Батальон ангелов Акунин Борис
— Так точно.
— Шикарно… — прошептал Алексей, оглядывая прилегающую территорию.
— Не спит, падаль, — зловеще объявила Бочарова. — Чего мы тянем? Живей, Романов! Нам в четыре пятнадцать выдвигаться.
Пришлось непочтительно ткнуть начальницу локтем в бок.
— Тссс! Ночью голос далеко слышно. Особенно женский. Шепотом!
Охо-хо. Не операция по аресту крупного шпиона, поставившего под угрозу успех наступления, а какая-то пастораль, вечера на хуторе близ Диканьки. Петухи, коровы, колодцы с журавлями. В группе захвата две пастушки, от которых никакого проку — одни проблемы.
Ас контрразведки чувствовал себя Шаляпиным, которому приходится выступать на деревенской ярмарке. А между тем концерт преответственный.
Правда, и противник несерьезный. Не чета профессиональным шпионам, с которыми Романов привык иметь дело.
Ефремов дрожал, как собачий хвост. Ему бы сейчас заорать во всё горло — и операции конец. Но обозный послушно ступал на цыпочках и беспрекословно выполнял все приказы. Гвоздев, главарь агентурной сети, не озаботился выставить охранение. Даже занавесок на окнах нет — подходи, заглядывай.
Именно с этого Алексей и собирался начать.
— Оставайтесь здесь… Нет, не посреди улицы — у плетня. Этого, если пикнет, штыком. — Ефремов затрясся еще больше. — Пока я не подам сигнал, ни с места!
Обе женщины кивнули.
Штабс-капитан подкрался к стене, осторожно заглянул в окно.
Председатель комитета был не один. Он сидел возле керосиновой лампы и что-то писал на листке бумаги, а перед столом переминался с ноги на ногу чернявый солдат с ефрейторскими лычками.
Человек, которого в дивизии знали под фамилией Гвоздев и уважительно звали «товарищ Гвоздь», за свою жизнь много раз менял псевдонимы и прозвища. Они были для него, как шкурка для змеи — сносилась, и выполз. Новое имя он взял со смыслом: всё, хватит порхать перелетными птицами, мы вернулись перестраивать свой обветшавший дом — будем скреплять его железными гвоздями.
Еще одна аналогия со змеиной жизнью: подобно рептилии, он слишком долго пребывал в гибернации, отоспался в стылом эмигрантском болоте на годы вперед. Теперь настала Весна, наполнила ум и тело такой веселой и мощной энергией, что человек-змея почти не испытывал потребности ни в сне, ни в отдыхе. Мог круглые сутки заниматься делами — настоящими, большими, важными — и не ощущать ни малейшей усталости. Если спал, то урывками, между делом. Приляжет или присядет на полчасика, потом встряхнется — и дальше, дальше. Зато много и жадно ел, аппетит у Гвоздя в эти замечательно интересные месяцы сделался просто зверский.
Вот и сейчас, строча донесение в Центр, он то и дело откусывал от яблока. Яблоко было скороспелка, кислое, но крепкое. Сок так и брызгал.
Когда Гвоздь решил ехать на фронт, некоторые партийные умники его отговаривали. Не твоего-де уровня дело пропагандистской мелочовкой заниматься, ты в Питере нужен. Сами они мелочовка. Сказал же Старик: «Сейчас будущее революции решается в армии». Так оно и есть. За кем пойдет вооруженная народная масса, солдаты, тот и возьмет власть.
Дописал. Свернул вчетверо.
— Возьми у Ларионова самый мощный мотоциклет. Дуй на станцию. Найдешь дежурного телеграфиста. Такой мордатый, с конопушками. Скажешь: «Гвоздь велел срочно». Ясно тебе, Крюков?
— Чего не ясного. Всё сделаю.
Крюков был толковый. Гвоздев уже решил, что потом, когда фронт развалится, заберет парня с собой. Сделает из него большого человека.
— Давай. Одно колесо здесь, другое там.
Теперь нужно было дождаться возвращения сигнальщиков, и тогда можно часок вздремнуть. День завтра интересный. Можно сказать, ключевой.
Терять время попусту Гвоздев не привык. Стал ходить по горнице, обдумывая тезисы будущего выступления. После провала наступательной затеи Керенского фронт забурлит, наверняка созовут внеочередной съезд солдатских депутатов. Тут-то и надо отобрать большинство у эсеров. Точно сформулированной речью, произнесенной в правильный момент, взять оборонцев врасплох, опрокинуть подсечкой, положить на обе лопатки…
Скрипнула дверь. Гвоздев не успел и обернуться. Болезненный удар носком сапога по щиколотке сбил его с ног, сильная рука развернула рывком и бросила на спину. Прямо в лоб уставилось дуло. Над ним чернели расширенные зрачки бешеных глаз.
— Лежать тихо! Вы арестованы!
Гвоздев не сразу понял, кто это. Но когда в комнату вбежала девчонка с карабином, в военной форме, узнал: штабс-капитанишка из бабского батальона.
— Кем арестован? По какому праву? — спросил Гвоздев, когда офицер убрал руку с его шеи и ловко, профессионально обшарил одежду. Нашел и маленький «моссберг», по давней, еще с подпольных времен, привычке носимый в подмышечной кобуре, и даже узкий стилет, закрепленный на подвязке носка.
— Арсенал нелюбительский, — сказал… Семенов? Назаров? Нет, Романов, вот как его зовут. — Шацкая, позовите командира!
Девчонка на секунду вышла в сени. Вернулась с начальницей доброволок Бочаровой, которая тащила за воротник Ефремова. Вид у Ефремова был помятый, глаза бегали.
Всё ясно. Попались во время сеанса связи, конспираторы хреновы.
— Алексей где? — спросил Гвоздев.
Ефремов, не поднимая головы, ответил:
— Убили… Вот она, штыком.
Широкая, багроволицая прапорщица шла прямо на Гвоздева, поднимая револьвер.
— Сейчас я и тебя, паскуда большевистская, в расход выведу.
Как обидно, расстроился Гвоздев. Такая интересная жизнь и такая неинтересная смерть. Главное, невовремя.
Но штабс-капитан отобрал у начальницы оружие. И зашипел:
— Прекратите! Мы должны его доставить в штаб дивизии.
— На кой ляд? — Бочаровой хотелось кричать, но она сдерживалась. — Ну, отдадут его под суд. Что толку? Смертная казнь отменена. Посидит в тюрьме, потом свои вытащат!
Романов ей:
— Его нужно допросить. Это сейчас самое важное.
Но у чертовой бабы от ярости глаза налились кровью.
— Отдай «наган»! Верните оружие, штабс-капитан! Это приказ!
Ефрейтор Крюков, малость отойдя от дома, засомневался. Давеча он переел зеленых яблок, брюхо целый день митинговало, и вот опять, кажется, наметило манифестацию. Сомнение было такое: прямо под плетнем присесть или вернуться на двор, в отхожее место.
Победила культурность. В последнее время очень Крюкову хотелось быть похожим на товарища Гвоздева, а тот нипочем не стал бы из-за лени под чужой забор гадить.
Повернулся Крюков, посеменил назад. В хату заходить не собирался. Но когда пробегал мимо, послышалось ему чудное: будто в доме баба голосит. Неоткуда там взяться бабе. Товарищ Гвоздев человек серьезный, по женской линии не озорует.
Любопытно стало ефрейтору, а нужда могла минутку и обождать. Подкрался к окошку, на цыпочки привстал.
И позабыл про революцию в брюхе.
— Эх, Алексей Парисович, крепкий ты мужчина, да не железный. — Бочарова поняла, что помощник револьвера ей не отдаст, и говорила уже не зло — с горечью. — А большевики железные, ни перед чем не пасуют. Оттого и жмут они нас. Если мы стальными не сделаемся, Россию потеряем.
— Ты за порядок или за анархию? — Романов не спускал глаз с арестованного — тот был усажен к стене, на скамью. — Если человека без суда кончать, чем мы лучше их?
Гвоздев слушал спор молча, переводя взгляд с прапорщика на штабс-капитана и обратно. Выражение лица у председателя было заинтересованное, но ничуть не испуганное. Будто дискуссия шла не о его жизни и смерти.
— Коли так, увозить его надо. И поскорей. — Бочка оглянулась на незавешенные окна. — Прознают солдаты — отобьют. Я во дворе велосипед видала. Покачу в Ломницы, в штаб. Пусть дадут грузовик с конвоем. А потом надо в батальон поспешать. Времени мало… Как вы тут вдвоем с Шацкой — продержитесь?
— Продержимся. Я сейчас лампу загашу, чтоб никто не совался.
— А если этот накинется?
— Вот тогда я его пристрелю. С полным правом и огромным удовольствием.
Алексей положил перед собой на стол пистолет. «Наган» вернул начальнице — видно было, что она успокоилась.
Губы изменника тронула веселая улыбка.
— С чувством сказал, штабс-капитан. Верю. Повода меня кокнуть я тебе не дам, не надейся.
Бочарова заскрипела ступеньками крыльца. Звянькнула велосипедная цепь. В окно было видно, как по темной улице, вихляя, покатил странный силуэт: снизу тоненький, сверху тыквообразный.
— Сесть на табурет, лицом к стене, — приказал Алексей обозному. — Шацкая, вы за него отвечаете. Карабин держать наготове.
— Слушаюсь, господин штабс-капитан.
Теперь можно целиком сосредоточиться на Гвозде. Несколько секунд Романов рассматривал задержанного, прикидывая, как вести допрос. Председатель тоже разглядывал офицера — с насмешливым любопытством, будто какое-то невиданное насекомое.
Похоже, что товарищ председатель — крепкий орешек.
Огонек Алексей прикрутил до минимума, лампу переставил на подоконник. Если кто и заглянет через стекло, ничего не увидит, зато сам будет отлично просматриваться.
— Закурить можно? Папиросы здесь.
Гвоздев медленно показал на карман кителя.
— Нельзя. Одно движение — и… Палец у меня так и чешется — учтите. И помолчите пока что.
У Ефремова штабс-капитан спросил:
— Что вы передавали германцам?
— Не знаю я, Лёха знал. Я только шинелку держал.
Солдат хотел повернуться, но Шацкая, молодец, чуть тронула его штыком — сразу вжался в стену.
— Ты меня спроси, — предложил Гвоздь. — Лёха-покойник ни черта не знал. Жал на кнопочки по бумажке: то два раза коротко, то разок подлиннее… Я все-таки закурю.
И спокойно вынул из кармана портсигар. Понимал, что штабс-капитан в него после этих слов нипочем не выстрелит.
— Что было в сообщении?
— Сейчас вспомню. — Председатель щелкнул красивой заграничной зажигалкой. С удовольствием затянулся. — Кажется, так: «Завтра около шести утра атака через поле силами одного батальона. По флангам отвлекающий огонь». Ефремов, вы передать-то поспели?
— Нет, товарищ Гвоздь. Только начали, а тут эти…
— Эх, жалко.
Большевик досадливо махнул рукой — с папиросы посыпались искры.
— Жалко?! — Алексей задохнулся. — Зря я Бочарову не послушал. Но это еще и сейчас не поздно! Бросить папиросу! Считаю до трех: раз, два…
Гвоздев понял: это не простая угроза. И папиросу кинул на пол. Стер с лица усмешку. Заговорил серьезно:
— Убить меня хочешь? Погоди, капитан, успеешь. Да, жалко. Очень жалко. Вот их жалко, — кивнул он на Шацкую. — Девчонок этих несчастных. Ты думаешь, я немцев пытался об атаке предупредить, чтоб они дурочек бочаровских пулеметами посекли? Нет, брат. Это ты и твои начальники хотят женскую кровь пролить. А я их спасти хотел. Узнали б мои камарады про завтрашнюю атаку, доложили бы своему командованию. Тогда немцы с поля не оттянули бы силы, а наоборот, подослали бы подкрепления. В бинокли это было бы видно. И отменил бы генерал атаку, куда ему деваться? Девочки бы живы остались. Ты погляди, как она на тебя смотрит. — Гвоздев снова показал на полуобернувшуюся Шацкую. — Глазищи-то сверкают, а? Царевна-лебедь! Неужто такую под пули поведешь?
В самую уязвимую точку бил, сатана. Алексей опустил руку с пистолетом, оглянулся на Сашу — и не мог оторвать взгляда. В самом деле, казалось, будто ее глаза светятся в полутьме.
Хлопнула калитка, во дворе стало шумно. Дверь чуть не сорвалась с петель — в горницу ввалились гурьбой солдаты. Вооруженные, много. Вел их тот самый чернявый, что взял у Гвоздя листок и удалился.
Романов крикнул им, что Гвоздев арестован за измену, но никто не слушал. У штабс-капитана вырвали оружие, ударили прикладом по голове, скрутили. Отобрали карабин и у Шацкой, саму ее оттолкнули в угол.
Чернявый размахивал руками над председателем.
— Товарищ Гвоздев, вы живой? Я боялся, кокнут они вас!
— Не кокнули… Тихо ты, цигарку затопчешь.
Большевик поднял с пола папиросу, подул на еще не потухший огонек, затянулся.
— Это германский шпион! — громко повторил Алексей, воспользовавшись тишиной. — Сам признался!
— Не бреши, контра, — ответили ему. — За Гвоздя тебя убить мало.
— Они Лёху Самородова шлепнули! — жалобно воскликнул обозный Ефремов. — Наскрозь штыком проткнули! Колите их, ребята, как они Лёху!
— Господа солдаты! — Все обернулись на звенящий голос. Девушка в гимнастерке держала в руке листок. — Они сигналили врагу фонарем. Вот листок с шифровкой! Я взяла его с убитого! Сами смотрите! А дал им шифровку Гвоздев!
Романов смотрел на ударницу с изумлением. Он в спешке забыл про улику, а Саша сообразила!
Бородатый солдат вырвал у девушки бумажку.
— Эй, лампу дайте.
Несколько человек заглядывали ему через плечо. Гвоздев спокойно пустил в потолок струйку дыма.
— Что за каляки? Точки какие-то, черточки…
— Морзянка, — сказал солдат в железных очках. — Ею по рации донесения передают. И светом тоже можно.
— Этот и второй, которого убили, слали немцам сигналы. Про завтрашнее наступление. А послал их Гвоздев! — крикнула Саша. — Он сам признался, я слышала. И господин штабс-капитан тоже слышал!
— Не ври, девка. — Бородатый пренебрежительно махнул рукой. — Тебе с твоим кавалером веры нету.
— Не врет она. — Гвоздев стряхнул пепел в цветочный горшок. — Самородов с Ефремовым выполняли мое задание.
Все обернулись к нему. Стало очень тихо.
— Что зенки вылупили? Нам с вами немецкие солдаты не враги. Они такие же крестьяне и рабочие. Не по своей воле в окопах гниют. А враги наши — генералы и офицеры, кто ради своих буржуйских прибытков нас с немецкими нашими товарищами друг на дружку натравливают. Мы, большевики, порешили: пролетарской крови больше не литься. Не надо нам никакого наступления. Хотел я предупредить немецких товарищей. Пусть покажут, что их врасплох не возьмешь, что они готовы к обороне. И не будет боя. Командир дивизии сказал: если немцы из окопов не оттянутся, в атаку не пойдем. Нужна вам, товарищи, та атака?
— Не-е-е, — ответили ему двое или трое. — Пропади она пропадом. Наатаковалися…
— Кукиш генералам, а не победу! — крикнул чернявый. — Правильно я говорю, товарищи?
— Правильно! — зашумели уже все. — Хватит людей дырявить! Неча нам наступать!
— Идиоты! — Романов рванулся, сбросил с себя тех, кто держал его за плечи. — Вы наступать не станете, так немец сам на вас попрет! До Москвы дойдет, до Питера!
— Разорался, благородие. — Бородатый плюнул на пол. — Тьфу на твой Питер. И на Москву тож.
Ефремов, еще недавно такой смирный и покладистый, визгливо крикнул:
— Братцы, он идиётами ругается! Кончай его, братцы!
И первый подскочил к Романову, замахиваясь отобранным у Шацкой карабином.
С этим-то воякой Алексей управился: от штыка увернулся, обозного свалил ударом ноги в живот. Но накинулись со всех сторон, повалили на пол. Отчаянно закричала Саша — бросилась на выручку, но ее просто отшвырнули в сторону.
Оглушительно ударил выстрел. Сверху посыпались щепки.
Это председатель комитета выпалил в потолок. В руке у него дымился романовский «браунинг».
— Отставить, товарищи! Не троньте его.
Романова немедленно отпустили. Он поднялся, вытирая кровь с разбитого рта.
— Эх, штабс-капитан… — Гвоздев качал головой. — Гляжу я на тебя. Парень ты вроде неглупый. И неподлый. Что ж ты в гадкое дело впутался? Совесть у тебя есть? Неужто завтра девчонок на смерть поведешь? Да за одну эту придумку поганую Керенского Сашку надо, как собаку, убить…
Он подошел вплотную и прибавил тихо, глядя Алексею в глаза.
— Послушай моего совета. Забирай свою царевну, увози отсюда подобру-поздорову. Девушка-то золото. Как тебя защищать кинулась! Уезжай. Сгинешь ни за что. И ее погубишь.
НА РАССВЕТЕ
Батальон выдвинулся на позиции перед самым рассветом. Роты рассредоточились по траншеям слаженно, без шума. Оружие было обмотано тряпками, перед выступлением Бочарова заставила каждое отделение прыгать перед ней на «раз-два, раз-два» — и чтоб нигде не звякнуло, не брякнуло.
Помогла погода — луны не было. До передовой ударницы шли ускоренным шагом, это заняло пятьдесят минут. Началась и закончилась короткая, но мощная артподготовка: на соседнем участке в течение получаса грохотали взрывы, а подбрюшья низких туч окрасились в желтое, лиловое и багровое.
Наступила неестественная тишина, какой в природе никогда не бывает.
Действуя по разработанному Романовым плану, шестнадцать взводов веером рассредоточились по десятисаженным участкам. Получилось плечом к плечу, плотно.
Командирша и ее помощник являли собой разительный контраст. Штабс-капитан на всех глядел волком, команды отдавал хрипло и сдавленно, а прапорщик Бочарова с каждой минутой делалась всё радостней. Ради атаки она надела парадный мундир, навесила ордена и медали, выходные сапоги надраила до антрацитового блеска.
Даже журналисты, которых Бочка в прежние времена побаивалась и не любила, были ею встречены, как дорогие гости.
— Добро пожаловать, господа, — сияя улыбкой, сказала она десятку корреспондентов, собравшихся на командном пункте. — Сегодня великий день России. Только не выходите из этого блиндажа, не дай бог кого поранит. Тут вот для вас и трубы оптические установлены, и телефон проведен. Проголодаетесь — есть закуски. Просто глядите и после честно напишите, что видали…
Ей начали задавать вопросы: какое настроение у амазонок, да чувствует ли она себя героиней, да большие ли ожидаются потери, но командирша сказала, что ничего больше говорить не станет — всё сами увидят. Попробовали репортеры сунуться к ее молчаливому заместителю, но он так сверкнул злобными глазами, что даже напористый спецкор «Нью-Йорк таймс» шарахнулся.
— Вы закусывайте, закусывайте, — бросил нелюбезный штабс-капитан и вышел вслед за своей начальницей.
Они шагали по траншее, проверяя готовность к атаке. Бочарова каждую ударницу трогала за плечо и всё повторяла: «Не подведи, сестренка. Не подведи, сестренка». Многих доброволок трясло, некоторые всхлипывали, но при виде офицеров все расправляли плечи и пытались улыбнуться. Говорили: «Не подведу». Но чаще: «Скоро уже?».
Несколько портил высокую трогательность момента старший инструктор. Нет чтоб тоже сказать что-нибудь сердечное — лишь рыкал: «Петрова, штык поправить!», «Голубович, подтяните ремень!», «Не высовываться, Самвелова!» — и прочее подобное. Некоторые ударницы из самых юных показывали ему вслед язык.
Закончив обход, офицеры вернулись к центру позиции. Бочарова припала к биноклю, в тысячный раз оглядывая поле. Вчера и позавчера они уже были на передовой и досконально изучили эти полверсты пустого пространства: каждый бугорок, за которым можно укрыться, каждую впадинку.
— Проволоки боюсь, — пробормотала начальница. — Не растерялись бы.
Романов процедил сквозь зубы:
— Проволоку-то они ловко чикают. Вот когда до рукопашной дойдет…
— Не допустит Господь. — Бочарова сдернула с круглой головы фуражку, мелко закрестилась. — Вся моя надежда, что немцы отойдут во второй ряд окопов. Их мало, рота всего…
После начала артиллерийской подготовки, как и предполагалось, противник немедленно перекинул ближе к обстреливаемому участку, в резерв, подкрепления. Наблюдатели доложили, что одна из двух вражеских рот бегом переместилась в тыл, и там заурчали автомобильные моторы.
План генерала Бжозовского сработал. Теперь ничто не могло помешать атаке. Романов подумал: что если обойдется малой кровью? Или вообще без крови? Увидят немцы, что из русских окопов выскакивают густые цепи — и уберутся без боя во вторую линию. Ведь ничего больше не нужно! Это уже будет победа. Газеты напишут: женский батальон выбил германцев лихим штыковым ударом. И всё, всё!
Штабс-капитан выматерился, чтоб задавить шевельнувшуюся надежду. Готовиться нужно к худшему: немцы встретят плотным огнем, пулеметы будут выкашивать ударниц рядами, роты залягут, а потом ударят вражеские батареи…
— Ты чего бранишься? — удивилась Бочка. — Ты сегодня жеребячьих слов не говори. Не такой день… — Она посмотрела на свои наградные часы, которыми очень гордилась. — Что-то добровольцы припозднились. Вон уж туман над полем поднимается. Я чего боюсь? Что генерал много мужиков соберет. Корреспонденты — не наши, конечно, иностранные — после напишут, что это мужчины немца побили, а женщины только бежали да «ура» кричали. Я всех добровольцев во второй волне оставлю. Скажу: «Дайте девчатам подальше отбежать, тогда и вы из окопов вылазьте». А только вдруг не послушают?
— Не того ты боишься! — вырвалось у Алексея.
— А? — Командирша оторвалась от бинокля. — Ты чего смурной, Алексей Парисыч? День-то какой! Всей войне поворот. Девятое июля одна тыща девятьсот семнадцатого года. Великий день России.
И сказал Романов то, чего не следовало:
— Великий или… позорный?
Бочка дернулась, как от пощечины. Светлые глазки сощурились.
— Что ты сказал?!
— Ладно… Ничего. Забудь.
— Как «забудь»? Ты… — Она не могла говорить. — …Вы что?! Если вы так — уходите отсюдова. Сейчас уходите! Приказываю! Я вас снимаю с должности!
— Ну уж нет. — Романов вынул «браунинг». — Будешь гнать — застрелюсь. Ты меня знаешь. Сказал же: забудь. Считай, у меня нервы шалят перед атакой.
Всё еще не отойдя, она горько молвила:
— Слабые вы, мужчины. Даже которые сильные. Помочь вам надо. Вот и помогаем, как умеем. А ты…
Он досадовал на себя, что сорвался.
— Раньше надо было с тобой спорить. Теперь поздно. Разрешите идти на левый фланг?
Между собой они условились, что встанут с двух сторон: командир справа, помощник слева. Известно, что атака чаще всего захлебывается на флангах — они начинают отставать, загибаться, и тогда ложится вся цепь.
— Идите.
Алексей козырнул, развернулся на каблуке.
— Постой! — Бочка смотрела на него уже без обиды. — Не по-людски расстаемся. Ведь навряд свидимся… — Она крепко обняла его, хотела и поцеловать, да не хватило роста. — Дай тебе Бог. Чтоб живой. А если ранят, пускай не сильно.
— И тебе того же.
Он наклонился, поцеловались. Губы у начальницы были обветренные, жесткие.
— Меня Марией звать. Прощай.
— До свидания, Мария.
Снова обнялись.
Тут-то из хода сообщения, что вела к траншее из тыла, вышел командир дивизии в сопровождении десятка офицеров.
Ужасно смущенная, Бочка оттолкнула заместителя, оправила китель.
— Не подумайте чего! Это мы прощались, перед атакой…
А Романов изумленно глядел на генерала, который зачем-то повесил на плечо солдатскую винтовку со штыком. Еще удивительнее было видеть на суровом, холеном лице его превосходительства смущенную мину. Неужто он вправду подумал, будто стал свидетелем интимной сцены?
— Господин генерал, я очень прошу оставить подкрепление сзади, — взволнованно заговорила Бочка о том, что ее сейчас больше всего тревожило. — И чтоб без моего свистка — а если меня убьют, то без свистка штабс-капитана Романова — мужчины в атаку не поднимались. Иначе весь смысл пропадет!
Бжозовский, покраснев, сказал:
— Простите меня, Бочарова. За весь мужской пол простите. Не нашлось добровольцев. Ни в одном полку. Ни единого человека. Комитет постановил: в атаку не ходить.
— Как это? — Бочка замигала поросячьими ресницами. — Что ж теперь? Я атаку отменить не могу.
Здесь корреспонденты… Пускай мы все тут поляжем, пускай никто не поддержит, а все равно… Немца не вышибем — так Россию всколыхнем. Только мы их вышибем! Господин генерал, вы как хотите, но я атаковать буду! Мне военный министр с главнокомандующим разрешили!
— Я знаю, что атаковать надо, обратного пути нет. И я не отговаривать вас пришел. — Генерал махнул на горстку офицеров. Все они тоже были с винтовками. — Вот, принимайте под командование. Я и мой штаб.
— Генералы в атаку не ходят.
— А женщины ходят? Приказывайте, куда нам становиться.
Бочарова растерялась.
— Как я буду генералу приказывать? Коли так, вы и командуйте.
Но Бжозовский покачал головой.
— Нет, не мужской сегодня день. Приказывайте, прапорщик.
— Слушаюсь… Господа офицеры, разойтись по взводам. Атака через десять минут по моему сигналу.
Короткопалая рука русской Жанны д’Арк легла на свисающий меж объемистых грудей свисток.
Быстро идя к левому флангу, Романов повторял, как заведенный:
— До проволоки броском. Пока режут — перевести дыхание. На бегу не стрелять. До проволоки броском. Пока режут — перевести дыхание. На бегу не стрелять…
Все гранаты он велел раздать мужчинам, командирам рот и взводов. У женщины все равно не хватит сил на хороший бросок. Когда цепи залягут перед проволокой и специально обученные ударницы будут ее резать ножницами, мужчины закидают вражескую траншею гранатами. Долетят, не долетят — не столь важно. Близкие разрывы должны заставить противника убраться во вторую линию. Тогда боевая задача может считаться выполненной.
Одна из доброволок вдруг повернулась, схватила Алексея за плечи. Саша!
— Алеша, я с тобой. Я хочу быть рядом!
Ее соседки, позабыв о страхе, вылупились на невероятное зрелище: Шацкая обнимается со старшим инструктором (заглазная кличка «Зверь»), А такая тихоня!
— Нельзя. Я офицер, по мне будут бить. Прицельно.
— Если я буду рядом, с тобой ничего не случится. Я знаю. Мне сон был, вещий! — Она прижалась лбом к его груди. — Обещай! Я тебя не отпущу! Мне все равно, что подумают! Вцеплюсь — и не выпущу!
Руки тонкие, слабые, а держали крепко. Ведь и правда не выпустит.
— Хорошо.
— Честное слово?
Подняла лицо. Стряхнула слезы. Улыбнулась — боже, как она улыбнулась…
— Честное. Ступай за мной.
И пошел дальше, долдоня:
— До проволоки броском. Пока режут — перевести дыхание. На бегу не стрелять. До проволоки броском. Пока режут — перевести дыхание. На бегу не стрелять…
— Девочки, не стреляйте на бегу, ясно? — весело повторяла за спиной Саша.
АТАКА
К Романову присоединился подполковник из штаба.
Читать бесплатно другие книги:
