Замок тайн Вилар Симона

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Ева влетела в свою опочивальню, будто на крыльях. Насмерть перепуганная служанка, бежавшая за госпожой от ворот замка из боязни, что обессиленная пережитым ужасом хозяйка может в любой момент упасть в обморок, просто-таки обомлела, когда Ева обернула к ней свое лицо. В нем не читалось и намека на какие-либо страдания. Весь облик госпожи излучал торжество; раскрасневшееся лицо выдавало возбуждение, но не от пережитого страха, а от радости.

Ева ликовала. Ей надо было побыть одной.

— Поди вон, Нэнси! — резко бросила она, когда ошеломленная горничная попыталась выяснить, все ли с ней в порядке.

Служанка опрометью вылетела из комнаты, осеняя себя крестными знамениями и приговаривая слова молитвы — больше всего ее страшила мысль, что молодая леди повредилась в уме.

Ева минуту пристально вглядывалась в свое отражение в зеркале, будто хотела увидеть там нечто, доселе ей неизвестное.

— О, Боже мой, Боже мой! — выдохнула она своему отражению, потом почти упала в кресло, тяжело дыша и не сводя с зеркала глаз. — Ты, — она прижала пальчик к гладкой блестящей поверхности, — ты сегодня видела короля. Его величество Карла II Стюарта! И он спас тебе жизнь!

Она откинулась в кресле и улыбнулась, мечтательно глядя в сводчатый потолок. Авантюрная жилка скоро позволила ей опомниться после того, как их чуть не растерзала толпа. И именно эта черта характера не давала ей покоя, кружила голову при одном напоминании, что спас ее сам король. Король-беглец, за голову которого назначена немыслимая награда — тысяча фунтов. Но это для плебеев все решают только деньги, а для нее, Евы, награда должна стать иной. Король здесь — и она ему понравилась! Всю дорогу домой Ева напряженно размышляла о происшедшем, невпопад отвечала на взволнованные вопросы Стивена о своем самочувствии и постаралась как можно скорее отделаться от жениха. Не пожелала она и успокаивать младшую сестру, которая сидела всю дорогу, отвернувшись от них, невидящим взором глядя в окошко кареты.

И вот она дома, в Сент-Прайори. Уайтбридж вместе с королем остался позади, но она не могла успокоиться. Глупо. Разум говорил, что приключение окончено, и ей остается только отвлечься, не будоражить душу помыслами о том, как восхищенно и жадно глядел на нее Карл Стюарт.

Она окинула взглядом покои. Сент-Прайори был старинным замком, возникшим на месте древнего бенедиктинского аббатства, которое досталось ее предкам во время роспуска монастырей при Генрихе VIII[7]. И хотя Сент-Прайори после этого перестраивали, он так и не утратил чего-то средневекового, напоминающего о былом величии аббатства. Каменные стены, сводчатые потолки, стрельчатые арки дверей и окон — ото всего веяло стариной и основательностью. Но Ева была женщиной другого времени, и свои апартаменты в одной из башен она превратила в очаровательное гнездышко. Теперь это была богато декорированная дамская комната с высоким сводчатым потолком, изысканной мебелью в новом вкусе, с инкрустациями и новой резьбой; каменную кладку стен скрывали фландрские шпалеры ярких сочных тонов с тиснением; на двух больших стрельчатых окнах висели длинные портьеры из золотистого индийского штофа. Таким же штофом была убрана роскошная широкая кровать на возвышении, с резными столбиками по углам, поддерживающими пышный балдахин, с которого свисали богатые драпировки, соединенные позументом и по краям обшитые длинной золотистой бахромой.

Ева глядела сейчас на всю эту роскошь едва ли не с отвращением. Она не любила Сент-Прайори. Здесь она чувствовала себя словно в ссылке. Ее тяготил старый замок с его тайнами и преданиями, где давно не было гостей, не играла музыка, где в запутанных коридорах, помнящих еще тихую поступь монахов, лишь изредка попадался кто-то из немногочисленной прислуги или спешила куда-то озабоченная Рэйчел. Вот для ее сестры Сент-Прайори всегда оставался домом, она никуда не уезжала, она родилась здесь. Она-то никогда не задумывалась над страшным проклятием последнего аббата Сент-Прайори, которого ее предок, барон Джон Робсарт, выгнал из обители прямо на дорогу умирать в нищете, когда король Генрих передал ему аббатство в ленное владение. Тогда аббат проклял род Робсартов до седьмого колена, и с тех пор ни один из их семьи не дожил до спокойной старости, каждый умер при трагических обстоятельствах.

Начал эту страшную традицию сам барон Джон Робсарт, свалившись с лестницы и сломав себе шею. До сих дней сохранилось поверье, что его напугал призрак загадочного черного монаха, который выплыл к нему из пустынного прохода; и хотя свидетелей тому не было, многие слышали, как ужасно кричал барон, прежде чем неудачное падение и сломанная шея не оборвали его жизнь. С тех пор поговаривали, что черный монах неизбежно возникал перед каждым очередным владельцем Сент-Прайори незадолго до его кончины. Последним его видел старший брат ее отца, сэр Роберт Робсарт, накануне той нелепой дуэли, на которую его вызвал местный сквайр, узнав, что пэр Англии барон Робсарт соблазнил его жену.

После этого пэрство Робсартов и замок Сент-Прайори достались ее отцу. Тетушка Элизабет, младшая сестра Дэвида Робсарта, тоже божилась, что видела страшного черного монаха, но с ней-то ничего не случилось, разве что она так и не вышла замуж. И теперь они — дети Робсарта — седьмое поколение… Старший брат Евы, Эдуард, почти не бывал в Сент-Прайори, так как в основном жил за границей. Но и его постигла смерть, когда он приехал в Англию и вопреки воле отца, стоявшего за парламент, вступил в войска Карла I. Он погиб в битве при Нэйсби, и мрачные пуритане положили его труп к ногам генерал-лейтенанта парламентских войск Дэвида Робсарта, С тех пор отец очень изменился и ушел из армии. Его тогда простили и круглоголовые, и роялисты. Лишиться наследника, продолжателя рода — это было настоящее горе. Правда, от второго брака у него остался сын Николас, но даже сам Робсарт не любил вспоминать об этом. И была еще Рэйчел от третьего брака отца с загадочной женщиной — испанкой Пилар д'Альварес. Рэйчел родилась здесь, в Сент-Прайори, и ее рождение стоило жизни третьей жене Робсарта. С тех пор барон больше не женился, а над замком нависла странная, напряженная тишина. Тишина, которую так ненавидела Ева.

Она смутно помнила иные времена. Ей было три года, когда отец привез их с Эдуардом сюда, после того как был смещен с поста лорда-наместника Ирландии. Тогда Сент-Прайори сиял огнями, здесь часто бывали гости, отец устраивал пиры и большие охоты. Потом мать Эдуарда и Евы, ирландка Кэтлин Раффери, умерла, заболев оспой, и замок притих. Но ненадолго. Отец был молод, и вскоре женился на фрейлине королевы Генриетты-Марии, француженке Шарлотте де Бомануар. Хотя Еве тогда не исполнилось и пяти, она хорошо помнила эту шумную красивую даму, которая хоть и была равнодушна к детям мужа от первого брака, но умела внести в Сент-Прайори веселье. Шарлотта ни дня не могла провести без празднеств, замок весь ходил ходуном; порой это становилось утомительным, а временами — просто невыносимым.

Потом леди Шарлотта родила Николаса. Что-то случилось тогда между ней и отцом. Они почти не виделись, и лишь по прошествии нескольких лет Ева узнала причину разрыва меж ними. А тогда отец услал жену с сыном к ее родне во Францию, где Шарлотта де Бомануар вскоре умерла. В это время маленькая Ева уже жила с отцом в Лондоне, в его богатом городском особняке, а ее брат был услан во Францию и служил пажом при дворе Людовика XIII. Третья женитьба отца стала для Евы настоящей трагедией. И не потому, что ей не нравилась новая мачеха, просто отец собирался покинуть двор и вновь поселиться в имении. К счастью, отец с женой уехали без нее, а она осталась в столице под попечительством тети Элизабет и ворчливого дяди Энтони. Позже она узнала, что у нее родилась сестра Рэйчел, но ее это мало волновало. Ведь жизнь в Лондоне была такой веселой! Даже когда вновь вернулся отец, постаревший, мрачный, в жизни Евы мало что изменилось.

Когда Еве исполнилось двенадцать лет, лорд Робсарт представил ее ко двору и королева Генриетта-Мария, очарованная редкой красотой девочки, приблизила ее к своей персоне. Ах, какая тогда была жизнь! Ева принимала участие в роскошных выездах королевского двора, танцевала на балах, веселилась на маскарадах. Королева благоволила к юной красавице, да и сама была охоча до всякого рода неожиданностей. Один раз она даже устроила бал, на который явилась в ярком платье, но с лицом и руками, вымазанными в саже, и под звуки бубнов и кастаньет исполнила мавританский танец. Позже в Лондоне вышел памфлет, обвиняющий королеву в развращении двора. Генриетту-Марию не очень любили за то, что она пыталась настроить короля на введение в Англии католического вероисповедания. Сердца англичан со времен королевы Марии Тюдор отвергли эту религию, да и нравы пуритан распространялись все более, их представители заседали в парламенте и все сильнее подавали свой голос против двора, против доброго короля Карла и его католички-супруги. Но Ева тогда мало обращала внимание на это, хотя все чаще встречала в Лондоне суровых, вечно мрачных людей в темных одеждах с хмурыми лицами и резкими речами. Один раз она даже видела, как у позорного столба по приговору Звездной палаты были выставлены Джон Баствик и священник Генри Бертон. Им обрезали уши и на лбу выжгли клеймо. Это было ужасно, ей даже стало плохо, но она сдержалась. Ибо тогда рядом с ней был принц Руперт, красавец Руперт, в которого она была без памяти влюблена, и потому боялась выказать при нем слабость.

Руперт Пфальцский стал первой настоящей любовью Евы Робсарт. Она тосковала о нем, когда он уехал, хотя всячески скрывала это, стараясь отвлечься утехами двора. Придворная жизнь: увеселения, роскошь, блеск, поклонники, флирт — была ее природной стихией. Ева рано поняла, что хороша собой и нравится мужчинам, это делало ее дерзкой и смелой. Она дразнила их, играла ими, вела себя вызывающе. Ей ничего не стоило закрутить небольшую интрижку, она не боялась ночных свиданий, пылких поцелуев и ласк. А однажды, чтобы развеселить королеву, даже плясала на столе, вскидывая юбки и показывая всему двору свои красивые ножки в алых чулках с золотистыми стрелками. Она заметила, как восхищенно глядел на нее маленький принц Уэльский, который громко заявил, что леди с красными ножками — самая красивая дама в Англии.

Да, Еве Робсарт чудесно жилось при дворе, и она старалась не замечать тех туч, что сгущались у нее над головой. Вернее, над головой ее отца. Гром грянул, когда началась война с Шотландией и ее отец, единственный английский генерал, имевший боевой опыт, так как сражался в континентальных войнах, наотрез отказался принимать участие в походе против шотландцев. У него уже тогда были натянутые отношения с королем — Дэвид Робсарт открыто встал на сторону средних землевладельцев, которые поднялись против войны, ибо считали, что Карл I попирает их религиозные права. Робсарт относился к среднему дворянству как к соли земли Англии и полагал, что Карлу следует больше считаться со своими подданными. Это привело к окончательному разрыву отца с двором, хотя до Евы и доходили слухи, что сама королева умоляла отца быть сговорчивее и помочь ее супругу. Но барон Робсарт отказался. Он удалился от двора в свое поместье Сент-Прайори и забрал дочь с собой.

Так Ева впервые оказалась в глуши, в ссылке, как считала она, и ощутила весь ужас громады Сент-Прайори. Она впервые познакомилась здесь с младшей сестрой и была удивлена той любовью, с какой малютка Рэйчел относилась к поместью — хотя Рэйчел всегда была странным ребенком! Еве льстило то немое обожание, каким одаривала ее младшая сестра, и она даже привязалась к малютке, но сама-то она была здесь несчастна. Так несчастна!..

Тут, в провинции, текла совсем иная жизнь. И все больше набирали силу пуритане. Эти люди в длинных, черных, наглухо застегнутых плащах, носившие у пояса Библию и полагавшие, что они одни достойны внимания Господа на земле, были всюду, и их мрачный характер словно накладывал отпечаток на округу. Они настаивали на запрещении ношения длинных локонов, пышных воротников, бархатных камзолов с лентами, всюду вводили свою суровую моду. А главное, они всячески боролись с развлечениями. В краях солсберийских пустошей и так немного населения, но если где-то собирался народ, то тут же появлялись пуритане и сразу следовали проклятья — запретить танцы, хороводы, не разрешать петушиные бои, не посещать городские таверны, не играть в кости и карты. И Ева восстала против этого. Иначе она не могла. Она стала созывать местных помещиков на балы и охоты, дерзила пуританским священникам, уличала их в лицемерии. Окрестные жители, еще не до конца увязшие в новых веяниях пуритан, были то очарованы, то шокированы ее поведением. Эта девушка вносила в их угрюмую жизнь разнообразие, потому что заражала их весельем, которое они боялись проявлять, запуганные пуританской моралью. Да, весть о своенравной красавице шла далеко. Ей исполнилось всего шестнадцать лет, но яркая личность и удивительная красота сделали ее главной фигурой во всем графстве.

Возможно, тогда она впервые привлекла к себе внимание Стивена Гаррисона. Хотя что значил он, сын простого сельского сквайра, в глазах светской красотки? Но она флиртовала и с ним, как со многими другими, ибо любила внимание мужчин, жаждала восхищения, и ей надо было постоянно убеждать себя в том, что она не пропадет в этой глуши. Тем более что все меньше оставалось надежд на возвращение ко двору. Дэвид Робсарт тоже стал склоняться к пуританизму, и дерзкие выходки дочери его шокировали. Но он никогда не пенял ей, ибо считал себя в чем-то виноватым перед ней. А может, он уже тогда все больше погружался в себя: все чаще запирался в своих покоях, углублялся в чтение Библии. Мучительные раздумья о своей судьбе, о ее предопределении становились его страстью и болезнью. Потом он был призван в Лондон на заседание парламента. Ева очень надеялась, что он возьмет ее с собой, а когда этого не случилось, закатила отцу настоящую истерику. Барон уехал ненадолго и вернулся еще более мрачный; теперь он все чаще высказывался против короля Карла.

— Наш монарх считает, что правит от имени Господа, но в стране есть люди, не согласные с этим.

Еве казалось, что он имеет в виду самого себя, и она холодела от страха. Ведь если отец окончательно порвет с двором, то и ей придется провести жизнь в этой глуши. А она так любила двор с его балами, празднествами, фейерверками, любила Лондон с его сутолокой, сплетнями, сенсациями. Она скучала даже по вони этого огромного города, по дымам его мыловарен и печей для обжига извести.

Вскоре после этого началась война. Король окончательно рассорился с парламентом, уехал в Ноттингем, где поднял свой штандарт. Это послужило сигналом к войне, в округе все только и говорили о кавалерах и круглоголовых. Некоторое время спустя и барон Дэвид Робсарт отбыл на войну, чтобы сражаться на стороне парламента.

Для Евы это означало крушение всех надежд. Она жила в каком-то странном возбуждении, которое затем сменилось апатией. Она ненавидела огромный безлюдный Сент-Прайори и теперь то приходила в ярость, то вдруг становилась тихой и печальной, то неожиданно заходилась в безудержных рыданиях. Однажды в Сент-Прайори приехал ее брат Эдуард. Он рассказал, что двор короля обосновался в Оксфорде и Эдуард отправляется туда, чтобы предложить королю свою шпагу. Он не поддержал отца! Как это было восхитительно!

Ева вдруг поняла, что не может больше оставаться в Сент-Прайори, с его тайнами и проклятьями. Ей невероятно опостылело здесь все: и низкое небо над равниной, и безлюдье, и пуританское ханжество. Уговорив тетушку Элизабет сопровождать ее, оставив младшую сестру на попечение уже ставшего священником дяди Энтони, она вместе с Эдуардом отправилась в Оксфорд.

И вновь наступила настоящая жизнь. Мрачная тень войны еще не наложила свой отпечаток на двор. Здесь все сияло блеском и роскошью, давались балы, кавалеры были любезными, а дамы нарядными. В Оксфорде царило веселье, там насмехались над суровой религиозностью парламента, кутили и развлекались вовсю. Эдуард Робсарт был принят королем с распростертыми объятиями и получил чин полковника кавалерии, сорокалетняя тетушка Элизабет Робсарт тоже удостоилась быть принятой монархом и столько времени проводила с престарелым лордом Монтгомери, что, когда огласили помолвку, это никого не удивило. Что же касается Евы Робсарт — она истинно блистала. Ей было девятнадцать лет, она была в расцвете своей красоты, мужчины сходили по ней с ума, дрались на дуэлях, добивались внимания красавицы, чей отец сражался в армии противника. На положении Евы, впрочем, это никак не отражалось. Сам король расточал ей комплименты и, в отсутствие находившейся во Франции супруги, открывал балы под руку с Евой Робсарт. Четырнадцатилетний принц Уэльский бегал за ней, как щенок, и выглядел влюбленным. Она смеялась и кокетничала с ним, совала ему в рот леденцы. Но главное — в Оксфорде был принц Руперт, и старая страсть вспыхнула с новой силой. Победитель парламентских войск при Эджхилле, герой войны, принц Руперт обладал в глазах Евы неоспоримой привлекательностью, и, хотя вокруг нее вращалось немало достойных претендентов и предложение руки и сердца следовало одно за другим, глаза Евы начинали сиять, лишь когда появлялся Руперт. Она была очарована, безоглядно влюблена. Однако как дочь пэра Англии она была честолюбива и, понимая, что обстоятельства благоприятствуют ей, стремилась не просто очаровать племянника Карла I, она поставила целью женить принца на себе.

Они были прекрасной парой: юная Ева Робсарт и двадцатичетырехлетний, овеянный боевой славой принц Руперт. К тому же все видели, что Руперт просто теряет от Евы голову. И если чувственная и горячая Ева пьянела от страсти в объятиях Руперта, то у последней черты ее удерживали лишь практичность и честолюбие. Больше всего она боялась, что, если Руперт не сделает ей вот-вот предложение, она все равно уступит ему. Что вскоре и произошло.

Однажды, в мае, веселый принц Руперт собрал пышную кавалькаду из дам и кавалеров и с Евой по правую руку возглавил эту конную прогулку, двигаясь в сторону одной из ближайших усадеб. По сути дела, это было полное безрассудство, ведь войска парламента приближались к королевскому Оксфорду, и они могли столкнуться с неприятелем в любой момент. Только такой беспечный человек, как Руперт, мог затеять подобную авантюру, да еще взять с собой наследного принца Карла и дам. Когда они только расположились на обед в поместье преданного роялиста, их неожиданно обложили отряды круглоголовых. Поднялась паника: усадьба была обычным сельским домом, даже не обнесенным рвом, и Руперт, не на шутку испугавшись, заметался между наследником и дамами. И тут Ева овладела ситуацией. Склонившись в низком реверансе перед Карлом, она сказала:

— Если ваше высочество только прикажет… Я думаю, мы прорвемся. — Она решительно взяла своими маленькими ручками два пистолета.

Ее самообладание воодушевило присутствующих. Все быстро оседлали коней, и, едва распахнулись ворота, все они, кроме нескольких робких дам, карьером вынеслись на неприятеля и, открыв огонь, вонзили шпоры в бока коней и прорвались сквозь осаду.

Руперт тогда получил сильный нагоняй от короля за то, что посмел рисковать свободой наследного принца, а Ева стала героиней дня. Король при всех поцеловал ее в лоб, называя своей милой девочкой, принц Карл смотрел на нее с обожанием, а взгляд Руперта был непередаваем. Но Ева впервые не упивалась почестями и лестью. Улучив момент, она ушла в парк и там, в отдаленной беседке, дала волю слезам от пережитого испуга, который довел ее едва ли не до состояния шока. Там, плачущую, ее нашел Руперт. Приголубил, приласкал, а она и не заметила, как расслабилась в его сильных руках, как его прикосновения, его страсть разожгли ответный огонь в ее теле и она уступила ему, позволила овладеть собой.

При дворе ничего нельзя утаить, и вскоре все узнали, что Ева Робсарт стала любовницей принца Руперта. Но Ева уже сама не могла себя сдержать. Чувственная от природы, она таяла в любви и находила столько восхитительного в ее физической стороне, в плотских радостях, которые обрушились на нее столь внезапно, что в жажде физического удовлетворения совсем забыла о честолюбивых помыслах. Так был упущен благоприятный момент. Принц Руперт отбыл на север, где в битве при Морстон-Муре потерпел сокрушительное поражение и вынужден был скрываться. Король Карл покинул Оксфорд, его маленький двор распался, и Ева вынуждена была возвратиться в ненавистный Сент-Прайори вместе с тетушкой Элизабет, которой тоже так и не пришлось предстать перед алтарем, ибо ее жених, лорд Монтгомери, сложил голову при Морстон-Муре.

А вскоре Ева поняла, что беременна.

Дочь лорда, опозорившая себя подобным падением, теперь она жила тихо и уединенно. Она писала Руперту несколько раз, но не получала ответа. То ли письма не доходили до принца в терзаемой гражданской войной стране, то ли он не имел возможности ответить, то ли не хотел. Так или иначе, а Ева Робсарт таилась от всех, беременность была ей в тягость, она затягивалась в тугие корсеты, и, когда до истечения срока разродилась мертворожденным ребенком, которого тут же тайно похоронили преданные слуги, она сочла это едва ли не избавлением.

Ева очень изменилась, исчезла ее веселость, она стала мрачной; даже красота ее несколько поблекла. Тем не менее она продолжала без памяти любить Руперта, ждала встречи с ним, жадно ловила вести о своем неверном возлюбленном. Когда она узнала, что Руперт вновь обрел силы и готовится к новой битве при Нэйсби, то, несмотря на смутное время и протесты родни, выехала к нему в Нортхемптоншир.

Дорога оживила ее. Она не боялась путешествовать по разоренной, враждебной стране. Когда ее останавливали роялисты, она напоминала, что ее брат состоит в армии короля, а если дорогу преграждали сторонники парламента, ссылалась на то, что ее отец, лорд Робсарт, — генерал в войсках командующего парламентскими силами лорда Ферфакса. Ее пропускали, и она приказывала вознице гнать коней, ибо просто жаждала поскорей увидеться с Рупертом, объясниться с ним.

Ее не пропустили дальше Нэйсби. Несколько дней она ютилась в отвратительной гостинице, по ночам ее будили пушечная пальба, крики. Когда через городок, отступая, промчались отряды зятя Кромвеля генерал-комиссара Айр-тона, она с радостным криком кинулась на улицу, полагая, что кавалеры победили. И тут она увидела Руперта. На коне, с обнаженной шпагой, без шляпы, он преследовал отступающих. Едва увидев возлюбленного, Ева бросилась к нему навстречу; она кричала, звала, наконец он ее заметил. Его холодные голубые глаза взглянули на нее почти что с ненавистью. Конь рвался под ним, и он едва сдерживал его, пока бросал в лицо Еве жестокие злые слова:

— Какого дьявола, миледи? Убирайтесь ко всем чертям! Вас нам только и недоставало! — И он умчался, обдав ее облаком пыли.

Ева осталась на дороге, все еще не веря в случившееся. Она увидела, как храбрые отряды Руперта, овладев городком, приступили к грабежу. Обычное дело на войне: победители не щадят побежденных. Но Ева еще никогда не видела всех ужасов поражения. И сейчас широко открытыми глазами она смотрела, как галантные роялисты, превратившись в зверей, врывались в дома, выбрасывали оттуда людей, грабили, жгли. Сам красавец Руперт подавал им пример, носился на коне среди вопящей, разбегающейся толпы, стрелял, колол шпагой.

Еве тоже не повезло: ее схватили, поволокли куда-то. Она отбивалась, кричала, звала Руперта. Тщетно. Ее затащили в какой-то сарай, кинули под телегу, стали насиловать. Она не сразу поняла, почему ее отпустили. Насильники вдруг кинулись прочь, а когда Ева, плача и пошатываясь, подошла к воротам сарая, она увидела, что ситуация изменилась и теперь роялисты разбегаются, ибо в Нэйсби ворвались круглоголовые.

Один из них остановился около нее.

— Леди Робсарт? — Она с трудом узнала в этом грязном, растрепанном человеке своего поклонника Стивена Гарри-сона. — Как вы здесь оказались, миледи? Давайте скорей руку. Надо уходить. Вы что, не знаете — война отнюдь не место для красивых девушек?

Теперь-то она это понимала. Оглушенная, заплаканная, униженная, она позволила Стивену увести себя. Он повел ее к небольшому, отдаленному хутору, был с ней мягок и предупредителен, но она ничего этого не замечала. Она была оскорблена пренебрежением Руперта, сердце ее было разбито; она поняла, что ничего не значит для принца, что он — просто убийца и мародер.

Когда Стивен привел к ней отца, она уже смогла взять себя в руки и держалась спокойно. Лорд Робсарт прекрасно понимал, что привело ее в Нэйсби, ибо Руперт не делал тайны из своих взаимоотношений с дочерью генерала республиканцев и ее роман получил широкую огласку. Робсарт не стал упрекать дочь — ему было не до того: он только что получил тело сына. Он лишь сказал Еве:

— Мы уезжаем. Эдуарда убили. Нам надо отвезти его тело в Сент-Прайори и похоронить в фамильном склепе.

И вновь вернулась гнетущая тишина солсберийских пустошей, а проклятье Сент-Прайори давило на душу. Тогда Еве казалось, что жизнь кончена, ее стали мучить кошмары, она просыпалась по ночам от собственного крика.

Лорд Робсарт вскоре уехал. У него была деятельная натура, а в Сент-Прайори он просто сходил с ума от безысходности. Теперь, оставив службу в армии, он всецело посвятил себя торговым делам, занял пост в Вест-Индской компании и с головой окунулся в дела. Тогда Ева умоляла отца увезти ее с собой. Но он отказался, сказав, что в Лондоне творится такое, от чего его детям лучше держаться подальше.

Вскоре они поняли, о чем говорил отец. 30 января король Карл I взошел на плаху и при огромном стечении народа был обезглавлен.

Весть об этом пришла в Сент-Прайори лишь через два месяца после казни короля.

Ева тогда проплакала целый день. И не от того, что так жалела казненного монарха, а оттого, что, как ей казалось, ее жизнь никогда больше не озарится радостью. Она тосковала о старом времени, жалела себя, оплакивала свою погубленную юность. Рэйчел старалась, как могла, утешить сестру, пытаясь отвлечь ее своими заботами, делами о хозяйстве. Что-то толковала, что люди разорены и даже самые аккуратные налогоплательщики приходят в замок с просьбой отсрочить платежи. У Рэйчел были свои заботы, она уходила в них с головой, пряталась за них, чтобы не думать о себе, о своем одиночестве. А ведь ей было семнадцать лет, самое время, чтобы девушка получала от жизни все удовольствия. Особенно если учесть, что Рэйчел стала хорошенькой. Именно эта расцветшая миловидность сестры повлияла на Еву. Она вдруг подумала, что сильно подурнела за последнее время и мужчины уже не так восхищенно смотрят ей вслед, что сильно поправилась, а это ей не шло и страшило ее. Силы небесные — неужели ее время прошло, неужели в свои двадцать четыре года она стала старухой, и ей останется увянуть в глуши, превратиться в чопорную, нудную старую деву, невыносимую для всех, как тетушка Элизабет?!

Эта мысль словно подстегнула Еву. Она перестала отсиживаться в своей комнате и лить слезы, ожила и стала писать отцу, чтобы он прислал ей новые ткани, образцы новых выкроек да и всякие остальные мелочи: веера, перчатки, сумочки, без которых ни одна женщина не мыслит своего существования.

Лорд Дэвид Робсарт всегда был известным щеголем, несмотря на его увлечение пуританской религией, и Ева знала, что он поймет дочь и не откажет ей. К тому же теперь, когда он стал столь богат, ему не составит труда удовлетворить ее прихоти. Нет, она, Ева Робсарт, так просто не смирится!

Прежде всего она решила заняться своей внешностью. Она стала много двигаться, ездила верхом, путешествовала по окрестностям. Теперь Ева прекратила находить утешение в обжорстве и ограничивала себя буквально во всем: поначалу отказалась от своих излюбленных сладостей, потом перестала есть хлеб, а после и попросту отказываться от пищи. Поначалу ей приходилось туго. Однако со временем она заметила, что чем дольше сдерживаешь желание поесть, тем меньше испытываешь потребность в пище, и отвратительные спазмы в желудке исчезают. В конце концов она обнаружила, что стала влазить в старые платья, а талия, как в годы юности, уменьшилась до девятнадцати дюймов. Ева начала спать на жестких тюфяках, вместо подушки клала тугой валик, а по утрам ежедневно умывалась холодной водой и делала примочки парным молоком. Наконец зеркало показало, что она опять стала той Евой, которая очаровывала каждого, кто хоть единожды глядел в бездонный омут ее синих глаз. Ах, какая она вновь стала легконогая, подвижная, очаровательная! Но кого же ей прельщать в этом суровом краю солсберийской пустоши, где мужчины спешат надвинуть на лбы шляпы и опускают глаза, едва увидят по-настоящему красивую женщину? Ах это — «если твое око тебя соблазняет!..».

Первым мужчиной, который осмелился смотреть на нее с открытым восхищением, оказался Стивен Гаррисон. Ева не знала, отчего он, кому родство с генералом Гаррисоном сулило столь блестящую карьеру в армии, вдруг был сослан в глушь и удовлетворился всего лишь должностью помощника шерифа. Поначалу она даже не желала его принимать, памятуя, в каком жалком, позорном виде явилась ему при последней встрече в Нэйсби. А потом стала замечать, как начинают розоветь щечки у Рэйчел, такой обычно скрытной и тихой, при одном упоминании о полковнике Стивене, стала слышать разговоры, что на него положила глаз местная красотка Рут Холдинг. Постепенно любопытство взяло верх, и она согласилась его принять. Стивен был, безусловно, интересным мужчиной: рослый, сильный, несколько сдержанный, однако не настолько, чтобы его можно было обвинить в лицемерии. К тому же Ева просто наслаждалась, когда видела, как загораются его глаза, когда он следит за ней взглядом.

Ее неожиданно заинтересовали его рассказы о Лондоне, о том высоком положении, какое сейчас занимает ее отец при новом дворе, где всем располагает лорд-протектор Оливер Кромвель. Перед этим Ева неожиданно получила тайное послание от неверного Руперта, но если оно и взволновало ее, то не настолько, чтобы терять голову, ибо она уже охладела к бравому принцу. Она была достаточно проницательна, чтобы уловить за фразами о любви и извинениями явную заинтересованность Руперта в ее отце. У Робсарта в подчинении находился огромный флот, а Руперт, потерпев поражение на суше, не оставил борьбы с республикой на море. И если его настолько интересует Робсарт, что он ищет подход к нему через брошенную любовницу, то дела отца, видимо, и в самом деле блестящи. Почему же она прозябает в этой глуши? Ей надо отправляться в Лондон. Для того чтобы вновь блистать, она даже готова стать республиканкой.

Неожиданно она нашла поддержку в лице дяди Энтони. Ранее он был англиканским священником и рассчитывал подняться при монархии едва ли не до епископской митры, теперь же стал ярым пресвитерианцем, одним из первых в крае, и за это получил обширный приход. Когда Ева завела с ним речи, что родственникам главы Вест-Индской компании место не в глухой провинции, а в окружении лорда-протектора, он с готовностью поддержал племянницу.

Приехав в Лондон, они не застали там ни лорда Робсарта, ни самого Оливера Кромвеля. Ева поначалу скучала. Одетая в темные одежды, она ходила с Библией в церковь, приглядывалась к лондонцам. Порой узнавала старых роялистских знакомых, но они сторонились ее, да и она не рвалась возобновлять былую дружбу. Утешение она находила лишь в соколиной охоте, какой сильно тогда увлеклась и поэтому почти ежедневно уезжала верхом с птицей на руке поохотиться в болотистых низинах Вестминстера. Однажды она там познакомилась с неуклюжим молодым человеком, который привлек ее внимание тем, что открыто носил нарядные одежды, и его охранял целый отряд конных гвардейцев. Они стали встречаться, он представился Ричардом, более ничего не добавив. Да Ева и не интересовалась. Ей было забавно наблюдать, как этот увалень заглядывается на нее, забывая следить за птицами, как пытается ухаживать, лопочет маловразумительные, пестрящие библейскими сравнениями комплименты. Один раз он проводил ее до дома и даже поцеловал руку. Ну прямо-таки кавалер-роялист! Еву это позабавило, хотя она украдкой вытерла платочком обслюнявленное запястье. Обернувшись, она увидела в окне вытянутое лицо дяди Энтони. Едва она вошла в дом, он чуть не сбил ее с ног.

— Ева, детка, да знаешь ли ты, кого подцепила? — Эти речи приятно отличались от обычного дядюшкиного занудствования. Никаких цитат из Библии, простой лондонский жаргон. Дядюшку так и трясло от возбуждения. — Ева, это сам Ричард Кромвель, сын лорда-протектора!

Ева заморгала, а потом упала в кресло, заходясь от хохота. Дядя пытался ее успокоить, затем рассердился, однако, против обыкновения, не наговорил племяннице грубостей.

— Ладно, дитя, — встал он, приняв свой обычный лицемерный вид. — Ты, я знаю, разумная девушка и сама поймешь, что надо делать.

Да, она понимала: дядя готов продать ее словно дешевую шлюху! Она перестала смеяться и устремила взгляд на огоньки свечей — да, она тоже была готова продать себя Ричарду Кромвелю. И ценой должно стать ее замужество. О, Ева уже поняла, что брак — отнюдь не романтическая сказка о вечной любви. Это контракт, сделка, в которой каждый что-то выигрывал. И брак с неуклюжим, простоватым, малосимпатичным Ричардом Кромвелем и ею, дочерью аристократа, пэра Англии, тоже кое-что нес с собой. Ибо всем уже было ясно, что настоящим главой Англии стал именно победитель и убийца короля Оливер Кромвель. Именно к нему прибывали иноземные послы, ему в личное пользование были отданы королевские дворцы Уайтхолл и Хемптон-Корт с прилегающими роскошными парками, а ежегодный доход его составлял четыре с половиной тысячи фунтов стерлингов. Ни одно постановление парламента не считалось законным без подписи Оливера, а окружающие оказывали ему поистине королевские почести. Интересно, как долго в данной ситуации Кромвель будет довольствоваться титулом лорда-протектора? В народе уже открыто поговаривали, что скоро он захочет примерить корону и даже распевали песенку:

Король придет, но какой?

Кто может стать королем?

Ах, наш милый Оливер, храбрый, дюжий Оливер, Томный и галантный…

Раньше Еву смешили подобные куплеты. Но сейчас она смотрела на это совершенно иначе. Если Кромвель и в самом деле станет английским монархом, а она, Ева, его невесткой, женой его единственного оставшегося в живых сына и наследника… У нее захватывало дух. Да, Ева была импульсивной, безрассудной, но одновременно и честолюбивой, и практичной. И сейчас, глядя на огоньки свечей и вспоминая, как пожирал ее глазами сын великого Нола[8], она стала улыбаться.

На другой день она не встретила на охоте своего нелепого поклонника, но, когда возвращалась в Лондон, столкнулась с огромной кавалькадой, во главе которой ехал сам Оливер Кромвель: сильный, суровый человек с умным некрасивым лицом бордового цвета, крупным носом и маленькими проницательными глазками. Когда Ева встретилась с ним взглядом, она улыбнулась ему и низко склонилась к гриве лошади, выражая почтение.

Вечером она была приглашена в Уайтхолл, и молодой Ричард Кромвель лично представил ее отцу. Он не скрывал своего восхищения дочерью лорда Робсарта, и, как заметила Ева, лорд-протектор не выразил по этому поводу своего неудовольствия.

С тех пор Ева стала частой гостьей в Уайтхолле. В былом королевском дворце на всем лежал отпечаток казармы, но все же чувствовалось, что новые властители жизни входят во вкус жизни с чисто роялистским размахом. Они жили среди роскоши, ели изысканные блюда, вели чисто светские беседы. Здесь Ева познакомилась с супругой Оливера Элизабет Кромвель, которая слыла образцом пуританской добродетели, но, как заметила Ева, обожала пышные наряды и драгоценности, особенно жемчуг, причем в некоторых гарнитурах Ева узнавала личные вещи королевы Генриетты-Марии. Были здесь веселые дочери Кромвеля — Бетти, Марси и Френсис, которые так и атаковали Еву, чтобы она научила их придворным манерам и изысканному кокетству. Появлялась яркая красавица-католичка графиня Дайзорт, которая, как поговаривали, слыла заступницей роялистов, но, поскольку она стала любовницей лорда-протектора, никто и слова дурного не смел сказать о ней. Присутствовали и другие дамы, были военные, суровые на людях, но расслабленные в кругу своих — зять Кромвеля Айртон, судья Карла I Бредшоу, лорд-хранитель государственной печати Уайтлок.

Часто в их веселой компании появлялся и сам Оливер. Здесь, не на людях, он был общительным, грубо шутил, даже норовил ущипнуть дам, но каждый вечер удалялся к себе для молитвы. Правда, Ева скоро пришла к выводу, что он пьянствует, и пару раз даже видела, как этого моралиста под руки утаскивали в опочивальню, и молчаливые слуги стаскивали с распростертого на королевском ложе Кромвеля сапоги, снимали камзол. Однако она никому ничего не говорила. При общении была мила и любезна со всеми, но, Боже правый, как же она презирала и ненавидела всех этих лицемеров, со словами Библии на устах, но уже всячески перенимавших манеры тех, кого они ограбили и уничтожили. Тем временем все уже открыто говорили, что не за горами тот день, когда сам Кромвель соединит перед алтарем руки своего сына и леди Евы Робсарт. Кромвелю явно хотелось породниться со старой аристократией. Так, дочь свою Бетти он выдал за кавалера Джона Клейпола, Френсис открыто флиртовала с лордом Ричем, внуком графа Уорвика, и в том, что Ричард Кромвель, как привязанный, ходил за Евой Робсарт, никто не видел ничего предосудительного. Все ждали только возвращения бывшего в колониях Робсар-та, чтобы он дал свое отеческое согласие на этот союз.

Однако когда Робсарт прибыл, он решительно отказал. Опешившей Еве он пояснил:

— Хватит и того, что я вынужден терпеть это змеиное кодло. Ты достойна лучшей участи.

— Какой?! — взвизгнула Ева. — Ты что же, убережешь меня от Кромвелей и вновь ушлешь в проклятый Сент-Прайори?

Робсарт побледнел так, что Еве стало его жаль; разразившись рыданиями, она выбежала из комнаты.

Вечером как ни в чем не бывало она нарядилась и отправилась в Уайтхолл. Она хотела поговорить лично с Кромвелем, но, видимо, выбрала не лучшее время. Оливер был пьян в стельку. Поначалу он пристально и исподлобья глядел на нее, слушал ее взволнованную речь. Ева в платье с. низким декольте, нервничающая, трепетная, была чудо как хороша. Взгляд Кромвеля загорелся, он подошел поближе.

— Конечно, дитя мое, я поговорю с вашим отцом. Я ведь тоже хочу, чтобы вы стали моей дочерью, моей милой маленькой девочкой.

Ева взвизгнула и отпрянула, когда он попытался ее облапить. Она хотела сдержаться, но ее вдруг охватило такое отвращение, что она не выдержала и, прежде чем отдала себе отчет в том, что делает, отпустила Оливеру звонкую пощечину.

Обратно она бежала сама не помня себя. Дома долго металась из угла в угол, рвала кружевные манжеты и ругалась, как паромщик. Все было кончено. Но какое же облегчение она испытала!

Ее больше не приглашали в Уайтхолл. Отец был мрачен, неразговорчив, но, как заметила Ева, не на шутку испуган. Дядя открыто говорил, что она дура и дрянная шлюха, раз не сумела продать себя за достойную цену, а она в ответ обвиняла его в лицемерии и в сутенерстве. Дело кончилось тем, что вмешался Робсарт и выслал брата.

Ева осталась в Лондоне, но ненадолго. Слишком много протеста и гнева накопилось в ней, чтобы она не совершила очередного безрассудства. Лондон бурлил, и однажды, увидев за окном шествие женщин, направлявшихся к зданию парламента, она надела чепец и передник Нэнси и примкнула к демонстранткам. Она оказалась в колонне женщин-петиционерок, требующих, чтобы в мирное время прекратились военные суды и расстрелы. Кто-то протянул бутылку с бренди, и она отпила. Многие женщины были в подвыпившем состоянии, они шумели, ругались, стучали в двери парламента, грозились силой захватить лидеров парламента и утопить их в реке, как слепых котят, бросали в окна камни. Еве стало весело. Когда из здания парламента к ним вышел пожилой почтенный пуританин и стал просить их разойтись, женщины подняли крик:

— Разве мы тоже не подобие Божье? Разве мы не заинтересованы в свободе, какую вы, олухи, нам обещали?

Джентльмен махал руками и уверял их, что их требования ни на что не похожи. Кто-то крикнул в ответ, что они необычны не более чем поведение членов парламента, отрубивших голову помазаннику Божьему. В толпе засмеялись и зааплодировали. Ева тоже смеялась. Вот это была жизнь!

Кончилось все плачевно: против них выставили отряд милиции, который стал разгонять толпу кнутами. Началась настоящая давка. Еву едва не растоптали, но чья-то сильная рука выволокла ее из сутолоки. Оказалось — зять Кромвеля Айртон. Красавец, которому Ева недавно строила глазки, грубо потащил ее к Кромвелю. Но, как ни странно, она не испугалась. Было ли тому виной выпитое бренди, азарт драки или давно накопившаяся ненависть к этим лицемерам, но Ева покуражилась вовсю. Она кричала Кромвелю все, что она думает о нем и его семейке. Ее еле уволокли, а к вечеру последовал приказ покинуть столицу.

Теперь Ева стала героиней в глазах роялистов. На первом же постоялом дворе к ней прибыли сторонники монархии, беседовали с ней, рассказывали последние новости. Так Ева узнала, что на севере Англии и в западных графствах идет подготовка к мятежу, молодой Карл Стюарт готовится к войне за трон отца и теперь гнездом восставших стала Ирландия, где под командованием графа Ормонда собрались значительные силы роялистов и находился флот принца Руперта. Ева оживилась. Ей Нравилось участвовать в заговоре. Хотя она понимала, что восставших интересует не столько она, сколько ее отец, имевший в Вест-Индской компании значительный флот, она, не задумываясь, написала ему в Лондон, умоляя его примкнуть к восставшим.

Это был неосмотрительный шаг, ошибка, едва не ставшая роковой для всей семьи. У Кромвеля было великолепно налажено шпионское дело, и ее отец имел крупные неприятности. Она узнала об этом, когда барон Робсарт догнал ее в дороге и, ни слова не говоря, прилюдно надавал пощечин. Он еще никогда не был столь груб. с ней, и Ева испугалась. Особенно когда отец сказал, что, если она не угомонится, он ушлет ее во Францию, где заточит в самый суровый монастырь. Это звучало не пустой угрозой — у отца имелись влиятельные родственники. К тому же и во Франции было неспокойно, начались волнения Фронды, и французский двор из политических соображений поддерживал протектора Кромвеля. Ева понимала, что, если поступит просьба заточить опасную мятежницу в монастырь, это будет выполнено словно строжайший приказ.

И Ева смирилась. Молчаливая и замкнутая, она вернулась в Сент-Прайори, в объятия нежной Рэйчел и заплаканной тетушки Элизабет.

— Мне кажется, эти стены станут моей могилой, — оглядев темные своды старого аббатства, грустно обратилась Ева к родным пенатам.

Конечно, это не входило в ее планы. Более того, сейчас Ева, как никогда, сильно ощутила, насколько ей хочется не просто жить, а наслаждаться жизнью. Ужасно, что ее молодость пришлась на годы гражданской войны, но это не означало, что следует отказаться от плотских радостей, от желания любить, выйти замуж, рожать детей. Да, ей нужно замуж, ибо теперь, в свои двадцать шесть лет, она отчаянно боялась остаться старой девой, повторить судьбу жалкой тети Элизабет, «невесты стариков», как ее шуточно называли в округе, ибо сестра Дэвида Робсарта четыре раза была помолвлена, всякий раз с людьми гораздо старше себя, но так ни разу и не предстала перед алтарем. Это сделало тетушку желчной, чопорной, излишне суровой к грехам и малейшим проступкам других, хотя по натуре она была существом безобидным, даже слабым. Ева панически боялась повторить ее судьбу. К тому же однажды в лавке Ева услышала, как две почтенные матроны достаточно громко обсуждают ее.

— Наша красавица что-то заневестилась, — заявила одна, а другая, ею оказалась Сара Холдинг, цинично заметила:

— Да кто на ней женится, на этой распутнице?

Ева смерила их холодным взглядом, хотя в ней все так и клокотало от гнева.

Она и сама понимала, что ей надо выйти замуж. Не только ее разум, но и тело требовали этого. Она сходила с ума от беспричинных желаний, ее воображение будоражили сладострастные сны, она стала нервной, вспыльчивой, часто плакала без причины. Теперь она была готова на любое безумство. Еще по дороге из Лондона она сошлась с одним роялистом, и взрыв чувственности, какой она испытала, отдавшись малознакомому мужчине, привел ее к выводу, что не только с возлюбленным можно получить наслаждение. Теперь, живя в Сент-Прайори и изнывая от плотских желаний, она решилась на шаг, какой ранее сочла бы немыслимым. У них был работник Джек Мэррот, привлекший ее почти животной силой и красотой. И хотя Ева только глядела на него, он скоро понял, что нужно от него госпоже, сам нашел ее, а она и не думала сопротивляться. Более того, потом она сама стала искать встречи с ним, и хотя их животные быстрые соития возмущали ее, но они несли радость и успокоение ее жадному телу. Она презирала себя за эту связь и видела единственный выход из столь унизительного положения только в замужестве. Брак даст ей возможность освободиться от плотской зависимости от Джека, избавиться от насмешек за спиной и позволит наконец развеять тоску мрачных стен Сент-Прайори.

Однако выбрать себе партию оказалось не так-то просто. Одни разорились, другие впали в пуританство, третьи скрылись за границей. Ева даже стала подумывать, чтобы и самой уехать на континент — доходили слухи, что там теперь подвизались немало англичан-роялистов, среди которых она могла найти мужа. Останавливали ее только опасения, что за подобное своеволие отец может лишить ее наследства, а быть нищей Ева никак не могла себе позволить.

Ответ пришел сам собой, когда однажды, охотясь с соколом — забава, которую она так любила, — Ева столкнулась со Стивеном Гаррисоном. Теперь она поглядела на него совершенно иными глазами. Стивен был очень привлекательным мужчиной, пользовался почетом в округе, разбогател, а главное, в нем ни на йоту не чувствовалось того лицемерного ханжества, которое Ева так презирала в пуританах. Его ненавязчивое щегольство, какое-то ироничное чувство юмора и та легкость, с какой он обращался с ней, очаровали капризную красавицу. А главное, он был так ловок и силен, что Ева едва не стонала от желания оказаться в его объятиях.

Домой она тогда приехала сама не своя и сразу отыскала хлопотавшую в кладовой Рэйчел.

— Малютка, что ты можешь сказать о полковнике Стивене?

Она была слишком озабочена собственными мыслями, чтобы заметить, как вдруг безудержно покраснела младшая сестра.

— Его очень уважают, — запинаясь, начала девушка. — Он любезен в обхождении и добр. Очень добр, но и непреклонен. Без него Захария Прейзгод полностью подчинил бы округу. А так Сти… мистер Гаррисон… Он стал теперь достаточно богат. Я слышала, после смерти отца ему досталось несколько акров хорошей земли, и дядюшка говорил, что полковник получает с них более сорока фунтов годового дохода. К тому же он открыл свое шерстяное дело в Уайтбридже…

Ева слушала ее и чуть кивала собственным мыслям, но в следующий миг нахмурилась.

— Что ты сказала?

— Говорю, Рут Холдинг давно заглядывалась на него, и не далее как месяц назад он попросил ее руки. Теперь они помолвлены.

Ева опешила, но еще больше разозлилась. Этого нельзя допустить! Чтобы такой самец, как Стивен Гаррисон, достался бледной мыши Холдингов?! Нет, она этого не допустит!

Возникшее препятствие только подстегнуло стремление Евы покорить Гаррисона. А уж она была умелая соблазнительница, весь опыт ее вращения при дворе был тому порукой. И хотя она начала издалека, но тем не менее отступать не собиралась. Якобы случайные встречи сменила дружба. Она казалась со Стивеном столь простодушной, приветливой, но в то же время веселой и такой очаровательно-беззащитной. Теперь Стивен все чаще начал наведываться в Сент-Прайори, и Ева веселила его, смешила, ему было так хорошо и интересно с ней. Она стала вникать в его дела, слушала с интересом, а порой давала вполне разумные советы. Когда он уезжал, она глядела ему вслед с такой грустью, что Стивен каждый раз оглядывался и часто возвращался. Один раз он вдруг притянул ее к себе и поцеловал. Ева чуть с ума не сошла. После грубых объятий и мужицких ласк Джека поцелуй Стивена едва не заставил ее обезуметь и подарить ему ответный. Лишь усилием воли она заставила себя разомкнуть объятия.

— Что мы делаем, Стив? Ради Бога, у вас ведь есть невеста. Не мучайте меня. У меня и так в жизни было много горя.

Делая вид, что плачет, она убежала, а у себя в комнате принялась весело отплясывать джигу. Лишь когда в комнату ворвалась Рэйчел, Ева заставила себя успокоиться.

— Что ты творишь, Ева?! — почти кричала обычно спокойная младшая сестра. — Стивен ведь помолвлен! Он обещался Рут Холдинг!

Ева окинула сестру горящим взглядом:

— Ты что, тоже стала лицемерной ханжой, Рэйчел? Или ты считаешь, что эта мышь Рут — соперница мне?

Рэйчел как-то сразу сникла:

— Делай, как знаешь, Ева. Но Рут… Наверное, она невыносимо страдает.

— Страдает? О да! Будьте покорны, я уж заставлю ее помучиться. Но тебе-то что до этого, малышка? Лучше смотри на меня и учись, как надо бороться за свое счастье.

— Счастье… — эхом отозвалась Рэйчел. Ее глаза странно потускнели. — Но ты хоть любишь его, Ева? — робко спросила она.

— Я? — Ева счастливо расхохоталась и, кружа вокруг Рэйчел, стала цитировать из «Песни Песней»: — «О, как ты прекрасен, возлюбленный мой! Волосы твои душисты. Ноги твои, как мраморные столбы. Живот твой точно ворох пшеницы, окруженный лилиями». Эй, ты куда?

Рэйчел вышла, сгорбившись, как старуха. Ева покачала головой. Нет, эти пуритане совсем забили голову девочке своими понятиями о добропорядочности.

Одновременно с тем, как Ева превращала каждую встречу со Стивеном в фонтан радости, страсти и веселья, она постаралась рассорить его с Рут. Зная, что если до Рут будут доходить лишь сплетни о встречах жениха с леди Робсарт, то, веря в пуританскую порядочность Стивена, она будет сдержанной. Ева же специально постаралась распускать слухи, что уже стала любовницей полковника. Верная Нэнси очень помогала ей в этом. Однажды горничная прибежала к госпоже с сообщением, что видела, как Стивен вышел из дома Рут, сердито хлопнув дверью, а из открытого окна вовсю неслись рыдания его невесты. В другой раз Рэйчел поведала Еве, что видела, как Сара Холдинг прилюдно стала кричать на Стивена, будто он понапрасну мучает ее дочь.

Ева лишь посмеивалась. Что ж, пусть уже сейчас убедится, на какой истеричке он намеревался жениться и что за мегера его будущая теща. Ева неизменно встречала Стивена улыбкой, никогда ни в чем не упрекала и ждала своего часа. Однако постепенно она начала волноваться. Ей было ясно — Стив мучается, что он влюбился в нее без памяти, однако его суровое понимание долга и пуританская мораль могли вынудить его исполнить задуманное и сдержать обещание жениться на Рут.

И тогда Ева решилась на отчаянный шаг. Она видела, как глядит на нее полковник, как напрягаются его скулы и горят глаза. В том, что он желает ее страстно, она не сомневалась. И однажды в полдень, когда они в одиночестве прогуливались у ручья, она сделала вид, что ей стало дурно, и упала в его объятия. Когда мнимый обморок миновал, Стивен уже целовал ее. На этот раз она не стала вырываться, сама обняла его, страстно отвечая на поцелуй, но не проявляя всей той страсти, что клокотала в ней. Страсть прорвалась сама, когда она в исступлении стала кричать и кусать его за плечо. Но Стивен уже не мог остановиться и лишь застонал, Вскоре и его накрыла волна высшего экстаза, он жадно приник к содрогающемуся в его руках нежному телу.

Когда Ева пришла в себя, Стивен сидел рядом, обхватив колени, и старался не глядеть на нее. Он вздрогнул, когда она погладила его по спине.

— Миледи, то, что произошло, недопустимо… — с мукой в голосе произнес он.

Пряча улыбку, Еаа ждала, что дальше скажет этот пуританин, свято веривший, что путь на небеса лежит через отказ от мирских радостей, и так неловко попавший в расставленный ему силок. Ей было забавно наблюдать за ним.

— Мы не должны были так поступать… я не должен был. Это страшный грех.

— Какой же это грех, Стив? — мягко промурлыкала Ева. — Грех — это вредить другим… — Она запнулась, понимая, что сейчас они оба согрешили против Рут, но тут же отвлекла его от этих мыслей. — Не мучай себя, милый. Это только мой грех. — Она вовсю старалась придать своему голосу смиренность, а потом почти выкрикнула, вложив в свой голос всю имеющуюся в ее душе страсть и нежность: — Но я так люблю тебя!.. А любовь и благоразумие не сочетаются, — тихо добавила она.

Стивен повернулся к ней:

— Вы любите меня? Вы?..

Она засмеялась, наматывая на палец завитки его волос:

— Иначе я бы не пошла на это. Но знай: я не хочу связывать тебя, обязывать тем, что случилось. Возвращайся к своей Рут, если хочешь. Лишь об одном прошу: помни, что Ева Робсарт любит тебя. Давно. С тех самых пор, когда ты, . мой герой, мой рыцарь, спас меня в Нэйсби. Но ты всегда был так холоден и учтив со мной. И я боялась… Боялась, что ты презираешь меня. — В ее глазах засверкали слезы. Она сейчас почти верила в то, что говорила.

Стивен привлек ее к себе и нежно провел рукой по разметавшимся волосам.

— Боже мой, Ева. Я так счастлив с тобой, но мне невыносимо больно. Что мне делать? Ты необыкновенная девушка, красивая, милая… Я не должен был поступать так… Это не по-мужски и недостойно тебя. Прости, я будто сошел с ума.

Она чувствовала это, видела, как вновь дрожат его руки и сбивается дыхание. Ева ликовала: несмотря на свои принципы и воззрения, он снова жаждет ее. И когда Ева вновь стала ластиться к нему, он не смог сдержать себя.

Еве оставалось лишь ждать результатов и, как оказалось, совсем недолго. И недели не прошло, как к ней вбежала взволнованная Рэйчел и сообщила, что Уайтбридж так и бурлит, все обсуждают последнюю новость: Стивен Гаррисон расторг помолвку с Рут Холдинг.

Однако после этого Стивен стал словно избегать Еву, прошел почти месяц, прежде чем она сама нашла его. Теперь она не стала притворяться и так и заявила — раз уж он решил порвать со своей пуританкой, то отчего бы ему не сделать предложение ей? Ведь после того, что случилось между ними, он просто обязан это сделать.

Стивен словно боялся посмотреть на нее. Да, он понимает, что теперь должен просить ее руки. Оказывается, он просто ждал, когда появится ее отец, и он честно попросит у него разрешения жениться на Еве. А до этого… Он не в силах допустить, чтобы то, что случилось меж ними, произошло опять… Ева поняла: он не может себе позволить обращаться со своей избранницей как с простой шлюхой. Но то, что он безумно этого хочет, Ева поняла тоже. Стивен был страстным мужчиной с горячей кровью, и теперь, когда он познал то, что может дать ему Ева, он желал ее еще больше, чем раньше. И она счастливо рассмеялась.

— Все это и умно, и глупо. О, Стив, не будь же смешным и обними меня.

Да, они вновь стали любовниками, которые искали и находили места для тайных свиданий. Просторы Солсбе-рийской равнины были необъятны и пустынны, стояла теплая погода, и вся земля могла стать для них ложем. Потом настали холода, и им все труднее стало искать место для любовных утех; а по округе так и ползли сплетни о них. Стивен страдал от этого, Ева оставалась равнодушна к мнению тех, кого презирала. Да и разве не была она всегда притчей во языцех?

Лорд Дэвид Робсарт приехал в Сент-Прайори после рождества 1650 года. Стивен, как и обещал, попросил у него разрешения жениться на Еве. Лорд дал свое согласие. Был подписан брачный контракт, но свадьбу отложили до того момента, когда лорд уладит дела в колониях.

— Вам придется отложить венчание до осени, девочка моя, — сказал лорд Робсарт.

— Почему так долго? — спокойно поинтересовалась Ева.

— Я хочу, чтобы ты лучше присмотрелась к Стивену.