Театральные каверзы Платон Сергей
«Так вот почему на этом рынке не бывает мух. Пакостники. Фиг я здесь буду покупать!» – пообещал себе Егор.
Щеник не находился. Поиск решили возобновить завтра с утра, а по дороге домой поссорились. Гейша опрометчиво предложила наплевать на этого песика и купить другого. Егор развернул ее в сторону остановки, сплавил в общагу и, вернувшись в одинокую стерильность дома, разрыдался как мальчик, поняв, что Щен уже не найдется. В память о маленьком друге провидение оставило ему пару шикарных трусов, пять хороших книжек и теплые вязаные носки.
Спасибо.
Поутру, кое-как умывшись и не позавтракав, побежал опять разыскивать Щена. Бесполезно. У театра, как и предполагал, встретился с Гейшей. Помирились как всегда сразу, не вдаваясь в подробности вчерашней размолвки.
Мимо них, к театральному подъезду, построившись парами, плелись нестройные вереницы запинающихся на каждом шагу непоседливых первоклашек и прочей мелкоты младшего школьного возраста. Вот-вот уже должна была начаться «Дюймовочка». Не сговариваясь, побрели вслед за мелюзгой.
В рядовом детском утреннике они увидели настоящий театр. Это был спектакль! Чудесный, завораживающий, тонкий. Егору все больше и больше нравилось изумительное искусство из пыли, фанеры, раскрашенных тряпок, разрисованных людей, диковинных предметов, разноцветного света и необычных звуков.
Сцена рассказала историю о том, как милая невинная девушка, беззаботно произрастающая в оранжерее дворцовой жизни, вдруг открывает для себя изнанку придворных интриг, сталкивается с уродливыми условностями существования и гаденькими характерами домашних, уже давно пристроивших ее в жены какому-то, блин, королю эльфов. Хрупкую, непорочную деву такая коварность, знамо дело, не устраивает, и она сбегает из дворца во внешний мир. А мир оказывается не менее уродлив, сплошные подонки, мерзавцы, да моральные инвалиды. Так бы она, видимо, и сгинула среди карикатурных гадин, если бы тот самый эльфовый король (существо тоже невинное и бесполое, неизвестно каким образом выживающее в своем собственном дворце) не образовался у нее на пути. Два сапога – пара! Делаем вывод – нехрена было никуда бегать, их же и так собирались женить. Тревожило только одно, как же эта субтильная парочка выживет? Во дворце-то у невестушки тоже ведь мерзость сплошная.
Вопросы Егор адресовал не актерам, а скорей всего, режиссеру или автору пьесы, что-то ошибочное было заложено в основу прекрасно сыгранной истории. Вчерашние артисты не то что бы удивили, они потрясли. Нынешняя их работа не шла ни в какое сравнение с тошнотворным кабаре, даже пупс-конферансье пребывал на своем месте и был просто великолепен. Чудеса.
Гейша согласилась с тем, что спектакль хорош. Не понравилась ей только главная героиня, потому что слишком уж инфантильная, отвратительно милая и приторно нежная. С первого взгляда невзлюбила Гейша юную артистку, да и созданный образ тоже, Дерьмовочкой все норовила обозвать. «Знала бы ты, как часто на нее походишь внешне и во многих своих проявлениях!» – внутренне ерничал Егор, но вслух произносил только свои аналитические размышления о пьесе и спектакле. Гейша слушала тихо, изредка вворачивая в паузы егорова красноречия робкие изречения собственных замечаний, по-детсадовски выпучив восхищенные глаза, ни разу не перебив. Такая форма диалога ему понравилась. Видеться стали часто и почти без конфликтов.
12
За год удалось посмотреть как минимум сотню спектаклей, драматических, детских, гастрольных, музыкальных, балетных, отменяя ставший привычным, почти ежевечерний, поход в театр только на время сессий.
Встречались вечером в кассах, по пути в гейшин клуб обсуждали увиденное, Егор ехал домой додумывать впечатления и дочитывать книги нудного дядьки Станиславского (детский писатель из него никакой!) или великолепного племянника великого дяди Чехова. Продолжали разговор среди ночи, перемежая его кратеньким сексом, легоньким ужином и заклеиванием пластырем телесного цвета, естественных для любой стиптизерши, свеженьких ссадин и синяков на гейшином теле. Он крепко прирастал и к театру, и к Гейше.
Откровенничал смело, велеречиво, со вкусом, ни капельки не стесняясь рассказывать, как подставляет на место коротконогих дурачков себя, умного и длинноногого. Какой же он все-таки везучий, ему позволяется масштабно думать, осознавать, мыслить; у большинства эта способность отнимается еще в детстве и заменяется плоской сообразительностью. Сразу присваивал очевидные удачи увиденных на сцене ролей, находя оригинальные приемы быстрого исправления проколов, шероховатостей, срывов.
А еще, он с упоением упражнялся в колоритном изложении дневных наблюдений за необычными людьми и ситуациями в городе. Вот об этом и нужно играть так же точно, как оно происходит! Привирал, конечно же, прибавляя тривиальным обстоятельствам немножко более драматичные, с его точки зрения, темы, черты, события, такие, чтобы можно было запросто в театре показать. От этих драматургических выдумок на базе реальных жизненных картинок его бросало то в дрожь, то в хохот. Гейша заражалась «рассказками» на раз, восторгалась вообще-то обычными, но такими прикольными в аранжировках Егора историями и могла полночи выклянчивать продолжения сериала занимательных повествований.
Если уложить самые любимые их диалоги того периода в единый разговор, получится живописный коллаж милых житейских эскизов с резкими переменами времен года, атмосферных условий, действующих лиц и мест действия.
– Началось еще в метро. Я думал, что тресну от хохота! – интригующе зыркал Егор. – Представляешь, на станции в последний момент успевает заскочить дедок, вылитая дыня на ножках, хватается за поручень, рожа серьезная, круглая, пухлые щеки ходуном ходят, отдышаться от кросса пытается. И тут как пукнет! Вернее даже не пукнул он, а громыхнул раскатисто на весь пустой вагон протяжно и зычно, будто бы в саксофон дунул.
– Ты был один? – весело выспрашивала Гейша.
– Да в том-то и дело, что нет. Рядышком пара девчонок сидела, губы правила, тоже из клубешника твоего возвращались, поди. Дедок так элегантно к ним поворачивается и говорит, как в анекдоте: «нервы совсем никуда не годятся». Что тут началось! Эти профурсетки
косметички свои на полвагона рассыпали, ржали так, что на четвереньки свалились. Так и прохохотали они всю дорогу, по вагону ползая, а больше всех потешался нервный дедушка. Представляешь?
– Прикольно!
– Выхожу потом в рассветный город, а там – тишина, машин почти нет, воздух чистенький, солнце желтушное. Не проснулся еще наш термитник. Фонари горят бесполезные, метелью лицо царапает, снежок в рукава задувает. Только я миру порадовался, и тут – бац! Из подъезда на детскую площадку выпуливается мальчуган в трениках драных на коленках, валенки на нем высоченные и шапка-ушанка огромная, а больше ничего и нет. Носится по сугробам, снег зачерпывает и скулит как щенок одно слово: «мама».
– Ну и что?
– Как что? Представляешь, что там у них могло натвориться? На лице у него, как приклеенная, маска горя несусветного. Ребенок же. Может, она просто к соседке поднялась, а этот не вовремя проснулся и ринулся разыскивать, бедолага.
– И что?
– Да бабуля за ним вышла, в пальто закутала, успокоила, домой увела.
– Вот видишь, как все здорово, а ты драматизировал!
– А вдруг заболела мама? И не будет ее больше у него никогда?
– Да ну тебя, сам же говорил, к соседке поднялась.
– Да. Скорей всего, к соседке, – соглашался Егор и мрачновато задумывался.
Потом тряс головой, как пес после купания, отгонял неприятные мысли и продолжал:
– А еще я сколлекционировал красавицу в разных кроссовках, тормозного гардеробщика, скорбный дуэт, танцующих в луже бомжа и бомжиху, бабку с балалайкой у магазина, батюшку на перекуре, мента, избивающего колонны в метро, юного вуайериста на пляже, троллейбусного диджея и нашу вахтершу, Красную шапочку.
– Гигант! – хвалила Гейша, втискиваясь на подушку под его рукой, закутывала тела в прохладный кокон из одеяла и пледа, расчесывала острыми ноготками егоровы брови, тормошила затылок, подтыкала края пледа им под бока, и настраивалась слушать.
– Девушкина красота поразила меня в самое сердце, даже забыл, куда ехал, – многозначительно начинал Егор, – такая фемина составит честь любому мужчине. С ней и в кровати поваляться приятно, и на светском рауте посветить. Не то, что с некоторыми.
– Гадина! Что случилось-то с ней?
– Случилось, наверное. Стоит на остановке такая красота неземная, идеально одетая, в безупречной прическе, а глаза у нее измученные. Смотрит на домогающихся общественного транспорта старух, и не видит никого. На левой ноге – коротенький белый кроссовок, на правой – высокий оранжевый. И наплевать ей абсолютно на хихиканье кургузых теток, знает прекрасно, что обулась неправильно, но не это ее занимает. Переживала она, понимаешь? Что-то скверное переживала.
– А потом?
– А потом я поперся на пляж перед лекциями и увидел там счастливого человека.
– Нет, подожди, а с красавицей-то что случилось?
– Осталась на остановке.
– И все?
– Тебе мало? Может быть с ней, наоборот, чего-то не случилось. А может, тяготило ее как раз то, что не случалось с ней чего-то важного никогда?
– Нервная дура какая-то.
– Зато ты у меня очень выдержанная, – раздражался Егор.
– Ну ладно, а на пляже чего? – увертывалась от скандала Гейша.
– Все происходило вокруг женской выжималки, – ляпал Егор и смеялся, – лучше говорить переодевалки, как ты считаешь?
– Кабинки для переодеваний, балда! – весело поправляла Гейша.
– Точно! Спасибо, коллега! Итак. Улегся я, жарюсь, и чувствую краем глаза…
– Глазами не чувствуют, они для того, чтобы видеть!
– Некоторые шибко уж очень образованные филологи скоро в свою любимую общагу поедут, если опять перебивать будут!
– Молчу, молчу.
– Итак. Чувствую, что на периферии обзора что-то происходит. Присматриваюсь. А вокруг кабинки пацан лет тринадцати трется, дохлый такой, в идиотских семейниках. В стенке кабинки какой-то урод, понимаешь ли, дырищу приличную проковырял, а этот, значит, подзыривает. Такого упоительного восторга и брызжущей радости на лицах людей я давно не видал. Ну, правильно, в койку к тебе ему рановато, в клубы тоже не пускают. Где же он тебя еще увидит голой?
– Дурак!
– Дурак. В смысле он – дурак. А я вот не сразу понял, что это клиника.
– Его хоть застукали?
– Стукали его девки, стукали в прямом смысле слова. Один парень за ним по всему пляжу носился. Только отгонят, а этот опять за свое. И опять восторг на лице, и опять блаженство. Между прочим, наслаждение он не только лицом выражал. Есть в организме у мальчиков такая предательская штуковина, которую очень хорошо заметно, когда они испытывают удовольствие определенного свойства. Так вот, у него она была взведена на «три пятнадцать». В финале, прошу прощения, все увидели как выглядит «брызжущая радость». Лучше, наверное, говорить «брызги шампанского».
– Какая разница как говорить? Его же лечить надо! Он же насиловать пойдет! – В голосе Гейши звучало негодование. – Кто-нибудь из вас хоть додумался дурку вызвать?
– Нет, – растерялся Егор, – все просто порадовались, что ушел.
– Рано порадовались. Подрастет немного и начнет безобразничать, гад.
– А ты ведь права. Я даже не подумал.
– Глупый, – оттаивала Гейша, ласково похлопывая маленькой ладонью по егорову лбу. – Совсем глупый!
Подушечки ее пальцев приятно касались век, неторопливо изучая географию лица, и они целовались.
– Надо бросать курить, – разглядывал в темноте готические пепельные огоньки сигареток Егор, – только мы с тобой безвольные, ничего у нас в этом смысле не выйдет. Вот ведь какую прилипчивую заразу человечество себе выдумало. И не радует нас курение, и не помогает ничем, а фиг отлипнешь. Что уж о нас, убогоньких, говорить, если даже священники покуривают. Представляешь, шел мимо церкви, а в гаражах служитель культа перекуривал. Прямо как школьник за школой, сигарету кулачком маскировал, дым ладошками развеивал, по сторонам все время озирался, чтоб не засекли. Затянется и крестится по-быстрому. Всегда удивлялся этой их способности креститься размашисто, будто комаров отгоняя. Бороденка, космы, униформа черная, все как полагается, только глаза у него были нестандартно озорные, не такие как у них у всех, проказливые были глазки и веселые.
Читать бесплатно другие книги:
