Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого Радов Константин

Бремя войны

Еще в Петербурге, ознакомившись с положением дел, я втайне ужаснулся громадности предстоящей подготовительной работы, сравнительно с оставшимся до весны временем. Что удручало более всего, так это злонамеренные попытки искоренить созданное мною. Пока сидел в крепости, Военная коллегия распорядилась новоманерные фузеи вовсе отставить. Кои находятся в полках — держать до полного износа, новых же не делать и поломанные не чинить. Управляющему Тульским заводом Чулкову велели соответствующее отделение расформировать. Государь, по моей настоятельной просьбе, отменил вредительный приказ и предоставил полномочия для исправления ситуации — только денег на возобновление мастерской не выделил, предоставив с самого начала пустить в дело "экстраординарный фонд".

Лишь только выбрались из столицы, приказал старшему из сопровождавших офицеров вести обоз и помчался вперед, чтобы навести в Туле свой порядок. Чулкова застал на одре болезни: здоровье Клементия Матвеевича последнее время пошатнулось. Оружейный завод недужил вместе с управляющим: помощники его не справлялись. Безвластие грозило полным развалом. Мастеровые, пользуясь моментом, выцыганили себе право работать на дому; разве что ковку и сверление, производившиеся машинами, не смогли растащить по своим каморкам. Выработка упала. С единообразием и взаимной заменяемостью деталей положение ухудшалось на глазах. Воровство поставили на широкую ногу: Флорио Беневени, русский посланник в Бухаре, сообщал из глубин Азии, что татарские купцы возят на продажу винтовальные стволы русской работы (отпускать такой товар на сторону строжайше запрещалось).

Переживаемые заводом беды не в последнюю очередь произрастали из безденежья: долг казны за отпущенное оружие достигал чудовищных цифр, иных же покупателей не дозволялось. Какого добра ждать от работников, ежели честный труд превратился в надежный способ уморить свою семью голодом? Полностью исправить дела на собственный счет я не мог, ибо деньги требовались не только здесь. По счастью, новоманерные фузеи, присланные из полков для перешлифовки, так и лежали в ящиках: никто на них не покусился, из-за непривычно малого калибра. Оснастка тоже уцелела, и мастера никуда не делись. Сделав упор на починку старого оружия, удалось бы сократить траты вдвое или втрое, сравнительно с изготовлением нового. Даже при этом условии работа грозила поглотить изрядную долю свободных средств и затянуться года на два — два с половиной. Прежде сего огневая мощь моей пехоты была бы меньше, чем в прошлую войну.

Освободившись из ссылки, вплоть до возвращения в службу я продолжал носить на репутации печать опалы — посему многие, кто раньше прикидывался друзьями, обходили меня, как прокаженного. Других сам избегал, не желая бросить на них тень. Прежде всего, бывших подчиненных: если бы Тайная канцелярия заподозрила кого из офицеров в конфиденции со столь сомнительною персоной, это могло бы ему сильно повредить. Мои сведения о состоянии войск были потому совершенно недостаточны. Теперь завеса пала. Прелюбопытные вещи открылись взору (я, кажется, забыл упомянуть, что дистрикт егерям отвели в Тульском уезде). Собирая воедино полк, дурацким указом рассеянный по деревням, узрел последствия героической баталии за приговоренные Меншиковым казнозарядные фузеи.

Лишившись возможности пришлифовывать зарядные вкладыши на станке со специальными оправками, это стали делать вручную: смесью пушечного сала с толченым кирпичом. В результате при каждом стволе остался один-единственный годный вкладыш: тот самый, который притирали. После выстрела его приходилось перезаряжать. Народный ум придумал, как исполнять сию операцию стоя в строю. Фузею — прикладом к носку правой ноги, опирая ствол на сгиб согнутой руки; вкладыш — в левую руку, правою заряжают. Сумка с принадлежностями на поясе, маленький шомпол на темляке привешен к запястью. Частота стрельбы получалась, как из обыкновенных мушкетов, с сохранением преимуществ винтовки по дальнобойности и меткости. Поневоле пришлось смириться с таким упрощением, хотя потеря возможности вести ураганный огонь в течение минуты или двух (в самый момент неприятельской атаки) больно ранила мое сердце. А что делать? К началу кампании не более пятисот стволов вышло бы снарядить по-старому, с десятью зарядными частями.

Субсидировав ремонт винтовальных фузей, обо всем прочем я составил доношение государю и предложил для спасения завода испытать мою старую идею: поставку мушкетов в Африку через бристольских купцов. Впрочем, больших надежд на царскую дальновидность не возлагал. При всем стремлении подражать Европе, Петр более склонен мыслить в понятиях администрации, нежели коммерции.

Прежде Тула делилась людьми: и с Уралом, и с Богородицком, и с Тайболой. Теперь наступило время отдавать долги. Чтобы окружающий хаос не затопил столь нужную мне мастерскую, главным в ней поставил Ивана Онучина — молодого, но твердого и дельного парня. Смысловое родство фамилий с управляющим дало мастерам повод для шуток: дескать, ходили мы прежде по-господски, в чулках — теперь в онучах будем. Ну и ладно, всё не босиком по снегу.

Бежало время. Утекало, как вода сквозь пальцы. На Сретение устроил смотр егерям. Ефим Мордвинов, ставший в мое отсутствие полковником, откровенно недовольствовал спешкой, резонно полагая, что откроется много упущений. Набаловался, вдалеке от начальства. Вообще-то приятно было видеть знакомые лица после четырех лет, насыщенных всякого рода событиями; но обстоятельства требовали крутого обращения безо всякой приятности. Полк мною был создан и вскормлен. Меня в нем почитали, как отца родного. Однако перейти к строгим экзерцициям от деревенской расслабленности, когда главное занятие — выколачивать из крестьян подати, а между делом бражку отнимать и девок щупать… Нелегко это, знаете ли. Жили спокойно — вдруг генерал прискакал!

Правда, одно средство подсластить горечь встречи я про запас держал. Дивиденды за прошлый год, на вложенный в дело запасный капитал полка — и не в общую кассу, а к раздаче по долям. Суммы выходили сравнимые с жалованьем. Быть может, опрометчиво с точки зрения чистой коммерции так раздавать доходы, не сочтясь еще с лондонскими кредиторами — только иначе и у меня бы не оказалось денег на все многоразличные нужды. Не идти же на подлог, забрав кассу компании себе, в ущерб прочим акционерам. И еще, ввиду неизбежных на войне случайностей, хотелось расплатиться с людьми, пока все живы. Кстати, мастеровым в Тайболе прошлогодние долги тоже отдал. В серьезный бой принято надевать чистое исподнее — не помешает и чистая совесть. Все равно, есть ли там что за гробом, или нет.

Вторым, после Тулы, важнейшим пунктом по пути на юг был Тавров. Собственно, в этом городишке меня интересовал только засевший на верфях Змаевич. Требовалось заблаговременно выстроить отношения и согласовать планы.

Согласно фамильному преданию, род вице-адмирала происходил от приобщившихся к цивилизации и перешедших в католицизм черногорских разбойников. Произошло сие много поколений назад, но и теперь щегольские, аккуратно подбритые усы выглядели, как приклеенные, на суровом лице, будто вырезанном из дуба с гор Монтенегро. Мы с ним были знакомы, но не более того: почему-то выходцы с адриатических берегов не очень дружат между собой в России. Может быть, опасаются людей, способных пролить свет на их прошлое? Я не склонен собирать сплетни, пересчитывая, за чьей спиною осталось больше свежих трупов — однако историю Змаевича знал. В ней, как в романе, перепутались вековая вражда знатных родов, коварное похищение дочери турецкого аги, междоусобная резня на улицах городка Перасто, бегство от венецианского правосудия и константинопольская тюрьма. Не стоило забывать, что в русскую службу моряк вступил при посредстве Толстого: стало быть, связан по этой линии с моими врагами.

Матвей Христофорович встретил гостя с любезностью, за которой крылись настороженность и беспокойство. Морские офицеры вообще ревниво взирают на любые попытки сухопутных коллег предписывать им образ действий — а в предстоящей войне этого никак не избежать. Змаевич хотя и выше чином, но при коллегиальном решении дел, предписанном государем, важнее окажется присутствие со стороны армии еще двух генерал-майоров, подчиненных мне. Кропотов, правда, сейчас в Царицыне, а Румянцев — в Петербурге. Без него с комплектованием и снабжением войск я бы не справился, будучи в ведомстве Меншикова персоной нон грата. Когда начнется кампания, голоса моих помощников легко могут быть консолидированы. Моряки противовеса им не имеют. Как строить отношения, дабы обойтись без многоначалия, вражды и соперничества? Да еще с учетом того, что важная часть флота непосредственно подчинена мне?

Поручать гребную флотилию пехотному генералу — чисто русская манера. Петр может хоть верблюда назначить амфибией. Впрочем, это естественное следствие того, что вместо каторжной шиурмы на веслах сидят солдаты и казаки: не менять же начальство при амбаркации войска. В Балтийском море галеры имеют отдельное командование, и такая система полностью себя оправдала. На юге она не годится, в силу элементарных географических различий. Всю Финляндию гребные суда могут обойти шхерами; только у Гангута безопасный от вражеских кораблей фарватер прерывается. А здесь — ежели турки зевать не будут, то без поддержки линейного флота шагу не ступить.

Значит, нужна тесная дружба с моряками. Лесть, угощения, подарки, любезные беседы — и скрытный сбор сведений о воровстве на верфях (без коего точно не обходится). Камень за пазухой на всякий случай стоит держать — хотя на храброго и заслуженного адмирала это недостаточное средство. Главное — выстроить диспозицию так, чтобы риск неудачи взять на себя, а славой победы поманить Змаевича. Тогда он точно не отвергнет приманку!

С первого посещения верфей замечалась разница: как весело кипит работа вокруг судов, приписанных к корабельному флоту, и насколько лениво тюкают топорами редкие плотники на тех, кои предназначены для меня. Пусть. Все равно я не вижу места галерам в предстоящих баталиях. Но вице-адмиралу знать о том не надо. Чем натуральней будет притворное огорчение, чем убедительней — угроза отписать государю, тем больше удастся выторговать взамен.

— Матвей Христофорович, — тяжкий вздох, кажется, удался, — мне очень жаль. Похоже, галеры не могут быть спущены на воду до окончания половодья; а в межень столь крупные суда по Дону не сплавить.

— Александр Иванович, если собрать работников на двух или трех…

— Две — это всё равно, что ничего. Тогда уж лучше приостановить их еще на год, а плотников перевести туда, где сроки не терпят… Готов принести такую жертву на алтарь Отечества. В возмещение попрошу несколько десятков канонерских и мортирных судов. Малого размера, чтобы делать летом и провести в Азов к августу месяцу. Или даже сентябрю.

— Без указа Его Величества заложить оные нельзя. Могу дать из состава флота, только они нуждаются в тимберовке. Как и все корабли. Бомбардирские кечи с трехпудовыми мортирами годятся?

— Сойдут. Для более крупного калибра — об отливке бомб пришлось бы самому хлопотать. А запасы трехпудовок, сколько помню, с прошлой войны остались. Флот ни одного выстрела не сделал.

— Это упрек?

— Нет. Всего лишь сожаление. Командор Бэкем все причины мне тогда изъяснил. Подробнейшим образом. Сейчас, Матвей Христофорович, как полагаешь: ситуация изменилась, или по-прежнему кораблям из гавани не выйти?

— Выйти-то просто. Есть куда: якорная стоянка у Белосарайской косы глубиною довольнее Таганрогского залива и береговыми батареями защищена может быть. За сто верст морского берега, кои Таванским трактатом России отданы — тебя, Александр Иванович, флот должен вечно благодарить. Только…

— Спасибо на добром слове: я тронут, ей-Богу. Только — что?

— Преимущество турок в кораблях линии остается подавляющим — и нет способа сие изменить. Можно, конечно, повторить гренгамскую хитрость, и даже не один раз, но потеря неприятелем двух или трех судов нам не поможет.

— А скольких — поможет? Прости, Матвей Христофорович: мне неизвестны новейшие сведения о состоянии турецкого флота. Впрочем, как и нашего.

— Изволь. Согласно доношениям Неплюева, султан имеет тридцать кораблей: на двух по сто десять пушек, на одном сто две, прочие от пятидесяти до восьмидесяти. Это всё годные, не считая обветшалых. Фрегатов около пятнадцати, галер примерно столько же — сосчитать трудно, понеже не стоят в Константинополе, а употребляются в Архипелаге против разбойников. Судов сорок или близко к тому могут выставить берберийцы, но в линию из них годятся немногие: по самой щедрой оценке, едва ли десяток. Без крайней нужды турки призывать африканских вассалов не станут, потому как оные реисы до денег слишком падки: такая помощь тяжела для казны. Покамест султану хватает собственного флота. Каждую весну половина его отправляется в Керчь, сторожить русских. На зиму возвращается в Босфор, оставя четыре или пять кораблей на случай нежданной диверсии с нашей стороны.

— Погоди-ка. Значит, пролив закрывают десятка полтора кораблей и несколько фрегатов? Причем не самых крупных: насколько понимаю, для стопушечников там мелковато. Равные силы с нашим флотом.

— По рапортам Адмиралтейской коллегии — может, и равные. А на деле… С окончания прошлой войны ни одного судна для Азовского моря не заложено, только начатые достраивали. Девяти лет достаточно, чтобы обшивка успела подгнить. Лес сырой, порты на юге и на севере все в устьях рек — значит, вода пресная. У неприятелей, как назло, соленая! Считай, наши суда вдвое скорее гниют.

— Сколько же у нас кораблей годных?

— Без оговорок — один: "Старый орел". Выстроен в девятом году, в запрошлом — тимберован.

— А с оговорками? В Петербурге мне толковали, что двадцать.

Лучше не называть, кто толковал. Оспаривать августейшее мнение вице-адмирал не станет, а правду слышать хочется.

— Вздор, Александр Иванович. Это на бумаге. На самом деле — "Крепость", коему четверть века, давно лежит килем на грунте. Сохраняют его по указу: для славы, что был в Константинополе. "Гото Предестинация" и "Оут екетбом" тоже исправлению не подлежат; просто никто не осмеливается разобрать оные на дрова, ибо государь своими руками их строил. "Шхельпот" обращен в блокшив, хоть какая-то польза. Прочие корабли, кои моложе пятнадцати лет, надо смотреть: на которых, как мне докладывают, шпангоуты и кильсон поражены сухой гнилью — с теми ничего не сделаешь. Дешевле новые построить. Еще есть галиоты, шнявы и бригантины числом до полусотни, большей частью ветхие. В брандеры годны, а больше ни на что.

— Матвей Христофорович, флот жалко. Военный корабль, не бывший в бою — что девица, до старости не изведавшая мужской ласки. Первопостроенные суда сгнили без дела; ныне второе поколение догнивает. Кои впредь будут заложены — ту же судьбу обрящут?

— В гавани стоят — жалко, а сгорят или утонут — жалеть не станешь?

— Если хотя бы поровну разменяем на неприятельские — нет. Лучше пусть турки утопят, чем на дрова. Немедля занявшись поправкою, какое число можно изготовить к бою?

— Уже занимаются. Много ли успеют сделать, не ведаю: Измайлов отговаривается, что провианта для плотников нет.

— Найду провиант. За счет своих ресурсов. Только скажи, на сколько душ готовить и в какой срок. Чего еще нужно — говори. Леса пиленого, гвоздей, солдат в работы?

Довольная улыбка осветила твердокаменное лицо вице-адмирала. Похоже, мы с ним поладим — значит, есть шансы на успех.

После сей беседы в Троицк на Таганьем рогу отправились триста корабельных плотников во главе с Ричардом Козенцем — лучшим морским архитектором России, недавно получившим капитан-командорский чин. Сам я рассчитывал еще недели на две задержаться под Воронежем, устроив пункт сбора идущих с севера полков, однако прибыл курьер от Голицына с известием, что война султаном объявлена. Пришлось изменить планы и ехать в Азов немедленно. Вице-адмирал остался наблюдать за постройкой и снаряжением прамов, а также встречать едущие из Петербурга судовые команды, чтобы спуститься к морю с полой водой.

Регулярная пехота, из-за неразумного расквартирования, могла быть сосредоточена не раньше середины мая. До того времени, ежели неприятель учинит наступательные действия, только гарнизоны и ландмилиция способны к отпору. Посему военное правление на юге следовало начинать с объезда линии. Царь не обманул: поселенцы и впрямь избежали тлетворного вмешательства его приближенных. Людей сберегли, установленный когда-то регламент сохранили. Ну, может, с неизбежными и допустимыми отклонениями от писаных правил. Замысел исполнился в главном: их совершенно не требовалось принуждать к службе. Крестьянский достаток легко сочетался с воинской готовностью. Многие мужики только здесь и узнали, что значит жрать досыта. Добротные дома, упитанная скотина, необмолоченный хлеб в скирдах, бабы в покупном, а не домотканом, стайки светлоголовых ребятишек… Что сие благолепие надобно защищать, равно от Крыма и от Петербурга, понимали все. Слава Богу, Румянцеву хватило ума не трогать беглых! Иначе булавинский бунт показался бы детскою игрой. Меня встречали не с фальшивой радостью, изображаемой перед грозным начальством, но с искренней: "нашего генерала" вернули — можно не опасаться удара в спину. А крымцам — ужо покажем!

Последние год или два извечные неприятели много чинили зла военным поселенцам. Словно нарочно доказывали, что их надо ненавидеть больше, чем собственных "бояр". То посты втихую вырежут, то хлеб спалят, то баб на покосе утащат. Каждое нападение становилось известно по всей линии. Хан честно пытался хранить мир с Россией — и тем стяжал презрение подданных. Беи грустили о старых добрых временах, вспоминали прежние доходы от продажи ясыря и всячески против Саадет-Гирея интриговали. Воевать собственную, без ханского позволения, войну с неверными стало у крымской знати хорошим тоном. Задумываться при этом, что закон сабли, применяемый к христианским народам, может обернуться против них самих, слугам Магомета не полагается.

Сии набеги, причинявшие не столько урон, сколько обиду, с моей точки зрения были скорее полезны. Ничто так не взращивает боевой дух. В каждом ландмилицком полку спрашивали, когда же наведаемся ответно в гости к басурманам. Терпение и дисциплина, отвечал я. Приготовиться надо.

Приготовления на суше опирались на прочный фундамент, заложенный мною четыре года назад, и ничего сверхъестественного, в общем, не представляли. По плану кампании, основным считался корпус Голицына, мне же отводилась вторая роль. Вот на море… В скрывающей горизонт дымке таились смутные, неопределенные возможности, при вдумчивом использовании (и при благосклонности фортуны) позволяющие выйти далеко за пределы обычного. Россия — страна чудес, и чудеса начинались прямо в Адмиралтействе: силы неприятельского флота были хорошо известны, собственного — покрыты мраком.

Сколь длинна окажется наша боевая линия, не ведал и сам Козенц. Тимберовка слишком зависела от подвоза материалов. При маловероятном условии, что задержек не произойдет, к концу лета от десяти до двенадцати кораблей привели бы в относительную исправность. Еще четыре или пять годились только для обмана врага, и даже в тихом Азовском море могли затонуть в любой момент. Девять больших прамов, по огневой мощи не уступающих смоллшипам четвертого ранга, предполагалось сплавить по Дону нынешней весною — но окажись вода низкой, все они застряли бы на речных отмелях до будущего года. Только гребная флотилия не таила неожиданностей: примерно на такое я и рассчитывал. Галер, полугалер, скампавей — немного и в плохом состоянии. А много — запрещенных указом о староманерных судах стругов, совершенно подобных днепровским чайкам. Строители сих суденышек жертвуют прочностью ради легкости и быстроходности. Помню, как мучился десять лет назад: даже под трехфунтовую пушку требовалось усиление набора. Теперь этого не надобно, ибо употреблять их в артиллерийском бою с турецким флотом решится только безумец.

Возможностей единственного дока не хватало. Починку большинства судов производили неудобным и вредным для корпуса способом кренгования. Вырубив у берега ноздреватый мартовский лед, втаскивали корабль на мель, сколько возможно, и опрокидывали набок. Взобравшись на шаткие временные мостки вокруг, плотники под резким холодным ветром меняли обшивку. Даже обыкшим к суровому климату русским мужикам приходилось туго. Впрочем, все доступные средства от простуды им обеспечили: избы для согрева, баню, горячую пищу и чарку водки перед сном. В помощь плотникам я отрядил столько гарнизонных солдат, сколькими они могли управить, договорившись взамен, чтобы мои бомбардирские кечи тимберовали одновременно с линейными кораблями.

Незнание, мешающее составить хотя бы примерную диспозицию для наступательных действий, не исчерпывалось составом флота. Вскоре по прибытии в Азов открылось, что приличная в общем-то лоция содержит досадный пробел в наиважнейшем месте: как раз против крепости Еникале фарватер плохо разведан. Между берегами — четыре версты. На каком расстоянии от бастионов могут идти суда, в зависимости от осадки? Если хотя бы посередине, турецкие пушки окажутся мало действенными. Если же отмели вынуждают прижиматься к бастионам — удастся ли провести хотя бы лодки? Один из морских офицеров, греческой породы, согласился тайно отправиться в Керчь, завязать дружбу с единоплеменными рыбаками и под видом постановки сетей сделать необходимые промеры. Другие лазутчики готовились после таяния льда разведывать пролив при помощи казаков и союзных черкесов. Обыкновенные дела, ничего особенного. Но какого, скажите, дьявола флотское начальство не сделало их в предшествующие двадцать пять лет?! Что за фатальный закон вынуждает Россию в каждую войну вступать неподготовленной?

Весна в Приазовье скоропостижна, как внезапная смерть. Снег оседает и съеживается под наливающимся силою солнцем, талые воды стремительно сбегают прочь, степь предается вакханалии недолговременного цветения, чтобы к началу лета уже засохнуть. Дни летели, словно пули над головою. Полки, рассеянные по дистриктам, отвыкли от настоящей службы: требовалась суровая школа, чтобы вновь сделать их годными к войне. С приездом Румянцева стало немного легче. Понятно, что Петр поручил бывшему денщику приглядывать за мною и писать тайные доношения обо всем; но сие не отнимало у него обязанности исполнять мои приказы, равно как ясного ума и твердой воли. Я хорошо ладил с помощником и почти подружился. Редко бывает, чтобы достигшие генеральского чина исполнением тайных поручений и бабьими интригами сознавали бесчестье своего фавора. Румянцев, похоже, сознавал — и деятельно стремился перекрыть придворные заслуги военными.

Азов превращался из захолустной крепости в громадный военный лагерь. Прибыл Змаевич с флотским караваном, потом Кропотов с драгунской бригадой. Атаман Лопатин привел донцов. Калмыки не явились: престарелый Аюка помер, теперь наследники делили власть. Новый астраханский губернатор Артемий Волынский усердствовал примирить степных интриганов, но без особого успеха.

В противность стремительно надвигающемуся лету, война разворачивалась до безобразия неторопливо. С обеих сторон: турки оказались тоже не готовы. И даже татары крымские, коих вся сила в быстроте, явно не спешили набегом. Может, выжидали, пока я ослаблю силы на линии? Предстоящий поход на Кубань, против Бахты-Гирея, не составлял надежной тайны — через некрасовцев и связи их на Дону крымцы моментально узнавали все, что творится в Азове. Решением военного совета ловить "дели-султана" отправили Кропотова с конницей: драгунами, казаками и кабардинским отрядом Бекмурзаевых. Для усиления придали ему егерей, сколько удалось посадить на конь. Бековичевы братья подсказали правильный ход: не нужно гоняться за Бахты-Гиреем, когда в Кабарде у него родственники по жене, князья Кайтукины. Стоит напасть на их владения — сам прискачет на защиту. Не прискачет — тоже хорошо. После такого предательства мало найдется охотников стать под его знамена.

С западной стороны ландмилиция и слободские казаки готовились выступить к Перекопу; но надлежало ждать Голицына. У князя Михаила Михайловича возникли серьезные трудности с обозом, и надежды на скорое их разрешение не было: для корпуса в тридцать тысяч душ одних регулярных (с бывшими гетманскими полками — больше сорока) магазины ниже порогов следовало заложить годом раньше. Осадную артиллерию тоже не успели перебросить по высокой воде. Теперь одному Богу было известно, как скоро ее дотащат до Таванска. Напуганный вначале хан успокоился и послал калгу Сафу-Гирея через Очаков на Правобережье, чтобы создать угрозу днепровским коммуникациям и еще сильнее замедлить движение караванов. Голицына не в чем упрекнуть: прошлый год государь поручил ему всего лишь оборону Киева и Богородицка; о наступательной войне речи не велось. Поспешность в решениях часто бывает причиной медленности в исполнении. В ходе кампании явственно проступали признаки дурной импровизации.

Мы обсуждали с Румянцевым целесообразность выдвижения кордона в низовья Молочной реки, к ногайскому аулу Кызыл-яр, когда примчалось посыльное судно с Таганьего Рога. Турецкий флот появился на горизонте. Больше тридцати вымпелов. Сколько точно и что за корабли, за дальностью не разглядели. Змаевич сделал оборонительные приготовления, но посчитал нужным заручиться поддержкой армии на случай десанта. Я посадил в струги два полка и немедленно отправился к вице-адмиралу.

В прошлую войну турки пробовали высаживаться за несколько верст от Троицка. Еле ноги унесли: неудобный к выгрузке берег оставил их без артиллерии. Удобные места есть, но на таком удалении, что вряд ли годятся под вражескую операционную базу.

Однако червячок сомнения подтачивал мою уверенность: через лондонских друзей известна была похвальба британского посла, что османы действуют по его советам. Правду говорил Абрахам Станьян, или впустую хвастал… Ежели правду — этот матерый морской волчара мог подсказать капудан-паше опасные идеи.

— Семнадцать кораблей! — Матвей Христофорович будто радовался, что турецкий коллега уважил визитом. — Пять фрегатов. Дюжина шебек и галер. Всё, что имеют, привели!

— Какие у них могут быть планы?

— Увидим. Пока стали на якорь против оконечности Долгой косы. Там ширина моря верст двадцать, не считая окраинных мелей. С верхушки мачты Европу и Азию разом видно. Коли хотят нас блокировать при донских устьях — позиция хорошая.

— А испытать на прочность не захотят?

— Думаю, попробуют. Когда, где и как — угадать не берусь.

Турки устраивались близ русских берегов по-хозяйски, с бесцеремонной наглостью сильного. Корабли стояли на глубокой воде (для здешних мест глубокой, в четыре сажени). Меньшие суда шныряли в заливе, чуть не заглядывая в самый порт. При полностью укомплектованных командах, врагов должно быть девять с половиной тысяч: довольно, чтобы отказаться от посылки войск в сторону Перекопа. Скорее надлежало самим готовиться к отражению атаки. Соединенной, с моря и суши — если крымским беям хватит на то государственного разума.

Ответить на неприятельский вызов вице-адмирал не мог, имея оснащенными лишь новопостроенные прамы да пять кораблей, и уступая по числу орудий чуть не вдвое. Зато в другом он обладал преимуществом. Дело в том, что мистер Козенц, долгие годы напрягавший свой немалый талант для приспособления морской архитектуры к условиям "меотийского болота", кое-чего добился. Его творения были плохи на ходу и не слишком остойчивы — зато шестидесятипушечникам хватало одиннадцати футов глубины, а самым малым (и самым многочисленным в Азовском флоте) кораблям о сорока восьми пушках — даже десяти. Это против обычных в Англии семнадцати! Стоило судам под Андреевским флагом выбраться из гавани, блудливые красавицы-шебеки укрылись под защитой линейной эскадры. Ее грозное и неторопливое встречное движение, в свою очередь, обратило наших к ретираде. Морские силы заняли позиции по обе стороны незримой, но прочной границы, отвечающей форме дна.

К западу от устья Кальмиуса есть несколько участков, где корабли способны подойти к берегу на пушечный выстрел. Негодность их для вражеской высадки относительная: при условии грамотной обороны. Следующие недели ушли у меня на строение береговых батарей и редутов для прикрывающей оные пехоты. Весенние работы в поле закончились, ландмилиция стояла под ружьем. Оставив половину для защиты линии, прочих собрал в полевой лагерь близ побережья и устроил такие экзерциции, что люди мечтали о турецком десанте, как об избавлении. Я тоже предпочел бы неопределенности бой, не имея сомнений в своей победе. Но оттоманский паша был осторожен: делал демонстрации малыми силами, а при сопротивлении не упорствовал.

Противостояние все больше обращалось в испытание крепости нерв. Расположившись в узости Азовского моря, турки достигали сразу двух целей: запирали русский флот и сковывали сильный пехотный корпус. Отличный ход, достойный бывшего адмиралтейского лорда.

— Дался тебе его стратегический ум. — Успокаивал Змаевич. — Если это Станьян, заранее скажу, в чем он просчитался. Турки не англичане, чтобы по многу месяцев болтаться в море. Соскучатся и начнут бунтовать.

— А если будут корабли по очереди в Керчь отпускать? Сможем атаковать хотя бы ослабленную эскадру? Кстати, кто у них главный — так и не узнал?

— Ни одной лодки взять не удается, и с Крымом сообщения нет. Известно, что капудан-паша Каймак Мустафа нас не почтил своим присутствием. Он скорее царедворец, чем воин: потомок знаменитого Кара-Мустафы по женской линии, а нынешнему великому визирю — зять. Город покидать не любит…

Вице-адмирал не зря прожил в Константинополе два или три года: его суждения о турецких сановниках звучали как-то по-домашнему, с пониманием. А выдержке Матвея Христофоровича стоило позавидовать. В самом деле, зачем спешить? Еще четыре корабля в тимберовке, из них два — почти готовы. На море затяжка времени — в нашу пользу.

Касательно войны на суше я бы такого не сказал. Пока мы с Голицыным бездействуем, султанские армии в Персии идут вперед, прибирают ближние провинции. В нынешнюю кампанию могут к Каспию выйти. Как тогда оправдаться перед государем?

Кому иному бездействие простят. Мне — нет. Царь вернул опального генерала в службу на одном невысказанном условии. Воевать, как другие не могут. Иначе… Люди — всего лишь инструменты в его руках, при равных достоинствах он выберет менее занозистый.

Угрозу "снять головы" в устах Петра надо понимать буквально — хотя возможно сие лишь в случае прямой конфузии. Если ни победы, ни поражения — отстранит и выгонит из России. А что я без нее? Нет, по миру, конечно, не пойду. Кое-что оторву из собственности: небольшой заводик, пару-тройку корабликов… Тьфу, убожество! Таких нищебродов в Европе тысячи. С мечтами влиять на мировые судьбы придется распрощаться.

Беспокойство усугубляла пропажа минной команды, отправленной с Балтийского флота — в числе семи душ, во главе с Кондратом Екимовым, за "Померанию" произведенным в унтер-лейтенанты. Самые черные предположения о кознях врагов бродили в моем уме, пока происшествие не разъяснилось. Проезжая Москву, минеры забуянили в кабаке и крепко подрались с унимавшими их полицейскими чинами. Вице-губернатор Воейков отправил дебошанов в гарнизонную тюрьму. Только по письму самого Апраксина выпустил, ограничившись наказанием на теле.

— Пьянь и срань! Задницы содомские! — Отводил я душу, когда моряки прибыли наконец в Азов. — Драть бы вас, пока шкуры не полопаются, как на немецкой жареной колбасе! Война идет, а вы в тылу водку хлещете: что с такими ворами делать?!

— Виноваты, Ваше Превосходительство! Отслужим.

— Сколько за драку Иван Лукич кнутов присудил?

— Немилосердный он человек, господин генерал: по двадцать пять каждому…

— Пожалел, видно… Я по пятьдесят назначу. С отсрочкой до окончания кампании. А на службу вашу — посмотрим. Может, кому и скостим.

В заброшенной турецкой фортеции на донском рукаве давно уже были собраны морские артиллеристы для обучения минному делу. Но учеба шла плохо. Если честно — никак не шла, потому что мне было некогда заняться, а больше, до приезда екимовской команды, некому. Зато рулевые гребных судов не теряли времени даром, привыкая сохранять строй и маневрировать ночью, в полной темноте. Опытные штурманы на ведущих флотилию стругах держали курс по звездам, компасу и лоту, прочие ориентировались на зажженные ими потайные фонари, кои светят только в одну сторону. Для сохранения тайны, смысл ночных экзерциций намеренно затемнили: дескать, учимся прокрадываться мимо турок. Минная атака линейных кораблей — идея на один раз, понятно любому. Простейших защитных мер достаточно, чтобы ей воспрепятствовать. Предательство или неосторожная болтовня могли погубить всё.

Сохранять хладнокровие с каждым днем становилось все труднее. Хотелось боя — но мелкие стычки с ногайскими наездниками не стоили внимания даже полковников. Главные неприятельские усилия направлялись против Голицына. Однако и там войска не пришли еще в столкновение: сераскир Сулейман-паша расположился в Бендерах, навел мосты, устроил предмостные укрепления — но далее не шел. Молдаванский ренегат Колчак, в крещении бывший Ильей, а после обрезания ставший Хусейном, командовал гарнизоном Хотина и посланными ему в поддержку отрядами капыкулу. Пока русские обозы и артиллерия переползали пороги, турки успели Очаков укрепить, гарнизон — пополнить, а в лимане сосредоточить гребной флот, далеко превосходящий наш. Начинать осаду столь мощной крепости, когда в полутора сотнях верст находится сильнейшая неприятельская армия, противоречит начальным правилам военного искусства. Помочь князю Михаилу Михайловичу я ничем не мог, ибо главная нехватка днепровского корпуса заключалась не в солдатах, а в провианте. Подкрепления только ухудшили бы дело.

Стояла несносная жара. Солнце заливало азовские берега расплавленным металлом своих лучей. Паруса обвисли на реях кораблей, как подштанники на балконах Палермо. Ядовитая гадина сомнения свила прочное гнездо в моей душе: галеры и шебеки, хищно кружащие между берегом и турецкой эскадрой, просто не позволят к ней подобраться по зеркально гладкому морю. Ни днем, ни ночью. Разве новолуния дождаться? Все равно, в такой тиши даже плеск весел слышен за несколько верст. Но вот однажды, в послеполуденный зной, нежданное движение воздуха заставило с надеждой посмотреть в небо. Стена мрака тянулась на западном горизонте, быстро приближаясь и вырастая. Заворчал отдаленный гром, пыль взвихрилась от порыва ветра. Шквал обрушился на Азов, срывая камышовые крыши пригородных лачуг, ломая столетние чинары и поражая молниями с такой свирепостью, словно Творец окончательно разочаровался в своем создании и пожелал его истребить. Мгновение спустя хлынул ливень.

На другой день прискакала по крупной зыби скампавея из Троицка. Флотский лейтенант доложил радостную весть: ненадежный илистый грунт не удержал якорей, и турок сволокло верст на десять к востоку. Продержись ветер чуть дольше — всем бы им сидеть на мели! А так лишь два малых судна обсыхали у подветренного берега. Корабли вылавировали в море и, не задерживаясь на прежней позиции, ушли. Надо полагать, в Керчь.

Сие означало крутой поворот стратегической ситуации: сомнительно, что османские капитаны захотят вновь испытывать судьбу среди азовских мелей. Триста верст легли между нами и неприятелем. Человек без нерв на моем месте продолжал бы готовить удар до верного — но во мне взыграло нетерпение. Поручив Румянцеву распоряжаться на суше, я плотно занялся гребной флотилией. Лазутчики получили приказ окончить изыскания и доложить результаты. Сомнения вице-адмирала рассеяла примерная ночная атака его кораблей на рейде. За три дня до новолуния русский флот в полном составе поднял якоря и устремился навстречу судьбе. Впереди, широким веером, быстрые шнявы и бригантины — дабы очистить море от вражеских дозорных судов. Далее — мои струги. Свежеобшитые корабли, неповоротливые прамы и перегруженные бомбардирские кечи — в арьергарде, на пределе видимости. Ежели турки, паче чаяния, выйдут навстречу в превосходящем числе, наши главные силы успеют своевременно ретироваться.

Мне же пути к отступлению не было. Хочешь особого положения при царе? Это возможно. Только имеет свою цену. Пришла пора платить.

Победа по сходной цене

Чуть слышно плещут о дощатый борт волны. Еще тише, почти совсем без звука, опускаются и поднимаются весла. Не скрипят щедро политые маслом уключины. В двух шагах предо мной, на носу струга, угадывается во тьме фигура с длинным тонким шестом. Время от времени шест ныряет в черную воду и раздается свистящий шепот:

— Десять… десять… десять с половиной…

Кораблю десять футов маловато. Праму хватит. Нам — с лихвой.

Между мною и лотовым — четвероугольная темная масса. Подобие палатки из крашеной в черный цвет парусины. Там компас и фонарь в жестяном цилиндре. Крохотный язычок пламени еле теплится, ни лучика не проникает наружу. Компас пока не надобен: рулевой поглядывает через плечо, уверенно держит Полярную звезду на правой раковине. Курс от мыса Ахиллеон строго зюйд-вест. Если не ошиблись с расчетом скорости, еникальские бастионы сейчас проплывают в трех верстах справа по борту…

Змаевич перед выходом в море уговаривал остаться на флагманском корабле. Дескать, генералы не ходят в бой в первой шеренге.

— В первой? Да я и не собираюсь. У меня даже мины не будет. А рекогносцирование перед боем обязан провести. Самолично.

— Проведи заранее, за сутки до атаки. День переждем в море.

— Chi guadagna il tempo, guadagna la vita. Потеря времени может все погубить. Атаковать надо в первую ночь, с ходу. И со своими людьми, Матвей Христофорович, мне надо идти непременно.

— Зачем? На учениях без тебя обошлись.

— Как же без меня? Я на них глядел. Вот и там надо. Сам знаешь, что такое линейный корабль против струга. Слон против котенка: раздавит и не заметит. На иных кораблях шлюпки крупнее. Подплыть ночью в чужом порту к этакой враждебной громадине… Как стена крепостная — букашкой себя чувствуешь. Или ребенком, потерявшимся в лесу. Нужен человек в отца место, чтобы все упования на него возложить…

— Солдаты Его Императорского Величества малодушествовать не должны!

— Не станут. Если генерал рядом. А без генерала, боюсь, духу не хватит против такой мощи переть! Люди, томимые чувством, что их послали на смерть, начнут оступаться на каждом шагу и в самом деле погибнут. Погибнут зря, не сделавши пользы. Надо командовать самому, чтобы иметь надежду на успех.

— Все равно, план безумный. Хотя и продуманный во всех подробностях. Не пойму, как тебе удается сие совместить.

— Если знаешь иной, не безумный, способ добиться превосходства на море — милости прошу. Состязаться в корабельном строении бесполезно, ибо у турок денег больше. Разорим страну безо всякого толку. Морская война — удел богатых, нам же нужна победа незадорого. По сходной цене.

Трудно вообразить что-либо дешевле казачьих стругов, и даже из них для нынешнего похода отобраны самые малые. Не ради цены, ради осадки. Сейчас три десятка суденышек скрыты во мраке за кормой. Морских чинов на каждом только двое: рулевой и минер. Гребцов брал из ландмилиции, кто сам желает идти и умеет хорошо плавать. И хорошо грести, само собою. Таких нашлось довольно: линия левым флангом упирается в море. Полоса меж устьев Миуса и Берды, с рыбными ловлями и соляными промыслами, отдана войску на довольствие. Ландмилицкие солдаты с побережья, пожалуй, и донским казакам не уступят. После боя от их выносливости будут зависеть жизнь и свобода: чем бы ни кончилась дерзкая попытка, уцелевших только скорость может спасти. Предвижу коллизию с подбором тех, чьи лодки будут разбиты. Струги нагружены едва ли на треть, но сколько их останется целыми? Бог весть.

— Табань!

Хриплый шепот впередсмотрящего сбивает с мыслей. Дублирую команду, потом вглядываюсь, в чем дело. Так нарушать субординацию ему дозволено только в крайнем случае.

В непроглядной тьме возникает что-то еще темнее, форштевень с деревянным стуком ударяется о… Откуда здесь плавающее бревно? Хорошо, скорость небольшая — и ту почти погасили.

Гребцы притихли, опустив весла, и едва дышат. Шуметь не стоит, это всем понятно.

Кажется, тихо. Достав фонарь, опускаю к самой воде с левого борта и чуть приоткрываю шторку. Обыкшие к темноте глаза различают громадный, в два обхвата, кряж с прибитой толстыми скобами железной цепью соразмерной толщины. Дальше, сколько достает свет, тянутся прерывистой линией такие же бревна.

Боновое заграждение!

— … вашу мать, что за новости?

— Две седмицы назад ничего такого не было, Ваше Превосходительство!

Когда ругаешься шепотом — звучит скорее смешно, чем угрожающе. Да и не виноваты, похоже, казаки-лазутчики, которые побывали тут под видом некрасовцев, а теперь у меня вместо лоцманов. За полмесяца много чего можно сделать.

Неужели турки узнали о наших приготовлениях?

Спокойно, не надо суетиться. Что-то могли узнать. О ночных учениях — запросто. О минах? Вряд ли. Скорее, стерегутся от десантов на крымских берегах. Таких, как в прошлую войну. Пролив слишком широк, а заграждение, должно быть, оставляет узкий проход под самыми крепостными пушками. Кстати, по правилам европейской морской тактики бон должны патрулировать шлюпки с охраной!

— Лейтенант, каравану — сигнал "стой"!

Это тот самый грек, рыбачивший здесь на глазах у турок. Михаил Ксенидис его зовут. Он поднимает над головой фонарь, направляет окошком на корму, дважды приоткрывает и захлопывает шторку. Пауза — и еще раз. И еще раз пять. По две коротких вспышки.

Сдав чуть назад, несколько минут прислушиваюсь и всматриваюсь во тьму. Никого. Все равно, надо убедиться. Приказываю грести, удвоив осторожность, направо. В сторону крепости, примерно на версту. Потом обратно, к пустому берегу, до мелководья. Охраны нет. Слава Богу, турки не слишком ревностно следуют английским советам. Мало ли что неверные собаки навыдумывают!

Теперь потихоньку вдоль самого заграждения, опустив мерный шест вертикально, чтобы царапал дно. Зацепили!

Смоленый пеньковый канат. Уф-ф-ф! Если бы заякорили тоже цепями — вернулся б не солоно хлебавши. А натяжение-то приличное! Течение в проливе.

— Режь!

Здоровенным черкесским кинжалом казак в три приема перехватывает тугую пеньку.

— Иди в воду. Проверь до самого берега, если найдешь еще — обрежешь. Догонишь вплавь.