Крах тирана Казиев Шапи

Глава 12

После первых успехов, когда Ибрагим-хан обрушился на не ждавших такого большого войска повстанцев, он решил приостановить военные действия. Слишком упорно сопротивлялись горцы, и не успели еще подойти отряды, выступившие в помощь Ибрагим-хану из Персии.

Но повстанцы не теряли времени даром. Их небольшие отряды совершали дерзкие ночные вылазки, не давая кызылбашам покоя. Они захватывали обозы, освобождали пленных, угоняли скот, коней и портили дороги. А чтобы сбить со следа каджаров, подковы у коней были прибиты наоборот.

В очередной поход с этими удальцами вызвался пойти и Муса-Гаджи. В лагере он не находил себе покоя, хотя кузнецы-оружейники были теперь очень нужны. К тому же, разглядывая доспехи взятых в плен сарбазов, он понял, что, кроме обычных кинжалов и сабель, горцам нужно бы иметь узкий клинок, которым можно поражать каджаров через щели между их железными латами. А наконечники для стрел лучше делать побольше и поострее, чтобы пробивать щиты, да ковать их такими, чтобы эти наконечники невозможно было вытащить.

Чупалав сначала помогал строить укрепления, но, когда заметил, что многие ополченцы недостаточно хорошо владеют оружием, взялся сделать из них настоящих воинов.

Муса-Гаджи трудился не покладая рук, но мысли о Фирузе и мучительное желание хоть что-нибудь узнать о ее судьбе не давали ему покоя. Наконец, он отложил инструменты и объявил, что сначала сходит в разведку с отрядом, собиравшимся напасть на каджаров, а затем снова примется за работу.

Чупалав не стал его удерживать, он хорошо понимал Мусу-Гаджи. Семья Чупалава была пока в безопасности, но тревога за жену и детей все равно скребла его сердце.

Отряд, с которым отправился Муса-Гаджи, возвратился через день, пригнав отару овец. Это были овцы джарцев, которых прежде успели захватить нахлынувшие рекой каджары. Но среди вернувшихся горцев не было Мусы-Гаджи. Встревоженный Чупалав спрашивал джигитов, что случилось с его другом, и те говорили странные вещи. Сначала они рассказали, как кружили по местам, которые опустошили каджары, как Муса-Гаджи старался узнать у уцелевших людей, что стало с его невестой. Узнать ничего не удалось, и Муса-Гаджи начал приходить в отчаяние. Затем им удалось проникнуть в одно из расположений каджаров и снять караульных. Причем Муса-Гаджи просто задушил одного здоровенного сарбаза, чтобы не поднимать шума, а другого оглушил и взял в плен. Оттуда они угнали отару овец, вернее, то, что от нее осталось. Возвращаясь, заночевали в небольшой горной пещере, которых было много вокруг, в поросших лесом холмах. А ночью случилось и вовсе невероятное. То ли привлеченный добычей, то ли потому, что пещера была его логовом, туда явился леопард. Кони испуганно заржали, но никто ничего не видел, потому что горцы не разводили костер, чтобы не быть замеченными. Потом им показалось, что к пещере подступают выследившие их каджары, и изготовились к бою. Но вдруг раздался страшный звериный рык – и все вдруг стихло. Когда зажгли факел, они увидели Мусу-Гаджи, лежавшего под большим пятнистым зверем. Решили, что Муса-Гаджи погиб, но все обошлось. Муса-Гаджи свалил с себя тяжелого леопарда и поднялся. В руке у него был тот самый узкий клинок, которым он советовал всем обзавестись. Клинок был в крови. Муса-Гаджи успел нанести леопарду удар в сердце и боролся с ним, пока зверь не издох. Убедившись, что Муса-Гаджи отделался царапинами от когтей, все понемногу успокоились. А наутро Мусы-Гаджи в пещере не оказалось, не было и его коня. Вместе с Мусой-Гаджи исчезла и шкура леопарда, которую он успел снять.

Чупалав был в растерянности. Выходило, что Муса-Гаджи ушел сам. Только – куда? И зачем ему понадобилась шкура убитого зверя? Но, сколько бы предположений ни строил Чупалав, мысли его каждый раз возвращались к одному: Муса-Гаджи ушел искать свою Фирузу. Это было равносильно самоубийству, но слишком горяч и смел был Муса-Гаджи, который все еще надеялся, что Фируза где-то рядом. Как бы то ни было, друга нужно было спасать. Чупалав скрепя сердце заставил себя подождать до следующего дня: вдруг Муса-Гаджи сам вернется. А если нет – он отправится его искать.

Глава 13

Через покрытые лесом горы и заросшие орешником овраги Муса-Гаджи пробирался к селу, где жила семья Фирузы. Но, когда он добрался до своей цели, сердце его сжало ледяными тисками. На месте большого села остались лишь почерневшие руины. Все было пусто и мертво, лишь стервятники кружили над пепелищем, высматривая добычу.

– Здесь был их дом, – говорил себе Муса-Гаджи. – А там – кузня Мухаммада-Гази.

Муса-Гаджи разбирал обгоревшие бревна, надеясь найти хотя бы знакомую ему тяжелую наковальню, но оказалось, что хищные каджары утащили и ее. Муса-Гаджи нашел только обгоревший остов ткацкого станка, на котором Фируза и ее мать ткали ковры. Не пожалели враги и водяную мельницу – ее древние каменные жернова были разбиты. Сгорела и мечеть, о которой напоминал лишь минарет, напрасно ожидавший, когда на него поднимется муэдзин, чтобы призвать правоверных к молитве.

Муса-Гаджи решил взобраться наверх, чтобы оглядеться вокруг, но даже деревянные ступеньки между каменным стержнем минарета и его стенами были сожжены.

– Да покарает вас Аллах, – прошептал Муса-Гаджи, глядя на это кощунство.

Он еще раз обошел то, что осталось от села, заглянул в чудом уцелевшие постройки, но не нашел ни единой души.

Муса-Гаджи помолился среди останков мечети и двинулся дальше.

Прежде, чем отправиться на поиски Фирузы, Муса-Гаджи успел кое-что выяснить у пленного сарбаза. Тот был так напуган, что готов был сказать все, что Муса-Гаджи ни пожелает. Про Фирузу он ничего не слышал, а о плененных девушках знал лишь то, что их отправляют а базары и продают.

Разве что какая-нибудь приглянется начальникам или самому Ибрагим-хану, который был известен не столько своими воинскими подвигами, сколько особым пристрастием к вину и красивым женщинам.

Добравшись до места, откуда была видна ставка Ибрагим-хана, Муса-Гаджи затаился в кизиловой роще, внимательно наблюдая за тем, что происходило вокруг.

Ставка располагалась за рекой Курой, на ровном месте, была огорожена земляными насыпями, вдоль которых стояли караульные с большими ружьями, по углам и у главных ворот стояли пушки.

Внутри лагеря высился большой черный шатер. Над ним, на высоком древке, реял желтый флаг с красной каймой. Еще один большой, но уже красный шатер стоял позади главного, за тростниковой оградой. Вокруг располагались шатры поменьше. За пределами лагеря в правильном порядке стояли бесчисленные войска. По коням и вооружению было видно, что это полки из разных провинций Персии и наемники – афганцы, туркмены, узбеки. Были тут и другие отряды из попавших под власть Надир-шаха племен. Над каждым полком – фауджем, примерно из тысячи человек, реял отличительный шелковый флаг своего цвета, а палатки воинов окружали шатры их командиров. Отдельно стоял артиллерийский полк, блестя на солнце большими и малыми орудиями. Неподалеку, ниже по реке, паслось множество лошадей, верблюдов, мулов, волов и несколько отар овец.

И далеко, до самого горизонта, клубилась пыль, поднимаемая двигавшимися к лагерю обозами.

Все это представляло собой впечатляющее зрелище, какого Мусе-Гаджи еще не приходилось видеть. Но его интересовало совсем иное. Сопоставляя одно с другим, Муса-Гаджи сообразил, что сильно охраняемый шатер посреди лагеря – это и есть местопребывание самого Ибрагим-хана. А красный шатер, должно быть, принадлежал его гарему. Оттуда иногда появлялись женщины, укрытые чадрами, и пара евнухов, черный и белый, чтобы принять носилки, на которых слуги приносили еду из походной кухни.

Затем он увидел, как от ставки к лесу направились повозки в сопровождении конных стражников. В лесу рабы собирали хворост для походных печей, которыми обогревались шатры.

Муса-Гаджи решил навестить гарем Ибрагим-хана. Ему не хотелось верить, что там может оказаться его прекрасная Фируза, но он должен был убедиться, так ли это на самом деле. Муса-Гаджи лихорадочно размышлял, как ему осуществить свой замысел. Один несбыточный план уступал место другому, еще более безрассудному.

– Подкараулить какого-нибудь курьера, завладеть его одеждой и обмануть бдительную охрану? – прикидывал Муса-Гаджи, но тут же сам себя опровергал: – Такой план мог придумать и бедняга Дервиш-Али, который не в ладах со здравым смыслом… Пробраться в лагерь под видом купца? Только Шах-мана поблизости нет, да и вряд ли ханы станут что-то покупать. То, что им нужно, они привыкли попросту забирать или отнимать силой.

Так и не придумав, как проникнуть в гарем незамеченным, миновав несколько рядов стражи, Муса-Гаджи решил вернуться к тому, что берег на крайний случай, – к шкуре леопарда.

– От такого царского подарка не отказался бы и Надир-шах, – размышлял Муса-Гаджи. – Посмотрим, как отблагодарит меня его брат.

Но прежде, чем отправиться в ставку Ибрагим-хана, Муса-Гаджи позаботился о том, чтобы ему легче было уйти, если бы пришлось увозить Фирузу. Ружье, саблю и колчан со стрелами он спрятал в дупло старого дуба. Привязал лук к стволу дерева, натянул тетиву и вставил в него стрелу. Натянутую тетиву он закрепил веткой так, как не раз делал на охоте, когда загонял оленей. Теперь достаточно было дотронуться до ветки, чтобы лук выстрелил и стрела полетела куда нужно. Глубокую промоину, образовавшуюся в лесной дороге, Муса-Гаджи засыпал валежником. Узкий клинок, сослуживший ему хорошую службу, Муса-Гаджи спрятал в сапоге, а на виду оставил только кинжал. Взвалил на плечо пятнистую шкуру леопарда и вскочил на своего верного коня, который тревожно фыркал, косясь на то, что осталось от опасного зверя.

Как только Муса-Гаджи выехал из леса, его тут же заметили. Зазвучали сигнальные трубы, и навстречу ему поскакало несколько всадников.

– Кто такой? – спрашивали каджары, кружа вокруг Мусы-Гаджи. – Куда едешь?

– Я охотник, – спокойно ответил Муса-Гаджи.

– Ты один или еще кто есть? – подозрительно спросил каджар с вьющейся бородой – видимо, старший в этом разъезде.

– Один, разве сами не видите?

– А что это у тебя? – спросил старший, приподнимая краем сабли пятнистую шкуру.

– Не повреди, – предостерег Муса-Гаджи. – Это подарок великому Ибрагим-хану.

– Да это же шкура леопарда! – догадался один из всадников.

– Ты сам его убил? – удивленно спросил старший.

– Мне это не впервой.

Они удивленно защелкали языками и стали говорить с Мусой-Гаджи уважительнее.

– Ты – смелый человек…

– В этот раз я просто защищал свою жизнь, – сказал Муса-Гаджи.

– Так, говоришь, везешь это в подарок хану? – все еще не верил старший.

– Да, – ответил Муса-Гаджи, – если великий хан соизволит принять мой скромный дар.

– Посмотрим, – почесал бороду каджар. – Пока что мы видели от ваших людей другие подарки – пули да стрелы.

– И сабли с кинжалами, – добавил его подчиненный.

– Но и вы не с миром пожаловали, – не удержался Муса-Гаджи.

– Он смеет нас упрекать! – заорал еще один из всадников, поднимая саблю.

– Я только хотел сказать, что люди сначала воюют, а после склоняются к миру, – спокойно ответил Муса-Гаджи.

– Не пора ли снять эту болтливую голову? – размахивали саблями всадники.

– А шкуру мы и сами можем подарить!

– И останетесь без своих голов, когда откроется, что не вы убили этого леопарда, – остудил пыл подчиненных старший, затем снова почесал бороду, размышляя, как быть. – Наш господин любит охоту. Надо его порадовать…

И каджары, окружив Мусу-Гаджи, двинулись с ним к ставке Ибрагим-хана.

Узнав, в чем дело, караульные доложили начальнику стражи, и тот поспешил к визирю. Прошло немало времени, пока чиновники двора донесли новость до самого хана и получили его милостивое соизволение привести к нему нежданного дарителя.

Ворота, наконец, открылись, и Мусу-Гаджи пропустили внутрь. Здесь ему велели спешиться, снять оружие и наскоро обыскали. Шкуру леопарда тоже внимательно осмотрели, потрогали еще торчавшие из лап когти, подергали длинные усы убитого зверя, прощупали длинный хвост, и только затем двое слуг расправили шкуру на огромном серебряном подносе, чтобы подарок выглядел как подобает.

Вдоль устланной коврами дорожки от ворот до шатра стояли гвардейцы хана в дорогих доспехах и с богато украшенным оружием. Впереди шел визирь наместника, за ним, поглядывая по сторонам и стараясь все запомнить, шел Муса-Гаджи. Следом слуги несли поднос с леопардовой шкурой.

Черный шатер Ибрагим-хана оказался из блестящего атласа и стоял на украшенных затейливой резьбой опорах. На флаге, реявшем над шатром, был изображен лев с мечом в лучах восходящего солнца. Конец древка был сделан в виде серебряной руки, которую каджары называли рукой Али.

Внутри шатра царило изысканное великолепие. Горело множество изящных светильников, сияли зеркала и драгоценная посуда. В глубине стоял еще один небольшой шатер из парчи, внутри которого помещалась золоченая тахта с высокой спинкой. На этом подобии трона, опершись на подушки, возлежал Ибрагим-хан.

Его окружали телохранители с обнаженными саблями, астрологи с льстивыми лицами, секретарь, письмоводитель и прочие придворные. По сторонам сидели музыканты, наигрывая тихие, умиротворяющие мелодии, и стояли, ожидая приказаний, красивые юноши-слуги.

Воздух был пропитан благовониями, которые тлели на специальных подставках, и утонченными ароматами кальянов.

Войдя в шатер, визирь упал на колени, поцеловал ковер и пополз к своему господину, пока тот не велел ему:

– Встань и говори.

– О мой повелитель!..

Визирь, собираясь сделать доклад, обернулся на Мусу-Гаджи и замер от изумления. Тот и не думал падать на колени, а тем более – целовать ковер и ползти к стопах шаха.

– Безумец! – воскликнул визирь. – На колени!

– На колени мы встаем только тогда, когда молимся всевышнему Аллаху, – ответил Муса-Гаджи.

– Несчастный! – зашипел визирь и обхватил руками свою голову в большом тюрбане, будто хотел убедиться, что она еще на своем месте. – На колени и умоляй великого хана о прощении!

Муса-Гаджи продолжал стоять, гордо вскинув голову и смело глядя в лицо хану. Он был свободным горцем и никому из людей никогда не кланялся. Но тут Муса-Гаджи вспомнил, что на самом деле привело его сюда, и заставил себя слегка поклониться, коснувшись рукою ковра.

Хан удовлетворился и этим, потому что ему не терпелось перейти к сути дела – принесенной ему в дар леопардовой шкуре. Чтобы лучше ее разглядеть, хан даже соизволил встать и подойти поближе.

Он не протянул Мусе-Гаджи руку, давая понять, что между ними есть существенная разница. Но горцу это принесло лишь облегчение, он едва стерпел унизительную церемонию, и пожать руку ненавистному врагу было бы выше его сил.

Хан провел рукой по пятнистой шкуре и обернулся к Мусе-Гаджи.

– Как это тебе удалось?

– Хотел заслужить милость повелителя, – ответил Муса-Гаджи.

– Чтобы заслужить милость великого хана, тебе следовало бы сначала оставить свою дерзость и явить повиновение, – гневно сказал визирь.

Но Ибрагим-хан только улыбнулся, продолжая любоваться подношением.

– Не будь он так смел, разве смог бы победить такого сильного зверя и принести нам столь дорогой подарок?

Хан знал цену таким трофеям. Он был страстным любителем охоты, и ему доводилось убивать разных зверей, но леопард среди его трофеев не числился. Он держал при себе целую команду охотников со всем необходимым. Но ни опытные загонщики, ни натасканные гончие собаки, ни выученные ловчие соколы не смогли найти для него такого красивого зверя.

Едва заметным жестом удалив от себя визиря, Ибрагим хан продолжал:

– Как зовут тебя, о благородный храбрец?

– Муса-Гаджи.

– Муса-Гаджи, – повторил хан задумчиво. – Чего же ты хочешь за свое подношение?

– Служить тебе, великий хан, – сказал Муса-Гаджи, приложив руку к сердцу, которое гневно билось.

– Но ваши люди вынуждают меня воевать, – сказал Ибрагим-хан. – Неужели только ты понял, что служение мне и падишаху – владыке мира принесет горцам покой и счастье?

– Я оставил заблудших, – начал говорить Муса-Гаджи. – Я убеждал их покориться великому хану, могущество которого простирается до небес, а воинов у него столько, что, выпустив стрелы, они могут затмить солнце.

– Значит, они тебя не послушали? – спросил хан.

– Кто-то – нет, а кто-то думает теперь, как я, – уверял Муса-Гаджи.

– Тех, которых ты называешь заблудшими, ждет суровое наказание, – пообещал хан. – А образумившиеся будут возвеличены.

Хан подумал, что из этого умного джигита может получиться хороший вассал. И если он докажет свою преданность, на него можно будет положиться. Почему бы и нет? Если такой храбрец принес ему шкуру царя кавказских зверей, то он и головы бунтарей представит ему без труда. Этого горца следует обласкать, прикормить и посадить на цепь – выйдет отличная гончая!

Но шкура леопарда не давала покоя Ибрагим-хану, которому хотелось самому убить такого зверя.

– Если ты убил одного, то я убью другого, – пообещал он.

– Как будет угодно великому повелителю, – ответил Муса-Гаджи.

– Ты покажешь мне, где водятся эти прекрасные звери.

– Да, мой повелитель, – кивнул Муса-Гаджи, которому охота представлялась удобным случаем, чтобы расквитаться с ханом, если до этого он не увезет свою Фирузу.

– Ты охотился на коне? – допытывался Ибрагим-хан, не переставая гладить шкуру леопарда.

– В лесу это опасно, – сказал Муса-Гаджи. – Леопарды любят сидеть на деревьях, они даже свою добычу туда затаскивают.

– А если выгнать зверя на ровное место? – предложил хан, которому вовсе не хотелось стать жертвой даже такого красивого зверя.

– Они легко достанут и всадника, если придется защищать свою жизнь, – пугал хана Муса-Гаджи, чтобы придать весу своим охотничьим умениям и убедить хана забраться подальше от лагеря. – Лучше выждать в горах. Леопард силен, но и не менее хитер. А когти у него как кинжалы.

Хан взглянул на когти леопарда и убедился, что Муса-Гаджи не далек от истины. Наместнику стало не по себе, когда он представил, что эти когти могут впиться в его тело. Вон ведь и у охотника черкеска изодрана. Удивительно, что он вообще жив остался. Надо бы усилить охрану лагеря: вдруг другой леопард явится мстить за этого?

– А если на слоне? – растерянно произнес Ибрагим-хан. – У меня есть слоны в Персии. Я могу за ними послать.

– Леопарды легко взбираются даже на скалы, – покачал головой Муса-Гаджи. – Но зачем великому хану думать о таких останется лишь убить его из ружья.

– И то верно, – с облегчением согласился хан. – У меня есть дела поважнее, чем выслеживать зверей в лесу. Вот хотя бы твои соплеменники. Надо их как-то усмирить, чтобы не пришлось истреблять, как опасных зверей.

Муса-Гаджи старался сообразить, как лучше использовать колебания хана между желанием поохотиться и началом большой войны с горцами. Во всяком случае нужно было выиграть время, чтобы горцы лучше подготовились к боям и дождались большей подмоги.

– Еще немного, и они поймут, что сопротивляться непобедимой армии сардара бесполезно, – сказал Муса-Гаджи. – Я им это не раз говорил. Но если великий хан соизволит направить им письмо, то это непременно вразумит их.

– Ультиматум! – объявил хан. – Пусть знают, что их ждет, если не сложат оружие и не станут молить меня о пощаде.

Он сделал знак секретарю, и тот взял в руки калам.

– Составь этим заблудшим письмо, но чтобы звучало как суровый приказ, – велел Ибрагим-хан. – Чтобы не смели больше испытывать мое терпение и покорились. Ибо гнев мой будет сокрушителен, как ураган, и это будет последнее, что они увидят в этой жизни.

Секретарь усердно записывал повеление хана, чтобы затем придать им необходимую форму, а письмоводитель достал особый пергамент и изготовился перенести на него то, что продиктует секретарь.

– Когда они принесут покорность, я сделаю тебя старшим над ними, будешь у меня беглербегом этих племен, – посулил хан гостю.

– Милость твоя не знает пределов, – сказал Муса-Гаджи, стараясь изобразить на своем лице радость.

– Мне нужны умные и верные люди, – продолжал Ибрагим-хан. – А пока жалую тебя высоким отличием.

Мусе-Гаджи преподнесли отороченный соболями шелковый халат, на плече которого было вышито: «Это дар великого Ибрагим-хана его верному рабу».

Принимая халат, Муса-Гаджи вдруг подумал, что ему вряд ли удастся пробраться в гарем хана. Слишком многочисленна была стража, бдительно охранявшая все вокруг. Но сам хан был рядом, и верный клинок, спрятанный в сапоге, мог сослужить теперь важную службу. И все же надежда найти Фирузу еще теплилась, и Муса-Гаджи решил посмотреть, что будет дальше. Наступал вечер, и на охоту хан теперь уже не отправится. А до утра многое могло случиться.

А хан думал о том, как покрепче привязать к себе храброго охотника, чтобы с его помощью покорить джарских бунтарей, а затем, быть может, и весь Дагестан.

Глава 14

Вечером хан устроил пир. Разодетые женоподобные юноши – бириши с крашенными хной руками и длинными, завитыми в локоны волосами подавали гостям воду для умывания рук и полотенца. Еду приносили на расписных подносах, напитки – в золоченых кувшинах. Одно блюдо сменялось другим, и им не было конца. Изысканные угощения сопровождались обильными возлияниями.

Музыканты, певцы и танцовщицы услаждали взоры пирующих, среди которых были военачальники, приближенные хана и важные сановники из провинций. Кравчие и виночерпии старались угодить вельможам. И веселье было в самом разгаре.

Муса-Гаджи удивлялся окружавшей его роскоши и спрашивал себя: зачем шаху Дагестан, где о подобной жизни и не помышляли? Что он найдет в их горах, где даже пропитание добывалось нелегким трудом, не говоря уже о подобных удовольствиях? Мусе-Гаджи кусок лепешки не лез в горло, а вино он и вовсе считал греховным напитком.

Но хана это только забавляло, он привык наслаждаться жизнью, а государственные дела и войны считал досадной необходимостью, скучными обязанностями правителя, желающего сохранить свой титул и власть. Видя перед собой покорного горца, победителя леопардов, Ибрагим-хан не сомневался, что теперь все пойдет иначе. Он не только превзойдет своими успехами подвиги племянника, но и затмит славу самого Надир-шаха, которому его победы над горцами стоили моря крови.

Хан не отличался воздержанностью и скоро уже был навеселе. Но обычные развлечения ему быстро наскучили. Ибрагим-хан подозвал к себе визиря и что-то шепнул ему на ухо. Тот поклонился и бросился исполнять ханское повеление.

Вскоре гости разразились возгласами восторга. Муса-Гаджи оглянулся и увидел, что в шатер входит длинная вереница девушек, укрытых красивыми чадрами. Их сопровождали два огромных евнуха, белый и черный. Белый был главным начальником гарема со всеми слугами и немалым хозяйством. Черный же заведовал главной ценностью – гаремными красавицами, и цвет его кожи был гарантией того, что невольница не родит младенца ни от кого, кроме владыки-хана. Иначе страшное преступление сразу бы открылось цветом кожи новорожденного. Евнухи хотя и были оскопленными, но в гаремах случалось всякое.

Муса-Гаджи, пораженный увиденным, с удивлением смотрел на невольниц, но лица их были закрыты. Заметив, с каким вниманием гость разглядывает девушек, хан решил окончательно сразить Мусу-Гаджи своей щедростью.

– В Персии есть обычай, обычай властителей, – заговорил Ибрагим-хан.

– Тем, кто заслуживает особой милости, мы дарим невольниц из своих гаремов.

Эти слова обожгли сердце Мусы-Гаджи. Он стал пристальнее вглядываться в невольниц, пытаясь понять, есть ли среди них его Фируза.

– Выбирай, – предложил хан Мусе-Гаджи. – Любая из них станет твоей. И ты всю жизнь будешь возносить хвалу своему господину.

Взволнованный Муса-Гаджи разглядывал одну невольницу за другой, и в каждой ему чудилась его несчастная невеста.

– На ком ты остановил свой выбор, о храбрый воин? – спросил Ибрагим-хан, польщенный произведенным на Мусу-Гаджи впечатлением.

– Я… Не могу решить… – ответил Муса-Гаджи. – Я не вижу их лиц.

– Мне понятно твое затруднение, – усмехнулся Ибрагим-хан, посасывая чувственными губами мундштук кальяна. – Но знаток женской красоты и под чадрой отличит красавицу. Стоит ей сделать несколько шагов, и ее походка, изгибы тела под одеяниями, жесты… Тому, кто искушен в таинстве женского очарования, этого достаточно. Поверь мне: каждая из них достойна самого шаха.

– Они никогда не открывают своих лиц? – спросил Муса-Гаджи, не отрывая взгляда от невольниц.

– Только перед своим господином, когда он пожелает насладиться их прелестью, – говорил Ибрагим-хан. – Я могу приказать им открыться, но опасаюсь, как бы мои гости не лишились разума, ослепленные их красотой.

Муса-Гаджи надеялся, что если среди них есть Фируза, то она подаст ему какой-нибудь знак. Если не смирилась со своей участью…

– Выбирай, – настаивал Ибрагим-хан, – или просто укажи на любую, и ты не ошибешься.

– Пусть хотя бы назовут свои имена, – сказал Муса-Гаджи.

– Зачем они тебе? – рассмеялся Ибрагим-хан. – Назови, какое тебе нравится, и оно будет именем той, которую ты выберешь. Тем, кому посчастливится попасть в настоящий гарем, дают новые имена и дарят новую жизнь.