Пути непроглядные Мистунина Анна
Следопыты определяли направление по каким-то им одним понятным приметам. Приходилось верить им на слово – сам Рольван давно бы заблудился. Правда, эти двое ни разу не подводили, и отряд привык им доверять.
Дождь, ливший без остановки целую неделю, утомился и стих. Неаккуратные серые клочки еще пробегали по небу, но солнце уже набирало силу, и воздух был теплым, летним – каким и должен быть на пороге праздника святой Дасты. Нагретая земля исходила влагой, пахло травой и цветами.
Ехали шагом, растянувшись двумя длинными цепочками. То и дело приходилось спешиваться, чтобы пробраться под сплетением ветвей, обогнуть топкое место в клочках желтых прошлогодних камышей или перевести лошадей через скопление полусгнивших поваленных стволов.
Временами казалось, что движутся они без всякой дороги, потом исчезнувшая под завалами или на берегу очередного ручья тропа появлялась снова, а раз или два даже Рольвану удалось разглядеть на ней человеческие следы. Следопыт подтвердил: здесь недавно шли пешие и направлялись они прямиком к старинному святилищу.
К вечеру влажный полумрак сменился непроглядной тьмой. Выбрав место посуше, стали лагерем. Костров не разводили, лишь растянули между деревьями пологи на случай дождя и выставили часовых. В седельных мешках нашлось достаточно еды и людям, и коням.
Вскоре голоса зазвучали громче. В последней таверне на краю обжитых мест отряд наполнил фляги, и вовсе не водой, так что теперь к разговорам то дело добавлялся смех и обрывки непристойных песен.
Рольван вздохнул, думая о тишине и скрытности, но запрещать веселье не стал. Ему, как и другим, было не по себе от самого слова «дрейвы»: не страх, но тревога и память, почти такая же древняя, как сам Лиандарс. Память скорее крови, чем рассказов или книг, хотя выросший в монастыре Рольван в этом понимал побольше своих товарищей.
Но не нужно знать грамоты и уметь говорить по-квирски, чтобы чувствовать опасность в самой мысли о дрейвах, их могуществе и таинственных ритуалах. Напуганный воин – и не воин вовсе, а крепкое деревенское пиво – лучшее средство против страхов.
Бдительности же не теряли, часовые зорко вглядывались в темноту, у каждого был под рукою меч и копье не дальше, чем в двух шагах. Даже Торис, как обычно пивший за четверых, оглядывался и готов был схватиться за оружие.
А там – если кто сочтет его пьяным и оттого неопасным, горько пожалеет. Торис во хмелю был так же хорош в драке, что и Торис трезвый. А вот рассуждать и оглядываться, прежде чем в драку полезть, он умел лишь на трезвую голову, да и то с трудом. Лучшего спутника в опасном походе нельзя и пожелать.
Утром выступили с первым светом, в тумане, таком густом, что ничего не было видно уже за три шага. Прознай о них дрейвы и реши устроить засаду, было бы самое время. Но лес стоял неподвижен, только ветер шевелил ветви и медленно разгонял туман. Тот расползался неровными клочьями, похожими на обрывки старых простыней, и скоро совсем исчез.
День выдался ясным, летним. Под кронами вековых дубов и буков царил сырой полумрак, но редкие поляны и прогалины заливал золотой свет. Лес расцветал, набухал сочной зеленью – чуть помедли, и увидишь ее движение. Близился праздник наступления лета – день святой Дасты. Валль, как звался он в прежние времена.
Именно в ночь на Валль дрейвы принесут жертвы и заведут свое темное колдовство. Один Мир знает, сколько в тех сказках правды, но допустить этого нельзя.
Успеть, помешать, предотвратить – это чувство делалось все острее, гнало отряд вперед. Даже лошадям передалось нетерпение хозяев. Гнедой Рольвана, прозванный Монахом отчасти за смирность, отчасти в насмешку над хозяином, вздрагивал и прядал ушами, как будто чуял опасность.
Разговоры стихли. Ехали в угрюмом молчании.
Еще одну ночь провели в шепчущей лесной темноте. Теперь никому не хотелось петь и смеяться. Ночные птицы кричали почти человеческими голосами, и кто-то невидимый крался, хрустел ветвями совсем рядом. И всю ночь часовые глядели в темноту и хватались за мечи от каждого шороха.
Но уже ранним утром впереди показалось лесное святилище дрейвов.
Оно разместилось на вершине крутого холма. Деревья здесь не росли, лишь наверху, вокруг святилища, неровной короной высилось кольцо древних дубов. Одетые дымкой весенней зелени, они стояли, будто крепостная стена вокруг жилища эрга. Огромные шары омелы, священного растения дрейвов, глядели из ветвей, как головы великанов.
Рольван осенил себя священным знаком – пальцы к сердцу и ко лбу – слишком резво для простой дани обычаю. То же делали и другие. Все знали: в день последней битвы с дрейвами, едва схоронив павших, солдаты по приказу короля сожгли священную рощу.
Прошло тридцать лет – немало для человека, но не для дуба. Могучие исполины никак не могли вырасти на пепелище за этот срок. Но выросли, и если кто-то еще сомневался в колдовской силе дрейвов, теперь сомнения исчезли.
– Сдохнуть мне на этом месте, – выругался за спиною Торис.
– Пребудь с нами, милосердный Мир, – взмолился набожный Крахнен.
Их голоса слились, и общее замешательство рассеял тихий смех. Рольван тоже улыбнулся. Обернувшись, увидел, как один из следопытов машет рукой. Поехал на зов и через несколько шагов столкнулся с Ардивадом. Оказалось – их с Шаймасом отряды прибыли еще на рассвете. Старый воин приветственно кивнул.
– Теперь все в сборе, – сказал он. – Наверху тихо с тех пор, как мы здесь. Затаились, что ли? В общем, так, ждать нечего. Шаймасовы уже на той стороне. Берем его в кольцо и поднимаемся по сигналу.
Рольван кивнул и вернулся к своим.
Они едва успели проверить мечи и взять на изготовку щиты и копья, как прозвучала команда и все три отряда устремились наверх, стягивая кольцо вокруг вершины холма.
Кроме них, ничто не нарушало тишины. Рольван всматривался в древесный заслон, ища движение, какой-то признак, что их ждут, но ни одной ветки не шелохнулось навстречу. Разве что…
– Смотри, – прошептал он Торису.
– Вот дерьмо собачье! – так же тихо ответил тот. – Не нравится мне это, командир.
Рольван кивнул. Ему тоже не понравилось, хотя какой вред от птиц? Всего лишь вороны, неподвижные, почти незаметные среди дубовых ветвей. Несколько десятков – безмолвных, черных как ночь. Казалось, они следят за всадниками.
Другие тоже заметили и помрачнели, но до вершины оставалось немного и времени думать о крылатых наблюдателях не было. Разве что они кинутся, как в песнях, выклевывать врагам глаза – от этой мысли Рольван поежился и заставил себя смотреть вперед.
Сразу за деревьями поднимался земляной вал в человеческий рост. Проход в него закрывал деревянный щит. Дружинники остановились перед этой ненадежной преградой. Тишина была тревожней тысячи боевых воплей.
– Подохли они там, что ли? – пробормотал Торис.
– Или сбежали, – отозвался Рольван. Криво усмехнувшись, прибавил: – Или же их здесь вовсе никогда и не было!
Торис хохотнул, но тут дубовый щит рухнул от удара копья, и обоим стало не до шуток. Воины хлынули в проход.
И остановились в растерянности. Их никто не встречал. Все внутри вала было вытоптано множеством ног. По краю теснились хижины из плетеных ветвей – не больше десятка. В середине – сложенный, но незажженный костер, выше любой из хижин, и широкий плоский камень с углублением. Жертвенник. Рисунок на камне показался Рольвану знакомым, но откуда, он вспомнить не смог.
– По крайней мере, они здесь были, – сказал он Торису.
Тот ответил, но слова заглушил рев Ардивада. Старый воин соскочил на землю перед жертвенником и яростно потрясал в воздухе копьем:
– Найдите мне их следы!
Его крик будто разбудил всех. Воины зашевелились, спешиваясь, отправились обыскивать хижины. Четверо древками копий разворошили и раскидали костер. Следопыты занялись своим делом, которое оказалось бы проще, не вытопчи все вокруг их собственные кони.
Рольван спешился и тоже с любопытством заглянул в одну из хижин. Смотреть оказалось не начто: охапки тростника на полу да нехитрый каменный очаг.
– А сколько болтали про дрейвские богатства, – заметил воин, вошедший следом.
– До богатства ли, когда прячешься столько лет? – отозвался Рольван, и сам разочарованный. – Если что у них и есть, оно хорошо спрятано.
– Поймаем и допросим, а? Может, что и нам перепадет.
– Хорошо бы, – вздохнул Рольван, выходя.
Участникам похода положена доля от добычи, но в этот раз добычей и не пахло. Удачей и обещанной королевской наградой – тоже.
Да еще вороны – они все так же сидели в ветвях, мрачные и неподвижные. У самого вала, задрав голову, стоял Торис. Метательный дротик в его мощной руке казался тоньше тростинки. Судя по всему, гигант примеривался броском сбить одну из птиц.
Рольван поспешил к нему.
– Оставь, Торис.
Тот передернул плечами:
– Не могу. В самое нутро глядят, дермецы!
– Понимаю, но лучше не надо. Кто знает, что они тогда сделают?
Торис вздохнул, но дротик опустил.
– Все как-то странно, и даже подраться не с кем, – пожаловался он.
– Подожди, еще подеремся, – утешил Рольван. – Пошли, вон, следопыты вернулись.
Он бегом направился к жертвеннику, где два других командира уже слушали следопытов. Когда Рольван подошел, Ардивад как раз рычал:
– Хватит! Скажите мне, куда ведут следы, и довольно!
– Но мы же говорим, – был ответ, – сразу во все стороны!
– Разбежались? – спросил Рольван.
– Хитрость, наверное, – хмуро ответил Шеймас. Мысль о дрейвах, от испуга удирающих в разные стороны, похоже, не помещалась в его голове. – Разделились, чтобы заставить нас тоже разделиться. Неглупо, ха!
– И как же мы поступим?
– А что нам остается? – вопросил Ардивад, тяжело опершись на копье. От волнения его перекосило больше обычного. Седые усы стояли торчком. – Упустить их еще на тридцать лет? Нет уж, я разделаюсь с этими крысами, пока жив!
Он говорил в точности, как отец Кронан, и Рольван почтительно склонил голову. Дрейвы были и впрямь великим злом, если эти два таких непохожих, но одинаково достойных мужа считали их уничтожение главным делом своей жизни.
После недолгого спора конников разделили на четыре малых отряда и бросили жребий, выбирая, кому куда направиться.
Дурные предчувствия овладели Рольваном и не отпускали с тех самых пор, как жребий был брошен и воины уже рассаживались по коням. Карканье грянуло тогда сразу со всех сторон – все на миг пригнулись к лошадиным шеям. Крича и громко хлопая крыльями, вороны поднялись с ветвей и разлетелись в разные стороны. Тревожные черные лоскутки быстро превратились в точки, затерялись меж редких облаков, но даже исчезая, сохраняли почти боевой порядок.
Никто не сомневался: посланцы выведали все, что нужно, и теперь несут вести хозяевам.
Так и вышло, что в погоню за дрейвами Рольван пустился полный мрачных ожиданий, во главе отряда, урезанного почти на треть.
Единственный оставшийся следопыт, Эранд, молодой, но невероятно ловкий воин родом из Ламории, даже не пытался скрыть растерянность. Отряд подолгу стоял и ждал, пока Эранд пешим обследовал местность и затем, смущенно кривясь, указывал направление. Дрейвы уходили, рассыпавшись по лесу и вдобавок почти не оставляли следов, но через несколько миль сошлись вместе и дальше отправились большой группой. Преследовать стало легче, но ощущение ловушки впереди усилилось. И все же, когда из-за деревьев тучей полетели дротики, Рольван на миг растерялся.
Его спас Монах: заржал и дернулся в сторону. Смертоносное жало пронеслось мимо. Еще один дротик вошел в горло ехавшего рядом воина, под шлем. Воин захрипел и свалился набок.
Рольван выкрикнул команду, но за шумом едва услышал сам себя. Дрейвы с воплями хлынули из-за деревьев, как вырвавшиеся из Мрака демоны. Не меньше трех десятков, и дрались они отчаянно, с той самой священной яростью из сказаний – перед ней случалось отступать и квирским легионам.
Но люди Рольвана не только были лучше вооружены и защищены доспехами, не только сражались верхом против пеших. Они сами принадлежали к тому же народу, и священное боевое безумие было знакомо им не хуже, чем служителям старой веры.
Конь Рольвана рванулся, почувствовав шпоры, и наконечник копья вонзился в темя бегущего дрейва. Рольван наклонился, пытаясь освободить копье, и тут на него бросились с двух сторон. Волосатый, словно дикий зверь, гигант налетел, замахиваясь топором. Рольван принял удар на щит, и топор намертво застрял в нем. Рольван не успел ударить в ответ – другой дрейв, поднырнув под копье, нанес колющий удар под ключицу. Кольчуга отчасти защитила, но левая рука со щитом – на нем все еще висел, держась за свой топор, волосатый дрейв, – сразу повисла, и бок намок от крови. Щит вместе с топором оказался в руках у дрейва.
Монах взвился на дыбы прежде, чем Рольван успел хоть что-то сделать. Ржание походило на лошадиный боевой клич, когда окованные железом копыта размозжили голову волосатого. Второй дрейв, упав на четвереньки, уже вскочил и изготовился для нового прыжка. Выхваченный взамен копья меч Рольван обрушил ему на голову.
Потом развернул коня и направился туда, где пеший Торис с огромным сверкающе-алым мечом кромсал на части обступивших его противников. Помощь не понадобилась: когда Рольван подъехал, веселый гигант как раз добавил к пятерке трупов у своих ног последний, шестой.
– Ух, хорошо! – воскликнул он, вытирая лицо мокрой от крови перчаткой и улыбаясь до ушей. – Собачьи дети, они убили моего коня!
Ответить Рольван не успел: подняв обеими руками меч и оглушительно крича, Торис уже мчался в гущу новой схватки. Рольвану ничего не осталось, кроме как последовать за ним.
Скоро все закончилось. На вытоптанной, залитой кровью траве в беспорядке валялись тела. Отряд Рольвана уменьшился почти наполовину. Из дрейвов остались в живых двое. Их связали, примотав ремнями к двум стройным соснам, и оставили под присмотром молодого Альдранда.
Для юноши это было первое сражение. Отец Альдранда, ветеран многих войн, привез сына в столицу, как только позволил возраст. Но когда вновь начались нападения на северо-восточном побережье и король отправил туда Морака с частью дружины, отцовское сердце не выдержало. Вместо сражений с грозными канарцами, юноша остался нести службу в мирном Эбраке и попал под присмотр Рольвана.
Завершись сегодняшнее приключение по-другому, Рольван предпочел бы сам погибнуть вместе с Альдрандом, лишь бы не смотреть в глаза его отцу.
Впрочем, юноша сражался храбро и умудрился не получить ни царапины. Теперь он ничего не соображал от восторга пополам с ужасом, и помощи в заботе о раненых от него ждать не приходилось.
А заботиться было о ком. Кроме Альдранда, невредим остался лишь Крахнен – немолодой, прославленный свирепостью воин, чье имя и нелюдимый нрав любого могли заставить подозревать дрейва в нем самом. Но только на первый взгляд. Крахнен был так набожен, что Рольван, неудавшийся монах, нередко прятал от него глаза. Вот как сейчас: едва закончилась схватка, Крахнен упал на колени и принялся возносить благодарственные молитвы.
Но пока он молился, Рольван бормотал проклятия, коленями и здоровой правой рукой помогая держать Эранда, раненного в живот. Тот глухо стонал и дергался, пока Игарцис из Ллистра, сын эрга по рождению и лекарь божьим даром, вытаскивал из его развороченных топором внутренностей куски кольчуги. Сам Игарцис почти не пострадал: ему дротиком оцарапало щеку, но царапина уже запеклась и не кровоточила. Окажись дротик отравлен, он был бы мертв.
– Есть надежда? – спросил Рольван, когда Игарцис принялся зашивать рану.
– Бог знает, – был короткий ответ.
Позже, наложив бинты и вытерев от крови руки, лекарь улыбнулся.
– Может, и выживет, – сказал он. – За бога ведь сражался! Позволь осмотреть теперь твою рану, командир.
– Нет. Здесь хватит серьезных ран для тебя, а с моей и Твилл справится, – и Рольван улыбнулся вполне искренне: – Я ее не чувствую, клянусь.
– Повезло тебе, что не правая рука.
– Повезло, – согласился Рольван.
Поднялся и очутился лицом к лицу с собственным слугой. Тот стоял наготове с флягой воды, бинтами и корпией в руках и с самым терпеливо-недовольным лицом, какое мог изобразить. За спиной его Рольван увидел Ториса, мрачного и с головы до ног залитого кровью. Пошел навстречу. Слуга обреченно вздохнул и побрел следом.
– Вот ты где, командир! – воскликнул Торис. – Ты слышал – эти ублюдки убили моего коня и моего слугу. Только представь – прослужил мне восемь лет и только что умер на моих руках! Да сожрут демоны их жалкие души! И вот я ранен, а мой слуга мертв, и что мне делать?!
– Воспользуйся моим слугой, – предложил Рольван, терпеливо выслушав всю тираду.
– Ни за что, ты ведь и сам ранен!
– Тогда подожди, пока Твилл позаботится о моей ране, и тогда он займется твоими.
Такой порядок показался Торису справедливым, и Твилл наконец снял с Рольвана разорванную кольчугу. Рана оказалась неглубокой, хоть и кровоточила сильно, и сухожилие не было перерезано – так уверил Рольвана слуга, а он в этих делах пока не ошибался. Хотелось верить, что не ошибся и теперь.
Вскоре Рольван с туго перебинтованным плечом вернулся к пленным. Он потерял восемь человек, девять, если считать Эранда – едва ли он мог выжить, но Рольван пока не хотел причислять его к мертвым. Восемь убитых, и это не считая слуг, что сражались и гибли наравне с господами. Пленникам не стоило ждать милосердия.
Те, впрочем, и не ждали. Даже плохо знакомый с их обычаями Рольван знал, что последователи старой веры не боятся смерти. По ту сторону земных врат их ждет – как они верят – то же, что при жизни: враги, чтобы сражаться, дикие звери, чтобы охотиться, а вдобавок множество яств и напитков, чтобы вечно пировать и праздновать. Потому в бой они кидались с радостью и умирали без печали – так говорилось в песнях.
И все же они чувствовали боль, и под пытками могли выдать немало – к примеру, где спрятаны знаменитые дрейвские сокровища. Или имена предателей при королевском дворе. Достаточная причина пока сохранить им жизнь, к тому же Рольван помнил приказ: одного или двух доставить в Эбрак для публичной казни.
Вот только восемь из тех, кто годами был его братом по оружию и по чаше на пиру, лежали мертвыми, изрубленными в куски. И кроме усталой ненависти Рольван не чувствовал ничего, даже боли от раны. Да еще предчувствия, что мучили всю дорогу – они никуда не делись. Не лучше ли послушать сердца и сразу казнить этих двоих?
– Они что-нибудь говорили? – спросил он, оттягивая решение.
– Молчат, как покойники, командир, – Альдранд пришел в себя и отвечал с достоинством, как один бывалый воин – другому. – Глядит только по-нехорошему, вот этот, волосатый. А второй и не глядит.
Кивнув, Рольван подошел ближе.
Волосатый, что глядел по-нехорошему, был молод, не старше, наверное, Альдранда. Настоящий заморыш – не увидь Рольван сам его звериную ловкость в бою, никогда бы не поверил, что тот вообще может сражаться. Длинные, будто ржавые волосы торчали во все стороны, как будто мальчишке нахлобучили на голову разоренное птичье гнездо. За ними не было видно лица, лишь дикие, горящие ненавистью глаза. Протяни руку – и звереныш вцепится в нее зубами.
Второй пленник был спокоен. Седовласый, кожа цвета старого ремня в рытвинах морщин, но назвать его беспомощным стариком ни у кого не повернулся бы язык. Даже безоружный и связанный, он казался опасным. И опасность та была не в силе мускулов и умении владеть огромным мечом – этот меч с золоченой, украшенной резной волчьей головой рукоятью сейчас лежал у ног Альдранда, немало довольного такой добычей. Опасностью веяло от самой фигуры старого дрейва, от его прикрытых глаз, от его молчания. От спокойного равнодушия к своей судьбе.
Чем дольше Рольван смотрел, тем сильнее хотел немедленно покончить с пленниками. И сам себе удивлялся – уж кровожаден без нужды он не был никогда. И чем эти двое, в самом деле, могли быть опасны?
Тяжело ступая, подошел увитый бинтами Торис. Помолчал, затем предложил:
– Прикажи развязать их и вернуть мечи. Пусть сойдутся со мной в честном бою, не дело это – так их убивать.
– Это же дрейвы. Разве не ты проклинал их нынче ночью?
– Это не то. Они воины! И умереть должны как воины!
– То есть любой, кто смог наделать в тебе дырок, заслуживает твоего уважения, Торис? Даже если это дрейв? – Рольван сухо рассмеялся. – Нам придется взять их с собой. Они могут знать что-нибудь полезное. Так что, прости, на сегодня драки закончены. Надеюсь, ты не в обиде?
– Ну, хорошая драка всегда на пользу, – рассудительно заметил Торис. – Но на сегодня, так и быть, мне хватит. Только знаешь, командир, они хоть и воины, а все же дрейвы. Если решат по дороге нам головы заморочить или еще какие демонские выходки…
– Как только такое заметим – убьем, – согласился Рольван. – Но пока я никакого волшебства от них не видел и не поверю, пока не увижу.
– Вороны-соглядатаи тебе не в счет? – Торис ухмыльнулся и зевнул. – Прах с ними. Дело к вечеру, а нам еще мертвых хоронить.
– Значит, не будем терять времени, – сказал Рольван, отворачиваясь от дрейвов. – Похороним павших и в путь. Заночевать я хочу подальше от этого места.
За все время пленники не издали ни звука – ни мольбы, ни проклятия. Но слышали, без сомнения, каждое слово.
Глава третья, необратимая
Во главе всех дрейвов стоит один, самый искусный в науках и колдовстве; ему повинуются беспрекословно. По смерти ему наследует самый достойный. Если таковых несколько, спор решают голосованием, если же не согласятся, то и оружием. Избранный должен доказать перед всеми свою силу и благоволение богов, и тогда только получит он почтение, положенное Верховному дрейву.
Патреклий Сорианский «О народах»
Оборотни? Пой, да не завирайся! Сам подумай, ну как может человек стать зверем? Представил? То-то же! Что? Дрейвы? Вспомнил тоже! Это же когда было, да и враки все!
Из трактирного разговора
И тогда он поклялся небом и землей, поклялся собственным сердцем, что не заснет в постели и не выпустит из рук меча, пока не добудет голову убийцы.
Книга легенд и сказаний Лиандарса. Автор неизвестен
В путь выступили уже на закате, болезненно-мутном из-за туч. Ехали медленно: на носилках из тонких осиновых стволов стонал и метался Эранд. Игарцис с отчаянным видом кусал губы – он ничем не мог помочь.
Пленники оставались безмолвны, только младший кидал по сторонам яростные взгляды. Обоим связали руки и усадили на коней, которых теперь хватало с избытком. Того, что вез старика, вел за повод Торис, а младшего – бормочущий молитвы Крахнен.
Дождь то переставал, то принимался моросить снова. На сердце лежала тяжесть. Все молчали, и в тишине особенно четко выделялись звуки: хруст и хлюпанье под копытами, стоны Эранда, шепот Крахнена. Рольван поймал себя на том, что мысленно повторяет за ним слова молитв.
Он думал о тех, кто остался под свежим курганом на лесной поляне. Они выступили в поход с шутками и смехом: преступники-дрейвы, изгои, отверженные богом и людьми, казались законной дичью. Но загнанный зверь порой кидается на охотников. Удивляться тут нечему, и все же Рольван горбился под весом несправедливости и непонятной вины.
Когда совсем стемнело, остановились на ночлег. Ужинали тем, что нашлось в мешках, но огонь развели – отогнать ночные страхи. После ужина по общему согласию вознесли молитву в поминовение павших и ради выздоровления раненных.
Эранд не приходил в себя, и непонятно было, становится ли ему хуже. У Рольвана в плече будто ворочали раскаленный вертел.
Почти против воли он велел дать пленным хлеба и воды, и не огорчился, когда те с презрением отказались. Торис, неугомонный, как всегда, пытался с ними заговорить, но ответом было глухое молчание. Тогда пленников вновь привязали к деревьям и оставили в покое. Только молодой Альдранд таращился на них, да мрачнел с каждой минутой Крахнен.
Выставили стражу. Близилась полночь, но спать не хотелось. Дождь перестал. Сплошная беззвездная чернота сомкнулась над маленьким лагерем. В костер постоянно добавляли дров, благо валежника было в избытке, слуги натаскали его и сложили в огромную кучу. Но свет пламени лишь немного разбавлял ночную тьму, отойди на несколько шагов – и она поглотит тебя полностью.
Один за другим воины заворачивались в плащи и укладывались у огня. Голоса звучали редко и неохотно. Рольван достал из ножен меч и неспешно водил по лезвию точильным камнем. Он тщетно пытался прогнать тревогу или хотя бы убедить себя, что причина ее – в усталости и потерях, а не тишине и сверлящем спину дрейвском взгляде.
Он вздрогнул от возгласа Ториса:
– Чтоб вам сдохнуть! Вспомнил!
– Вспомнил о своем брюхе или о чем пониже? – неласково поинтересовался с другой стороны костра задремавший было воин.
– А! Так и знал, что вы даже не подумали, какая сегодня ночь!
Рольван нахмурился – он помнил об этом всю дорогу, а сейчас забыл. И тут же раздался хриплый голос Крахнена:
– Завтра Валль.
Почему-то никто не удивился, что этот набожный воин вспомнил прежнее, языческое название дня святой Дасты. Древние сказания сегодня были осязаемы – темной ночью на Валль, в лесу, когда мечи еще помнили вкус крови убитых дрейвов, а хозяева этих мечей ежились под взглядами выживших. У Рольвана по спине побежали мурашки. И не у него одного: рядом приподнялся на локте Игарцис.
– Может, все-таки убить их, а? – предложил он.
Рольван спрятал нерешительность за смешком:
– Хочешь в ночь на Дасту заняться убийством дрейвов?
– Это будет как жертвоприношение, – прошептал из-за плеча Крахнена юный Альдранд.
Рольван не понял, чего в его голосе больше – отвращения или восторга. Ответил резко:
– Мы не станем их убивать. Не сегодня.
Он знал, что пленники слушают разговор, но не хотел оборачиваться, чтобы убедиться. Остальные, напротив, посмотрели. Торис переменился в лице.
– Что они делают?!
Тут уж Рольван обернулся. Вскочил.
Пленники, привязанные к двум дубовым стволам, смотрели друг на друга. Старший умудрился развернуться в своих путах. Ремни глубоко врезались в его тело, но дрейв, похоже, не чувствовал боли. Его взгляд был прикован к лицу младшего, как будто сообщал ему нечто, неслышимое, но понятное этим двоим. Вид его был страшен.
Младший дрейв сосредоточенно смотрел в глаза старику, словно и впрямь принимал некое послание. Слезы лились по его исцарапанным щекам и падали на длинную, когда-то белую, а теперь покрытую грязью и кровью тунику. Губы скривила судорога.
Все это Рольван разглядел за несколько мгновений, бросаясь к пленникам, еще не сообразив, что происходит и что ему делать. Через миг глаза старика закрылись, а за спиной дико закричал, кидаясь вперед, Крахнен:
– Бей, Рольван, бей!
Они опоздали – не потому, что Рольван замедлил последовать совету. Уже в миг, когда Крахнен открывал рот, было поздно. Старик обмяк в своих путах, и одновременно лопнули ремни на втором пленнике.
Серая тень метнулась к Крахнену, бегущему навстречу с занесенным мечом. Ярко блеснули в свете костра клыки, и воин упал с перекушенным горлом. Мгновение Рольван видел ее – огромную всклокоченную волчицу, оскаленную пасть, оранжевый пламень глаз. Потом она рванулась прочь, быстрее мысли, и мечи воинов пронзили пустоту.
Никто не произнес ни звука, пока Игарцис опускался на колени, прижимал пальцы к впадине у горла Крахнена, пока закрывал ему глаза. Подняв голову, сказал то, что все и так поняли:
– Мертв.
Дружинники зашевелись, будто это слово расколдовало их. Одни озирались, ища врага, другие прикладывали пальцы к сердцу и ко лбу, призывая божью помощь. Торис бросился к старому дрейву, подняв меч, но так и не ударил. Все услышали его недоуменный голос:
– Этот тоже мертв!
И тогда зарыдал Альдранд, громко, как насмерть перепуганный мальчишка-простолюдин. Упав на колени и размазывая кулаками слезы, он принялся молиться во весь голос с истовостью, какую оценил бы покойный Крахнен. Воины и слуги, все, кроме часовых, один за другим присоединились к нему.
Ловить в ночном лесу волчицу – даже прикажи Рольван такое, его никто бы не послушался. Все равно что пытаться вернуть в тело ушедшую жизнь. Вздохнув, он опустился на колени и склонил голову.
У разрушенного святилища задержались ненадолго. Предали огню хижины. Перетаскав заготовленные дрейвами для ритуального костра дрова ближе к дубам, подожгли и их.
Воины, с молчаливого разрешения командиров, осквернили жертвенный камень, испражнившись на него. Рольван едва удержался, чтобы, забыв свой высокий чин, не поучаствовать в общей забаве.
Исход похода получался мрачным. Из дрейвов в живых осталась волчица да еще один, немолодой, изрядно потрепанный, с обрубленной по локоть правой рукой – его вез в столицу Шаймасов отряд. Дружинников уцелело чуть больше половины. Выжившие, в бинтах и пятнах засохшей крови, выглядели немногим лучше покойников.
Обратно отправились все вместе, кратчайшим путем, наполняя лес хрустом и звоном, кашлем, хрипом и негромкими голосами. На носилках стонали и бормотали в забытьи раненые, и среди них Эранд, горящий в лихорадке, но живой.
День святой Дасты, праздник начала лета, спешил оправдать свое название, призвав на помощь все силы земли и неба. Легкий ветерок относил в сторону запахи пота и ран. Лес полнился птичьим гамом и щебетом, медовыми ароматами трав, от которых кружилась голова. Сказать по правде, она могла кружиться от потери крови или от недосыпания. Или, еще хуже, от пережитого страха, но кто в здравом уме захочет в таком признаться? Тем более что пахло и правда сильно.
На прогалинах и по берегам ручьев под щедрыми солнечными лучами поднимались клевер и колокольчики, длинные стебли белоцветки и нежные, как маленькие звезды, ромашки. Воздух был теплым с утра, а к середине дня прогрелся так, что дружинники под кольчугами и кожаными панцирями обливались потом.
– И как мы не разглядели, что это девка?
Обернувшись на голос, Рольван увидел, как Торис, сняв и повесив у седла шлем, всеми пальцами чешет мокрый затылок. Волосы его висели грустными сосульками, усы поникли. Обычно выбритый подбородок покрывала светлая щетина. Улыбка же сияла насмешливой белизной, как будто для печали не было вовсе никаких причин.
Оставив в покое свою голову, Торис недоуменно наморщил лоб и повторил:
– Как не разглядели?
– До того ли нам было, – пожал плечами Рольван. – Да если бы и разглядели, что бы ты стал делать? Дрейвка – это уж слишком, даже для тебя!
Светловолосый гигант лишь усмехнулся, поправляя на груди побуревшую повязку.
Первобытный ужас ночи на солнце почти растаял. Теперь Рольван не был уверен, что действительно случилось, а что всего лишь померещилось. И хоть он не сомневался, что своими глазами видел волчицу, перед этим бывшую дрейвкой, все же предпочел бы не рассказывать об этом епископу или королевскому совету и уж тем более не подкреплять рассказ клятвой.
Единственным, что осталось реальным при свете дня, были два тела – Крахнена с перегрызенным горлом и старого дрейва, на чьем теле не было ни единой раны. Их похоронили рядом, как добрых друзей, но если кому и могла померещиться в том насмешка, Рольвану и остаткам его отряда было не до смеха.
– Что-то ты совсем приуныл, командир, – заметил Торис.
– А чему радоваться?
– Как чему? Ты живой, я живой. Мальчишка вот живой…
Он хлопнул по плечу полусонного Альдранда с такой силой, что его каурый шарахнулся в сторону, а сам Альдранд чуть не вылетел из седла. Выпрямился, ошалело протирая глаза.
Торис усмехнулся и заключил:
– А дрейвы мертвы. Кроме девки, ну, то невелика беда. Дэйг будет доволен – мы отомстили за его королеву. Слышал я, он обещал тебе за это какую захочешь награду?
– Не знаю, где ты мог такое услышать.
– И не узнаешь, не проси, – ухмыльнулся гигант. – А больше всего меня обрадует, когда мы доберемся до деревни или хоть какого постоялого двора. Чарка пива мигом излечит мои раны, да и твои тоже!
– Кто о чем, а ты все о пиве! Но я тоже хотел бы оказаться подальше от леса и вообще от всего этого, – Рольван передернул плечами.
– Да уж, хватит с нас волчиц! Я предпочитаю других девок – таких податливых, знаешь? Кстати, в деревне…
– Наверно, ты прав, Дэйг будет доволен, – сказал Рольван скорее самому себе, чем приятелю. – И это всего обиднее…
– Что? Почему это?
– Почему?! Подумай сам, сколько смертей, и добро бы на войне, так нет! Ради каких-то дрейвов, о которых мы до сих пор и думать не знали! Крахнен – чем он такое заслужил? Подумай, Торис. Чем мы вообще тут занимались?
Он увидел недоуменный взгляд друга и замолчал. Откровенничал он редко, да и Торис был не из тех, кому на пользу сложные рассуждения. В трудный час, против целой толпы врагов, не было товарища надежней. Опасности же, что приходят изнутри, вопросы и сомнения были ему непонятны, и Рольван нисколько за это не обижался.
Он усмехнулся и добавил:
– И пленных проглядели. Как мы могли?
– Ну, одного-то все ж везем! Не завидую ему – пожалеет, что на свет родился! – Торис хмыкнул, не спеша накрутил на палец свой обвисший ус и изрек с непривычным глубокомыслием: – Святейшество, говорят, мудрее всех на свете. Уж он-то точно знает, как оно правильно. Его и спроси, а он тебе скажет. А работу свою мы сделали, ведь так?
– Пожалуй.
– И вот что я тебе скажу, командир: ты хандришь, но добрая выпивка это поправит. А если еще взять девок и хорошенько их…
– Понял я, понял, – Рольван заметил, что юный Альдранд слушает уж слишком внимательно, и закончил вполголоса, для одного Ториса: – Так и поступим, решено. Дай только добраться до деревни.
Его святейшество отец Кронан, старший епископ Лиандарса, ничего не разъяснил Рольвану по его возвращении. Он был убит в ту самую ночь, которую Рольван провел на деревенском сеновале в компании Ториса, бочонка пива и двух девиц, стыдливо хихикавших поначалу и все более смелых с каждой кружкой.
Убийцу опознали по вышивке на плаще. Сопротивляясь, Кронан ухватился за воротник нападавшего и оторвал кусок, так и оставшийся в мертвых пальцах. Это оказался Гвейр, воин родом из Каэрдуна, четыре года как поступивший на службу к королю Дэйгу. Умелый боец, знаток множества песен, от древних повествований о богах и героях до трактирных непристойных стишков.
Именно за музыкальный дар вообще-то не красавца Гвейра ласково встречали на женской половине замка, в комнатах покойной королевы. Там он принимал знаки внимания от многих дам, ни одной не давая ни обещаний, ни поводов для ревности – умение, которому можно только позавидовать.
Но, кроме всего этого, Гвейр был – или притворялся – добрым другом Рольвану и Торису. Особенно Торису. Эти двое были попросту неразлучны, если только служба не забрасывала их, как сейчас, в разные места.
В последний раз Рольван и Торис видели Гвейра в ночь после казни, и он был пьян до такой степени, что не мог ходить. В ту ночь многие горевали, многие напивались, и Рольван ничего не заподозрил. А должен был – уж теперь-то ясно, кто был дрейвским лазутчиком в столице, кто вместе с королевой готовил заговор, убийство и переворот.
Все сходилось. Даже то, что в личных вещах Гвейра нашлись такие же, как у королевы, деревянные фигурки древних богов. А еще, если кому мало доказательств – на лбу мертвого отца Кронана острием меча или кинжала был начертан треххвостый дрейвский знак.
Сам Гвейр не стал дожидаться ничьих выводов. Он исчез, и никто не знал куда.
Читать бесплатно другие книги:
