клял Папаню Аллена, бесстрашного капитана нашей команды, всякий раз, когда ударялся головой о стойку.

– Уезжаешь? – спросил я.

– В точку, дружище. В восемь утра отбываю на поезде в Филли. Проведу неделю дома, потом обратно на каторгу.

– Рад за тебя.

– Эрин надо добить кое-какие дела, но вечером она встретится со мной в Уилмингтоне. Я уже заказал номер с завтраком в уютном маленьком отеле.

Естественно, я почувствовал укол зависти.

– Здорово.

– Она сокровище.

– Знаю.

– И ты тоже, Дев. Будем на связи. Люди часто такое говорят ради красного словца, но только не я. Мы обязательно будем на связи. – И он протянул руку.

Я сжал ее и потряс.

– Хорошо. Ты славный парень, Том, а Эрин – лучшая девчонка на свете. Береги ее.

– Нет проблем. – Он широко улыбнулся. – В ближайший весенний семестр она переведется в Ратгерс. Я уже научил ее боевой песне «Алых рыцарей»[20]. Знаешь, «Вперед, “Алые”, “Алые”, вперед…»

– Сложно, однако.

Он погрозил мне пальцем.

– В этом мире сарказм тебя до добра не доведет. Если только ты не собираешься писать для журнала «Мэд». Учти это.

Тут подала голос Дотти Лассен:

– Может, ускорим трогательное прощание? Тебе пора на выход, Джонси.

Том повернулся к ней и вытянул руки.

– Дотти, как я вас люблю! Как мне будет вас недоставать!