Батальон ангелов Акунин Борис
Дружить с бабами пришли солдаты из нескольких соседних частей: артиллеристы, стрелки, саперы, спешенные драгуны. Вся эта взбудораженная масса бродила вокруг «кобыльника», пытаясь отыскать хоть какую-то лазейку.
Один ловкий паренек в сдвинутой набекрень фуражке вскарабкался на плечи товарищей и заглядывал внутрь через маленькое бойницеобразное оконце.
— Квохчут, цыпочки! — докладывал он товарищам. — Ух ты, ух ты, сколько их! И фигуристые есть!
Несколько самых напористых и упрямых продолжали колотить в дверь.
— Отворяй! — орал сильно нетрезвый фейерверкер. — Не обижай людей! К им со всей душой, а они… Щас гранатой подорву!
— Девки, чего попрятались? Вылазь, у нас самогонка есть! — кричали другие.
Солдат первого взвода первой роты Шацкая (она была в карауле) стояла по ту сторону двери в одиночестве. Гранаты она очень боялась, но покинуть пост не могла. Дрожала, прижимая к груди карабин.
— Прекратите! — жалобно просила она. — Как вам не совестно! Мы такие же солдаты, как вы!
— Солдатки — сладки! — страстно прогудел кто-то прямо в щель, совсем близко — Шацкая от неожиданности отпрыгнула.
В одной из ячеек сбились в кучку несколько девушек.
— Господи, неужели никто не придет на помощь? — трагически воскликнула гимназическая учительница Лонге. — Где же Бочка? Нас всех здесь изнасилуют и убьют!
Бойкая Салазкина, в мирной жизни посудомойка, сказала:
— Девочки, я наружу выгляну. Помогите-ка. Поставили одна на одну три скамьи. Салазкину подсадили, она высунула в бойницу круглое личико — и обмерла.
В эту самую секунду с внешней стороны к окошку прижался кто-то черноглазый, пахнущий табаком.
— И-и-и-и! — зашлась визгом Салазкина. Остальные, крича еще громче, выбежали из стойла, бросив подругу. Хотела та спрыгнуть, да забоялась — высоконько.
Но черноглазый оказался нестрашный.
— Чаво напужалась, глупая? Чё я тя, покусаю? — И улыбнулся сахарными зубами, которые, если и покусают, то, поди, сладко. — Меня Сеней звать.
Салазкина шмыгнула носом, неуверенно улыбнулась.
— Ты знашь чё, — душевно попросил белозубый Сеня, — как наши перебесятся и разойдутся, ты к анбару выходи. По-за яблоневым садом анбар, туда и приходи. Погуляем по-хорошему. Я не то, что другие. Не забижу.
Из бойницы высунулась рука, медленно. Осторожно погладила Салазкину по виску, ласково провела пальцем по бровям.
— Придешь?
Зажмурилась Салазкина, ничего не ответила. Только вздохнула.
Солдатская смекалка помогла ухажерам найти решение трудной задачи. Как обычно бывает, в неорганизованной массе отыскался стихийный вождь. Длиннорукий и кривоногий артиллерист по фамилии Мартынов и по прозвищу Мартыха надумал вышибить дверь тараном. Шестеро товарищей по батарее, в числе которых были оба наблюдателя, принесшие мужчинам радостную весть, приволокли с хозяйственного двора длинное бревно и под одобрительные крики толпы нанесли первый удар в крепкие створки. Они затрещали, но устояли.
— Дальше отбегай! — скомандовал распорядительный Мартыха. — Не кто как хочет, а в ногу, все разом! Слухай сюда! Раз, два, три — пошел!
С дружным воплем взыскующие любви артиллеристы впечатали таран в дверь, и она прогнулась, треснув сверху донизу.
— На сопле повисла. Засов один держит. — Мартыха махнул рукой. — На позицию! Сейчас слетит!
Его товарищи снова отошли назад, приноровились — и прямо у них за спинами из тьмы ударил выстрел. Бревно покатилось по земле, артиллеристы бросились врассыпную.
Прямо на них, размахивая револьвером, шел высокий, подтянутый офицер. За ним, не отставая ни на шаг, — женщина в военной форме.
— Это что за стадо обезьян? — хрипло крикнул штабс-капитан, яростно озираясь. — Вы солдаты или кто?
Он толкнул в грудь стоявшего на пути Мартыху, подошел к двери.
— Кто в карауле?
— Шацкая, — подсказала сопровождавшая его ударница, испуганно оглядываясь на притихших солдат.
— Шацкая, откройте! Это помощник командира батальона!
Лязгнул засов. Дверь открылась.
Адмиральская дочка, бледная и трясущаяся, полными ужаса глазами смотрела на Алексея. Он заставил себя грозно сдвинуть брови, чтобы не поддаться жалости.
— Почему допустили безобразие?! — гаркнул он. — Устава не знаете?!
Никифорова, не дожидаясь, чем тут всё кончится, прошмыгнула внутрь казармы.
— Всех в ружье, — негромко, чтоб не услышали сзади, сказал ей вслед Романов и опять напустился на часовую: — Давно в наряде не были? Любите картошку чистить и мыть грязные котлы?
Глаза Шацкой наполнились слезами, дрожащие губы прошептали:
— Слава богу, что вы пришли…
Но первая оторопь, вызванная шумным явлением офицера, у толпы уже прошла.
Сзади раздались неторопливые, вразвалку шаги. Романов не обернулся, но внутренне собрался.
— Ишь, кочет, один всех хочет! — сказал прокуренный бас. — А ну, шкура офицерская, кыш с дороги.
На погон штабс-капитану легла тяжелая рука.
По-прежнему не оборачиваясь, Алексей приказал:
— Часовая, вашего начальника оскорбляют. Застрелить мерзавца!
Шацкая сделала два шага назад, вскинула карабин, взвела затвор, даже прицелилась — и правильно прицелилась, мимо головы командира. Но ствол качнулся. Барышня зажмурилась.
— Огонь! — свирепо прорычал Романов.
Худенькая ударница открыла глаза и попятилась.
— Не робей, Митяй! — крикнули из толпы. — Кишка у ей тонка встрёльнуть!
Басистый и сам уже понял, что стрелять в него не будут. Красуясь перед товарищами, он с треском рванул на груди гимнастерку. Воскликнул со слезой:
— Стреляй, сестренка! Митяя пуля австрийская не брала, газ германский не жег. А ты давай, сади прямо в сердце!
— Не могу… — прошептала Шацкая — не горлопану, а Романову.
— Ну тогда я сам.
Стремительно развернувшись, штабс-капитан вмазал оскорбителю сочную плюху. По опыту последних месяцев Алексей хорошо знал: нет лучше способа произвести впечатление на распоясавшуюся толпу, чем эффектная и своевременная демонстрация грубой силы.
Удар был хоть и вслепую, но отменно точный. Митяй рухнул навзничь, без памяти, а штабс-капитан еще и пнул бесчувственного обидчика ногой.
— Я тебе дам «шкура»!
И, не давая солдатне опомниться, дунул в свисток, после чего оглушительно заорал:
— Батальон, в ружье!!!
Судя по стуку и грохоту, доносившемуся из конюшни, Никифорова приказание исполнила и личный состав уже вовсю разбирал оружие из пирамид.
— Граждане солдаты, давайте жить по-доброму, по-соседски. Что нам ссориться?
Романов говорил по-хорошему, даже задушевно. И никто его не перебивал. Солдаты слушали внимательно, не сводя глаз с поднятой руки, которой офицер делал плавные, миротворческие жесты.
— На женщин кидаться — последнее дело. Им и без того в армии тяжко. Ведь они к вам на выручку пришли. Как сестры к братьям.
Давненько не проявлял Романов такого красноречия, сам расчувствовался. Хотел еще сказать про наступление, ударной силой которого станет женский батальон, но тут очухался зашибленный Митяй и испортил торжественность минуты.
Сев, артиллерист размазал по лицу кровавые сопли.
— Ответишь, капитан! Ты мне нос поломал! Не старый прижим солдату рыло чистить. Гвоздю на тебя пожалуюсь!
Красивая речь так и осталась незаконченной.
— Всё, ребята, можете идти, — со вздохом сказал Алексей. — И больше на нашу территорию не суйтесь. Часовые будут стрелять без предупреждения. Ну, что стоите? Валите отсюда!
— Руку опускаю, — крикнул он через плечо. — Но это не команда «огонь!». Всем ясно?
— Так точно! — многоголосо и звонко ответили ему.
Солдаты пятились от офицера, из-за спины которого торчал лес карабинных стволов.
Через полминуты перед «кобыльником» было совсем пусто. Только Митяй не успел ретироваться — Романов держал его за шиворот.
— Отбой! Больше ничего не будет! — крикнул штабс-капитан ударницам. — Отправляйтесь спать!
Они, возбужденно переговариваясь, вернулись в казарму. Вряд ли после такой встряски смогут уснуть, но тут уж ничего не поделаешь. Завтра Бочарова все равно обещала батальону дневку — отдохнуть перед наступлением.
Рывком Алексей поставил Митяя на ноги.
— Гвоздь — это кто?
— Узнаешь, кто! Он тя под суд отдаст!
Пришлось еще пару раз съездить хама по морде, чтоб окончательно привести в разум. Только тогда был получен четкий и ясный ответ: Гвоздь, а вернее Гвоздев — председатель дивизионного солдатского комитета. Ага, понятно.
Штабс-капитан увесистым пинком под зад отправил Митяя восвояси, обернулся — и расстроился.
Оказывается, Шацкая никуда не ушла и видела мордобитие. Нехорошо.
— Почему не вернулись на пост? — хмуро спросил Романов. — Не будет никакого взыскания. Это я для них сказал. Идите, Шацкая. Ложитесь отдыхать. Я вместо вас додежурю.
Как девочка будет на часах стоять после того, что пережила? Вон у нее снова губы прыгают и слезы потоком.
— Простите меня, господин старший инструктор! — всхлипнула Шацкая. — Я так перед вами виновата… У-у-у, — вырвался у нее совсем детский, скорбный вой, и адмиральская дочка разревелась не на шутку.
Алексей приблизился, осторожно погладил ее по острому плечу.
— Бросьте. Вы вели себя по-геройски. Все попрятались, вы одна остались на посту.
— Не-е-е… Я перетрусила… Вы приказали стрелять, а я не смогла. Какой из меня солдат…
Он отвел ладонь, которой она закрывала зареванное лицо.
— Я знал, что вы не выстрелите, потому и отдал такой приказ. Если б вы его уложили, солдаты сбегали бы за оружием и перебили б нас всех до последнего человека. Мы с вами отлично разыграли эту репризу. Как Бим и Бом.
Он нарочно пошутил, чтоб она перестала плакать. Кажется, удалось. Шацкая достала платок и яростно высморкалась.
Алексей еще сказал:
— Каждого хама убивать — этак мы без армии останемся. Свой все-таки.
Девушка сверкнула еще влажными, но уже не жалобными глазами:
— Какой он «свой»! Хуже всякого немца! Я хотела его убить, пальнуть прямо в наглую рожу. Хотела, а не смогла. Не смогла убить живое существо! Как же я в атаку пойду?
Никогда, ни в какие времена не бывало, чтоб такие девушки надевали военную форму и брались за оружие, подумал Романов. Не мужеподобная кавалерист-девица, ищущая приключений, и не бой-баба вроде Бочки или старостихи Василисы Кожиной, а хрупкое создание, которому судьба и природа определили играть на фортепиано да вздыхать над чувствительными стихами.
— Господи, помоги! Дай сил! — Шацкая сдернула фуражку, опустила голову и несколько раз быстро перекрестилась. Ее голос прерывался. — Господи, сотвори чудо! Укрепи мой дух и мою руку!
Над входом в конюшню покачивался на ветру фонарь. Алексей смотрел вниз, на коротко стриженные волосы бывшей красавицы. За три недели они превратились в ежик и родимого пятна стало не видно, но маленькие уши торчали так беззащитно, что защемило сердце.
Какой бой?! Какая атака?!
Прав начальник дивизии! Никакой это не героизм! Со стороны женщин — это сумасшествие, со стороны начальников — преступление. И он прямой соучастник!
Но разве можно что-то изменить? Скажи сейчас этой девочке: «Беги отсюда!» — ведь не уйдет, ни за что на свете. Зря она молит Бога укрепить ей дух. Дальше укреплять уже некуда. Вот рука — дело иное.
— Крыс любите? — спросил штабс-капитан, покашляв, чтоб прочистить ком в горле.
— Ненавижу. — Шацкая подняла лицо, передернулась. — А что?
— Видели справа от ворот свалку? Утром, когда батальон будет отдыхать и приводить себя в порядок после марша, в девять ноль ноль извольте быть там. Я преподам вам урок.
НА СВАЛКЕ
Утром в идиллически чистом небе сияло яркое солнце, быстро нагревая воздух. День обещался быть жарким.
На помойке, вынесенной в поле, за ограду поместья, над кучами мусора и всякой дряни жужжали мириады мух и каркали жирные, ленивые вороны.
Срезав путь, Романов пролез через дыру в заборе. Часы показывали пять минут десятого. Увидел стройную фигурку, переминавшуюся с ноги на ногу между остовом сгоревшего грузовика и грудой пустых консервных ящиков. На плече у Шацкой висел карабин. Приказом командира ударницам запрещалось выходить за пределы расположения без оружия, а в случае «агрессии со стороны посторонних лиц» предписывалось вести огонь на поражение.
Барышня зажимала нос платочком. Пахло действительно препогано. Однако Алексей собирался увести свою ученицу на еще более зловонный участок свалки.
— Нам вон туда.
Он показал на дальний конец помойки, куда полевые кухни окрестных частей вываливали пищевые отходы.
— Отлично. — Штабс-капитан остановился в двадцати шагах от кучи гниющих картофельных очистков, на которых блаженствовала исполинских размеров крыса. — Вот с этого живого существа мы и начнем. Оружие к бою!
Шацкая довольно ловко вскинула карабин, прицелилась.
— Не нужно фокусировать взгляд на мишени — только на мушке. Кисть тверже. Вот так. — Он стиснул ее тонкие пальчики. — Про отдачу не забываем. Жестче плечо, жестче! Напрягите мышцы.
Мышц там особенных не было, но все же плечико стало более упругим.
— Хорошо! А теперь спуск, плавно.
Грянул выстрел, над помойкой с криком и хлопаньем крыльев взметнулись вороны. Крысу подкинуло в воздух, перевернуло.
— Попала! — взвизгнула Шацкая.
— Конечно, попали. Потому что все правильно сделали. Теперь и по врагу сможете стрелять. Германцы вон там, в пяти верстах.
Он кивнул вдаль, где за полем проходила линия окопов, отсюда невидимая.
— Мы выдвинемся по опушке леса, — показал Алексей, — вот так. Под покровом темноты займем позицию. Перед бруствером будет ничейная земля, а на той стороне — маленькие человечки. Считайте их злобными, кусачими крысами и стреляйте без промаха.
— Человек не крыса, — возразила Шацкая.
— Правильно. Он хуже. Крыса, которую вы только что преспокойно убили, ничего плохого вам не сделала. А вчерашний Митяй, дай ему волю, поступил бы с вами скверно. Немцы же и вовсе хотят вас убить. Ну-ка, попробуйте с большей дистанции.
В отличие от ворон, остальные крысы выстрела не испугались. Серые остроносые твари кишели повсюду. Буквально в десяти шагах здоровенная крыса шуршала кочаном капусты, но штабс-капитан велел целить по куче свиных костей, до которой было метров пятьдесят.
Хоть руки у Шацкой были слабые, зато глазомер превосходный. Удивила барышня Романова: четырьмя выстрелами, причем почти без интервалов, сняла четырех грызунов.
И пришла в голову Алексею одна чудесная мысль.
Всех женщин спасти он не сможет, но вот эту петербургскую фиалку и, возможно, еще несколько таких же, совершенно бесполезных в штыковой атаке, пожалуй, уберечь удастся.
По недавнему приказу главнокомандующего, в каждой роте полагается создать из лучших стрелков снайперское отделение. Опыт позиционной войны доказал полезность этой меры. Снайперы должны, посменно дежуря, держать под прицелом вражеские окопы, а во время наступления — прикрывать метким огнем атакующую роту, сами оставаясь позади.
Если правильно подать идею, Бочка согласится. Она и сама все время вздыхает, что худосочных девчонок в штыки гнать — только без толку губить. Поэтому отобрать в снайперские команды нужно даже не самых метких, а самых слабосильных. Все равно обучать по-настоящему времени не будет.
Штабс-капитан уже решил, что для демонстрации именно Шацкую начальнице и предъявит. Мол, в атаке от такой проку ноль, зато полюбуйтесь, как отлично она стреляет.
— Господин старший инструктор, вот если б вы меня еще научили штыком колоть. — Воодушевленная успехами Шацкая смотрела на Романова с благодарностью и восхищением. — А то я хуже всех, стыдно!
— Бросьте про это и думать, — отрезал Романов. — Скажу вам начистоту, без свидетелей. Женщина, любая женщина, в силу своей конституции не может научиться владению штыком. Уж поверьте старому вояке.
Барышня кивнула — поверила. И надо ж случиться, чтоб именно в эту минуту произошло событие, поставившее под сомнение авторитет «старого вояки».
Вдалеке затрещали кусты, захрустели ветки. Из той же дыры в изгороди, откуда четверть часа назад вылез Романов, отчаянно голося выскочила женщина в военных штанах и сапогах, но выше пояса голая. Вслед за ней, тоже вопя, выпрыгнул мужчина. Он, наоборот, был в гимнастерке, зато снизу — во всей натуральности. Оба припустили вдоль ограды, стремительно приближаясь к Алексею и Шацкой.
Странное поведение полураздетой пары объяснилось, когда следом сквозь забор проломился преследователь. Верней, преследовательница: наставив штык и оря благим матом, беглецов догоняла начальница батальона. Она быстро перебирала короткими ногами и уж готовилась вонзить клинок в спину мужчине.
— Сенечка-а-а! Бежи-и-и! — заголосила, оглянувшись, женщина.
Солдат сделал огромный прыжок, едва увернувшись от удара, и наподдал с такой прытью, что оставил подругу по несчастью далеко позади.
— Это Салазкина из четвертого! — ахнула Шацкая. — Бочка ее сейчас убьет!
Мужчина сиганул вбок, к ограде, с невероятной ловкостью вскарабкался на нее и, мелькнув белой задницей, исчез в зарослях. Но Бочарова даже не повернула головы в ту сторону — она нацелилась сразить блудодейку.
— Стерва! Шалава! Убью!
Не повезло бедной Салазкиной. Споткнулась на кочке, полетела кубарем. Только вскрикнула:
— Мамочки! Смерть моя пришла!
Багровая от ярости Бочка занесла карабин. Сверкнул хищный японский штык.
Романов бросился к месту грядущего кровопролития, на бегу кинув Шацкой:
— Здесь же в одиннадцать вечера! Будем стрелять на звук!
Оглянувшись, начальница смотрела на невесть откуда взявшегося заместителя. Шацкую не заметила — та благоразумно присела на корточки, спрятавшись за кучей мусора.
— Сука такая! — заорала Бочка. — Я мимо сенника иду, вдруг слышу… Убью на месте, чтоб другим неповадно было!
Салазкина шустро уползала на четвереньках, пока старший инструктор урезонивал взбешенную командиршу.
Рядовой Шацкая наблюдала из своего неромантического укрытия за происходящим и улыбалась. Не насмешливо — мечтательно.
— В одиннадцать… — прошептала она.
ОГОНЬКИ
Дотемна проторчали в штабе дивизии, дожидаясь генерала, срочно вызванного в корпус, но встреча так и не состоялась. В половине десятого протелефонировал адъютант и сообщил, что начальник нынче не вернется — переговоры с представителями солдатских комитетов зашли в тупик, будут продолжены завтра утром в присутствии командующего армией.
Пришлось уезжать несолоно хлебавши.
Бочарова, весь день готовившаяся представляться начальству, была раздосадована. Вернувшись в расположение, устроила выборочную повзводную проверку: в порядке ли оружие, исправно ли ведется дежурство, не стерты ли после марша ноги. Всё было в полном порядке. День отдохнув, батальон оправился и от тридцативерстного броска, и от артобстрела, и от потрясений минувшей ночи.
Потом вдвоем долго обсуждали график завтрашних ротных занятий. Из-за всего этого Романов попал на свалку с большим опозданием. Он уж думал, что Шацкая его не дождалась — но нет, на том же самом месте, где они утром расстались, чернел маленький силуэт, окруженный призрачным серым сиянием. Ночь сегодня была пасмурная, по временам тьма сгущалась до полной черноты, но иногда облака прорежались, и тогда причудливый рельеф мусорных куч напоминал лунный пейзаж из иллюстраций к роману Жюля Верна.
Смердело меньше, чем на жаре, и мухи не жужжали, но, судя по деловитому шуршанию, крысы бодрствовали — что от них и требовалось.
Алексей вдруг сообразил, что барышне, наверное, жутко стоять тут одной, в окружении ночных шорохов, и ускорил шаг.
— Извините, — сказал он. — Сначала в штабе дивизии задержали, потом начальница не отпускала…
— Офицер перед рядовым не извиняется.
Фигурка не шелохнулась. Голос был странный — не такой, как всегда.
— Обиделись, — вздохнул штабс-капитан.
— Нет, что вы… — Шацкая сделала шаг навстречу. — Я не заметила, как летит время. Стояла, думала.
— О чем?
— О том, как всё это удивительно. Совершенно непохоже на то, как я себе… — Она сбилась. — Ой, куда ж это я карабин пристроила? Ничего не видно…
Луна действительно спряталась за плотную тучу, стало совсем темно.
Присев на корточки Шацкая ощупывала землю. Желая ей помочь, Алексей тоже наклонился — и звонко приложился лоб в лоб.
— Ой! — сказал она.
— Черт! — сказал он.
Шацкая пожаловалась:
— Еще и фуражка свалилась.
— У меня тоже.
Оба рассмеялись. Из-за того что ничего не было видно, Романов вдруг почувствовал себя, будто в мирное время: он не с нижним чином, а просто с барышней, и летняя ночь, и обоим весело. Нет ни военной формы, ни уродливо остриженной головы, голос же у Шацкой обыкновенный, девичий. И легко представить, что она такая же красивая, какою он увидел ее впервые, в кресле парикмахера.
— У меня ведь фонарик! — спохватился он.
Щелкнул кнопкой. Моментально отыскались и головные уборы, и карабин, аккуратно прислоненный к пустому снарядному ящику. А тут и луна выглянула.
Шацкая провела рукой по засеребрившемуся ежику волос, поспешно надела фуражку.
— Никак не привыкну к этому ужасу. Видели бы меня петроградские знакомые…
— Не так это ужасно. Вы похожи на мальчика.
Луна снова скрылась. Остался только голос, да еще чуть мерцали глаза, смотревшие на Алексея снизу вверх.
— Значит, на роду написано. Папа не хотел девочку, мечтал о третьем сыне. У нас уже несколько поколений подряд три сына и никаких дочерей. Старший идет в морскую службу, средний в кавалерию, младший в пехоту. Так всё в конце концов и вышло. Я угодила в пехоту. И получился из меня мальчик.
— Нет, — быстро сказал Романов то, что невозможно было бы произнести при свете. — Мальчик из вас не получился. Совсем не получился. Как вас зовут?
— Саша. Видите, даже имя не совсем женское…
У нее сорвался голос, она замолчала. Он тоже молчал. Теперь и вовсе ничего не осталось — только ночь, только учащенное дыхание.
Господи, думал Романов, никогда и нигде такого еще не бывало, ни в каких романах, это просто не с чем сравнить. И не надо сравнивать.
— Сумасшествие закончится, — хрипло сказал он. — Обязательно закончится. И тогда…
— Что «тогда»? Почему вы не договорили? Что «тогда»?
Он не договорил, потому что снова засочился слабый свет, блеснул на дуле карабина, обрисовал верхний полукруг кокарды на ее фуражке.
— Нет, ничего.
Саша продолжила за него:
— Закончится война, у меня отрастут волосы. Пускай не такие, как прежде, а хотя бы до ушей. Сейчас в Париже это модно. Мы с вами встретимся где-нибудь в Петергофе или в Павловске, и…
Свет померк, и теперь не закончила фразы Шацкая.
— Встретимся — и что? — спросил Алексей у темноты.
Темнота прошелестела:
— Ничего…
Они качнулись навстречу в один и тот же миг — и, несмотря на мрак, губы безошибочно встретились с губами.
Один Бог знает, как это вышло. Виновата была тьма, больше никто.
Они быстро, жадно целовались, от нетерпения мешая друг другу. Алексей стиснул девичье плечо, но оно оказалось такое маленькое, что он испуганно ослабил хватку, опустил руку ниже — нащупал на рукаве что-то странное, колючее. Это был череп с костями, шеврон Батальона Смерти.
Романов отшатнулся. Саша хотела поцеловать его еще — ее губы попали в пустоту.
— Что я делаю? — Он пятился. — Я слово давал!
— Невесте? — дрогнул голос Шацкой. — Или у вас жена? Боже, я ведь ничего о вас не знаю!
— Бочке.
Оба прыснули.
— Сейчас как выскочит из темноты — и штыком, — сказала Саша.
Читать бесплатно другие книги:
