Избранный Филиппов Александр

11

Жара никак не спадала, однако Геваро теперь уже не замечал ее. К нему вернулось то давнее ощущение, которое он не ведал уже много лет. Он взял след! Ничего еще не было понятно, даже скорее запутывалось, но чутье обмануть не могло…

К Леону он пришел в тот день не случайно. Дело в том, что их судьбы связывала не только работа в одной бригаде в полиции. Странным образом и в жизни Геваро, и в жизни Леона семейство Клеманов оставило свой след. Геваро учился вместе с Франциском в лицее, а Леон был некоторое время женат на сестре Франциска.

После того как Геваро расстался с мальчишкой Сантини, ему не давала покоя кредитная карточка покойного Леруа. Все, что до этого старый полицейский нарыл о Жорже Леруа, никак не вязалось с этой кредиткой. Ну не мог нотариус из Авиньона быть обладателем счета в этом банке!

Что Геваро вынес из детства о Франциске Клемане, о своем чуть ли не закадычном друге? Вспоминая ту пору, Геваро пришел к выводу, что, по сути дела, ничего конкретного не может сказать о его семье. Они никогда не заговаривали об этом. Мальчишки вообще не любят распространяться о своих родственниках, считая их частью скучной и обыденной действительности, не в пример всему другому, загадочному и увлекательному, предлагаемому жизнью. Одним словом, ничего из памяти выудить не удалось, будто там, много лет назад, вокруг Франциска стояла невидимая стена. Отправившись утром к Франциску наудачу, Геваро рассчитывал, что сыграет на сентиментальности былого товарища и что-то выяснит. Все вышло по-другому, но дало едва ли не большую пищу для размышлений, чем несостоявшаяся искренность. Старого полицейского обмануть трудно. Несомненно, Франциск знает Леруа. Знает о нем больше, чем кто-либо. Почему же он врет? А уж после найденной газеты, хранившей следы некой жидкости в том месте, где говорилось о гибели Леруа, не осталось сомнений в том, что Франциск Клеман и Жорж Леруа связаны самым тесным образом. Без всяких экспертиз Геваро мог сказать, что это были следы слез. Ни один банкир не будет плакать о смерти своего клиента, если это не его друг, родственник или еще кто-то.

Геваро надеялся, что Леон откроет ему некие новые сведения о семействе Клеманов. Все-таки он одно время был родственником, частью клана и мог что-то знать такое, что пролило бы свет на всю эту историю.

Когда Геваро заявил своему бывшему коллеге, что у покойного Леруа была обнаружена кредитка банка Клеманов, тот на некоторое время замолчал. Геваро уже начал бояться, что с Леоном что-то случилось, такой отсутствующий у того был вид. Но с Леоном было все в порядке. Просто он возвращался мыслями в свою давнюю жизнь…

Каковое же было удивление Геваро, когда Леон почти так же, как сам Геваро, ничего толком не мог ни вспомнить, ни рассказать о семье Клеманов… Своих новоявленных родственников он видел мало, только мельком, в семейный особняк его никогда не приглашали, а жили они с молодой женой в отдельном доме в пригороде, который сразу после свадьбы подарил сестре Франциск, будто нарочно отселил ее, отдаляя от семейных дел. Леон один раз попытался завести с супругой разговор о ее близких, но ничего не добился.

Семейная жизнь полицейского и дочери банкира не заладилась с первого дня. Но, несмотря на это, прожили они почти десять лет. Скандалы вспыхивали по любому поводу. Тяжко это было переносить. Жизнь превращалась в ад. Даже сегодня, пересказывая все это Геваро, Леон страдал, хоть и пытался это тщательно замаскировать…

Сейчас Геваро складывал в памяти фрагменты некой головоломки, называвшейся «семья Клеманов». Пока все сведения носили обрывочный характер, но разгадка была где-то близко…

Перед тем как проститься с Леоном, Геваро понял, что его так насторожило в букинистическом отделе. Там стояли три тома писем Рахманинова, такие, как он вчера видел в квартире Леруа. Только тома этого издания были снабжены суперобложками, поэтому Геваро и не сразу узнал книги. Уже покидая магазин, он специально подошел к полкам и зафиксировал знакомое название. «Может, одолжить книгу до завтра? Но ведь я все равно не читаю по-русски. Нет, уж лучше я куплю все три тома».

Уговаривать Леона долго не пришлось. Покупка была оформлена, как полагается, и теперь в руках у Геваро красовался широкий полиэтиленовый пакет ярко-красного цвета, а на дне его, корешок к корешку, лежали три русские книги.

12

Пьер вел машину очень аккуратно, ни на километр не превышая того максимума скорости, что разрешали городские власти.

– Да, в такую жару в Париже, очевидно, нечего делать. Грязь, духота… Если бы не концерт, я бы сейчас грелся на солнышке где-нибудь у теплого моря. Надо же такому случиться… Все так некстати. Не правда ли?

Эвелина поддакнула музыканту, а Климов и вовсе смолчал. Погода не располагала к многословию.

Вскоре Пьер припарковался на бульваре Распай, привычно тряхнул своей пышной шевелюрой и загадочно улыбнулся:

– Я привез вас, мои хорошие, в особенное место! Какие только великие люди ни вкушали здесь пищу и ни проводили время за бокалом доброго «Бордо»! За мной, друзья мои!

В «Ротонде», а именно сюда завел Пьер своих друзей, ужасная уличная духота отступала. Негромко, будто бы издали лилась медленная музыка, на столах белели чистейшие скатерти.

К Пьеру сразу подскочил официант и склонился в почтительном поклоне. Похоже, знаменитый скрипач – частый гость в этом заведении.

– Карл! Сегодня я с друзьями! Постарайся удивить их чем-нибудь особым. Они народ искушенный, знают толк и в пище, и в еде.

Пьер подмигнул Эвелине и Алексею и жестом пригласил их устраиваться за столом. Не прошло и пяти минут, как перед компанией одно за одним стали появляться разнообразнейшие яства – сыры, паштеты, прихотливые салаты, блюда из спаржи, грибы и много чего еще. Пока малый деловито расставлял разных размеров тарелки, Пьер поинтересовался у него, как дела. Карл сперва отделался ничего не значащими словами, но потом нагнулся к самому уху скрипача и что-то прошептал. На лице того после каждого услышанного слова все отчетливей появлялось недоумение. Когда официант удалился, Пьер, тяжело вздохнув, сообщил своим друзьям:

– Да, Париж поистине сошел с ума! Надо же, надо же.

Эвелина, для которой и так уже потрясений было больше чем достаточно, быстро и испуганно взглянула на Пьера:

– Что вы еще узнали?

– Представляете, вчера здесь, в «Ротонде», чуть не убили двоих человек. Они мирно ужинали, вдруг ворвался какой-то головорез и разрядил в них целую обойму. Правда, Карл говорит, никто не пострадал, те двое успели среагировать и укрыться от пуль, но сам Карл, по-моему, до сих пор в себя прийти не может от страха.

– Какой ужас! – Эвелина всплеснула руками.

– Странно, что никто не пострадал! Ведь стреляли, как я понял, с близкого расстояния?

– Ничего теперь не разберешь. Мир сходит с ума, определенно, друг мой. Новый век не будет веком искусства! А жаль… Однако хватит об этом. Я не хочу, чтобы мы об этом говорили. Французы не любят, когда им что-то портит аппетит. Приступайте! Особо рекомендую вот эту гусиную печенку – такой, как в «Ротонде», не подают нигде в мире.

Некоторое время за их столом слышался только звон вилок и ложек, прерываемый одобрительными возгласами.

Карл подходил еще несколько раз. Блюда менялись, и, кажется, каждое новое имело вкус еще более изысканный. Эвелина и Алексей пили отменное вино за здоровье Пьера. После кофе закурили. Вскоре Эвелина поднялась и, кокетливо повертев головой, удалилась в дамскую комнату. Как только мужчины остались один на один, с лица музыканта сползло довольное выражение. Глаза затревожились.

– Алексей, скажи мне, что ты имел в виду, когда говорил, что вокруг моего концерта творится что-то странное?

Алексей пересказал Пьеру все те странности, что начали происходить вчера после звонка Белякова и его приезда в Париж. Пьер слушал и кивал, ничего не переспрашивая.

– Пока на тебя не было совершено нападение, я был склонен думать о нелепых случайностях, но теперь все это выглядит очень уж странно, будто кто-то осуществляет коварный и неведомый нам план, – завершил свой монолог Алексей.

– Может быть, может быть, – Пьер выпустил кольца дыма далеко в потолок. – Послушай меня. Я тоже не видел в этом концерте ничего такого, хотя он и не был включен в график моих выступлений, а возник случайно. Это уже другая история. Одним словом, есть люди, от которых я несколько завишу, и они попросили меня сыграть его. Причем попросили, минуя моего импресарио. Я не возражал. В конце концов, все музыканты дают благотворительные концерты. А буквально несколько дней назад мне позвонили и настоятельно попросили сделать две вещи: первое, уговорить организаторов концерта с русской стороны, чтобы среди тех, кто освещает концерт, обязательно был ты, и второе: в конце концерта сказать, что ты присутствуешь в зале и я для тебя на бис играю двадцать четвертый каприз Паганини. Ты знаешь его, – Пьер насвистел начало мелодии, – это очень известная музыка. Я удивился сначала, но возражать не стал. Паганини так Паганини.

– Да. Наши персоны кому-то не дают покоя. Но я, убей бог, не могу понять кому и почему.

– А я уж тем более. Я музыкант, а не сыщик… А вот и наша прекрасная дама вернулась! – Пьер в секунду изменился в лице, будто и не происходило между ним и Алексеем никакого разговора.

– Спасибо за обед, Пьер. Ваше общество нам крайне приятно. Но вам пора отдохнуть, – Эвелина произнесла это после того, как они еще минут двадцать мило болтали.

– Нет, нет, я вас не отпускаю. Я хочу провести весь день с вами.

Эвелина и Алексей переглянулись.

– Милый Пьер! Это так любезно с вашей стороны. Но мне нужно отменять ваш концерт, а это весьма хлопотно и требует времени. Поэтому я вынуждена вас покинуть. Звоните, если будет нужна моя помощь…

Последние слова Эвелина отнесла и Пьеру, и Алексею.

13

После дождя московские улицы трепетали от свежести, влажная прохлада позволяла на время вздохнуть с облегчением. Марина легко держала Рыбкина под руку. В Александровском саду, куда отправились Марина и Рыбкин поле их стихийного застолья, на мокрых еще скамейках уже сплошь сидели горожане и гости столицы.

– Мне с вами хорошо, Станислав. Но все же позвольте спросить: куда вы меня ведете?

– Наберитесь терпения. Я проведу вас по «своей» Москве. По своему любимому маршруту.

– Это заманчиво. Но смотрите, не разочаруйте меня…

Голуби важно расхаживали по мокрому асфальту, лениво поклевывая все, что попадалось на их пути.

– Вы знаете, Марина, я сто лет не ходил вот так по Москве, под руку с красивой девушкой. В моем возрасте и положении это неслыханная роскошь.

– Вы так говорите, будто между нами уже что-то есть…

Рыбкин изменился в лице. Он ждал и боялся этих слов, потому не смог не ответить:

– Если вы будете продолжать в том же духе, нам придется проститься. Прямо сейчас.

Марина остановилась, высвободила свою руку и, чуть склонив голову набок, процедила насмешливо:

– Это вы к чему? Я вам, кажется, ничего не должна. Вы сами настояли на прогулке…

Рыбкин невесело рассмеялся:

– Само собой.

Он оглядывал девушку сейчас не глазами мужчины, которому давно уже за сорок, а взором раннего юноши, впервые оценившего женщину как непреходящую ценность и красоту. Весь их короткий роман, который, видимо, так всерьез и не начнется, сейчас помимо его воли, будто кадры из фильма, летел перед глазами. Вот Новоарбатский гастроном, вот она, выбирающая пирожные, вот он, уставившийся на нее во все глаза, вот она забирает у него коробку с пирожными… Вдруг лицо его изменилось.

– Господи, Марина! А где ваши пирожные?

Девушка сначала не поняла его. Она ждала совсем иных слов. А эти прозвучали так нелепо и неподходяще. Потом до нее дошло, и она ударила себя ладонью по лбу:

– Какая же я маша-растеряша! Пирожные остались в кафе.

– Давайте срочно вернемся!

– Ну уж нет! Коли само провидение уберегает меня от покушений на фигуру, лучше не перечить. Хотя ваша вина в этом тоже есть. Вы меня заболтали, сбили с толку и продолжаете, кстати.

Марина, как ни в чем не бывало, взяла под руку Станислава. Едва возникшее напряжение теперь улетучилось вовсе.

Из Александровского сада они попали на Красную площадь, пересекли ее наискосок и нырнули в русло Ильинки. Так и пошли мимо Биржи, вдоль массивных старых домов, к Китай-городу.

– Знаете, что я вам скажу, Станислав… Вы очень хороший человек!

– Думаю, что это сомнительный комплимент.

– Вам не угодишь.

– Придумайте что-нибудь еще.

– Ну хорошо. Вы прекрасный рассказчик, изумительный собеседник, галантный кавалер, как?

– Это уже лучше. – Станислав оживился, не почувствовав игры и лукавства в ее тоне. Ему давным-давно такого не говорили. – Кстати, рассказать историю, чтоб это было интересно, не так уж просто. Ведь жизнь в основе своей скучна. Слушателей не интересует правда. Им нужны детали, фактура. Хорошему рассказчику интуиция подскажет, что скрыть, а что и придумать. Да, не удивляйтесь. Иногда можно и выдумать какую-то деталь, а какую-то скрыть. Вот помните мою сегодняшнюю историю про Дмитрия Шелестова, про сумасшедшего писателя? Так вот, он же не меня спрашивал, не меня искал. Он Алешку Климова жаждал видеть. И уж так он страдающе на меня смотрел, что не захотел я его разочаровывать. Сказал ему, что я и есть Климов. Вот так бывает. Но в историю этого включить нельзя, ненужная деталь, понимаете?

14

Легрен уже в третий раз перечитывал все материалы по делу об убийстве Леруа. Жара не спадала, и его полноватое тело страдало, тяжко дышало, обильно выделяло влагу. Время от времени он с силой тер виски, словно это движение было главным в череде усилий по распутыванию преступления.

В том, как подробно велся протокол места преступления, виделась опытная и профессиональная рука. Это помогало Легрену вновь и вновь представлять ту квартиру, где совершилось злодеяние. Хотя почему все так уверены, что это злодеяние? Да, в крови Леруа найден яд, но никаких доказательств, что его отравили, так и нет. Яд, кстати, определяли весьма долго. Оказалось, что это весьма редкий состав, изготовить который не так уж просто. Его относят к одному из самых древних ядов на земле. Повод, чтобы задуматься? Пожалуй. Но почему же все-таки убийство? Да, есть бутылка. Яд найден и в бутылке, и в бокале, из которого, по всей видимости, пил Леруа. Есть и второй бокал. Почему Леруа выпил вино, а тот, второй, даже не налил себе в бокал и как Леруа мог не насторожиться из-за этого? Еще одна важная подробнотсь в этом деле: почему Леруа закрылся изнутри? Выходит, он сам выпустил убийцу, ничего не подозревая, и против своего обыкновения задвинул щеколду… Надо бы узнать, через какое время действует этот яд.

Легрен переложил нераскуренную сигару из одного угла рта в другой и набрал номер. На том конце провода ответил его старый друг, эксперт-криминалист, не так давно вышедший на пенсию, прежде считавшийся виртуозом своего дела и до сих пор дающий своим коллегам бесценные консультации. Про него в полиции говорили: Парисьи знает больше, чем все.

– Старина Жакоб. Извини, что отвлекаю в выходной…

Парисьи что-то пробурчал в ответ. От него Легрен узнал все о действии яда, от которого отправился к праотцам Жорж Леруа.

Эта информация заставила его тереть виски с особенным упорством.

Дневник отшельника

Наверно, глупо и банально будет повторять в который раз, что все мы равны перед Богом: независимо от пола и возраста, характера и пристрастий, цвета глаз и происхождения. Эта определенная и несомненная истина стала столь расхожей, что человечество всерьез не думает о ней и не обращает внимание. Напротив, оно всячески делит людей, подчеркивая их неравенство, заставляя испытывать «муки происхождения» и «муки неуспеха». Я знавал очень богатых людей, добившихся больших общественных высот, без конца переживавших, что они из простых семей. Это становилось для них чуть ли не проклятием, главной квинтэссенцией жизни, они готовы были на все, чтобы порвать со всем, что указывает на их начальное бедное существование. Вопиющее неравенство, возводимое людьми в некий культ, подвело человечество в начале третьего десятка веков новой эры к очень опасной черте. Моральный климат в обществе стал формироваться только на основе соизмерения денежных эквивалентов. Многие готовы были навсегда отречься от своих семей, родителей, от традиций во имя того, чтобы попасть в ранг успешных и богатых людей. Это отрывало людей от корней, делало их слабыми и несчастными. Никто не мог понять, отчего богачи так подвержены депрессиям и психозам, другим нервным заболеваниям. А ответ простой. Если ты считаешь, что не все равны перед Богом, что ты чем-то лучше другого, Бог уходит из твоей души и поселяется дьявол. Дьявол очень уютно обосновался в душах рабовладельцев и расистов, выскочек и карьеристов и много кого еще. Не случайно у моего народа есть присказка: с собой в могилу ничего не унесешь. В века рабства, кстати, влиятельным людям складывали в усыпальницу богатства. Не уверен, что они им пригодились. Все равны перед Богом.

15

Предложение Пьера посетить сегодня вечером представление в Мулен Руж обрадовало Алексея. Они ведь вечером собирались посидеть с Наташей, а она танцует в Мулен Руж. Все складывается весьма удачно!

– Дорогой друг! Я счастлив, что ты согласился! Понимаю, что в основном из-за того, чтобы не обижать меня… Но я, как последний наглец, должен причинить тебе еще одно неудобство.

Алексей вопросительно поднял брови.

– Мне нужно на пару часов отъехать, чтобы закончить одно дельце. Предлагаю встретиться ровно в восемь около кабаре.

Климов засмеялся.

– Это, бесспорно, очень большое неудобство, но я тебя прощаю. Договорились.

Сейчас, двигаясь от «Ротонды» по улице Вавин к Люксембургскому саду, Алексей вспоминал обед, доброе, немного угловатое лицо скрипача, его деликатность. «Да, Пьер удивительный человек. Мог бы стать моим лучшим другом! Но увы, лучшего друга у меня никогда не было и уже не будет. И никто в этом не виноват, кроме меня самого…»

Солнце еще довольно высоко висело над Парижем, поглаживая мягкими лучами знаменитые крыши, серые стены и ажурные решетки – предмет многолетней гордости парижан.

Алексей шагал, все больше погружаясь в свои мысли, ведя с кем-то бесконечный диалог.

«Как так получилось, что у меня никогда не было друзей? Приятелей хоть отбавляй. Взять хотя бы Стаса Рыбкина. Сколько мы с ним пробалагурили в курилке за время нашей работы. Приятный, неглупый человек, покладистый, с каким-то внутренним несчастьем. К таким людям у меня всегда повышенная симпатия. Но дружить с ним? Доверять свои тайны? Может быть, у меня какое-то идиллическое представление о дружбе и ее в этом смысле вообще больше нет в нашем мире? А Том Сойер и Гекльберри Финн всего лишь выдумки американского чудака? Нет, скорей всего, я слишком закрытый человек».

Вдоль решетки, ограничивающей бывшие владения герцога Люксембургского, Климов дошел до главного входа, того, что прямо напротив старого дворца. В саду было довольно много народу. Алексей увидел, как с одного из стульев встал опрятный пожилой господин. Надо успеть занять освободившееся место!

«А ведь женщины любили меня! Мне всегда казалось невозможным, что меня кто-то любит, кроме родителей. В детстве я испытал столько любви! Да, деревенская жизнь, пожалуй, не располагает к сантиментам, к сюсюканьям. Любовь проявлялась в чем-то другом… Я не понимал, но ощущал ее каждую секунду. Может, потому, что я единственный ребенок в семье? Нет, что это я… Просто родители мои настоящие люди и меня любили по-настоящему.

Как только вернусь в Москву, сразу возьму отпуск и к ним. На родину!»

Неподалеку от Климова на скамейке развалился субъект весьма могучего телосложения, налысо бритый, озирающий всех колючим взглядом свинцово-серых глаз. Климов краем глаза наблюдал за ним, наблюдал с явным неудовольствием: фигура и поза вопиюще не вязались с атмосферой Люксембургского сада, а еще больше с его внутренним состоянием. Алексею всегда были неприятны такие люди: нагловатые, уверенные в своей жизненной правоте, опасные. Он уже собирался пойти поискать себе другое место, как разыгралась неожиданно трогательная сцена. К амбалу подбежал совсем маленький мальчик, от силы лет шести, заверещал по-французски «папа, папа», и этот тип, производивший такое скверное впечатление, расплылся в добрейшей в улыбке, весь выпрямился и играючи подхватил ребенка на руки. Будто ловкий зверек, сынишка сразу устроился у него на плечах, и они прошествовали мимо Алексея.

Климов улыбнулся, пожурил себя за излишнюю мнительность и недоверие, и тут же забыл про них.

«Итак… И Пьер, и Эвелина в один голос твердят, что надо мной нависла некая опасность. Два человека, придерживающиеся в такой ситуации схожего мнения, – это уже немало. Что остается, если отбросить страхи и домыслы? Меня по звонку нового главного редактора Белякова неожиданно отправили в командировку в Париж. Хоть я злился, но ничего из ряда вон выходящего в этом нет. А для репортерской работы чуть ли не норма! Идем дальше… После моего прилета в Париж Эвелина получила два необычных звонка, в которых разные люди приказывали ей по-разному действовать по отношению ко мне. Один велел срочно вызвать из Парижа обратно, другой – наоборот оставить. Никакого смысла ни в том, ни в другом указании пока не прослеживается. Теперь о Пьере и его концерте. Здесь тоже все весьма запутанно. Сегодня днем на Пьера напали, вызвав его в квартиру звонком якобы от меня. Значит, не простые грабители. По крайней мере, очень осведомленные. Слава богу, с Пьером не случилось ничего непоправимого. Кстати, из его слов этот пресловутый и уже отмененный концерт его вынудили организовать некие люди, которых он не захотел назвать; эти же люди требовали, чтобы из России концерт приехал освещать именно я. Что же получается? Одни всячески стремились провести концерт, а другие устроили ограбление в апартаментах музыканта, покалечили ему руку, то есть сделали все, чтобы концерт не состоялся. Опять некие две силы!»

Напротив Алексея на траве, прижавшись боками друг к другу, недвижно лежали и глядели в небо парень и девушка. Заметив их, Алексей отвлекся от своих детективных изысканий. Вспомнилось что-то давнее… Когда они вот также чисто и почти невинно лежали с Настей на траве в Серебряном Бору. А если эта школьница любила его больше всех других его женщин? Что теперь об этом… Он полез в карман за сигаретами, на привычном месте их не оказалось, видимо, он засунул их второпях в другой карман. Сигареты были быстро найдены, а вместе с ними из внутреннего кармана опять извлеклась, прилипнув к пачке, визитка девушки Вероники, официантки из кафе на Маяковке.

Неподалеку от него довольно молодая женщина вела под руку красивую голубоглазую девочку. Он не видел ее, зато она разглядела его очень хорошо. Какое-то подобие тревоги мелькнуло в ее глазах, но быстро рассеялось. Она что-то сказала девочке и заторопилась. Семья Безансонов жила по строгому распорядку, обычаи стояли на первом месте, и каждый член семьи обязан был блюсти их неукоснительно. Через полчаса вся семья соберется к чаю, и мадам Безансон никак не могла опоздать.

16

Достигнув Авиньона, Антуан и Клодин прямо с вокзала отправились к дому, где, по их информации, прежде жил Леруа. На противоположной стороне улицы жило своей размеренной воскресной вечерней жизнью большое кафе, в котором, судя по всему, коротали вечера жители окрестных домов. Во Франции, особенно в провинции, встречаются такие заведения, куда редко заглядывает чужак, – эдакие семейные клубы, где можно перекинуться с соседями ничего не значащим словом, выпить бокал доброго вина, пожаловаться на жизнь, поругать городские власти, пробавляясь плоскими анекдотами и расхожими шутками. Сначала на предложение Антуана выбрать это кафе как место дислокации и, войдя в контакт с кем-нибудь из завсегдатаев, попробовать расспросить о Леруа, Клодин отреагировала энергичными протестами. По ее мнению, это пустая трата времени: слишком уж долго Леруа здесь не живет, чтобы случайный посетитель кафе мог вспомнить о нем что-нибудь путное и полезное для следствия. Но Антуан настаивал:

– А что ты предлагаешь? Пойти в воскресенье вечером по квартирам и начать задавать дурацкие вопросы?

– Почему бы и нет? Соседи – люди добропорядочные, память у французов хорошая, на точность их показаний можно будет положиться, в отличие от вечернего бреда сомнительных пьянчужек.

– А ты не допускаешь, что соседи и посетители кафе могут быть одними и теми же людьми?

Клодин презрительно хмыкнула, хотела что-то вставить, но осмелевший Антуан не позволил:

– Что ж! Ты можешь приступить к выполнению своего плана, а я буду действовать так, как считаю нужным.

– Не забывай, что я старшая группы.

Но Антуан ничего не хотел слушать. Он показал девушке спину и вошел в кафе. Ей ничего не оставалось, как отправиться вслед за ним.

Сантини устроился у барной стойки и заказал себе некрепкий коктейль. Клодин хмуро уселась рядом, сдержанно негодуя, но Антуан в ее сторону и бровью не повел. Парень, размешивающий напитки, быстро пошел на контакт. Он оказался не прочь поболтать с ровесником и быстро поведал Антуану, что работает здесь недавно и не планирует тут долго задерживаться. Ему якобы уже предложили место в куда более респектабельном заведении на очень хороших условиях, но пока его сдерживают кое-какие долги и обязательства. Парень сильно шепелявил, говорил очень быстро и периодически раздувал ноздри в самых патетических местах рассказа. Антуан слушал сочувственно, время от времени позволяя себе ничего не значащие реплики.

– А кто вообще приходит в это кафе? На первый взгляд, здесь все как будто знают друг друга, – Антуан цедил напиток через соломинку.

– По-разному. Приходит народ и со стороны. Но есть и завсегдатаи. Вон видите того субъекта в майке с футбольной символикой.

Антуан оглянулся. За столиком в углу в весьма вальяжной позе пил небольшими глотками темное пиво неопределенного возраста господин. Волосы его были собраны сзади в хвост, майка плотно обтягивала изрядный живот, лицо лоснилось от пота. «Да. Первый выстрел мимо. У такого, пожалуй, много не узнаешь! Такие обычно большого о себе мнения и любят в разговорах напустить туману». Антуан отвернулся от зала и снова обратился к бармену:

– И часто он здесь бывает?

– Не то слово. Торчит каждый день. По крайней мере, все то время, что я здесь работаю. Он живет неподалеку, семьи у него, кажется, нет, торопиться ему некуда. Мой сменщик, а он работает тут много лет, рассказывал, что прежде он никогда не сидел один, вокруг него вечно толкался какой-то народ, он любил крепко повеселиться. А теперь предпочитает одиночество. Иногда к нему кто-то подходит, но долго не задерживается. Оживает он, только когда мы здесь включаем телевизор и идет футбол. Его прямо не узнать. Глаза горят, если гол его любимый «Олимпик» забивает, так он готов чуть ли не в пляс пуститься. А что это вы так им интересуетесь? – парнишка ни с того ни с сего насторожился и взглянул на Антуана неприветливо.

– У меня здесь когда-то жил друг… А потом я потерял его из виду. Между нами остались кое-какие незавершенные дела, а его и след простыл. Вот думаю, может, найду кого-то, кто его помнит. Он жил в доме по соседству, через дорогу.

– А… – Взгляд юноши опять потеплел. – Тогда этот может знать. Правильно вы на него внимание обратили. Даром он, что ли, пивко тут потягивает столько лет! Кстати, пиво темное обожает. Пару раз на моей памяти оно заканчивалось перед его приходом, так он аж глазами сверкал от злости. Думал, бросится на меня с кулаками. Его зовут чудно. Анибал… И что это его родителям такая ахинея в голову пришла?

Антуан медленно допивал свой коктейль, Клодин нервно покусывала губы и молчала. Постепенно в их паре менялся лидер, и девушка пока не могла выработать к этому отношение: ей, как всякой женщине, достаточно комфортно было довериться мужчине, но честолюбие постоянно посылало ей знаки, что ситуация выходит из-под контроля, и мальчишка начнет претендовать на ее лавры.

– Что еще будете заказывать?

Антуан взглянул вопросительно на Клодин, но та в ответ покачала головой. Тогда Сантини дал своему новому приятелю следующее указание:

– Две порции темного пива отнеси, пожалуйста, на стол к Анибалу!

17

Несмотря на страшную жару, холодный пот обильными струями тек у него по спине. А ведь еще пять минут назад он был почти счастлив! Все-таки он свободен, ходит спокойно по городу, где провел прежде столько счастливых минут, разговаривает с людьми. Он нормальный человек! После долгих месяцев и лет в заточении он впервые стал по-настоящему ощущать свое тело, у него стали возникать давно забытые и от этого новые желания. Все было так чудесно. И как он мог так оскандалиться? Номер, по которому он должен был звонить в Париж, Кристоф заставил его выучить наизусть. Он каждое утро, а потом чуть ли не каждый час повторял его как молитву. И наверное, из-за этого совершенно забыл другое. Ведь Кристоф просил его позвонить в субботу, обязательно в субботу. Он много раз повторил это. И что же в итоге? В итоге сегодня воскресенье, и он унижен, раздавлен и разбит. Сначала, после того как номер, намертво вбитый в лабиринты памяти, был набран, в трубке монотонно и, как ему показалось, издевательски раздались длинные гудки. Наконец трубку подняли. Он стал радостно докладывать обо всех своих достижениях, о том, сколько он Климовых обнаружил, и что ни один не отреагировал на его историю, как требовалось. На другом конце – молчание, потом – снова гудки. Он решил, что связь прервалась, хотел набрать номер еще раз, но почему-то замешкался. Смутные, нехорошие предчувствия забились в его уставшем и больном мозгу. И вот случилось самое ужасное. Ему позвонил сам Кристоф. Говорил он, как всегда, ласково, но голос звучал все же особенно. Он задавал вопросы, на каждый из которых получал обстоятельный ответ. Но на один вопрос он не смог ответить.

– Вы появились в Москве четыре дня назад, не так ли?

– Именно так.

– А почему вы ни в первый, ни во второй день не доложили о своих действиях?

– Но вы же просили доложить, когда все будет завершено.

– О боже! Вы действительно больной человек. Как вы могли? Я же строго проинструктировал вас о системе сигналов. Каждый ваш звонок должен был означать, что все идет по плану и наш клиент не найден, а отсутствие звонка означает, что связываться с вами нельзя и вы действует согласно возникшим обстоятельствам! Вы помните это?

Он ничего не помнил. Ему чудилось, что вокруг него целый театр мерзких смеющихся рож, которые потешаются над его беспомощностью.

– Я напоминаю вам, что после того, как искомый нами человек стал бы расспрашивать вас о вашей фамилии, вы должны были говорить с ним серьезно, а не рассказывать дурацкую историю про проституток. Было приказано любой ценой пригласить его в гости, по адресу Первый Зачатьевский, дом 5. Под каким предлогом – вам тоже было растолковано несколько раз! И все. После этого вы должны были возвращаться в Париж! Вы помните хоть что-нибудь?

Тот, кто должен был называться Дмитрием Шелестовым, уже не слушал своего собеседника. По его лицу текли слезы, а в голове отчеканивался только номер телефона, по которому он обязан был звонить. Больше ничего. Только номер телефона. В маленьком прямоугольнике мобильного еще слышался сердитый рев Кристофа, но его уже никто не слушал.

18

Во рту у комиссара Легрена горчило от выкуренных сигар. То, что сказал ему Парисьи, меняло всю картину преступления. И если до этого в деле были сплошь одни неясности, то теперь все и вовсе выглядело дико. Многомудрый эксперт без запинки ответил на вопрос Легрена: яд действует мгновенно. Даже микроскопическая доза убивает сразу – у отравившегося мгновенно останавливается сердце. Исходя из этого факта, можно выстроить только две хоть сколько-нибудь логичные версии. Кто-то отравил Леруа, потом закрыл дверь изнутри и исчез из квартиры непонятным образом. Но как можно это сделать? Выпрыгнуть в окно? В этом квартале это рискованно. Окна Леруа выходят на улицу Булар, напротив гостиница, где всегда кто-то дежурит и уж точно заметит выпрыгнувшего. Да и совершить такой прыжок безболезненно может только каскадер. Да! Это дурная версия! И уж совершенно в эту версию не укладывается закрытая на задвижку дверь. Кто ее закрыл? Убийца? И зачем ему это надо было? Чтобы покойник не убежал?

Еще вчера утром Легрен с удовольствием развил бы версию о самоубийстве, но в этот душный воскресный вечер все изменилось. Он был хороший полицейский, и чуял, что во всей этой истории не хватает даже не одного, а нескольких звеньев. Конечно, месье Жорж мог и покончить с собой. Покончить с собой в нашем неспокойном мире может кто угодно. Но от всего, что произошло в квартире на улице Булар, веяло некой театральностью, будто кто-то срежиссировал все действо, специально запутав картину. А выдранные в одной из комнат половицы? Это к чему?

Легрен всеми силами пытался не думать о незнакомце, известном полиции из показаний мадам Безансон. За всю свою долгую полицейскую карьеру он выучил, что нельзя пускаться по следу, который сразу кажется самым верным. Как правило, это путь в тупик. Сколько на его памяти таких случаев, когда некий свидетель видел кого-то около места преступления и вся полиция ищет этого кого-то, а в итоге, потратив уйму времени и сил, выясняет, что этот человек вообще ни в чем не виноват, ничего не видел, не слышал и с полицией имеет дело впервые в жизни! Но теперь без этого незнакомца, похоже, головоломка смерти Леруа не разрешится. Без него и без мадам Безансон.

Легрен тяжело поднялся, размял плечи и вышел из своего кабинета. «Пока не ясно, зачем на улицу Булар потянуло старого Геваро, но мне там необходимо сегодня побывать. Благо, сегодня квартиру сторожит Винсент Кальво, молодой и очень исполнительный полицейский, не хватающий звезд с неба, но умеющий угодить. Он будет держать язык за зубами, если я прикажу. А высокому начальству совершенно не обязательно знать, что комиссар Легрен в воскресенье вечером едет на место преступления, официальный осмотр которого произошел уже больше суток назад».

19

В квартире Геваро исправно работал кондиционер. Наконец-то можно было вздохнуть свободней. Когда голова раскалена, умственные занятия противопоказаны. Можно додуматься до такого и таких дел наворотить, что потом долго придется расхлебывать.

Мишель Геваро никогда не слыл дураком, но теперь, за годы после ранения, когда физическая сила таяла с каждым днем, его рассудок обретал новое качество. Если бы он не был так зациклен на том давнем пожаре в квартире Махно, он вполне бы мог, наверно, писать отменные детективные романы, и читатель дрожал бы от напряжения до самой развязки. Но неудавшегося наследника шоколадной торговли мало уже что занимало в жизни. Пока загадка этого треклятого пожара, где погиб старик на коляске, и после которого исчез Жорж Леруа, не будет разгадана, едва ли его еще что-то всерьез увлечет. Этот пожар, как заноза, сидел в мозгу и не давал о себе забыть.

Все эти годы он следовал тенью за месье Жоржем. При этом не собирал о нем никаких официальных материалов, не делал никаких запросов. Это было бессмысленно, как он полагал. Такие люди не могут быть поняты и изучены по документам, по зафиксированным свидетельствам. Обычные методы здесь неприменимы. Применишь их – все испортишь.

Все, что он вчера так тщательно втолковывал этому мальчишке Сантини, не было правдой в полной мере. Будь парень чуть поматерей, он бы усомнился во многом. Но, может быть, в этом его счастье… пусть теперь развлекается в Авиньоне. Сам Геваро побывал в этом городишке еще тогда, после пожара, незадолго до своего ранения, и навел о нотариусе подробные справки. Но это ни на что не проливало свет и не давало никаких новых фактов… Все без толку.

В планы Геваро никак не входило посвящать кого бы то ни было во все детали своего личного расследования. И Антуану совсем не обязательно быть в курсе того, что Геваро определил, где обитает Жорж Леруа, еще несколько лет назад. Один из его должников, каких по Парижу ходило немало, предоставил ему эту информацию, и Геваро принялся за дело. Первое время он последовательно и азартно наблюдал через своих людей за каждым шагом месье Жоржа, фиксировал все его жизненные движения, даже мелкие, но потом пришлось оставить это занятие. Клиент жил абсолютно спокойно, хоть и нелюдимо, не совершал ничего предосудительного. Одним словом, его образ жизни не давал ровным счетом никакой пищи для размышлений и анализа.

Старый полицейский решил выжидать.

Иногда Геваро просил своих старых осведомителей потолкаться день-другой возле дома на улице Булар, но их доклады вновь и вновь сводились к перечислению обычных, ничем не примечательных событий. Почти ко всем соседям кто-то приходил, а к Леруа никто. Теперь Геваро было чудно слышать, что в деле появился некий незнакомец, которого якобы видели входящим к Леруа в день убийства. Кто это мог быть? Убийца вряд ли позволил бы себя заметить. А Леруа, мягко говоря, был не большой любитель гостей. Когда Антуан вернется, надо его расспросить подробнее. Собирается ли Легрен и его ищейки искать или нет? Все, кто посещал дом на улице Булар, были досконально изучены Геваро. Ничего интересного! Какие-то случайные люди да учитель пения для детей соседей, семьи Безансонов. Он приходил каждый вечер, часов в девять, кроме субботы и воскресенья!

Иногда Геваро одолевало отчаяние, он уже готов был сам идти к Леруа и требовать от него ответа по тому делу о пожаре. Но в последний момент брал себя в руки. Подобный визит наверняка не дал бы никаких результатов. Леруа сам должен был сделать первый шаг…

А если его смерть и есть этот шаг? Нет. Это уж слишком невероятно. Хотя то, что произошло на улице Булар, сдвинуло многое с места… Просто так бы в них с Антуаном не палили в «Ротонде»…

Что ж! Давай, Мишель, все сначала. Некое время назад нотариус Жорж Леруа оставляет все свои дела в Авиньоне и переезжает в Париж. Здесь он покупает квартиру, где проживал русский анархист, известный как батька Махно. Вскоре там происходит пожар. Леруа остается в живых чудом. Как только выясняется, что пожар является следствием организованного поджога, Леруа отказывается иметь все дела с полицией, исчезает из поля зрения и спустя время поселяется на улице Булар, где ведет совсем не похожий на себя прежнего образ жизни. Куда-то девается его веселость, тяга к удовольствиям! Такое впечатление, что в квартире Махно сгорает вся прежняя жизнь авиньонского нотариуса с ее привычками и взглядами. Он живет нелюдимо, тихо, и, в конце концов, его находят отравленным. А после того, как Геваро и его молодой напарник осматривают квартиру покойного, им делают весьма серьезное предупреждение, что они полезли не в свое дело! Одни загадки! Добавь сюда старика на коляске, что сгорел заживо в этой квартире, и история еще усложнится.

Вчерашний и сегодняшний дни открыли одно новое обстоятельство. Жорж Леруа, его жизнь и смерть связаны с банком Клеманов. Опытного полицейского непросто сбить толку, и Геваро мог дать на отсечение руку, что Франциск Клеман сегодня врал ему. Имя покойника с улицы Булар, несомненно, говорило его бывшему лицейскому товарищу о многом. А найденная вырезка из газеты, со следами слез на заметке, извещающей о смерти Леруа, только подтверждают это. Но кто в доме Клеманов рыдал над этой заметкой? Сам старый Франциск или кто-то еще из домочадцев? Да. Семья Клеманов… В ней тоже загадка на загадке…

Кто-то позвонил в подъездную дверь. Геваро через специальное устройство осведомился о посетителе. Тот назвался. Геваро переспросил – таково было его удивление. Но звонивший подтвердил свое имя.

Мишель Геваро ожидал увидеть кого угодно, только не этого человека.

20

Анибал несказанно обрадовался темному пиву. Значительно больше, чем собеседнику. Он припал к высоченному бокалу, в несколько глотков вылакал почти все и только после этого весьма равнодушно взглянул на Антуана, севшего напротив него и смотревшего ему прямо в глаза. Анибал был не из тех, кто склонен к рефлексии, поэтому он не проявил никакого интереса к человеку, заказавшему ему пиво. Как будто все так и должно быть! Напротив, он повернулся к Сантини боком, закинул ногу на ногу и весь погрузился в важнейшее для него занятие: забивание табаком курительной трубки.

– Позвольте представиться – Антуан Сантини!

Анибал ничем не обнаружил, что вообще что-то произошло и кто-то что-то сказал.

– Вы меня слышите? – Антуан потихоньку терял терпение.

– Ты свою фамилию произносишь так, будто она у тебя Делон. Тоже мне знаменитость нашлась! – Анибал выпустил в воздух плотную порцию дыма. – В силу того, что ты решился угостить меня пивом, делаю вывод: тебе что-то от меня надо. Для чего же это я понадобился тебе?

Последнее Анибал произнес так громко, будто приглашал к разговору всех, кто мог их слышать. Народ в кафе и в правду насторожился. Антуан, заметив это, понизил голос:

– Я слышал, месье Анибал, что вы большой оригинал, но я не меньший, уверяю вас. – Антуан, продолжая улыбаться, нанес наглецу не сильный, но очень чувствительный удар в голень. Этому удару он обучился еще в полицейской школе. Любимый прием их инструктора.

Анибал взвизгнул, схватился за ногу, а из-под стола брызнул до этого мирно дремавший там упитанный серый кот. Выражение лица Антуана в эти минуты носило оттенок почти благолепный, а те посетители, что наблюдали сцену, остались в полной уверенности, что Анибал схватился под столом с котом. Встречена эта схватка была издевательским смехом.

Анибал, все еще морщась от боли, сквозь зубы процедил:

– Щенок! Спрашивай, что хотел, и проваливай!

– Привет вам от Жоржа Леруа!

Эти слова подействовали магически. Анибал подпрыгнул чуть не до потолка. Его пухлые и мокрые от пива губы радостно разъехались:

– Господи! Старина Жорж вспомнил обо мне! А я-то думал, что он потерял память! Жакоб, Гари! Идите сюда! Этот парень привез нам привет от Леруа!

21

Из Люксембургского сада можно было выйти в разные стороны. Климов предпочел выход на улицу Суфло, которая вела к величественному зданию Пантеона, где нашли свой последний приют многие великие умы Франции. В старину перпендикулярно улице Суфло проходила большая римская дорога, теперь в этой части она носила название Сен-Жак и славилась одним из зданий университета Сорбонны. Вероятно, отсюда первые римляне подходили к месту будущего великого города… Ныне в этом квартале кипела жизнь, процветали рестораны и кафе, всевозможные магазины предлагали разнообразный ассортимент. По правую руку Алексею попалась на глаза вывеска интернет-кафе. Алексей, не раздумывая, зашел в современную, прозрачную дверь, оплатил час времени, после чего неопределенного возраста дамочка указала ему место за монитором.

Русских букв на клавиатуре, само собой, не было. Как писать письмо Веронике? Французского она наверняка не знает. Может быть, вообще не знает ни одного иностранного языка. Что ж, буду писать латинскими буквами по-русски…

Здравствуйте, Вероника!

Едва ли вы сразу вспомните меня! Позавчера вечером вы обслуживали мой столик в кафе и оставили мне визитку с адресом электронной почты. Из этого я делаю вывод, что вы хотели, чтобы я вам написал… И хоть такое желание не вполне понятно для меня, я все же решился на это письмо, поскольку вы мне почему-то симпатичны и я не раз вспоминал вас после нашей встречи. Может быть, это звучит чересчур неправдоподобно, но я пишу вам из Парижа, куда улетел через несколько часов после нашего с вами знакомства. Здесь со мной происходят весьма странные вещи, и я, допуская, что вам это не вполне интересно, коснусь их самым поверхностным образом. Я работаю в газете «Свет», обозревателем международного отдела. В Париже – для освещения благотворительного концерта знаменитого скрипача и моего друга Пьера Консанжа. Сразу, как я приехал, началась какая-то странная чехарда. Меня то хотели отозвать на родину, то телеграфировали в корпункт, что мне необходимо остаться здесь как можно дольше. И все это происходило не вполне с моим участием, будто я здесь ни при чем. Одним словом, моей жизнью очень лихо распоряжались за меня. Кончилось это все тем, что на Пьера Консанжа напали при попытке ограбления его квартиры, повредили руку. Концерт отменен. У самого Консанжа по этому поводу тоже есть большие подозрения: кто-то не только заставил его давать этот концерт в Париже, вопреки всем его сверстанным гастрольным планам, но и очень настоятельно попросил добиться, чтобы концерт из Москвы приехал освещать я, да еще и сыграть для меня на бис 24-й каприз Паганини. Все это очень похоже на некое коллективное безумие. …Я часто вспоминал о вас, хотя мы и почти незнакомы. Ваше лицо стоит у меня перед глазами. Я пишу, чтобы хоть кто-то знал об этом. Мало ли что… На всякий случай оставляю вам номер своего мобильного телефона.

Климов несколько раз проглядел письмо и, не найдя, что можно добавить, нажал «Отправить».

22

По Ильинке, мимо спускающегося вниз Китайгородского сквера, а дальше по Маросейке и Покровке Рыбкин довел Марину до Чистых прудов. Они присели у самой воды. Стаська легко обнял ее и прижал к себе, смотря при этом на воду, даже не поворачивая к ней головы. Марина не отстранилась.

Во время их прогулки девушка выяснила у Рыбкина все, что ей на сегодня было важно. Теперь она обладала почти полным знанием о его жизни, о семье, о пристрастиях. Он отвечал на все ее заковыристые вопросы просто, без обиняков, и это подкупало. Марину так утомляла нарастающая сложность жизни, что ее сейчас привлекал этот простой, не очень красивый, явно по уши в нее влюбившийся мужчина. Привлекала ясная его правда, лишенная иллюзий. Его рассказы о семье, фанатичное желание блюсти в ней мир и покой, несмотря ни на что, вызвали чувство, похожее на белую зависть. Как жаль, что этот человек всецело не принадлежит ей!

Борис Аркадьевич, неотступно следовавший за гуляющими, устроился на лавке неподалеку, так, чтобы не терять парочку, но при этом не привлекать ничье внимание.

Сидит себе дед на лавке и сидит!

23

Легрен припарковал машину недалеко от дома, где еще совсем недавно коротал свои дни Жорж Леруа. В воскресный вечер в этом районе особого оживления не наблюдалось. Из машины он позвонил Винсенту и предупредил его о своем визите. Через пару минут исполнительный малый должен был спуститься вниз и встретить комиссара, а пока что Легрен осматривал улицу, близлежащие дома, лавочки, магазины, проулки…

Из парадного появился Винсент Кальво и, увидев комиссара, вприпрыжку помчался к нему. Спустя короткое время они уже входили в квартиру Леруа…

Так… Вот прихожая… Здесь хозяин всегда раздевался. Вот гостиная! За этим столом он сидел в свой последний день! А против него сидел убийца? Он отравил Леруа… потом закрыл дверь изнутри… И куда же делся? Леруа прошагал в глубь жилища месье Жоржа и убедился в том, что деться из квартиры убийце было некуда. На окнах – плотные решетки и никаких следов, что их пытались снять. Второго выхода из квартиры нет. Как-то все это не вяжется с показаниями мадемуазель Безансон, которая видела входящего к Леруа парня! Если этот парень – убийца, то он должен был испариться, как в сказке. Значит, Леруа выпустил его, закрыл дверь на щеколду и отравился. Но почему тогда два стакана? С кем он собирался пить отравленное вино? Кто-то ведь налил ему, дождался, пока тот пригубит и начнет биться в конвульсиях, а в свой бокал не плеснул. Нет! Что-то не сходится. Другой вариант! Леруа ждал некоего человека, предположим, того незнакомца, о котором твердит мадам Безансон, и, ожидая, его отравился. То есть покончил с собой все-таки… Слишком сложно и странно. Кто тогда закрыл дверь изнутри?

Внимание Легрена привлек книжный шкаф. Он подошел к нему, принялся пристально изучать корешки книг. «Похоже, Леруа был полиглотом. Уж точно читал на нескольких языках». Легрен доставал книги одну за другой. Бросилась в глаза любопытная деталь: Леруа все свои личные книги метил автографом на задней обложке. «Забавно! Так уж давно никто не делает! Но впрочем, едва ли это имеет отношение к делу. Хотя, кто знает…»

– Винсент, в какой квартире живут Безансоны?

Винсент Кальво, все это время смотревший на комиссара с неподдельным восхищением, принял стойку «смирно»:

– Эта квартира этажом ниже, справа от лестницы. Сейчас мадам там одна. Она не так давно вернулась с прогулки, гуляла со старшей дочерью, и сразу после этого муж забрал детей и укатил куда-то. – Винсент понизил голос: – Они кричали очень громко, даже здесь слышно было…

– Ну что ж! Тем лучше. Тем лучше… Придется скрасить одиночество мадам Безансон.

Звонок поначалу не привел ни к какому движению за дверью. Потом послышались легкие шаги. Прозвучал вопрос: кто там? Легрен привычно ответил: полиция! Дверь медленно поползла внутрь и взору немолодого полицейского предстала миловидная женщина. На вид ей можно было дать лет двадцать пять или двадцать семь. Выглядела она привлекательно, несмотря на то что глаза еще хранили следы недавних слез, а легкие белые волосы не были убраны подобающим образом. Они стояли и смотрели друг на друга. В глазах Легрена жило спокойное профессиональное упорство, в ее – плохо скрытое раздражение.

– Мне надо задать вам несколько вопросов!

Женщина поморщилась. Но выхода у нее не было.

– Что ж! Пожалуйста. Проходите в комнату направо. Я сейчас.

Квартира Безансонов разительно отличалась от квартиры Леруа. Там на всем лежал отпечаток чего-то временного, вещи и мебель, очевидно, подбирались хаотично, без какого-то замысла, исходя из их функциональности. Здесь же везде, в каждом углу веяло обаятельной роскошью среднего класса: мягкие диваны, накидки на креслах, изысканные стулья, на стенах – авторские картины. На столе лежало несколько книг, из одной из них, довольно старой на вид, торчала изящная закладка.

Мадам Безансон вернулась очень скоро, но во внешности ее перемены произошли немалые. После легкого макияжа лицо стало выпуклее, а губы завлекательно заблестели. Волосы женщина забрала наверх и заколола заколкой.

– Позвольте, прежде чем вы мне зададите вопрос, я у вас сама кое-что спрошу.

Легрен кивнул.

– С каких пор во французскую полицию стали брать на работу идиотов?

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду юношу, который чуть не свел меня с ума. Не могу сейчас припомнить его фамилию. Пантини, Грантини…

– Сантини, – подсказал Легрен.

– Да, точно. Так вот… Он, по-моему, невменяем.